ЛЕНДЕР Н.

ПОЕЗДКА В ЦАРЬГРАД

I.

В море.

Пароход русского общества пароходства и торговли "Королева Ольга" отходил из Одессы прямым александрийским рейсом. Этот рейс — самый удобный путь в Константинополь: пароход, выходя из Одессы утром в 10 час., идет до Константинополя вместо обычных 36, только 28-29 часов и входит в Босфор на другой день после полудня.

"Королева Ольга" — большой, комфортабельный пароход, один из лучших на Черном море. Тихая солнечная погода ясного мартовского дня обещала нам благоприятное плавание. На пароходе, как водится, была обычная пестрая толпа международной разноязычной публики, всегда курсирующей на линиях ближнего Востока: греки, турки, французы, но больше были все греки, направлявшиеся в Константинополь и в Пирей — афинский порт. Русских была малая горсточка: ехал из Одессы вновь назначенный русским агентом в Македонию (реформа турецкой жандармерии) генерал Шостак, семья одного одесского доктора, предпринявшая путешествие в Александрию, и пишущий эти строки. Вот и все русские...

В одиннадцатом часу утра пароход вышел из одесской гавани в открытое море; на горизонте стали постепенно исчезать очертания берегов Одессы. Кругом в блеске солнечного дня мерно плескалась тяжелая синевато-серая зыбь... В воздухе было очень свежо и только на солнечных пригревах распространялась приятная теплота.

В половине двенадцатого на пароходе прозвонили к завтраку. Все небольшое общество пассажиров спустилось в изящную, со вкусом обставленную кают-компанию, в которой на первом плане красовался портрет греческой королевы Ольги Константиновны, именем которой назван пароход.

Всех пассажиров, русских и иностранцев, было человек [315] тридцать. Мы расселись за двумя столами на привинченных полукруглых, очень удобных кресельцах. Другие столы, стоявшие рядом, пустовали.

Председательское место занял капитан парохода, мой старый знакомый по прежним путешествиям в Турцию и Анатолию — Илья Федорович Индиев. Десять лет тому назад мы плавали с ним на маленьком пароходе "Император Александр II", посещая разные турецкие порты побережья Малой Азии.

— Давно я не видел вас, — говорит мне капитан, — Вы, кажется, первый раз идете со мной в Константинополь.

— Да, — отвечаю, — давно не был на Востоке... Надеюсь увидеть много нового...

В кают-компании завязывается общий разговор.

От генерала Шостака мы узнаем, что его резиденцией будут Салоники, куда он направится вместе с состоящими при нем лицами после кратковременного пребывания в Константинополе.

Табль-д’от на морских пароходах всегда вносит много оживления в однообразие морских поездок. Завтрак проходит в разговорах. Когда после завтрака мы вышли на палубу, то от Одессы не осталось уже никаких воспоминаний. Одно безграничное море стелется от края до края. Через час, полтора, показывается справа от нашего пути маленький одинокий островок Фидониси или Змеиный, когда то принадлежавший России, а ныне румынский. Островок этот совершенно необитаем. На пустынных его пригорках высится только одинокий румынский маяк, откуда по вечерам светит короткими вспышками огонек, предупреждающий идущие суда о существовании этого одинокого скалистого бугорка суши.

Ночью пароход немного покачало, а на утро в блеске весеннего дня опять открылась знакомая картина необъятного морского простора, изборожденного небольшою зыбью от ленивого ветерка.

Около двух часов дня пароход входил в Босфор. Впереди выглянула зеленая лента турецких берегов. Справа на европейском берегу виднелись турецкие укрепления, частью заброшенные, турецкие казармы, маяк Румели-Кавака, слева стояли на рейде парусные суда. На гористом азиатском берегу тоже красовались казармы, укрепления и турецкий сторожевой пост Анатоли-Кавак. Я с приятностью заметил здесь новые изящные турецкие постройки для портовой стражи. Десять лет тому назад кроме старых лачуг тут ничего не было. С вершины холма смотрели знакомые развалины генуэзских башен. В Анатоли-Каваке прибывающий в воды Босфора пароход получает практику.

За получением практики съездил на пароходной шлюпке на берег третий помощник капитана. Он скоро вернулся на пароход. Шлюпка с матросами была быстро поднята на палубу и пароход двинулся к Константинополю. [316]

Потянулась знакомая картина приветливых берегов Босфора. Ранняя пора весны, однако, давала знать себя. На береговых холмах был только молодой ковер травы, деревья вследствие холодов еще стояли без листьев, только туи и кипарисы стояли в зеленом уборе. Отсутствие листвы, прозрачность рощ и садов умаляли красоту берегов Босфора.

Справа тянулись дачи турецкой и греческой аристократии, пока еще необитаемые. На холмах европейской стороны показался Буюк-Дере с белой дачей русского посла, зданиями Австрии и Америки, дальше выглянула Терапия с летними резиденциями представителей Франции, Англии и Италии. На азиатском берегу показался знаменитый Бейкос, где находится камень, напоминающий о прибытии на берега Босфора русских войск в 1833 году. Бот знаменитый Румели-Гисар, где красуются величественные развалины древней крепости Магомета II, построенной за год до взятия Константинополя в 1452 году. Громадные зубчатые башни замка долго провожают вас, смотря с прибрежных вершин. С другого берега выглядывает Анатоли-Гисар, а впереди виден Бейлер-бей, дворец с мечетью, и Топхане. На пологих холмах, окутанных зеленью дворцовых рощ, выглядывает издали Ильдиз-Киоск, — резиденция нынешнего султана, под ним внизу у воды Чараган. Впереди уже ясно показалась вся панорама величественного Стамбула, раскинувшегося на пологом холме с поднятыми к небу минаретами мечетей. Мы проходим мимо пышного дворца Долма-Бахче, задумчиво смотрящегося в воды Босфора и словно любующегося своим великолепием.

Через несколько минут пароход попадает в самое живое, кипучее место Босфора. Около пристаней Галаты снуют бесчисленные суда, каики и катера, разлетаясь, точно мухи, во все стороны. Тут самое пекло той международной сутолоки и тесноты, которая с годами так быстро увеличивается на Босфоре.

Изворачиваясь среди бесчисленных встречных и поперечных судов, наш пароход идет малым ходом и, наконец, отдает якорь на почтительном расстоянии от галатского берега. В одну минуту он окружен турецкими лодочками, прибывшими в чаянии заработков от пассажиров. На палубу входят насилыцики вещей, турки и греки, проводники, коммиссионеры гостинниц. Несколько пассажиров спускаются по трапу и переправляются на берег. Навстречу мне выходит генерал Шостак, переодетый уже в статское платье, которое сверх ожидания несколько даже молодит его. Черномазый кавас в феске, в красивой, накинутой на плечи мантилье, с громадными черными усами, стоит на палубе и ожидает распоряжений генерала. Многие пассажиры не спешат покинуть пароход и любуются панорамой Царьграда.

С палубы парохода открывается в это время вид во все стороны. Торговая Галата вся перед вами, увенчанная старой [317] галатской башней; слева смотрит на вас Стамбул. На воде поднимается характерная башня Леандра; с высот Скутари глядит затейливое здание с башенками турецкой медицинской школы. Вдалеке, на краю Мраморного моря, виден Хайдар-Паша — исходный пункт нынешней германской железной дороги в Анатолию; дальше Кадыкиой... Мраморное море словно еще не проснулось: окутанное густым облаком голубых испарений, оно кажется, спит еще зимним сном.

II.

Русский угол в Константинополе.

Минувшей зимой, когда я был в Петербурге, — один из знатоков русского дела и русских отношений на ближнем Востоке говорил мне:

— Обратите внимание, что в Константинополе не менее 400,000 православных; нз них значительная часть славян, оставленных на произвол судьбы, находящихся вне всякой опеки и заботы. Эти славяне — черногорцы, болгары, сербы, живут на Босфоре, как настоящие парии человечества.. Это происходит потому, что в Константинополе нет русского и славянского центра, хотя есть германские центры. Побывайте в Константинополе, в русском посольском госпитале, — продолжал мой собеседник. — Там есть осведомленные русские деятели, которые подробно познакомят вас с настоящим положением на Ближнем Востоке. Посетите болгарского экзарха Иосифа и побеседуйте с ним о турецко-болгарских отношениях. Этот передовой и чуткий человек в данном вопросе может осветить вам всю правду и выяснить многие детали.

Я вспомнил эти слова, как только вступил на берег Царьграда. Русский угол в Константинополе, которым является русская Николаевская больница, очень интересовал меня. Эта больница, хотя и небольшое, но прочно созданное русское дело, чрезвычайно симпатичное для нас в международной обстановке современного Царьграда. Больница стоит на собственной земле, принадлежащей русскому правительству. Это обстоятельство особенно много значит, так как показывает живучесть этого дела. Николаевская больница основана была в семидесятых годах по мысли бывшего русского посла в Константинополе, генерал-адъютанта графа Игнатьева. Граф Игнатьев хорошо понимал всю важность существования в Царьграде больницы, которая могла бы давать приют нашим больным соотечественникам, а также родственным нам по религии и крови славянам Балканского полуострова. Среди константинопольского населения много славян, постоянно живущих в Царьграде: другие приходят сюда на заработки из Македонии, Албании [318] и Черногории. Еще в 1869 году был открыт сбор добровольных пожертвований на больницу, как в России, так и среди русских подданных, живущих в Турции. Подписка дала за четыре года 39,000 рублей. Покупка подходящего участка земли сопряжена была с большими затруднениями. Надо заметить, что в Константинополе, как и в других городах Турции, значительная часть земельной собственности принадлежит мечетям или находится в тесной зависимости от них. Эти земли — так называемые вакуфы. Первый купленный для больницы участок оказался по соседству с тэкие — монастырем дервишей. Явилось опасение возбудить неудовольствие мусульман устройством европейского госпиталя с больничной церковью. Граф Игнатьев хлопотал у Порты о замене купленного участка земли другим участком соответствующей ценности. В 1873 году состоялось соглашение, в силу которого Порта оставила ранее купленный посольством участок за собой и уплатила русскому посольству пять тысяч турецких лир для приобретения нового участка. Новый участок был больше первого и имел деревянный дом, в котором в первый год и помещалась больница. В том же 1873 году император Александр II разрешил отпустить 130 тысяч франков для русского госпиталя. Под председательством графини Е. Л. Игнатьевой и при участии О. Д. Нелидовой, С. П. Хитрово, врача посольства В. К. Каракановского и секретаря посольства К. А. Губастова был выработан устав больницы, утвержденный послом. Устав этот несколько раз потом менялся и дополнялся. В последний раз он был изменен в 1898 году. По уставу своему константинопольская русская больница состоит под главным попечительством Императорского посла; ему подчинена вся больничная администрация. Больницей заведует комитет из русского генерального консула, первого секретаря посольства, врача посольства, старшего врача больницы и одного члена по назначению посла. Председательствует в комитете генеральный консул или один из членов комитета по назначению посла. Комитет рассматривает отчеты больничной кассы, которою заведует один из членов комитета, и разрешает все вопросы, касающиеся управления больницы и ее благоустройства. Протоколы комитета утверждаются послом.

Таковы условия существования русской больницы.

В первый же день по приезде в Константинополь я был в этой больнице. Заручившись рекомендательным письмом от моего старого знакомого в Царьграде И. И. Чайковского к старшему врачу больницы В. П. Щепотьеву, я отправился из Галаты по знакомому подземному тоннелю в Перу, верхнюю европейскую часть Константинополя, откуда недалеко до Панкальди, где находится больница,

Извощик-турок привез меня в одну из небольших улиц Панкальди. Панкальди — удаленная часть Константинополя; она раскинулась на вершине горы за Перой. Серые [319] здания больницы смотрят на две улицы, сходящиеся под углом, на третью улицу обращен хорошенький больничный садик, заросший кипарисами, туями, покрытый цветниками.

"Вот он, симпатичный русский угол, детище энергичного русского дипломата?, — подумал я, входя в ворота — двери чистенького, изящного больничного здания.

В. П. Щепотьев, старший врач больницы, один из видных русских людей в Константинополе, предложил познакомить меня подробно с ввереным ему учреждением.

— Видите ли, — говорил мне В. П. Щепотьев, — мы оказываем главным образом помощь бедному люду: русски и паломникам, попадающим в Константинополь на пути к святым местам или обратно, матросам с русских военных стационеров, чернорабочим русского общества пароходства и торговли, русским и черногорцам — грузчикам, лодочникам, а также прислуге и служащим коммерческих пароходов, попадающим в Константинополь. Славянам помощь оказывается безвозмездно. В больнице есть несколько комнат и для состоятельных людей с платою по 40 пиастров в сутки, т. е. по 3 р. 20 к. за содержание, лечение, за уход, словом, за все.

— Сколько больных обыкновенно бывает у вас? — спросил я.

— Сейчас немного: всего 22 человека.

Я поинтересовался, на какие средства содержится больница.

— Субсидирует ли ее русское правительство? — спросил я В. П. Щепотьева.

— Нет, правительство сейчас ничего нам не дает; мы черпаем средства из двух источников: во-первых, на больницу отчисляется сбор, взимаемый по консульствам с паспортов русских подданных, по 75 к. с паспорта, а затем нам, дает средства ластовый сбор с пароходов русского общества пароходства и торговли, приходящих в Константинополь.

Из годового отчета больницы я затем убедился, что доходы от сборов по консульствам на Востоке составляют 3,350 — 3,500 турецких лир. Содержание же больницы требует 4,700 турецких лир в год. Это составляет на наши деньги 30 — 35 тысяч рублей. Недостающая сумма пополняется ластовым сбором. Больница имеет собственный капитал около 200,000 руб., так что проценты с него приносят свыше 8,000 руб. в год.

С теплым любовным чувством обходил я крошечный больничный городок, выхоленный заботливой рукой горсточки русских людей, закинутых в Царьград. Мы прошли с В. П. Щепотьевым в палаты для бедных больных, посмотрели комнаты для привилегированных, посетили церковь. В комнатах для привилегированных на этот раз никого не было, незадолго перед этим в больнице помещался один мой знакомый, русский журналист, тяжело заболевший [320] в Константинополе, ныне поправляющийся. Комнаты уютные, теплые, с большими кроватями, с турецкими диванами и с широкими окнами. Что особенно приятно было заметить — это отсутствие в госпитале той холодной казенщины, которая так бросается в глаза в больничных палатах и госпиталях нашего севера и юга.

В верхнем этаже больницы живет старшая сестра милосердия, сестра Анастасия, одна из состоящих при больнице шести сестер. Сестра Анастасия была раньше на "русских постройках? в Палестине, а затем окончательно поселилась в Константинополе при больнице.

Из помещения госпиталя мы прошли по хорошенькому больничному садику в больничную церковь. В церкви в это время шла панихида, служившаяся по заказу кого-то из членов русского посольства. Маленькая изящного вида церковь украшена прекрасною живописью и имеет чрезвычайно приветливый вид. Чувство нравственного удовлетворения наполняет душу, когда, находясь в этой церкви, вы вспоминаете, что, ведь, это храм в Царьграде. Рядом с церковью — небольшой двухъэтажный дом для причта, а поодаль в особняке, в саду, квартира священника. Я познакомился с этим священником, молодым, весьма образованным человеком, бывшим ранее при посольской церкви в Вене.

Приехав в Константинополь на страстной неделе во время больших церковных служб, я видел переполненые народом греческие церкви, в которые попасть было не мыслимо. Множество греков довольствовались тем, что, столпившись в церковных дворах, смотрели в окна храма. Маленькая русская колония Константинополя имела в это время две церкви — церковь русского посольства, наиболее посещаемую, и больничную.

Из церкви мы поднялись в угловую беседку, устроенную на высоте окружающей госпиталь каменной стены. Отсюда открывался вид на соседние улицы и дома.

Из противоположного двора выходило множество мальчиков.

— Что это за молодежь? — спросил я В. П. Щепотьева.

— Это ученики находящегося рядом с нами армянского училища, — отвечал он, — Училище состоит под покровительством Австрии.

Константинопольская больница имеет собственное хозяйство: образцовую механическую прачешную, кладовые, собственную аптеку и проч. Служащие при больнице, поскольку это возможно в Константинополе, — русские и, за недостатком русских, греки. Старший врач В. П. Щепотьев живет при больнице в главном наружном корпусе, занимая небольшую, приветливо высматривающую квартиру. Интересно упомянуть об образцовой больничной аптеке, снабженной всеми продуктами и материалами и в видах особой предосторожности и чистоты изолированной от внешнего мира. Лекарства выдаются приходящей больничной прислуге через окошко, в аптечную же лабораторию никто не допускается. [321]

Может быть, слишком розовыми красками я описываю русскую больницу в Константинополе, но она была мне невыразимо симпатична, как настоящий, прочный русский угол. Справедливость требует заметить, что наша небольшая больница теряется при сравнении с иностранными госпиталями, — например, громадным германским госпиталем в Константинополе, образцово поставленным.

III.

Европейцы и русская колония в Константинополе.

Константинополь сильно изменился в последние десять лет, украсился новыми многоэтажными домами и шикарными европейскими магазинами. Я говорю о Пере. Азиатская часть — Галата, Стамбул — остались почти нетронутыми; в них та же грязь, что и раньше, те же извилистые, кривые переулки. Grande rue de Pera похожа теперь на улицу Парижа. Перед праздниками ее наполняла густая нарядная европейская толпа в такой мере, что с трудом можно было двигаться по тротуарам. Ехали вереницей элегантные фаэтоны в английской упряжи. Неисправимым остатком старины остались узость улицы Перы, да массы собак, лежащих кучами на углах, поворотах и особенно в прилегающих к Пере переулках. Эти мирные животные, однако, никому не мешают днем; только по ночам они оглашают турецкую столицу неистовым лаем.

Константинополь во многих отношениях и теперь сильно уступает европейским городам: он не имеет ни телефонов, ни электрического освещения (за исключением одной международной гостиницы "Pera Palace?), ни подъемных машин, а в упирающихся в небо многоэтажных домах эти машины были бы очень нелишними. Сохранились во всей неприкосновенности, даже в первоклассных европейских отелях Константинополя, опасные в пожарном отношении крутые деревянные лестницы, ведущие на шестые этажи. Пожарные средства Константинополя, — один сплошной курьез. Вы видите бегущих посреди улицы босоногих простолюдинов и мальчишек, которые несут на руках пожарный насос с висящими рукавами; в этом насосе вся пожарная охрана громадного города с невероятно скученным миллионным населением, со стиснутыми в одну кучу домами. Хорошо еще, что Константинополь щеголяет обильным водоснабжением из прилегающих надежных источников в долинах Босфора, и это водоснабжение никогда не прерывается.

Десять лет тому назад Константинополь имел приблизительно полтора миллиона жителей. Говорю: приблизительно, потому что в точности цифру населения турецкой столицы [322] никто не знает. Пробовали считать, но безуспешно. Оказалось, что беднейшая часть населения совсем не поддается учету, ибо она не имеет ни постояных жилищ, ни квартир. Бедняки живут, как птицы небесные. На окраинах Константинополя находили Диогенов, обитающих в пустых ящиках из-под керосина, в невозможных хибарках, пригодных на первый взгляд только под конуры для константинопольских собак. Но местная беднота продолжает с успехом эксплоатировать доски от керосиновых ящиков для возведения стен своих палаццо. Хорошо еще, когда климат юга щадит бедняка, а то в последние годы и в Константинополе и в Одессе выдаются зимы более ненастные, бурные и суровые, чем зимы севера. На берегах Босфора в жиденьких нетопленных домах приходится очень тяжело; всякое представление о юге в последние зимы здесь пропадает, и злополучные обитатели Царьграда чувствуют себя как бы на северном полюсе.

Со времени армянской резни 1896 года население Константинополя резко уменьшилось. Вместо прежних 1.500,000 душ Константинополь насчитывает теперь 1.000,000 обитателей, главным образом турок, армян и греков, затем идут пестрыми небольшими трупами славяне: болгаре-македонцы, сербы и левантинцы. Именем "левантинцев? называются обитатели Востока, окончательно утратившие свою национальность. Христиан в Константинополе не менее полумиллиона. Значительную часть населения Царьграда составляют испанские евреи и частью русские евреи, эмигрирующие из России. Из иностранцев наиболее сильной и многочисленной группой являются в настоящее время немцы, влияние которых заметно усилилось и при дворе султана. В коллегиях Константинополя профессора немцы, в турецких войсках немцы-инструкторы. Германизация Константинополя, да и всего ближнего востока возрастает с каждым годом; немецкое население Константинополя особенно увеличилось со времени устройства немецкого порта в Хайдар-паша и постройки немецкой железной дороги в Анатолию; расцвели и другие коммерческие предприятия немцев меньшего калибра. За немцами по численности идут французы, англичане, итальянцы, американцы. Русских в Константинополе менее тысячи человек; это преимущественно служащие в посольстве, в консульстве, в русском археологическом институте, в русской николаевской больнице, в коммерческом училище и русских школах и, наконец, в константинопольском агентстве русского общества пароходства и торговли. Не говорю о подворьях афонских монастырей в Галате, так как местные монахи сплошь и рядом турецкие подданные.

Все эти горсточки русских и горсти славян разбросаны по разным концам громадного Царьграда, изолированы друг от друга и не имеют никакого общего, связующего центра и никакого руководящего начала в своей национальной жизни. Оттого, думалось мне, мы и так слабы на ближнем Востоке, что разъединены с тяготеющим к нам славянством. [323]

Между тем у иностранцев, живущих и работающих в Константинополе, есть прочные объединительные центры и деловые и общественные.

Мне пришлось говорить по этому поводу с одним русским деятелем, давно живущим в Царьграде. Он сказал мне:

— Я так понимаю: у иностранцев много общественной инициативы, а мы все ждем инициативы чиновников и без них не двигаемся ни на шаг. Бесспорно, были выдающиеся русские деятели, которые бодро прокладывали дорогу русскому делу в Константинополе. Граф Игнатьев в некоторой мере осуществил идею русского угла в Константинополе, но затем мы не подвинулись ни на шаг. Иностранцы не ждут никакой толкающей их инициативы, ибо у них сильна инициатива самого общества. У нас, русских, нет в Константинополе ни деловых центров, ни даже клуба, а немцы, французы, итальянцы давно имеют здесь свои углы, так сказать, очаги своей общественности. У германцев роль такого общественного центра составляет клуб "Тевтония?, у французов "Унион?, у итальянцев тоже свой союз в виде собрания.

— А славяне не имеют своего центра? — спросил я.

— По причинам политическим они более слабы и разрознены, чем мы, русские, — отвечал мой собеседник, — они ждут более сильной инициативы, конечно, нашей. Надо, впрочем, заметить, что много славян здесь — совершенные бедняки: болгары, сербы. Черногорцы зарабатывают хлеб тяжелым трудом, занимая разные низшие должности, работая в каменоломнях.

— Проявляется ли когда-нибудь единение русского общества в Константинополе? — спросил я. — Пробуждаются ли связи со славянством?

— Первое очень редко и в самых исключительных случаях. Вот, например, теперь, во время русско-японской войны, здешнее русское общество как бы проснулось и мы в короткое время собрали среди русской колонии 40,000 франков на Красный Крест и около 1,000 вещей для военных госпиталей. А связи со славянством дальние бесплодного платонизма не идут и, конечно, очень жаль, что это так выходит.

IV.

Иностранные коллегии и русские школы в Царьграде.

Немцы, англичане, французы, итальянцы, расширяя сферу своего влияния на ближнем востоке, заводят не только центры своей общественности, но и создали в Константинополе целую сеть первоклассных коллегий, в которых пришлая и туземная молодежь воспитывается в известном духе, [324] сообразно взглядам, стремлениям и политическим задачам каждой национальности, прокладывающей себе пути на ближнем Востоке. Среди европейских коллегий Константинополя на первом плане приходится поставить немецкую Burger-Schule — восьмиклассное учебное заведение, воспитанники которого, оканчивая полный гимназический курс, имеют право поступления во все германские университеты. Эта Burger-Schule насчитывает около 300 учеников. Второе место после германской коллегии принадлежит многочисленным в Константинополе французским католическим коллегиям. Их здесь восемь. Это первоклассные учебные заведения; курс в них по большей части восьмиклассный, они имеют около двух тысяч учеников. Затем идут американская школа — Роберт-Колледж, тоже восьмиклассная, очень богатая, прекрасно поставленная, с 200 учениками (Роберт — Коледж пропагандирует протестантизм), английская большая школа для девиц (English scool, восьмиклассная), французская католическая школа для девиц Notre Dame de Sion. Последняя — большое и дорогое учебное заведение, имеющее более 500 учащихся. Все эти школы содержатся на счет иностранных правительств, но есть и большие частные учебные заведения, например, французская школа Madame de Vo с правами правительственной гимназии и вторая подобная же французская школа, оканчивающие которую после официальных экзаменов во французском посольстве получают правительственные дипломы.

Греки и даже турки в отношении образовательных учреждений не отстают теперь от европейцев. Греческих училищ в Константинополе масса. В Фанаре (предместье Константинополя) есть великая патриаршая школа (восьмиклассная), в которой ученики получают капитальное образование после четырехлетних приготовительных классов. Греческая коммерческая школа на острове Халки представляет тоже восьмиклассную гимназию. На том же острове Халки существует греческая духовная семинария, — единственная во вселенском патриархате, куда ученики поступают после пятилетней подготовки в обыкновенных школах как Константинополя, так и провинции. Задача этой семинарии поставлять священников высших степеней и клир во все греческие церкви ближнего востока. Бывали примеры, что ученики этой семинарии поступали и в русские духовные академии. Семинария существует по уставу монашескому, все ученики одеты в рясы. Глава этой семинарии — воспитанник нашей киевской духовной академии, бывший епископ ставропольский. С нынешнего 1904 года курс семинарии увеличен до семи лет. В числе преподавателей семинарии есть профессора, приглашенные из западных университетов. Учеников в семинария в настоящее время 80 человек. Все они, конечно, пансионеры..

Греки имеют в Константинополе прекрасную женскую гимназию с восемью классами и двумя педагогическими курсами для приготовления учительниц в греческие гимназии. [325]

Греческая женская гимназия в Фанаре "Иоакимион" существовала еще во время первого патриаршества нынешнего вселенского патриарха — Иоакима (удалившегося на Афон на целую четверть века, а затем вновь вступившего в управление патриархатом). Иоакимион имеет двести учащихся.

Наконец, необходимо упомянуть о греческом восьмиклассном лицее, существующем в Пере, в котором ведется образцовое преподавание французского языка.

Турки имеют в Константинополе правительственный лицей имени султана (в Галата-Сарай). В этом лицее все преподаватели французы, ученики же всех национальностей. В лицее практикуется обязательное изучение языков турецкого, французского, немецкого, английского и греческого.

На острове Халки находится турецкое морское училище.

Кажется, этот перечень дает достаточно широкую картину константинопольских образовательных учреждений. Что же сделано нами, русскими, в том же направлении? К счастью, можно сказать, что и нами кое-что достигнуто, хотя мы стоим все-таки значительно позади иностранцев.

В 1892 году Императорским послом в Константинополе А. И. Нелидовым на собранные им средства была открыта четырехклассная русская школа, обеспеченная собственным капиталом, который в 1903 году достиг 100,000 рублей. Число учеников этой школы, преимущественно греков, постепенно увеличивается. Теперь их 80 человек. Результат дела удачный. Министерство иностранных дел, по ходатайству нынешнего русского посла И. А. Зиновьева, установило в 1900 году постоянную субсидию школе в размере 6,000 руб. в год. С этого времени школа получила тип коммерческого училища. На должность директора приглашено было лицо с университетским образованием, г. Джакелли, по происхождению грузин. В этой школе теперь пять классов: два приготовительных и три нормальных. Так как школа принимает учеников разных наций, — то приготовительные классы имеют главною целью усвоение учениками русского языка, как теоретическое, так и практическое. С первого нормального класса школа начинает преподавание общеобразовательных предметов, которое ведется исключительно на русском языке по программам средне-учебных заведений. Школа эта имеет несомненную будущность и со временем превратится в гимназию. Пропагандируя русский язык, почти не распространенный на ближнем востоке, школа вместе с тем дает вполне подготовленных к живому, практическому делу юношей, пригодных для занятий по операциям русской торговли на востоке. Ученики этой русской школы рекомендованы русскому обществу пароходства и торговли, как деловые конторщики для агентств общества в Константинополе и других портах. Благодаря поддержке главного агента общества в Константинополе, И. И. Чайковского некоторые ученики этой школы успели уже занять подобные должности. [326]

Кроме этой школы русскими устроена в Константинополе другая маленькая школа, или вернее детский сад для малолетних, преимущественно греческих ребят.

Но на этом, впрочем, и оканчивается вся русская образовательная предприимчивость в Константинополе.

Для полноты картины русского дела в Константинополе нужно сказать несколько слов еще об одном русском учреждении, русском археологическом институте, значение которого постепенно возрастает. Константинопольский археологический институт, находящийся в ведении министерства народного просвещения, как известно, имеет целью производство археологических исследований на ближнем востоке, собирание памятников древности, древних рукописей, статуй и проч. Район его исследований Анатолия, Сирия, Троя. Штат этого учреждения не велик и состоит из профессора-директора (тайн. сов. Ф. И. Успенский), двух секретарей и художника. Археологический институт успел уже составить небольшой музей древностей, находящийся при русском посольстве. Некоторые предметы пожертвованы. Насколько позволяют средства, институтом производятся раскопки. В последнее время ученый секретарь музея г. Лейер выехал с этою целью в Малую Азию в Керасунду. Но средства археологического института не велики: министерство народного просвещения отпускает ему всего 40,000 франков или 15,000 рублей.

Археологический институт помещается в наемной квартире в улице Сакиз-Агач.

Из всех русских начинаний в Константинополе несомненно самым прочным, живучим делом является константинопольская николаевская больница как имеющая и собственный капитал, и собственную землю, а последнее в вопросе о судьбе русских начинаний в Константинополе является самым важным. Археологический институт лишен пока этой главной основы, русские школы тоже довольствуются помещением, предоставляемым им русским посольством; говорят, впрочем, что земля для школы будет приобретена в самом скором времени. Условия существования в Константинополе русских учреждений могут меняться в зависимости от взглядов наших представителей в турецкой столице, но николаевский госпиталь является, можно думать, уже на вечное время памятником русского творчества в Царьграде).

Турецко-болгарский конфликт.

Хотя русско-японская война и приковала к себе исключительное внимание европейского общества, но турецкко-болгарский конфликт все-таки не переставал быть крупною политическою злобою дня на ближнем востоке. Все нации, начиная от России и Австрии и кончая маленькими [327] государствами Балканского полуострова, интересовались исходом турецко-болгарской борьбы за Македонию. Македонский пожар вызвал совершенно исключительное патриотическое движение в болгарском народе. Затих ли теперь этот пожар? Да, как будто затих, но встревоженные чувства болгар вполне успокоятся только тогда, когда исчезнут причины, породившие это движение, предводителями и участниками которого были многие представители болгарской интеллигенции.

Я беседовал в Константинополе с некоторыми передовыми людьми из болгарской среды. Эти деятели рисовали приблизительно такую картину.

Турция делает все, чтобы задавить Македонию. Вы помните недавние факты. Там разрушали дома, убивали людей, бесчестили женщин. Каждая деревня в течение 20 — 50 дней оставалась в руках турецкой регулярной армии. В этих деревнях до сих пор ужасающие следы разгрома. Можно сказать, не сохранилось камня на камне. Весь этот разгром был главным образом летом, когда болгарские семьи были беспомощны, так как мужское население находилось в отсутствии. Поток разрушения охватил нашу страну без особого повода, если принять в рассчет, что восстания местами почти не было. Например, в округе Костуржском, который наиболее пострадал, восстанцев насчитывалось только 150 — 200 человек, но туркам этого было достаточно, чтобы разгромить и разорить округ. Деревни подвергались сожжению и уничтожению, как говорят в народе, по указанию греческого митрополита, имеющего резиденцию в городе Костурже (Кастория в Монастырском вилайете, близ сан-стефанской границы Болгарии). Этот митрополит, по отзывам народа, много зла сделал болгарам. Три деревни, которые признавали греческого митрополита, остались нетронутыми, остальные были беспощадно сожжены. Греческое духовенство в Македонии играло вообще некрасивую роль: его клеветы и доносы на болгар и вызвали, можно сказать, этот поток турецкого разрушения. До пятисот человек македонских болгар были прошлым летом арестованы и посажены в тюрьму при турецком министерстве полиции. Турки всячески обессиливали македонских болгар. Масса болгарских эмигрантов уходила из Македонии, особенно из Адрианопольского вилайета, в Болгарию и только бегством спаслась от турецких тюрем. В Софии, в Бургасе, Варне правительство подсчитало до 4000 человек эмигрантов. Захвачена была масса интеллигентных болгар: учителей, священников, коммерсантов. Хватали их в Монастыре, Ускюбе, Салониках, где только предполагалось участие наше в восстанническпх комитетах. Турки отрывали людей от занятий, от службы. Таких арестованных интеллигентных людей мы насчитывали до 1800. Не знаю, сколько было утопленных с камнем на шее. Болгар, арестованных в Константинополе, потом стали отправлять на родину, но что они нашли на родине? Сплошное разорение и полную [328] беспомощность. Болгарские повстанцы сейчас самые несчастные люди: им негде голову приклонить. Во всех местах восстания вопиющая нужда и нищета. Мы умираем с голоду, а о том, чтобы восстановить разрушенные дома, и думать нечего.

— Скажите, — говорил я, можно ли считать болгарское восстанническое движение прекратившимся? Маленькие вспышки, как будто еще прорываются то там, то здесь.

— Да, оно затихло. Но имейте в виду, — ведь это не было движение злой воли, это не был заговор, это был только общий подъем давно зреющего народного чувства. Вы знаете, что заветная мечта нашего народа — воссоединение Болгарии с Македонией. Эта мечта вдохновляла передовых людей народа, вдохновляла учителей в Македонии и комитеты. Таким образом отдельные лица не причем, само собою росло повстанческое движение. По всей Македонии распространилось сознание важности этого движения, популярность его росла с каждым часом. У нас была надежда на внимание и поддержку Европы; это, к несчастно, не осуществилось. Могут ли, однако, заглохнуть в душе народа всем понятные, всем дорогие идеалы? Повстанческое движение, можно поручиться, не возобновится там, где оно было в прошедшем году, — но нельзя ручаться, чтобы оно не заявило о себе в новых местах, где есть тоже люди, преданные идее и где запасы сил не надорваны отчаянной борьбой

— Иные удивляются, — говорил я, — что болгары смотрят на Македонию, как исключительно на свою болгарскую область. Говорят, что в Македонии, кроме болгар, много и другого населения, которое может не разделять болгарских идеалов.

— Вот относительно этого все ошибаются, — горячо заговорил мой собеседник. — Из полуторамиллионного населения Македонии более одного миллиона болгар. Остальные — турки, греки и небольшая горсточка сербов. Другие народности в Македонии составляют каплю в море. Правда, в городах много греков, может быть, больше, чем болгар, греческие школы всегда на виду... Но это греческое преобладание не везде, а деревни Македонии — это одно сплошное море болгар. Могу вас уверить, что вся масса населения в вопросе автономии единомышленна и идет на встречу нам...

— Ну, а как смотрят на это дело сербы?

— Сербия в этом вопросе держит себя замечательно тактично. Разумеется, у нее тоже есть свои планы и она весьма желала бы сделать Македонию сербской провинцией, но вы знаете, как далеко от мечтаний до осуществления подобного плана.

— Идет Турция ли на уступки?.. Освобождает ли она заключенных? Отменяет ли теперь разные стеснения?..

— Вчера, 16 апреля (нов. ст.) первый болгарин был беспрепятственно пропущен с константинопольского вокзала. Это в своем роде событие. А относительно освобождения задержанных и арестованных турки не торопятся. [329]

— Можно ли рассчитывать, — продолжал я, — что при известных уступках со стороны Турции ожидаемое соглашение будет прочным, надежным?

— Изволите видеть, я всегда задавался вопросом, почему отношение турок к болгарам не таково, как к румынам, грекам. И вот пришел к какому заключению: это происходит только потому, что болгарское население составляет подавляющее большинство в Македонии, турки видят в болгарах опасный для своего господства в Македонии элемент. Примите во внимание, что болгары имеют еще другие преимущества, которые поперек горла туркам: это родство болгар с Россией, память об освободительной войне 1877 года и другие, более ранние воспоминания. В соглашении, о котором вы говорите, мы готовы на многое. Мы хотим только, чтобы возвратили наших эмигрантов, спасавшихся от турецких тюрем, чтобы их допустили на родину и дали возможность заняться им своими делами. Затем мы добиваемся самой простой и понятной вещи: более гуманного отношения Турции к болгарскому населению, к болгарским школам, к учителям, к духовенству, дабы не повторялись те незаслуженные ужасы, которые имели место в прошедшем году.

— При выполнении этих условий, договор Болгарии с Турцией ответит желаниям болгарского народа?

— Да, пока можно помириться и на этом, если нельзя рассчитывать на широкие реформы. Об автономии Македонии говорить не приходится. Дай Бог, чтобы турецкая власть вчиталась только с каким-нибудь действительным контролем и надзором Европы.

— Кажется, и это осуществится, — заметил я. — Вот вам для начала реформа турецкой жандармерии.

— Конечно, это дает некоторую надежду на лучшее будущее, но Турция, ведь, изобретательна: она всегда выдумывает разные комбинации, поправки. Вот если бы все исполнилось в том виде, как реформы проектированы были в начале. Тогда другое дело...

VI.

У экзарха болгарского Иосифа.

На следующий день после этой беседы, мне была назначена аудиенция у главы болгарской церкви — экзарха Иосифа. Последний живет в Константинополе, имея постоянные сношения с турецким правительством, и, так сказать, соединяет главенство над воссоединенной и невозсоединенной Болгарией, т. е. Македонией, которая вполне подчинена ему, как в церковном (в Македонии нет синода), так частью и в светском отношении (по делам, имеющим отношение к церкви). В ведении экзарха находится [331]

назначение митрополитов, церковные вопросы, школы, дела о наследствах и некоторые судебные дела. В болгарском синоде, по положению, председательствует экзарх, но он назначает себе заместителя из числа синодальных архиереев. Синод, конечно, мог бы собираться и под личным председательством экзарха в Константинополе, но турки этого безусловно не допускают.

Экзарх Иосиф — второй экзарх Болгарии со времени учреждения экзархата. Первый экзарх, Анфим I, виддинский архиепископ, был выбран в 1872 году. Учреждение экзархата дало Болгарии национальную церковь. Первый экзарх тоже жил в Константинополе.

Нынешний экзарх Иосиф занимает этот пост с 1876 года, т. е. в течение 27 лет. Он воспитанник французского константинопольского лицея в Бебеке, затем он окончил юридический факультет в Париже, после чего принял духовное звание.

Экзарху Иосифу 64 года.

По своему положению он стоит в центре совершающейся борьбы греческого духовенства с независимостью преданной экзархату болгарской церкви. Греки, желая подчинить болгарскую церковь вселенскому патриархату, находят в этом отношении полное сочувствие и поддержку со стороны Турции; у последней создалось замечательно дружелюбное единение с греками после недавней греко-турецкой войны. Общими усилиями турки и греки давят болгар. После восстания в Македонии, турецкое правительство совместно с греками стало особенно энергично проводить идею подчинения вселенскому патриарху городов и деревень Македонии, добивающихся церковной самостоятельности.

Для свидания с болгарским экзархом Иосифом я выехал в константинопольское предместье Ортакей — весьма оживленное и связанное с Перой постоянным движением экипажей и конок. Здесь на пригорке в одной из боковых улиц находится красивый двухъэтажный дом с мраморной лестницей. В этом доме канцелярия экзарха, а через улицу еще более красивый двухъэтажный дом с садом. В этом доме живет сам экзарх.

Секретарь экзарха, бывший редактор софийского "Церковного Вестника?, Дмитрий Мишев (у болгар нет отчества), предуведомленный о моем посещении, любезно проводил меня в квартиру экзарха и сказал обо мне его блаженству. Экзарха величают "ваше блаженство? или "Mons Signor?. Через минуту сам экзарх, высокий, полный пожилой человек в черной рясе, показался у открытой двери и попросил меня войти в кабинет.

Мы сели. Через несколько минут нам подали кофе.

— Мне передали вчера, — сказал экзарх по-французски, — что вы желали беседовать со мною. Позвольте вас однако предупредить об одной мелочи. Не придавайте нашей беседе непременно характер интервью. В прошедшем году меня [331] посетил корреспондент одной большой русской газеты, который, вероятно, сам того не желая, доставил мне некоторые хлопоты. Вероятно, он слишком сгустил краски нашего разговора, и турецкое правительство обратилось ко мне с запросами по поводу его статьи. Мне пришлось отвечать, что совершенно не входило в мои планы, когда я вел беседу с русским корреспондентом. Я охотно познакомлю вас с положением минуты, разъясню, что вы пожелаете, но в теперешних условиях мне было бы желательно не подавать повода ни к каким недоразумениям.

Хотя экзарх Иосиф и стоит в центре борьбы за болгарскую церковь, которая волнует умы и сердца передовых людей Болгарии, но его настроение, его лицо, его глаза и вся его спокойная и солидная фигура дышат уравновешенным спокойствием. Он говорит с тем философским хладнокровием, которое обличает в этом человеке терпеливого борца за идею. Экзарх владеет русским языком, но сильный болгарский акцент мешает понятности его речи, поэтому экзарх охотно переходит на французский язык.

— Вы спрашиваете, — говорил экзарх, — чего бы мы желали от Турции? Мы желаем и добиваемся очень немногого, — таких условий для болгарского народа, при которых можно было бы жить и существовать. В этом только и заключается сейчас вся наша политическая программа. Пусть в Македонии будет турецкий правитель, но под контролем Европы. Необходимо прекратить насилия, убийства и грабежи. Надо обеспечить болгарскому населению безопасность, неприкосновенность жизни и имущества. Согласитесь, что запретного и невозможного в этом ничего нет, а ведь народ этого только и желает; интеллигентное общество одинаково добивается только осуществления этих простых вещей.

— В церковном отношении Турция, кажется, стремится подчинить Македонию греческому вселенскому патриархату? — говорил я экзарху.

— Влияние греков очевидно... — отвечал мне экзарх, — но это влияние чуждо болгарскому народному духу, чуждо народной жизни и очень естественно, что болгары тяготеют к своей национальной церкви, желают иметь свое болгарское духовенство, свои болгарские школы. Нельзя игнорировать это естественное историческое влечение народа. Пусть говорят, что в Македонии много греков, но ведь масса населения болгарская, так дайте же ей жить сообразно истории, запросам и потребностям народного духа.

Во время моего свидания с экзархом был на очереди вопрос о турецко-болгарского соглашении. Оно налаживалось. Турция — этот испытанный враг решительных мер ничего особенного не обещала, но постепенно шла на уступки. Болгары настаивали на некоторых пунктах. Состоявшееся теперь соглашение даст передохнуть болгарскому народу после пережитых потрясений, оно вернет в опустелые болгарские дома сотни захваченных и арестованных кормильцев [332] семей. Но разрешит ли это соглашение коренные политические вопросы Македонии, — сказать пока трудно. Турки и греки в своем единомыслии по македонскому вопросу всегда, конечно, будут питать тайное желание обезличить Македонию, задавить ее самостоятельность и стараться эллинизировать Македонию, если не при помощи подчинения болгарской церкви греческому вселенскому патриархату, то путем распространения греческих школ и греческого влияния.

На эту тему мы еще долго говорили с экзархом.

Болгарский экзархат в настоящее время — единственный оплот болгарской самостоятельности в Македонии, единственная поддержка национальной болгарской церкви. Светского объединительного центра ни Болгария, ни славянство на ближнем востоке не имеют, и, конечно, от этого проигрывают все, кто близок славянству.

VII.

Германский порт в Хайдар-паша и германская железная дорога.

Я уже говорил о заметном усилении немцев в Константинополе и возрастающем немецком влиянии на ближнем востоке. Присутствие немцев сказывается и в повседневней будничной жизни Царьграда. В немецком отеле, где вы живете, немецкие деловые вояжеры самые многочисленные из всех наций Европы. В ресторане отеля чрезвычайно оживленное немецкое общество заседает за отдельным большим столом, составляя как бы немецкую колонию среди присутствующей тут же пестрой международной публики: последняя маленькими группами ютится по сторонам за квадратными столиками. Немецкую речь вы часто слышите в общественных местах Константинополя и на пароходах, курсирующих по Босфору.

Чтобы взглянуть на апофеоз немецкой предприимчивости на ближнем востоке, я совершил маленькую поездку по анатолийской железной дороге.

Пароходы в Хайдар-Паша отходят несколько раз в день от пристани у нового моста, идущего из Галаты в Стамбул через Золотой Рог. Эти небольшие пароходы всегда переполнены публикой, едущей в дачные окрестности Царьграда. Пароходы дают отличный доход. По условию, заключенному немцами с пароходной компанией, некоторые пароходы уже перешли в немецкие руки.

Небольшой пароход, на котором я выехал, изобиловал разноязычной публикой. Внизу в закрытом помещении сидело много важных турок в фесках, армян и армянских семейств, занимавших обширные продольные диваны. Наверху на палубе была публика попроще. Пароход зашумел и побежал по Босфору к еле видневшимся вдали [333] берегам Мраморного моря. На повороте мы увидели разбившийся у берега какой-то английский пароход, который, глубоко затонув кормою, держал над водой свою носовую часть, обе мачты и трубу. Пароход находится в таком положении уже несколько месяцев, но он так своеобразно стоит у берега, что никому не мешает, и его не убирают.

Наш пароходик, пыхтя, как самовар, с каждой минутой приближался к анатолийскому берегу. Расстояние от нового моста до Хайдар-паша было пройдено в полчаса.

В блеске солнца развернулась перед нами такая картина. На воде, на некотором расстоянии от берега Анатолии поднимался красивой, стройной линией насыпанный из камней волнорез с маяками, приспособленными для электрического освещения. У пристаней стояли три океанских парохода, на первом плане немецкий "Миллос?. На берегу виднелось изящное здание железнодорожной станции, от которой тянулись вдаль ряды вагонов.

Печать немецкого благоустройства лежала на зданиях, на вагонах, и только резким диссонансом с этой немецкой обстановкой являлись железнодорожные служащие, пока исключительно турки. Восточные физиономии в фесках показывались и на станции, и в поездах.

Я попал в какой-то дачный поезд, отходивший в путь через несколько минут по прибытии парохода. Вагончики были маленькие, — тесные, но новенькие и нарядно обставленные. Публика, ехавшая в ближайшие дачные места, была налегке, без багажа. По этой дороге ходят и большие поезда: в глубь Анатолии, в Конию уже ездит много коммерсантов. Турецкая и греческая публика, населяющая предместья Царьграда, очень признательна немцам за железную дорогу, создавшую удобное сообщение с хорошенькими уголками, лежащими на азиатском берегу Мраморного моря.

Поезд, стуча и вздрагивая, быстро пролетал однообразные станции. В конце марта эти станции выглядели еще довольно уныло; показалась только свежая травка, но деревья стояли голые с еле пробивающимися почками; весь красивый зеленый летний пейзаж дачных садов совершенно отсутствовал.

На станции Бифиркацион я вышел из поезда и взял экипаж, поехав к берегу Мраморного моря в дачное местечко Мода-Бурну. В Мода-Бурну и во всех прилегающих летних резиденциях царьградцев, население пестрое: турки, греки, европейцы. Где вы видите решетки в окнах домов, — там наверное живут турки; комнаты с решетками предназначены для дам гарема. Таких домов попадалось на пути много, но три четверти их были необитаемы, так как ни турки, ни иностранцы вследствие холодной погоды не торопились еще переезжать на дачи.

Мода-Бурну — мыс, с которого открывается красивый вид на Мраморное море. Вдали на мыске противоположной стороны Ирский маяк. Изборожденное мелкою зыбью Мраморное [334] море имело холодный серовато-бирюзовый цвет без всякого намека на тот нежный изумрудный оттенок, который так очарователен на нем в летнее время.

На берегу стоит здесь небольшая гостинница "Мода-отель", функционирующая и в зимние месяцы. Сидя на прибрежной площадке отеля за расставленными столиками, немногочисленная весенняя публика пьет немецкое пиво и любуется английскими велосипедистками, выписывающими на послушных велосипедах мудреные вензеля.

VIII.

Русская торговля в Константинополе.

Константинополь, как огромный порт, стягивает к себе всю торговлю ближнего Востока. Константинополь не имеет собственной развитой промышленности, ни фабрик, ни заводов, а потому он потребляет массу европейских и, между прочим, русских произведений. Сюда ввозится много иностранной мануфактуры, главным образом австрийской, а также немецкой, английской, которые так наполнили рынок, что для русской мануфактуры не оказывается места. Но это еще не значит, чтобы русская торговля в Константинополе была совсем ничтожна.

Я интересовался вопросом, делает ли какие-нибудь успехи русская торговля в Царьграде, и беседовал по этому поводу с русским консулом П. Е. Панафидиным, который сказал мне:

— Русская торговля, к счастью, растет. Представьте, в последние десять лет наша торговля с русским югом и вообще с Россией возросла на 25%. Но Константинополь является рынком лишь для ограниченного числа русских произведений: мука, сахар, керосин сюда идут с успехом. В отношении этих товаров русская торговля в Царьграде, мне кажется, имеет серьезную будущность.

Надо заметить, что Константинополь не только пункт широкого потребления иностранных товаров, но и пункт скопления транзитных грузов и их групировки; эти грузы из Константинополя расходятся по всем областям ближнего востока. Константинополь передает также на все тяготеющие к нему пути грузы Анатолии. Собственный вывоз Константинополя исчерпывается овощами, фруктами и свежей рыбой. Англия посылает в Анатолию свою мануфактуру, а получает оттуда орехи, шерсть, фасоль и ореховое дерево. В Константинополь, кроме мануфактуры, идет из Англии масса железа.

Русская торговля с Константинополем ведется главным образом морским путем через Одессу при помощи учащенных рейсов Русского общества пароходства и торговли. Русскому пароходству приходится вести здесь ожесточенную борьбу, благодаря непомерно усиливающейся конкурренции [335] иностранцев; последние стараются связать Константинополь собственными пароходными линиями даже с русскими портами.

Главные по размерам работы пароходства на ближнем востоке: компания Пакэ, содержащая рейсы в Анатолию, в Марсель и в наши порты Батум, Новороссийск, Поти, и немецкая Левантийская компания. Эти две компании отлично работают. За ними следуют Австрийский Ллойд, французская компания "Messageries Maritimes?, итальянская Флорио Рубатино, греческие Курджи, Панэлленик, Элленик и турецкое Максусэ. Максусэ — правительственное пароходство; оно, как детище турок, пользуется особым турецким покровительством, рейсы его раскинуты по всем углам ближнего Востока: пароходы ходят в Мраморное море, в Анатолию, в Сирию. Максусэ по силе возможности всем понемногу гадит. Предприятие это прибыльное, но бесконтрольное: обильные доходы Максусэ в значительной мере обогащают частные карманы дельцов, пристроившихся к этому делу.

Пароходство Максусэ замечательно, между прочим, тем, что при помощи его турецкое правительство оказывает особые милости мусульманам. Обыкновенно два-три парохода в год с правоверными отправляются от имени султана в Джедду, причем иногда султан перевозит мусульман бесплатно. Этим обстоятельством пользуются разные иностранные агенты для завлечения в Константинополь русских мусульман; последним агенты обещают бесплатный проезд. Конечно, два-три парохода не могут вместить всех жаждущих поклонения святыням Мекки, и эти обещания агентов и маклеров имеют целью только привлечь как можно больше мусульман на иностранные пароходы, зарабатывающие на паломнических операциях громадные деньги.

Кроме Максусэ, существует еще очень доходное турецкое акционерное пароходство Шеркет-Хаийрье, совершающее рейсы по Босфору. Большая часть акций этого пароходства принадлежит семье султана и его приближенным.

Благодаря сильной конкуренции между пароходными предприятиями, морские фрахты в последнее время упали почти вдвое (с прежних 40 франков на 20 франков); обороты иностранных пароходств уменьшаются. Не блестящи, конечно, дела и русского пароходства, с которым на анатолийской линии ожесточенно конкурируют греки, а на александрийской египетское пароходство Хедивье под английским флагом.

Необходимо еще упомянуть о румынском пароходстве, открывшем в последние годы (лет восемь назад) регулярное ускоренное сообщение (два раза в неделю) между Константинополем и Кюстенджи. Небольшие румынские пароходы имеют ход по 18 узлов: они согласованы с железнодорожными поездами константинопольского Orient — Exress’a из Вены и Парижа и с европейским экспрессом от Кюстенджи на Букарест и Будапешт. Эти пароходы принадлежат румынскому правительству, как и железная [336] дорога от Кюстенджи. Во время македонских смут на румынских пароходах было громадное движение эмигрантов из Македонии в Болгарию, следовавших неизменно морским путем, чтобы не быть задержанными турецкими властями в Константинополе.

Константинополь, как порт, представляет золотое дно по своей доходности. Французская акционерная компания давно уже арендовала турецкие набережные Галаты; все французские пароходства обязались пользоваться местами у этих набережных. Набережные обложены камнем, благоустроены и как от причала пароходов, так и от некоторых побочных статей (например, от аренды портовых кофеен) получают прекрасные доходы. Турецкое правительство имеет от аренды набережных не менее ста тысяч франков в год.

Приходящие в Константинополь пароходы разных наций по большой части останавливаются на рейде в порядочном расстоянии от берега. Это представляет известные неудобства. Пароходные грузы сначала выгружаются на магоны (баржи), а потом вторично на береговые пристани. Таким порядком совершаются и грузовые операции русских пароходов на Константинопольском рейде, для чего наши пароходства завели свои рабочия суда и артели грузчиков. У французских набережных места немного, но в нынешнем году агент русского общества пароходства и торговли И. И. Чайковский добился берегового места у французских набережных для почтового парохода "Олег?, содержащего линию Севастополь — Константинополь, весьма важного для перевозки нашей дипломатической почты.

IX.

Русская почта на Востоке.

Меня интересовала судьба русской почты на ближнем востоке. Надо заметить, что это дело большое и очень важное для наших интересов в Константинополе. Вследствие полного невнимания к нему в прежнее время и отсутствия энергичной русской инициативы, оно находилось очень долго в жалком, заброшенном и обидном для нашего национального самолюбия состоянии. Иностранные государства — Австрия, Германия, Франция, Англия давно имеют свою образцовую почту на ближнем востоке; эта почта пользовалась и пользуется для сношений с Европой всеми кратчайшими путями. Русскую же почту можно было отправлять только морем и исключительно на русских пароходах, отходивших из Константинополя в былые годы очень редко. До войны 1877-1878 гг. русская почта существовала при константинопольском русском консульстве; для своих надобностей она пользовалась особыми курьерами, перевозившими письма в Россию на пароходах. [337] После русско-турецкой войны почта была передана в ведение русского общества пароходства и торговли, но положение ее и у нового хозяина было довольно шаткое. Общество могло направлять почту только в Россию и лишь в те турецкие порты, где имелись русские агентства. А иностранные почтовые конторы отправляли свою корреспонденцию во все страны всемирного почтового союза. Прежние агенты русского общества пароходства в Константинополе, барон Штейгер, Югович, Коростовец, Иванов хлопотали перед турецким правительством о расширении прав русской почты, но хлопоты их не имели успеха, по всей вероятности, потому, что не были достаточно энергично поддержаны нашими дипломатическими представителями в Царьграде.

Года два тому назад русское общество пароходства и торговли назначило своим главным агентом в Константинополе замечательно энергичного и талантливого человека, Ипполита Ильича Чайковского, родного брата покойного русского композитора. И. И. Чайковский сразу достиг успеха в этом старом и трудном деле.

— Благодаря поддержке русского посла И. А. Зиновьева, — рассказывали мне в агентстве общества, — Ипполит Ильич произвел целый переворот: нам дано теперь все, чего мы добивались. Турция сначала разрешила нам отправлять русскую почту кроме наших пароходов и по железной дороге, а затем с сентября прошлого 1903 года мы получили право отправлять почту не только в Россию, но и во все страны почтового союза. Мы теперь совершенно уравнены в правах с иностранцами.

Работа русской почты при И. И. Чайковском утроилась, почта эта имеет сейчас миллионные обороты и дает русскому обществу 15 — 20 тысяч руб. в год чистого дохода. Почта функционирует при агентстве русского общества и имеет, кроме того, особое отделение в Галате, в котором производятся все почтовые операции.

И. И. Чайковский прекрасно поставил и дела пароходства в Константинополе, искусно руководя борьбой, которую русскому обществу приходится вести с иностранцами.

К величайшему сожалению, русское дело в Константинополе теряет теперь этого драгоценного человека, теряет его, как нам говорили, из-за пустых и неважных причин (предполагаемое сокращение бюджета константинопольского агентства), но теряет его накануне нового большого дела, которое необходимо завершить здесь в интересах будущности русской морской торговли в Царьграде. Я говорю о создании в Константинополе русского морского торгового угла и о приобретении собственных владений на берегу Босфора константинопольским агентством русского общества. В этом теперь назрела полная необходимость.

На берегах Галаты становится тесно. Французская компания, вполне дружественно к нам относящаяся, должна, однако, заботиться прежде всего о своих насущных интересах, [338] об удобствах для пароходов французского коммерческого флота, и так как мы для своих собственных удобств ничего решительного в Константинополе не предпринимаем, то рискуем быть отрезанными от Босфора.

Теперешнее наемное агентство русского общества находится как раз в центре французских прибрежных владений. За наем этого агентства русское общество платит домовладельцу (наследникам одного придворного султанского архитектора) 700 турецких лир в год, т. е. 28,000 франков. Лет двадцать тому назад турки предлагали русскому обществу купить занимаемый им дом за 15 тысяч лир (345,000 франков), но русское общество почему-то не воспользовалось случаем (кажется, нашли, что дорого!) и теперь наемной платой оно пять раз уплатило стоимость дома.

Так дорого обходятся старые ошибки! Но для того, чтобы не делать новых, для того, чтобы русская морская торговля имела собственный угол на Босфоре, застрахованный от всяких неудобств и случайностей, русскому обществу необходимо обзавестись собственной недвижимостью на берегах Босфора. Это возможно, так как покупка земель и домов, если не русским учреждением, то отдельным лицом, представителем общества, не возбраняется никакими турецкими законами. Нельзя только покупать земель вакуфных, т. е. принадлежащих мечетям, но в этом и нет надобности. В приобретении русским обществом земельной собственности на Босфоре заключается будущность положения и самого русского общества в Константинополе, и будущность русской морской торговли на Босфоре.

X.

Прогресс Турции и ее отношения к России.

На днях мне пришлось прочитать в газетах следующие строки:

"При малейшей неудаче с нашей стороны на дальнем востоке, в Константинополе поднимают голову и турки смотрят на Россию, как на своего традиционного врага, и не перестают мечтать о возмездии.

"В Константинополе задумали построить флот, который придал бы Турции значение морской державы. Турки думают, что русский черноморский флот не так страшен, как кажется, и что Турция, создав себе хороший флот, может легко справиться с ним".

Все это не совсем справедливо и турки ничего подобного не думают и не полагают.

Надо заглянуть в душу Турции и понять ее положение. Очутившись в тисках европейской опеки и под перекрестным огнем борющихся влияний фазных европейских держав, Турция прежде всего думает о возможном сохранении [339] своей самобытности; в противоречивости различных домогательств европейских держав, которым никогда конца не предвидится, она черпает силы для поддержания себя.

Турки не ищут никакой борьбы и вовсе не смотрят на Россию, как на традиционного врага. Старые счеты давно забыты. Турция стала очень умна и не делает ни одного рискованного или неосторожного шага. Она спокойно, хитро и с полным самообладанием взирает на разрозненный концерт европейских домогательств и блюдет свою выгоду молча. Когда это представляется удобным, она бросает палки в европейские колеса, чтобы задержать европейское влияние на ближнем востоке.

Турция поступает обдуманно, расчитанно, вполне сознавая, что нескладицы европейских отношений на ее век хватит. Она опирается на эту нескладицу, как на каменную стену.

" Боритесь друг с другом, домогайтесь, чего вам угодно, — думает Турция, — а я, как старый, испытанный политик, посмотрю со стороны и, не портя себе крови, полюбуюсь вами, ибо я заранее уверена, что из всей сложной политики Европы ничего не выйдет?.

Турция давно оценила, что ее сила в ее бессилии, Турция знает, что ей, по крайней мере в близком будущем, не грозит перспектива никакой войны, и, конечно, случись такая война, в ней менее всего будет участвовать сама Турция.

Мудреным делом является война на ближнем востоке. Это была бы мировая война, и для чего в сущности она, когда и без всякой войны, без кровопролития, предприимчивые иностранцы успешно продолжают там политику мирных завоеваний путем денег, торговли и коммерческих комбинаций, вроде железных дорог в Анатолии.

У Турции в ее исключительном положении нет ни врагов, ни друзей, или, вернее, все ей друзья, кто дает ей деньги, столь необходимые турецкому правительству.

Турция принимает эти деньги с признательною улыбкою, она отдает иностранцам доходные статьи; портовые набережные, железнодорожные концессии, трамваи, элеваторы... Предпринимайте все, что вам угодно, — думает Турция, — но если вы вздумаете ссориться друг с другом, то меня, пожалуйста, оставьте в покое.

Иностранцы отлично поняли, на что подается Турция. Они широко пользуются ее гостеприимством и очень жаль, конечно, что мы русские, столь, казалось бы, заинтересованные в господстве на Черном море и на берегах Босфора, ничего не делаем для упрочения там своего влияния.

В русском обществе существует мнение, что Константинополь должен достаться нам путем военной победы. Можно ли, однако, теперь говорить о войне с Турцией, когда, весь ближний восток находится в аренде у иностранцев? Турки не враги нам; они относятся к нам самым благожелательным [340] образом. Все время, пока ближний восток разбирался по частям иностранцами, работавшими под видом различных иностранных коммерческих предприятий, турки терпеливо и выжидательно смотрели на нас, думая, что и мы с своей стороны сделаем какой-нибудь шаг... И они очень удивились, когда мы ничего не предприняли.

Теперь русская предприимчивость, если бы она и проявилась, будет встречать с каждым годом все большие и больший препятствия, так как все интересные в коммерческом отношении углы в Константинополе и на Босфоре разобраны иностранцами.

Турки менее всего расположены препятствовать нам в чем-нибудь, но могущественный синдикат иностранцев, с мнением которых неизбежно считается Турция, может поставить нам всякие препоны. Турция скажет: "Переговорите сначала с моими кредиторами и арендаторами, а я с своей стороны ничего не имею?. Кредиторы же и арендаторы, как водится, отличаются ревнивым и строптивым нравом и соглашение с ними возможно только при наличности подходящих дипломатических комбинаций.

Турция усиливает свой флот, но, конечно, не с определенной целью войны с Россией, которой она никогда не начнем, если только эта война не будет продиктована ей ее влиятельными советниками.

Турция действительно заказала два крейсера и восемь миноносцев на итальянской верфи в Генуе. Выстроена на германской верфи и новая яхта для турецкого султана. Но для чего Турция заказывает себе суда? Да, потому, что старый турецкий флот давно пришел в совершенную негодность. В водах Босфора вы можете видеть пять-шесть допотопных облезлых турецких судов, да десяток, полтора турецких пароходов в Дарданеллах. Вот и все морское богатство, которым располагает Турция. А Турция все-таки морская держава. Призванная по своему положению быть на страже событий на рубеже Черного и Средиземного морей, она старается обезопасить себя на всякий случай. К сожалению, и в морском деле Турция столкнулась с обычными для нее затруднениями: нет денег для рассчетов, почему постройка заказанных турецких судов и идет медленно. Финансовые затруднения составляют большое горе Турции. Султан обезопасил себя и свой двор от тяжких пароксизмов безденежья известными мостовыми сборами в Константинополе с проходящих и проезжающих из Галаты в Стамбул. Из двухкопеечников, взимаемых с пешеходов, и двугривенных с экипажей выростает в пределах только одного этого моста доход в две тысячи рублей в день, который и поступает в кассу султана.

Чиновники Турции ощущают на себе гнет необезпеченности. Негласные доходы чиновников турецких таможен только и поддерживают чиновничий бюджет; турки стали, однако, очень щепетильны в отношении безгрешных доходов. [341] Прежде приезжающие вояжеры прямо клали им деньги в руки. Теперь такая первобытность исчезла, пошли разные тонкости. Турецкий чиновник не марает своих рук открытой взяткой. Деньги ваши проводник передает маленькому служителю, а последний неуловимо отдает их по назначению. Главный турецкий чиновник даже не замечает этой неинтересной для него процедуры; он с важным и строгим видом рассматривает в это время ваш паспорт.

Турецким чиновникам трудно пришлось бы без безгрешных доходов. В Турции не перевелась еще манера покупки мест и должностей. Турецкий чиновник, купив себе должность, получает свое жалованье полгода деньгами, полгода бонами, т. е. долговыми обязательствами турецкого правительства, учитываемыми в банках. Чиновники крепятся настолько, насколько могут, но открытый бакшиш отходит в область преданий.

Недавно турецкое правительство запретило обращение в Константинополе одного европейского "Путеводителя?, в котором говорилось, сколько и кому именно дается бакшиша при высадке пассажиров на галатский берег и при прохождении через турецкую таможню. И правительство вновь разрешило этот путеводитель, когда слова о бакшишах были выпущены. Мораль: щадите нашу скромность!

Мелочи царьградской жизни.

— Европейцы имеют самое преувеличенное представление о турецких гаремах и о многоженстве турок, — говорил мне старожил Константинополя, грек, сопутствовавший мне в прогулке от станции Бифиркасион в Мода-Бурну. — Знаете ли, теперь у турок всего только по семи жен. Особенно многолюдных гаремов нет. Конечно, каждый турок при желании может всегда завести себе новую жену. Здесь легки разводы. Опальная жена не так подала стакан воды — и повод для развода готов. Турки обновляют свои гаремы новыми женщинами, но только за счет выбывающих. Состав гаремов меняется, но не увеличивается. Даже и в высшем обществе число жен не превосходит пяти, семи. Европейцы часто принимают за жен бесчисленную женскую прислугу в турецких домах: горничных, бонн, гувернанток. Этого персоналу действительно много, особенно много немок-бонн, но это не жены. Немки-бонны были одно время в большой моде в хороших турецких домах, но в последнее время число их сократилось. Благодаря немкам подрастающее турецкое поколение воспитывалось в немецком духе и сроднилось с немецкими взглядами.

Константинополь стал с годами космополитическим городом. Турецкая старина, турецкие обычаи постепенно отходят [342] на задний план и уже не бросаются в глаза. Иные турки, если снять с них фески, — совершенные европейцы. Я говорю, конечно, о турках, вращающихся в общественных центрах Царьграда. Турецкое население Царьграда — главным образом военно-служащие: офицеры, солдаты, населяющие бесчисленные казармы, которые в Константинополе стоят на каждом шагу. В мировой торговле Константинополя турки почти не принимают участия: внешняя торговля и местная, городская, почти вся в руках армян, греков и испанских, а частью и русских евреев. По многочисленности еврейского населения Константинополь как бы вторая Одесса.

Турецкие женщины, которых вы встречаете на константинопольских улицах, в пассажах, в вагонах конножелезных дорог, так же свободно рыщут по городу в погоне за нарядами, как и европейские дамы. Если по близости не видно турок, они держат себя более непринужденно. Традиционное тюлевое покрывало на лице турчанок стесняет их, и они очень не прочь смотреть на Божий мир открытыми глазами. Сообразно традициям востока, во всех вагонах константинопольских конок и на элеваторе, соединяющем Галату с Перой, устроены отдельные места для турецких женщин, закрывающие их драпировкой или дверью от нескромных взглядов европейцев-мужчин. Но, если присмотреться, вы всегда подметите одну особенность: об этом прикрытии особенно заботятся только старые и уродливые турчанки. Они именно тщательно вуальированы и они, входя в вагон, задергивают драпировку. Молодые и более миловидные турчанки мало заботятся о том, чтобы их красота оставалась в секрете. Если перед вами в вагоне быстро закрылось покрывало или захлопнулась дверь, можете быть уверены, что за этой завесой или дверью сидит старуха или рожа.

Мои окна в немецком "отель Крокер? выходили на какую-то зеленую площадку, тянувшуюся вдаль к синим водам и живописным холмам Босфора. Каждый день в 7 часов утра я просыпался под звуки турецкой военной зари, которая оглашает Константинополь два раза в день. По этим звукам можно знать время, не заглядывая на часы. Турецкие часы, кстати сказать, совершенно необычайны. В момент захода солнца у турок двенадцать часов, но так как солнце с каждым днем заходит позже и позже, то и турецкие часы соответственно этому с каждым днем передвигаются. Наши два часа равны одному турецкому часу. С турецкими часами ужасная путаница и, конечно, никто в Константинополе, кроме самих правоверных, не сообразуется с турецким временем.

В Константинополе в конце марта держались ужасные холода. Печи приходилось топить два раза в день — утром и вечером, но что это за печи — одна беда! Тоненькая, маленькая железная печурка держит тепло часа два, а за [343] тем в комнате отчаянный холод. Стены константинопольских домов — жидкие, двойных оконных рам здесь нет, а окна такого устройства, что в скважины, разделяющие половины окна, постоянно дует. Ночью в комнате держится та же температура, что и на улице.

Надо сказать, однако, что, кроме неизбежного холода, во всех остальных отношениях константинопольские отели (я говорю, конечно, о первоклассных) хороши и сравнительно с русскими гостинницами очень недороги. За 15-20 франков вы имеете прекрасное помещение и пансион: завтраки, обеды, чай, кофе; при этом вас отлично кормят, а за топку печей денег не берут. Между тем вы непременно должны платить за топку печей, например, в Одессе, где даром топить не станут даже в самые сильные апрельские холода, очень нередкие теперь на юге.

В отелях Царьграда — порядок, комфорт, масса ковров, все удобства, а главное, европейская дисциплина и тишина, поддерживаемая самой публикой в силу благовоспитанности и приличия. Мне вспомнились наши русские гостинницы, где каждый дебошир в пределах занимаемого им номера сам себе хозяин.

В Одессе тотчас по приезде из Константинополя мне пришлось увидеть образчик такого самодура, который, усердно протопив себе печь, орал, стоя на лестнице гостинницы:

— Не позволю больше топить никому из соседей, потому мне жарко!

XII.

Селямлик.

В русском посольстве в Царьграде я встретил старых знакомых по своим прежним путешествиям по Востоку. Так как визит мой в посольство пришелся в среду, то я позаботился о допущении меня на торжество "селямлика?, бывающего здесь каждую пятницу в садах Ильдиз-Киоска. Рекомендательное письмо дало мне возможность присутствовать на селямлике в ближайшую пятницу; для этого мне было назначено явиться в посольство в пятницу в 11 часов утра, причем мне сообщили, что на церемонию записаны уже несколько русских, находящихся проездом в Константинополе.

Селямлик — интересует всех европейцев, посещающих Царьград — англичан, немцев, американцев, французов, списки которых представляются европейскими посольствами турецкому двору, и по этим спискам, профильтрованным цензурой посольств, получают доступ иностранцы.

Ровно в 11 часов в пятницу я был в посольстве. Во дворе посольства уже стояли приготовленные для туристов три прекрасных парных экипажа, в которых и предложено было собравшимся занять места. 344]

В первом экипаже поместился один русский джентльмэн с женой, совершающий большое путешествие по ближнему востоку и пробирающийся затем через Бухарест, Румынию и Вену в пределы отечества; во втором экипаже предложили сесть мне, а в третьем экипаже поместились два представителя русского купечества из Курска, остановившиеся в Константинополе проездом на поклонение святыням Афонской горы и Иерусалима.

На козлы первого экипажа уселся кавас посольства и в двенадцатом часу дня мы довольно длинной процессией двинулись по улице Перы по направлению к месту торжества.

Мы скоро попали в поток других экипажей с путешественниками, двигавшимися к той же цели. В оживленной узкой улице Перы на каждом шагу движение было стеснено, экипажам приходилось останавливаться на минуту и давать дорогу встречному движению.

День был солнечный, сухой. Масса народу сновала по улицам, но невыносимая константинопольская пыль жестоко преследовала нас, когда мы выехали за пределы городского центра, в предместье Ортакей.

Миновав довольно крутые спуски и подъемы, после получасовой езды в облаках пыли, мы стали приближаться к садам Ильдиз-Киоска — месту церемонии.

Тут была картина еще большого движения и многолюдства. На церемонию шли войска, музыканты, ехала конница среди пыльных туч, ранее поднятых лошадьми.

На спуске от Ильдиз-Киоска, стояло уже множество экипажей с прибывшими туда европейцами.

У входа на возвышенную площадку, поросшую еще жидкой весенней зеленью не вполне распустившихся деревьев, перед железной калиткой стоял маленький расфранченный турецкий офицер с несколькими ассистентами и проверял имевшиеся у него в руках списки допущенных на селямлик европейцев всех национальностей. Перед ним стояла публика, жаждавшая пропуска; из нее последовательно выделялись то один, то другой, названный по имени; за ушедшими тщательно захлопывалась железная калитка. Так прошло несколько немцев, англичане; другие, стоя с наружной стороны калитки, терпеливо ожидали приглашения.

Было заметно, что большим затруднением для турецкого офицера являлись иностранные фамилии, не укладывавшиеся в турецкое произношение.

— Monsieur Firsengoff! — вызывает турецкий офицер, просматривая русский список.

Господина Фирзенгоф не оказывается среди русских. Общее недоумение, а стоящий около меня русский купец говорит кавасу:

— Уж не Фирсов ли... Моя фамилия не Фирзенгоф, а Фирсов.

Курского купца пропускают... С подобными же приключениями пропускают и остальную прибывшую публику. Турецкий [345] офицер и его ассистенты после головоломной работы над европейскими списками, пропустив 40 — 50 человек, оказываются в состоянии совершенных рамоли и едва владеют языком.

Нас, зрителей, поставили на площадке в ряд; сесть было не на что, ибо ни стульев, ни скамеек не оказывалось. Один из турецких распорядителей заботливо обходил ряды иностранных гостей, предупреждая не выдаваться вперед и не облокачиваться на жидкие железные перила, которые рискуют рухнуть вместе с публикой.

Перед нами развертывалась картина, напоминавшая какую-то оперу и ближе всего "Аиду". Войска при звуках духовой музыки проходили церемониальным маршем и выстраиваясь около места торжества. В походке марширующих солдат сказывалась школа немецких инструкторов: они шли, подбрасывая вверх колена. Большая часть турецких солдат была в фесках и мундирах, на других красовались какие-то серые куртки и особого покроя широкие шапки, опушенные кругом серым плюшем или мехом.

Внизу перед нами беспрерывно проезжали офицеры и генералы на конях, проходили придворные и несли в дворцовую мечеть, помещавшуюся через дорогу, напротив, в небольшом саду, какие-то предметы в дорожных саквояжах и несессерах.

Солдаты в серых костюмах выстроились внизу, под нашей площадкой, по направлению к мечети.

Прошли к мечети сыновья султана и остановились там в ожидании прибытия отца.

Наконец, после напряженного ожидания, при торжественных кликах войск, выехал, в открытом парном экипаже, повелитель Турции, одетый в черный парадный сюртук с галунами, без всяких знаков своего высокого отличия. Султан — полный, весьма уже пожилой человек. Против него, на скамеечке сидел в экипаже один из турецких придворных генералов. Экипаж въехал во двор мечети и остановился. Султан поднялся на лесенку в мечеть для молитвы. В мечети он оставался несколько минут. В это время нам, иностранным гостям, были оказаны знаки турецкого внимания: нас угощали хорошими папиросами.

Обратно из мечети во дворец султан едет в открытом кабриолете и сам правит, а его сыновья возвращаются во дворец верхом, следуя около кабриолета султана.

Был второй час дня, когда церемония закончилась. Селямлик всем понравился своей картинностью, но мы наглотались такой пыли, что приехали домой совершенно неузнаваемыми: с серыми лицами, с серыми от пыли шляпами и костюмами. Прислуге отеля досталась усердная работа по приведению в порядок любознательных вояжеров: часа два она чистила наши костюмы, а мы, проголодавшиеся и усталые, в это время умывались, чтобы выйти к завтраку в сколько-нибудь сносном и приличном виде. [346]

XIII.

В подворье.

В Константинополе я провел последние недели великого поста и на Пасхе должен был возвратиться на русские берега. В день отъезда, в страстную субботу, закончив все дела, я отправился на русское Афонское подворье в Галате.

В маленькой церкви, помещающейся на высоте пятого этажа, шла церковная служба на русском языке. Молящихся было немного: все наши богомольцы, обыкновенно наводняющие константинопольские подворья перед Пасхой и перед Рождеством, были в это время уже у цели своего путешествия: кто на Афоне, кто в Иерусалиме, и интересно отметить, что в нынешнем году было очень большое движение русских богомольцев в Иерусалим. Их прошло через Одессу около 5¹/₂ тысяч человек. Самое главное движение наблюдалось задолго до Пасхи, в январе и особенно в феврале, когда каждый пароход, следовавший в Яффу, увозил по 450 — 600 и даже 650 человек.

Нынешнее движение богомольцев было гораздо больше прошлогоднего. Большим препятствием в прошедшем году явились эпидемии на востоке, в нынешнем году там царило относительное благополучие; вся волна паломников, задержанная прошлогодними невзгодами, ныне с особенной энергией двинулась на восток.

Надо сказать, впрочем, что в нынешнем году были некоторые затруднения для богомольцев, чисто формального свойства; у большинства крестьян не оказывалось необходимых губернаторских проходных свидетельств, о которых они ничего не знали. Без этих свидетельств паломникам не выдавали удешевленных паспортов, но богомольцы, не останавливались перед препятствиями и охотно брали дорогие заграничные паспорты, чтобы только не отказаться от заветного путешествия.

Среди выезжавших из России паломников было немало отцов и матерей тех воинов, которые теперь сражаются в рядах войск на Дальнем Востоке. Одним из главных побуждений этих молитвенников земли русской было желание вознести свои молитвы у Гроба Господня за своих близких и за родину. Эти богомольцы оказались чрезвычайно отзывчивыми на призыв к пожертвованиям для воинов. Из грошей небогатых простолюдинов, выезжавших в Иерусалим, одесским уполномоченным православного палестинского общества было собрано (с 3 февраля по 5 марта) около 700 р., переданных в Красный Крест, от имени каждой группы богомольцев. Приносилось много пожертвований и вещами: бельем, деревенским полотном и проч.

В маленьких церквах константинопольских подворий [347] я видел в прежние годы многочисленные группы русских мужичков. Теперь я застал только двух, трех человек случайных, запоздавших путешественников. Собравшаяся здесь накануне великого праздника горсточка русских была бесконечно счастлива, что в далекой столице Босфора есть русский храм, венчающий своими главами гостеприимную монастырскую обитель, которая полна незримой внутренней связи с святынями Афона и Иерусалима и с родным русским берегом.

День выдался солнечный, но с постоянно набегавшими тучками, которые закрывали солнце. Задувал свежий ветер. На берегу поднимались тучи песку. Картина Босфора, обыкновенно отливающего бирюзой, в этот день была какая-то серая и безотрадная. Галатский рейд и пролив отдавали угрюмым свинцовым блеском.

Когда я в сопровождении человека из агентства выехал на лодке к отходившему в тот же день в Одессу русскому пароходу "Цесаревич?, — на воде было очень свежо и неприятные порывы ветра напоминали осень.

Пасха в море.

Проводник, сдав мои вещи в каюту, пожелал мне доброго пути и, по обычаю всех греков, в последнюю минуту при прощанье протянул мне руку. Не желая его обидеть, я ответил ему рукопожатием.

Я поднялся из каюты наверх и вышел на палубу. Серый день все ниже свешивал свои тучи и все чувствительнее обдавал холодом. "Цесаревич? — небольшой, довольно старый пароход, знакомый мне по моим прежним странствованиям по Востоку. Я нашел его в обновленном и парадно прибранном к празднику виде. Мы готовились встретить Пасху в пути, в море.

— Во время хорошей погоды у нас на пароход бывает в полночь пасхальный праздничный стол... — говорит мне пароходный механик, с которым мы встретились после долгих лет разлуки.

— Но нынче, кажется, ничего хорошего погода не предвещает, — отвечаю я, видя, как сердитый ветер рвет вылетающие из трубы клубы черного дыма.

— Да свежо... весна поздняя, — отвечает мне старый моряк и мы оба уныло смотрим на ужасно неприветливую в итог день картину Босфора.

Пассажиров на пароходе было совсем мало. Кроме меня ехал в первом классе какой-то француз, пробиравшийся на месяц в Россию, да во втором классе было семейство одного злополучного раззорившегося эмигранта из Австралии. После долгого океанского странствования он с семьей на [348]

последние оставшиеся крохи направлялся в Россию. Дочь эмигранта, девочка лет 14, бедно одетая, бесхитростными словами нарисовала мне картину их горестной судьбы:

— Папа много работал и хлопотал, но надорвался и разорился... Он лежит больной в каюте... Дай Бог нам добраться только в Россию, там у нас есть поддержка — богатые родные, они всегда помогали папе.

В четвертом часу дня наш пароход точно простуженный, прохрипел первый свисток. Недалеко от нас вырос на рейде силуэт большого иностранного парохода, который, гремя на весь пролив звуками музыки, шел мимо нас в море.

— Это германский пароход, он идет в Одессу, — сообщает мне механик.

— Только музыка как будто не по погоде, — замечаю я.

Теснота босфорского рейда начинала сказываться: около "Цесаревича" вертелся какой-то весь бурый, ободранный и полинявший английский грузовой пароход, который при своих неосторожных маневрах каждую минуту грозил ударить нас. За вертлявым англичанином с палубы "Цесаревича^? следили наши моряки. Странный пароход кружился на одном месте и, видимо, сам не отдавал себе отчета, какой собственно маневр был ему нужен.

На "Цесаревиче? прогудели второй и третий сигналы к отходу. Вот тихим, неслышным ходом, оставляя белую полосу воды за кормой, "Цесаревич? удаляется с галатского рейда. Вдали постепенно исчезают хмурые берега, пологие холмы, заостренные, поднимающиеся к небу пики мечетей. На встречу нам потянулась знакомая зеленая панорама берегов Босфора.

Панорама Босфора утопала в полусумраке серого дня: бурлили и ценились волны; холодный ветер при движении парохода неистово дул с правой стороны.

Мы идем по Босфору уже минут десять, а ветер все усиливается. Пароход повернул по изгибам пролива, и тогда из прибрежной долины хлынули такие свирепые порывы ветра, что все кругом загудело и застонало, затряслись пароходные снасти. Нас, стоявших на палубе, с ног валило. По воде ходили буруны, но качки пока не было...

— Ну, и погода! — раздумываю я, придерживая шапку на голове. — Что-то будет дальше.

Вот промелькнули Каваки. Пароход выходил в открытое море. Поднятые буруны дали себя почувствовать: всю ночь ветер гудел, как разъяренная сирена, рвал снасти, качка была сильная, утомительная, спать не было возможности...

"Вот она, южная весна!? — думаю я ночью, в двадцатый раз переворачиваясь с боку на бок и не имея возможности заснуть от качки.

Конечно, никто на пароходе и не подумал о том, чтобы в полночь устроить разговенье. Моряки отбывали свои вахты и насколько было возможно боролись с отчаянной непогодой. [349]

Утром качка несколько уменьшилась.

Я оделся и вышел на палубу, рискуя от взмахов парохода свалиться с лестницы, по которой я поднимался.

Знакомая картина: изрытое штормом серое море, плавно раскланивающийся с ним наш пароход. Дует типичный холодный нордост — самый беспощадный на юге зимой и в раннюю весеннюю нору. Встречаю знакомого механика.

— Христос Воскресе, — говорит он, и мы трижды целуемся.

— Ну, и холод!.. — замечаю я, — шубу в пору надеть.

— Да, ночью, кто стоит на вахте, без шубы не обойтись, — отвечает он. — Может, еще проглянет солнце для первого дня праздника.

Из второго класса выходит знакомая девочка, дочь эмигранта. Мы поздравляем друг друга с праздником. Она сообщает мне, что ее отца, мать и сестру жестоко укачало, они лежат без движения, только она одна избегла этого.

Солнце выглянуло, но холодный ветер по прежнему заставлял крепко кутаться в теплое пальто.

На мостике ударили стклянки — пароходные часы: прислуга прозвонила к утреннему чаю.

В столовой парохода я увидел картину праздничного убранства: на накрытых столах стояли уже украшенные розами высокие шафранные куличи, огромные пасхи на широких блюдах, виднелись приготовленные бесчисленные закуски и вина.

Мы, злополучные путники, затерянные в бушующем море, раскачиваемые во все стороны, собрались в уютной пароходной столовой маленькой семьей, поздравляли друг друга и разговлялись. Тут были капитан парохода, его помощники, молодые моряки, мой знакомый пожилой механик, участник крымской войны. Пришел и француз пассажир.

— Христос Воскресе! — звучало со всех сторон.

Мы мирно беседовали, но наши затаенные мысли были в это время на берегу: каждый соединял встречу праздника с ожидающей его на русском берегу семьей.

— Дай Бог добраться до Одессы! — говорит старший механик, и все очень сочувственно смотрят на него. Но все знают, что раньше, как поздно ночью, не будем в Одессе. Капризное море однако приготовило нам сюрприз: после отчаянной погоды с трех часов дня мягко засветило солнце, ветер стих и вокруг нас расстилалась уже необозримая бирюзовая морская гладь.

Путник (Н. Лендер).

Текст воспроизведен по изданию: Поездка в Царьград // Русский вестник, № 5. 1904

© текст - Лендер Н. 1904
© сетевая версия - Thietmar. 2016
© OCR - Ялозюк О. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1904