-

СМИРНОВ К.

ИЗ ПОЕЗДКИ В ТУРЦИЮ

Приехавший в Константинополь с первого шага встречает массу людей в форменном платье, большею частью с орденами и медалями, ибо в Турции принято не только при парадной форме, но и всегда, носить ордена. Разобраться во всех этих формах и безошибочно распознавать военного от полицейского или гражданского чиновника не так легко.

Чуть не все служащие носят форменное платье, отличающееся мелочами, и даже некоторые хаммалы (носильщики) имеют наплечные знаки, вероятно потому, что хаммалы работают на пожарах, а тушение пожаров находится в ведении военного министерства.

Пожары в Константинополе довольно часты и так как они зачастую сильно распространялись, то всегда делают из мухи слона. Из за каждого небольшого пожара где-нибудь на окраине города, стреляют из пушек, затем ночные сторожа торопливо обегают свои кварталы, жалобно завывая: янчын-вар (пожар), потом там и сям слышатся мелодичные звуки трубы, со всех кварталов несутся четыре оборванца с легкой помпой на плечах и, наконец, когда уже начинают расплываться силуэты минаретов, среди ночного мрака рельефно выступившие было на фоне багрового зарева, тогда грузно, не торопясь, двигается пожарный обоз, предшествуемый факельщиками и трубачами и сопровождаемый большой толпой рабочих, которые, как гласит молва, приходя к концу пожара, грабят добро несчастных погорельцев. Во главе пожарных едут верхом офицеры; офицеры эти большею частью выслужившиеся из капралов, и не молоды. Среди пожарных офицеров (атешджи) есть немало проливавших свою [173] кровь под Пленной и на Балканских высях. Теперь их сдали в инвалиды, а ряды армии наполняются молодежью более образованной и воспитанной на немецкий лад.

Главное, что поражает в Турции, это многочисленные караулы. Перед дверьми казарм стоят непременно три солдата; один стоит смирно, другой наполовину вольно, а третий — капрал — стоит без ружья. То и дело раздается команда «селям дур» (на краул), после которой стражи отдают честь проходящему офицеру, а затем капрал так же громко кричит «рахат дур» (вольно), как будто бы он командовал целому табору, а не трем человекам, считая себя в том числе... У более важных мест, как, например, у национального банка выставлен чуть не целый взвод часовых; у одного только переднего фасада на протяжении каких-нибудь 20-ти сажен — 14 человек различно вооруженных людей: кто с ружьем, кто с саблей... У ворот кавалерийского плаца для чего-то стоят парные часовые и даже иногда у кухни стоит нижний чин с ружьем... Одним словом, можно подумать, что город на военном положении накануне каких-либо тревожных событий; оказывается же, что ничего подобного нет, хотя, действительно, после армянской резни существует что-то вроде положения об усиленной охране. Всякое движение по Босфору прекращается с наступлением сумерек; по городу ходят многочисленные обходы, и наряд караула к банку увеличен по случаю попытки со стороны злоумышленников взорвать банк. Многочисленность часовых объясняется тем, что в Турции нет, подобно тому, как у нас, градации на часовых, сторожей и дневальных, а просто-таки всюду, где нужен глаз, ставится нижний чин в полном вооружении, а для большей внушительности ставят несколько человек. Нетрудно убедиться, что все эти стражи наполовину бесполезны; к быстрому действию огнем часовой изготовиться не может, ибо на затвор надет кожаный чехол; точно также часовой не может действовать штыком, так как, раньше, чем примкнуть последний, надо снять дульную покрышку. Словом, видна полная заботливость о ружье...

В караулах и парадах проходить почти вся служба турецкого солдата. В Константинополе, как известно, каждую пятницу бывает парад. Во время прохождения церемониальным маршем войска выглядят очень недурно, но вслед за подачей команды «отомкнуть штыки», начинается полный беспорядок, не скоро улаживаемый, и уже все время хвост колонны идет не в ногу, [174] хотя не переставая играет музыка или бьют в многочисленные барабаны с аккомпанементом труб, а между тем колонны не велики, и невозможно не слышать темпа, и как-то невольно нога идет в такт. На музыку в Турции обращено большое внимание; не только полки, где по штату полагается музыка, имеют оркестры, но даже некоторые таборы содержать хоры. Лучшим хором в Константинополе считается артиллерийская музыка и вообще в столице все оркестры играют довольно хорошо, в провинции же музыка зачастую очень плохая.

В Трапезонде при квартирующем там таборе есть оркестр, который играет в так называемом персидском саду каждые пятницу и воскресенье. Музыка приходит засветло, часов в 5, как говорится, «а ля франка», так как в Турции 12 часов считается, когда солнце на восходе; играет музыка до сумерек. При первых звуках музыки раздается треск трех последовательно пущенных ракет: это администрация сада чествует музыкантов, бесплатно отдающих свой досуг на увеселение публики. За первыми ракетами выпускаются ракеты в честь султана и вали, а когда музыканты уходят, опять выпускают три ракеты в честь их. Кроме того, мальчишки все время пускают ракеты. Интереснее всего то, что Трапезонд крепость и комендант не запрещает подобного времяпрепровождения, не всегда безопасного в неумелых руках... По-видимому, турки придают большое значение музыке, так как не только в пехоте все время часть двигается под звуки музыки или барабанов, но и в кавалерии, в то время, когда оркестр не играет, полк идет под звуки труб; трубачи в состав оркестра не входят. В пехоте барабанщики и трубачи носят за плечами ружья; при прохождении мимо начальника тамбур-мажор своим жезлом, а трубачи трубами отдают честь. Вообще на подобные мелочи обращается много внимания и зачастую они совершенно бесцельны. Например, капралы для отличия вооружены кроме ружья еще и револьвером.

Возвращаюсь к отданию чести или селямлику. Большое впечатление производит приветствие войсками своего повелителя. По данному сигналу войска берут на караул, и каждый солдат поворачивается в ту сторону, где предполагается султан, некоторые при этом приходятся лицом к стене. На всех лицах написано полное почтение и преданность повелителю. Музыка играет марш, к которому подобраны слова. «Падишаху чок яша» (живи долго государь), потом трубач подает сигнал и все офицеры и [175] солдаты, правой рукой продолжая держать оружие на краул, левую руку прикладывают к подбородку и ко лбу; при этом все кричать «чок яша». Артиллерия бывает на параде в пешем строю и у ней особенно эффектно выходит этот салют, так как, подымая руку, солдаты бросают ножну и по всей линии волной проносится лязг металлических ножен... Наблюдая суровое лицо турецкого воина с отпечатком слепого благоговения к данному моменту, притом когда этот воин, находясь где-нибудь в задней линии ничего не видит и даже едва слышит сигнал, только тогда можно вполне понять величие момента и убедиться, что эти дурно одетые, слабо обученные войска, костьми лягут по одному слову приветствуемого ими, как тень пророка, повелителя.

Из числа войск, бывающих на параде, лучше других выглядит кавалерия, но если поближе присмотреться, то и там не мало недостатков. Уход за лошадью и, особенно за копытом не удовлетворителен. Ковка отвратительная: подковы тонкие, пригнаны небрежно, шипы не приварные, а прямо отогнутые, гвозди не машинные, с большими неровными шляпками. Слабости копыта способствует и то, что на передних копытах вырезается номер лошади и год ремонта. Лошади хотя бы и из наших, русских, но выглядят не по-нашему. Чем это объяснить? Влиянием ли немцев, которые не гонятся за хорошими телами или просто малою дачею, хотя официально дача вполне достаточна. Для укомплектования кавалерии и артиллерии, главным образом, идут наши русские лошади, венгерские и отчасти арабские. Из Одессы в Константинополь отправляется для армии ежегодно около 1,500 лошадей. Поставляет лошадей торговая компания, работающая в Одессе уже около шести лет. Лошади получаются компанией из Пензы от подрядчиков по 170 рублей за голову, а сдаются военному ведомству в Константинополе по 250 рублей. Доставка из Одессы обходится компании в среднем около 12-ти рублей. Турецкий ветеринар трижды осматривает лошадей: в Пензе, в Одессе и в Константинополе. Ответственность за брак в Одессе и Константинополе несет одесская компания, а потому дурных лошадей из Одессы не посылают. Таким образом, турецкая армия за ту же цену, как и мы, имеет не дурных лошадей. В военное время лошади поставляются в армию по военно-конской повинности, для чего ведется учет специальными офицерами.

Вид каждого солдата в отдельности в кавалерии также как я в пехоте бравый, но, в общем, строю кавалерия производит [176] лучшее впечатление, чем пехота, вероятно потому, что пехотный строй, как зависящий только от людей, требует большей отчетливости и дисциплины.

В провинции, за исключением пограничных областей, войск в собственном смысле нет, а лишь кадры ихтиада, редифов и мустафыза. Почти в каждом городишке, носящем титул каим-мекамлыка (нечто вроде уезда), есть депо. Депо обыкновенно состоит из офицерского флигеля, солдатского помещения, порохового погреба и цейхгауза, где хранятся ружья, которые солдаты называют мартынками. Численность кадров различна в зависимости от величины округа, что зависит, в свою очередь, не только от величины каим-мекамлыка, но и от числа каим-мекамлыков, так как не во всех городах есть кадры всех категорий, а только в больших, как, например, в Бруссе, резиденции вали, где тем не менее настоящих войск не имеется Начальником кадра обыкновенно бывает бин-баши (майор) или каим-мекам (подполковник), а в более значительных городках имеют резиденцию мири-лива (бригадный) и ферик-паша (дивизионный)... В большинстве случаев депо устроено где-нибудь в старой крепости или около мечети... Желтый двух-этажный дом с железными ставнями, окарауливаемый нижним чином в коричневых лохмотьях, — вот обыкновенная картина, которую можно видеть в каждом городке. Кроме караула, другой службы солдаты не несут, да обыкновенно и эту-то службу несут как-то но семейному: солдат гуляет себе по городу, а в известный час идет в депо, становится на часы. Зачастую бывает, что вы, проходя мимо депо, видите на часах солдата, который вам приветливо кланяется. Вы присматриваетесь и в несуразном на вид страже узнаете человека, с которым случайно встретились полчаса назад, осматривая мечеть или гуляя по базару... Офицеры ровно ничего не делают, но, даже в самых глухих гарнизонах, ходят не только одетыми по (кроме, но и всегда при оружии. В общем, роль депо можно сравнить с ролью наших управлений воинских начальников... Служба в резервах не без доходов для высших начальников. Дело в том, что в Турции можно не отбывать воинской повинности, поставив за себя другого или просто откупившись за 50 лир (около четырех сот рублей). В военное время откупаться не разрешается, но можно поставить за себя волонтера. Само собой разумеется, что на почве соблюдения правил по отбыванию воинской повинности при [177] существовании системы замены и откупа возможны всевозможные злоупотребления, служащие средством для поправления скудного офицерского бюджета.

Особенно тяжело положение младших офицеров, до которых доходят самые крохи; паши же, особенно высокопоставленные, получают свое. Получая деньги на всевозможные расходы, генерал-губернаторы, прежде всего, отделяют свое содержание, не справляясь, хватит ли на все, а рассуждая, что им на содержание должно хватать. То же проделывают и другие крупные начальники; бедные же мулязимы (поручики) не получают содержания по месяцам, и когда оно получается, то факт этот составляет крупное событие, вызывающее разговоры во всех слоях общества. «А в этом месяце офицеры получали жалованье», говорили в Турции иностранцам в мае прошлого года. Оказывается, что перед тем четыре месяца офицеры не получали ни копейки; рацион же, отпускаемый офицерам натурой, выдается довольно аккуратно. Задерживая содержание, правительство ничего не выигрывает, потому что взамен денег оно выдает удостоверения в том, что офицер заслужил жалованье. Офицеры несут эти патенты специальным скупщикам, которые выдают за них ни в коем случае не больше третьей части прописанной суммы, и само собою, разумеется, норовят заплатить поменьше. Потом офицерские благодетели предъявляют все эти патенты на крупные суммы, какие и с помощью взятки, кому следует, получают требуемую сумму. Таким образом, казна ничего не выигрывает, не выдавая жалованье во время, ростовщики много выигрывают, а офицеры остаются совсем, что называется, «при пиковом интересе». Нельзя после этого удивляться, если офицеры изыскивают разные незаконные средства для того, чтобы влачить свое существование, тем более, что правительство не ценит хороших слуг. Известен такой случай: командир 4-го армейского корпуса в Эрзеруме приказал, чтобы солдаты, разрабатывая неглубокие залежи каменного угля, никем не эксплуатируемые, отапливали казармы этим углем. В результате получилась громадная экономия от денег отпускаемых на покупку дров, и на эту экономию энергичный генерал выстроил казарму и госпиталь. Такая распорядительность, конечно, не осталась не замеченной и вызвала донос, имевший последствием выговор паше за проявление инициативы, хотя он и доказал, что не воспользовался ни одной копейкой из денег, отпущенных на отопление. Мотивировался [178] выговор тем, что деньги должны тратиться по назначению, а естественный богатства страны до поры до времени не должны разрабатываться. Правительство рассчитывает, что Турция со временем будет богаче всех государств в годины экономических кризисов, вызвавших чрезмерным опустошением недр земли.

Подобные выговоры за распорядительность не приходится часто делать в Турции. И богатства остаются не тронутыми, и офицеры никого не пугают своей чрезвычайной энергией.

В Константинополе офицеры тоже не утруждают себя ученьями и если присутствуют на таковых, то в большинстве случаев препоручают дело капралам, ограничиваясь лишь тем, что с чисто восточным равнодушием наблюдают за деятельностью начальника из нижних чинов, а сами даже лишний раз не сдвинутся с места... Что касается капралов, то есть основание предполагать, что они иногда прибегают к физическому воздействию. Смотря со стороны на ученье какого-нибудь взвода, можно видеть, как капрал, за ошибки дергает за уши или носы своих подчинённых не стесняясь присутствием безучастно стоящего офицера. Если при офицере дергают за ухо солдата, не причиняя ему вреда, то без офицера, вероятно, попадает ему гораздо больше, так как, очевидно, что принцип личной неприкосновенности нисколько не уважается.

Можно ожидать, что теперь будет немало улучшений на военной службе и молодые офицеры, воспитываемые по немецкому образцу, конечно, явятся новаторами... Не только изучить, но хотя бы поверхностно познакомиться с турецким офицером очень- трудно, так как офицерам запрещено сношение с иностранцами и, потому, они всячески избегают европейцев. Исключение делается для немцев и первым делом, разговаривая с иностранцем, офицер задает вопрос, не немец ли его собеседник. Если офицер узнает, что собеседник русский, то он сразу делается гораздо менее любезным, а если в добавок еще русский скажет, что он офицер, то турок старается прекратить разговор и скорей распрощаться. За поведением офицеров и воспитанников военно-учебных заведений следят многочисленные тайные агенты, в числе которых не мало черкесов, знающих русский язык, а исполнительная власть по наложению ареста на заподозренных принадлежит особым жандармам, носящим нагрудники с надписью «канун» (закон). Эти кануны особенно страшны для [179] юнкеров, у которых также как у солдата вышивается на воротнике присвоенный каждому номер. Вообще, в Константинополе все страшно запуганы. Если, проезжая мимо живописных мест на Босфоре, вы спросите своего соседа, кто живет в том или другом дворце, то это будет большая неосторожность. «Сус» (молчи), таинственным голосом ответит вам собеседник, прикладывая палец к губам, и все окружающие поспешат пересесть подальше, как от человека способного навлечь неприятность.

Несмотря на трудность завести знакомство с офицерами, тем не менее, иногда удается добиться этого. Обыкновенно офицеры принадлежат к двум противоположным типам: одни, старые офицеры, не избегающие иностранцев, космополиты, как турки вообще, и если и чувствуешь к кому-либо особую симпатию, то пожалуй к русским, с которыми большинство познакомилось в прошлую войну и научилось уважать русского воина. Другие офицеры, это молодежь, старающаяся подражать немцам. Первым делом, они заимствовали от немецких офицеров гордость и презрение ко всему не военному, если и не искреннее, то, по крайней мере, наружное. Все немецкое они любят, нас же русских недолюбливают. Они образованнее старых офицеров, но, тем не менее, пока еще очень мало образованы. Многие молодые офицеры относят себя к младотуркам или так называемым «ефкяри сербестие тюркийе (свободные мыслители Турции). Впрочем, в Турции всякий франк, имеющий пристрастие к чистой манишке, говорит уже, что он jeune turc, хотя либерализм его главным образом высказывается в развязности и свободных нравах. Хорошо знающие Турцию европейцы уверяют, что молодые турки хуже старых, потому что стоить только дать младотурку доходное место, как он делается приверженцем старо-турецкой партии с тем лишь отличием, что гораздо либеральнее смотрит на чужую и в том числе на государственную собственность.

На подготовку будущих офицеров теперь обращено серьезное внимание. Корпус офицеров пехоты и кавалерии комплектуется воспитанниками военного училища. Юнкера или, как они называются, студенты (талиби), в большинстве случаев, не образованы, не воспитаны и, походя по внешности на солдата, не производят впечатление интеллигентных людей. К тому же, между воспитанниками этого училища немало и фанатиков. Благодаря немцам преподавание военных наук поставлено на должную [180] высоту, так что юнкера основательно знакомы с тактикой и топографией. В курсе тактики решают даже задачи на десант. Общеобразовательные предметы поставлены плохо и сравнительно хорошо преподаются языки. Юнкера по желанию должны изучать французский, немецкий и русский, но обязательно не менее двух языков. Русский язык проходится довольно плохо, по-французски же многие выучиваются не дурно говорить, изучая язык всего три года. По окончании курса юнкера производятся в чин подпоручика (мунязими-ссани), причем многие производятся в офицеры 19-ти лет. Вакансии разбирают по жребию, причем лучшие ученики, не проходя строевой службы в качестве офицера, прямо переводятся в академию генерального штаба, откуда выходят с чином капитана и затем несут службу в строевых частях, отличаясь только шитьем на воротнике.

Гораздо лучшую подготовку получают артиллерийские офицеры. В артиллерийском училище больше общеобразовательных предметов и даже проходят отдел об электричестве, чего еще не проходят в морском техническом училище, окончившие курс которого получают звание инженер-механика. Впрочем и на что знать турку об электричестве, когда во всей Турции насчитывают лишь 10 учреждений, освещаемых электричеством, и ввоз электрических машин, а также всяких принадлежностей электротехники в Турцию строжайше запрещен... Высшей математики в артиллерийском училище тоже не проходят, но изучают производство орудий и пороха, так как по прохождении трехлетнего курса, воспитанники артиллерийского училища предназначаются и для службы в технических артиллерийских заведениях, а именно в арсенале и на пороховом заводе. Последний находится по дороге в Сан-Стефано и служит темой для каламбуров европейцев, которые уверяют, что там не только приготовляют бездымный порох, но даже употребляют бездымное топливо, ибо фабричные трубы никогда не выпускают клубов дыма. Воспитанники артиллерийского училища проходят службу конной и пешей артиллерии, а предназначенные в крепости, летом выделяются для специальных занятий. Вакансии тоже распределяются по жребию, но в крепости обыкновенно выпускают худших учеников. В общем, воспитанники артиллерийского училища не только наружно выглядят лучше пехотных юнкеров, но и производят впечатление вполне интеллигентных молодых людей. [181]

Самое благоустроенное из учебных заведений военного ведомства — это медицинская академия. Теперь на азиатском берегу Босфора в Гайдар-Паше, близ громадной казармы, в которой помещаются 24 батареи, строится прекрасное здание для военно-медицинской академии. Здание это издали обращает внимание своим оригинальным стилем. При новой академии будет клиника и прекрасный сад, опускающийся к морю. Теперь медики помещаются в Стамбуле, где у них клиника всего на 40 кроватей. Студенты ничего не платят за право учения и бесплатно столуются в учебном заведении, живут же по частным квартирам. В числе профессоров два немца. Турки с гордостью говорят о своих докторах и доверяют им. Впрочем не много и надо, чтобы, заслужить доверие фаталиста, турка; он всякому охотно предоставит в распоряжение свою жизнь, будь это доктор или простой матрос в роли капитана парохода, все равно правоверный османлы вполне доверяется им, памятуя, что «никто, как Бог». В Турции на каждый табор полагается доктор, также как и имам для нравственного уврачевания. Военные доктора имеют большую практику и принимают больных обыкновенно в аптеках. Каждая аптека, которых в Турции не мало, имеет знакомых докторов, приходящих туда отсиживать приемные часы, и на месте подающих врачебную помощь. Благодаря этому заразные болезни еще больше распространяются. Не далее как этим летом один врач в «Сабахе» громил своих коллег за то, что они в аптеках ставят клистиры дифтеритным детям.

Студенты-медики считаются либералами, но познакомившись с ними поближе, видишь, что это просто милые юноши, либерализм которых сводится к тому, что они нисколько не избегают иностранцев в противоположность воспитанникам других военно- учебных заведений, и в своих развлечениях не стесняются предписаниями религии. Пехотных юнкеров молено втянуть в разговор только разве на пароходе, когда ваши собеседники предварительно убедятся, что нет ненавистных «канунов»; в таком случае, приступив к бесцеремонному экзамену по части военных наук и, оставшись довольны ответами, они в заключение зачастую спрашивают: «А пьете вы водку», при этом взгляд их полон гадливости. Медики же не только не задают подобных вопросов с оттенком гадливости, но напротив того сами не прочь выпить... Если вы в пятницу поедете на Принцевы острова, то вы [182] можете видеть следующую картину, характеризующую турецкого студента. На высшей точке острова, называемой монастырем, устроено кафе, куда верхом на осликах или бойких маленьких лошадках приезжают полюбоваться видом. Тут в тени развесистого чинара, побросав на землю свои форменные сюртуки, веселится трупа молодежи. Один студент с видимым наслаждением крутит ручку большой шарманки с звонками, а другие отплясывают без сапог на больших циновках. Танцуют все; и коло, и мазурку, даже камаринского, а, в конце концов, один искусник с медвежьей грацией изображает танец одалисок и пляску животом, все время подбодряя музицирующего коллегу, находя, что надо plus d’entrain. Танцоры нисколько не стесняются тем, что собралась толпа любопытных греков и гречанок. Все полны беззаботного веселья и пока еще трезвы, но в перспективе выпивка. Под навесом из сухих веток, покоящихся на воткнутых в землю кривулях, приготовляется закуска, среди которой возвышается большая бутыль в специальной корзине, вроде тех бутылей, в которых раньше продавали керосин. Два молодца, которых никак нельзя было вовлечь в танцы, уже присоседились к этой монументальной бутыли, справедливо рассудив, что ракия действительнее, чем самый головокружительный вальс и опьяняющий горный воздух... Кругом прекрасный вид на Мраморное море с его игрушечными островами, прозрачный воздух, голубая даль, горная растительность и длинноухие козы со звоночками на шее, лазающие по скалам. Совсем аркадский пейзаж, и взор ищет только пастуха и пастушку, которых мы привыкли видеть среди подобной обстановки на картинах наших мастеров. Этих детей природы вы не найдете, но зачем их искать, когда тут есть им подобные, от души веселящиеся, беззаботные турецкие студенты. Вот как проводит свободное время турецкая либеральная молодежь... Учатся студенты-медики 9 лет, считая подготовительный отдел, и выходят в армию с чином капитана. Без сомнения офицерский чин способствует более тесной связи медиков с армией, и еще в студенческом мундире медики интересуются армией. Впрочем, надо заметить, что вообще в турецком народе развит интерес к армии. Турок гордится своей армией, и отлично знает её устройство. Всякий неграмотный простолюдин, даже не зачисленный в резерв, может дать довольно полные сведения о мобилизации армии; ему известна и деятельность депо и составь гарнизона в знакомых ему городах. [183]

В заключение, на основании личных впечатлений, позволю себе сказать несколько слов о турецко-германских симпатиях и об отношении турок к нам.

Немецкое влияние бесспорно велико и хотя оно и не столь заметно, как то раздувают газеты, но тем не менее, немцы в Турции, как и на всем свете, немало работают над проведением немецкой идеи. Немецкое влияние, главным образом, заметно в военных сферах и, конечно, в политических. Все улучшения в армии, все попытки, поставить войско на должную высоту принадлежат бесспорно немцам, которые в военном отношении стараются показать туркам все лучшее. Последний парад на открытии фонтана произвел сильное впечатление на азиатские умы. Да и не только турки рассказывают с восторгом об этом учении, но даже европейцы, сведущие в военном деле, и в том числе русские, с большой похвалой отзываются об исполнении церемониального марша и всевозможных захождений, которые проделывали представители Германии на открытии пресловутого фонтана. Не мудрено, что офицеры решили во всем брать пример с немцев и симпатии к немцам очень сильны.

Что касается торгового влияния, то было бы ошибочно признать преобладание немецких товаров на турецких рынках потому, что встречается много предметов с маркой «Made in Germany». Хотя ввоз в Турцию из Германии и значителен, и бесспорно превышает ввоз русских товаров, который почти весь заключается в керосине и водке, но не меньше ввозят и австрийских товаров, а также значительна торговля других стран. Главная роль немцев в области торговли в Турции комиссионерская, и как это ни удивительно, аккуратного везде немца считают в Турции недостаточно добросовестным. Надо полагать, что под видом немцев оперируют евреи; не хочется как-то верить, чтобы известный в Европе, в качестве надежного дельца, немец так злоупотребил бы доверием турка.

Итак, торговое значение немцев в Турции значительно, но вовсе не стоит вне конкуренции и немецкие товары далеко не вытеснили прочих товаров.

Относительно интеллектуального влияния немцев на турецкую интеллигенцию следует заметить, что хотя немцы и работают в этом направлении и притом довольно успешно, но их влияние ничтожно сравнительно с исторически сложившимся влиянием [184] Франции, тем более, что теперь симпатии к Франции поддерживаются массою состоящих под французским протекторатом католических монастырей, которые воспитывают не малую часть турецкого и левантинского юношества... Между прочим, не малую роль в распространении немецкой идеи играют женщины. Многие интеллигентные турки, также как и наши мусульмане, женятся на немках; при этом мужчина может оставаться мусульманином, так как лютеране, не признавая брак таинством, подобные браки считают вполне законными. Так, многие литераторы, направляющие общественное мнение Турции, женаты на немках. Ценя в немецкой женщине здоровье и уменье хозяйничать, турки посредством браков с немками предполагают исправить вырождающееся поколение... Надо полагать, что и действительно со временем Турция оправится. Немцы создают Турции армию, — залог политического существования страны, интеллигенция окрепнет под влиянием немецкой крови, а трудолюбивый, без слащавости деликатный и лишенный многих пороков турецкий простолюдин, не только не нуждается ни в каком исправлении, но сам может служить во многом примером для народов Европы...

Интересен тот факт, что, несмотря на значительное немецкое влияние на интеллигенцию, в народе оно вовсе незаметно и симпатии к немцам не более сильны, чем к другим иностранцам, может быть потому, что турок, благодаря географическому положению своей страны, — космополит и, будучи по натуре очень вежливым, всякому иностранцу выказывает знаки расположения. Для нас, русских, турки не делают исключения, и, пожалуй, даже, наоборот, в народе симпатии на стороне русских. На русского турок смотрит как на славного малого, но пьяницу, судя по тем образчикам, которые он видит в портовых городах и у себя на территории, в лице известных некрасовцев. Тем не менее, турецкий простолюдин, сам по себе человек высоких правил, любить русского за его душевность, француза он не уважает за чрезмерную легкость нравов, англичанина не любит за холодность, а с немцем он еще мало знаком, но тем не менее, уважает его за высокую культуру и положительность.

Симпатией к русским мы обязаны последней войне, во время которой, как известно, наш солдат проявил немало сердечности и трогательного добродушия, о высоких же качествах воина и говорить нечего. Многие турки, в качестве военно-пленных, [185] раненых, бывших на излечению в русских госпиталях и, наконец в роли мирных обывателей во время оккупации, имели случай познакомиться с русскими. Турки не ожидали такого отношения к ним со стороны победителей и с чувством вспоминают, что русский солдат иначе не обращался к турку как со словом «кардаш», брат. Имя Белого Генерала тоже не забыто еще в среде турецкого народа.

Знание русского языка очень распространено в Турции; русский язык несравненно больше в ходу в народе, чем немецкий и можно даже встретить любителей, изучающих русский язык книжным путем по самоучителю. В Константинополе стоит только русскому показаться где-нибудь, как со всех сторон приветливо кланяясь, по-русски предлагают свои услуги всевозможные купцы, лодочники и прочий рабочий люд. Особенно турки ценят, когда русский владеет их языком и тогда они вас окружают всевозможным вниманием. В стране бакшиша, с русского, владеющего турецким языком, не только не запрашивают лишнего, но далее зачастую отказываются от бакшиша. Стоит в Константинополе обратиться к прохожему с просьбой указать дорогу, и он, зачастую, забывая свое дело, ведет вас до самого дома, узнав, что вы русский... Удивительно, что в Трапезонде, который ближе к России, не с такой симпатией относятся к русским и можно слышать жалобы русских на население. Может быть это происходит от того, что житель трапезондского вилайета по натуре грубее, чем обитатель более западных провинций. В Константинополе или Бруссе никогда нельзя увидеть, чтобы мальчики дрались на улице или вступали в перебранку, — взрослые сейчас остановят, в Трапезонде же дети поражают своей грубостью.

В Бруссе, ученом центре мусульманства, отношение к русским не хуже, чем в столице Турции. Брусса — курорт и там бывает немало европейцев, но русские — наиболее редкие гости знают же русских в Бруссе больше по рассказам черкесов выселившихся в Худавендигилярский вилайет. Черкесы, покинувшие Россию, очень жалеют об этом и, испытав тяжесть турецкого подданства, с большой симпатией вспоминают русские порядки, а русского человека приветствуют, как земляка.

Одним словом, на каждом шагу в Турции русский видит проявление симпатий и бывает неприятно поражен лишь при [186] встрече с офицерами, не то слишком осторожно, не то недоброжелательно относящимися к нам. Турецкие офицеры не интересуются нами, считая Россию не далеко ушедшей от Турции и всецело обращая свои взоры на Германию. Впрочем, и мы мало интересуемся Турцией тоже, главным образом, устремив свои взоры на запад. Со времени последней Турецкой войны наша военная литература очень уж мало занималась Турцией, между тем для нас военных, особенно в последнее время, Турция представляет немало интереса.

К. Смирнов.

Текст воспроизведен по изданию: Из поездки в Турцию // Военный сборник, № 2. 1902