7. ДОНЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА РУССКОЙ ДУХОВНОЙ МИССИИ В ИЕРУСАЛИМЕ АРХИМАНДРИТА ПОРФИРИЯ УПРАВЛЯЮЩЕМУ МИНИСТЕРСТВОМ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ Л. Г. СЕНЯВИНУ
| С.-Петербург | 29 января 1855 г. |
Ваше Превосходительство!
Честь имею представить Вам при сем Отчет о действиях моих 1) по управлению вверенною мне Миссиею и 2) при Апостольской и Патриаршей кафедре в Иерусалиме. Он написан искренно.
Поелику мне дано было такое новое послушание, при исполнении которого я должен был изобретать и язык, и такт деловой, и даже приучать переводчиков моих к осторожной и искусной передаче моих мыслей и желаний иностранцам, то можно надеяться, что при [28] высшем воззрении на действия мои в Иерусалиме будут прощены ошибки мои, как безвредные и как ошибки человека, не имевшего никаких предварительных преданий и примеров совершенного служения при Патриарших кафедрах на Востоке.
Ошибки принадлежат мне. А пользы, какие принесены Палестинской Церкви со времени учреждения нашей Духовной Миссии в Иерусалиме, суть плоды Вашего христианского участия в судьбе сей Церкви. Я же послужил только проводником этой живительной силы Вашей.
Бог да поможет Вам во всех общеполезных делах Ваших. Такова молитва моя о Вас. А глубочайшее уважение и совершенная преданность моя к Вам всегда одинаковы и неизменны.
Архимандрит Порфирий
1855 года 29 января.
Александро-Невская лавра.
Действия
Архимандрита Порфирия в Иерусалиме
Архимандрит Порфирий, избранный Святейшим Правительствующим Синодом в 31 день июля 1847 года для управления нашею Духовною Миссиею в Иерусалиме, Высочайше учрежденною 11-го февраля того же года, принял эту новую должность с тем разумным послушанием, которое укоренено в чаянии Божией помощи, в доверии к мудрым наставлениям Начальства, и в сознании благотворности поручаемого дела. Ведая состояние Православной Церкви на Востоке и особенно в Палестине и желая споспешествовать ее благу по указаниям высшим, он с радостью вступил на новое поприще, никем не проложенное для него, и семь лет проходил оное осмотрительно, бодренно, терпеливо и благоуспешно.
На основании его келейных записок, деловых сношений с разными Ведомствами нашими на Востоке и Севере и переписки с властными предстоятелями Гроба Господня излагаются действия его:
I. По управлению вверенною ему Миссиею.
II. При Апостольской и Патриаршей кафедре Иерусалимской.
I
Действия по управлению нашею Миссиею
Архимандрит, сообразно с наставлениями, данными ему при отправлении в Иерусалим, испросил у тамошнего Патриарха благословение совершать богослужение на церковнославянском языке в занятом нашею Миссиею монастыре Архангельском. Эта душеспасительная обязанность исполняема была им с братиею по уставу [29] церкви, постоянно, чинно и применительно к древнему греческому обряду, так что обедня начиналась очень рано, в начале ее петы были целые псалмы — Благослови и Хвали душе моя Господа, а на великом выходе, при соборном служении, произносим был возглас, — Всех вас да помянет Господь Бог и проч., сперва на северной стороне церкви, потом на западной и южной и наконец в средине ее молитвенно воспоминаемы были Благочестивейший Государь со всем Августейшим Семейством Его, Святейший Синод наш и Патриарх Иерусалимский. Самые ризы, под надзором Архимандрита, сшиты были покроем греческим. Поелику местные христиане, чествуя чудотворную икону Архангела Михаила в занятом нашею Миссиею монастыре, обыкли по понедельникам слушать обедню в храме его на родном языке, то сей обычай не только был поддержан, но еще обращен в повод к большему утешению их выдачею жалованья (34 руб. сер. в год) арабскому причту и допущением благовеста в монастырский колокол, чего с давних времен не сподоблялись наши единоверцы в Иерусалиме.
Природная склонность Архимандрита к порядку и приличию, поддерживаемая памятованием апостольской заповеди о домоправлении пресвитера, отразилась в домашнем быту вверенной ему Миссии. Все службы и келлии, занятые ею, снабжены были необходимыми вещами и убраны пристойно и скромно. В этом отношении Архимандрит не отличался от сотрудников своих. Его заботливость об удобстве их жизни нашла домашние средства к тому, а бережливость при частой проверке целостности всех вещей и при строгом наказе братии и слугам платить их стоимость в случае утраты или повреждения оных сохранила все имущество Миссии без ущерба. Поелику спокойствие в доме частию зависит от выбора хорошей прислуги и от благоразумного и человеколюбивого управления ею, то такое дело удалось Архимандриту как нельзя лучше. Все наемные служители у него были православные арабы из честных семейств. Каждому из них назначено было свое дело и в свое время, в предотвращение замешательства и ссор между ними. Достаточное жалованье им, обхождение с ними, как с домочадцами, а не как с рабами, и порядок в хозяйстве удерживали их при Миссии, и они служили ей верно, честно, со страхом и любовью. Архимандрит кормил и поил всю духовную семью свою, как благоразумный и устроенный домовладыка. Общая трапеза, не скудная, предлагаема была в определенные часы с молитвами. Все являлись к нарядному столу в пристойных одеждах. Насыщение тела соединялось с питанием души. Ибо во время завтрака, обеда и ужина всегда шли ученые разговоры на разных языках, так что гостиная или столовая служила школою языкознания и разнообразного ведения. Поелику деньги на общий стол получаемы были в Иерусалиме по истечении третей года, и даже через шесть и семь месяцев, то Архимандрит еще в первый год пребывания своего там позаботился о скоплении [30] столовой суммы, лишив себя и братию кой-чего — тем охотней, что некое лишение признавалось нужным при борьбе с новым климатом. Этою мерою дано было однажды навсегда правильное движение столовому окладу Миссии, так что ежегодно возрастали остатки его, тогда как содержание церкви и слуг и расходы на письмоводство и почту, по причине позднего получения денег на эти предметы и в малых количествах, взаимообразно производимы были из собственности Архимандрита. Что касается до гостеприимства, то оно у него согласовалось с местными обычаями и обстоятельствами. Редко он давал званые обеды; но нередко разделяли с ним обычную трапезу то греки, то арабы, то сириане, то копты, то англичане. Некоторые из русских поклонников долго жили под кровом его обители и ели с ним хлеб-соль, не потому что нуждались в том, а потому что взаимное братство о Господе соединяло сердца. Дверь келлии Архимандрита всегда была растворена настежь, в точном смысле сего слова. Но он принимал всех приходящих к нему, обыкновенно, в три часа по полудни, дабы утреннее и предобеденное время не пропадало для науки и монашеского безмолвия, и дабы в минуты роздыха от занятий можно было спокойнее, вежливее и с пользою беседовать с гостями или просителями. Исключение из сего правила было сделано только для Иерусалимских владык и Европейских Консулов, но и те уважали это правило и сообразовались с ним.
Известно дело о постройке дома в Иерусалиме для нашей Миссии. В этом деле Архимандрит принимал сильное и многостороннее участие. Он начал его. Он вел личные переговоры о нем с Патриархом Иерусалимским и осмотрительную переписку с нашим Консулом в Бейруте и с Поверенным в делах в Цареграде. Он, по местным соображениям, поддерживал в сем Патриархе благородную мысль построить помянутый дом без всякого вознаграждения с нашей стороны. В его келье Блаженнейший Владыка, сняв с себя камилавку и призвав Бога во свидетеля своей искренности, обещался сделать всевозможно лучшие покои для Русского духовенства и отдал под них прекрасное место в своем саду, а уезжая из Святого Града, велел строить их так, как будет угодно дорогому для него пожильцу в них; и этот пожилец, благодаря такой любвеобильной доверенности Патриарха, окончил строение по своим чертежам, изящно снаружи и удобно и великолепно внутри. Но не суждено было ему обитать в нем. По крайней мере он оставил по себе прекрасный памятник своих познаний в зодчестве, своего изящного вкуса и неутомимого труда.
Архимандрит обязан был наблюдать за поведением подчиненных ему лиц. Эту обязанность он исполнял точно, соединяя власть начальника с добротою брата и друга. Впрочем, ему легко было управлять сподвижниками своими, потому что Бог дал им трезвые души и тела, кротость, послушание, трудолюбие и терпение. Только с самого начала требовалось приучить их к вежливому обращению с [31] людьми. Ибо они, взросши под немытою мантиею, имели некоторые недостатки, например: отвечали на вопросы своего начальника, стоя задом к нему, или во время беседы с каким-нибудь архиереем зажимали глаза, либо принимались читать книгу и прочее. Эти и подобные недостатки скоро изгладились в них, а добрые качества остались навсегда, так что в нашей Миссии Иерусалимской в течение семи лет не бывало не только ссор и взаимных огорчений, но и размолвки, постоянно же господствовали единодушие, дружба, уважение и любовь к настоятелю и сердечное радование его самого о добрых чадах, данных ему Богом. В сем отношении эта Миссия служила образцом христианского общежития, и ее, по справедливости, должно назвать благолепною печатию Российской Церкви.
Степенности жития наших братий Иерусалимских способствовали ученые занятия. Распределение их поручено было Архимандриту. Он, собирая точные и полные сведения о Церквах Восточных, как православных, так и инославных, и зная, сколько нужно языковедение для достижения сей цели, посвятил труды свои многостороннему изучению внешнего и внутреннего состояния этих Церквей в прошедшем и настоящем времени и подчиненных своих занимал этим предметом и побуждал их основательно изучать языки Еллинский, Новогреческий, Латинский, Арабский и Французский. Для большего успеха их в языкознании, и особенно в разговоре на наречиях Новогреческом и Арабском, приглашены были Архимандритом собеседники, Грек и Араб, которые и жили под кровом его, получая содержание и небольшую плату, частию из церковной суммы Миссии, частию из столового оклада ее. Ученые занятия продолжались непрерывно и довольно успешно. Поелику отчеты о них представляемы были начальству ежегодно, то и нет надобности перечислять их здесь. Довольно заметить только, что ученый руководитель наших братий Иерусалимских не остался у них в долгу. Ибо он своим примером и советами поощрял их к прилежному учению, неутомимо исправлял их переводы и сочинения и путешествовал с ними по Востоку для обогащения их многосторонними познаниями, в живом обращении с разноплеменными людьми и при близкой наглядности на природу и памятники христианской древности.
Архимандриту предписано было действовать единодушно с нашим Консулом в Сирии и Палестине по общему долгу христианства и службы Отечеству и уведомлять его о всем, что узнано особливо важное и требующее внимания относительно к Православной Церкви на Востоке. Постигая важность сего предписания, он с должным вниманием принимал и немедленно исполнял все доверительные предложения Консула, касающиеся дела и пользы сказанной Церкви; например: по приглашениям его, осмотрительно сделал измерения, чертежи и рисунки харема на крыше Святогробского храма 11, и изложил требуемые мнения о нем; склонил Антиохийского Патриарха [32] Иерофея скорее выехать из Иерусалима, куда он прибыл против воли Предстоятеля Гроба Господня и без согласия Великой Церкви Цареградской; послал денежное вспоможение православным жителям Малулы, ограбленным турецкими солдатами, а Патриаршего Наместника в Святом Граде убедил пожертвовать утварь и ризницу в Алепп, где, как известно, мусульмане до крайности разорили всех христиан, и проч. Что касается до уведомления Консула о движении дел в Иерусалиме и о происшествиях в Святой Земле, то ему часто сообщаемы были Архимандритом самые свежие и верные известия о всем этом, так что он с полным доверием основывался на них в своих донесениях начальству. Нет надобности излагать здесь эти известия: довольно заметить, что они составляют драгоценный материал для истории Палестины и Сирии.
Вообще вся деловая переписка Архимандрита с разными ведомствами и лицами ведена была своевременно, отчетливо и тщательно. А дела вверенной ему Миссии хранятся в должном порядке.
II
Действия его при Апостольской и Патриаршей кафедре Иерусалимской
Редкий жребий выпал Архимандриту Порфирию. Ему первому и в первый раз от тех пор, как существует Церковь Российская, назначено было послушание при Апостольской и Патриаршей кафедре в Святом Граде. Он сознавал всю важность сего назначения и в крепком уповании на Бога исполнял данное ему послушание по мере своих дарований, познаний и опытности.
Между ним и Патриархом Иерусалимским был тот сердечный лад, который происходит от непостижимого сочувствия лиц, рожденных в разных странах, обнаруживается угадыванием взаимных мыслей и желаний и усиливается оценкою обоюдных услуг и качеств добрых. Ежели позволено выразить этот лад их подобием, то он был то же, что слияние дождевых капель с потоком. Нередко случалось Архимандриту являться к Патриарху тогда, когда этот сам собирался идти к нему, или заговорить о таком деле, которое сильно занимало Его Блаженство. В таких случаях оба они искренно и приятно сознавались, что души их присущи одна другой. Владыка дорого ценил как содействие Архимандрита к возведению его на патриаршую кафедру, так и уважение к его сану и особе, служившее примером для Иерусалимского духовенства. А Архимандрит уважал его, как святителя благоразумного, трезвенного, доброго и ревностного к духовным пользам его паствы. Боголюбезное согласие их в духе обнаруживалось и на деле. Патриарх, почитая и называя нашего Архимандрита своим, предоставил ему первенство в лике высокопреподобных отцов святогробских, прибегал к его советам, исполнял многие просьбы [33] его, угодил ему соизволением сломать все верхнее жилье дома, назначенного для нашей Миссии, и заменить оное новою постройкою, вверил его попечению все училища Палестинские, несмотря на удивление тому своих. Архимандрит ответил Его Блаженству усердным устройством этих училищ, благотворениями его пастве и склонением противников его к смирению и послушанию.
Взаимные отношения Патриаршего Наместника и нашего Архимандрита, с начала до конца, были мирны и единодушны. Происходили между ними прения о делах церковных и училищных, но без огорчения и размолвки. Ибо их души соединены были одною любовью о Господе. Обстоятельственные скорби и радости первого не были скрываемы от второго. Когда наш труженик с разбитою ногою лежал в дикой дебри между Иерусалимом и Яффою, тогда Его Преосвященство прислал своих монахов ухаживать за ним и плотника с досками для сделания носилок. Такая помощь в самое горькое время внушена была сердцем любящим. Однажды Наместник, пользуясь отъездом Архимандрита в Царьград, просил его уговорить Патриарха, чтобы он выслал оттуда деньги на потребности Святогробского монастыря. Это было исполнено. Замечательное доверие к поклоннику, прибывшему в Иерусалим чуть не с берегов Ледовитого моря!
Обращение сего поклонника с прочими Владыками, пребывающими в Святом Граде 12, было почтительное, но без дружбы. С одним из них, именно с Неаполийским Архиепископом 13, нельзя было и сблизиться, потому что он не расположен был к своему Патриарху, а к русским не благоволил, любя турков и гласно говоря, что дела о св<ятых> местах шли бы лучше без влияния русского. Прочие архиереи, как-то: Газский, Севастийский, Фаворский и Филадельфийский любили русских и были достойны почтения за их добродушие, смирение и житие степенное. Но поелику они не посещали своих епархий, не помышляли и даже слышать не хотели о перемещении из Иерусалима на кафедры свои, то Архимандрит, погоревав о таком бессоюзии их с православным народом арабским, решился остаться в почтительном отдалении от них, а дабы такая решимость не объяснена была туземцами неблагоприятно, под рукою дал знать им, что он не часто посещает архиереев, потому что они очень далеко живут. Арабы поняли двойной смысл этих слов. Предполагается, что Владыки, о которых идет речь, зная мысли русского богослова о незаконном пребывании их в Иерусалиме, были недовольны им. Но их недовольство поучительно тем более, что им поставляем был на вид пример Митрополитов Вифлеемского и Птолемаидского, пребывающих в своих епархиях, и предлагаемо было условие приезжать в Святой Град на праздники Рождества и Воскресения Христова по древнему обычаю для исповедания поклонников и совершения прочих треб.
В отношении к остальному духовенству греческому Архимандрит держал себя так, что оно смотрело на него, как на монаха, [34] любящего безмолвие и науки, как на приверженца патриаршего и как на ревнителя духовных польз арабского единоверного племени.
Православные туземцы сначала воображали, что русский Архимандрит прислан в Иерусалим с уполномочением обратить в их домашнюю пользу милостыню Российской Церкви, высылаемую ко Гробу Господню, и видя противное, перестали надеяться на него и даже выразили безнадежность свою в известном послании Святейшему Синоду нашему. Но когда впоследствии узнали, что из кельи его ни один арабский священник не выходил с пустыми руками, что сельские церкви снабжаются от него ризницами и что попечением его устрояются училища, учреждается арабская типография, увеличивается жалованье наставникам и дается пособие сирым ученикам, тогда увидели в нем своего благодетеля. Но тогда и Архимандрит дал им почувствовать, что от усердия его они должны ожидать лишь духовных польз.
Верный этому началу, он не вмешивался в житейские дела Иерусалимских христиан и не ходатайствовал за них пред Наместником, когда они просили то переместить их из одного монастырского дома в другой, то понизить плату за квартиру, то определить кого-либо к должности при монастыре греческом, то ссудить их заемом денег для торговых оборотов и т.п. Такого рода просьбы отклоняемы были тем решительнее, чем своенравнее, или неблагословнее, или подозрительнее, или несбыточнее казались они.
Архимандрит сильно скорбел о жалком состоянии православных христиан в Палестине, как духовном, так и вещественном. Эта скорбь побуждала его часто являться к Патриарху и Наместнику и дружески советовать им делать все, что только можно, для блага туземцев. Припоминаются здесь советы, просьбы и предложения его, видоизмененные, неисполненные и приведенные в действие.
Советовано было им водворить архипастырей в Газе, Набулузе, Назарете, и за Иорданом — в Караке или Сцалте, для наставления тамошних священников и их паствы в законе Евангельском и церковном, для призрения вдов, сирот и бедных и для отпора влиянию протестантов. Но этот совет не исполнен был под тем предлогом, что там нет архиерейских домов, и дорого обойдется содержание епископов, живущих в Иерусалиме на свой счет. Впрочем, в Карак и Набулуз посланы два греческие монаха управлять делами тамошних христиан, собирать с них подати в султанскую казну и ходатайствовать о них пред мусульманскими властями. Набулузскому поручена и Назаретская епархия. Архимандрит рад был и этой полумере, после которой легче переместить архиереев на их кафедры.
В первые дни февраля месяца 1851 года набулузские священники от лица своих прихожан, незадолго пред сим отринувших учение Англиканской церкви и снова принявших православие, просили Наместника учредить у них училище и дать им наставника, который бы [35] мог обучать детей их греческому языку, нужному при сношениях с монастырем, с поклонниками и купцами. Наместник назначил было к ним учителя Иерусалимской народной школы Фараха, знающего надобный язык, но принужден был отменить это распоряжение по причине ропота местных священников и их прихожан, которым не хотелось лишиться в Фарахе усердного наставника детей их и изрядного певца в церкви апостола Иакова 14. Вместо его избран был молодой грек, в рясофорстве 15 Нифонт, умеющий говорить по-французски и арабски. Наш Архимандрит, узнав о сем деле, и предвидя, что рясофор по слабости своего здоровья не будет учить детей, а займется хлопотами по делам христиан, позвал к себе Фараха и уговорил его перейти в Набулуз только на шесть месяцев для учреждения училища. Но иерусалимляне и их пастыри опять возроптали и принудили Наместника оставить его в Святом Граде. Эта неудача огорчила нашего труженика. Самоуправство арабов, при их невежестве, показалось ему величайшим злом, которое губит Православие в Палестине. Он покушался еще раз уладить дело. Но напрасно истощал пред упорными красноречие свое, напрасно говорил им, что Евангелие учит любить ближних и помогать им во всяких нуждах, что единодушие и взаимная помощь суть крепкие оплоты против ухищрений врагов нашей святой веры; напрасно поучал их притчами о бессильных ласточках, прогоняющих ястреба своим множеством, и о неразумных овцах, видящих волка, пожирающего одну из них, и говорящих между собою: «мы целы, так не пойдем к пастуху, и будем пастись в россыпь»; напрасно обещал им другого учителя на место Фараха и грозил им прещением Божиим за невспоможение ближним в годину их нужды (Фарах умер в начале февраля 1853 года). Темное упорство победило просвещенную ревность. Фарах остался на прежнем месте. Нифонт отправился в Набулуз в качестве игумена и хотя устроил там учебную комнату, но она осталась пуста.
В Фаворской епархии есть православная деревня Ольма. Поелику жители ее давно не имеют священника своего, то Архимандрит просил Фаворского епископа Неофита рукоположить им одного иеродиакона из валахов (румын. — Н. Л.), знающего арабский язык разговорный и книжный, или кого-либо другого, и предлагал от себя ставленнику годовое жалованье (1200 пиастров). Но, к сожалению, это доброе дело не состоялось, по роковому в Иерусалиме бессоюзию греческих владык с арабским племенем.
Нередкие обращения православных палестинцев в Унию и Протестантство побудили Архимандрита вникнуть глубже в причины сего зла. Холодность к ним помянутых Владык, невежество арабского духовенства, бедность горожан и поселян, обольщаемая золотом лжеапостолов, и вековечные раздоры между ними не объясняли ему вполне перемены вероисповедания, завещанного предками и [36] поддерживаемого привычкою, совестью и благоговением к Св. Огню, перемены, после которой часто следовало раскаяние. Предполагалась еще какая-либо важнейшая причина тому и она открыта. Законоположение нашей церкви о степенях родства при браках не соразмеряется с нравами и нуждами туземного племени. Арабы, дорожа своим имуществом движимым и недвижимым, не хотят передавать его ни в чужие, ни в дальние роды посредством брака и наследства и потому домогаются позволения венчаться в близких степенях родства. Греческие архиереи запрещают им это. А они, не терпя их запрещения, принимают то Унию, то Протестантство, кои не стесняют их в подобных обстоятельствах, или принуждают своих священников исполнять их волю. Эти, по единомыслию с ними, венчают незаконные браки. За то архиереи налагают на них епитимии, браков же не расторгают, зная, что никто их не послушает. Но священники глумятся над прощениями своих архипастырей или грозят им принятием Унии либо Лютеранского учения. Узнав эти беспорядки, наш Архимандрит советовал Иерусалимским владыкам руководствоваться правилом одного Вселенского Собора, предписывающим поступать иногда не по строгости закона, а по снисхождению, и упрашивал их подражать Великой Церкви Константинопольской, которая разрешала арабам Раифским на Синае и грекам Калькуттским и Даккским в Индии брачиться в близких степенях, родства по неизбежной необходимости. Но ему отвечали, что такой необходимости нет в Палестине, где немало православных христиан, что если уступить арабам йоту в законе, то они потребуют отмены в нем альфы и омеги, и что лучше потерять непокорных христиан, нежели изменить закону. Одинокий Архимандрит, встретив у Гроба Господня борьбу двух начал управления церковного, именно, начала Униатско-Протестантского, ослабляющего соборные законоположения ради удержания христиан при догматах веры, и начала Греческой Церкви, жертвующего непослушными ей чадами целости догматов, правил и уставов церковных, принужден был молчать и бездействовать — тем более, что сам не знал, какого начала держаться, и чувствуя смущение в своей совести и пугаясь мысли о том, что Палестинская Церковь сама в себе носит зародыш смерти, видел крайнюю надобность как в соборном решении описанного дела, так и в установлении верховного средоточия единой Иерархической власти православной, где бы то ни было, только не в одном лине.
В Иерусалиме, при Апостолах, диаконы заботились о помещении, пропитании и благочинии вдов, сирот и бедных, а теперь все дело исполняют там избранные священники. Они, по благословению Патриарха и Наместника его, помещают их в домах монастырских и наемных, раздают им деньги из казны святогробской пред Рождеством и Воскресением Христовым и разбирают их домашние ссоры, неудовольствия и дела. Поскольку же свойственное всем людям [37] пристрастие к родным и знакомым нередко нарушает долг справедливости, и поскольку от сего нарушения возникает ропот обиженных, так что Наместник принужден бывает переменять духовных приставников и однако снова встречается с прежними несправедливостями и неприятностями: то Архимандрит, желая уладить и это дело, советовал ему учредить правильное попечительство о бедных и сирых христианах из лиц духовных и мирских, в видах удаления всякого пристрастия и соблюдения справедливости. Но совет его не принят был, и почему же? Потому что с учреждением такого Попечительства уменьшится-де власть Его Преосвященства. Напрасно Архимандрит объяснял ему, что этою мерою власть его только облегчится, а не уменьшится. Странная боязнь предоставить малейшую распорядительность туземцам и привычка делать все так, как делалось прежде, устранили совет умный и благотворный.
По этой же привычке и по нерадению о благосостоянии злополучных христиан арабских не было приведено в действие предложение Архимандрита образовать из них искусных ремесленников, как-то: иконописцев, столяров, переплетчиков, портных и прочее. Выписывают в Святогробский монастырь мастеров и разные вещи из Цареграда или заказывают работы местным евреям, армянам и католикам, а своих оставляют без художного дела, и предпочитают лучше поить и кормить их даром, нежели занимать ремеслами. После сего понятно, как ропщут туземцы на властных старцев Пеласгова рода 16. Правда, эти туземцы сварливы, упорны, тщеславны, и ежели умеют обстрогать доску или вывершить кривой свод, то почитают себя превосходнейшими в свете столярами или зодчими. Но эти недостатки можно искоренить в них учением и хлебным поощрением к усовершению в художествах.
Ремесленная промышленность и торговля поддерживаются и облегчаются заемом денег с известными условиями. В Палестине хотя и можно занимать их у зажиточных мусульман и евреев, но первые, почитая грехом брать лихву, требуют в залог движимую или недвижимую собственность, вторые же берут непомерные росты. А православные туземцы в городах и деревнях, по крайней бедности своей и по неимению поземельной собственности, не могут представлять залогов заимодавцам и платить большие проценты. По сей причине вся промышленность и торговля перешла от них в чужие руки, и нищета одолела их так, что греческий монастырь принужден снабдевать их всем необходимым и взносить подати за целые деревни. Это зло поразило нашего Архимандрита, и он, желая сколько-нибудь улучшить состояние единоверных арабов, предлагал Наместнику Патриарха учредить ссудную казну с малой лихвою, но, по совещании с ним, признал это невозможным, во-первых, потому, что турецкое правительство, по учению Корана, не поддержит такого учреждения, во-вторых, потому что должники не уплатят ни заема, ни [38] процентов и в случае понуждения их к тому, перейдут или к протестантам, или к католикам, в-третьих, потому, что в Иерусалиме нет ни одного порядочного семейства арабского, которому можно было бы безопасно поверить ссудную казну с тем, чтобы оно под своим именем давало деньги в рост и таким образом освободило бы тайного заимодавца от хлопот, неприятностей и тяжб. По рассмотрении сих препятствий Наместнику предложена была другая мера, именно учреждение Русской ссудной казны, из которой выдавались бы деньги в заем от имени переводчика нашей Духовной Миссии, кому с лихвою, кому без нее, и предложена с вопросом: «Будет ли приятна сия мера предстоятелям Гроба Господня, когда ею установится перевес благотворного влияния на туземцев в придвории Русского духовенства?» Его Преосвященство отвечал, что такая мера, весьма полезная для бедного народа, будет принята всеми с восторгом. После такого совещания оставалось приискать ссудный капитал, по крайней мере в 10 000 рублей серебром на первый раз. Но война Турции с Россией помешала приступить к сему общеполезному предприятию.
Посреднику между двумя народами, или Церквами, не всегда удается сделать все, что он по верному расчету почитал полезным. Но ежели выполняются главные и важнейшие предначертания его, то надобно признать в нем счастливую способность к иностранным делам. Таков наш послушник при Апостольской и Патриаршей кафедре Иерусалимской. Некоторые советы его не были приняты, а некоторые уважены и приведены в действие.
Он неоднократно советовал Иерусалимскому патриарху сберегать казну святогробскую и излишки ее полагать в русские банки для приращения ростами, поставляя на вид уменьшение числа поклонников Гроба Господня против прежних годов, сомнительное положение Турции и шаткость владения святогробскими имениями в Молдавии и Валахии, которое рано или поздно кончится тем, что или отнимут имения, или позволят продать их частным лицам. Это вычисление вероятностей в будущем вразумило владыку, и он уже положил довольно много денег (160 000 рублей серебром) в наши банки. Для записывания банковых билетов им изготовлены в Вене две книги с бархатным переплетом с серебряными ободочками по краям (в ноябре 1851 года). Одна из них хранится у него, а другая в Святогробском монастыре. Свою книгу он показывал нашему Архимандриту 14 октября 1852 года и перелистывал ее для того, чтобы он хотя вскользь заметил немалое число записанных билетов на суммы крупные и небольшие. Такая доверенность много радовала Архимандрита. Ибо оказалось, что совет его исполнен.
Подобную радость чувствовал он, когда после двухкратного ходатайства его у Наместника о помощи Православным в Алеппе и Малуле, ограбленным там мусульманами, посланы были туда утварь и ризы (в январе 1851 года). [39]
Во время пребывания нашего Архимандрита в Иерусалиме построены новые хорошие церкви в Яффе, Джифне, Рамалле и Рафидии, потому что он настойчиво просил Патриарха утешить православных арабов благолепием храмов Господних. Замечательно, что когда сей послушник наш во второй раз прибыл в Святой Град и явился к Патриаршему Наместнику, то Его Преосвященство между прочим сказал ему: «Порадуйтесь: в деревнях Тайбе, Бир-ез-зейт и Эн-Арик, кои вы обозревали в ваше первое посещение Святых Мест (1844), созданы нами порядочные церкви и снабжены иконостасами, мы не забыли вашего сердобольного ходатайства о тамошних христианах».
Заботясь об иноплеменных единоверцах, наш труженик у Гроба Господня подумал о покое и своих соотечественников, приходящих на поклонение Святым Местам, и заодно с Консулом нашим 18 убедил Иерусалимских владык перевесть наших богомолок из сырой, темной и душной обители Екатерининской в лучший монастырь святых Феодоров, а мужчин — в монастырь Архангельский, где они под надзором его вели себя степенно.
Высшие помышления и пламенные желания Архимандрита стремились к тому, как бы помогать нищим и бедным, снабдить Палестинские церкви ризами, учредить при них школы, основать учебное управление и печатать богослужебные и душеспасительные книги на арабском языке, и он с помощью Божиею успел во всех этих предприятиях.
Выдача денег бедным жителям Иерусалима, Вифлеема и деревни Евангельских пастырей (Бет-Сахур), производима была им три раза в год, пред Рождеством, Пасхою и Успеньевым днем, не только из милостынной, но и столовой суммы вверенной ему Миссии. Пособия от 5 до 20 рублей серебром порой даваемы были и католикам, даже выходцам из Венгрии и Польши, по заповеди Евангельской: любите враги ваша.
Добрые сотрудники Архимандрита совершенно сочувствовали его сердоболию к нищим и страждущим братьям восточным. Посему из денег, назначенных на общее содержание их, охотно были выделяемы и посылаемы единовременные пособия Александрийскому патриарху (1500 пиастров), Синайскому монастырю (2500 пиастров), Диарбекирскому митрополиту Макарию (1000 пиастров) и православным христианам в селении Малуле (800 пиастров), ограбленным турецкими солдатами в 1850 году.
В сердце Архимандрита не тесно помещались и сирийские братья и сестры наши по вере. Кроме благовременной помощи жителям вышепомянутой Малулы, кроме милостыни, единовременно данной Тиро-Сидонскому митрополиту Исайе, он на деньги 715 рублей серебром, собранные трудами его в С. Петербурге и Одессе, купил масличный сад близ ливанского города Триполи для арабской женской [40] обители, именуемой Сайданая, ходатайствовал, где следовало, о помощи Диарбекирскому престолу, так что разрешено было принять оттуда двух священников в Москву за сбором милостыни, и в Тире содержал иеромонаха Макария при тамошней церкви во имя Святого Апостола Фомы, высылая ему ежегодно 1200 пиастр жалованья.
Но благотворительность его преимущественно сосредотачивалась в пределах того Апостольского Престола, при котором ему назначено было, послушание. От внимания его не укрылась нагота арабских церквей в городах и селах Палестины. Зная, что там каждый иерей имеет лишь одно священное облачение для себя, полотняное или ситцевое, да и то ветхое и грязное, ибо оно дается однажды и навсегда при рукоположении, он пламенно желал облечь в благолепие всех тамошних служителей церкви, и Бог исполнил желание сердца его. Из Москвы ему присланы были 500 рублей серебром на украшение храмов Божиих в Святой Земле. На эти деньги с присовокуплением к ним немалого выдела из столовой суммы вверенной ему Миссии, он изготовил пристойные ризы в семь церквей, именно в Бет-Сахур, Газу, Лидду, Набулуз, Рафидию, Сцалт за Иорданом и в село Абуд. В каждую из этих церквей посланы были в новых деревянных сундуках два полушелковые подризника, две епитрахили, шелковая и ситцевая, две такие же ризы и две пары поручей и воздухов. Аршин шелковых материй стоил 1,5 и 2 рубля серебром. Такое благодеяние принято было арабами с радостью и благодарением сердечным.
До постоянного водворения нашего Архимандрита в Иерусалиме существовали кое-как три народные школы, одна в сем городе, а остальные в Яффе и Вифлееме, да при каждой сельской церкви священник или какой-нибудь грамотей из арабов обучал чтению и письму немногих малолетков. Книг учебных, даже азбук и прописей арабских не было. Об усовершении способов учения, о приготовлении юношей к должностям церковным и наставническим и образовании женского пола никто и не помышлял. Но в этом мраке духовном наконец появились первые лучи света, и появились с тверди Церкви Российской. Посланный ею в Святой Град Архимандрит положил там начало духовного просвещения и установил живое средоточие, из которого оно постепенно будет распространяться во все епархии Палестинские.
В 1849 годе, в день памяти воскресения Лазаря (26 марта), осуществлено советное слово об учреждении в Иерусалиме духовного училища для образования наставников и священников. В этот день Патриарх Кирилл после долгой беседы с нашим Архимандритом и Консулом о сем предмете постановил: 1. вызвать из Палестинских епархий на первый раз двадцать юношей арабских и поместить их в новом доме, назначенном под больницу; 2. пригласить из Дамаска священнопроповедника о. Спиридона для преподавания им Катихизиса, священной истории и древней арабской словесности; 3. дать [41] ему помещение в одном из монастырских домов и 10 000 пиастров жалованья в год; и 4. соединить вместе питомцев арабского и греческого племени, как для сближения их в духе, так и для взаимного изучения матерних языков их. Сие постановление исполнено было в том же годе. О. Спиридон прибыл к своей должности 24 апреля, а духовное училище открыто было торжественно в 14 день июня в присутствии Патриарха и всего духовенства, при стечении православных христиан. Открытие его в сем году присоветовано было и потому, что тогда униатский патриарх Максим находился в Иерусалиме с своими епископами и совещался как с ними, так и с римско-католиками о поддержании Унии. Надлежало дать почувствовать ему и сообщникам его, что у Святого Гроба заботятся о поддержании Православия, а греческому духовенству показать пример умения повелевать обстоятельствами ради блага церкви.
Счастливый успех Архимандрита в сем деле поощрил его приступить к учреждению в Святом Граде девичьей школы. Предварительно выведав благорасположение туземцев к обучению дочерей их, он начал и кончил это предприятие довольно удачно. Из келейных записок его видно, что сначала им неоднократно предлагаемы были убедительные советы Патриарху и помощникам его касательно необходимости и пользы образования женского пола; потом витийство его подкреплено было пожертвованием 2000 пиастров в пользу нового учреждения при письме к Наместнику от 17 декабря 1850 года, а по случаю вклада 55 000 пиастров из милостынной суммы Российской Церкви в начале января 1851 года последовала усильная просьба о скором начатии сего доброго дела. Такая настойчивость не осталась бесплодною. Ибо в том же годе устроена была девичья школа, смежно с Святогробским монастырем, и из Константинополя прибыла начальница оной, гречанка (в октябре), а в следующее лето начали посещать ее девочки и обучаться рукоделиям. Архимандрит предполагал со временем ввести в эту школу чтение и преподавание закона Божия и священной истории. Но настоящая война помешала ему осуществить сие предположение.
Учреждение двух училищ в Иерусалиме, духовного и девичьего, радовало нашего труженика. Но к радости его присоединилась и печаль, когда он узнал, что наставница девочек не снискала доверенности родителей их и осталась с семью или девятью малютками, а начальник духовных питомцев о. Дионисий Клеопа встретил препятствия к надлежащему исполнению своих обязанностей со стороны Святогробского монастыря и местных христиан. Поведение первой огласилось сомнительным, а второму отказывали в самых справедливых требованиях касательно пристойного содержания вверенного ему училища и строгого порядка в нем, нарушаемого своеволием приемышей архимандричьих и архиерейских. Кроме сего, неблагоразумие ефоров 19 сего училища произвело недоверчивость и страх в [42] тех родителях, которые решили отдать в него детей своих. Ибо им запрещено было видеть их; кой-какие училищные грехи не были затаены и, разглашенные, напугали отцов и матерей; а взятое с них обязательство, чтобы сыновья их поступили в духовное звание, показалось нарушением древнего права, по которому каждый приход избирает себе в священника, кого хочет и кому доверяет. От сего пошли странные толки, будто детей постригут в монахи, будто ушлют их в Грецию, потому-де, что там мало народу, будто в Патриаршем училище они погибнут душою и телом. К тому же деревенские мальчики, привыкшие дома к полевой свободе, ходившие в одной рубашке без исподниц и дышавшие свежим воздухом, поступив в школу, где им тесно, душно и несвободно, начали скучать и бегать домой, так что из числа семнадцати их осталось только пять в 1852 годе. К довершению беды, о. Дионисий, слушавший уроки Богословия в Германии, написал такой училищный устав, на который никак не хотел согласиться Патриарх, прибывший в Иерусалим в сем же годе. Ибо в этом уставе, между прочим, сказано было, что начальник патриаршей школы самовластно управляет ею даже в бытность Его Блаженства в Иерусалиме. Недоразумения, подозрения и разгласил с обеих сторон дошли до того, что прекратилось преподавание уроков и надзирание за учениками. В таких обстоятельствах Первосвятитель Церкви Палестинской решился прибегнуть к помощи нашего Архимандрита, зная его опытность в учебных делах и ревность к Православию. В 28 день сентября того же 1852 года он убедил его, во имя Живоносного Гроба, принять звание и обязанности попечителя Иерусалимских училищ. С той поры деятельность нашего труженика ознаменована была самыми счастливыми успехами в устройстве сих и других училищ. Предполагаются благоразумие, сметливость, осторожность, уступчивость, искусное одоление разных препятствий и усердие, с каким он проходил новое поприще, и потому здесь предлагается лишь краткий перечень самых действий его по учебной части.
В тот день, в который поручено было ему попечительство, он ездил с Патриархом и нашим Консулом в Крестовский монастырь, и, обозрев строящееся в нем духовное училище, присоветовал Его Блаженству возвести особую горницу для открытых испытаний учеников и два-три покоя для учебного управления, также сделать ванну при больнице. Патриарх одобрил этот совет и упросил советника заняться надлежащим устройством училища, примолвив, что такое дело кажется ему непроходимою горою, ибо нога его никогда не ступала в школу.
После сего Архимандрит немедленно позаботился об устранении неприятностей и недоразумений между Патриархом и начальником духовного училища. Не убедив сего последнего исключить из начертанного им устава параграф, странно ограничивающий архипастырское влияние на дела училищные, он склонил первого подписать [43] сей устав, внушив ему, что кто утверждает чьи-либо предначертания, тот властен и отменить их во всякое время. Это простое внушение обаяло Владыку. Устав был подписан им в присутствии миротворца и сочинителя оного, и духовное училище снова расцвело, как крин. Это было в 12 день ноября 1852 года. Таким образом наш Архимандрит вторично послужил протоком духовного света при апостольской кафедре в Святом Граде.
Дальнейшие действия его в осень того же года ограничивались наблюдением над преподаванием уроков в тамошней народной Араво-Еллинской школе. Замечены все недостатки старого способа обучения детей, все беспорядки и причины их, и обдумано преобразование сей школы на основании прочном и более обширном.
Недоставало учебного управления, из которого, как из живого средоточия, исходили бы все дела училищные, и истекало бы властное влияние как на монастырь Святогробский, содержащий все школы в Палестине, так и на родителей, посылающих в них детей своих. Это управление открыл и учредил наш Архимандрит в 3 день февраля 1853 года.
Председателем его признан был сам Патриарх, а членами начальник духовного училища, два синодальные Архимандрита и письмоводитель. Заседания назначены 1 и 15 дни каждого месяца. Душою сего нового учреждения был наш труженик. Он ввел правильное делопроизводство, чего никогда не бывало в Иерусалиме, сам сочинял первые журналы заседаний и поправлял следующие; установил переписку с Патриархом об училищных делах; домогался у Наместника, чтобы и он писал свои решения на представлениях членов управления, но принужден был уступить старой привычке его решать все дела словесно.
По предложениям и настояниям нашего Архимандрита в учебном управлении расширено временное помещение духовного училища, построены в Крестовском монастыре прекрасная больница, великолепная горница для испытаний учеников и два покоя для самого управления и лучше размещены жилые комнаты наставников, спальни воспитанников и столовая с поварнею; арабская народная школа разделена перегородками на три части, и тем предотвращены многие беспорядки между наставниками и учениками, которые толпились в одной большой комнате и мешали друг другу; питомцы, назначенные в духовное звание, снабжены пристойным и единообразным одеянием, бельем и обувью, а до того они ходили на босу ногу и почти в лохмотьях; стол их улучшен; выписаны для них все учебные книги; в народную школу Араво-Еллинскую назначены четыре учителя; жалованье их увеличено; даны им программы; введено преподавание катихизиса, священной истории и географии, церковное пение не по нотам, а с голосу, и чистописание на бумаге и по диктовке на доске; установлены в каждом отделении этой школы общие для всех [44] учеников уроки, а иждивением нашей Миссии изготовлены арабские и греческие рукодельные прописи; словом, все приведено было в надлежащий порядок.
Оставалось увеличить число арабских воспитанников духовного училища; и Архимандрит придумал верное средство к достижению сей цели. Зная, что в народной Араво-Еллинской школе есть 28 сирот, он предложил учебному управлению (1 апреля 1853 г.) избрать из них семь даровитых юношей, перевести их в отделение преподавателя древней арабской словесности о. Спиридона, но не содержать внутри патриаршего питомника, а выдавать им месячное жалованье от 30 до 50 пиастров в виде подарка за успехи и доброе поведение. Для большего убеждения членов сего управления было поставлено на вид им, что при таком распоряжении, во-первых, будет издержано на этих учеников вдвое меньше денег, нежели сколько они будут стоить, когда бы их поместили внутри училища, во-вторых, выгода заставит их учиться несколько лет; следовательно недостатка в арабских воспитанниках не будет, в-третьих, ответственность за них разделится между наставниками и матерями. В предотвращение же предвиденной дерзости туземцев, с какою они потребовали бы месячного жалованья и не для сирот, присоветовано было повести и огласить дело так, что учащиеся сироты будто бы имеют получать пособие не из казны Святого Гроба, а от любителей просвещения — властных старцев греческого монастыря. Это предложение в таком виде единодушно было принято членами управления и утверждено Патриаршим Наместником. Семь старцев взяли под свое покровительство семь сирот (После забавного уговора с Наместником, чтобы он не принуждал их платить собственные деньги за них), которые и поступили в духовное училище под названием внешних воспитанников. От сего наш Архимандрит был в восторге, вдовы — в восхищении, а почетные Иерусалимляне за то поднесли ему не серебряную вазу, не бриллиантовый крест, не широкую ленту, а изъявление сердечной благодарности, написанное на старой бумаге.
Архимандрит, опасаясь, как бы это благодетельное учреждение не рушилось по отъезде его из Иерусалима по случаю настоящей войны, внес в казну Святого Гроба 6000 пиастров при письме к Наместнику от 28 марта 1854 года, в котором просил Его Преосвященство выдавать из этих денег ежемесячное пособие внешним воспитанникам духовного училища, рассчитав, что внесенной суммы достанет для них на два года.
Добрые дела многосторонни. Таково воспитание и образование юношей. Приюти их в училище, одень, накорми и напой, сообщи им познания о предметах человеческих: всего этого мало. Надобно еще озарить их души светом божественной веры. А сего-то озарения и [45] недоставало в Иерусалимских училищах. Но и этот недостаток восполнен заботливостью нашего труженика. Он в своей келье и в учебном управлении склонил преподавателя арабской словесности сочинить краткий Катихизис и священную историю для детей. Оба эти руководства написаны. Катихизис уже напечатан. Образцовые оттиски его представлены в наше духовно-учебное управление при Святейшем Синоде и в Азиатский департамент Министерства Иностранных Дел.
Духовное училище в Иерусалиме под влиянием своего учебного управления процвело так, что старшие воспитанники в 1854 годе начали говорить проповеди на греческом и арабском языках. Но и народная Араво-Еллинская школа получила хорошее направление. На нее обращено было особенное внимание нашего Архимандрита. Он почти ежедневно посещал ее утром и после обеда; ввел в нее новый способ обучения детей, состоящий в том, что один мальчик, стоя на кафедре или скамье, распевом сказует азбуку или Псалтирь, по одному слову, а прочие подражают ему, смотря в свои книжки, установил одновременный прием малюток в эту школу для единообразной общности уроков; в Еллинском отделении ее уладил застигнутое неравенство занятий учеников так, что те из них, которые знали больше, в один час слушали, напр., грамматику или арифметику, а слабейшие в то же время занимались чистописанием, в другой час эти учились читать по-гречески, а те писали, и таким образом облегчил тяжкие труды наставника, прежде занимавшегося порознь с каждым учеником, и пресек шалости детей, неизбежные при прежнем способе обучения их. Старанием Архимандрита прекращены ссоры между двумя наставниками народной школы, доходившие до побоев по закоренелой ненависти их друг к другу. Не обнаруживаются здесь их грязные стороны, и только припоминается удачный способ, придуманный нашим миротворцем для искоренения давнего зла. Он приказал враждующим подавать просьбы в учебное управление, а тут медлил решением о них, сколько можно дольше, в тех мыслях, что время утешит волнение азиатской крови, и келейные увещания ослабят неприязнь, что и оправдалось.
Умение Архимандрита приводить все в лад способствовало скорейшему производству училищных построек в Крестовском монастыре, кои остановились было по причине желчной размолвки между одним членом учебного управления и досмотрщиком за этими постройками (он же и зодчий). В 11 день февраля 1853 года это неприятное дело дошло до сведения его высокопреподобия, и он, зная желание Патриарха окончить там работы как можно скорее, при одном и том же паше, задаренном деньгами, сперва позвал к себе досмотрщика и уговорил его перенести обиду великодушно и продолжать полезное дело, а на другой день со всеми членами управления ездил в самый монастырь и настоял, чтобы удовлетворены были [46] справедливые требования покорного и незаменимого труженика, который просил себе повара, помощника по хозяйству и позволения давать еженедельный отчет в денежных расходах. После сего работы опять начались и уже не прекращались.
Деятельность нашего Архимандрита в качестве попечителя училищ не ограничилась одним Иерусалимом. Желая открыть приходскую школу в Лидде, жадно назираемой английским епископом Гобою 20, он ездил туда (8 февраля 1853 года) и переговорил с местными христианами о сем деле, приискал дом подле тамошней церкви для помещения учеников и наставника, а возвратившись в Святой Град, настоял в учебном управлении и у Патриаршего Наместника, чтобы дети лиддян не оставались без учения. Бог благословил его доброе начинание. В том же годе устроена была желанная школа, нашелся для нее порядочный наставник из иерусалимских арабов; управление приказало ему присмотреться к новому способу обучения детей и после долгого педагогического упражнения отправило его в Лидду в 18 день августа, снабдив арабскими азбуками, прописями, Псалтирями, аспидными и черными досками и писчею бумагою. Тамошние христиане приняли его с радостью и привели к нему детей своих, числом шестьдесят пять.
Современно устроена была новая школа и в соседнем городе Рамле. Управление вызывало в Иерусалим наставника для педагогических упражнений и после нескольких опытов обучения детей отправило его на место со всеми школьными принадлежностями.
В начале сентября того же (1853) года Архимандрит обозревал эти две школы и остался доволен как наставниками, так и первыми успехами учеников. Тогда же осмотрено было им и Яффское народное училище. Замеченные в нем резкие недостатки понудили его писать к Патриарху Кириллу в Константинополь и просить его, чтобы он благословил перестроить и преобразовать этот питомник. Но грозное время не позволило приступить к сему делу.
В том же годе Наместник Его Блаженства, соревнуя учебному управлению, устроил в Назарете новую школу и назначил в нее наставника из греков; отправил в Сцалт одного араба для первоначального обучения тамошних христианских детей, а в свой епархиальный город Керак послал все школьные принадлежности и красные фески в подарок лучшим ученикам. Усердием же святогробского архимандрита Софрония открыта приходская школа в деревне евангельских пастырей (Бет-Сахуре).
Таким образом, училищным делам в Палестине, со времени учреждения учебного управления, дано было правильное движение в немалых размерах. Просвещенный и ревностный руководитель сего управления написал устав для всех палестинских школ, настоял, чтобы число арабских воспитанников, приготовляемых к духовному званию, всегда соразмерялось с числом церквей, находящихся в [47] пределах патриархата Иерусалимского, и чтобы при этих церквах строены были школы ранее выпуска помянутых воспитанников; установил выдачу путевых денег учителям при отправлении их к должностям, и, для примера, из разных сумм нашей Миссии давал некоторым из них пособие на домашнее обзаведение. Так, Фараху в Иерусалиме даны 400 пиастров, Мшахуару в Рамле 475 пиастров, Даде в Лидце — 475 пиастров, Баргаму в Сцалте 200 пиастров.
Не менее деятельное участие принимал наш труженик и в учреждении арабской типографии в Иерусалиме. Когда он, поправив свое здоровье, прибыл в Константинополь и увиделся с Патриархом Палестинским (3 апреля 1852 года), тогда Его Блаженство поведал ему свое намерение учредить сию типографию, но — в Константинополе, под надзором живущего у него игумена одной Ливанской обители, Исайи, из греков. Достохвально было сие полезное предприятие, но по некоторым важнейшим причинам надлежало дать ему другой оборот, надлежало склонить Патриарха, чтобы он печатал арабские богослужебные книги в Святом Граде. Ибо игумен Исайя, хотя и говорил и писал на нынешнем арабском наречии, но не учился богословским наукам и вовсе не знал древнего языка арабов, на который переведены с греческого церковные книги, следовательно, мог испортить святое дело; притом надлежало зорко пересмотреть священные рукописи арабские, дабы знать, не вкрались ли в них мнения монофелитской ереси, долго гнездившейся в Араво-Сирском племени, надлежало сличить их с греческими подлинниками и сверить с другими подобными рукописаниями в Дамаске, Бейруте и Каире, и потом уже приступить к печатанию их, а такая работа превышала познания греческого духовенства, состоявшего при патриархе в Царьграде; в Иерусалиме же находились знатоки древней арабской словесности и церковно-еллинского языка и хорошие наборщики. На всех их можно было понадеяться. Смекнув все это, наш Архимандрит вишневыми речами своими подстрекнул Его Блаженство выписать из Парижа, как можно скорее, арабские буквы и книгопечатный станок, а в душе своей затаил умысел перевести книгопечатание в Святой Град, во что бы то ни стало. Под влиянием сего умысла он письменно сообщил это дело нашей Императорской Миссии в Константинополе 18 апреля 1852 года и слезно просил нашего Поверенного в делах присоветовать Первосвятителю Палестинской Церкви учредить арабскую типографию непременно в Иерусалиме, но присоветовать тогда, когда он уже изготовит все нужное для ней, чтобы преждевременно их переговором не охладить его усердие к полезному предприятию. Что было обдумано благонамеренно, то и осуществилось прочно. Патриарх выписал из Парижа все нужное для печатания арабских книг, поручил оное искусному типографщику Лазариди, сделал законный договор с ним, и потом? — разумное слово нашей Императорской Миссии в Константинополе побудило его устроить [48] типографию там, где в первый раз петы были песни во славу Христа. Наш Архимандрит торжествовал и благословлял умение этой Миссии блюсти истинные пользы Церкви Восточной.
Г. Лазариди прибыл в Иерусалим в 26 день октября 1852 года и немедленно занялся устройством типографии в Никольском монастыре. Это дело шло так успешно, что в апреле месяце следующего года уже тиснуты были 3000 экземпляров первой кафизмы на арабском языке (Из них 300 посланы были Антиохийскому Патриарху для безмездной раздачи ученикам) для учеников приходских школ, и началось печатание арабского Апостола и толкования Псалтири на греческом языке, написанного Иерусалимским Патриархом Анфимом. К концу же сего года изданы были 2000 экземпляров Апостола и 1000 Катихизисов, все на арабском языке. А в первой трети прошедшего года продолжалось тиснение вышеупомянутого толкования и 5000 арабских Октоихов. Пока типография воспроизводила все эти книги, частию с рукописей, частию с общепотребительных изданий сирийских униатов, приготовляема была в печать Цветная Триодь, переведенная с греческого на арабский язык в прошедшем веке одним вифлеемским священником. Когда при сличении сей Триоди с подлинником оказалось, что в ней недостает некоторых песнопений и молитвословий, и когда иерусалимские толковники начали переводить их с греческого и вместе исправлять труд помянутого священника, тогда наш Архимандрит, побуждаемый опасением, как бы не переиначили прежнего перевода этой важнейшей книги, и движимый разумным желанием увериться в совершенном сходстве ее с подлинником и в точности арабских выражений, дабы она могла служить верным руководством при переводе ее на язык татарский, два раза (18 июля и 25 сентября 1853 г.) писал к Патриарху Кириллу и убедительно просил его отослать в Дамаск исправленную и пополненную в Святом Граде рукописную Триодь для окончательной поверки ее тамошними знатоками еллинского и древнеарабского языка. Но Его Блаженству не угодно было сделать это по жалкому самолюбию, которое признавало унизительным то, что само в себе превосходно. Наш труженик погоревал об этой неудаче и замолчал, ибо невластен был произнести прочное Veto — запрещаю. Сие дело поставляется на вид нашему духовному начальству, дабы те, которые начнут переводить Цветную Триодь на татарский язык, осторожно пользовались арабским изданием оной в Святом Граде, если только оно будет получено. В арабской же Православной Церкви, обретающейся в Сирии, Палестине и Египте, это издание, кажется, не произвело ни малейшего подозрения, во-первых, потому что в этих странах вовсе нет рукописных арабских Триодей, с коими можно было бы сличить оное, во-вторых, потому, что в Дамаске по [49] благоразумию скроют ошибки, если только заметят их, в-третьих, потому, что православные христиане на Востоке привыкли смело повиноваться духовенству, избираемому из среды их.
Таковы были труды нашего Архимандрита, как попечителя палестинских училищ. Труды поистине полезные и достохвальные! Они доказывают, что этот служитель Святой Церкви всем сердцем и всею душою любил Православие и всеми силами старался приготовить торжество его в Святой Земле. Господь же подавал ему смышление, дух совета и терпение.
Оканчивается изложение действий его при Апостольской и патриаршей кафедре в Иерусалиме припоминанием нескольких случаев, которые показали полезную сторону пребывания там нашего духовного лица.
Наш генеральный консул в Сирии и Палестине неоднократно пересылал в векселях милостынные суммы Российской Церкви на имя нашего Архимандрита, как будто они принадлежат ему, дабы Святогробский монастырь чрез посредство его мог получить их верно, скоро и потаенно от жадных властей мусульманских. Мера благоразумная! Посредство благодетельное!
Вифлеемский митрополит Дионисий однажды рассорился со своим Патриархом так, что не захотел и видеть его, когда этот пришел поклониться Яслям Христовым пред отъездом своим в Константинополь. Узнав о сем, наш миротворец нарочно ходил в Вифлеем и, пользуясь добрым расположением и доверенностью митрополита, уговорил его смириться пред патриаршею властию и явить пример раскаяния и послушания для меньшей братии, служащей у Яслей и Гроба Господня. Его Преосвященство письмом просил Патриарха простить его и был прощен. Примирение обоих Владык неизреченно обрадовало нашего Архимандрита.
В 1848 годе он спас жизнь одного православного христианина в Вифлееме, вырвав его из рук убийц, и этим подвигом избавил греческий монастырь от больших издержек, каких стоило бы потушение кровавого дела. Припоминается здесь это страшное событие.
В осьмой день июля месяца сказанного года Архимандрит, одержимый глазною болезнью, переехал в Вифлеем со всеми сотрудниками и домочадцами своими и поместился в тамошнем монастыре. Болезнь его усиливалась со дня на день, но по крайней мере он жил спокойно. Однако и спокойствие его было нарушено внезапно. В 24 день того же месяца, в 10 часов, митрополит позвал его к себе в Иустинианову башню, не сказав зачем. Когда Архимандрит вошел в приемную горницу Его Преосвященства, увидел тут множество вифлеемитян греческого, латинского и армянского вероисповедания и местных магометан. Все они, поджав ноги, сидели по обеим сторонам горницы, а в глубине председательствовал сам митрополит со своими священниками из арабов. На всех лицах выражалось [50] какое-то неприятное волнение души. Владыка был бледен, как полотно. Видно было, что все присутствовавшие у него рассуждали о каком-то грозном деле. Митрополит тотчас по-русски пересказал это дело изумленному Архимандриту. Открылось, что вифлеемиты собрались к нему для того, чтобы в его присутствии убить православного христианина Сулеймана Факуси за дознанное прелюбодеяние его с одною вдовицею латинского вероисповедания, тогда как у него была законная жена и одно дитя от нее. Виновный находился в этом соборище. Его Преосвященство, поведав дело, умолял Архимандрита предотвратить пролитие крови христианской во что бы то ни стало. Архимандрит, быв поражен сим чрезвычайным и страшным случаем, как громом, сначала невольно смутился и при сильном потрясении души не мог вымолвить ни одного слова; но когда митрополит резко сказал ему: «Что ж ты молчишь?» — тогда он обратился к арабским священникам и, изъявив им свое удивление, что и православные христиане заодно с иноверцами хотят сгубить собрата своего, начал доказывать им Священным Писанием и соборными правилами, что смертоубийство есть грех, вопиющий на небо. Но они отвечали ему, что в Ветхом Завете Финеес пронзил копьем еврея, прелюбодействовавшего с мадианитянкою, и за то восхваляется. Не время было затевать богословское прение с безграмотными попами. Надлежало громить беззаконное соборище. Чувствуя в себе прилив вдохновения, Архимандрит обратился к старейшинам и сказал им: «Какое право имеете вы судить и наказывать смертию виновных мимо законной власти вашей, мимо иерусалимского паши, когда танзиматом Султана отменена смертная казнь?» «Мы имеем свой обычай», — отвечали арабы (Действительно, у них есть обычай казнить смертию объявленных прелюбодеев обоего пола. По этому обычаю в Вифлееме уже погибло несколько мужчин и женщин. Все они были расстреляны на площади и, мертвые, избиты камнями). «Но ваш обычай — мерзость пред Богом», — возразил Архимандрит, то же повторил и митрополит. «Мы убьем его», — кричали все, смотря дико на бедного Сулеймана, склонившего свою голову к груди.
Тогда заступник его резким манием руки и звуком «тс!-тс!» водворил молчание и объявил, что виновный, как христианин православный, состоит под покровительством Российской Державы, и потому никто не смеет убить его открыто без законного суда.
Арабы, услышав эти слова, завопили, что ежели не будет истреблен ими прелюбодей, то жены и дети их потеряют всякий страх и впадут в распутство.
Архимандрит снова сказал им грозно: «Русский Царь, по условию и дружбе с Султаном Абдул-Меджидом, покровительствует всех христиан в Турции, и жизнь каждого из них дорога Ему, и потому никто [51] не властен губить кого бы то ни было из крещеных своевольно и беззаконно. Кто из них учинил какое-либо преступление, того должен судить сперва Патриарх, потом паша. Итак, если вы своевольно убьете Сулеймана, то кровь его взыщет с вас и Бог, и ваш Султан, отменивший смертную казнь». Последние слова сказаны были мусульманским старейшинам. «Пусть до оснований разорит всю нашу деревню, но мы убьем его», — кричали арабы в дикой ярости.
В эту минуту митрополит шепнул Архимандриту: «Напирайте на мусульман, они струсят». А один из православных арабов сказал: «Святой Архимандрит! Чем больше мы слышим угрозы, тем более распаляются наши сердца». Эти слова понудили заступника переменить тон речи, и он, желая тронуть христиан и тем раздвоить собрание, начал говорить им кротко, что Господь простил прелюбодейную жену, что по закону христианскому довольно наказать Сулеймана долговременною епитимиею 21 и что за убиение крещенного человека будет вечное наказание.
Но полудикари, один за другим, говорили, что тогда-то и тогда- то сделано было снисхождение прелюбодеям, и оттого исчез страх Божий и всякий стыд в душах, и после рассказов завопили: «Теперь нет милости беззаконнику, он повинен смерти!».
Архимандрит, видя безумную ярость христиан, встал со своего места и, подошедши к главному шейху мусульманскому, начал грозить ему и единоверцам его наказанием паши за убиение христианина, которого проступок подлежит суду архиерея, а не кадия.
Мусульмане замолчали, а христиане вскочили с мест своих, схватили Сулеймана и, поставив его в средине горницы, начали разматывать белый платок на его чалме, чтобы связать им руки его, страшно крича: «Абуна (отец)! Смотри, при тебе же отрубим эту голову».
Зверская ярость их поразила человека Божия так сильно, что он преждевременно почувствовал запах крови; однако не потерял присутствия духа, подошел к Сулейману, обхватил его левою рукою за шею, и смотря на убийц тем взором, который струит огонь електрический, загремел: «Шейхи! Не моя слабая рука, а всемощная десница Царя моего защищает этого христианина. Итак, если вы убьете его, то, клянусь вам именем Аллаха, вас постигнет наказание страшное. Мне известны и лица, и имена ваши».
Арабы попятились назад. Архимандрит, заметив их робость, оставил Сулеймана и, уходя из горницы медленно, полповоротом, повторял последние слова: «Мне известны лица и имена ваши», а близ порога остановился на мгновение и, грозно сказав мусульманскому шейху: «Назир! Ты первый ответишь за жизнь этого христианина», ушел.
Дорого стоил ему этот подвиг. Недужные глаза его налились кровью и разболелись пуще. Старая, притихшая боль в левой полости живота его возобновилась. Всего же неприятнее было душевное [52] ощущение запаха крови. Чтобы успокоить себя, он, идя в свою келью, размышлял о силе воображения и о философии Фихте, по которой все человеческие ощущения и понятия произникают из духа, а не извне. Между тем митрополит (как сам рассказывал после), ободренный заступлением Архимандрита и присутствием его в Вифлееме, устрашил мусульманского шейха наказанием паши, а прочим, опасаясь ярости, объявил: «Вы теперь не можете сложить ответственность в смертоубийстве на меня и на монастырь наш; не можете отговариваться, мы-де из монастыря взяли виновного, митрополит-де выдал нам его, пусть же он и отвечает, ибо есть посторонний и царский свидетель моей неповинности в крови христианской и вашего безрассудства и своеволия». Арабы, опасаясь казни, один по одному разбежались. Митрополит скрыл Сулеймана в тайнике Иустиниановой башни, а из Иерусалима чрез Патриарха потребовал солдат, дабы под прикрытием их препроводить спасенного от смерти в Святой Град. Солдаты во время утрени пришли в Вифлеем и, взяв Сулеймана, доставили его в Святогробский монастырь, откуда он немедленно отправлен был на остров Кипр. Подружку же его францискане сперва скрыли в своем монастыре, а потом отослали на остров Мальту, иначе ее убили бы вифлеемитяне по обычаю своему.
Таким образом наш Архимандрит не только спас жизнь православного христианина, но и избавил Святогробский монастырь от неприятных хлопот и больших издержек, кои были бы неизбежны, если бы совершилось смертоубийство в горнице Вифлеемского владыки.
АВП РИ, ф. РИППО, оп. 873/10, д. 2, л. 1-37
Комментарии
11. О попытке архимандрита Порфирия и генконсула K. M. Базили «освободить Гроб Господень от гаремного осквернения» (окна гарема арабского домовладельца Алемида выходили в купол храма) см. подробнее: Безобразов П. В. О сношениях России с Палестиной в XIX в. Русская духовная миссия в Иерусалиме // Сообщения ИППО. — 1911. — Т. 22. — Вып. 4. — С. 506 и далее. Окна были в результате заделаны.
12. Исторически сложилось так, что почти все архиереи («Владыки») Иерусалимского Патриархата живут постоянно в Иерусалиме.
13. Неаполь — современное арабское название этого города Наблус, библейское Сихем.
14. В церкви во имя святого апостола Иакова, рядом с Храмом Гроба Господня, совершается богослужение на арабском языке для иерусалимской православной общины.
15. Рясофор — греч. «носящий рясу», низший чин посвящения в монашество, хотя в данном случае уже с переменой имени.
16. Т. е. греков (пелазги считались предками древних греков).
17. В феврале 1848 г., в качестве начальника Русской Духовной Миссии. В первый раз Порфирий был в Святой Земле с декабря 1843 г. до августа 1844 г. См. комментарии к работе В. Н. Хитрово «Русская Духовная Миссия в Иерусалиме».
18. Генконсулом в Бейруте K. M. Базили.
19. Ефор (эфор) — греч. ejor «попечитель, инспектор, заведующий».
20. Имеется в виду англиканский епископ Самуил Гобат.
21. Епитимия — церковное наказание за грех, направленное преимущественно на внутреннее раскаяние грешника (посты, поклоны, временное — на срок — отлучение от причастия).