-

ПОХОД БОНАПАРТЕ В СИРИЮ

(Продолжение.)

По ходу осады видно было, что нечего уже упорствовать в таком предприятии, в котором ожидать успеха было уже не возможно. Дух в войске так упал, что нельзя было не обратить особенного внимания на обстоятельство сие; тут шло дело не об одних трудностях войны, не об одних последствиях сражений, в коих гибло множество храбрых воинов; — враг иного рода носился над всем лагерем. Против него храбрость была бесполезна, и самое искусство оказалось ничтожным; невидимый, разил он армию, и вот вы валились сотнями. От него не было покоя, не было отдохновения, и совершенной безопасности не было ни на одну [2] минуту. В траншеях, в палатках, стоящего и лежащего, он без разбора обрекал воинов в жертвы свои. Враг сей, страшнее самого Джезара, страшнее Сиднея-Смита и Фелипо, была чума.

Чума вкралась в войско во второй легкой бригаде еще при выступлении из Дамиетты, и мало-помалу распространялась и по прочим дивизиям. Несколько солдат зачумились дорогою в Катие, в Эль-Арише, в Газе. Но с некоторою уже силою обнаружилась она только в селения Рамле, и при разграблении Яффы, после взятия оной штурмом.

На походе к Сен-Жан-д’Акру она было унялась, но потом опять появилась в высшей еще степени, и под конец осады свирепствовала она во всей силе. Ежели бы и не злоязвенные миазмы от трупов, в траншеях гниющих, то одного уже для здоровья вредного климата Сирии было бы достаточно для произведения язвы сей. Зловонные испарения болот заражают воздух; влажный, утомительный жар отяжеляет днем атмосферу, а ночью ветр с матерой земли навевал на лагерь горячую пыль и вредные для здоровья испарения, коими днем воздух [3] напитывался. Ветры сии производили в человеке несносные мученья; и даже незачумленные томимы были в палатках своих изнурительною бессонницею. В сии ночи столь же душные, каковы бывают под Экватором, Реомюров термометр показывал 33 градуса,

Чума обнаруживалась почти всегда одинакими признаками. Сначала овладеет захворавшим несносная тоска, беспокойствие, и скучание самим собою; он беспрестанно мечется из одного положения тела своего в другое, ибо ни в котором не находит успокоения; внезапно вскакивает как бы для подышания свежим воздухом, но не освежившись оным опять опускается. За страданиями сими следует продолжительная слабость, совершенное изнеможение, потом жестокая головная боль, дрожь во Всем теле, смертная бледность на лице, глаза тускнут. Тут обнаруживается во всех членах сильный жар, который мало по малу сосредоточивается в сердце, и сильные судороги корчат лицо. Горячка сия вскоре приводит больного в вступление. В сем состояния, иные, вскочив с одра смерти, бегут в поле или бросаются в море, как будто для потушения [4] внутреннего огня, их сожигающего; большая же часть из них при первом таковом порыве падают от слабости и уже не встают.

С иными все оканчивается в несколько часов, и смерть потушает сильную горячку сию вместе с жизнию. У других же, у коих борьба со смертию продолжается долее, извергается, по утолении жара, густая, вонючая темного цвета кровь из всех отверстий. Сверх ужасных явлении сих показываются рдеющие железа в пахах и под мышками, а иногда чирья на лице и по оконечностям тела. Смерть не всех постигает с равною быстротою: иного в несколько часов уносит она, и тогда страдания бывают сильнее, а другой мучится несколько дней. Нередко случалось, что чума постигала солдат на походе, либо в сражении, и тогда повергается он на землю в жесточайших судорогах, лице его искривляется, губы, отвиснув, подергиваются во все стороны, язык высунется, густая смрадная пена бьет изо рта, глаза выкатившись изо лба остаются открытыми, и несчастный в судорожных кривляниях и корчах испускает дух. Вот с каким бедствием должно было бороться. [5]

По заразительности язвы сей не надлежало бы заражениях оною смешивать в госпиталях с ранеными и другими больными, в оных находившимися; но сначала сомневались о истинном появлении язвы сей, притом же и не было особых госпиталей, а потому вынуждены были помещать и зачумленных в одних госпиталях с прочими.

В последствии лишь времени, и когда чума уже сильно свирепствовала, можно было устроить особый госпиталь для чумных. На площади горы Кармель стояла еще старинная обитель отшельников с обширными палатами. В ней, главный медик Деженет, учредил наскоро временной госпиталь для одержимых горячкою: так сначала называли язву сию. В госпитале сем, находившемся верстах в 20 на высоком месте, здоровью благоприятствовавшем, выздоравлевало более больных чем в прочих.

Однакож того не довольно было, что для больных сих учредили удобный госпиталь, надлежало еще доставить им потребные врачебные пособия; но среди беспокойств военных в стране, не представляющей никаких способов, само собою разумеется, что одно лишь рачительнейшее попечение [6] о больных сих могло отчасти заменять совершенный недостаток и в самонужнейших пособиях. К усугублению беды, по беспечности чиновников и злоупотреблениям, госпитали вовсе не были снабжены лекарствами. При открытии злоупотреблений главного Аптекаря, который данных ему семь верблюдов вместо лекарств навьючил съестными припасами и напитками, и продавал дорогими ценами в степях, Бонапарте приказал было его расстрелять, но умилостивился, склонившись на просьбы многих чиновников. Однакож тем не менее много погибло больных от недостатка в лекарствах. В госпиталях не было даже достаточного запаса в уксусе, и нуждались в самых тряпках. Вино и водка доходили лишь в малом количестве, да и то надлежало иметь строгий надзор, чтобы и сие не было расхищаемо. Надобно признаться, что прислуга для госпиталей набрана была наскоро из негодяев в острогах Генуи, Чивитавекии, и Мальты. Они признавали себя наследниками каждого попавшегося к ним в госпитали и с нетерпением ожидали смерти каждого, чтобы расхватать остающиеся после умершего лохмотья; и даже случалось, [7] что ежели иной замедлял отходом и оставлением им наследства сего, ускоряли они событие сие своеручными пособиями. Однакоже ни один из них не воспользовался сими злодеяниями: они все перемерли от чумы до снятия еще осады. Они заменены были служителями из Турок, коих однакож с большими лишь понуждениями можно было заставлять осквернять, как они говорили, руки свои около больных неверных. Недостаток в прислуге доходил до того, что главный медик Деженет неоднократно сам очищал госпиталь Акрский, находившийся под непосредственным его заведыванием. Его видели, как он из грязного и мрачного подземелья, в коем складывали умерших, выбрасывал в разожженный подле оного костер, оставшиеся после их лохмотья, мешки, фуражки и сему подобное, для сожжения всех таких, язву в себе сохраняющих вещей.

Не одни физические последствия сии должна была поборать заботливая деятельность медиков. Бедствие, коего физическое влияние было столь пагубно для армии, произвело в оной еще гибельнейшее моральное действие. Воины сии, закаленые перенесенными [8] неимоверными трудностями стольких походов, воины сии, с веселым духом идущие против выстрелов, с красными словцами подступающие против жерл орудии, упали духом при одном изречении: чума! Сильно впечатлевшаяся в них мысль о смерти неизбежной, о смерти поражающей как бы одним ударом; представляющиеся воображению мучительные страдания, и превращение в живого мертвеца; гибель наносимая единым поданием руки, единым принятием дыхания от друга; все сие приводило в уныние воинов, привыкших однакож презирать опасности несравненно важнейшие, привыкших претерпевать нужды самые тягостнейшие. Раненые, из траншей в госпитали отправляемые, наперед уже поражены были отчаянным удостоверением, что они должны там умереть от чумы, хотя бы и были излечены их раны. Другие при малейшем расстроении здоровья признавали себя зачумленными. Страх от чумы произвел другую чуму боязни; сию чуму страшную, неослабную, усиливающуюся всякими причудами воображения, размножающуюся всеми последствиями, оными произведенными, и которая, изнуряя, истощая тело, мертвит и дух. [9]

Против таких болезненных действий воображения, медицина не имеет определенных средств: одною лишь твердостию и самоотвержением возможно было побороть оные. Одному лишь Деженету предоставлена была слава исцелить войско от страха против чумы, оным овладевшего. Для предупреждения вредного влияния, которое одним уже названием могло быть произведено, именовал он горячкою то, что он сам удостоверительно принимал за чуму. Он пред всею армиею отвергал существование в оной чумы и отвергал сие с пожертвованием собственной своей безопасности. В присутствии свидетелей, в госпитале чумных, почерпнул он кончиком ланцета гною из желез одного чумного и поколол себя оным в паху и под мышками, не употребив при сем иной предосторожности, как только обмыл поколотые места мыльною водою. Последствия опыта сего могли быть гибельны для геройственного оператора; но к счастию, он отделался только двумя легкими воспалениями на упомянутых местах.

Вскоре представился Деженету другой случай подобного испытания, только с большею еще опасностию, хотя с меньшею пользою. Когда он осматривал [10] больных в лагерном госпитале, квартирмейстр 75-й полубригады, зачумленный, и которому оставалось жить еще с час, просит его, чтобы он выпил часть лекарства ему данного. Неустрашимый медик, зная всю опасность, коей он подвергался, и имея притом еще в памяти уверение знаменитого химика Бертолета, что чума сообщается посредством слюневых органов, не смотря на то, не отказался доставить сие последнее удовольствие несчастному квартирмейстеру. Все при сем бывшие отступили от ужаса и удивления. Деженет сам с добродушною скромностию, рассказывая в сочинении своем два случая сии, присовокупляет с такою же откровенностию, что после того в степях сошелся он с тем солдатом, от которого он прививал себе чуму. Солдат сей, тогда совершенно уже выздоровевший, из благодарности предлагал ему напиться из своей водоносной фляги; но доктор, от того ли, что пришло ему тогда на мысль вышеупомянутое мнение Бертолета, от того ли, что был не в том расположении решимости, с величайшим лишь отвращением принял сие, от доброго сердца сделанное ему, предложение. [11]

Пример такого начальника возбуждал соревнование в подчиненных его. Все они жили только для подавания помощи больным. Большая часть из них пали жертвами чумы.

Между тем как чума возбуждала такие геройские подвиги, Джезароны пули и ядра и с своей стороны беспрерывно доставляли случаи и по другим частям оказывать деятельность и ревность в исполнении обязанностей своих; всем была работа, а особливо хирургам.

Вредное для здоровья место, на котором устроен был Акрский госпиталь, внезапное изменение климата Сирии, тяготящий ветр со стороны степной, испарения болот, прохладность ночей, существование чумы в госпиталях, влияние, производимое ею на расположение духа больных, все сие растравляло раны и присовокупляло к ним еще другие болезни. В ранах вскоре появлялся антонов огонь и чрез 24 часа больные умирали; либо зарождались в ранах черви, известные под названием зародышей Сирийской синей мухи. Раны от Турецких пуль, кои, по утонченному варварству, Турки выливают особо вредоносной фигуры, были также по большей части [12] неизлечимы. Пули сии вообще выливают не в формы, и от того поверхность их выходит весьма шероховатая, и сверх сего приливаются они к железному поддону со стержнем. На такой поддон, линии в две толщиною и около дюйма длиною, приливают иногда по две пули. Такие пули производят раны весьма глубокие и стержнем своим забиваются в кости, так что весьма трудно их вынимать; часто для остановления истечения крови, происшедшего от разрыва жил, доводится вырезывать много мясных частей, чтобы можно было добраться до поврежденных жил и перевязать оные.

Все раны, сопровожденные с раздроблением костей излечать было весьма трудно. Рана иногда заживала довольно скоро, но раздробленные кости, хотя части оных и соединены перевязками, не срастались, как сие бывает в Европе, а напротив того округлялись в изломах, обросшая хрящем, от чего и не могло быть восстановляемо надлежащее движение членов.

Нельзя изъяснить тех трудностей, с какими, среди забот всякого рода и при совершенном недостатке в лекарствах, сопряжено было попечение о больных. [13] Медицинские чиновники ни на минуту отдыха не имели. Они беспрерывно должны были посещать и госпитали, и траншейные подвижные лазареты, и больных в лагере, коих было столько же как и в госпиталях. В продолжение 60 дней осады было более 2 т. раненых, и раны, полученные вообще от выстрелов вблизи и по нескольку вдруг, были большею частью тяжелые, так что довелось отрезать до ста рук и ног.

Соединение стольких бедствий, постигших армию, и без того уже более храбрую, чем многочисленную, ощутительным образом сократило кадры ее. Проходя по фронту палаток каждой дивизии, весьма заметна была большая убыль в людях, и убыль сию вознаградить было печем. Часть армии, оставленная в Египте, отрезана будучи песчаными степями и морями, в сие время не могла подать никакой помощи сотоварищам своим в Сирии. В таких обстоятельствах и самая упорная устойчивость могла вести не к чему иному как к новым неудачам. Сначала осады, когда бригады были комплектные, в самом лучшем расположении духа, исполненные надеянности на силы свои и презрения [14] противников своих, не могли совладать с крепостцою наскоро укрепленною, слабым гарнизоном защищаемою. Можно ли было ожидать лучших успехов, когда крепость получила сильное подкрепление? Дух гарнизона ее был возвышен предшествовавшими успехами оного, а Французских воинов напротив того беспрестанные неудачи вовсе лишили бодрости, и они, потеряв охоту сражаться, не помышляли уже о победе. Сего еще не довольно: Бонапарте отвсюду получал донесения, подтверждавшие необходимость ускорить снятие осады. Контр-Адмирал Перре, крейсируя пред Яффою, взял два небольшие судна, бурею от Турецкого флота отделенные. В числе важнейших предметов добычи, на судах сих полученных, были 6 полевых орудий, военные снаряды, несколько тысяч пиастров и 400 солдат. На одной из каравелей сих взят Интендант Турецкой флотилии и при нем найдено множество важных бумаг, относившихся до будущих предприятий Великого Визиря.

От него узнали, что отряд, высаженный в Сен-Жан-д’Акре, есть малая лишь часть того сильного отряда, который Порта выслала против Александрии с поручением [15] согласовать действия свои с совокупными действиями Джезара и Паши Дамаского. Главные силы Оттоманские находились еще на острове Родосе и в заливе Макри у Смирны, в ожидании попутного ветра для сделания десанта в Египте. Время сие уже сближалось, и едва уже можно было успеть предупредишь высадку сию. Согласные с сим донесения получены и из Каира. В депешах Генерала Дюгюа и Пуйсельга заключались донесения о сражениях, бывших в верхнем Египте, о возмущении в Дельте, о измене Эмира Гаджи, о поднятии оружия Ангелом Эль-Магди, и о появлении Англичан в Чермном море даже до Суесского залива.

Из сведений сих должно было заключить, что Англия и Турция заключили действительный союз, и что беспокойства во внутренних областях Египта суть предварительные ответы на обещание помощи внешней. В сие же время, из Дамаска и Наблуза возвратившиеся Друзы, принесли известие, что области сии снова восстают против Французов и у них положено напасть на самый лагерь их.

Итак, все обстоятельства сии усильно требовали приступления к снятию осады: [15] чума, убыль в людях, особливо в офицерах, бесполезность повторения нападений, хотя бы и была они сопровождены совершенною победою, предприятия Великого Визиря, приготовление его к высадке, содействие Англичан в обеих морях, восстание народов Сирийских, возмущение в Египте, позднее время года, недостаток в съестных и воинских припасах, все требовало ускорения возвращения отряда к экспедиционной армии,

Бонапарте понимал сие; он укротил самолюбие свое, оскорбленное сими жестокими необходимостями. Рассказывают, что для суждения о предстоящем предприятии, собрал он военный совет, и что Клебер, с обыкновенною его простотою в оном сказал: «Генералы, я сравниваю Акр с половинкою сукна. Пришед в лавку для покупки оной, я ощупываю, осматриваю сукно, и ежели оно дорого для меня, то оставляю оное». Сказал ли он это, или оно после выдумано, но сравнение сие справедливо и сделано было кстати. Однакоже нельзя дать сему полной веры, ибо Бонпарте обыкновенно советовался лишь с самим собою; и ежели он решился [17] отступить, то конечно видел, что отыгрываться предстоит ему в другом месте.

И так, снятие осады было решительно предназначено. Мая 17-го, Главнокомандующий сам начертал приказ, в коем старался представить отступление сие в лучшем виде. В приказе сем в каждой строке обнаруживается надобность снова возбудить ослабевший дух воинственный, он начертан был не с такою краткостию, как предшествовавшие, и оканчивался родом упрека, который воины хорошо поняли. Вот приказ сей.

В Главной квартире пред Акром, 28-го Февраля VII года.

Бонапарте, Главнокомандующий.

«Воины! вы, с быстротою войск Арабских, перешли степи, отделяющие Африку от Азии».

«Армия, высланная для покорения Египта, истреблена, вы взяли ее Генерала, полевой обоз ее, запасы, верблюдов ее».

«Вы овладели всеми укреплениями, охраняющими колодцы в степях. Вы рассеяли на полях Фаворских ту тьму народов, стекшихся со всех сторон Азии, в чаянии грабить Египет». [18]

«На 30-ти судах, 12 дней тому назад к Акру приплывших, посажена была армия, назначенная для осаждения Александрии: принуждена будучи поспешишь на помощь Акру, обрела она тут конец существования своего: часть знамен ее украсят вшествие ваше в Египет».

«Наконец, с малочисленным войском, питав войну войною в недрах Сирии в продолжении трех месяцев, взяв 40 полевых орудии, 50 знамен, с 6-ю т. пленных, срыв укрепления Газы, Яффы, Гяифы, Акра, мы возвращаемся в Египет: сближающееся время для высадки удобное, туда меня отзывает».

«Еще несколько дней, и вы имели бы надежду взять самого Пашу в замке его; но овладение замком Акра не стоит потери нескольких дней в настоящее время года; а сверх того храбрые, коих я тут должен бы лишиться, нужны для действий важнейших».

«Воины! нам предстоит преодоление великих трудностей и опасностей. Приведя Восток в несостояние что-либо предпринять против нас, доведется нам, может быть, испровергнуть замыслы некоторое части Запада». [19]

«Вы там обретете новые случаи к стяжанию славы; ежели среди стольких сражений, каждый день и падет один из храбрых, должно, чтобы образовались новые храбрые для заступления, в свою очередь, мест между небольшим числом тех, кои в опасностях оживляют других и доставляют победу».

Приказ сей, напечатанный 17-го Мая в собственной ставке Главнокомандующего, объявлен настоящим образом не прежде 20-го числа, пред самым выступлением колонн в поход, для того, чтобы не дать случая Джезару узнать об нем и обеспокоивать Французское войско при выступлении его из лагеря. Однако же, по мерам, в лагере принимаемым, по приготовлениям в госпиталях, по снаряжению обозов, уже видно было, что под Акром более оставаться не предполагается, и что решительно уже определено возвратиться в Египет.

Уже в ночи 17-го Мая даны были приказания о некоторых приготовлениях к походу. Раненых и больных из госпиталей Акрского и Шефа-Амрского, велено было отправить в Гаифу. [20]

Отправлены были Коммиссары для учреждения провиантских магазинов по дороге. Дабы не оставить неприятелю запасов, сложенных в большом количестве в Сафете, в Назарете и Табарие, велено было их сжечь. Посланы нарочные ко всем отдельным отрадам, с предписанием о выступлении; Жюно, выступивший уже из Табарии, расположился у Сафуре для охранения выходов на равнину у Обелина и у Шефа-Амра.

Дабы лучше еще скрыть сии приготовления к отступлению, производили в сии три дни с осадных батареи жесточайшую пальбу по фронту атаки, по городским строениям, и в особенности по замку Джезара; казалось, что Бонапарте, расставаясь с Пашею, хотел почтить его всеми снарядами своими. Бомбы, ядра, гранаты, бранд-кугели, все полетело в крепость, как бы для прощания. По видимому должно было заключать, что Джезар сие принимал более за предвещание еще нового штурма, чем за означение предпринимаемого отступления.

Чтобы заставить умолкнуть батареи сии, Джезар, по обыкновению своему, прибегнул к вылазке. Мая 20-го, на рассвете, высыпали из плацдармов своих те [21] Турецкие, вновь пребывшие войски, кои неоднократно уже в предшествовавших вылазках были штыками провожаемы обратно в укрепления их. И теперь с ними последовало то же самое. Быв отогнаны, они в три часа по полудни собрав все свои силы вторично выступили, решившись на последнее покушение. Они преимущественно бросились на батареи, сокрушавшие их мечети и крепостную стену. Войски Гассан-Бея, Джезаровы Албанцы, Могребины, все были шут соединены. Атакуя с яростию, они овладели было подходом, идущим около башни брешь венчающей, но Генерал Лагранж бросился на них из траншей с двумя ротами гренадер, опрокинул их, и преследовал до самых укреплений, истребил всех, коп не могли попасть в оные и остальных отбросил в крепостной ров.

Кровь Французов в последний раз орошала землю сию, столько оною уже напитанную. В сей же день истребили водопровод, за столь дорогие деньги Джезаром устроенный, зажгли окружные строения, побросали в море все ненужное: мортиры, бомбы, пушки, ядра, парковые инструменты, взорвали весь, в небольшом количестве [22] остававшийся, порох, равно и парковые зарядные ящики. Исполнив сие, 20-го Мая армия сняла осаду, в 9 часов вечера.

Поднялись в величайшей тишине и порядке. Дивизия Ланна выступила в Тентуру, за нею тяжелый обоз армии, и потом дивизия Бона, коею после смерти его командовал Рампон. Дивизия Генерала Клебера и кавалерийская расположились, первая позади траншейного депо, а вторая пред Кердамским мостом, версты полторы сил крепости. Дивизия Рейнье, бывшая дежурною в траншеях, выступила последняя, неся полевые пушки свои на руках. Она опередила дивизию Клебера, которая потом следовала за нею, оставив за собою только несколько кавалеристов для охранения рабочих, разламывавших мост, по которому войски перешли.

Таким образом выступила армия сия, по храбрости воинов ее, лучшей участи заслуживавшая. В продолжение 62-х дней осады она 14 раз штурмовала крепость, 26 раз отбивала сильные вылазки. Она была в таком еще положении, что могла бы снять осаду и среди дня, не опасаясь преследования от Джезара; но ей надлежало идти мили три берегом, вдоль коего [23] стояли Английские корабли и канонерские лодки, выстрелам коих надлежало бы подвергнуться. Бонапарте не тот был человек, чтобы из дерзкой хвастливости жертвовать воинами своими: он предпочел выступить ночью со всеми предосторожностями. Осада снята была с таким порядком и тишиною, что осажденные, несколько еще часов после отступления Французов, продолжали стрелять по траншеям их; и не прежде как на рассвете увидели, что лагерь уже снят. У Джезара, сказывают, вырвалось восклицание изумления, когда он, взойдя на верк башни замка своего, сие Акрское поле, дотоле столь шумное, увидел совершенно опустевшим. Палатки исчезли, солнце уже не отражалось более от ружейных пирамид, не видать более огней биваков, не слыхать ржания коней, ни барабанного бою. Сначала гарнизон подозревал в сем какую-либо военную хитрость, но когда они удостоверились, что Французы ушли, раздались радостные клики в рядах их. Обрадовавшись, что столь страшный неприятель отступил, они нисколько не помышляли преследовать его.

Между тем армия продолжала поход свой. Спешность выступления не [24] воспрепятствовала однако ж исполнить первейшие обязанности относительно человечества. В числе 12-ти тысяч человек, пришедших из Египта, было в сие время более 2-х т. больных и раненых, о перевезении коих надлежало иметь попечение.

Хотя в окрестной стране, военными Коммиссарами и было собрано значительное число лошадей, ослов, мулов и верблюдов, но оных далеко не было достаточно для всех потребностей. Тут Бонапарте объявил, чтобы все здоровые шли пешком, Генералы, офицеры и чиновники всякого звания без изъятия. Подавая собою пример отдал он верховых лошадей своих для больных. Сим пособием набрали достаточное число лошадей, по крайней мере для раневых Иные из них ехали верхом, других, слабейших, везли на вьючных носилках устроенных при вьюках верблюдов Спасительной выдумке сей обязаны раненые и чумные, что никто из них не был оставлен в степях.

При таком движении не была возможности все упредить, за всем присмотреть. Остались тут и некоторые жертвы: одни из числа помещенных на вьючных носилках верблюдов, большею частию чумные, [25] были оставлены жестокосердными проводниками их; другие, из числа выздоравливавших, узнав в госпитале Кармельском, что армия выступает, и опасаясь быть оставленными, выскочили с кроватей и пустились по горам на перекрест пробираться на дорогу, чтобы пристать к армии. Тут, некоторые, пробираясь, среди ночи, чрез кремнистые скалы по тропинкам непроходимым, обрушивались в пропасти, и войски, проходившие у подошвы горы слышали еще жалобные их стоны и последний издыхания.

Определено было вести войско сколь возможно все по берегу Средиземного моря, потому что тут дорога менее гориста, и воздух прохладнее. Однако ж и по сей дороге, армия в первый уже день должна была испытать предстоящие ей трудности. Выступив 21-го Мая в два: часа по полуночи, шла она вдоль болота, придерживаясь песчаного края оного, переправилась чрез Кейсун по мосту, наведенному недалеко от устья ее, прошла чрез Рангу не останавливаясь в оной, обошла оконечность Кармеля и небольшую бухту Тель-эль-Самак, повыше пещеры Ильиной. На голом берегу сем, солнце, отражаемое от скал гор, [26] несносным образом пекло воинов. Никакого пристанища, ни единого пальмового дерева, под коим бы можно было сделать привал, ни единого ручейка, ни колодца, из коего бы можно было напиться. Три с гор стремящиеся потока, кои войско перешло, были совершенно иссохшими. Едва выступив из лагеря, претерпевало уже войско мучительную жажду. Множество раненых и больных сделались жертвами сего первого испытания. Наконец при берегах Конейсеи, у развалин древнего Каламума, нашли водохранилище, водою коего воины могли утолишь жажду и наполнить водоносные фляги свои. Выступив отселе, перешли чрез ручей Раб-Уаду-Аджель, из коего могли запасшись еще несколько водою, дошли до развалин замка Атлита, славившегося во времена крестовых походов под названием замка Пилигримов, потом чрез насколько часов трудного перехода, во время коего единственный на пути попавшийся источник Сарфенд тотчас был вычерпан, потянулись вдоль Куфур-эль-Аан и Эль-Гаддара. Наконец, оставив праве морем окруженные скалы, на коих видны были развалины башен древнего Дора, дошли до сыпучих [27] песков у Тентура. Тут назначено было разбить лагерь для ночлега.

В Тентуре выгружены были на берег все осадные орудия, отправленные из Дамиешты и Яффы, равно и те 40 Турецких орудий, коими вооружены были укрепления сего, последнего города. Тут был, так сказать, запасный парк армии. Когда Бонапарте замыслил отступить от Акра, отправил он сюда все осадные батареи, и теперь огромные запасы оной все находились в семь месте. Сколь ни желательно было сохранить орудия сии, не находили однакож возможности вывесть их. В степях могла встретишься необходимость оставить их погрузшими в песках, в добычу Арабам или Туркам: оптравя же их морем достались бы они неминуемо Англичанам. По предстоящим обоим неудобствам сим, предпочел Бонапарте побросать их в бухту. Воины его, особливо артиллеристы исполняли со слезами noвеление сие, им тяжело было расставаться с сими товарищами побед их, с сею медью, которая столь громко возвещала об них Европе и Африке. Бомбы и снаряды большею частию также побросали в воду, дабы воспользоваться зарядными [28] ящиками для перевозки больных. Для возвращения в Египет оставили при армии только две гаубицы и несколько легких Турецких пушек.

В Тентуре находились и чумные, коих постепенно туда отправляли из Акра и Гаифы; их почти всех могли посадишь на Турецкие суда найденные в гавани. Некоторые однакож оставались еще в хижинах по берегу моря, но в таком состоянии, что должно было предоставить позади идущей дивизии Клебера забирать тех, коих пощадить еще язва. Несчастные сии не знали еще о приказе сем, или не верили оному. Но, увидя, что войски проходят мимо их, и никто об них не заботится, они испускали жалобные клики, отдирали перевязки свои и бросались даже под ноги лошадей. В сем числе один солдат, услышав барабанный бой, в горячке, надел на себя ранец и выбегал за войском. Три раза на нескольких шагах падал он на песок: три раза вскакивал он, как бы движимый действием гальваническим, и наконец испустил дух свой при открытых глазах, устремленных вслед колоннам, с распростертыми к оным [29] руками, и в положении, изъявлявшем и угрозу, и отчаяние, бешенство, и страдания.

Мая 22-го, после трехчасового перехода, и перейдя две реки в брод, прибыли в Кейсарие (Цезарею). Ввечеру расположились в биваках среди развалин города сего, кои еще свидетельствовали о величестве основателя оного, и Августа Кесаря, в честь коего он был построен. От укрепленного замка, Крестовыми рыцарями построенного, остались также стены в хорошем еще состоянии. Огромная башня, называемая Стратоновою, возвышается над всею окрестностию, и с полуострова, на коем она построена командует бухтою. Армия нашла тут несколько съестных припасов и запаслась водою.

Мая 24-го, на рассвете, выступили отсюда. Дорога шла чрез опасную ущелину, по коей течет быстрый проток, который надлежало перейти в брод, не доходя до моста Наблузского или Мина-Сабура, где остановились, перейдя через реку Гилет, у местечка Мойеш-Эль-Темза (крокодиловы воды). Во весь переход сей колонны были обеспокоиваемы Наблузцами и Арабами, надеявшимися схватить какую-либо добычу. Засевши в кустах по сторонам дороги, [30] они схватывали отстававших и убивали их для ограбления. Один из разбойников сих, отважнее других, выстрелил даже в Главнокомандующего, но к счастью не попал в него. Мюрату было приказано очистить лес сей от опасных стрелков сих. В поисках сих двое из них были захвачены и приведены к Бонапарте. При них нашли кокарды и изорванные мундиры Французские. «Расстрелять их!» сказал Главнокомандующий. Их поставили на берегу, лицем к морю, завернутых в их бурки; но в то мгновение, когда взвод стрелков по них приложился, бросились они в море, и, вплавь, от одной отмели до другой, осыпаемые пулями с берега, удалось им удалиться на расстояние далее досягания ружейных выстрелов, коими они сопровождаемы были во все время хода колонн вдоль берега сего. По них было выстрелено более тысячи пуль, но ни одна не попала. Но частные наказания сии были недостаточны: армия должна была отплатить народам сим за беспрестанные обеспокоивания оной во все время осады. Для отмщения в один день за неприятельские действия в продолжении двух месяцев, Бонапарте выслал отряды во все деревни [31] их владения, для изгнания из оных жителей, забрания скота и сожжения их жилищ. Сия крайняя мера долженствовала сверх сего обеспечишь армию от преследование ее сими народами на переходах ее.

В сей же день армия выступила далее за реку Гилет. Подходя к Ом-Каледу, где оканчивается уже дорога, армия оставила морской берег и взяла направление к Юго-Западу, вдоль пригорков, параллельно берегу набросанных. Жар был тут удушливый: Реомюров термометр показывал 44 градуса, и почва сия, которую при прежнем переходе армия нашла влажною и грязною, ныне до того была иссушена, что образовавшиеся повсюду трещины, как бы изрыгали зной из недр земли. Настигли на два источника, но они были совершенно иссохшими; земля была столь горяча, что жгла подошву ног, до того, что многие солдаты, бросившись на сию проклятую землю, призывали смерть, как бы какое благополучие. Деревня Он-Калед была предана пламени, как и все другие, и ввечеру 23-го Мая расположились на кургане, омываемом с трех сторон ручейком Эль-Гаддар. Бивак расположен был по берегам обширного озера, образуемого слиянием реки [32] сей с другим потоком, стремящимся с Эль-Борга.

В два часа по полуночи выступили по тому же направлению, держась весьма крутого берега, чтобы приблизиться к морю, коего достигли у деревни Али-эбн-Гарами (Али сын разбойника), коего знаменитая мечеть возвышалась над песчаными курганами; и с сего места все уже придерживались морского берега. После семи часов перехода увидели стены Яффы, в котором назначено было отдохновение. Оставив вправе местечко Дор, перешли реку Нагар-Уге по летучему мосту у устья ее; ибо каменный мост ее у Меллеба был раззорен: и 24-го Мая армия пройдя чрез Яффу расположилась в окрестностях оной. В кратковременное пребывание в Яффе, Бонапарте занят был важнейшими обстоятельствами. Чума, коея зародыш оставлен был уже в городе сем при первом проходе чрез оный, усилилась до чрезмерности. Медики, госпитальные служители, все погибли, и при входе в Яффу осадной армии было тут чумных еще 170 человек. На другой день, по присоединении к оным чумных, приведенных с собою из Акра и прибиваемых на судах из [33] Тентуры, число оных возросло до 250. Прежде выступления из Яффы надлежало принять меры относительно несчастных сих: и Главнокомандующий сим занялся.

Здесь представляется случай упомянуть об одном обстоятельстве весьма важном в бытописаниях, и, по различным об оном распространившимся толкам, сделавшемся столь важным, что должно об оном сказать самую истину, и высказать всю правду.

Ради сего должно наперед выслушать официальные документы, и потом сличить их с противоречущими частными разглашениями.

Первая забота Бонапарте, по прибытия в Яффу, была призвать к себе Генерал-Кригс-Коммиссара Дора для совещания с ним о мерах отправления больных. Отправление 2 т. раненых и чумных представляло не малые затруднения. Два средства к сему представлялись: либо отправить их водою в Дамиетту, либо сухим путем в Эль-Ариш; но надлежало наперед удостовериться, есть ли потребные для сего суда, повозки, лошади, съестные припасы, лекарства, медицинские чиновники.

Дор с усердием и деятельностью исполнил многотрудное и с опасностию [34] сопряженное поручение сие. Вместе с прикомандированными к нему Генерал-Адъютантом Летюрком и Кригс-Коммиссарами Виларом и Синьоретом (они оба через несколько дней умерли от чумы, а Летюрк после, в Каире, получил гнилую горячку) осматривал он лично всех больных, определил число могущих выдержать перевозку водою и сухим путем, и сделал распоряжения свои.

Назначенные к перевозке водою распределены были на семи судах, в гавани в Яффе находившихся, кои снабжены были всеми потребностями на 6 дней. Порция им назначена была по 8 унций сухарей (около 1/2 фунта) 6 унций рису, 1/4 фунта мяса, и 2 унции прованского масла. На суда сии разделили небольшое количество лекарств, коими располагать было можно. Медиков в Яффе не было: они все померли от чумы, а вместо их отправлены из армейских по одному на каждом судне. Транспорт сей, по надлежащем снабжении его всеми потребностями, отправлен был в Дамиетту с 500 ранеными и чумными. Остальные все отправлены в сухопутном транспорте под прикрытием 69-й полубригады, и благополучно прибыли к месту их назначения. [35]

И так известно, по официальным сведениям, что больные из Яффы отправлены были в двух транспортах: в одном сухопутном, о котором никогда не возникало ни какого сомнения, и другом морском, о коем распространились разные толки. Из сего оказывается, что из 250-ти чумных, в Яффе находившихся, за исключением тех только, кои находились уже в последнем периоде болезни, остальные все могли и должны были быть отправлены в двух транспортах сих; следовательно, сим самым уже совершенно опровергается распространенное одним Англичанином (Впоследствии времени Англичанин сей сознался в ошибочном обвинении им Бонапарте в сем злодеянии. Он извинялся тогдашнею молодостию своею и состоянием политических обстоятельств Европы) ужасное против Бонапарте обвинение, будто бы, по собственному приказанию его, 580 раненых и чумных были отравлены в Яффе. Сверх сего можно сослаться на то, что о сем обстоятельстве пишет главный хирург Ларрей, в ведении коего находились раненые: тот самый Ларрей, коего Бонапарте в духовном завещании своем называет самим добродетельным из человеков. [36]

Он пишет: «Раненые еще во время осады и потом при отступлении армии отправлены были в Египет. Чрез степи отправлено их было 800, а водою 1200 чел., кои большею частию посажены были на суда в Яффе. Оба транспорта сии весьма благополучно достигли до места назначения их; ибо мы лишились весьма немногих.

«Почтения достойные жертвы сии спасением своим наиболее обязаны Генералу Бонапарте: и потомство, между геройскими доблестями великого мужа сего, почтит в нем сей подвиг человеколюбия, такою заботливостию о раненых им совершенный.

«По совершенному недостатку в способах для перевозки раненых предстояло ожидать одного из двух: либо, что оставлены будучи в подвижных госпиталях, или, может быть, среди степей, помрут они от голода и жажды, либо перерезаны будут Арабами.

«Бонапарте приказал отдать под больных всех лошадей, не исключая и своих; и таким образом каждая полубригада, поставлена будучи в ответственность за раненых своих, довела всех [37] их до Египта, и мы ни одного не оставили в Сирии».

Вот об раненых все уже и решено; ибо всякие толки, после здесь изложенного, обращаются в ничто. О чумных должно войти в другие подробности.

Когда до 200 чумных было уже отправлено, оставалось оных в госпитале человек с 50 умирающих, коих спасти ни какой не было надежды. Они Бонапарте много озабочивали. В подобном случае, пред отступлением от Акра, имел он откровенный разговор с главным Медиком Деженетом, после которого не мог он и помыслить вторично советоваться с ним о таком же деле, ежели бы и имел в помышлении что-либо подобное.

В то время, как и в предстоящем случае в Яффе, дело шло о решении вопроса, можно ли, и даже не должно ли, в случае когда общая польза того требует, решиться пожертвовать несколькими человеками, и что не более ли еще подвергается ответственности тот, кто оставляет армию под влиянием смертоносной и ужасной язвы, вместо того, чтобы решится истребить зло в самом корне его, посредством, один раз и публично, [38] произведенного сожжения. В продолжения разговора сего, Бонапарте выронил словцо даже и об отравлении: «На вашем месте, говорил он, я бы одним разом прекратил все страдания наших чумных и избавил бы армию от опасности, которою они нам угрожают; я бы дал им опию». — «Генерал, отвечал Деженет, обязанность моя не истреблять, а сохранять». После ответа сего Бонапарте более уже не настаивал, а присовокупил только с ласкою, по с примесью колкости: «Я имел совсем иные понятия о философии вашей Г. Главный Медик. Впрочем, нимало не осуждая вашу чувствительность, я уверяю вас, что то, что я предлагаю теперь для других, просил бы я и для самого себя в подобном случае».

После такого разговора Бонапарте конечно уже не стал бы вторично советоваться с Деженетом.

Генерал-Кригс-Коммиссар Дор, при донесении Главнокомандующему о приведении в исполнение возложенного на него поручения объяснял ему и затруднительное положение 50-ти чумных, находившихся в таком положении, что перевезены быть не могли, и предлагал поручить их [39] покровительству Сиднея-Смита, послав к нему для сего парламентера. Бонапарте предложения сего не принял: вражда его против Английского Командора не позволяла ему унизиться до испрошения у него одолжения. Но впрочем, ежели бы он и решился пожертвовать сею враждою своею, то и тогда, по отдаленности Английского Флота, помощь сия не могла бы подоспеть в столь короткое время, как того требовали обстоятельства. Между тем чумные валились один за другим, так что к 27 Маю оставалось их только 25 или 30 человек.

Что же последовало с ними? Оставляя злословное обвинение упомянутого выше Англичанина, которое всем, что здесь изложено, совершенно уже опровергнуто, должно к стыду Французов сказать, что под палатками их в Египте скрывавшиеся вражды, лопнувшие коль скоро Бонапарте оставил землю Африканскую, разродились всякого рода злословиями, обвинениями, изъявлениями неудовольствий. В том числе и о чумных в Яффе пронеслись следующие слухи.

Говорили, что до самого выступления из Яффы, Бонапарте не знал на что ему решишься относительно 25 чумных, в [40] крайнем положении там остававшихся. Наконец, для того ли, чтобы избавить их от варварства Мусульманов, или для того, что-он не желал оставить ни одного Француза в руках неприятелей, Генерал позвав к себе главного Аптекаря Роие, того самого, которого он, под Акром, велел было расстрелять, приказал ему дать опию всем чумным. Опий сей, рассказывают, доставлен был находившимся в Яффе в плену Турецким медиком Мустафою Гаджи, у которого оного было около 6-ти фунтов, привезенных им с собою из Константинополя в двух стклянках. Роие напоил оным означенных больных. Пятнадцать из них померли; над остальными же яд сей произвел неожиданное действие, и они выздоровели. Многие утверждают, что видели в Эль-Арише трех из сих чудесным образом от смерти ускользнувших. Они хотя совершенно были здоровы, но сохранилось в них судорожное движение в членах, производимое опием, в большом количестве принятом. Вот что вообще о сем рассказывают. Но, чтобы судишь о сем беспристрастно, следует поставить себя в обстоятельства того времени. Надлежит представить себе тех [41] отвратительных живых еще мертвецов, до коих ни один солдат не хотел дотронуться, кои осуждены были умереть на дороге, а между тем влачить за армиею зародыш язвы, достигшей до самой сильнейшей степени ее, надлежит представить себе трудности перевозки, вообразить себе положение тех несчастных, ежели бы они узнали, что предназначено их оставить, вообразит себе мучения оставляемых при выступлении в поход товарищей сих, представить себе учесть их ожидавшую по возвращении Турок и проч., и после сего спросить самого себя, будучи Начальником, ответствующим за жизнь 10 т. человек, поступили ли бы мы так, как поступил Бонапарте, или поступили бы иначе.

Впрочем всем известно, сколько подобных несчастных случаев уже встречалось в военных действиях, где доводилось жертвовать воинами и даже при обстоятельствах менее затруднительных. Но здесь ни обвинять ни оправдывать не кого; ибо из всех обстоятельств, из дел и документов явствует, что чумные в Яффе отравляемы не были, и что Бонапарте приказания о том не давал. Подкреплением к опровержению сих ложных [42] обвинений может служить еще следующее изложение некоторых главнейших обстоятельств дела сего. Госпиталь в Яффе, давно уже лишившийся всех своих медиков, госпитальных чиновников и служителей, при возвращении в город сей экспедиционной армии, был как некое проклятое место, гнездо заразы, в коем больные умирали без всякого призрения. С некоторого времени он уже совершенно был оставлен, и дежурить было там некому: согнивающие трупы лежали там вместе с больными и умирающими. В палатах госпиталя сего, исполненных заразительными испарениями, неминуемая почти смерть ожидала отваживавшегося войти в оные. Когда армия пришла к Яффе, госпиталь сей был столь страшен для находившихся в оном, что они бросались к ногам Главного Хирурга, пришедшего осведомишься о них, прося его сжалиться над ними. Ларрей их успокоил и обещал им пособить, и как он нашел тут разбросанные бинты и компрессы, то дал им совет обвязать оными себе руку или ногу. Они его послушались, и их стали принимать за раненых и обходились с ними [43] человеколюбивее и с меньшим отвращением.

И так все осыпавшиеся внутри госпиталя были уже в самом крайнем положении. Чума там издыхаема была из каждого рта, испаряема из каждого тела, гноилась из каждых желез. Госпиталь сей более похож был на дом, в коем выставляют мертвых, чем на больницу.

И выдумали, будто возможно было найти такого смельчака, который бы решился войти в такие палаты, и не только войти, но и совершить там продолжительное и омерзительное поручение, останавливаться у кроватей 30 чумных, из коих иные в забытьи, другие в бешенстве и ужасных судорогах, отмеривать каждому его порцию опия, расскрывать иным насильно рот, и заставлять каждого, волею или неволею, выпить смертоносное лекарство! Такое, столь ужасное сколь и опасное, поручение нельзя возложить на первого встречного: долго поищешь пока найдешь к сему способного. Говорят об Роие, ибо на такую работу потребен работник оной достойный. Но всей армии известно, что Роие был подлый трус, и к жизни привязан был еще более чем к деньгам. Роие, с того [44] дня как по просьбе товарищей своих избавлен он был заслуженной казни, не смел попадаться и на глаза Главнокомандующему, а еще в тысячу раз менее мог бы он осмелиться разинуть рот в его присутствии, изъявить мнение, подать совет на учинение преступления; и с своей стороны Бонапарте слишком презирал помилованного преступника сего, и никогда бы не решился употребить его хотя бы и на худое дело. С тех пор как открылась чума в госпиталях, нога Роие там не была: заботясь только о своем здоровье и барышах своих, он поселился между маркитантами и продолжал торга свои с ними. Когда войски пришли к Яффе, Роие не входил даже в город и остался в шалашах маркитантских. Вот какого человека избрали в герои сей мелодрамы! Да он при первом слове такого возлагаемого на него поручения, от страха бежал бы в степи.

Ежели сего изложения главнейшей невозможности в деле сем, недостаточно для опровержения ложного обвинения в отравлении сем, то можно еще спросить, откуда взялись у Турецкого медика 6 Фунтов опию, когда давно уже все медицинские чиновники [45] и в рапортах своих жаловались на совершенный недостаток в медикаментах, и каким образом опии сей очутился в жидком состоянии, когда Турки вообще употребляют оный только в состояния твердого тела! Можно также удостоверительно сказать, что и те три человека, коих видели в Эль-Арише с оставшимися в членах их судорожными движениями от принятого ими опия в госпитале в Яффе, есть также пустая выдумка; ибо Главный Хирург, неоднократно всю армию осматривавший, не находил ни одного солдата с такими припадками.

Со стороны нравственности Бонапарте представляются еще гораздо сильнейшие доводы к опровержению обвинения сего.

Во первых, должно отдать справедливость Бонапарте, что во все 14 лет почти самовластного командования им армиею, он весьма скуп был на жестокости бесполезные. Логический гений его требовал, чтобы каждое деяние его, доброе или худое, имело свою цель. А здесь какое могло быть намерение, какая могла быть цель сего отравления. Все в том согласно объявляют, что чумные были в крайнем уже положении, что перевозить их было невозможно, [46] что им должно было умереть! Какая же польза, какая могла последовать выгода от отравления мертвецов? Полагал ли Бонапарте чрез то избавишься от чумы? Да другие чумные ведь были уже в дороге; еще предстояло найти таких же чумных в Газе, в Эль-Арише, в Катие, в Салагие, повсюду по дороге! А хотя бы и было чумных только те 25 Яффских, то не избавились ли бы равномерно оных, оставя их на произвол неприятеля; и тогда выиграли бы еще и то, что заразили бы и их чумою.

Сверх сего и Наполеон неоднократно отвергал сие обвинение в отравлении тех чумных, и ныне, когда нет уже его на свете, слова его заслуживают внимания. Не один раз открывал он перед чужими и пред ближними своими мысли свои о сем предмете: на острове Эльбе одному Лорду, его посещавшему, на острове Св. Елены, Доктору О’Меаре и Графу Лас-Казесу. Впрочем, он утверждал, что отравление, в том положении, в каком были те несчастные, было бы благодеяние для них, и что он даже присоветовал бы оное для своего сына. — «Однако ж, — присовокуплял он, — обстоятельства еще не [47] требовали принятия такой меры; а ежели бы она была нужна, то я конечно не решился бы на то сам собою. — Я бы собрал военный совет, и ежели бы оным такая жертва признана была необходимою, тогда, не делая из сего тайны, я бы напротив того, объявил сие в приказе по всей армии».

Можно бы привесть еще множество других доводов, почерпнутых из частных событий, но, кажется, довольно уже и того, что здесь изложено. Остается только объяснить, каким образом могли рассказам сим верить и в армии.

Несколько месяцев после возвращения из Сирийского похода, когда Бонапарте оставил Египет, обнаружились многие неудовольствия против него. Тут разделилась Армия на две партии; одна, состояла из старых воинов Италианской армии, преданных отсутствующему Бонапарту, другая, состоящая из воинов бывшей Рейнской армии, предана была преемнику его Клеберу. К сим последним пристал Роие, который, из упомянутого выше разговора Бонапарте с Деженетом, и из всех слухов и выдумок, сочинил сплетню об отравлении, в котором дал себе роль [48] главного исполнителя велений Бонапартевых. Он сим хотел отомстить осудившему его на смерть, и придать самому себе более важности в его вкусе. С другой стороны, когда слухи сии разошлись по солдатам, тогда бывшие больные в Яффе, совершенно уже выздоровевшие, вспоминали о происшедшем и преобразовывали все по новому расположению мыслей своих: они рассказывали товарищам, каким образом и они были отравлены и как они чудесным образом уцелели, принимавши те необычайно горькие и зловонные лекарства. И в самом деле, не имея других лекарств, медики должны были давать больным только териак в смешении с наварами и настойками из деревьев и растений туземных. Лекарства сии самые невинные, но противный вкус и вид оных соделывал их для солдат весьма отвратительными. Лишь только произнесли слово отравление, то уже все принимали за яд; вылеченные и совсем здоровые утверждали, что они были отравлены. Таким образом ненависть с одной стороны, легковерие с другой, укоренили обвинение сие, которое быстро и далеко распространилось; ибо человек так уже создан, что охотнее веришь злу чем [49] добру, и что худой поступок драматического рода более производит над ним впечатления, чем простое доброе дело. Таким образом составлена сия сказка об отравлении; таким образом, выдуманная на месте людьми злонамеренными, разнесенная повсюду праздными, принятая массою равно душных, превратилась она в истину бессомненную. Теперь остается еще присовокупишь и признание в том, что те 25 или 30 чумных, хотя и не были отравлены мнимым ядом, но тем не менее однако же не были они и спасены. Их даже не вывели из убийственного их зараженного гнезда: сего сделать было невозможно. В три дни, кои Армия провела у Яффы, число их значительно уменьшилось; а когда, при выступлении, зажгли все магазины, в числе коих и два с соломою близь госпиталя, здание сие также загорелось и соделалось жертвою огня; при чем я небольшое число больных, в оном находившихся, задохлись от дыму, а другие сгорели.

Но это было несчастье, случай, которого нельзя отнести на счет Бонапарте. Иное есть покоряться бедствиям войны, иное есть упреждать, ускорять оные с хладнокровием. Впрочем, какова бы ни была [50] ответственность Главнокомандующего армиею, она не может простираться до того, чтобы отвечать ему за каждое деяние подчиненных, даже я без согласия его и против воли его совершаемые.

Должно сознаться, не к чести Французов, что страх и частный егоизм усеяли жертвами длинный путь от Акра до Салагие. В противность повелений Главнокомандующего, и не смотря на все попечения медицинских чиновников, солдаты покидали на дороге многих больных, которые могли бы быть спасены: Гаифа, Тентура, Хан-Юне, Газа, были свидетелями таких происшествий ужаснейшего рода. Дисциплина случайными обстоятельствами была ослаблена, и войски повиновались начальству только в той мере, сколько допускало их опасение язвы и отвращение от зараженных оною. Человеколюбие, солдатское братство, связь воинская, все исчезло пред другим сильнейшим влечением, обуявшим воображением каждого. Пал-ли кто среди песчаной степи от изнеможения, от изнурения жаждою, — околостоящие товарищи его вскрикивали: чумный! чумный!, и все его оставляли с ужасом; несчастный, оставшийся один среди степи, должен был [51] погибнуть от мучительных страданий, тогда как, может быть, стакан воды, капля водки спасли бы его. Легко, после дела, на бумаге все располагать к лучшему, согласовать правосудие, человеколюбие, не нарушая и пристойности, но когда дойдешь до исполнения, тут открывается, что все хорошо, одного только недостает, а именно: возможности приведения в исполнение.

Одним словом, чем с большею подробностию рассматриваешь обстоятельства сего знаменитого отступления, тем более удостоверяешься, что Бонапарте для сбережения раненых и больных исполнил все то, что человеческое благоразумие и предусмотрение допустить могли. Пособия дорогою доставляемы были с таким усердием и удачею, что последовали даже чудесные исцеления. Костас, член составленного в Египте общества ученых, сопровождавший армию в сем походе, свидетельствует о том в Египетском журнале. Главный Хирург, Ларрей, еще более доверия заслуживающий свидетель в сем деле, в изданном им несколько лет после того описании по Хирургической части относительно Восточной Армии поместил следующее: [52]

«Удивительным, можешь быть, покажется, что многие больные с опасными ранами на голове, на груди, в животе, и даже лишенные некоторых членов, при недостаточной пище, состоявшей из нескольких с сухарей и немного пресной воды, и при единственном лечении их ран, промыванием их водою, и то еще солоноватою, без малейшего изнурения перешли на 60 с миль простирающуюся степь от Акра до Египта, и даже в таком благоприятствовавшем расположении, что большая часть из них выздоровела, увидев опять страну сию. Я полагаю, что явление сие с приписывать должно перемене климата, движению, сухим жарам в степях, и радости, произведенной в солдатах возвращением в страну, которая, по обстоятельствам и по важности положения ее, сделалась им столь же мила как и отечество их».

(Будет продолжение.)

Текст воспроизведен по изданию: Поход Бонапарте в Сирию // Военный журнал, № 3. 1834