Введение

Издревле сношения России с Иерусалимскою Патриархиею носили характер исключительно религиозно-благотворительный. Священные имена палестинских урочищ служили всегда притягательною силою для Православной Руси, они же были причиною щедрой милостыни, которая постоянно пересылалась русским правительством Иерусалимской Патриархии вообще и отдельным ее епархиям в частности. Политическая роль Иерусалимского Патриарха относительно России ограничивалась сообщением о разных политических замыслах Высокой Порты и тем влиянием, которое Иерусалимский Патриарх имел на восточные церковные дела, живя почти постоянно в средоточии их — Константинополе.

Назначение наших резидентов при Высокой Порте и все большее отвлечение нас западною политикою от восточных церковных дел уничтожили с середины прошедшего столетия и то ограниченное политическое значение, которое Иерусалимская Патриархия или, вернее, Иерусалимский Патриарх когда-либо для нас имели.

Для Иерусалимской же Патриархии Россия имела двоякое значение: одно, косвенное, — покровительство православным вообще и заступничество за них, в том числе и за Патриархию, и другое — более осязательное — тот неиссякаемый источник денежных средств, который из России шел ко Гробу Господню и другим святыням Палестины. Денежные средства являлись для Патриархии необходимостью, как единственное оружие для борьбы с турецким правительством, которое отчасти по наущению иноверных общин, отчасти само по стремлению к наживе, видело в этих поборах с Иерусалимской Патриархии весьма выгодное средство для постоянного дохода.

Таким образом, почти половина денежных средств, которыми располагала Патриархия, шла ежегодно на подкуп тех или других турецких чинов, весы которых в противном случае склонялись в пользу латинян и представителей их в Святой Земле — францискан, но другая, большая половина, расходовалась вполне бесконтрольно на нужды Святогробского братства и для местной православной паствы не оставалось почти ничего.

Между тем за первые тридцать лет нынешнего столетия положение Иерусалимской Патриархии существенно изменилось. С лишком двухсотлетние предания, которыми она жила под [336] оттоманским владычеством, очевидно стали отживать свой век, уступая влиянию новых обстоятельств. Освобождение Греции, образовав новый центр эллинизма, послужило первым поводом к возникновению, под влиянием западных веяний, панэллинизма и разделения Православия по национальностям, столь далекого от основных начал Церкви.

Пожар в 1808 году в Храме Гроба Господня и восстановление его, борьба за независимость греков — все это вместе взятое к концу этого периода разорило Иерусалимскую Патриархию отчасти непредвиденными расходами, а еще более уменьшением доходов. Кроме этого затруднительность положения Иерусалимской Патриархии еще усугублялась тем, что, благодаря постоянно усиливающемуся влиянию европейской дипломатии на внутренние дела Турецкой империи, борьба Патриархии с латинянами в Святой Земле становилась с каждым годом затруднительнее и к вековому врагу присоединился еще новый враг Православия — протестантская пропаганда, опасная не сама по себе, а по заступничеству за нее Англии и впоследствии Германии.

В статье моей «Православие в Святой Земле» 1 я подробно изложил, как возникла иноверная пропаганда, какими средствами и оружием она борется, — не стану здесь вновь повторять сказанного.

Представленные общие черты достаточны, чтобы составить себе понятие об общем положении Иерусалимской Патриархии к концу тридцатых годов (XIX столетия. — Ред.). С одной стороны, желание во что бы то ни стало сохранить Патриархию национально греческою, с другой — усиленная борьба с латинянами и новым врагом — протестантами.

Знало ли наше Константинопольское посольство об изменении положения Иерусалимской Патриархии и считало ли оно необходимым принять против этого какие-либо меры, мне, для которого закрыт архив Министерства иностранных дел, неизвестно, но полагаю, что не знало или, вернее, не сознавало ясно, выводя это из самого хода дальнейших событий. Назначение в 1839 году русского Генерального консула в Бейруте, в ведение которого входил и Иерусалим, было вызвано исключительно политическими событиями. К тому же назначение консула в Бейрут, отстоявший в то время на слишком утомительный, недельный переезд от Иерусалима, ясно изобличало, что назначение это не имело никакого серьезного отношения к Иерусалимской Патриархии, Патриарх которой жил к тому же почти постоянно в Константинополе.

Еще более наглядным доказательством, что сведение об изменившемся положении Иерусалимской Патриархии исходило не от нашего посольства, служит то обстоятельство, что меры для уяснения этого положения были навеяны на наше Министерство иностранных [337] дел западною дипломатиею. Это подтверждается сопоставлением чисел последующих событий.

Едва в декабре 1840 года последний египетский солдат покинул Палестину, как прусское правительство обратилось 12/24 февраля 1841 года циркулярно к пяти великим державам с несколько фантастическим проектом, в котором предлагало:

1. Освобождение христиан от всех поборов при посещении святых мест.

2. Подсудность их исключительно христианским резидентам.

3. Владение святыми местами переходит к пяти державам за вознаграждение, уплачиваемое нынешними владельцами оных. Сион укрепляется, и в нем помещается гарнизон по 60 человек от каждой великой державы. Гора Мориа оставляется туркам.

4. Христиане образуют четыре общины: католическую, греческую, армянскую и евангелическую.

5. Назначаются три резидента: один попеременно Франциею и Австриею — для католиков, другой Россиею — для греков и армян и третий попеременно Англиею и Пруссиею — для последователей евангелического вероисповедания.

На это циркулярное предложение прусского правительства Франция совсем не отвечала, Англия отвечала уклончиво, Австрия предоставила себе <возможность> выждать ответы Лондона и Петербурга на это предложение.

Одна Россия в трех последовательных нотах от 20, 25 февраля и 12 марта 1841 года отвечала весьма категорически на прусские предложения.

«Сообщение их, — писал граф Нессельроде 2, — произвело на Государя Императора тяжелое и болезненное впечатление. В Иерусалиме, где на 15 тысяч жителей всего 1 тысяча христиан созидается status in statu».

Военные суда в Яффе, в двух переходах от Иерусалима, не будут в состоянии поддержать в случае надобности Сионский гарнизон. Вражда греков и латинян имеет основанием ненависть и высокомерие латинян, которые препятствуют всякому соглашению. В заключение русское правительство находило целесообразным принятие следующих мероприятий:

1. Издание нового гатти шерифа, подтверждающего прежние договоры и привилегии.

2. Назначение в Яффе или в Иерусалиме мушира для Палестины, с поручением поддерживать в оной порядок.

3. Положительное запрещение христианскому духовенству продолжать старые споры.

4. Запрещение мулле и кади вымогать подарки у христиан, когда сии последние домогаются освобождения от насилий, которым они подвергаются. [338]

5. Иерусалимский Патриарх, удалившийся ради своей безопасности в Константинополь, должен возвратиться в Иерусалим для поддержания там дисциплины.

6. Всякое нововведение заранее отвергается. Разрешение спорных вопросов предоставляется смешанной комиссии из местного губернатора, настоятелей латинского и армянского монастырей и греческого комиссара.

7. Церкви и монастыри будут возобновлены.

8. Турецким солдатам, стоящим на страже у христианских храмов, запрещается вход в оные.

9. Русские поклонники пользуются особою защитой.

10. Русское духовенство получает право содержать в Иерусалиме богоугодные заведения и ему передается один из старых монастырей.

Мне кажется, что, может быть, было бы лучше вовсе отклонить прусское предложение, чем отвечать на него таким же фантастическим контрпроектом, доказавшим наглядно, что писавшее его Министерство иностранных дел имело только смутное понятие о положении иерусалимских дел, а поэтому и меры, предлагаемые им, отличались еще большею туманностью, чем даже прусские предложения.

Никогда никто в Иерусалиме не угрожал безопасности Патриарха, а потому и покидать его по этой причине не было у него повода (п. 5). Патриархи Иерусалимские жили в Константинополе, чтобы быть ближе к центральной власти и своим главнейшим доходам с имений Молдо-Влахийских и Бессарабских.

Интересно было бы увидеть, как практически осуществилось бы запрещение христианскому духовенству продолжать старые споры (п. 3), а иерусалимским мулле и кадию брать взятки (п. 4). Затем решительно определяя, что всякое нововведение заранее отвергается, русское предложение вслед за этим предлагало коренное нововведение смешанной комиссии (п. 6), проектированный состав которой, с замечательным неведением иерусалимских дел, передавал Православие и православных в руки иноверных общин. Предположим самый обыденный в Палестине спор между латинянами и православными о праве владения теми или другими святыми местами. Кто являлся судьею в этом споре кроме заинтересованных сторон? Местный же губернатор, неподкупность которого была более чем подвержена сомнению, и вводился новый судья — настоятель армянского монастыря. Но такой в Иерусалиме, где есть армянский Патриарх, едва ли существует, и, во всяком случае, он играет более чем второстепенную роль. Таким образом, если необходимо было вводить новый элемент в бесконечные распри латинян и православных, то следовало бы, выражаясь точно, внести в смешанную комиссию не какого-то неизвестного настоятеля армянского монастыря, а представителя Иерусалимской армянской Патриархии, который, если бы даже [339] согласился участвовать в чуждых для него спорах, бесспорно, клонился бы в ту сторону, которая представляла для него наиболее выгод. Но замечательнее всего и обнаруживающее наибольшее незнание местных обстоятельств есть введение нового лица — греческого комиссара. Я мог бы понять выражение: представитель Иерусалимской Патриархий, который по турецким государственным законам есть представитель интересов местной православной общины. Я мог бы даже понять: православный комиссар, предполагая избранного местною православною общиною, но греческого комиссара мог предложить только тот, для которого Греческое Королевство и Иерусалимская Патриархия представлялись тождественными или какими-то отвлеченными понятиями.

Не останавливаясь затем на невольно возбуждаемых вопросах, как, например: возобновление каких именно церквей и монастырей было желательно русскому правительству (п. 7), как поступать в том случае, когда сами христиане принуждены призвать турецкую стражу в христианские храмы для собственной своей защиты (п. 8), как это ежегодно случается в Великую Субботу или случилось в 1873 году в Вифлееме. Нельзя, однако же, не признаться, что в этом документе проведены некоторые начала, которые дотоле не слышались в наших сношениях с Иерусалимскою Патриархиею.

Эти начала выражаются прежде всего в необходимости ввести в Иерусалимской Патриархии дисциплину (п. 5), в которой, значит, она нуждалась; обеспечение русских поклонников особою защитою (п. 9), так как существовавшая дотоле защита их Иерусалимскою Патриархиею оказывалась, вероятно, недостаточною; сомнение в том, что Патриархия целесообразно употребляла получаемые ею из России средства и, наконец, поручение употреблять их непосредственно представителю или представителям русского духовенства, для помещения которых Иерусалимская Патриархия должна уступить один из принадлежащих ей старых монастырей.

Таким образом, в ноте графа Нессельроде впервые было высказано недоверие к Иерусалимской Патриархии и сознание необходимости иметь в Иерусалиме представителя не дипломатического консула, а специально духовного, и не только временного, а постоянного.

Но, выражая это сознание, Министерство иностранных дел едва ли отдавало себе отчет, в каком положении явится в Святой Земле русское духовенство, которое, как православное, могло явиться и действовать там только при согласии на то Иерусалимской Патриархии.

Добровольного согласия на постоянное присутствие в Иерусалиме русского духовенства едва ли можно было ожидать от Патриархии, для которой оно являлось соглядатаем, к тому же не всегда удобным. Возвыситься до высокого идеала бескорыстного служения Православию Патриархия по историческим судьбам своим не была [340] в состоянии, тем более, что под наитием западной идеи о национальностях, она начинала мечтать о будущих судьбах Греции и в свою очередь недоверчиво относиться к России. Если добровольного согласия нельзя было ожидать, оставалось, конечно, согласие вынужденное, которое Россия, по своему политическому значению, а еще более по денежному своему влиянию на Иерусалимскую Патриархию, могла бы, конечно, получить, но каково оказалось бы в Святой Земле положение незваного и непрошеного представителя России? Сделать это положение несколько сносным возможно было лишь при постоянной и сильной поддержке его нашими посольством и министерством.

Все это едва ли имел в виду граф Нессельроде, когда писал ноту 12 марта 1841 года, которой суждено было увеличить только число неосуществившихся предположений.

Что касается до прусского предложения, то, потерпев в первоначальном своем виде тоже фиаско, оно привело к евангелическо-англиканскому союзу, которому составители его придавали тогда такое громадное значение и видимым результатом которого оказалось учреждение 7/19 июля 1841 года англиканско-евангелического епископства в Иерусалиме. В ином месте мне пришлось подробно изложить возникновение и судьбы этого епископства, не стану возвращаться к ним здесь, присовокупив только, так как числа играют некоторую роль в дальнейшем ходе событий, что вновь посвященный епископ Александр в конце января 1842 года торжественно въехал в Иерусалим.

Но и граф Нессельроде не отказался от своей идеи и представил всеподданнейший доклад (приложение 1), в котором не только мусульманское владычество, но главнейшие стремления иноверных пропаганд и недостаточность нравственных и материальных средств греческого духовенства в борьбе против этих пропаганд он считал причинами бедственного положения Православия в Святой Земле. Действительною мерою для поддержания греческой Церкви граф Нессельроде признавал присутствие в Иерусалиме русского духовного лица, которое по сану своему удобнее светского человека мог бы вникнуть во все обстоятельства, касающиеся Православной Церкви, послужить ближайшим посредником между Святейшим Синодом (Русской Православной Церкви. — Ред.) и Иерусалимскою Патриархиею и иметь хотя поверхностное наблюдение за полезным употреблением собираемых в России для Гроба Господня денег.

Мера эта, писал далее во всеподданнейшем своем докладе граф Нессельроде, не приводилась доселе в исполнение из опасения возбудить подозрение Порты и зависть западных держав, но назначение протестантского епископа в Иерусалим делает осуществление ее необходимою. Но, прибавляет канцлер, ввиду разных политических соображений, а также недоверчивости и личных видов самого [341] греческого высшего духовенства, гласное отправление русского духовного лица имеет свои неудобства. Поэтому он полагал отправить в Иерусалим с этою целью, только в виде испытательной меры, архимандрита в качестве поклонника, которому <следовало> поручить войти в доверие тамошнего духовенства, вникнуть в положение Православной Церкви и обо всем этом, а равно и о своих предположениях для поддержания Православия, доносить через посредничество нашего Бейрутского консула, так как сему последнему ближе известны политические обстоятельства, с которыми надлежит сообразовывать духовные дела.

Всеподданнейший доклад этот был Высочайше утвержден 13 июня 1842 года.

Останавливаясь на этом документе как на первом переходе на практическую почву мысли о Русской Духовной Миссии, нельзя не заметить, что вопрос в оном был поставлен правильно. Вникнуть в церковные дела, послужить посредником между Святейшим Синодом и Иерусалимской Патриархией, наконец, иметь наблюдение за расходованием сумм, получаемых для Святого Гроба из России, конечно, ближе и полезнее всего могло и может лицо духовного воспитания и жизнью к тому подготовленное.

Но, поставив правильно вопрос, нельзя признать предложенный во всеподданнейшем докладе способ практического его осуществления целесообразным. Опасения возбудить подозрение Порты и зависть западных держав, особенно после назначения англиканского епископа, едва ли можно признать серьезным. Оставалось лишь устранить недоверие греческого высшего духовенства, но это, как выше сказано, устранить едва ли представлялось возможным, зато побороть его в то время представлялось весьма легким. Вместо того Министерство иностранных дел прибегло к паллиативным мерам, которые даже нельзя признать вполне достойными правительства. Тайная посылка соглядатаем лица духовного, к тому же под личиною поклонничества, едва ли можно назвать приличною. Но кроме сего тут эта мера представляла крупную ошибку, потому что, во-первых, тайное соглядатайство, конечно, тайною не могло остаться ни для кого, а менее всего для греческого духовенства, а во-вторых, потому, что указывала на боязнь <русского> правительства перед Патриархиею, которая постоянно в нас нуждалась и которой, с полной уверенностью в успехе, мы могли бы в свою очередь предъявлять свои желания.

Кроме того, слышится и в этом первом документе будущей нашей Духовной Миссии нотка, с которою нам придется впоследствии еще часто встречаться. Навеяна ли она была нашим Константинопольским посольством, составляла ли она самостоятельно выработанное нашим Министерством иностранных дел основное положение, я затрудняюсь сказать, хотя думаю, что исходила она из [342] Константинополя. Нотка эта — политические обстоятельства, с коими надлежит сообразовывать и духовные дела; иными словами, подчинение наших сношений с Восточными Патриархатами исключительно ведению наших дипломатических агентов. Правильно ли это основное положение или нет, я в настоящее время подробно разбирать не стану. Лично я полагаю, что положение это основано лишь на мелочном самолюбии наших заграничных представителей. Церковь имеет свою историю и свои предания, не знать которые нельзя при решении вопросов, затрагивающих отдельные части ее. Ни этой истории, ни этих преданий наши дипломатические агенты на Востоке знать не могут, к тому <же> разрешать церковные вопросы может лишь человек, глубоко верующий и с особенным уважением относящийся к Церкви, а этих качеств можно требовать лишь от лица духовного, и они вовсе не составляют необходимости для хорошего дипломатического чиновника. Хороший диагност-врач может в случае крайней необходимости сделать хирургическую операцию, для которой, однако же, всегда предпочтительнее призвать врача-хирурга.

Но, возвращаясь после этого невольного отступления к всеподданнейшему докладу, нельзя не заметить, что, правильный в основной мысли, он грешил в практическом применении. Чего именно желал граф Нессельроде? Если иметь точные сведения от лица специально подготовленного о действительном положении Иерусалимской Патриархии, то для сего, если он не доверял своим чиновникам, достаточно было, по соглашению с обер-прокурором Святейшего Синода, избрав подходящее духовное лицо и призвав его к себе в кабинет, сказать: «Мне нужны такие-то сведения, поезжайте богомольцем в Иерусалим и все, что вы узнаете, сообщите мне». Это бы знали в крайнем случае три лица и можно надеяться, что тайна была бы сохранена. Если, наоборот, он желал сделать политический противовес назначению англиканского епископа, то тайна была неуместна, показывая только наше бессилие и нашу боязнь.

Очевидно, графу Нессельроде желательно было последнее, но меры, им принятые для осуществления этого желания, заранее были обречены на бесплодие.

Состоявшееся Высочайшее повеление было заслушано 26 июня того же года в Святейшем Синоде, который постановил возложить это поручение на архимандрита Порфирия (Успенского).


Комментарии

1. Хитрово В. Н. Православие в Святой Земле. — СПб., 1881  //  Православный палестинский сборник (ППС). — Т. 1. — Вып. 1.

2. Нессельроде Карл Васильевич (1780-1862) — граф, канцлер; в 1817-1856 годах — министр иностранных дел.