-

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Новое выступление нашей дипломатии.

Нам уже несколько раз приходилось останавливаться пред щекотливым вопросом, который естественно вызывается странностями нашей внешней политики за последнее время. Чем объяснить столь часто повторяющиеся рискованные выступления русской дипломатии, возбуждающие недоумение и беспокойство даже в сочувствующих нам государствах западной Европы? Еще недавно вся европейская печать занималась обсуждением решительных шагов нашего министерства иностранных дел относительно Китая, а теперь мы опять стоим пред загадочным образом действий того же ведомства по отношению к Турции. В газетах неожиданно появилось «оффициальное сообщение» такого рода:

«Императорскому послу в Константинополе поручено сделать турецкому правительству сообщение в следующем смысле:

«Со времени возникновения смуты в албанских округах, оттоманское правительство непрестанно заверяло Императорское правительство в своем твердом намерении не нарушать международного мира. Из последних известий явствует, что турецкие войска сосредоточены преимущественно в непосредственном соседстве с черногорской границей.

«Отсюда вытекает серьезная опасность для мира, так как малейшая случайность может вызвать пограничное столкновение, последствия коего было бы трудно ныне предусмотреть. При этом Императорское правительство находит необходимым прибавить, что принятые черногорским правительством меры военного характера по охране границ отнюдь, по его мнению, не должны считаться актом, угрожающим соседней стране, а лишь естественными мерами самообороны и поддержания порядка на своей территории.

«В убеждении, что Порта разделяет таковую точку зрения, Императорское правительство выражает надежду, что оттоманское правительство признает возможным, во имя поддержания спокойствия и мира, заявить незамедлительно и в решительной форме о своих, совершенно миролюбивых, чувствах в отношении Черногории и тем способствовать ограничению пределов военного [396] положения и даже возможности отмены сделанных уже Черногорию чрезвычайных военных распоряжений.

«Императорское правительство, с своей стороны, озабочиваясь сохранением мира, не преминет продолжать свои советы умеренности и спокойствия черногорскому королевскому правительству».

Текст этого сообщения, обнародованный здешним телеграфным агентством, не мог быть составлен кем-либо из дипломатов или дипломатических чиновников, ибо он обнаруживает полное незнакомство с существующими международными обычаями и с общим политическим положением современной Европы. Нынешняя Турция имеет несомненное право считаться вполне самостоятельною и независимою державою, и никак нельзя было рассчитывать на то, что она «незамедлительно» исполнит требование постороннего государства, хотя бы и подкрепленное замаскированною угрозою войны. Предъявлять же известные категорические требования без надежды на принятие их и без решимости поддержать их силою оружия — значит совершить поступок заведомо бесцельный, несовместимый с интересами прочного международного мира. По существу в приведенном оффициальном сообщении замечается резкое внутреннее противоречие: с одной стороны, признается, что Турция, занятая военными действиями против восставших албанцев, сосредоточила свои войска «в непосредственном соседстве с черногорской границей», и что отсюда вытекает опасность пограничных столкновений, последствия которых могут быть весьма серьезны; а с другой стороны, Черногория равным образом приняла соответственные «меры военного характера по охране границ» и следовательно также создала опасность серьезных пограничных столкновений. Таким образом обе стороны действуют одинаково и подвергаются одинаковому риску случайных пограничных конфликтов, а между тем вывод о «незамедлительном» миролюбивом заявлении делается относительно одной лишь Турции. Черногорские военные меры, по мнению русской дипломатии, «не должны считаться актом, угрожающим соседней стране, а лишь естественными мерами самообороны и поддержания порядка на своей территории», тогда как подобные же турецкие военные меры, принимаемые «в непосредственном соседстве с черногорской границей», находятся, будто бы, в противоречии с миролюбивыми заверениями турецкого правительства и не оправдываются уже ни мотивами самообороны, ни необходимостью поддержания порядка в пределах «своей территории». Мнение русской дипломатии, быть может, очень авторитетно само по себе; но оно, конечно, не представляет решающей убедительной силы для других государств и в частности для Турции, которая, наоборот, [397] считает вероятно, свои оборонительные меры вполне естественными и законными, а черногорские — угрожающими и опасными для мира. Если Турция не требует объяснений от Черногории и не добивается от нее каких-либо миролюбивых уверений или обещаний, то нет разумного повода требовать чего-нибудь подобного и от Турции. Оттоманскому правительству предлагается «во имя поддержания спокойствия и мира, заявить незамедлительно и в решительной форме о своих совершенно миролюбивых чувствах в отношении Черногории»; но как заставить Турцию сделать то, что она считает лишним или неудобным для себя? На чем основано выраженное в «сообщении» удивительное «убеждение», что Порта разделяет русскую точку зрения? Допустим на минуту, что она действительно согласна с нами и готова успокоить Черногорию; но могла ли Порта исполнить это свое решение после того, как оно сделалось предметом формального требования со стороны России? Чувство национального достоинства следует предполагать и в противнике, — и не было ни малейшего основания думать, что правители конституционной Турции более свободны от побуждений патриотизма и менее обязаны считаться с мусульманским общественным мнением, чем советники султана Абдул-Гамида.

Независимо от внутренней нелогичности «сообщения», в нем неприятно поражает особый высокомерный тон, совершенно не свойственный нормальным дипломатическим сношениям между независимыми державами, хотя бы и неодинаково могущественными. Этот тон надменного ожидания, что противник «незамедлительно и в решительной форме» сделает нужное нам заявление, заранее исключает возможность добровольной уступки или обоюдного компромисса; он создает именно ту натянутость отношений, которая обыкновенно приводит к неприятным международным кризисам. При искреннем желании мира нельзя публично обращаться к чужому государству в обидном или пренебрежительном тоне, а у нас почему-то чаще всего применяется эта своеобразная тактика, вызывающая вражду и раздражение под предлогом охраны международного спокойствия и порядка. Это та самая тактика, которую настойчиво проводили наши закулисные дипломатические деятели перед японской войною; этот же тон раздражающего высокомерия поддерживался в недавних переговорах с Китаем, и он вновь обращает на себя внимание в попытке вмешательства в турецкие дела. Нечего и говорить, что русский посол в Константинополе, г. Чарыков, исполнил данное ему поручение не так, как предполагалось в «сообщении», а гораздо мягче, с соблюдением обычной дипломатической вежливости; но предварительное оффициальное [398] оглашение его инструкций не могло быть случайностью, — оно имело как будто целью подкрепить предпринятый шаг, придать ему больше веса и значения, в надежде произвести желанное впечатление на умы турецких дипломатов. Разумеется, впечатление получилось обратное, как легко было предвидеть заранее, и турецкий министр иностранных дел даже отказался принять от г. Чарыкова письменное изложение его слов. Никакого решительного заявления о миролюбивых чувствах к Черногории Порта не сделала, а напротив, подчеркнула обязанность Черногории действовать миролюбиво. Ничто не изменилось и в турецко-черногорских отношениях; в итоге осталось только сознание неудачи русской дипломатии, вместе с чувством неловкости и смущения перед иностранными кабинетами. Позиция, занятая нами по смыслу «оффициального сообщения», оказалась неподходящею для дипломатического ведомства и была покинута им довольно откровенно, с некоторыми неясными намеками на неправильность обнародованного текста сообщения. Как догадывается одна из осведомленных газет, отдельные фразы, придававшие сообщению характер ультиматума, были, будто бы, неверно редактированы «Осведомительным бюро» и «С.-Петербургским телеграфным агентством»; но эта отговорка является произвольною и мало правдоподобною, так как оффициальные сообщения по иностранной политике могут исходить только от министерства иностранных дел. Фактически, однако, существует какая-то двойственность в заявлениях и действиях нашей дипломатии: одни сочиняют или редактируют неудачные «решительные» ноты, а другие стараются снять с себя ответственность за их содержание и за возможные их последствия. От чего зависит эта двойственность — мы решить не беремся. Между тем в области крайне важных и крупных интересов внешней русской политики систематически повторяются непонятные дипломатические шаги, вносящие расстройство в международные отношения России. Это печальное явление заслуживает того, чтобы им занялись наши представительные учреждения.

И на этот раз, как и в китайском вопросе, ни одна из великих держав не поддержала заявлений и требований русского правительства. Попытка воздействия на Порту была предпринята опять-таки без предварительного соглашения с Франциею и Англиею, так что Россия добровольно очутилась в «блестящем одиночестве». Заграничная печать отнеслась к русско-турецкой ноте большею частью враждебно или насмешливо; некоторые французские и английские газеты отмечают хорошие намерения нашей дипломатии, хотя и признают ошибочность ее действий. Немецкая пресса, особенно либеральная, единодушно осуждает Россию, считая ее [399] необдуманные выступления опасными для общего мира. Опасность, впрочем, существует скорее для самой России, чем для других держав, ибо ни русское правительство, ни русское общество не придают серьезного значения угрожающим дипломатическим нотам отечественного производства, хотя эти акты нашей внешней политики поочередно восстановляют против нас различные народы Азии и Европы.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 10. 1909