-

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 августа 1908 г.

Революция и конституция в Турции

То, что совершилось и совершается в Турции, граничит уже с областью чудесного. Все установившиеся понятия о турках и их характере, об их восточной пассивности, об их религиозном фанатизме, об их нетерпимости и вражде к христианам, об их смиренной преданности султану, как высшему хранителю и защитнику мусульманства, — внезапно опровергнуты самым радикальным образом. Еще месяц тому назад никто не поверил бы, что в [790] Турции может произойти революция; но еще более поразительны способы осуществления состоявшегося переворота. Пред нами не простая революция, задуманная и исполненная по готовым образцам, а какая-то необыкновенная, свободная от увлечений, от всяких порывов злобы и мести, проникнутая духом рассчетливой справедливости и миролюбия, и тем не менее прямо идущая к цели и достигающая желанных результатов вернейшими и кратчайшими путями. Эта образцовая, почти бескровная революция с неожиданною быстротою завладела постепенно всем государственным механизмом, с султаном во главе; она разыграна была по тщательно обдуманной программе, по точно определенным пунктам, не отклоняясь в сторону и имея заранее в виду объединить около своего знамени все классы и элементы населения, без различия племени и веры.

Удивительная революция! Устроенная военными и с помощью армии, она не ознаменовалась никакими кровавыми насилиями и беспорядками и не только не напугала и не оттолкнула от себя мирных жителей, но, напротив, возбудила всеобщий и повсеместный энтузиазм; вооруженные турецкие отряды встречались толпою с радостным восторгом, и армия, казавшаяся всегда враждебною народу, как-то вдруг слилась с ним воедино, на почве высшего патриотического воодушевления, под флагом общечеловеческого призыва в «свободе, равенству и братству». Мусульманское духовенство без малейших колебаний примкнуло к революционному движению и дало ему свою религиозную санкцию; обнаружив при этом такое отношение к иноверцам, какого никогда не выказывали в подобных случаях христианские духовные власти. Не имея авторитетных, признанных всеми руководителей, революция, однако, проходила свои последовательные стадии вполне целесообразно и заранее, с замечательною дальновидностью, устраняла с пути разные затруднения и препятствия, которые могли бы помешать ее успеху или подготовить ей позднейшую неудачу. Все нужное сделано своевременно, без всяких излишеств, и не допущено ни одной ошибки, ни принципиальной, ни практической. Такой революции, кажется, нигде еще не бывало, и с этой стороны турецкие события представляются особенно поучительными, каков бы ни был их окончательный результат.

Проповедники и приверженцы «мирного обновления» Оттоманской империи, или младотурки, существуют и действуют уже с давних пор; но до последнего времени о них проникали в печать довольно однообразные сведения — о ссылках заподозренных в сочувствии к ним лиц в Малую Азию, о бегстве кого-либо из [791] них в Европу, о секретном потоплении пойманных «крамольников» в водах Босфора и т. п. Те, которым удалось спастись от турецких шпионов, оставались за-границей, устраивали иногда совещания и конгрессы, преимущественно в Париже, и издавали разные прокламации и заявления, от которых они сами не ожидали серьезных или скорых практических последствий.

С первых чисел июля (нов. ст.) положение круто изменилось: начались беспорядки и волнения в отдельных частях турецких войск, размещенных в Македонии; несколько офицеров покинули армию и образовали отряды патриотов, к которым стали присоединяться многие из регулярных солдат; посланные против них баталионы отказались действовать, когда узнали, что дело идет об усмирении своих же турок, а не восставших сербов, как уверяло начальство. Младотурецкий комитет, образовавшийся под именем «оттоманской лиги единения и прогресса», разослал иностранным консулам в Монастыре, 13 июля, следующее сообщение: «Главная и окончательная цель лиги заключается в том, чтобы добиться свободного и добросовестного применения конституции 1876 года. Лига надеется на соответственную поддержку держав, ибо последние неоднократно доказывали свои добрые намерения относительно народов Турции, побуждая султана уступить верным ему, но вследствие злоупотреблений возмущающимся подданным. Лига торжественно заявляет, что она не относится враждебно к не-мусульманам; напротив, осуществление конституционного режима окажется одинаково благотворным для всех, без различия расы и религии. Если лига прибегает иногда к энергическим мерам, то это происходит только в самых крайних случаях, когда нужно наказать ожесточенных врагов свободы, — следовательно, в случаях законной самозащиты. Лига избегает ненужного кровопролития. Несчастные народы Турции пролили уже довольно много крови, и можно опасаться, что и на этот раз правительство умышленно устроит кровопролитие между мусульманами и не-мусульманами, чтобы свалить затем ответственность на младотурецкую партию. Действующие отряды лиги не будут обижать местных поселений, а напротив, будут защищать их от иностранных шаек и поддерживать доброе согласие и братство между народностями». К разным органам местного управления в Македонии обращены были патриотические воззвания, подписанные одним из главных предводителей движения, майором Ниази-беем. Восставшие офицеры — как сказано в этом документе — «поставили себе задачей бороться против неправды и насилий, от которых отечество страдает с давних лет. Эта задача священна. Мы должны заставить правительство вступить на [792] путь права, работать для пользы отечества и восстановить применение конституции 1876 года. Таким образом сохранятся в сердцах всех оттоманов чувства повиновения и верности нашему августейшему повелителю. Все оттоманские народы стремятся к этой цели. Эти желания нации доведены уже до сведения его императорского величества. Об изложенном предлагается сообщить правительственным ведомствам; вместе с тем должностные лица обязываются исполнять свои служебные функции, не делая никакого различие между расами и религиями». В заключение прививается благословение Божие на предпринятое великое дело.

На первых порах эти смелые офицерские попытки казались слишком наивными и не возбуждали особенной тревоги в придворных сферах. Султан по обыкновению распорядился принять суровые меры, чтобы задавить освободительное движение «в потоках крови»; десятки арестованных офицеров были преданы военному суду; в главный город беспокойного вилайета, Битолию-Монастырь, отправился с обширными полномочиями маршал Осман-Февзи-паша; из Малой Азии вызваны надежные турецкие полки в Салоники, для беспощадного усмирения недовольных. Но на этот раз обычные мероприятия оказались бесполезными или запоздалыми. В Битолии 22-го июля военная младо-турецкая партия захватила власть, объявила восстановление конституции и немедленно ввела полную гражданскую и общественную свободу, среди нескончаемых восторгов населения; маршал Осман-Февзи-паша был ночью арестован небольшим отрядом майора Ниази-бея и увезен им в горы. В то же время из Малой Азии пришло в Константинополь известие, что солдаты и офицеры местных войск несогласны идти в поход против товарищей-мусульман. Провозглашение конституции в Битолии сопровождалось такими сценами единодушие и радости, каких никогда нельзя было предвидеть; турецкие башибузуки добродушно братались с христианами; жители массами подходили и целовали зеленое толковое знамя, которое держали офицеры, с вышитыми золотом словами: «равенство, братство, справедливость!» Процессии монахов и дервишей, с пестрыми знаменами, останавливались для молитвы; старый ходжа обратился к толпе с речью, в которой заговорил о «братьях-христианах», чем вызвал шумные возгласы одобрения. Народ ликует, когда раздаются звуки военной музыки, указывающие на приближение войск; во главе своих отрядов, с саблями на-голо, офицеры кричат: «да здравствует народ!», а солдаты и народ отвечают: «да здравствует отечество!» Старые генералы, поневоле присоединившиеся к революции, делают смотр войскам; пред ними дефилируют и отряды турецкой полиции, с [793] их собственным знаменем. Полный порядок соблюдается повсюду, без помощи полицейских агентов; в разных частях города образуются митинги, при участии духовных лиц разных вероисповеданий. Все политические заключенные были выпущены из тюрем и сделались предметом народных оваций. «До поздней ночи продолжалось ликование на всех языках Востока», — пишет корреспондент австрийской газеты, из которой мы заимствуем приведенные сведения. То же самое происходило и в Салониках, и вслед затем повторилось в более грандиозных размерах и в самом Константинополе.

На другой же день после успешного провозглашения конституции младотурками при содействии армии, султан объявил о созыве палаты депутатов на основании конституции 1876 года, о чем оффициально довел до сведения представителей иностранных держав. Так как две главные опоры престола — армия и духовенство — высказались за конституцию и признали стремления младотурок глубоко-патриотическими, то султан благоразумно решил, что народ действительно созрел для конституции и что лучше всего немедленно удовлетворить желание «крамольников». Высшие муллы и сам шейх-уль-ислам, нашли, что требования восставших, заявленные во имя справедливости, не противоречат исламу и что правоверные не должны употреблять оружие против своих сограждан-мусульман. Султану ничего не оставалось как только подчиниться обстоятельствам, и он сделал это без колебаний: сменил великого визиря и министров, отрекся от своих наиболее враждебных народу фаворитов, объявил амнистию всем политическим заключенным и ссыльным, принес присягу на верность конституции и согласился на торжественное приведение войск в такой же присяге, согласно категорическому желанию младотурецкой партии. С 24-го июля настали в Стамбуле дни невиданной там свободы: уличные манифестации, публичные речи, бесцензурные газеты, многотысячные сборища пред султанским дворцом для выражения благодарности и преданности падишаху, всеобщие порывы в лучшему будущему, громкие приветствия и братские встречи между представителями разных национальностей — наполнили столицу новым духом и наглядно показали всю глубину совершившегося переворота. Султан убедился, что народ вовсе не так страшен, как изображали его царедворцы, и что видеть радость своих подданных, выслушивать их поздравления, пожелания и приветственные возгласы, — несравненно приятнее, чем жить затворником, среди льстивых и корыстных слуг. По рассказу газет, когда, вечером 27-го июля, толпы наивных патриотов опять появились пред султанским дворцом, Абдул-Гамид [794] сам открыл окно и спросил о причине их прихода; один из публики сказал: «Мы желаем только видеть ваше величество. В течение тридцати двух лет изменники скрывали от нас лицо вашего величества. Мы постоянно стремились к вашему величеству и, наконец, теперь удостоились вас видеть. Да здравствует падишах!» Эти трогательные заявления должны были бы смягчить самое черствое сердце; они открывали глаза султану на роковые ошибки всего его царствования. Он чувствует, что конституция дала свободу ему самому, избавила его от вечного кошмара подозрительности, боязни и вынужденного затворничества; он получает доступ к окружающей свободной жизни и впервые сознает себя действительным главою не мертвого государства, а живого народа.

Конечно, старый деспот не мог изменить свою природу, свои привычные взгляды и вкусы; и очень может быть, что, несмотря на проблески нового понимания государственных задач, он все-таки придушил бы возникшее национальное движение, еслибы имел к тому возможность. Но возможности нет, потому что обстоятельства, искусно направляемые младотурецкою партиею, все теснее охватывают султана и не дают ему другого выхода, кроме добросовестно-конституционного. Чрезвычайно важное значение имеет присяга, потребованная от султана и от армии: нарушить религиозную присягу не так легко и удобно, как отречься от простых обещаний, хотя бы самых торжественных. Всегда найдутся мнимые государственно резоны для оправдания вероломства по отношению к народу; но клятвопреступничество есть нечто совсем другое вылазах верующих людей, и еслибы оно даже не останавливало отдельного правителя, то для целой массы войск оно просто немыслимо. Весьма существенны также те реальные условия гражданской свободы, которые осуществились сразу на практике, а не только в принципе, — ибо, несмотря на традиции деспотического режима, в Турции нет усиленной и чрезвычайной охраны. Таким образом, общее доверчивое настроение ничем пока не подрывается, и, независимо от объявленного созыва палаты депутатов на 1-е ноября, новый политический строй вступил уже фактически в действие одновременно с удалением, бегством или отдачей под суд придворных сановников, олицетворявших собою худшие черты прежнего режима. А между тем сам Абдул-Гамид всего менее заслуживает доверия, и весь ход революции направлен был к тому, чтобы успех ее как можно менее зависел от личных желаний, честности и патриотизма падишаха.

Главные особенности турецкого освободительного движения, обеспечившие ему скорый и полный успех, заключаются, во-первых, [795] в строгом единстве и тонной определенности дели; во-вторых, в отсутствии внутренних партийных разногласий и раздоров, и в-третьих, в старательном устранении вопроса о личной ответственности султана за бедствия, причиненные стране его многолетним неудачным управлением. Младотурки и их союзники не задавались никакими другими планами, кроме чисто-политической реформы, и самую эту задачу они упростили до чрезвычайности, ограничив ее восстановлением далеко не образцовой и во многом недостаточной и неудовлетворительной конституции 1876 года, — лишь бы только избежать опасных споров и облегчить введение нового строя для султана. Реформаторы довольствовались на первый раз таким проектом мирного политического обновления Турции, который мог одинаково привлечь симпатии всех групп и элементов населения; они не выдвигали раньше времени никаких широких социальных реформ, не поднимали аграрного вопроса, не говорили об автономии отдельных народностей и областей, не выставляли никаких требований от имени пролетариата, не мечтали об учредительном собрании и о республике. Они стремились только к тому, что считали наиболее осуществимым; они требовали немногого, но это немногое они действительно проводили до конца, обставляя его всевозможными практическими гарантиями. В Турции, при необыкновенно пестром составе населения, при старинном антагонизме рас и религий, труднее, чем где-либо, создать почву для единодушных стремлений и совместных действий; материал для жгучих внутренних раздоров имеется там в изобилии, и однако младотурки съумели увлечь всех на одну дорогу, под общедоступным девизом свободы, справедливости и равноправности. Они внушили такое доверие в своей искренности, что вожди действовавших в Македонии партизанских отрядов сложили пред ними оружие и отказались от дальнейшей борьбы, в виду предстоящего установления в стране конституционного правительства.

Одно практическое последствие революции безусловно удовлетворяет и турецких патриотов старого закала, и оффициальных деятелей Турции, и самого султана: это — неизбежное прекращение вмешательства Европы в македонский вопрос, в виду предпринятых самим народом общих политических реформ, относящихся и к Македонии. Иностранным жандармским офицерам, гражданским коммиссарам и финансовым контролерам нечего теперь делать в стране, получившей конституцию; вместо турецкой администрации, с ее злоупотреблениями и произволом, водворяется свободное самоуправление, и местные жители не будут уже нуждаться в иностранной опеке для защиты своих прав и интересов. Подчеркивая [796] этот важный результат своей победы, младотурки задевают чувствительные струны турецкого патриотизма и указывают на неминуемую благотворную перемену в общем международном положении Турции под влиянием конституционного режима.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 8. 1908