Глава I

Отчего выбор Синода пал именно на него, определить более чем трудно. При этом назначении имелись, может быть, личные соображения, ключ к которым в настоящее время потерян. Преосвященный Порфирий, по крайней мере, лично утверждал, что такое назначение [343] было для него совершенною неожиданностью, и последующие обстоятельства подтверждают сказанное им 3.

Были ли другие кандидаты для этого поручения и насколько они оказались бы более подходящими, тоже, за неизвестностью их, определить трудно. Можно отвечать только на один вопрос: насколько был подготовлен сам архимандрит Порфирий к предполагаемой для него роли.

Уроженец Костромской губернии, архимандрит Порфирий воспитывался в Костромской Духовной семинарии и в Санкт-Петербургской Духовной Академии, по выходе из которой в 1829 году он принял монашество и по рукоположении в иеромонахи в том же году был определен преподавателем Закона Божьего во 2-й Петербургский кадетский корпус, в 1831 году переведен на ту же должность в Одесский Ришельевский лицей. Здесь провел он почти десять лет, будучи возведен в 1834 году в сан архимандрита с назначением настоятелем Одесского Успенского второклассного монастыря. В 1837 году архимандрит Порфирий был назначен членом Херсонской Духовной консистории, а затем, с преобразованием Ришельевского лицея, утвержден в нем <в 1838 г.> профессором богословия, церковного права и церковной истории. Отсюда назначен был настоятелем посольской церкви в Вене, куда отправился в начале 1842 года 4.

Таким образом, архимандрит Порфирий оказался человеком науки, кабинета, но вовсе не человеком практической деятельности, к которой его не подготовило ни воспитание, ни жизнь, ни сам его характер — слишком прямой, решительный и своеобычный, каким он остался до конца своих дней.

Все эти данные едва ли делали его желанным человеком для возлагаемого на него поручения и не выкупались его бесспорно замечательным знанием греческого языка и церковной истории.

Здесь, в Вене, где он только что был занят, после лета, проведенного в лечении на водах, устройством предстоящей ему жизни, получил он синодский указ, вызвавший его в Россию и представлявший ему в перспективе неопределенное по своей продолжительности пребывание на Востоке, известном ему только по книгам.

Историческая судьба нашего монашества не приучила его к той дисциплине, к которой привыкло латинское монашество и которая составляет силу сего последнего. Нас же, светских людей, очень обыкновенная и нисколько не поражающая вещь невольно приводит в изумление, когда мы ее встречаем среди монашествующих.

Таким образом, совершенно обыкновенное в нашей среде обстоятельство едва не повлекло к отмене состоявшегося предположения. Архимандрит Порфирий, устраиваясь в Вене, задолжал, рассчитывая со временем расплатиться из получаемого им содержания. Неожиданный выезд из Вены, куда он не рассчитывал более возвратиться, заставил его по получении синодского указа просить о выдаче ему [344] пособия в размере 500 рублей для расплаты с долгами преимущественно за купленные книги 5.

Просьба о пособии возбудила прежде всего неудовольствие в Петербурге, а затем, конечно, вопрос, кто должен платить эти деньги.

Командировка архимандрита Порфирия исходила из Министерства иностранных дел и только как состоявшееся Высочайшее повеление была объявлена Святейшему Синоду. Цель ее, как выражался граф Нессельроде, была по руководящему тогда мнению скорее политическая, чем духовная; тем не менее Министерство иностранных дел отказалось принять на себя расходы по этой командировке, которые, как возлагаемые на лицо духовное, по его мнению, должны быть отнесены на счет ординарных расходов Святейшего Синода, на что сей последний и выразил свое согласие.

Уведомляя архимандрита о назначении 500 рублей на уплату его долгов в Вене, обер-прокурор Святейшего Синода делал ему выговор за неуместную просьбу о пособии и торопил его приездом в Петербург ввиду важности и спешности возлагаемого на него поручения. Исполняя эту последнюю часть приказания начальства, архимандрит Порфирий прибыл в начале октября 1842 года в Петербург 6, а 14 ноября того же года последовало Высочайшее повеление об отправлении его в Иерусалим для пребывания там в качестве поклонника ко Гробу Господню.

Но прошло еще с лишком полгода, прежде чем архимандрит Порфирий мог покинуть Петербург для исполнения возложенного на него поручения.

Вызов архимандрита из Вены и продержание его без дела шесть месяцев в Петербурге — все это как-то не клеится с таинственностью, которою облекали его командировку. Глубоко убежден, что в Константинопольской и Иерусалимской Патриархиях было известно, для чего вызван, куда и с чем едет архимандрит Порфирий задолго заранее, чем он покинул Петербург 7.

Граф Нессельроде в письме к обер-прокурору Святейшего Синода от 31 марта 1843 года (приложение 2) глухо говорит о политических обстоятельствах, заставляющих отложить на некоторое время отъезд архимандрита и настолько важных, что ввиду их признавал неудобным даже снабдить его письменными наставлениями касательно возлагаемого на него поручения 8. Но не прошло и двух месяцев, как политические обстоятельства настолько, вероятно, разъяснились, что было найдено возможным архимандриту немедленно отправиться в Одессу, где в ожидании дальнейших распоряжений ему предложено было заниматься новогреческим языком, который оказывался для него крайне необходимым. Но и это одесское пребывание продолжилось еще четыре месяца и только в конце сентября 1843 года, через год почти по прибытии в Россию, архимандрит Порфирий мог вновь покинуть ее 9. [345]

Вникая ближе в причины, которые принуждали откладывать изо дня в день в течение почти года командировку архимандрита Порфирия, мы должны сознаться, что едва ли играли в них роль политические обстоятельства, которые к тому же сомнительно, чтоб могли оказать какое-либо влияние на поездку в Святой Град русского архимандрита в качестве поклонника. Мне кажется более правдоподобным, что минутная вспышка под впечатлением въезда английского епископа в Иерусалим успела потухнуть, самое впечатление затмилось другими, более современными, к тому же и самая командировка, задуманная и осуществленная помимо нашего Константинопольского посольства, возбудила недоверие в сем последнем. Что это за духовное лицо, которое шлется из Петербурга с поручением, составляющим прямую нашу обязанность? Ну, а если он разойдется во взглядах с нами или напишет не то, что мы сообщаем, потребуется переписка и отписка? Нет, лучше без него. Такие или им подобные мысли могли прийти в голову посольству и тогда началась общая канцелярская уловка, выражение сомнений, опасений, разного рода препятствий. Министерство иностранных дел, которое под первым впечатлением не в добрый час затеяло эту командировку, радо бы было от нее отказаться и о ней забыть, если бы не Высочайшее повеление и неспокойный характер архимандрита, которому скучно было без дела сидеть в Александро-Невской Лавре и который изо дня в день появлялся в приемных то обер-прокурора Святейшего Синода, то директора Азиатского департамента и напоминал о себе. Инструкций ему не давали, с делом его не знакомили и в течение шести месяцев ему удалось только выхлопотать разрешение своему послушнику Ивану Будземскому сопровождать его в предстоящем путешествии. Вопрос о его содержании во время командировки разрешился Высочайшим повелением: отнести его на общий типографский капитал Духовного ведомства в размере 3 тысяч рублей в год — и это в то время, когда ежегодное содержание англиканского епископа было определено в 15 тысяч рублей.

Просьба архимандрита выдать ему и его послушнику вместо дорого стоившего тогда заграничного паспорта таковой из Министерства иностранных дел потерпела полное фиаско. Сие последнее даже испугалось мысли, что при этом может вдруг разоблачиться таинственное поручение архимандрита и не только отказало ему в курьерском паспорте, но, по совету нашего Константинопольского посланника, предписало ему, для отвращения напрасных толкований, не останавливаться в Буюкдере, а следовать на одесском пароходе прямо в Перу и поместиться в отделении дома нашей Миссии, предназначенного для поклонников 10.

С незначительными денежными средствами, под видом простого поклонника, от которого почти явно отказывалось наше посольство, явился архимандрит Порфирий в Константинополь, где пробыл [346] опять четыре месяца в ожидании обещанного для предстоящего ему труда наставления или инструкции, которая наконец была ему вручена нашим посланником только 27 января 1844 года (приложение 3) в своеобычной форме советов 11. В этих советах прежде всего поражает непосвященного в тонкости дипломатического языка самая форма их. Архимандриту Порфирию советуют избегать всего, могущего обратить на него постороннее внимание, но одновременно чуждаться излишней таинственности; приветливо слушать сознания туземцев, но не тревожить их настойчивыми расспросами; удостоверять восточных иерархов в участии к ним главнейших российских иерархов, называя их поименно, но при этом не столько говорить о России, сколько о Единой Церкви; показывать радушие к лицам других исповеданий, но не входить с ними в короткое обращение; собирать сведения о ходе духовного образования юношества и об употреблении сумм, пересылаемых из России, но удерживаться от всякого постороннего вмешательства. Затем излагается целый ряд отрицательных советов: ограничивать свои речи самыми простыми и доступными истинами, не быть строгим судьею палестинских единоверных иноков, не выходить из пределов поручения и, наконец, не увлекаться собственными соображениями, которые могут быть неудобоисполнимы и бесполезны. При всех этих оговорках, из которых последняя невольно даже в смиренном иноке могла возбудить вопрос — для чего же его вызывали из Вены, а тем более посылали на Восток, советы разрешали ему убедить самых недоверчивых людей, что в возложенном ему поручении не кроется ничего опасного, беспристрастно сообразить, кто главный виновник при взаимных жалобах духовенства разных вероисповеданий, и обдумать меры к упрочению Православия на Востоке.

Сопоставляя два последних документа — письмо графа Нессельроде от 31 марта 1843 года и советы Министерства иностранных дел, переданные нашим посланником архимандриту Порфирию 27 января 1844 года, мы увидим, что в первом из них определяется цель его командировки, а именно: 1) сблизиться с греческим духовенством и вникнуть в его положение и 2) приобрести на месте все нужные сведения, могущие послужить основанием при соображении мер, какие признано будет полезным принять для поддержания Православия на Востоке. Во втором из этих документов излагаются советы, как практически добиться вышеизложенных целей.

И здесь, как и при разборе всеподданнейшего доклада 13 июня 1842 года, приходится сказать, что цель была поставлена вполне правильно, но опасения, недомолвки, противоречия советов скорее могли спутать новичка в таком щекотливом деле, чем преподать ему практические указания к успешному исполнению возложенного на него поручения.

В Константинополе же архимандрит Порфирий, только как простой поклонник русский, представился почти умирающему [347] Патриарху Иерусалимскому Афанасию 12, который едва ли, даже если бы архимандрит не сохранял свое инкогнито, мог быть полезен ему в предстоящем деле 13.

Тогда сообщения были затруднительнее нынешних, и, выехав в последних числах января из Константинополя, архимандрит Порфирий по дороге, в Бейруте, познакомился с нашим генеральным консулом Базили, с которым он затем в течение почти десяти лет сохранял дружеские отношения 14. Вообще Бейруту посчастливилось относительно русских консулов, и Базили представлял утешительное явление не только своею энергией и тактом, но, что гораздо реже встречается, желанием ознакомиться с тою средою, в которой ему приходится жить. В предшествовавшее пятилетнее пребывание свое в Бейруте Базили успел многому научиться и не отказался поделиться приобретенными познаниями с архимандритом. Он даже сочувственно отнесся к нему, признав в нем полезного себе помощника, хотя, по его мнению, — подчиненного. Архимандрит же Порфирий, как новичок в деле, принял весьма благоразумно такое положение, которого резкость умерялась далеким расстоянием от Иерусалима до Бейрута.

Только к Пасхе 1844 года смиренно прибыл архимандрит Порфирий в Иерусалим, где поселился в Архангельском монастыре с прочими русскими поклонниками. Какое различие с торжественным въездом епископа Александра 15!

В Иерусалиме прожил архимандрит Порфирий остальные десять месяцев 1844 года 16; времени, <для> осторожного даже, изучения положения Православия было достаточно, и нет сомнения, что он собрал все желаемые по этому предмету сведения. Но, к сожалению, в доступных для меня материалах мне не удалось найти никаких по этому поводу следов 17.

Единственным официальным памятником первого пребывания в Святой Земле архимандрита Порфирия сохранилась записка о мерах для поддержания Православия на Востоке, переданная им нашему посланнику в Константинополе 6 января 1845 года (приложение 4), накануне его поездки с Высочайшего разрешения на Синай и Афонскую гору, предпринимаемую им исключительно с ученой целью.

Для нашего труда эта записка важнее первой, содержание которой, если она существовала, не представляла, как следует предполагать, что-либо нового, не известного нашим консулу и посланнику, а значит и Министерству иностранных дел. Став в первый раз лицом к лицу с Восточною Патриархиею, архимандрит Порфирий, имея в виду преподанные ему советы, мог только указать на недостаточное материальное и нравственное положение Иерусалимской Патриархии; мог подтвердить недоверие ее к России, которое, вероятно, ему пришлось на себе испытать и, наконец, как следует предположить по имеющейся у нас записке, выставить бедственное положение [348] местного православного населения, в особенности полное отсутствие учебных учреждений.

Для нас важна поданная им нашему Константинопольскому посланнику записка как результат тех мероприятий, которые он, по годовом пребывании на Востоке, считал необходимыми для поддержания там Православия.

При подробном разборе ее нам во многих случаях придется исключить многое навеянное разными опасениями, которые ему приходилось рассеивать, и прибавить многое, на что архимандриту приходилось только намекать, предоставляя развить свою мысль впоследствии, если бы основная мысль была принята.

Основная же мысль его заключалась в том, чтоб образовать в Иерусалиме общежительный монастырь, поручив настоятелю его духовное представительство Святейшего Синода к Патриархиям Иерусалимской, Александрийской и Антиохийской, и учредить в Иерусалиме русское консульство.

Состав монастыря он предполагал из настоятеля, не выше архимандрита, двух старших и двух младших иеромонахов, двух иеродиаконов, 12 послушников из воспитанников русских духовных училищ как певчих, монаха-пекаря и переводчика. На обязанность монастыря архимандрит предполагал возложить: передачу Святому Гробу всех пожертвований вещами и деньгами, раздачу пожертвований бедным палестинским христианам, нравственный надзор за русскими поклонниками, а равно и право наказывать их в случае надобности, обозрение тех помещений Иерусалимской Патриархии, где живут русские поклонники, и назначение лиц для сопутствия русских поклонников в Назарет и к Тивериадскому озеру.

Кроме этого, нельзя не отметить, что одною из главных целей предполагаемого монастыря было устройство при нем иконописной мастерской и училища, в котором продолжали свое учение 12 русских послушников, а также воспитывались 4 мальчика из туземцев и 4 грека из посвященных Гробу Господню.

Для помещения этого монастыря архимандрит предполагал возможным купить или нанять Архангельский монастырь, если бы не было найдено полезным приобрести древнюю латинскую патриархию, пристроенную к Святогробскому храму, на покупку и переделку которой требовалось тогда до 100 тысяч рублей. На наше консульство, как видно, архимандрит Порфирий предполагал возложить только сношение с местною светскою властью и полицейские обязанности относительно русских поклонников вне монастыря. Как бы предвидя будущее, архимандрит решительно отклоняет всякое вмешательство консульства в дела монастыря, без особого на то приглашения сего последнего.

Монастырь, пишет он, не подчиняется консульству, которое отдает ему должное уважение, не вмешивается в монастырское [349] управление, но хранит неприкосновенность прав монастыря. Ни монастырь, ни консульство, пишет он далее, ни в каких случаях не ищут перевеса друг перед другом в мнении греческого духовенства и действуют так, как бы у них была одна душа и одна воля.

Из юрисдикции, так сказать, Святогробского братства отец Порфирий оттягивал две вещи: предоставленное братству дотоле право наказывать наших поклонников и участие монастыря нашего в определении и смене игумена и игумении тех обителей Иерусалимской Патриархии, где останавливались наши паломники.

В общем нельзя не согласиться, что предположения архимандрита Порфирия были вполне целесообразны, согласны с достоинством России и с церковными иерархическими отношениями. Но нельзя не сознаться, что иной раз труднее переделать слово, чем самое дело, и от неточного слова страдает нередко дело. Таким образом и архимандрит Порфирий, предполагая образование Духовной Миссии, дал ей название монастыря, хотя его, как духовное лицо, должно было поражать неестественное положение монастыря с периодически переменяющеюся братиею. Но миссия представляла новое, непривычное слово, монастырь же был известен каждому. Таким же образом, если бы он вместо слова консул, с которым соединяются известные понятия, употребил бы драгоман или секретарь начальника Русской Духовной Миссии, то оно было бы точнее и не спутывало понятий.

Таким образом, предложение архимандрита Порфирия, высказанное в его записке, сводится к <образованию> Духовной Миссии или представительства Всероссийского Святейшего Синода перед тремя Восточными Патриархиями по церковным и благотворительным вопросам, причем дела с светскою властью поручаются лицу светскому — секретарю Миссии. В этой форме выраженное предложение имело бы, по моему мнению, лишь один крупный недостаток — это представительство одного лица перед тремя Патриархиями, простирающимися от гор Кавказских до Африканских озер. Очевидно, такой круг деятельности был бы не по силам одного человека и волею или неволею ему пришлось бы ограничиться одною ближайшею Патриархиею — Иерусалимскою. Этим и следовало, мне кажется, ограничить предложение, выразив его словами: Духовная Миссия Всероссийского Святейшего Синода при Иерусалимской Патриархии по церковным и благотворительным делам и заведывающая русскими поклонниками.

Такое предложение не представляет даже чего-либо небывалого. Апокрисиарии, или представители, связующие определенные части Церкви, существовали в Древней Церкви. Опасение, что духовное представительство наше вызовет такое же представительство при нашем Святейшем Синоде Восточных Патриархий, едва ли справедливо и если бы даже осуществилось на деле, то я вижу в нем менее [350] вреда, чем решение церковных дел лицами, вполне к ним неприготовленными, их непонимающими и относящимися к ним свысока.

Подав разобранную нами записку нашему Константинопольскому посланнику, архимандрит Порфирий отправился, как мы уже говорили, на Синай и Афон, классическое описание которых составляет плод его путешествия. В ноябре 1845 года, находясь на Афоне, он просил о продлении его пребывания за границей для научных трудов, в чем ему было отказано — под тем предлогом, что главная цель данного ему поручения на Востоке уже достигнута. 19 октября 1846 года архимандрит Порфирий вернулся в Петербург и вновь поселился в Александро-Невской Лавре.

Как послесловие к его первой командировке на Восток поднялось в августе 1847 года дело о взыскании с архимандрита 800 рублей за просроченный заграничный паспорт, кончившееся, однако, благополучно сложением этого взыскания.


Комментарии

3. В июле 1842 года, в Вене, архимандриту Порфирию снился вещий сон. Ему явился император Александр I и сказал: «Ты знаешь, что в первые годы моего правления Грузия присоединена к моему царству?» — «Знаю, Ваше Величество!» — отвечал я. — «Там, на Востоке, — продолжал он, — люди живут как в Авраамов век: им нужно образование». Месяц спустя он получил отношение о вызове в Петербург и лишь там узнал о своей новой, палестинской командировке. (Порфирий (Успенский), епископ. Книга бытия моего. — СПб., 1894. — Том 1. — С. 105).

4. Архимандрит Порфирий ушел из Ришельевского лицея в том же 1838 году, так как был назначен ректором Херсонской Духовной Семинарии в Одессе. (Сырку П. Описание бумаг епископа Порфирия (Успенского). СПб., 1891. — С. 160), а в Вену отправился в первых числах мая 1841 года. (Безобразов П. В. (ред.) Материалы для биографии епископа Порфирия (Успенского). СПб., 1910. — Т. 2. Переписка. — С. 20).

5. Письмо графу H. А. Протасову от 10 августа 1842 года. (Безобразов П. В. Указ. соч. — Т. 2. — С. 73-75).

6. 11 октября 1842 года. См.: Порфирий (Успенский), епископ. Указ. соч. — СПб., 1894. — Т. 1. — С. 103.

7. Ни о какой секретности говорить не приходится. Еще до выезда из Вены, а тем более до официального назначения, архимандрит Порфирий был извещен о своем возможном перемещении на Ближний Восток кем-то из одесских (!) своих друзей. В первый день, как только он появился в Петербурге, монахи Александро-Невской Лавры, к его удивлению, «поздравляли его с назначением в Святой Град в сане епископа» (Порфирий (Успенский), епископ. Указ. соч. — С. 120). Неудивительно, что, прибыв из Петербурга в Одессу, по пути следования в Иерусалим, в июле 1843 года, архимандрит, по его собственным словам, уже был «предметом пререканий». «Одни почитают и называют меня епископом Иерусалимским; другие говорят, что меня посвятят в епископы в самом Иерусалиме, а все единогласно твердят, что я послан в Святой Град по поводу появления там епископа протестантского. Молва о сем, предварившая меня на пути от Петербурга до Киева и оттуда до Одессы, вышла Бог знает как и от кого из столицы и давно достигла до Одессы в преувеличенном виде». (Письмо К. С. Сербиновичу  //  Безобразов П. В. Указ. соч. — Т. 2. — С. 83).

8. «На другой день (28 марта 1843 года) я виделся с ним (В. П. Титовым, тогда секретарем Константинопольской миссии), и он объявил мне секретно, что по некоторым неблагоприятным политическим отношениям России и Турции не отправляют меня доселе к месту моего назначения и что, по всем вероятностям, я должен пробыть в Одессе все лето до сентября. «Вас не хотят, — прибавил он, — поставить в фальшивое положение» (Порфирий (Успенский). Указ. соч. — Т. 1. — С. 118). Но уже 4 мая директор Азиатского департамента МИД Л. Г. Сенявин сообщал отцу Порфирию: «Сербские дела кончены мирно. Теперь вы можете ехать в Иерусалим» (Там же. — С. 119-120). На другой день в департаменте состоялось совещание отца Порфирия с Л. Г. Сенявиным и В. П. Титовым. Отец Порфирий получил разрешение задержаться в Одессе «до самой осени».

9. Есть основание думать, что об оставленном до осени в Одессе отце Порфирии в Петербурге опять просто забыли. Дальнейший его путь — вновь результат личной инициативы. 10 сентября 1843 г. он пишет К. С. Сербиновичу: «Не получая никаких сведений от Херсонского Преосвященного (архиепископа Гавриила) и никакого предписания от высшего духовного начальства касательно выезда моего из Одессы в Иерусалим и рассчитывая, что уже настоит время отправиться на богомолье, я испросил себе заграничный паспорт у одесского военного губернатора и намерен отплыть в Константинополь на пароходе, отходящем туда в 20-й день сентября, о чем уведомляю Ваше Превосходительство». (Безобразов П. В. Указ. соч. — Т. 2. Переписка. — С. 87-88).

10. Буюкдере — летняя загородная резиденция российского посла. Пера — «европейский» район в Константинополе, где преимущественно жили иностранцы и находились дипломатические представительства, в том числе основные официальные помещения российского посольства. Позже, в бытность русским послом в Константинополе графа Н. П. Игнатьева, в Буюкдере была устроена вторая посольская церковь, иконы для которой присланы были из Иерусалима архимандритом Антонином (Капустиным). (Дмитриевский А. А. Граф Н. П. Игнатьев как церковно-политический деятель на православном Востоке. — СПб., 1909. — С. 73-75).

11. Архимандрит Порфирий прибыл в Константинополь 22 сентября 1843 г. (Безобразов П. В. Указ. соч. — Т. 2. — С. 90), отбыл из него 15 октября (Там же. — С. 97), 23 октября уже был в Бейруте (Там же. — С. 100), а 20 декабря — в Иерусалиме (Там же. — С. 113). Что касается инструкции или «советов», о которых говорит В. Н. Хитрово, архимандрит получил их по почте, уже находясь в Иерусалиме. Об этом 14 февраля 1844 г. отец Порфирий пишет Константинопольскому посланнику В. П. Титову: «Письмо ваше от 12 декабря с приложением известной вам выписки (курсив наш. — Н. Л.), полученное мною 27 января, обрадовало меня много». (Там же. — С. 119).

12. В рукописи ошибочно: «Анфиму».

13. В письме от 14 октября 1843 г. архимандрит Порфирий сообщает обер-прокурору H. A. Протасову: «В кратковременное пребывание здесь удостоился, как поклонник, два раза видеть Патриархов — Вселенского Германа и Иерусалимского Афанасия, принять их святительское благословение и беседовать с ними (...). Хотя все они уже давно уверены в том, что я послан в Иерусалим от Святейшего Правительствующего Синода, но никто из них не высказал, что им известно мое назначение. (Безобразов П. В. Указ. соч. — Т. 2. Переписка. — С. 92-93). Вопреки мнению В. Н. Хитрово, отец Порфирий получил в Константинополе немало ценной информации, в том числе о положении Иерусалимского престола, которую счел необходимым сразу же сообщить в цитированном письме в Петербург. (Там же. — С. 94-96).

14. Базили Константин Михайлович (1809-1884), русский дипломат и писатель, по происхождению константинопольский грек. Учился в Нежинском лицее в одно время с Н. В. Гоголем, с которым и впоследствии сохранил дружеские отношения. В 1839-1853 годах — российский консул в Бейруте (с 1844 года — генеральный). Автор книги «Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях» (Одесса, 1862; 2-е изд.: СПб., 1875; 3-е изд.: М., 1962).

15. Отец Порфирий приехал в Иерусалим, как мы уже отмечали, 20 декабря 1843 г., поселился не в Архангельском, а в Феодоровском монастыре. (Безобразов П. В. Указ. соч. — Т. 2. — С. 115), и прибыл хотя, разумеется, «смиренно», как подобает приходить в Святой Град, но «здешнее сановное духовенство выходило за город встречать меня». (Там же).

16. До августа, то есть восемь (а не десять) месяцев.

17. Вопреки мнению В. Н. Хитрово, добрая половина первого тома изданных П. В. Безобразовым «Материалов для биографии епископа Порфирия (Успенского)» составляют различного рода записки и отчеты, представленные им в Петербурге в различные инстанции как результат командировки.

18. Речь идет об иеромонахе Феофане (Говорове) (1815-1894), будущем епископе и Затворнике, знаменитом богослове и духовном писателе.