Глава 2
Поступление в монашество. Жизнь в Оптиной пустыни под руководством схимонаха Макария. Служба в Иерусалиме в качестве члена Духовной Миссии
В 1852 году неожиданно для всех, почти накануне Восточной войны, молодой капитан гвардии Лев Александрович Кавелин выходит в отставку и меняет блестящий гвардейский мундир на скромную [399] рясу послушника родной Оптиной пустыни, отдав себя под строгое начало сурового аскета, знаменитого старца пустыни Макария (Иванова) 14. «Этот резкий переход из гвардии в монастырь, — говорит лучший из биографов архимандрита Леонида профессор Д. А. Корсаков, — поразил не только однополчан Кавелина, но и большинство его родственников и знакомых, из которых лишь весьма немногие понимали должным образом это превращение. И действительно, религиозностью и благочестием кадета и офицера нельзя еще было объяснить пострижение его в скит. Какая же была ближайшая причина, заставившая Кавелина переменить гвардейский мундир на монашескую власяницу, — это осталось тайною, которую отец архимандрит унес с собою в могилу. Он не любил говорить о ней, а потому мы не должны излагать печатно те объяснения, которые случалось нам слышать от его родных и сослуживцев, быть может, и ошибочные. Во всяком случае, в личной жизни гвардии капитана Кавелина произошло, по-видимому, нечто весьма серьезное, изменившее всю дальнейшую его судьбу» 16.
Причин, почему в качестве тихого пристанища для себя отец Леонид избрал именно Оптину пустынь, было у него много. Прежде всего эта обитель была родною для него, так как находилась всего в нескольких верстах от имения его отца — Александра Александровича Кавелина. Эту обитель любили его родители, и в детстве религиозно настроенный юноша нередко молился в ней с своею благочестивою матерью.
О матери архимандрита Леонида и ее замечательной религиозной настроенности мы находим следующие любопытные строки в дневнике оптинского иеромонаха Евфимия (Трунова) под 23-25 августа 1860 года: «Вторник в монастырской гостинице скончалась госпожа Мария Михайловна Кавелина, супруга Козельского помещика, ротмистра Александра Александровича Кавелина, из рода Нахимовых, двоюродная сестра Севастопольского героя-адмирала и мать постриженца нашей обители, иеромонаха Леонида.
Год тому назад, бывши на краю гроба, она просила старца Макария, по своей вере к нему, помолиться Господу, чтобы Он продлил дни ее для свидания с любимым сыном, отцом Леонидом, который был тогда в отлучке из обители. Старец тогда сказал ей: «Ты выздоровеешь, а умрем мы вместе».
Выздоровев, она говорила близким: «Бойтесь моей смерти: с нею связана жизнь старца».
За благочестивую ее жизнь и кончина ее была мирная. Глубоко благоговела она к обители нашей; во все посты говела и приобщалась Святых Таин в обители. Так было и в теперешний Успенский пост. После приобщения она должна была отправиться на праздник к своему семейству, но почему-то внезапно отложила свой отъезд, сказав старцам: «Что-то не хочется ехать». [400]
И осталась — и на другой день заболела и с каждым днем слабела, а 23-го, приобщившись Святых Таин за десять минут до кончины, сказала последние слова: «Я не могу вам выразить моей радости: во всю жизнь не чувствовала себя такой покойной, как теперь». И тут же уснула навеки.
25-го, по Литургии, совершено отпевание ее тела в присутствии супруга и детей: иеромонаха Леонида (Льва — гвардии штабс-капитана); Михаила, отставного поручика, и близких родных. Еще один ее сын служил в Святейшем Синоде, а дочь Александра была монахиней в Борисовском Девичьем монастыре.
Старец Макарий присутствовал при блаженной кончине боярыни Марии, назвав кончину ее «преподобническою» и промолвил: «Я считаю себя счастливым, что Бог сподобил меня видеть кончину праведную». Еще задолго до смерти госпожи Кавелиной, старец часто стал поговаривать ученикам своим: «Пора, пора домой».
Теперь слова эти он стал повторять еще чаще. Но видом был еще, слава Богу, достаточно крепок, хотя ему уже пошел 72-й год от рождения» 17.
Под влиянием привитых с детства любимою матерью живых и глубоко внедрившихся в душу религиозных воспоминаний иной, лучшей пристани для себя, совершился этот перелом в жизни отца Леонида. Это во-первых. Во-вторых, в это время Оптина пустынь снискала себе почетную и громкую известность в нашем отечестве среди любителей истинно подвижнической жизни строгостью своих монашеских уставов, позаимствованных ею с чтимой русским благочестивым народом Святой Афонской Горы, строгою подвижническою жизнию приснопамятных старцев обители — схимника отца Леонида, ученика схимонаха Феодора; Макария (Иванова) — ученика отца Леонида; и знаменитого впоследствии отца Амвросия (Гренкова), ученика сего последнего, и других, привлекавших в стены своей обители всех искавших ответа на запросы «яже к животу и благочестию».
Последнее обстоятельство было новою, не менее сильною побудительною причиною, почему молодой гвардейский офицер ищет для себя мирного приюта именно в Оптиной обители, так как и суровый иноческий подвиг в содружестве таких молодых энтузиастов, каким являлся Иван Андреевич Половцев, в монашестве Ювеналий (скончавшийся в сане архиепископа Литовского), и некоторые другие сверстники из светских образованных людей, не мог казаться тяжелым непосильным игом... Местом иноческих подвигов избрал Лев Александрович пустынный скит Иоанна Предтечи, о котором он с восхищением писал так: «Много в глубине моей души осталось воспоминаний о любвеобильной святыни Оптиной. Там узнал я впервые цену уединения... Тепла здесь была моя молитва, вызванная благоговейным умилительным песнопением иноков... Но особенно пленял меня уединенный скит...» «Благоговею пред тобою, безмолвный скит, [401] люблю тебя, любвеобильная пустыня». Здесь под руководством опытного в духовной жизни любимого им старца Макария, ученика схимонаха Леонида, имя которого впоследствии принял в монашестве Лев Александрович, он проходил суровую школу иноческого послушания, поступив в 1852 году в обитель сначала на испытание и почти лишь через два года, после тяжелого искуса, 27 апреля 1854 года, он был определен в число братий Козельской Введенской пустыни послушником.
Вступив в обитель, Лев Александрович избрал для себя ближайшим старцем-руководителем опытного в духовной жизни старца Макария, ученика схимонаха Леонида, имя которого он и принял потом при постриге.
«Никогда в жизни я не был так счастлив, — рассказывал отец архимандрит Леонид об этих первых шагах своей иноческой жизни, — как в тот день, когда старцы благословили мне надеть простой пустынный полушубок» 18.
Проходя под руководством отца Макария тяжелый искус иноческого безусловного послушания, отец Леонид был приставлен своими старцами — Макарием и Леонидом — к тому делу, которое сродно его душе, полезно для русского благочестивого народа и славно для обители, ревнующей о духовном просвещении своего Отечества: к научным литературным трудам. На новоначального инока Оптиной пустыни Леонида (Кавелина) возложена была обязанность, совместно с другим же новоначальным иноком Ювеналием (Половцевым), заняться переводом аскетических святоотеческих творений, плодом каковых занятий являются следующие издания обители: «Сочинения Паисия Величковского», «Вопросы и ответы старцев Пафнутия и Иоанна», «Преподобного отца нашего Исаака Сирина слова духовноподвижнические» (изд. 1854 г.), «Преподобного отца нашего аввы Дорофея душеполезные поучения в русском переводе» (изд. 1856 г.). Любовь к историческим исследованиям побуждает отца Леонида составить «Историческое описание Козельской Введенской Оптиной пустыни» и таковое же «Описание скита во имя святого Иоанна Предтечи при той же пустыни» (изд. 1853 г.). Нисколько после этого неудивительно, что не любивший праздно расточать своих похвал приснопамятный Святитель Московский Филарет, когда явилась необходимость, так аттестовал отца Леонида (Кавелина) за этот начальный период его иноческой жизни: «Сей муж, некогда с достоинством находившийся в императорской службе, потом, по отречении от мира, долгое время также с несомненным достоинством, проходил монашескую жизнь в обители, преимущественно известной духовным благоустройством».
26 февраля 1855 года Лев Кавелин был пострижен в рясофор, а в 1857 году, 14 сентября, — в мантию. «Сегодня, — пишет иеромонах Евфимий в своем дневнике, — за Божественной литургией отец [402] архимандрит Моисей постриг в мантию между прочими (семи) двух нарочитых мужей: Льва Александровича Кавелина из знатных дворян, и из духовного звания окончившего курс Костромской семинарии Михаила Чебыкина († 18 марта 1906 года в Оптиной пустыни на покое в сане игумена). Первому наречено имя Леонида, а второму — Марк. Какая судьба уготована им, то уже дело премудрости и разума Божия, но, мнится мне, незаурядная судьба их. Помоги им Господь скончать течение жизни своей при-временной в подвигах добрых, в вере, надежде и любви Божественной» 19.
Событию этому предшествовало прибытие в Оптину обитель Одесского епископа Поликарпа, которого высшее духовное начальство предполагало назначить начальником второй нашей Миссии в Иерусалиме, заменив его в конце концов молодым инспектором Петербургской Духовной Академии, доктором богословия архимандритом Кириллом (Наумовым), возведенным в сан епископа Мелитопольского. По указанию митрополита Московского Филарета и паломника-писателя А. Н. Муравьева, епископ Поликарп прибыл в Оптину обитель, чтобы составить штат священнослужителей формируемой им новой Иерусалимской Миссии. Выбор его остановился на Ювеналии (Половцеве) и монахе Леониде (Кавелине), которые, с благословения архимандрита обители и старца Макария, согласились вступить в состав Миссии ее членами 20. Об этой перемене в своей жизни Лев Александрович сообщил любопытные подробности в письме в Петербург к некоему священнику Степану Онисимовичу, подписавшись в нем еще так «многогрешный монах Лев Кавелин».
Письмо это, полное биографического интереса, мы приводим целиком.
«Давно я не уведомлял Вас о себе, — пишет Лев Александрович, — отчасти и потому, что не имел сказать Вам о себе ничего особенного, разве что еще живу, движусь и есмь, по милости долготерпеливого моего Владыки Господа, как вдруг совершенно неожиданно случилось событие, о котором считаю долгом известить Вас. 5-го числа пополудни прибыл в нашу обитель из Москвы Преосвященный Поликарп, епископ Одесский, с словесным поручением от Московского Архипастыря и письмом от А. Н. Муравьева. Поручение заключалось в том, чтобы избрать в нашей пустыни несколько человек для Иерусалимской Миссии с тою целью, чтобы, взятые из одной обители, они сохранили бы единство духа и цели в предстоящем деле. Владыке было указано прямо на отца Ювеналия и меня. Вам известно, что уже двукратно выпадал мне этот жребий: первоначально приглашал меня отец Ювеналий, но я не решился согласиться на это, хотя видел в этом удобный случай посетить Святые Места — колыбель христианства, куда часто стремились мои мысли в прежнее время. Другой раз господин обер-прокурор граф Толстой, по отказе отца Ювеналия, предлагал мне ехать в Миссию через князя Оболенского, своего [403] родственника, но, как состав Миссии тогда еще не был известен, то, опасаясь попасть в круг совершенно неизвестных мне и, может быть, не единомысленных людей, я отказался решительно. Теперь же, когда совершенно неожиданно в третий раз и без всякого отношения к двум первым случаям сделано было мне то же самое предложение, я невольно призадумался, как смотреть на сие дело. Считать ли его званием Божиим или нет? Не смея и не дерзая брать на себя решение этого вопроса, я отвечал на убеждения Преосвященного Поликарпа, что если старцы найдут нужным послать меня, я поеду беспрекословно, но сам решить сего не могу, как по чувству своего недостоинства, так равно и потому, что недостанет сил самому подписать, может быть, вечную разлуку с обителью, старцем-отцом и благодетелями и родиною.
К удивлению моему и общему, отец архимандрит и батюшка отец Макарий благодушно согласились отпустить нас с Преосвященным Поликарпом, успокаивая тревогу сердца нашего тем, что они видят в Преосвященном человека Духа Божия, смотрящего на дело сие очами веры, а не разума, духовно, а не душевно. И нас Преосвященный искренно расположил к себе своею духовною беседою и любвеобильным обращением. Итак, мы согласились, буди воля Божия, и теперь, в ожидании решения нашей участи, крепко молимся: да аще от человек сие дело, да разорится, аще от Господа — да будет над нами Его святая воля — се рабы Его, твори, еже хощеши, в духе мирне. Нашему примеру последовало еще несколько человек из нашей братии. Владыко, видимо обрадованный успехом своей поездки, отправился в Петербург для освещения о необходимых переменах в проекте и составе, средствах и занятиях Миссии.
Бога ради, поспешите познакомиться с Владыкою; ваши опытные советы будут ему полезны весьма. Дело слишком важно, чтобы быть к нему хладнокровным ревнителю Православия, а Владыке нужно, очень нужно участие доброе, пока еще все не утверждено формально.
Любовь Ваша к моему недостоинству, дорого мною ценимая, дает мне смелость надеяться, что, по свидании и беседе со Владыкою, вы не оставите меня уведомить о том, как смотрите на сие дело — и скажете, что думаете, искренно, не обинуясь.
Старец наш свидетельствует Вам и семейству Вашему почтение и благожелание, и от меня прошу передать усердный поклон всем и каждому, а первенцу Вашему в особенности, за его братский привет и писание.
Простите. Поручая себя отеческой любви Вашей и святым молитвам, с почтением и неизменной о Господе любовью есмь и пребуду Ваш недостойный богомолец многогрешный монах
Лев Кавелин».
Хотя назначение в Иерусалим епископа Поликарпа не состоялось, но избранные им иноки Оптиной пустыни сохранили за собой [404]принятое ими место в составе Иерусалимской Миссии и при действительном ее начальнике епископе Кирилле (Наумове). «В Иерусалим, — по словам епископа Порфирия (Успенского), — назначены два иеромонаха из Оптиной пустыни — Леонид и Ювеналий, оба из дворян и оба — любимцы синодального обер-прокурора».
Указом Святейшего Синода 22 октября отец Леонид был назначен членом Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, а посему 20 октября 1857 года епископом Калужским Григорием (Миткевичем) рукоположен в сан иеродиакона, а 29-го того же октября — в сан иеромонаха.
Отец Леонид пробыл в Иерусалиме в качестве члена Духовной Миссии лишь с 1 февраля 1858 года по 20 мая 1859 года, но и этот период затянулся только потому, что епископу Кириллу весьма нежелательно было отпускать его из Миссии, дабы не подавать повод к кривотолкам в Петербурге и нареканиям на начальника Миссии, с одной стороны, а с другой — желательно было и отцу Леониду видеть редкое церковно-политическое торжество в Иерусалиме, «подобного которому, — по словам отца Леонида, — не было в летописях Иерусалима со времени византийского императора Ираклия» 21, — присутствовать при торжественной встрече Августейших русских паломников: Председателя Высочайше утвержденного Палестинского Комитета великого князя генерал-адмирала Константина Николаевича, его супруги великой княгини Александры Иосифовны и их первенца — младенца великого князя Николая Константиновича. Высокие гости Святого Града явились в Палестину не только для удовлетворения своих религиозных потребностей — поклониться Живоносному Гробу Господню и посетить все достопоклоняемые Святые Места Иерусалима и его окрестностей, что они и выполняли почти ежедневно с 30 апреля по 9 мая включительно, но, по воле Государя Императора Александра Николаевича, должны были осмотреть и выбрать в Иерусалиме или его ближайших окрестностях удобные участки земли, на которых Палестинский Комитет предполагал начать постройку русских богоугодных странноприимных зданий и величественного русского храма. По окончании этих торжеств о. Леонид подал прошение об освобождении от занимаемой должности штатного члена Духовной Миссии и о причислении его снова в число иноков Козельской Оптиной пустыни. Ходатайство это было уважено, причем Святейший Синод 19 марта 1859 года указом своим «за отличную службу» наградил его набедренником.
На пути в Россию в июле месяце он посетил в первый раз Святую Афонскую Гору с целью познакомиться с бытом иночества этой Горы вообще и русского иночества здесь, в частности. Свои глубокие впечатления он выразил в Книге обители для почетных посетителей в следующих выражениях: «Время, проведенное на Св. Афонской Горе, под гостеприимным кровом Руссика, отцами коего был принят с [405] истинно христианским радушием и любовью, останется одним из лучших воспоминаний моего пребывания на Востоке. Обозрение Афона в аскетическом отношении убедило меня, что он был и доселе остается неугасимою лампадою, в которой горит елей чисто монашеской жизни; здесь, и только здесь, желающий может найти совершенный образец всех родов подвижничества, о коих упоминают св. отцы, — от благоустроенных общежитий до людей, проходящих жизнь безмолвную, в совершенном беспопечении от всего земного.
Получив душевную пользу и назидание от собеседования и духовного общения с отцами и братиею Русской обители на Афоне, не могу не выразить сердечного желания, чтобы те из посетителей сей святой обители, которые не имеют самонадеянности считать себя совершенно здравыми в душевном отношении, не ограничивались бы одним внешним обозрением святыни Афонской, но пользуясь более или менее кратким здесь пребыванием, спешили бы вопросить о врачах духовных, на которых им укажет общая любовь и уважение всего братства; в пользе же их душеспасительных советов и растворенных любовию врачеваний пусть каждый убедится собственным опытом. Вкусите и видите, яко благ Господь и не оскудеет благодать Его в творящих волю Его. Бывший член Иерусалимской Духовной Миссии многогрешный иеромонах Леонид, убогий оптинец».
Причиной столь быстрого оставления отцом Леонидом службы в нашей Иерусалимской Духовной Миссии было его полное расхождение во взглядах, убеждениях и образе внешней повседневной жизни <со взглядами> своего чуждого аскетического настроения начальника, Преосвященного епископа Мелитопольского Кирилла. «Архимандрит Леонид, — писал 10 декабря 1865 года обер-прокурору Святейшего Синода графу Д. А. Толстому митрополит Московский Филарет, — не сторонник своего предшественника (Кирилла, епископа Мелитопольского), потому что вышел из состава членов Миссии по неудовольствию и в России не оказывался его сторонником» 22. Основания для этого «неудовольствия» указал сам отец Леонид в своих беседах с отцом архимандритом Антонином (Капустиным), когда последний явился в Иерусалим (в 1865 году) для расследования происшедших в Духовной Миссии в 1864 году беспорядков. «По собственному признанию о. Леонида, — писал отец архимандрит Антонин в Святейший Синод, — причиною первого его удаления из Миссии было то, что Преосвященный Кирилл, тогдашний начальник Миссии, обещавший ему еще в России духовничество при ней, по прибытии сюда взял на себя сей долг и требовал, чтобы члены Миссии были в духовно-сыновних отношениях в нему» 23.
Чтобы яснее понять причину размолвки с епископом Кириллом и глубоких огорчений, испытанных с его стороны, мы воспользуемся письмом Б. П. Мансурова к Председателю Палестинской Комиссии князю Д. К. Оболенскому из Иерусалима от 6 и 15 октября 1858 года: [406] «Отцы Ювеналий и Леонид приняли нас, — писал Б. П. Мансуров, — с сердечною радостью и, конечно, нас обворожили. Ты знаешь уже, любезный друг, что они оба недовольны были архиереем за то, что он их не употребляет ни на что, ничего им не доверяет и держит прямо как послушников. Леонид положительно хотел оставить Иерусалим и уже подал об этом прошение Владыке. И его, и Ювеналия мы нашли весьма недовольными архиереем. Оба они знали о дурном впечатлении Владыки в отношении ко мне, слышали о том, что я будто бы пользуюсь в Петербурге большим кредитом, питаю враждебные чувства к архиерею и еду в Иерусалим с желанием и возможностью забрать его в руки и переделать в Миссии все, что не хорошо. Оба добрые, достойные и высоко христианские отцы увидели в этом возможность опереться на меня и на Консульство, чтобы изменить свое положение, как им того хотелось, и поддерживались в своих надеждах сплетническими дамскими и недамскими письмами из Петербурга, откуда им писали, что враги Преосвященного Кирилла сильны и ожидают посредством меня найти случай вызвать его в Россию. Сам Кирилл, раздраженный неизвестностью о моих поручениях, подкреплял в них мысль о его слабости, ибо часто неосторожно и желчно выражал, что если ему присылают обер-прокурора для Миссии, то он бросит Иерусалим. По всем этим причинам первые любезности отцов Ювеналия и Леонида обратились вполне на нашу сторону, и хотя я с первых разговоров объяснил Преосвященному Кириллу, что я приехал ему помогать, а не мешать, однако, зная, что у отцов Леонида и Ювеналия есть в России большие связи и, между прочим, что Ю. сильно поддерживает Н. П. Мальцева, которая с женскою простотою готова ратовать и против Кирилла, и пользуется в глазах Владыки огромным влиянием при Дворе, то Преосвященный Кирилл очень озаботился возможным полным переходом Леонида и Ювеналия на нашу сторону будто бы против него.
Я с самого начала узнал и понял тактику обоих отцов, но, будучи убежден, что в освобождении Епископа от сплетен подчиненных, единстве и свободе его власти и удержания подчиненных от сплетен и жалоб на Начальника заключается единственное условие успеха и достоинства нашей Миссии, — я (не говоря и не выражая ничего отцам Леониду и Ювеналию) стал прямо на сторону Преосвященного и только частыми разговорами с ним (вовсе не касаясь отцев), а менее частыми — с отцами и удалением себя от выслушивания их жалоб, — бессознательно (ибо я все узнал на себе) отнял у них надежду на поддержку против Епископа...
Опасаясь, чтобы отцы Леонид и Ювеналий не написали в Петербург жалобных писем против него, желая, чтобы Леонид оставлением Миссии не возбудил предположение о несносности характера его, Кирилла, — и опасаясь из недоверия ко мне, чтобы они не нашли во мне ходатая и поддержки, — Преосвященный, убедившись из [407] моего поведения, что пока ему нечего меня страшиться, вследствие известной тебе и сродной ему хвастливости, начал напропалую любезничать с отцами Леонидом и Ювеналием, убедил первого отсрочить отъезд в Россию, успокоил второго в вопросах самолюбия, обещая сделать его начальником будущей где-то Миссии, а обо мне стал говорить, что он пока мною доволен, но что мое личное служебное положение в С. Петербурге в последнее время сделалось очень шатко, ибо и В. К. давал со скуки заниматься Иерусалимским делом; что он, Кирилл, держит меня совершенно в руках, и заставит меня самого отказаться письменно от убеждений, выраженных в моей книге, — что в М.И.Д. я имею так мало кредита и поддержки, что я сам говорил ему, Кириллу, что ему стоит написать вообще в Петербург десять строк против меня и заставить вызвать меня из Иерусалима; что я так подлащиваюсь под его, Кирилла, только потому, что от него зависит испортить мою карьеру, и что он более меня не опасается, ибо держит надо мною Дамоклов меч и т. п. в этом духе. Затем по отношению к Консульству и Дорогобужинову Кирилл развивал такую же тему, что я вожу Д<орогобужинов>а за нос, что сей последний есть нуль по характеру, что Консульство должно быть покорным слугою его, архиерея, и будет плясать по его дудке что стоит только всех нас держать в руках и т. д.» 24.
«Ты знаешь, любезный друг, — продолжает далее Б. П. Мансуров, — до какой степени Кирилл словоохотлив и неумерен в речах; с другой стороны, ты знаешь, как святы, добродушны и честны Леонид и Ювеналий. Эти чудные люди, достойные всякого уважения, бессознательно обратились в источники всяких толков и сплетен в Иерусалиме; они желают только добра всем и рвутся из ревности послужить делу иначе, нежели отправлять ежедневно утрени и обедни. Их невозможно не любить и не уважать, но они просто дети в вопросах житейских и дипломатических; гнет Преосвященного Кирилла смущает спокойствие их духа, а нервная лихорадочная особенность иерусалимской жизни выводит их из своего характера».
«Не могу не сказать тебе несколько слов об отцах Леониде и Ювеналии, — еще раз возвращается Б. П. Мансуров к этому вопросу, — невозможно не любить, не уважать и не почитать этих достойных и чудных людей; в Ювеналия просто можно влюбиться в христианском духе. Оба они производят здесь на всех и на меня самое отрадное впечатление, и трудно было выбрать лучших духовных представителей благочестия и кротости. Из них можно бы сделать чудные орудия для всего, но Преосвященный Кирилл их портит и испортит; на нем лежит большой грех в том, что он не умел снискать любви и доверия в их душе, просящейся на любовь и доверие. В отношении к ним его генеральство выразилось вполне и самым неудачным образом; они просто дети в политических вопросах, но в деле надзора за поклонниками и их назидания нельзя найти им подобных. Он и от этого дела [408] оттер их совершенно, посылает их только изредка к поклонникам для следствия и для передачи срочных приказаний. На поклонников Преосвященный Кирилл действует только с генеральскою строгостью (иногда действительно нужною), следовательно, Леонид и Ювеналий всегда являются только полицейскими чиновниками, а не пастырями и увещателями. Отчего не отдать им доли в исповеди поклонников? Это сблизило бы их с духовными их детьми и заинтересовало бы их в деле нравственного наблюдения за нашими странниками. Леонида и Ювеналия еще нельзя употреблять в делах политических и для дипломатических, ибо они живут только во Христе, — но чего нельзя с ними достигнуть в деле назидания и привлечения сердец?
Посредством их и полицейский надзор за поклонниками обратился бы в благодетельное руковождение. Вместо того наши паломники только боятся нашего епископа и жалуются на его недосягаемое величие. Даже в отношении к нам Преосвященный действует либо сам, либо чрез своего драгомана и кавасов. Здесь именно является в Кирилле отсутствие сердечной теплоты, и очень естественно, что Леонид и Ювеналий его не любят, ему не доверяют, и им не привлечены к себе духом соучастия в святом деле. Это все очень жалко, тем более, что оба эти отца либо сами уйдут, либо выпроводятся епископом для получения вместо их овец бессловесных. Они должны ему мешать тем, что слишком привлекают к себе других <...>
«Видимо, Преосвященный хотел уверить моих подчиненных, что я совершенно в его власти, что он так силен, что все перед ним должно преклоняться, и что консул и я поневоле должны быть его покорными, послушными слугами. Все это вывелось невольно и бессознательно на чистую воду потому, что о. о. Ю. и Л. стали сожалеть о нашем жалком положении и горевать о том, что теперь уже окончательно Преосвященный Кирилл свернет их в бараний рог. Мы этого сперва не понимали, пока они наконец не высказались добродушно и откровенно. Я на это ответил им только то, что они могут выводить какие угодно заключения, но что я сам очень доволен Архиереем, тем более, что он не заставил меня отстать ни от одной из моих мыслей или отбросить какой-либо из моих планов. Ничего не могло их удивить более этого, потому (Преосвященный беспрестанно твердил о том), что заставит меня отказаться не только от моих намерений, но и от моих убеждений».
Но причины разлада с епископом Кириллом лежали не в личных оскорблениях отца Леонида и в неисполнении данных обещаний ему при отъезде из России, а гораздо глубже: в полном несходстве их внутренней духовной настроенности и взглядов на принятые на себя добровольно иноческие обеты и внедрившиеся под воздействием оптинских старцев в его душе аскетические подвиги. Отражение этого мы ясно видим в письме члена третьей Иерусалимской Миссии иеродиакона Арсения от 8 февраля 1865 года на имя русского Иерусалимского консула А. Н. Карцева. «По прежней службе в Иерусалимской Миссии [409] при Преосвященном Кирилле с отцом Леонидом, — пишет он, — мы не сходились в понятиях о произвольной нищете, смирении, молитве, терпении, посте и во многом другом. Отец Леонид всегда оказывался фанатичным формалистом и консерватором буквы. Еще в то время влияние монастыря на о. Леонида было весьма заметно: гладкая манера и отделанные приемы монашеского разговора показывали в нем воспитанника общежительной Оптиной пустыни, где на выделку благоприличной внешности обращено особенное внимание. Взгляды отца Леонида были странны и не сходны с прямыми верованиями православных. Скажу доя образчика следующее. Все мы в Иерусалиме при Преосвященном Кирилле кушали говядину, с разрешения Вселенского Патриарха, не смущаясь совести. Отец Леонид не употреблял самой говядины, а только щи и суп из говядины, не желая быть таким же, как мы, грешником» 25.
В письме своем к князю Д. А. Оболенскому от 4 июля 1861 года отец Леонид дает сам яркую картину своих отношений к Преосвященному Кириллу и взглядов на деятельность последнего в Иерусалиме в качестве начальника Миссии. «Из Иерусалима имею известие от 8 числа текущего месяца, — пишет отец Леонид, — это письмо о. Ювеналия, который уезжал оттуда с грузом самых неприятных впечатлений и, описывая состав «архиерейского дома» (Миссия уничтожена), выражается так: «а Фадлала (драгоман) и Василий Андреевич (Левинсон) в качестве советников великого дипломата за обедами, ужинами и прочими подвигами достойного предводителя когорты. Увы, увы, прибавляет он, достойный плача и горького смеха духовный Иерусалим». Не знаю, так же ли будет говорить о. Ювеналий по приезде в Петербург, потому что он и сам немножко дипломат, а потому сообщаю Вам его настоящий отзыв, которым прошу поделиться с тем, кому еще сколько-нибудь дорога будущность иерусалимского дела, которое вместо того, чтобы сделать честь России, ныне бесславит ее, и в чьем же лице?.. Но кто виноват, если у нас ничему и никому не верят, полагая, что «святость жизни» есть принадлежность сана, из чего и выходит, что «барыни наши» самыми грешными людьми считают пономарей и дьячков, а самым святым — Кирилла, ими возведенного в сан архиерейский, ими же поддерживаемого в его вышепомянутых подвигах, на которые он ежегодно еще получает средства от щедрот (разумеется Государыни). Можно ли так нагло обманывать? Грустно и больно знать это, и неужели нельзя ожидать никакой благоприятной перемены в близком будущем».
Но как ни тяжела была нравственная атмосфера, окружавшая его, как ни ограниченна была сфера его деятельности, время, проведенное отцом Леонидом в эти годы в Иерусалиме, не пропало даром и было им употреблено для той цели, которую он поставил себе при [410] отъезде из России: изучать историю и жизнь восточного монашества. «Иеромонах Леонид, — писал 17 апреля 1858 года обер-прокурору Святейшего Синода графу А. П. Толстому в своем отчете Кирилл, епископ Мелитопольский, — имеет поручение изучать здешнее монашество, как человек, знающий толк в деле и весьма интересующийся делом иночества. Надеюсь, что его наблюдения принесут нам впоследствии весьма много пользы, особенно тогда, когда Господу благоугодно будет положить правительству на мысль озаботиться судьбою наших русских обителей» 26.
Как питомец Оптинских старцев, известных своею духовною жизнью — отцов Леонида, Макария и Амвросия, он, по поручению епископа Кирилла, принял на себя обязанности духовника русских паломников, а как любитель иноческой жизни и «интересующийся делом иночества», охотно принялся в Иерусалиме на практике за изучение современного восточного монашества, которое ему известно было доселе лишь в теории, по аскетическим творениям древних подвижников; и, как «ветхословец» и человек, склонный к литературным занятиям, он «успел познакомиться довольно подробно со всеми святыми местами» и составить весьма любопытную книгу об Иерусалиме «Старый Иерусалим и его окрестности» (Из записок инока-паломника. — М., 1873), не утратившую своего научного и практического интереса и до настоящего времени. «Проживая в Иерусалиме, свободное от церковно-служебных обязанностей время (по званию члена Иерусалимской Духовной Миссии) употреблял я, — пишет отец Леонид о происхождении названной книги, — частью для беседы о святых местах с людьми, близко знающими оныя, частью для посещения сих святых мест с целью основательного изучения оных; во время же поездок по окрестностям Святого Града и дальним святым местам, каковы Иордан и Галилея, я старался не столько следовать указанию западных писателей, сколько повторять драгоценные сказания нашего первого паломника «монаха Даниила», и имел приятный случай убедиться, что эти сказания «мужа свята, ветха деньми и книжна вельми, жившего в Галилее 40 лет и в Лавре Св. Саввы 20 лет», вполне согласны с преданиями греческими и во многом опровергают показания латинских писателей, основанные на показаниях францискан и разных «чичероне» из «Казанова», владельцы которой, соперничая постоянно с греками в обладании святыми местами, успели исказить и затмить многие православные предания о святых местах, что, к сожалению, отразилось на сочинениях некоторых из наших новейших паломников» 27.
В это первое пребывание в Иерусалиме отца Леонида произошло у него интимное сближение со старцем Саввинской Лавры отцом Иосифом, достойным подражателем преподобных отцов-пустынно-жителей, хорошо изучившим местность пустыни Святого Града и все его предания и сказания о ней, которые живо сохраняются в его [411] светлой памяти 28. Он был избран им в свои духовники, в руководители в новой для него обстановке среди греческого святогробского духовенства и палестинского монашества 29 и опытным путеводителем по святыням Иерусалима и при посещении им развалин пустынных Иорданских обителей 30.
По возвращении в Россию из Иерусалима, направляясь в родное гнездо — в мирную Оптинскую пустынь, иеромонах отец Леонид в Москве виделся с митрополитом Московским Филаретом, принимавшим горячее, живое участие в делах нашей Миссии на православном Востоке, и, несомненно, выяснил пред ним истинное положение этой Миссии в надлежащем свете, умея сохранить к себе внимание столь высокого и авторитетного покровителя и заручиться его сильною поддержкою для своей энергичной деятельности на все последующее время своей жизни. Когда отец Леонид пожелал для своих целей побывать в Петербурге, то митрополит Филарет написал о нем 29 сентября 1859 года иеромонаху Троицкого Санкт-Петербургского подворья следующее любезное письмо: «Дайте Оптиной пустыни иеромонаху Леониду помещение в келлиях подворья приличное и, по возможности, удобное. Долг гостеприимства требует, чтобы хозяева, если нужно, потеснили себя, чтобы доставить удобство гостю» 31.
Комментарии
14. Церковный Вестник. 1891. № 44. C. 701.
15. <Лишний номер примечаниям>.
16. ЖМНП. 1891. С. 128.
17. Нилус С. Святыня под спудом. 1911. Сергиев Посад. С. 192-193.
18. Церковн. Ведомости. 1891. № 44. С. 1558.
19. Нилус С. Святыня под спудом. 1911. Сергиев Посад.
20. В частности, об отце Ювеналии Преосвященный Порфирий сообщил следующее под 30 ноября 1856 года: «Граф Толстой на место мое в Иерусалиме избрал диакона Оптиной пустыни Ювеналия (из дворян) и держит его здесь в доме матери его, дабы при первых переговорах и возобновлении нашей Миссии в Иерусалиме явить его миру, «яко великого постника и молитвенника о душах наших». Там же. С. 45.
21. Отчет о мерах к улучшению быта православных.
22. Арх. Савва. Собрание мнений и отзывов м. Филарета по делам Православной Церкви на Востоке. С. 448.
23. Письмо в копии, писанной рукою отца архимандрита Леонида, найдено в его архиве и сообщено нам архиепископом Никоном, бывшим Вологодским Владыкою.
24. Цитированное письмо Б. П. Мансурова к князю Оболенскому мы имели в копии, переписанной рукою архимандрита Леонида и хранившейся в посмертных бумагах его. Любезно сообщено нам это в высокой степени интересное письмо архиепископом Никоном, бывшим Вологодским, которому мы обязаны, как душеприказчику покойного отца архимандрита Леонида, доставлением нам и других ценных писем к архимандриту Леониду (Кавелину), напр. с Афона, от отца архимандрита Антонина и других лиц. Считаем нравственным своим долгом выразить Его Высокопреосвященству архиепископу Никону нашу глубокую благодарность за высокое доверие и просвещенное содействие в деле собирания полезных материалов для настоящего предпринятого нами труда.
25. Арх. Св. Синода.
26. Дело Палестинского Комитета № 20 (по Азиатскому департаменту № 923), л. 12 об.-13.
27. А. Л-а. «Старый Иерусалим и его окрестности». С. 2.
28. Там же. С. 454.
29. Там же. С. 466.
30. Там же. С. 1, 454-466.
31. ДЧ. 1885. Ч. III. С. 501.