РАФАЭЛЬ ДЕ НОГАЛЕС МЕНДЕС

ЧЕТЫРЕ ГОДА ПОД ПОЛУМЕСЯЦЕМ

CUATRO ANOS BAJO LA MEDIA LUNA

ГЛАВА I

В конце августа 1914 года я направлялся с острова Кюрасао на Тринидад, где должен был наладить связи с товарищами по борьбе за наше Дело. Когда я добрался до маленького антильского острова Сан-Мартин, до меня дошло известие о начале Первой мировой войны, а прибыв в Тринидад, я узнал о том, что Венесуэла объявила о своем нейтралитете в этой войне.

В сложившейся ситуации с моей стороны было бы непатриотично продолжать борьбу с правительством президента Гомеса ¹. Поэтому я отказался от прежних намерений и решил отправиться в Бельгию, небольшую, но героическую страну, которая в одночасье возглавила гордые, но лишенные сил народы, стремящиеся к независимости. И хотя я вырос в Германии, счел необходимым поступиться личными симпатиями к этой стране в пользу романской расы и предложить бельгийцам свою скромную помощь. Несмотря на то, что в Карибском море находились немецкие крейсеры, затруднявшие свободное движение судов Антанты, мне все же удалось в конце сентября отплыть с Мартиники в Европу на кайенском почтовом пароходе.

После трехнедельного плавания я наконец-то оказался в Бордо. Город был полон представителей дипломатического корпуса, а также высших государственных чинов, и оттого показался мне Парижем в миниатюре. Я не стал долго задерживаться в нем и, едва вникнув в ход военных действий, отправился по парижской дороге во Фландрию.

По прибытии в Гавр я узнал о сдаче Антверпена. Тогда я поплыл в Лондон и, запасшись там разрешением на въезд в Бельгию, высадился в Кале, переполненном бельгийскими и французскими беженцами. В гостиницах свободных мест не было. Мне пришлось провести ночь на скамейке, точно уж не помню где именно. [14]

На следующее утро я явился к начальнику бельгийской военной миссии, пожилому полковнику. Тот, внимательно выслушав меня, сообщил, что я не могу вступить в ряды бельгийской регулярной армии, не будучи гражданином или подданным какого-либо из государств-союзников Бельгии. Увидев, как сильно я расстроился, полковник посоветовал мне обратиться в Министерство иностранных дел Бельгии в Дюнкерке. Я поблагодарил его за совет и решил ехать вечером того же дня. А так как до отхода поезда оставалось несколько часов, я отправился гулять по городу, который выглядел зловещим, но при этом был очень оживленным.

Казалось, где-то неподалеку шло сражение. Машины, груженные ранеными из войск как союзников, так и их врагов, прибывали без конца. Новые или реорганизованные части и соединения бельгийской армии пробирались сквозь плотную толпу беженцев, главным образом женщин и детей, с трудом волочивших на себе то, что они смогли забрать, убегая из дома. Места в домах катастрофически не хватало, и несчастным приходилось ночевать под открытым небом, хотя французские власти и предпринимали благородные попытки хоть как-то облегчить их участь.

Сквозь гул людских толп, топот деревянных башмаков и оглушительный грохот пушек, катившихся по мостовой главных улиц города, с неба время от времени доносился грозный рев немецких самолетов, пролетавших, словно стальные орлы, над крепостью и гарнизоном Кале.

Но вот настал час отъезда. После довольно тягостного путешествия я с наступлением ночи наконец-то прибыл во фламандский город Дюнкерк.

С вокзала я поехал прямиком в гостиницу. Не успел я сесть за стол, чтобы поужинать, как доложили, что меня спрашивают. В дверях, примкнув штыки, стоял военный пикет. Меня препроводили по кривым узким улочкам в громадное мрачное здание, походившее на крепость. Это была военная комендатура. Меня приняли за шпиона.

Дежурный офицер был со мной вежлив: внимательно изучив мои документы, он принес извинения за допущенную ошибку. Когда я вернулся в гостиницу, поесть уже не представлялось возможным. Но зато я находился на свободе, а это было для меня самым главным.

В это время в Дюнкерке уже чувствовалась опасная близость фронта. Грохот артиллерийской стрельбы не прекращался ни на минуту даже днем, а ночью можно было при желании определить калибр выпушенных снарядов.

Кроме этого каждое утро пара самолетов «бошей» — как прозвали немцев — кружили над городом, собирая сведения о передвижениях железнодорожных составов. [15]

Кафе были заполнены офицерами. Как правило, среди них легко было встретить англичан. Я не мог не восхищаться их мужественным пылом и безупречным покроем мундиров, которые подчеркивали в британцах не только воинственность, но и элегантность истинных спортсменов.

На следующий день я отправился в Министерство иностранных дел, разместившееся в городской ратуше. В дверях я столкнулся военным в форме английского офицера, сопровождаемым вооруженным конвоем. Он был бледен, губы его подрагивали. Дежурный рассказал мне, что у этого человека нашли письмо, написанное по-немецки, и теперь подозревали, что он — переодетый офицер прусской армии, другими словами немецкий шпион.

Посмотрев, куда направлялся конвой, я догадался, что незнакомца ведут в ту самую крепость, куда сутки назад доставили и меня. По правде говоря, мне было очень жаль беднягу, поскольку ему почти наверняка грозил расстрел. В то время хватало малейшего подозрения, чтобы погубить человека.

Меня принял личный секретарь министра. Это был белокурый низкорослый юноша в очках, безмерно гордившийся своим титулом барона. Он любезно повторил мне все то, что я уже слышал раньше от советника бельгийского посольства в Лондоне и от полковника в Кале: «Нам очень жаль, но, увы... и т. д. и т. д.» Я ничего не добился, кроме благодарственного письма от министра и совета отравиться на аудиенцию к Его Величеству в штаб-квартиру в Фюрие около линии фронта.

Готовый на любые жертвы ради достижения своей цели, я решил послушаться его совета. Однако судьба распорядилась иначе. То ли мне на беду, то ли на счастье, немецкий летчик в то утро сбросил две первые бомбы на Дюнкерк. Одна из них угодила в госпиталь, а втором выбило все окна в ратуше, иначе говоря, в Министерстве иностранных дел Бельгии.

Результатом этого рокового события стало, как и следовало ожидать, издание декрета о высылке всех иностранцев, находившихся в то время в городе. Так был положен конец моей reve heroique ^1а — по крайней мере той, что была связана с Бельгией.

На следующий день, когда я находился в военной комендатуре, дожидаясь чьей-то подписи, ко мне подошел французский офицер и покровительственным тоном поинтересовался: «Не желаете ли присоединиться к нам, коль скоро бельгийцы отказались принять вас?» [16]

С величайшим удовольствием! — воскликнул я тут же. — Если только во французской регулярной армии не найдут для этого препятствий!

Не успел я закончить фразы, как упомянутый господин с оскорбленным видом поглядел на меня сверху вниз и произнес с раздражением в голосе: «Comment donc! ^1б. Чтобы мы приняли вас во французскую регулярную армию?! Jamais de la vie ^1в. Для таких, как вы, у нас имеется Иностранный легион...»

Еще раз смерив меня презрительным взглядом, он повернулся ко мне спиной и ушел как ни в чем не бывало.

Подобный ответ, делавший столь мало чести офицеру, напомнил мне речи Дон Кихота, однако нисколько не расстроил меня, а лишь напомнил мне один забавный случай, который произошел с принцем Евгением Савойским ²; французский король Людовик XIV однажды заставил его поступить на службу Австрии, оскорбив подобным же образом. Чем это закончилось, известно из истории.

Не имея ни малейшего желания вновь выслушивать признания в духе тех, которыми осчастливил меня давешний почтенный monsier ^2а, я отплыл в тот же вечер в Марсель, чтобы переговорить с генералом Пеппино Гарибальди ³, человеком, который не только не погнушался поступить в Иностранный легион в должности майора или подполковника, но и привел с собой на помощь Франции четыре тысячи итальянских добровольцев.

Когда я прибыл в Монпансье, генерал уже уехал оттуда. Но я встретился с его братом, Манфредо, с которым был знаком и раньше. Выслушав меня, он сказал мне следующее: «Судьба Италии решается на побережье Далмации. Вступайте в ряды черногорской армии и ждите нашего прибытия».

Доводы Манфредо вполне убедили меня, и я направился в Рим. Получив необходимые письма от генерального консула Черногории, я в Бари сел на пароход и отплыл на восток.

Во время нашего плавания мы попали в шторм и чуть не наткнулись на противолодочную мину. На следующий день я сошел на берег в Албании, точнее сказать в Сан Джованни ди Медуа. Воодушевленный ароматным воздухом и живописными балканскими пейзажами, я продолжил путь на автомобиле и вскоре добрался до [17] города Эскутари с возвышавшимся над ним замком Росафа, или Дарабош. Переплыв через озеро, носившее то же название, и поднявшись в горы, я наконец оказался в Цетине, крошечной столице маленького королевства Черногории. В городке, кроме королевского дворца, нескольких посольств и пары или тройки других зданий, не было ни одной приличной постройки. Повсюду лепились к горе домишки, в которых проживали от силы пять-шесть тысяч человек. Однако народ, населявший эти горы, был свободолюбивым и героическим. Перенеся многовековое мусульманское иго, он сражался теперь с австрийскими войсками от Котора до Сараева, хотя армия черногорцев едва ли насчитывала пятнадцать тысяч человек.

Видя, что ответ из Генерального штаба Черногории никак не приходит, я, чтобы убить время, не придумал ничего лучше, как отправиться утром погулять на соседнюю гору, на вершине которой виднелись развалины древней башни.

После тяжелого двухчасового подъема я остановился и, усевшись на снег у дороги, решил немного передохнуть. Вдруг меня окружили несколько вооруженных крестьян и, связав мне руки, препроводили через соседний перевал в окопы черногорской армии, контролировавшей при поддержке артиллерии город Котор и его знаменитый залив, который простирался теперь у меня под ногами, напоминая огромный опал.

Так я узнал, что гора, на которую я собирался взобраться, — это знаменитая гора Ловчен ⁴, а место, где меня схватили, является границей между Черногорией и Австрией.

Положение мое было катастрофическим. Иностранец, взятый в плен при попытке пересечения границы практически на виду у сидящих в окопах солдат, будет неминуемо расстрелян. Кто поверит в то, что я здесь просто гулял?

И вот я стоял на снегу с пистолетом, приставленным к виску, в ожидании казни. Чувствуя дыхание близкой смерти, я вспомнил о своей далекой родине, и невыразимая горечь нахлынула на меня.

По счастью, в это мгновение подошел ко мне какой-то офицер. Он оказался родственником короля. Выслушав внимательно мои объяснения, он не только не отдал приказа меня расстрелять, но пригласил на обед, а затем самолично проводил меня до самого Цетине во избежание каких-либо еще неприятных происшествий.

Тем временем из Генштаба Черногории подоспел ответ, к сожалению ничем не отличавшийся от предыдущих: «В регулярные войска стран Антанты не принимают подданных других государств». Так [18] как я не собирался менять гражданства ради того, чтобы иметь возможность воевать на стороне союзников, то решил немедленно отплыть домой. Однако, когда я пришел проститься с министром иностранных дел доктором Мартиновичем, тот убедил меня задержаться и предпринять еще одну, последнюю, попытку в Сербии. В Ниш, куда я по его замыслу должен был отправиться, послали телеграмму командующему местными войсками. В ней сообщали о моем прибытии.

Мне не хотелось возражать этому господину, который повел себя со мной так благородно, и я принял его совет. Тем не менее прежде я заехал в Эскутари с намерением отдохнуть там несколько дней.

Однако надежда на спокойный отдых быстро улетучилась. Почти каждую ночь в этом городе велись кровавые бои между жителями христианских и мусульманских кварталов. Но, похоже, больше людей погибало от страха, чем от пуль.

На самом деле мальсоры ⁵, находившиеся под зашитой Австрии, и магометане, пользовавшиеся покровительством Италии, нарочно провоцировали эти стычки, чтобы продолжать получать помощь в виде денег, оружия и боеприпасов, которые обе вышеназванные страны, враждующие между собой, присылали в изобилии, граничащем с неоправданной расточительностью.

Поняв, что отдохнуть здесь мне вряд ли удастся, я направился в Дураццо, город, считавшийся столицей Албании только потому, что был больше остальных. Но не успел я сойти на берег, как мне доставили письмо от принца Биб Дола ⁶, соратника кровожадного Эсад-паши ⁷. Он приглашал меня остаться у него на несколько месяцев и помочь им реорганизовать войска.

Не сочтя себя достойным подобной чести, я не мешкая отправился в Грецию. Сделав пересадки в Валоне, Керкире, Патрах. Коринфе и Афинах, я сел на первый же пароход, идущий в Салоники. Так я добрался до Ниша, где весело встретил Рождество в модном ресторанчике под названием «Русский Крал», в котором собралось все светское общество Белграда, спасавшееся здесь от войны.

Изысканные дамские туалеты странно смотрелись на фоне деревенских пейзажей. А фильм, торжественно показанный в тот вечер в честь освобождения Белграда, имел весьма сомнительное отношение к этому великому событию. [19]

На следующий день я пошел рано утром на Рождественскую мессу в католическую часовню. На ней присутствовал бельгийский министр. Среди собравшихся были австрийские военнопленные, многие из которых были ранены. Тяжело было видеть этих несчастных, временами они не могли сдержать слез.

После обеда я отправился в Военную канцелярию. Министр, молодой полковник, явно бравирующий своей прямолинейностью бравого военного, немедленно сообщил мне, что мое прошение не может быть удовлетворено. Однако он заметил en charmant camarade ^7а, что если я встречусь с русским военным министром, un bon type ^7б, который сейчас находится в Болгарии, то, возможно, все уладится.

Так я оказался в Софии. Однако когда и русский министр обратился ко мне со словами: pas possible mon cher ^7в, мне показалось, что потолок, стены и мебель поплыли у меня перед глазами.

Чтобы хоть как-то сгладить тяжелое впечатление, которое произвел на меня его ответ, этот господин вручил мне благодарственное письмо за собственноручной подписью. Сей документ вместе с подобными же письмами от бельгийского министра иностранных дел и военного министра Сербии и Черногории я вручил впоследствии майору фон Гольтцу... На прощание выдающийся русский дипломат то ли с изяществом, то ли по простодушию намекнул мне между прочим, что, быть может, Япония или Англия...

Нет нужды объяснять, с каким чувством я оставил его кабинет. Моя последняя надежда вступить в войска Антанты угасла.

Честно говоря, мое горячее желание защитить романские народы обошлось мне в кругленькую сумму, а порой чуть не стоило жизни. Ведь те, кто не считал меня сумасшедшим, наверняка видели во мне шпиона. Охваченный отчаяньем, я направился в гостиницу, чтобы успокоиться и привести в порядок свои мысли и чувства.

Прошло несколько дней. За это время я познакомился с турецким послом Фетхи-беем ⁸ и майором фон Гольтцем, военным атташе немецкого посольства в Болгарии. Похоже, они были в курсе моих дел, но вместо того, чтобы разжигать во мне страсти, старались меня успокоить, вели себя честно и благородно.

И вот в начале января 1915 года я прибыл в Константинополь, где был хорошо принят Энвер-пашой ⁹, а также генералами фон [20] Лиманом ¹⁰ и фон Бронзартом ¹¹. Не прошло и трех недель, как я вновь отплыл на восток, к заснеженным вершинам Кавказа, чтобы сражаться с русскими солдатами в ранге офицера турецкой регулярной армии, а следовательно, и войск всей Османской империи. Должен заметить, что для этого мне не пришлось ни отказываться от венесуэльского гражданства, ни присягать на верность моим новым командирам. Я принес одну только клятву чести.

Вот каким образом то, чего я безуспешно добивался от министров Антанты, было мной неожиданно получено от людей, чьего содействия я менее всего ожидал. Иначе говоря, от турок и от блистательных немецких офицеров.

ГЛАВА II

Через несколько дней после моего прибытия в Константинополь в городе начались празднества по случаю завоевания Суэцкого канала войсками Джемаль-паши ¹² — военно-морского министра, а также генерал-губернатора Сирии и Палестины.

Ночью на бесчисленных куполах зажглись факелы, и снизу казалось, будто весь Стамбул искрится огнем. Спокойные воды Золотого Рога, отражавшие пламя, словно превратились в жидкую ярко-красную лаву. Освещенные изнутри галереи на минаретах пылали на фоне неба, будто короны. Грохот пушечных залпов лишь усиливал впечатление, производимое этой огненной вакханалией. Так правоверные мусульмане отмечали победу в священной войне над ненавистными христианами.

«Воистину наконец-то начался джихад! Милосердный Аллах щедро одарил своей милостью избранный турецкий народ! «La-il-llah-Lah-Lah!»

Примерно такие выкрики слышались беспрестанно от фанатичных сторонников: hoca efendi ¹² в ту историческую ночь под сводами храма Святой Софии и прочих мечетей древнего Стамбула. Они должны были разжечь религиозный был верующих и, возможно, оправдать в глазах общественного мнения идеи младотурок, которые [21] готовы были пожертвовать чем угодно, лишь бы объявить войну странам Антанты.

Однако если бы правоверные мусульмане знали правду о событиях и о тех неудачах, которые терпел в сражениях за канал Джемаль-паша, то, возможно, они не праздновали бы сейчас его победу с таким восторгом, а, погасив факелы, забросали бы ходжей камнями прямо в собственных алтарях.

Правда заключалась в том, что столь широко прославляемая грандиозная битва была придумана. На самом-то деле полковник фон Кресс-бей ¹³, командующий нашим египетским экспедиционным корпусом, всего-навсего попытался в те дни выяснить, каково реальное количество сил противника, расположенных в западной части Суэцкого канала. Единственным примечательным событием тогда стало добровольное самопожертвование, если не сказать самоубийство, роты оттоманских саперов, которые, переплыв канал, были все до одного уничтожены, но так и не сдались в плен,

Фанатизм или безудержная храбрость — называйте это как угодно — и традиционная отвага турецких воинов, проявленные ими во время Первой мировой войны, лишний раз свидетельствовали об их свирепости и непреклонности, благодаря которым они издревле стяжали славу одного из самых смелых л воинственных народов Старого Света.

Не считая вышеописанного инцидента, военные действия вокруг Суэцкого канала ограничились не прекращающейся ни на минуту перестрелкой и дуэлью артиллерий, в коей особо отличился майор Хей-бей. Пущенный из его орудия снаряд смог поджечь вспомогательный крейсер британских военно-морских сил «Хардинг». Джемаль же, осознав, что противник вот-вот форсирует Суэцкую «лужу», струсил, бросил войско на произвол судьбы и припустил на своем автомобиле. Остановился он лишь в Дамаске, где во всеуслышание заявил, что якобы одержал победу.

Однако прежде чем продолжить повествование, я думаю, будет не лишним рассказать о той политической ситуации, которая сложилась в Турции. Тем более что поражение в войне могло обернуться для нее полной потерей всего, включая независимость.

Оттоманская империя была, безусловно, самым мощным и в то же время самым верным союзником Германии в Первой мировой войне. Этот неоспоримый факт признают все, включая самих немцев. Ведь в то время как австрийцы открыто выступали за мир, а болгары жаловались на постоянную нехватку продовольствия, турецкий солдат, зачастую довольствуясь лишь ломтем хлеба и горстью маслин, [22] готов был, изнемогая от ран и от голода, воевать на заснеженных вершинах Кавказа или в раскаленных песках пустыни. При этом ни одной жалобы не слетало с его болезненно-синих губ.

Нет ни малейшего сомнения, что, несмотря на все свои недостатки, турок был, есть и будет лучшим солдатом и джентльменом на всем Востоке.

Если бы Турция не вступила в войну, то Германия оказалась бы в крайне сложном положении. Если бы русские, к тому времени оккупировавшие Восточную Пруссию, и сербы, вторгшиеся на территорию Венгрии, объединились с румынами, греками, болгарами и итальянцами, то Австрия не смогла бы продолжать войну, а сама Германия вынуждена была бы перейти к оборонительной тактике, вроде той, что использовали немцы во время Семилетней войны при Фридрихе Великом.

Когда бы Россия получила свободный доступ в Дарданеллы, то она смогла бы вдоволь получать необходимые ей боеприпасы и военное оборудование. Тогда бы и большевизма не возникло: имея все боевое снаряжение и продовольствие, русское войско не поддалось бы анархии.

Если бы Оттоманская империя не заключила союз с Германией, Болгария также не сделала бы этого, а если бы турки объявили немцам войну, то большинство балканских стран наверняка последовали бы их примеру.

По этой и многим другим хорошо известным турецкому обществу причинам такие уважаемые люди, как Тевфик-паша ¹⁴ и Сабахеддин-эфенди ¹⁵, открыто высказывались за заключение мира и за соблюдение Турцией нейтралитета в мировом конфликте. Но все их усилия были напрасны, поскольку Комитет «Единение и Прогресс» ¹⁶ путем всевозможных ухищрений смог убедить духовенство в необходимости и оправданности Священной войны, заставив тем самым окончательно поверить в это и весь турецкий народ.

Одним из самых веских аргументов, которые приводили члены Комитета, чтобы убедить колеблющихся, было то, что на Кавказе постоянно существовала угроза завоевания со стороны России и что Франция и Англия могут в любой момент предпринять попытку захватить Сирию и Палестину. [23]

В результате, желая придать большую силу своим аргументам и прикрываясь требованиями Священной войны, младотурки вскоре издали декрет о непризнании договоров о капитуляции ¹⁷, об отказе выплаты долгов странам Антанты и об аннулировании существующих с ними соглашений. По этому же декрету, прикрываясь панисламизмом, они объявили о расширении государственных границ и о возможном уничтожении армян и прочих христианских народов в ходе Священной войны ¹⁸.

Возможно, кое-кто из наиболее радикальных младотурецких политиков лелеял мечту со временем избавиться и от самих немцев (предварительно использовав их в своих целях), а затем проделать то же самое в отношении стран Антанты.

Короче говоря, основным мотивом, которым руководствовался Комитет «Единение и Прогресс», объявляя войну Антанте, была все то же смесь возвышенного фанатизма и привычной хитрости, которая постоянно определяла политику правителей Оттоманской империи.

Немецкое военное командование всегда сомневалось в честности турок, и, надо сказать, с полным на то основанием: среди турецких генералов и офицеров представителей Комитета было мало в сравнении с представителями крестьянских слоев, возглавляемых зловещим великим визирем Талаат-пашой ¹⁹, который, как известно, был воплощением реакции в самом кровавом ее варианте. Энвер же со своими соратниками являлся сторонником прогресса, пусть и не всегда правильно истолкованного.

Когда политическая обстановка внутри страны накалялась, корабли «Гебен» и «Бреслау» подходили к императорскому дворцу Долмабахче. Как правило, этих псевдоманевров было достаточно, и страсти улеглись сами собой.

Если бы не эти два крейсера, возможно, немцы, находившиеся на территории Турции, первыми почувствовали бы на своей шкуре последствия Священной войны. Дамоклов меч висел над их головой вплоть до приезда генерала фон Секта, который ввел военный контроль. [24]

Несмотря на то что было много разговоров о младотурках (иначе говоря, о Комитете «Единение и Прогресс» и о совершенных ими чудовищных преступлениях, мало кто знает об истории, и особенно о происхождении этой странной секты, которая из достойной прогрессивной политической партии превратилась во время войны в запредельно варварскую орду.

Чтобы понять столь странную метаморфозу, необходимо иметь в виду, что завоевания древних оттоманских императоров были осуществлены в основном благодаря их особой гвардии, называемой корпусом янычар. Покуда эти отряды сокрушали империи и доходили до Вены и Варшавы, турецкий народ продолжал жить спокойной размеренной жизнью, совершенно не интересуясь политикой. В те времена мавры и христиане были братьями и вместе работали на благо общей родины.

После того как в 1826 году янычары были истреблены султаном Махмудом II, в Турции была введена обязательная воинская повинность. Согласно «Гюльханейскому хатт-и-шерифу» ²⁰ от нее были освобождены лишь христиане — подданные Оттоманской империи, обязанные заплатить небольшой налог, в то время как мусульмане, прежде всего бедные крестьяне, должны были служить в армии иногда до 10-12 лет подряд.

Ужасающая несправедливость и произвол, царившие в стране на протяжении всей истории оттоманского самодержавия, привели к тому, что в то время как христиане обогащались к могли дать образование своим детям, мусульмане, в первую очередь крестьяне в центре и на востоке Анатолии, заметно беднели и все меньше занимались обработкой земли и ведением хозяйства.

Так продолжалось до 1876 года, пока на трон не взошел султан Абдул-Гамид ²¹. Он сразу осознал, что примирить высокомерных, купающихся в роскоши оттоманских христиан и бедных отчаявшихся мусульманских землепашцев невозможно. Не желая ссориться ни с той, ни с другой сторонами, чтобы в результате не поплатиться жизнью, он ввел знаменитый режим политических ухищрений на манер Макиавелли, который со временем стал нарицательным и до сих пор известен на Ближнем Востоке как «гамидие» ²².

Вполне объяснимый гнев крестьян-мусульман Анатолии вместе с варварскими разбойными нападениями курдов естественным образом способствовали знаменитой резне 1896 года, которую сами армяне вызвали пропагандой нигилизма, развернутой в 1886 году, [25] особенно по причине высокомерия и чрезмерных националистических устремлений. Не сомневаясь в поддержке со стороны России, они собирались силой захватить несколько турецких провинций, а именно Битлис. Ван и Эрзурум (в которых армяне составляли лишь 30% населения) ²³ и создать на их территории Свободную Армению, где они могли бы править от имени Российской империи и эксплуатировать остальное население, состоявшее из бедных магометан ²⁴.

Как и следовало ожидать, с этим не согласились ни турки, им курды. Именно здесь и кроется истинная причина той ненависти, которую все турки испытывали и продолжают испытывать по отношению к армянам.

Для того чтобы скрыть свои истинные намерения, армяне-экстремисты создали в семидесятом году, если мне не изменяет память, множество разнообразных центров и политических организаций, которые открыто выступали за установление в Турции конституционного режима. Однако на деле они имели целью поссорить Оттоманскую империю с ведущими европейскими державами, а лучше сказать — создавать напряженную обстановку, которой позднее собирались воспользоваться для осуществления своих захватнических планов.

Однако, к несчастью для армян, в тот момент на политической арене появилась группа людей, среди которых были Ахмед Риза ²⁵, доктор Назым ²⁶ и Омар Наджи-бей ²⁷. Они догадались об истинных намерениях армянских организаций и, воспользовавшись результатами либеральной пропаганды последних, выпустили знаменитый манифест «Молодой Турции».

Абдул-Гамида сменил на престоле его брат, Гаши Мехмед V ²⁸, и деспотический режим сменился на явно либеральное правление. Главой партии младотурок был в это время умный и честный [26] человек — Махмуд Шевкет-паша ²⁹ родом из Багдада. Пока он не умер, среди младотурок царили порядок и честность. Однако его убили.

После смерти Махмуда Шевкет-паши от этой организации осталось лишь название, под которым скрывались насилие и кровожадная жестокость. Придя к власти и вступив в войну, младотурки не гнушались ничем — начиная с убийств и заканчивая наглым казнокрадством — и довели империю почти до полного разорения.

Среди прочих руководителей «Молодой Турции» особо выделялся маршал Ахмед Иззет-паша ³⁰, происходивший из древнего албанского рода. Его братом был знаменитый полковник Эсад-бей, командующий кавалерией (а ныне Эсад-паша, командующий 4-й турецкой армией на Мосульском фронте) ³¹.

Ахмед Иззет-паша был человеком уже немолодым и не то чтобы ярым младотурком. Однако он всегда сотрудничал с «Молодой Турцией», если это требовалось на благо родины.

Иззет не являлся ни выдающимся полководцем, ни блестящим политиком. Зато отличался порядочностью и твердостью характера, что привлекало к нему турецкий народ в пору опасности.

Будучи человеком необычайно скромным, Иззет-паша воплощал в себе лучшие качества турок — от крестьянского смирения до суровости вельможи. Именно он со слезами на глазах подписал перемирие 30 октября 1918 года. И если бы не интриги президента Сената Ахмеда Риза-бея, поссорившего его с султаном и выбившего у него тем самым почву из-под ног, не исключено, что позже он спас бы Турцию от унизительного протектората союзников.

С падением Иззета пала и Оттоманская империя.

Энвер-паша. знаменитый вождь младотурок в годы мировой войны, которому теперь, должно быть, года пятьдесят три, был более простого происхождения. Он всегда выделялся благодаря своим блестящим способностям и непоколебимому патриотизму.

Будучи очень приветливым и почти застенчивым человеком, он, так же как и Иззет, не обладал ни талантом полководца, ни прозорливостью политика, однако имел железную волю и отличался инициативностью, редкой для представителя Востока. [27]

Думаю, немцам бы так и не удалось вступить на территорию Турции, если бы не его поддержка и дружелюбие. Он помог им поначалу проникнуть в империю, а затем и укрепиться в ней. Несправедливости ради и к чести Энвера следует сказать, что он не продался немцам, а лишь безмерно восхищался мужеством их офицеров. Он был не рабом Германии, но ее благодарным учеником, проводником и защитником прусского милитаризма на Ближнем Востоке.

Его карьеру на посту главнокомандующего турецкой армии нельзя считать удачной. Однако не из-за отсутствия личной отваги, которой у него хватало с избытком, а по причине недостаточно глубокою знания военною дела.

Во время совершенной младотурками в 1908 году революции, в результате которой был свергнут султан Абдул-Гамид. Энвер, возглавивший нерегулярные отряды, обстрелял из пушек казармы Константинополя. Позднее, в Триполитании, он, опять же во главе полурегулярных войск, сражался с итальянцами. Тогда он был в чине капитана, самое большее майора.

Два года спустя, уже будучи полковником, он повел войска на Адрианополь и взял его без единого выстрела. Заметив после начала войны, какую популярность приобрел его соперник Джемаль-паша благодаря пресловутому псевдозавоеванию Суэцкого канала, Энвер решил затмить его славу. Вопреки совету начальника Генштаба, опытного генерала фон Бронзарта, он, возглавив 3-ю турецкую армию, попытался в разгар зимы взять хорошо укрепленные позиции русских на Кавказе. Его ожидало вполне закономерное поражение.

В тот день пятнадцать артиллерийских батарей, составлявших основу кашей группировки на Кавказе, были захвачены противником. Потери личного состава оказались огромными. В общей сложности погибло от пуль, замерзло и пропало без вести более 30 тысяч человек.

Так за одну ночь от хорошо обученной армии, которая могла бы сколь угодно долго защищать кавказскую границу от русско-армянских полчищ, не осталось и следа. И все это произошло по причине неудовлетворенного честолюбия Энвер-паши.

Униженный столь оглушительным поражением, Энвер больше не мнил себя Наполеоном, но по-прежнему исполнял обязанности вице-генералиссимуса и военного министра, безропотно подписывая декреты и распоряжения, которые ему направлял начальник его Генштаба — генерал фон Бронзарт.

В начале войны Энвер еще производил впечатление порядочною человека. Однако после своей женитьбы на принцессе он превратился в самого большого вора во всей Турции, уступив лишь Исмаилу Хаккы-паше ³² и Джемаль-паше, коим, безусловно, не было равных в искусстве обирать казну. [28]

Когда в октябре 1918-го разразилась болгарская катастрофа, казалось, Энвер очнулся ото сна и к нему вернулись несгибаемая воля и жажда деятельности. Он немедленно начал собирать войска из жителей столицы и ее окрестностей, чтобы напасть на захватчиков из Фракии. Но ему не хватило былого размаха. Люди больше не хотели за ним идти, его авторитет пал в главах общества.

Незадолго до вторжения союзных войск в Константинополь Энвер сбежал, и никто точно не знал куда именно.

Немедленно вслед за этим последовал указ о лишении его всей собственности, всех военных званий и наград и даже гражданских прав.

С этого момента от былого величия Энвер-паши ничего не осталось, он превратился в парию, приговоренною к смерти, который скитается Бог знает где ³³.

Джемаль-паша палач ливанских и арабских христиан, на самом деле был пешкой, человеком жестоким и низким без преувеличения.

Как военный, думаю, он не был годен командовать даже отделением, а о его способностях к морскому делу и говорить не стоит!

Тем не менее именно Джемаль-паша практически пожизненно занимал пост морского министра в правительстве младотурок, одновременно являясь генерал-губернатором и командующим войсками в Сирии и Палестине до тех пор, пока немцы не пригласили его к кайзеру, чтобы сместить за время поездки.

Когда же он вернулся, то обнаружил, что место уже занято другим. За Джемаль-пашой сохранили лишь пост морского министра (без флота), который числился за ним до конца войны. Со стороны немцев министра опекал адмирал фон Сушон ³⁴.

Сейчас Джемалю должно быть лет шестьдесят или чуть больше ³⁵. Никто точно не знает, когда и при каких обстоятельствах он начал службу в армии. Первый раз о нем заговорили в начале революции младотурок. В то время он был в ранге отставного подполковника и занимал должность генерал-губернатора Багдада. Через день он стал полковником, а через неделю — бригадным генералом. В начале войны он сам себя произвел в дивизионные генералы. Энвер не препятствовал этому, боясь, что Джемаль вместе с 4-й армией перейдет на сторону Антанты.

Своей славой и стремительным взлетом по служебной лестнице Джемаль был обязан главным образом недругам Энвер-паши, [29] которые делали все, чтобы тот не получил пост председателя партии. Таким образом, единственной, по сути, причиной развала партии младотурок стало тогдашнее соперничество между Энвером и Джемаль-пашой.

Говоря откровенно, Джемаль-паша был не столько умелым руководителем, сколько изворотливым казнокрадом. Его алчность была ненасытной. Как политик он тоже ровным счетом ничего из себя не представлял. Особенно после того как, желая продемонстрировать свою дружбу с Антантой, обрек на голодную смерть большую часть христианского населения Ливанского Хребта, а над живущими там арабами издевался как мог вплоть до публичных казней через повешение, приказав убить в том числе и одного из сыновей шерифа Хусейна из Мекки ³⁶. Все это спровоцировало конфликт, который привел к отделению сначала Аравии, а затем Сирии и Палестины.

В конце войны Джемаль-пашу также лишили всех богатств и званий, и сейчас он, подобно Энверу, скрывается неизвестно где.

Албанец Вехиб-паша ³⁷ был настоящим тигром, но в то же время старательным военным grand seigneur ³⁸ в полном смысле слова. И если бы он не считал Германию врагом, то, вероятно, занял бы пост не менее высокий, чем тот, который занимал Энвер-паша во время войны.

Вехиб был из тех, кто рожден командовать, а не подчиняться.

Его победоносное наступление в 1918 году, во время которого 3-я турецкая армия смогла с триумфом дойти от Сиваса до Баку, явилось значительным и последним военным достижением многострадальной турецкой армии на Кавказе во время войны.

Халил-паша ³⁹ не имел никаких личных достоинств кроме того, что был дядей Энвера.

Именно на нем лежит вся ответственность за поражение турок в Армении, за кровавую резню армян, устроенную с его молчаливого согласия турецкими войсками, именно он спровоцировал гибель своих бывших товарищей и тех офицеров, которые пользовались большей славой, чем он.

Ко взятию Кут-эль-Амары, осуществленному исключительно благодаря тщательной подготовке и точным расчетам генерала фон дер Гольтца ⁴⁰, Халил-паша не имеет никакого отношения. [30]

Знаменитая 6-я турецкая армия, перейдя в подчинение к Халил-паше, вскоре пришла в полную негодность. И так было со всем, за что он брался,

Разжалованный в полковники (звание это полагалось ему по выслуге лет), Халил был взят под стражу в Константинополе и ожидал вердикта Главного военного совета. Его обвиняли в воровстве и всевозможных махинациях, которые были довольно распространены среди людей его круга, а вовсе не в военных просчетах на посту командующего армией.

В общем можно сказать, что Халил-паша был полным ничтожеством с дутой репутацией.

Кёпрюлюлю Кязым-паша ⁴¹ и Джевад-паша ⁴², отличившиеся первый — в Армении, второй в — Галлиполи, не имели с Халилом ничего общего. Думаю, этим все сказано.

Они отличались высокой культурой, храбростью и превосходным знанием военного дела. Их ждало великое будущее не только в Турции, но и в других странах мусульманскою мира.

Помимо этих семерых военачальников в турецкой армии было множество молодых отважных офицеров, которые благодаря своим подвигам прославили родину и заслужили уважение даже в стане врагов.

Раз уж речь зашла о турецких войсках, скажу, что регулярная армия Оттоманской империи не виновата в убийстве армян. Ее солдаты и офицеры были не только против этих зверств, но сделали все возможное, чтобы предупредить их, если бы это было в их силах.

Делать армию сообщницей тех, кто совершил данное преступление, и тем более возлагать на нее ответственность за просчеты, допущенные отдельными членами Комитета «Единение и Прогресс», не только было бы несправедливо, но и во всех отношениях не соответствовало бы истине.

Среди местных руководителей этого Комитета имелся лишь один человек, выделявшийся своими личными качествами. Это был еврей-вероотступник (donme) из Салоник по имени Талаат, главный организатор геноцида и депортаций. Хорошо умея ловить рыбку в мутной воде, он смог подняться от мелкого почтового служащего до главного визиря всей империи.

Что же до остальных членов руководства Комитета, таких, например, как доктор Назым, Рахми ⁴³ и Кадри-бей ⁴⁴, то они так и остались [31] «падшими ангелами»: не устояв перед соблазнами власти, все они из порядочных людей превратились в сидящих на мешках с золотом чудовищ, у которых руки были по локоть в крови.

Среди армянских политиков единственным честным человеком был Нубар ⁴⁵, главный вдохновитель и проводник идей движения за проведение реформ, уравнивающих в правах армян и турок в Оттоманской империи. Я не знал его лично, но, судя по его делам, могу сказать, что это был человек в высшей степени достойный и настоящий патриот своего народа.

Среди военных командиров армянского происхождения, бывших подданными Турции, которые боролись против турецких войск, один отличался военными талантами. Это был Арам ⁴⁶. Мне выпала честь осаждать столицу Армении, город Ван, обороной которого руководил этот человек. Город держался с середины марта до начала апреля 1915 года.

Зато Андраник ⁴⁷ был жестоким убийцей и дерзким партизанским вождем.

Заканчивая этот краткий рассказ, позволю себе сделать одно замечание. Геноцид армянского народа, совершенный турками во время мировой войны 1914-1918 годов, был спровоцирован прежде всего борьбой за свои права восточных армян. Этой борьбой руководили экстремистские партии рамкаваров ⁴⁸ и гнчаков ⁴⁹, которые открыто боролись, зачастую с оружием в руках, с умеренными дашнаками ⁵⁰, призывавшими к мирному диалогу и выступавшими за создание армянской автономии.

Большая ответственность за эти зверские убийства лежит и на Комитете «Единение и Прогресс». Его руководство испугалось, что армяне вступят в сговор с немцами с целью сформировать под их зашитой общехристианскую лигу. Если бы это и в самом деле случилось, то лига в значительной степени лишила бы младотурок той безраздельной власти, которую они получили в империи силой оружия и прикрываясь именем султана. [32]

10 февраля 1915 года я отправился в Военное министерство, чтобы попрощаться с генералами фон Лиманом, Энвером и Бронзартом. Последние двое только что прибыли с Кавказа после ужасающего поражения турецких войск при Сарыкамыше. По официальным же сообщениям Энвер в этой битве разгромил русские части силами 3-й турецкой армии.

Войдя в кабинет вице-генералиссимуса, я тут же заметил, насколько тяжело переживает тот свое недавнее поражение, а точнее говоря разгром, за который он поплатился не только популярностью среди турецких солдат, но и уважением среди немецких военных.

Тем не менее он принял меня очень хорошо и просил передать от него привет, среди прочих, начальнику штаба 3-й армии подполковнику Гузе-бею ⁵¹, которому меня уже отрекомендовал наилучшим образом генерал фон Бронзарт.

Энвер-паша был среднего роста, стройный, с черными глазами и такого же или темно-каштанового цвета волосами, розовощекий, с правильными чертами лица. Он носил усы «на манер Кайзера». Энвер сразу же располагал к себе собеседника благодаря необыкновенной скромности, из-за которой тс, кто никогда не видел генерала прежде, нередко принимали его за адъютанта.

Несмотря на многие огорчения, которые он причинил мне впоследствии, я всегда буду вспоминать о нем с искренним уважением, которое испытывал к нему с первого дня нашего знакомства. Я прекрасно понимаю, что его покровительство не один раз спасало меня от гнева тех, кто не мог мне простить, что я становился невольным свидетелем таких вещей, которые не пристало видеть христианину.

Генерал Бронзарт фон Шеллендорф был типичным офицером немецкого Генштаба.

Высокий, стройный, с коротко подстриженными усами, с прекрасными аристократическими манерами. Бронзарт подкупал своей прямотой и необыкновенной проницательностью.

Он следовал тенью за Энвер-пашой и с течением времени занял пост начальника турецкого Генштаба, которым столь успешно руководил, что после его отставки в конце 1917 года командный состав турецкой армии выразил свое глубокое огорчение по этому поводу, оказав его преемнику, генералу фон Секту ⁵², весьма холодный прием.

По отношению ко мне генерал фон Бронзарт все то время, когда он оставался в Турции, был не только великодушным покровителем, но и прекрасным другом, которому я искренне признателен и по сей день. [33]

Маршал фон Лиман, или Лиман фон Сандерс-паша, не был похож на Бронзарта.

Хотя в его жилах также текла голубая кровь, в общении со своими подчиненными он вовсе не отличался благородными манерами в отличие от того же Бронзарта или от фельдмаршала фон дер Гольтца.

Роста скорее высокого, крепкого телосложения и с крайне неуравновешенной психикой (как и все те из нас, кто вынужден был иметь дело с восточными людьми), фон Лиман, как правило, пользовался большим уважением у высших офицеров-младотурок.

Правда сказать, Энвер не испытывал к нему большой симпатии, но отказаться от его услуг не мог: генерал фон Лиман был Разящим Мечом империи.

Лишь благодаря его неиссякаемой энергии Турции удалось спасти Дарданеллы. Он был душой и телом той знаменитой операции.

Основной, если не единственной, причиной его разгрома во время обороны Палестины (в сентябре 1918 года) было полное отсутствие каких-либо резервов. При таких обстоятельствах поражение фон Лимана было неизбежно.

Лавры победителя, с таким трудом добытые им во время блистательных побед на Галлипольском полуострове, были с не меньшей славой похоронены в пустынях Палестины.

ГЛАВА III

12 февраля 1915 года я провел в Кадыкей, неподалеку от Константинополя, готовясь к предстоящей поездке. Идущий на восток военный поезд отправлялся в восемь часов вечера. Я немного волновался, поскольку мое путешествие через всю Малую Азию — притом, что я, не зная ни слова по-турецки, должен был отправиться воевать среди зимы на Кавказ, а потом, возможно, и в Персию — вряд ли можно было назвать приятной прогулкой.

Ближе к вечеру я пошел прогуляться по золотистому песчаному берегу Пропонтиды ⁵³. Я брел, думая о своей жизни, как вдруг с удивлением заметил длинные закатные тени. Небо заполыхало огнями, и минареты Стамбула запылали, отражая яркие лучи заходящего солнца. На следующее утро поезд остановился в живописном городке Биледжик в горах Вифинии. В этих местах можно было легко встретить медведя или волка. [34]

На западе виднелась заснеженная вершина азиатского Олимпа. По мере того как мы спускались с гор, растительность становилась все беднее и беднее, так что через несколько часов, когда мы оказались внизу, вокруг нас виднелись лишь голые холмы да бескрайние равнины, покрытые степью. На сухой желтоватой земле паслись стада овец, охраняемые пастухами в негнущихся накидках из серого войлока.

Через несколько часов, ближе к одиннадцати дня, на юге в прозрачном небе Фригии показались белоснежные купола Эскишехира, прежде называвшегося Дорулайюмом. Этот город считается одним из важнейших в Оттоманской империи благодаря обширным залежам морской губки (или силикату окиси магния), которые находятся в соседней с ним деревушке Сариойяк. Вечером мы прибыли в Кютахья, также крупный город, насчитывающий примерно 60 000 жителей.

Утром того же 13 февраля поезд остановился в Афьонкарахисаре (что означает «черный город опия»). Это поселение уже издалека привлекает к себе внимание старинной крепостью, венчающей полуразрушенную скалу, которая возвышается над пыльной равниной. Еще через шесть часов езды по местности, похожей на пампу, где не было ни гор, ни пустынь, но лишь бескрайняя нескончаемая степь, которая, словно удав, обвивающий жертву, то подступала к заснеженным горным вершинам, то уходила куда-то вглубь к краю пустыни, мы добрались наконец до города Копья, в древности прозывавшегося Икониумом. Он расстилался у подножия горы Фригия вплоть до знаменитой пустыни Тузлучёль, или, как называли ее в эпоху античности, Аксилос.

Среди его жителей, одетых весьма живописно, попадались люди румяные, с белой кожей, однако большинство были смуглые и широкоскулые, с ярко выраженными чертами монголоидной расы. Я догадался, что мы находимся на земле сельджуков, потомков кровожадного Хулагу, внука Чингисхана.

Город Конья был разделен на две части — древние развалины и новые кварталы.

Из его исторических памятников лучше всего сохранилась усыпальница поэта Мовлеви Джалалиддина Руми ⁵⁴, основателя ордена мовлевитов, особенно поражавший украшениями в виде сталактитов в персидском или мавританском стиле, а также своим византийским обликом, который, кстати, придает искусству сельджуков изящество и совершенство. Помимо этого в Конье привлекают внимание [35] многочисленные могилы мусульманских аскетов — тюрбе ^54а — и главная мечеть с высоким ажурным минаретом. Однако, несмотря на все эти достопримечательности и на то, что в городе проживают 50 тысяч жителей, Конья производил на первый взгляд впечатление грустное, если не сказать мрачное, словно сама смерть прикоснулась к его полуразрушенным башням и бастионам.

На следующее утро мы смогли разглядеть на горизонте розовые вершины гор Ешиля и Хасана. И по мере того как солнце спускаюсь нее ниже по диким склонам гор, сумерки над степью рассеивались, позволяя увидеть то там то сям голубой дымок: это были места, где разбили свой лагерь кочевники, а возможно лишь одинокие песчаные смерчи, беззвучно скользившие по бескрайним степям.

Потеряв человек тридцать или сорок во время аварии на железной дороге, мы, наконец, высадились 15 февраля на полустанке Улукышла, названном так из-за построенного там во времена Селима II огромного караван-сарая. Пользуясь утренней прохладой, я стал искать возможность продолжить путешествие. Вскоре, усевшись по-турецки в одной из этих дьявольских повозок, которую местные жители называют арбами, я двинулся в неизвестность — на восток. На юге словно бриллианты, сверкали серебристые вершины Аладага, а на севере мерцал вечный мираж пустыни, будто дрожа под лучами полуденного солнца.

Ночь я провел в деревеньке Нигде. Благодаря окружавшим ее рощам она напоминала оазис посреди опасной пустыни. Здесь ко мне присоединилось несколько турецких офицеров, едущих и том же направлении, что и я. На следующий день на рассвете мы продолжили путь, двигаясь вдоль голубой громады Антитавр. Оставив в стороне город Невшехир, черневший вдали, мы к вечеру прибыли в караван-сарай Арабли-хан, который был знаменитым прибежищем бандитов и мошенников. С крыши караван-сарая мы могли восхищаться в лучах закатного солнца снежной вершиной древней горы Аргеус, которая сверкала, словно бриллиант, на золотом небе. Эта знаменитая гора (а точнее потухший вулкан), известная сегодня как Орджияс, возвышается примерно на четыре тысячи метров над уровнем моря и является самой высокой во всей Азии.

Утром 18 февраля мы обогнули подножие Эрджияса и въехали и Кайсери, или, по-другому, в Цезарею. Этот древнейший город стоит на берегу Карасу, притока Кызылырмака, в старину называемого Хадисом. Окруженный старыми кладбищами и древними крепостными пенами, построенными сельджуками, под которыми раскинулся базар, город этот (особенно издалека) имел довольно жалкий вид. [36] В Кайсери я оставался пару дней и оказался гостем в доме богатого цезарейского gentlman'a Ибрагима-эфенди. Благодаря ему я узнал, что такое настоящее восточное гостеприимство, которое оттоманские господа оказывают своим мисафирам, т. е. гостям, как богатым, так и бедным... Ведь мисафира посылает сам Всемогущий Единый и Единственный Бог — Аллах, Творен вселенной, Господин миров. Тот, кто стремится познать душу мусульманина, должен ехать не в Константинополь, а в провинциальные городки Анатолии, где люди не стыдятся отдавать предпочтение духовному перед материальным и где о качестве пекутся больше, чем о количестве.

Ошибается тот, кто полагает, будто народы Ближнего Востока менее культурны, чем европейцы.

Конечно, если превосходство современной цивилизации состоит в умении наживать богатство, восточный человек, безусловно, менее цивилизован, чем западный. Но разве он менее культурен? С этим я никогда не соглашусь, поскольку Восток — это колыбель мировой культуры. Он смотрит на стремящуюся обогатиться Европу со снисхождением, если не сказать с сожалением; так умудренный опытом старик смотрит на юношу, торопящегося поскорее исполнить свои детские прихоти. Вспомним, что в то время, когда Европа представляла собой одни леса и болота, на Востоке уже существовала многовековая культура; что когда европейская цивилизация находилась в упадке, например в эпоху распада Греции и Рима, цивилизация Древнего Востока продолжала блистать над горизонтом так же ярко и неизменно, как и в момент своего сотворения.

Помимо того что через Кайсери проходили важнейшие торговые пути, через него проходила этническая граница Малой Азии. На востоке от него жили лазы и армяне, потомки древней хуррито-арамейско-киммерийской расы, в то время как на западе — остатки хуррито-алародической расы (смешавшейся с курдами, монголами и семитами в южном части и с греками и левантинцами на западе).

Эта необыкновенная смесь современных народов и потомков доисторических рас, говорящих на разных языках, имеющих разнообразные обычаи (я бы назвал их просто неохурритами или алародами), делится на две группы. Одна из них составляет 80% от всего населения и является мусульманской. Во вторую входят православные греки, армяне, сирийцы-халдеи, яковиты, несториане и еще целый ряд крохотных полуязыческих сект, таких, например, как езиды (или «почитатели дьявола»), али-ахали, бекташи, кизилбаши и т. д. и т. д.

В тот день, когда падет центральная власть Константинополя, Малая Азия со всем этим множеством народностей и этнических групп разнообразнейшего происхождения и диаметрально [37] противоположного вероисповедания превратится во вторую Македонию или в новые Балканы. Со временем она, возможно, будет представлять опасность даже для Европы, а особенно для европейских колоний в Азии и Африке, прежде всего для тех, что исповедуют ислам. Это произойдет, поскольку кратер страшного вулкана расширится до размера всего мусульманского мира.

20 февраля мы выехали из Кайсери и выбрались на древнейшую дорогу, или т. н. королевский путь. По обеим сторонам дорога встречались кое-где строения из красного камня — ханы ^54б, возведенные по приказанию сельджукских султанов. Эти постройки служили пристанищем для караванов дромадеров, которые сегодня, как и тысячу лет назад, не слеша двигались по пустыням и выжженным солнцем степям, таким же голым и пыльным, как красноватые равнины Маньчжурии. Когда день уже клонился к вечеру, мы приблизились к красивому озеру, которое называется Тузла-хисар. На его берегу мы и разбили лагерь, напротив руин знаменитого Султанханы или Паласа, которые представляли собой квадратную башню, поддерживаемую, если мне не изменяет память, четырьмя колоннами и окруженную внутренними галереями дворца.

Главный вход Султанханы был настоящим произведением искусства в ранне-сельджукском стиле. Казалось, он говорил со мной на красноречивом и безмолвном языке тех времен, когда исламский полумесяц еще пребывал в гармонии с искусством и материальным прогрессом.

К сожалению, сегодня эти развалины являют собой жалкое зрелище, поскольку среди жителей окрестных мест и большинства анатолийских крестьян укоренилась привычка вытаскивать камни из фундамента древних построек для возведения собственных жилищ и храмов.

Если фундамент растаскан по частям, нет ничего удивительного в том, что стены покрываются трещинами и обрушиваются, превращаясь в те самые груды обломков, которыми мы так восхищались в Конье и во всех местах, где правили мусульмане и христиане, перенявшие восточные обычаи.

Горько видеть, как значительная часть (если не большинство) жителей Ближнего Востока со временем превратилась в паразитов, живущих былой славой своих предков — по меньшей мере это относится к архитектуре. Похоже, сами они не способны ничего создать, а могут лишь пользоваться тем, что было до них создано, и разрушать. [38]

Лучшим доказательством тому служит Константинополь, и особенно Стамбул, город, возвышающийся на руинах прежних эпох, больше похожий на огромное кладбище былой славы, в котором забвение витает как мрачный предвестник смерти.

Незадолго до рассвета мы покинули деревню Хайрие и спустились в обширную долину, которая на юге упиралась в горы Антитавр, опоясывающие ее серебристой лентой. Мы подъехали к симпатичной деревушке Гемерек, где я остановился в доме командира местного гарнизона, ветерана русско-турецкой войны 1877-1878 гг., участвовавшего в обороне Плевны под началом Османа Гази-паши ⁵⁵.

После завтрака по-турецки, состоявшего из омлета, поджаренного на сливочном масле и начиненного миндалем, изюмом и фисташками, за которым последовали pele-mele ^55a лукум, колбаски «бастурма» с чесноком, чай, безе, салат из сырого лука, клубника со сливками, пирожки с сыром, шербет с ароматом роз и фиалок и напоследок булгур (вареные зерна дробленой пшеницы, являющийся непременным заключительным блюдом любого prochain oriental ^55б, мы выехали из Гемерека. Перебравшись на ещё одну обширную равнину, также лишенную каких бы то ни было деревьев, мы с приближением сумерек спешились в местечке Шаркышла, где и заночевали.

На следующий день мы пересекли высокое плоскогорье, весьма напоминавшее саванну в окрестностях Боготы, и спустились к левому берегу Кызылырмака. Переправившись на другую сторону реки по массивному каменному мосту, с которого можно было увидеть на востоке овальные купола и минареты Сиваса, в древности называвшегося Кабиса, Диосополис или Себаста у римлян. За исключением нескольких обычных административных зданий, одного-двух десятков особняков в псевдоевропейском стиле и сельджукских надгробных мавзолеев в Сивасе было около двадцати мечетей (или медресе) — ветхих и полуразрушенных, хотя и красиво украшенных, а также множество деревянных и каменных домов, готовых вот-вот обвалиться,

В Сивасе, население которого в то время насчитывало около сорока тысяч и где я был, кстати говоря, хорошо принят генерал-губернатором провинции Меамур-беем, мне представился случай полюбоваться знаменитой черкесской кавалерией. Русские называют этих всадников за их мастерство в верховой езде турецкими казаками. Я также наблюдал там прибытие военного конвоя, [39] доставившего из Эрзурума тысячу пятьсот пленных московитов. При виде их некий полномочный представитель Украины в Турции, присоединившийся ко мне по пути, загорелся идеей остаться и начать среди них «панукраинскую» (как он ее называл) пропаганду.

Я не знаю, был ли господин Маркус большевиком или нет, но он оказался замечательным попутчиком и стал моим хорошим другом. В дальнейшем я не раз искренне сожалел о том, что нам пришлось расстаться.

25 февраля вечером мы выехали из Сиваса. Была гроза, пошел град. Мы поднялись на плато, окруженное заснеженными вершинами. Чувствовалось, что Кавказ совсем рядом. На следующее утро мы догнали два эскадрона верховых, которые пытались проложить себе чуть среди толстого слоя снега, выпавшего за ночь. Прибыв в окрестности Зара, контуры которого вырисовывались в глубине обширной низины, окаймленной тополями, мы отправились поприветствовать Сулеймана Нури-пашу (в то время полковника военно-санитарных частей, а через год — главного интенданта медицинской службы в Военном министерстве). Он много лет прожил в Германии и в это время был еще человеком порядочным и достойным. Однако в дальнейшем Сулейман Нури взял пример с пришедших к власти младотурок и из человека строгих принципов превратился в негодяя, так что его даже обвиняли (по крайней мере за глаза) в загадочной смерти наследного принца Юсуфа Иззеддин-эфенди.

В предместьях Зара я посетил среди прочего два военных лагеря, в которых шло обучение огромного числа новобранцев, разделенных на батальоны по тысяче человек в каждом. Инструктаж проводили в основном молодые офицеры запаса которые неплохо справлялись со своей работой. Это были почти все студенты или дети из благородных турецких семейств, проведшие большую часть своей жизни в Европе или Соединенных Штатах.

Многие, возможно, не знают, что к началу войны турецкая армия была если и не равна немецкой во всем, то по крайней мере столь же хорошо обучена. Все кадровые офицеры закончили военную академию в Константинополе, а среди офицеров запаса только очень немногие имели лишь среднее образование.

Отставные офицеры — текают (tekaut), ранее несшие службу в войсках бывшего султана Абдул-Гамида, были задействованы исключительно в интендантском ведомстве, а также занимали отдельные должности в военной администрации.

После трех тяжелейших дней, проведенных нами на вершинах и склонах пустынных гор, опоясывающих с юга реку Кызылырмак, [40] мы, миновав ущелья, плоскогорья и расселины, продуваемые всеми ветрами. 3 марта начали спускаться в обширную долину Эрзинджан. Эта равнина омывается водами Карасу, или Восточного Евфрата, и словно увенчана высокими белоснежными отрогами гор, сияющими, как россыпь жемчужин и бриллиантов

Оставив по левую руку несколько казарм, мы прибыли с наступлением ночи в Эрзинджан. В городе не было ничего примечательного. если не считать развалин римской крепости Стала и величественного вида, который открывался на горы. Это был один из многочисленных анатолийских городов, возведенный на развалинах более древних поселений. Он во многом походил на Сивас, те же домишки, готовые вот-вот обрушиться, те же скрипучие повозки, которые тянут волы, погоняемые красивыми крестьянками с закрытыми платком лицами. В древности город назывался Азирис и славился своим храмом Анахит ⁵⁶.

В Эрзинджане, поражавшем своей неопрятностью, запустением и атмосферой всеобщей лени, мне посчастливилось познакомиться с полковником Рамзей-беем, позже ставшим генералом, который перед войной был военным атташе Турции в Санкт-Петербурге. Теперь он направлялся в Эрзурум, чтобы принять командование расквартированным там 8-м армейским корпусом. Вместе с Рамзей-беем в Эрзинджан прибыла миссия австрийских офицеров запаса под началом известного востоковеда доктора Пичманна, нанятого турецким правительством для формирования и обучения корпуса ski runners ^56а в составе 3-й армии. Кое-кто из членов этой миссии, происходившие в основном из Тироля и привыкшие к морозу, имели обыкновение обтираться снегом под открытым небом к сильному возмущению добропорядочных мусульман, которые никак не могли взять в толк, для чего нужна эта «последняя французская мода».

В Эрзинджане я познакомился также с кавалерийским капитаном Еркен-беем. Он получил образование в Германии и только что прибыл из Эрзурума в обществе майора Лагранжа. От него я узнал ряд интереснейших подробностей о положении на Кавказе, что в последствии мне очень пригодилось.

В последнюю ночь, проведенную мной в этом городе, выпало много снега, отчего реки вышли из берегов, а дороги через горы, все еще отделяющие меня от Эрзурума, сделались непроходимыми. Тем не менее я выехал на следующее утро в сопровождении майора Хаккы-бея и лейтенанта Вэфик-эфенди. Мы должны были подняться на этот удивительный скалистый гребень, окруженный высоченными [41] горами. Он больше походил не на горную цепь, а на беспорядочное нагромождение ледников, где не стихали снежные бури и человек зачастую не видел даже собственной руки. Такой пейзаж я раньше наблюдал лишь на Аляске.

Много раз мы были вынуждены возвращаться и несколько часов кряду искать отставшего в буране попутчика или застрявшего в снегу мула.

Повсюду, куда только хватало взгляда, виднелись обглоданные трупы ослов, мулов и верблюдов, а иногда окоченевшее тело солдата, наполовину погребенного под снегом и ставшего пищей собаки волков.

После целой недели тягот и лишений, какие можно испытать только посреди зимы на грозном Кавказе, после того, как мы проводили иногда целые ночи на ногах у костров, чтобы не замерзнуть окончательно, спали в грязных лачугах вместе с умирающими или тифозными больными, мы, наконец, покорили эти дикие горы, чьи серебристые вершины были похожи на ледяные пирамиды, уходившие в мрачное серое небо, с которого бесконечно валил снег — этот смертоносный ливень гор.

Затем, преодолевая черные бездонные пропасти, на дне которых студеные воды скапливались наподобие ледников, мы наконец спустились к обледенелой равнине Эрзурума, туда, где меж топей и болот берет начало Западный Евфрат, или Фрат-Су.

На исходе девятого дня мы прибыли в деревню Гес, где и заночевали. На рассвете мы прошли вдоль редутов и вошли в древний город Харзен-эр-Рум, который основали в 1049 году переселенцы из византийского города Харзени, или Теодосиополиса.

Вечером я отправился засвидетельствовать свое почтение полковнику фон Поссальту — командующему гарнизоном крепости. На следующий день я явился в штаб-квартиру Хасанкале, где подполковник Гузе-бей представил меня нашему новому главнокомандующему Махмуду Кямиль-паше ⁵⁷. Вот так и случилось, что через четыре недели после отъезда я уже находился в составе героической 3-й армии, которая, несмотря на ужасное поражение и почти полное уничтожение ее в снегах Сарыкамыша, продолжала стойко сопротивляться «железным сибирским легионам». Их основные силы закрепились на неприступных позициях напротив Кёпрюкёя. Русская артиллерия всех калибров не прекращала огонь, отчего с серебристых отрогов горы Арарат сходили белоснежные лавины, перепрыгивая с гребня на гребень, со сказы на скалу, обрушиваясь со страшным грохотом на безмолвные берега Аракса. [42]

Однако больше всего во время моего путешествия через пустынные равнины центральной части Малой Азии меня поразило почти полное отсутствие деревьев и, более того, птиц. Несмотря на огромное количество падали, я ни разу не приметил ни ворона, ни орла.

Горе тем землям, которых чураются даже стервятники!

ГЛАВА IV

Харзен-эр-Рум, или Эрзурум, население которого до войны насчитывало около семидесяти тысяч человек (из них двадцать тысяч — армяне), был типичным средневековым городком. Он располагался на южной границе одноименного плоскогорья вулканического происхождения. Там, среди студеных топей и болот, покрытых плотным слоем снега, берет начало Западный Евфрат.

Среди самых высоких гор, окружающих плоскогорье, выделяются Каргапазары и Паландёкен. В ясные дни на востоке виднеется легендарная величественная гора Арарат, чьи устремленные к небу вершины окрашены в белый цвет вечными снегами.

Путь на восток (т. е. самое опасное направление, поскольку именно там находилась русская граница) защищался в то время полукруглой цепью передовых позиций. Они держали под контролем ущелье Хасанкале. Через него проходит самый главный из четырех караванных путей, ведущих на Кавказ. Эрзурум и его окрестности выглядели очень печально и негостеприимно. Даже русские называли его столицей турецкой Сибири.

Куда ни бросишь взгляд — везде только снег, лед и серое небо, нависающее, словно свинцовый свод, над этой злополучной землей.

По обочинам дорог и вокруг деревень было видно множество свежевырытых могил и большое количество трупов служили пищей огромным собакам курдов, рыскавшим иногда целыми днями по снегу среди тел умерших. Редко когда что-нибудь после них оставалось.

Помимо всего прочего в городе бушевала эпидемия. Несмотря на принятые военными властями санитарные меры, только в армии умерло от болезней двадцать процентов личного состава.

И все же, не обращая внимания на плотный слой снега, покрывавший улицы, в Эрзуруме продолжалась бурная жизнь, обычная для городов Востока.

Повсюду собирались толпы военных и крестьян, загораживая проход войскам и затрудняя продвижение караванов с вооружением, которые непрерывно стекались к красноватому минарету. [43]

Переулки и лавки на базарах были полны голосившим народом, в то время как турецкие купцы, закутавшись в плотные меховые накидки и покуривая свой nagile, или кальян, провожали прохожих пристальным взглядом с прилавков, на которых они сидели скрестив ноги. Они поджидали, когда муха попадет в сплетенную паутину, ведь покупателя нет смысла зазывать — его посылает тебе Аллах.

В нижней части города была одна широкая улица, на которой помимо филиала Оттоманского имперского банка располагались разного рола заведения, в большинстве своем принадлежавшие армянским торговцам. Их владельцев легко было узнать по тревожному и недоверчивому взгляду. Почти всех сковывал дикий страх, многие отзывали меня в сторону и спрашивали: «Неужели начнутся погромы?»

Эти настойчивые расспросы заставили меня в конце концов заподозрить, что, возможно, вопросы этих людей не были лишены основания. Чтобы разобраться в ситуации, я с этого момента стал внимательно слушать и наблюдать, ведь это единственный способ на Ближнем Востоке узнать что-то наверняка. Здесь даже у дверей есть уши, зато рот держится всегда на замке.

Я узнал тогда в числе прочих примечательных вещей о том, что за несколько дней до начала войны армяне отказались вступить в четы — отряды нерегулярных войск, которые турецкое правительство намеревалось использовать для оккупации Кавказа после объявления войны. Мне также стало известно, что после ее объявления депутат от Эрзурума Гаро Паздермишян перешел вместе с армянскими офицерами и почти всеми рядовыми армянами 3-й армии на сторону русских. Потом они вернулись, поджигая деревушки и безжалостно вырезая всех мирных мусульман, какие попадались у них на пути.

Следствием подобных выходок стало то, что оттоманские власти были вынуждены как можно быстрее разоружить всех армянских жандармов и солдат, которые еще оставались в армии (видимо потому, что просто не сумели сбежать), и использовать их на строительстве дорог и для перевозки продовольствия через горы.

Совершенно неоправданное дезертирство армянских подразделений вместе с бесчинствами, которые те совершили по возвращении в районы Башкале, Сарая и Баязета, постоянно беспокоили турок и внушали им опасение, что и остальное армянское население пограничных провинций Ван и Эрзурум тоже восстанет и нанесет удар в спину. Так и в самом деле случилось через несколько недель после моего приезда, когда армяне вилайета Ван подняли массовое восстание в тылу нашей экспедиционной армии в Персии. В подобных обстоятельствах эти печальные и окрашенные кровью события никого не удивили. [44]

Массовые убийства и принудительные депортации, к слову сказать, начались после вооруженного восстания 1885 года. Его подняли армянские подрывные элементы под откровенно сепаратистскими и нигилистскими лозунгами в провинциях Трабзон, Эрзурум и Битлис.

Мятеж, подавленный полками гамидие, т. е. нерегулярными войсками курдов, которым правительство Оттоманской империи поручило навести порядок на этой территории, стал причиной бесконечного ряда кровавых актов мести с обеих сторон. В конце концов это вывело турок из себя и приблизило резню 1894-1895 годов: сперва в Сасоне (в августе 1894 г.) и под конец — в Трабзоне, Акшехире, Битлисе, Зейтуне, Куруне, Марате и особенно в Эрзуруме, где расстались с жизнью по меньшей мере пять тысяч человек.

В преддверии этих событий, угрожавших христианскому миру в Малой Азии, английское правительство предложило другим державам осуществить военную интервенцию в Турцию. Однако Россия и Франция решительно этому воспротивились, видимо опасаясь, что в результате такого развития событий влияние Великобритании на Востоке чрезмерно усилится.

Когда армяне поняли, что помощи от Европы ждать напрасно, они внезапно захватили Оттоманский имперский банк в Константинополе, угрожая его взорвать в том случае, если мировые державы не окажут им поддержки.

Столь опрометчивый с их стороны шаг послужил туркам предлогом для того, чтобы зверски убить прямо на центральных улицах столицы более шести тысяч армян, так что мировые державы даже не смогли выразить протест против подобного преступления.

Впоследствии резня и погромы продолжались, хотя и не в таких масштабах, по всей Малой Азии вплоть до прихода к власти в 1908 году младотурок, положивших этому конец.

Однако с началом мировой войны резня возобновилась с такой силой, что из двух с половиной миллионов армян, живших в Турции до 1914 года, не осталось, я думаю, и полмиллиона, включая сюда и те триста или четыреста тысяч, которые проживали в Константинополе и в Смирне и, оставшись в живых, чудом избежали депортаций.

Если бы армяне проявили больше осторожности и меньше амбиций, сегодня они, возможно, уже контролировали бы Турцию. Однако они переоценили свои возможности и попытались подчинить себе турок в восточных провинциях империи. Печальный результат этого нам известен. Мы, истинные христиане, оплакиваем их участь, тем более что армяне, несмотря на их большие просчеты и недостатки, сформировали тот очаг цивилизации, который помог бы [45] перекинуть мостик, а затем и проложить широкую дорогу для мирного проникновения западной цивилизации на Ближний Восток.

До битвы под Сарыкамышем и во время нее в 3-й армии служили, по всей видимости, довольно много немецких офицеров. Но из-за произвола, чинимого Энвер-пашой и некоторыми другими высшими военными чинами из младотурок, они постепенно разбегались. Так, недель через пять или шесть после моего приезда на Кавказ оставил свой пост полковник фон Поссальт: он был оскорблен тем, что на пост главнокомандующего 3-й армией вместо Дамада Хафиза Хаккы-паши ⁵⁸, скончавшегося от тифа. Энвер-паша назначил не его (что на самом деле было бы справедливо), а злополучного Махмуда Кямиль-пашу, который даже среди турецких офицеров слыл редкостной бездарью.

К счастью для нашей армии, сражавшейся на Кавказе, новый генералиссимус вскоре осознал свою бездарность и нехотя уступил наконец настойчивому нажиму со стороны Генерального штаба в Константинополе. Смирившись перед неизбежностью, он передал дела начальнику штаба 3-й армии подполковнику Гузе-6ею. во всех отношениях опытному военному.

Пока он руководил военными действиями на Кавказе и в северной Персии, турки удерживали всю огромную линию фронта длиной километров в пятьсот. Но когда он через полтора года уехал в Германию, все вернулось на круги своя, и 3-я армия распалась под чудовищным натиском лавины русских.

В то время когда я познакомился с Гузе-беем, ему было около сорока двух лет. Это был мужчина невысокого роста, с короткими усами, стройный, довольно раздражительный, поразительно энергичный. Если бы не наступил конец немецкой регулярной армии, он бы быстро дослужился до генерала, так как был на самом деле достоин этого звания.

Помимо Гузе-бея на Кавказе я познакомился с подполковником Стейнжем, майором Стразовским (служившим в инженерных войсках), лейтенантом фон Шойбером, исполняющим обязанности германского консула в Эрзуруме, а также с двумя унтер-офицерами — Мейером и Тьелем.

Из них единственным, кто девять месяцев спустя продолжал вопреки интригам и нескончаемым козням младотурецких старших офицеров (расхрабрившихся, поскольку противник прекратил атаковать) нести службу на кавказском фронте, был подполковник Гузе. [46] Он стойко держался до тех пор, пока не заболел тифом и не вынужден был снова отправиться в Германию на лечение.

По всей видимости, только его присутствие и сдерживало атаку московитов, поскольку не успел он отбыть, как генерал Юденич обрушил войска на нашу армию и почти полностью ее уничтожил.

Именно тогда Махмуд Кямиль наконец-то понял, что настоящим пашой был не он, а Гузе-бей. и в раскаянье просил того вернуться. Однако было поздно. Когда Гузе-бей приехал обратно, русские уже овладели всей провинцией Эрзурум и частично провинцией Битлис.

К тому времени, когда я попал на русско-турецко-иранский фронт, война там практически приостановилась из-за глубокого снега, затруднявшего продвижение войск, а также из-за очевидной нехватки сил со стороны как турок, так и московитов. Их едва доставало, чтобы кое-как оборудовать и поддерживать огромную линию фронта, которая тянулась от берегов Черного моря до самого центра Азербайджана.

Турки овладели узкой полоской русской территории вблизи Олту, в то время как их противник продолжал удерживать Уч-Килису и всю северную окраину провинции Ван.

Единственной реально действующей силой турок на этом фронте была знаменитая дивизия жандармерии Вана под командованием майора Кёпрюлюлю Кязым-бея (в настоящее время он Кязым-паша, военный министр Турции). Поддерживаемая остатками регулярных и нерегулярных войск провинций Ван и Битлис, она продолжала гнать московскую армию у западного берега озера Урмия и даже обошла город Тебриз в персидском вилайете Карадага.

Кязым дожидался прибытия подполковника Халил-бея (позднее он стал полковником в Кут-Эль-Амара), который во главе летучего отряда направлялся к нему форсированным маршем из Мосула для проведения совместной атаки на русских. Те поторопились вырыть окопы в окрестностях Дилмена и Шехир-Саламеса.

В районе Кёпрюкёя, который был центром нашего кавказского фронта и находился всего в семи километрах от Хасанкале, наши действия ограничивались нескончаемой артиллерийской пальбой и редкими перестрелками на передовых позициях, а также попытками не замерзнуть, не заразиться тифом и дождаться наконец весны, чтобы возобновить военные операции.

Пресытившись в конце концов бездейственным существованием офицера штаба в Хасанкале, я однажды утром явился к Гузе-бею и попросил себе место в дивизии жандармерии Вана, которое мне было тут же и предоставлено. [47]

Быстро собрав вещи, я пошел попрощаться с Махмудом Кямиль-пашой. Тот, узнав, что у меня не было сопровождающих, немедленно предложил мне тридцать конных жандармов. Однако я под всяческими предлогами вежливо отказался от их услуг: мне вполне хватало моего помощника Тасима Чавшуна и конюха Али, которые были оба отличными наездниками.

Сопровождаемый этими юношами, я выехал из Хасанкале и вновь отправился навстречу новым горизонтам в поисках армянского Урарту, земли кровавых слез и горестных воплей. С серого и безжизненного, словно глаза покойника, неба беззвучно сыпались хлопья снега.

ГЛАВА V

Мое путешествие на юг, в сторону древней Армении, было далеко не безопасным. Сначала я должен был в разгар зимы пересечь «горную цепь Тысячи и одного озера», иначе говоря Бингёлъ, высотой около 13 тысяч футов. Даже в летнее время переход через нее считался настоящим подвигом.

С ее отвесных склонов стекает знаменитый Аракс, игравший и продолжающий играть немаловажную роль в истории Армении.

Мне приходилось противостоять не только льдам, но и полудиким жителям тех мест. Это были в основном курдские племена, которые признавали власть султана только на словах, а жили главным образом разбоем.

По правде говоря, в пути я испытал множество трудностей. Но это была единственная дорога, по которой я мог добраться до ирано-турецкой границы. Я пересек равнину Хасанкале, почти непроходимую из-за выпавшего снега, и начал взбираться на те самые горы, через которые две с лишним тысячи лет тому назад перешел грек Ксенофонт во время знаменитого «отступления десяти тысяч греков».

Курды, или кардухи, оказались такими же, какими описал их Ксенофонт в своем «Анабазисе», изменилось лишь их вооружение: вместо стрел и копий они используют теперь маузеры и самозарядные пистолеты.

Их кривые кинжалы, странные обычаи и даже печки для приготовления хлеба, представляющие вкопанные в землю горшки, были точь-в-точь такими же, что и в прежние времена.

Я никогда не забуду снежные вершины Бингёля, казалось спящие вечным сном под покровом легкого тумана. [48]

Куда ни кинешь взгляд, не видно ми деревьев, ни кустарников, а только иней и воронки бесчисленных озер, покрытых снегом, о существовании которых можно узнать только мо гулкому звуку под копытами лошадей.

Если бы земля вдруг провалилась у нас под ногами, мы бы навсегда исчезли в недрах «горной цепи Тысячи к одного озера».

5 апреля мы провели ночь в бедной деревушке под названием Кетван, состоявшей из нескольких засыпанных снегом лачуг. 6 апреля мы ночевали в Меджеде, ничем не отличавшемся от Кетвана по бедности и заброшенности. 7 и 8 числа мы останавливались в Хатшуне и Баршине.

Первую, вторую и четвертую деревин населяла неописуемая смесь разношерстных племён, в то время как Хатшун представлял собой исконно курдскую деревушку, прилепившуюся, как орлиное гнездо, к склону скалистой горы. Плоские земляные крыши домов опирались на скалу и поднимались вверх в виде расположенных друг над другом террас. Домики были совсем низенькими. А окнами служили отверстия печных труб.

Однако, несмотря на сильный мороз на улице, внутри дома было тепло благодаря животным, стоящим в стойле. Стойло обычно окружало основное помещение, которое занимала, а точнее сказать в котором спала, по патриархальным обычаям, вся семья.

Мужчины носили и теперь еще почти все носят твердые белые фетровые шапки, которые вверху расширяются и закругляются. Поверх шапки повязывается шаль или разноцветное тряпье, Остальная одежда состоит из широких шаровар, кожаных сандалий, надеваемых поверх толстых шерстяных носок, и жилета из дубленой кожи черной овцы, под которой носят рубашку или тунику, подпоясывая ее ремнем. Рукава делают сантиметров на сорок длиннее обычного и завязываются вокруг запястий на манер браслетов. Курды живут т. н. ордами, или асиретами, и делятся на две касты — на господ и вольноотпущенников (гураны). Первые из них — захватчики (асиреты) индогерманского происхождения. У многих из них рыжие волосы, серые или светло-голубые глаза, поражающие суровым, а порой и жестоким взглядом. Каста вольноотпущенников, напротив, состоит из потомков завоеванных племен, перенявших обычаи асиретов и говорящих теперь исключительно на курдском языке.

Среди женщин высшей касты я встречал образчики красоты, даже более совершенной, чем у самих черкешенок.

Стройные, а иногда и величественные, они, как правило, являются обладательницами красивых глаз, тонко очерченных носиков с горбинкой и белоснежных зубов. Они часто украшают волосы золотыми и серебряными монистами. [49]

На мой взгляд, за курдами будущее Ближнего Востока. Они еще не испорчены пороками старых цивилизаций и потому представляют собой молодую и сильную нацию, которая постепенно завоевывает северную Персию и большую часть юго-восточной Азии. Они навязывают побежденным свои обычаи и свой язык и ассимилируют другие полудикие народы, входящие с ними в контакт.

Многие из курдов являются христианами, принадлежащие к секте несторианцев, другие же — езидами (поклонниками дьявола). Однако больше всего — мусульман-суннитов, встречаются среди них и шииты.

Среди самых прославленных людей в истории курдов первое место занимает султан Саладин ⁵⁹, родоначальник династии Айюбидов, отвоевавший в конце XII века Иерусалим у крестоносцев.

12 апреля мы спешились в Хынысе. Вместе с оттепелью город превратился в болото. Каймакам, иначе говоря уездный начальник, разместил меня в доме зажиточного торговца-армянина, который всячески старался мне услужить.

Там я имел возможность понаблюдать вблизи за жизнью этих славных людей, которая мне показалась весьма разумно организованной и прежде всего очень патриархальной.

В то время как грек может отказать себе во всем — вплоть до еды — чтобы блеснуть новым автомобилем или бриллиантами, армянин ест все самое лучшее, что только у него есть, носит добротную одежду и стремится создать просторный, удобный и уютный дом. У армянина есть свои огромные недостатки. Например, неблагодарность и скупость. Но зато он обладает и прекрасными добродетелями, среди которых особо выделяются стойкий патриотизм и преданность христианской вере, которую этот народ сумел пронести сквозь полтора тысячелетия преследований. Поздно вечером со мной пришли познакомиться в числе прочих отцов города местный армянский священник (папас) и один юноша, некоторое время работавший в Нью-Йорке на часовой фабрике. Все были встревожены и расспрашивали меня, не начнется ли резня.

За ужином, на котором присутствовали хозяйка дома с дочерьми в замечательных национальных костюмах, хозяин мне признался, что, как только закончится война, он продаст все свое имущество и уедет с семьей в Америку.

Однако этому не суждено было случиться. [50]

Скорее всего, он стал пищей собак и волков, так же как и остальная часть армянского населения этого селения, которое было почти полностью вырезано в Хынысе 19 мая, то есть через пять недель после моего приезда.

Тем временем к Хынысу подошел этап с бывшими солдатами армянами. Они были разоружены и несли на спине мешки с мукой. Паек, отпущенный им правительством, едва дотягивал до 500 граммов хлеба в день. От сопровождавших их жандармов я узнал, что более половины армян погибли в пути от голода и холода.

14 апреля вечером мы снова отправились в путь. И после того как пересекли глубокое и на вид совсем дикое ущелье, вышли на топкую равнину, покрытую снегом. Почти в темноте мы спустились на дно заросшего кустарником и заваленного буреломом оврага, где и решили заночевать. Однако вой волков всю ночь не давал нам заснуть.

Несколько раз мы замечали во тьме матовый блеск из глаз. Мы не решались стрелять в них, опасаясь привлечь внимание курдов, которых мы боялись еще больше, чем волков. С наступлением рассвета мы различили на севере — уже в последний раз — величественный конус грозного Бингёля, который возносил свои белые вершины к нагромождению серых туч. К вечеру мы подошли к селению Гюмгюм, окруженному невысокими холмами, покрытыми травой — предвестницей долгожданной весны. Меж скал, словно приветствуя путников, тут и там робко проглядывали первые огненно-красные и желтые цветочки.

Ночь в Гюмгюме я провел в качестве гостя зажиточного курдского старейшины Мустафы-эфенди (окончившего военную академию в Константинополе и командовавшего одним из полков асиретов, или гамиди, которые причинили армянам столько горя во время резни 1895-1896 годов). На следующую же ночь я остановился в армянской деревне Саркат, расположившись в казарме жандармерии. Около часа ночи меня разбудили выстрелы. Несколько пуль с сухим треском впились в стену напротив моей постели. Когда я позвал к себе командира резервистов и спросил его, что все это значит, он с таинственным видом отвечал мне, что армяне уже не первую ночь обстреливают их подобным образом.

Его ответ окончательно убедил меня в том, что мы находимся накануне серьезных событий.

Незадолго до рассвета мы по красивому мосту перешли через Евфрат и, пройдя по обширной долине Карасу, где уже издалека виднелись развалины многочисленных христианских часовен, возвышавшихся над крышами армянских деревень, вошли около полудня в селение Муш. Оно расположено у подножия Антитавра, [51] который величественно простирается с востока на запад, увенчанный серебристыми вершинами Даркоша и Шейтан Дага.

Муш был совсем крохотным поселением. Кроме его грязных и бедных базаров смотреть там было, в общем, не на что. Когда я пошел засвидетельствовать свое почтение мутасаррыфу, или правителю округа, тот сообщил мне, что военный комендант округа был срочно вызван в Бит лис, столицу одноименной провинции, а также что в Муше существует школа для девочек, открытая немецкими миссионерками.

Я поблагодарил его за эти сведения и отправился навестить миссионерок. На самом деле оказалось, что это не немки, а датчанки, они заведовали сиротским приютом для армянских девочек.

От них я узнал крайне тревожные подробности о ситуации в Армении и понял их вполне оправданный страх за судьбу их маленьких воспитанниц.

Однако, несмотря на серьезные подозрения, которые мне внушал срочный отъезд подполковника Вайзель-бея в Битлис, я постарался успокоить их как мог и даже взялся доставить доверенное мне письмо старшей сестре их миссии в Ване.

В тот же вечер я узнал от одного уважаемого армянина (если я не ошибаюсь, депутата или государственного сенатора), что ситуация, сложившаяся в Ване, грозила ухудшиться из-за кровожадного нрава генерал-губернатора провинции Джевдед-бея ⁶⁰, свояка Энвер-паши: не удовлетворившись подлым приказом об убийстве видных христиан своего вилайета, он попытался добраться до самого епископа, чтобы его повесить или расстрелять.

Немного отдохнув, мы покинули Муш. И, обойдя с юга долину Фрат, с заходом солнца спешились у деревни Кодне напротив Немрут Дага. Это вулкан высотой 9 тысяч футов, на вершине которого находится кратер, а лучше сказать озеро, окружностью восемь километров. Благодаря этому озеру он считается одним из пяти чудес Армении.

В четырех или пяти километрах от Кодне мы напоили животных из ручья, журчащего неподалеку от дороги. Судя по руинам вокруг него, когда-то он протекал под храмом или часовней из розового камня. Это был исток знаменитой реки Карасу, который историографы иногда путают с истоком Восточного Евфрата, располагающимся на северном склоне Аладага, неподалеку от Арарата. [52]

17 апреля к вечеру мы, наконец, добрались до деревушки Татван, примостившейся на юго-западном берегу озера Ван (или, как его называли древние, Ариза-палус).

Оно простирается — гладкое, как серебряное зеркало — на высоте тысячи трехсот метров над уровнем моря, имеет сто метров глубину, сто двадцать пять километров в длину и пятьдесят — в ширину. Хотя его воды очень соленые, оно богато рыбой. Похоже, его сток в бассейн Тигра был закупорен тысячи лет назад потоками лавы с Немрут Дага, когда тот еще был действующим вулканом. Тем не менее озеро Ван все еще соединяется с рекой Битлис через подземные артерии, а с Восточным Евфратом — через небольшое озеро Назик.

Татван был (по крайней мере, в то время) ничем не примечательной деревушкой, расположившейся у подножья голого холма, или возвышения, с которого и Ксенофонт, и Тамерлан много веков тому назад взирали на опаловые воды знаменитого озера, простиравшегося на юг до горной цепи Эрек. Через этот горный хребет вела дорога, которой я сначала намеревался воспользоваться. Однако, увидев покрывающие ее слои снега, я, к счастью, предпочел северный маршрут, хотя и более длинный, но зато и более проходимый.

Вечером, пока я сидел на голом холме Татвана, мечтая в одиночестве и любуясь гладкими водами Ариза-палуса, потихоньку спустились сумерки, и Сюпхан Даг, который в вечернем небе напоминал гору пены, постепенно затягивался мрачными тучами, тогда как Арарат полыхал вдали, как капля раскаленной серы.

Этот пейзаж, озаренный угасающим светом и отмеченный бесконечной грустью, напомнил мне, что я достиг наконец цели своего путешествия и нахожусь в самом сердце древней Армении.

Продолжая путь вдоль подножия Немрут Дага, мы прибыли 19 апреля в селение Ахлат у северо-западной оконечности озера Ван и неподалеку от развалин древнего Ахлата — города, в свое время взятого штурмом Тамерланом под звуки труб и дробь барабанов, обтянутых кожей защитников Ахлата.

Из окна моей комнаты, находившейся в тени старых платанов, я мог разглядеть местного военачальника, отдающего приказы своим офицерам, в то время как группа секретарей занималась расшифровкой огромного количества телеграмм.

При виде столь необычной активности я заподозрил, что буря вот-вот разразится.

Я не ошибся.

На следующее утро, 20 апреля 1915 года, объезжая с другой стороны Ахлат, мы наткнулись на многочисленные изуродованные трупы армян, лежащие вдоль дороги. Часом позже мы заметили [53] несколько гигантских столбов дыма, поднимающихся с противоположного берега озера и выдающих то место, где города и деревушки провинции Ван были объяты пламенем.

В этот момент я понял: жребий брошен. Армянская революция началась.

Комментарии

1. Хуан Висенте Гомес — президент Венесуэлы в 1908-1915, 1922-1929, 1931-1935 гг.

1а. Мечте о подвигах. (фр.)

1б. Как можно! (фр.)

1в. Да никогда в жизни! (фр.)

2. Евгений Савойский — австрийский генералиссимус (1663-1736), младший сын принца Е. Морица Савойского. Оскорбленный отказом Людовика XIV дать ему полк, он оставил Францию, поступил волонтером в австрийское войско и приобрел славу выдающегося полководца своего времени.

2а. Господин (фр.)

3. Гарибальди Джузеппе (прозванный Пеппино) — (1879-1950) — итальянский генерал, командовал итальянской бригадой на австрийском фронте.

4. Гора Ловчен находится между Котором и Цетине, видна далеко с моря. На ее вершине часовня с гробницей последнего Черногорскою государя Петра II (Раде) Петровича Негоша.

5. Мальсоры — одна из четырех групп, на которые делилось население Верхней Албании в начале XX в.

6. Биб Дола Пренк — албанец, наследственный глава области Мирдита.

7. Эсад-паша Топтани, албанец, руководитель вооруженных формировании, претендовал на титул «короля Албании». Титул «паша» присваивался генералам турецкой армии с середины XIX в.

7а. По-приятельски. (фр.)

7б. Добрым малым (фр.)

7в. Дорогой мой, это никак не возможно (фр.)

8. Али Фетхи-бей — одни из лидеров младотурок, был военным атташе в Париже, в 1915 г. посол в Софии.

9. Энвер-паша, Исмаиль (1881-1922) — один из лидеров Комитета «Единение и прогресс», во время Первой мировой войны главнокомандующий турецкой армией, масон.

10. Зандерс (или Сандерс) Лиман фон (1855-1929) — глава военной миссии Германии в Турции.

11. Бронзарт фон Шелдендорф, Фридрих (род. 1864) — генерал-майор немецкой н генерал-лейтенант турецкой службы, с 1914 до декабря 1917 г. — начальник Генерального штаба турецкой армии.

12. Джемаль-паша, Ахмед (1872-1922) член руководящей тройки младотурок, с 1914 г. военно-морской министр Турции.

13. Кресс фон Крессенштейн — начальник штаба 4-й турецкой армии. В конце войны генерал германской службы.

14. Риза Тевфик — философ, представитель реформаторского крыла в партии младотурок.

15. Сабахеддин-эфенди — лидер либерального направления в движении младотурок, руководитель Общества личной инициативы и децентрализации.

16. Комитет «Единение и Прогресс» (Джемие Иттихад ве тераки) — другое название «младотурки» — масонская организация, руководили которой евреи-денме. Возглавил свержение султана Абдул-Гамида II, после того как он отказался продать землю для еврейского государства в Палестине и казнил еврея Тефика Невзада, защищавшего известного французского еврея и масона Барали.

17. Договоры с европейскими державами, которые ставили иностранных подданных в Турции в особое положение — государства в государстве. Были отменены султанскими указами от 8 сентября 1914 г. временными законами от 20 сентября, 1 октября, 15 октября и 17 октября 1914 г.

18. Речь идет, очевидно, о циркулярном письме Комитета «Единение и Прогресс», с которым он обратился к местным организациям 12 ноября 1914 г.

19. Талаат-паша Мехмед (1874-1921), масон, генеральный председатель ЦК Комитета «Единение и Прогресс», 1913-1917 — министр внутренних дел Турции, великий визирь 1917-1918 гг.

20. Гюльханейский хатт-и-шериф — рескрипт султана Абдул-Меджида о реформах, обнародованный 3 ноября 1839 г.

21. Абдул-Гамид II (или Абдул-Хамид II) — правитель Турции с 1876 по 1909 г.

22. «Гамидие» или «хамидие» — Абдул-Гамид II организовал полки конницы из курдов-мусульман для подавления освободительной борьбы армян.

23. В трех вилайетах Великой Армении — Ван, Эрзурум и Диярбакыр — из общего числа жителей (2 062 300 человек) во второй половине XIX века армяне насчитывали 1 330 000 человек (Григор Арцруни Экономическое положение турецких армян М., 1980, с 24)

24. Эти и другие рассуждения Ногалеса покаэывают, что оценка им событий формировалась под влиянием младотурецкой пропаганды. Он излагает историю освободительной борьбы армянского народа превратно, замалчивая существенные факты. А суть дел в том, что армяне поднялись на защиту своих прав после того, как Берлинский конгресс 1878 года отменил условия Сан-Стефанского мирного договора о мирных реформах Восточной Турции, и султан Абдул-Гамид начал стравливатъ христиан и мусульман, пользуясь советами денме и мировой закулисы, которые ставили своей целью установление в Турции господства денме и превращение ее в плацдарм для заселения Палестины евреями. Автономизация восточных областей Турции, населенных армянами, предусмотренная Сан-Стефанским договором, казалась главным препятствием осуществлению этих планов денме. Подробнее смотри предисловие.

25. Ахмед Риза-бей — один из лидеров Комитета «Единение и Прогресс», еврей-денме, масон.

26. Назым-бей (1870-1926) — главный идеолог Комитета «Единение и Прогресс», еврей-денме, масон. Выдвинул лозунг, чтобы покончить с армянским вопросом, нужно уничтожить всех армян.

27. Омар Наджи-бей — один из организаторов Комитета «Единение и Прогресс», масон.

28. Мехмед V Решад (1844-1918) — султан (1909-1918).

29. Махмуд Шевкет-паша (1856-1913) — командующий вооруженными силами младотурок, которые штурмовали дворец султана Абдул-Гамида II в апреле 1909 г. и свергли его с престола, затем военный министр.

30. Ахмед Иззет-паша — турецкий маршал, в Комитете «Единение и Прогресс» не состоял, открыто высказывался против участия Турции в войне, с 14 октября 1918 г. — глава кабинета министров.

31. Ногалес соединяет в одно лицо Эсад-бея, командира 3-й кавалерийской дивизии, и Эсад-пашу — турецкого генерала, в 1915 г. командующего 3-м армейским корпусом, затем командующего 1-й и 5-й, в 1918 г. 3-й армиями.

32. Исмаил Хаккы-паша — один из лидеров Комитета «Единение и Прогресс», масон.

33. Энвер-паша был застрелен советским чекистом Акопом Мелкумовым 4 августа 1922 г. при попытке перехода в Афганистан.

34. Сушон Вильгельм (1864-1946) — германский адмирал, с августа 1914 г. до 1917 г. командовал турецким ВМФ.

35. Джемаль-паша убит в Тифлисе 25 июня 1922 г. армянскими мстителями.

36. Хусейн ибн Али (1856-1931), из рода Хашимитов, великий шериф Мекки.

37. Вехиб-паша, Мехмед (1877-1940) — турецкий генерал-лейтенант, с ноября 1914 г командующий 2-й армией, с марта 1916 г. командующий 3-й армией, с октября 1918 г. командующий 1-й армией в проливах.

38. Вельможа (фр.)

39. Халил-паша Кут (1882-1957) — турецкий генерал, организатор резни армян в Карабахе в 1918 г.

40. Гольтц Кольмар фон дер (1843-1916) — германский генерал-фельдмаршал, с октября 1915 г командовал 6-й турецкой армией. Кут-эль-Амара была окружена турецкими войсками 7 декабря 1915 г. фон дер Гольтц умер в апреле 1916. Халил был назначен на его место 20 апреля 1916 г 29 апреля. Кут-эль-Амара пала после 147-дневной осады.

41. Кепрюлюлю Кязым — в 1915 г. командир 37-й пехотной дивизии, руководил подавлением самообороны в г. Ван.

42. Чобанлы Джевад (1870-1938) — турецкий генерал, командующим 4-й, а затем 8-й армиями.

43. Рахми-бей — вместе с Талаат-беем руководил тайной организацией младотурок — Османским обществом свободы, масон.

44. Хюсейн Кадри — член ЦК Комитета «Единение и Прогресс», масон.

45. Погос Нубар (1851-1930) — сын Нубар-паши, выдающегося государственного деятеля Египта (1825-1899). Основатель Всеобщего армянского благотворительного союза, действующего по настоящее время.

46. Арам — врач по специальности, возглавил самооборону города Ван. Хотя большинство защитников составляли старики, женщины и дети, они, несмотря на большие потери, отбили все атаки «гамидие» и регулярных частей и удержали город до подхода русских войск. Были спасены от уничтожения около 200 тысяч мирных жителей. Настоящая фамилия Арама — Ованесян (С. А.).

47. Андраник Озанян (1865-1927) — герой армянского народа, возглавлял самооборону армян в 1894-1896 гг. и 1902-1904 гг., командир Первого добровольческого отряда Кавказской армии в годы Первой мировой войны, генерал-майор русской службы.

48. Рамкавары — армянская Конституционная трудовая партия. Оформилась в 1906 г.

46. Гнчаки — Социал-демократическая гичакская партия. Основана в 1887 г.

50. Дашнакцутюн — Армянский революционный союз. Основан в 1890 г.

51. Гузе Феликс — германский подполковник, начальник штаба 3-й армии.

52. Сект (Seeckt) Ганс фон (1866-1936) — германский генерал, начальник Генерального штаба Османской империи.

53. Т. е. Мраморного моря.

54. Руми, Джалалиддин (почетное имя — Моулеви, или Мовлеви), (1207-1273) — фарсиязычный поэт, мистик.

54а. Turbe — Гробница, усыпальница (тур.)

54б. Han — постоялый двор (тур.)

55. Осман Нури Гази – турецкий генерал и военный министр. В русско-турецкую войну 1877-1878 гг. прославился упорной обороной Плевны. Султан даровал ему титул «гази» — «победоносный».

55а. Вперемежку (фр.)

55б. Ближневосточное меню (фр.)

56. Анахит — у армян богиня-мать, богиня плодородия и любви.

56а. Лыжники (англ.)

57. Махмуд Кямиль-паша — генерал турецкой армии, заместитель военного министра, затем командующим 2-й, а впоследствии 3-й армиями.

58. Хафиз Хаккы-паша Дамад — турецкий генерал, до начата 1915 г. помощник начальника Генерального штаба, затем командующий 10-м армейским корпусом и короткое время командующий 3-й армией.

59. Саладин (европейское искажение имени Салах-ад-дин — «благо веры») — (1174-93). Саладин захватил Иерусалим 2 октября 1187 г. Айюбиды (или Эйюбиды) правили в конце XII-XIII вв. в Египте, Сирии, Месопотамии, Южной Аравии.

60. Джевдет-бей — зять Энвер-паши, вали Ванского вилайета. «Прославился» своими зверствами по отношению к армянскому населению.

(пер. М. Аракелова и В. Зайцева)
Текст воспроизведен по изданию: Рафаэль де Ногалес. Четыре года под полумесяцем. М. Русский вестник. 2006

© текст - Аракелов М., Зайцев В. 2006
© сетевая версия - Трофимов С. 2020
© OCR - Валерий. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 2006