МЕТАКСА Е

ЕГОР МЕТАКСА

ЗАПИСКИ

РУССКИЕ У БЕРЕГОВ ЭПИРА

(См. "Русская Старина", февраль 1915 г.).

(115 лет тому назад).

По неизданным мемуарам.

Второй раз г. Метакса ездил, по поручению адмирала Ушакова, от острова Корфу, блокированная соединенной эскадрой, в расположенный на албанском берегу, против Корфу, гор. Бутринто, где находился в это время Али-паша, чтобы убедить его дать помощь дессантными войсками. Осада неприступных корфинских укреплений требовала значительных сухопутных сил. Их на эскадре не было. Поставка дессантных войск входила в обязанность соседних пашей, в том числе и Эпирского наместника, в силу султанского фирмана. Но сила самых строгих указов из Константинополя ослабевала до ничтожности, по мере удаления от столицы, и адмиралу Ушакову приходилось всеми способами — убеждением, подарками, угрозами заставлять правоверных исполнять султанские фирманы. Владение Али-паши находилось ближе всех остальных к району военных действий соединенной эскадры, но он то менее других был расположен подчиняться повелениям султана. Таким образом, новое ответственное поручение, возложенное на лейтенанта Метаксу, являлось не менее "скользким", чем первое. Автор "Записок" выполнил его успешно. Его столь же живой рассказ о второй поездке интересен той откровенностью, какой подарил Али-паша русского офицера по так называемому "Восточному вопросу". [493]

..."Теперь приступлю я к рассказу вторичной моей посылки к паше Янинскому: 28-го января был я призван к адмиралу, который, вручив мне письмо и табакерку с футляром, приказал отправиться к Али-паше с тем, чтобы я ни мало не медля, по получении ответа касательно войск, возвратился ко флоту. Я отвалил в 9 часов утра с флагманского корабля и при южном ветре под парусами прибыл к назначению своему в самый полдень. Как скоро стали мы приставать к правому берегу при устье речки Бутринто, я спросил, тут ли Али-паша. Греческие матросы указали нам купеческий трех-мачтовый бриг, к которому я тотчас привадил. Первое лицо, которое я встретил, взошед на судно, был сам визирь в простом албанском капоте, расхаживавший по палубе с трубкою во рту. Он тотчас назвал меня по имени, как старого знакомого, и сказал: "Добро пожаловать, г. Метакса"! потом взял меня под руку, и мы спустились в весьма темную, тесную и нечистую каюту: тут подал я ему письмо и табакерку. Вынимая последнюю из футляра, он поражен был ее блеском и показывал вид величайшего удовольствия. Табакерка сия была украшена изумрудами, кои вместе с крупными бриллиантами представляли букет цветов, и оценена была в казне 2.000 червонных.

Узнав содержание адмиральского письма, которое я ему прочел, Али-паша сказал с веселою улыбкою: "все пойдет на лад"! Он приказал тотчас накрыть для меня на стол и веселье накормить гребцов моих, извиняясь, что дадут мне походный обед, ибо никто не мог, прибавил он, ожидать в пустыне сей такого гостя. Потом, пожелав мне хорошего аппетита, отправился он на другое судно.

Шкипер подал мне холодной жареной баранины и множество самых лучших сухих закусок, я второпях перехватил кое-что, выпил рюмку вина и, спеша возвратиться с удовлетворительным ответом к адмиралу, ожидал возвращения паши в каюту, чтобы с ним проститься и попросить письмо, но вместо того, он прислал своего письмоводителя пригласить меня на то судно, где находился сам, и которое было столь же великолепно и опрятно, сколько первое было бедно и нечисто. Азиатские ковры, украшавшие каюту, бархатные диваны, висевшие на стенах богатые кинжалы, оправленные в золоте и серебре ружья, пистолеты и другие оружия; дорогие янтарные трубочные мундштуки, зеркала, [494] фарфор, отборная мебель — все одним словом показывало, что я находился на яхте визиря и повелителя Эпира....Я, не теряя времени, начал у Али-паши возобновлять настояния свои об отправлении меня скорее с ответом к адмиралу. Он обнадежил меня, что я не долго буду задержан, но какое было удивление мое, услышав от него, что он готов дать Российскому Главнокомандующему сколько будет ему угодно войск, с тем однако же условием, чтобы, по завладении Корфою, половина артиллерии с крепостей и все мелкие военные неприятельские суда были отданы ему, яко участнику в экспедиции сей.

Много стоило мне труда дать ему уразуметь, что такового обещания не в силах дать ни сам султан Селим, потому что союзники почитают все Ионические острова не покоренною добычею, по землями, исторгнутыми токмо от владений французов, и в коих все до последней пушки должно оставаться неприкосновенным. Я Али-паше представил, что бескорыстное содействие даст ему случай обезоружить врагов своих при Порте Оттоманской, а особенно Низед-пашу, бывшего тогда верховным визирем, и утвердить самого султана в хорошем об нем мнении, чем влияние его по всему матерому берегу еще более увеличится, что и Высочайший Российский двор не оставит, конечно, при случае сказать ему своего блоговоления и наградить его щедрыми подарками. Долго не выходили из головы его пушки и галеры, наконец, отступился он от требований своих, призвал Мухтара (Старший сын Али-паши), дал ему по сему предмету нужные предписания и отправил его в Янину, а мне объявил, что отправление мое будет готово к завтрему в 10 часов утра. Ни неотступные мои просьбы, ни представление об ответственности, коей я подвергался пред начальством замедлением своим, не могли заставить Али-пашу переменить своего определения: надлежало повиноваться избалованному деспоту, привыкшему подчинять все необузданной своей власти. После открылось, что причина сего задержания была та, что визирь, не имея с собою, чем отдарить Главнокомандующего, разослал курьеров в Дельвино, Янину и другие города за подарками...

...После ужина, Али часа с два разговаривал со мною о разных предметах. Он казался мне весьма озлобленным [495] на Порту, может быть и притворно; я поздравил его с полученными от султана милостями (За взятие Превезы Али-паше султан дал звание визиря. В. И.).

"Меня хотели", отвечал он (приняв поздравления мои довольно равнодушно), "сделать верховным визирем, но что мне в этом? Я здесь силен. Скорее султан будет меня бояться в Стамбуле, нежели я его в Янине. Алчность к моим сокровищам заставить его, может быть, воевать со мною, но все они в заблуждении; я не так богат, как они думают (В первую мою поездку к нему в Превезу, он не то мы говорил. Тогда приглашал он меня съездить в Тепеленгу, чтобы посмотреть на накопленное им там сокровище. М.); нет деревеньки, которую я бы не укрепил и не привел в лучшее оборудительное состояние. Все это требует великих издержек, а чего стоять мне эти ненасытные (разумея министров Порты Оттоманской). Едва сделаешь себе подпору и приятеля, он уже без головы, а ты без денег"...

Видя, что я рассмеялся, Али, улыбнувшись сам, спросил, — кто мне казались смешными, приятели ли его или он?

— "Вашему горю", отвечал я, "можно еще пособить, а головы приятелей"...

— "Оставим эти пустяки", продолжал Али-паша, прервав речь, "скажи мне свое мнение откровенно, думаешь ли ты, что независимость, которую ваш адмирал провозглашает здесь, будет распространена и на греков матерого берега"?

— "Конечно нет"! отвечал я, "прочие греки не под игом французов, как и ионийцы, а подданные султана нашего друга и союзника"!

"И то правда", возразил он, "я все забываю и верить тому не могу, что русские — союзники Порты".

Потом стал он говорить очень подробно о бывших между Россиею и Турциею войнах, о князе Потемкине и графе Румянцеве, разбирал действия их, исчислял их ошибки. "Повали дерево с корня и тогда делай с ним, что хочешь", прибавил Али-паша. "Я на месте России ударил бы прямо высадкою в Царьград, у вас войско прекрасное, флот сильный, — зачем же дело встало? А покуда деретесь бесполезно вы на Дунай, где у вас более умирает от болезни, нежели от войны, завистники ваши вам перечат". Мне довольно странны показались рассуждения сии в устах [496] турецкого визиря, но кто может проникнуть цель, с коею Али-паша оные делал?

Видя, что я отвечал ему одним молчанием, он оставил разговор сей и начал говорить о французской экспедиции в Египет, с такою основательностью и разумом, что я был приведен в удивление; он предсказывал уже тогда все, что последовало позже, потом перешел он к своим подвигам и завоеваниям; он описывал с большим восторгом, каким образом совершил покорение Эпирской столицы, и воспевал победу, одержанную им над прежним владетелем оной нашею Колосом; рассказывал мне также, как он, с горстью албанцев — парамифиотов, вторгся в город Янину, где считалось 75.000 жителей. Дело дошло потом и до древне-греческой истории, которую ему читают в досужное время ученые греки. Он отзывался о Фемистокле и Эпаминонде, как о величайших полководцах, но более всех выхвалял Филиппа, называя его пронырливейшим из всех древних великих мужей. Кажется, что Али-паша, при порабощении Эпира и Фессалии, следовал той же политике, которую Македонский царь употребил для покорения греческих республик, т.-е.: поджигал раздоры между соседствующими пашами и аянами (воеводами), помогал под рукою слабым, вступался во время за свои или посторонние права, принимал на себя попеременно лицо примирителя и оскорбленного; наконец, сильных, слабых, побежденных и победителей, всех поработил под свою власть, зная, что Порта, по малодушию своему, объявляет себя всегда на стороне сильнейшего.

Настало время отдыхать: Али-паша распростился со мною и, пожелав мне добрую ночь, лег за перегородкою на деревянной широкой лавке, устланной ковром, а я, расположась на диване, долго не мог заснуть, перебирая в голове моей все то, что слышал. Я не мог довольно надивиться, как человек столь жестокий, свирепый и необразованный, мог обладать разговором, столь пленительным, ловким и приятным. Ужели, говорил я сам себе, это тот самый Али-паша, потребляющий столь безжалостно не только невинных христиан, но собственное свое семейство и ближних родственников — это ли опустошитель, обративший в пустыню несчастную Превезу, где искал ни славу, ни лавры, но токмо головы человеческие? Мне казалось, что, несмотря на все его гнусные пороки, кои отчасти приписать должно невежеству, [497] необузданности, власти и свирепству нравов края того, Али-паша одарен от природы качествами, кои сделали бы из него великого и мудрого владетеля, ежели бы родился он в просвещенном государстве.

Матросы стояли во всю ночь на часах у дверей и наблюдали за огнем, горевшим в каюте, раскуривали несколько раз пашинскую трубку или подавали ему воды, он же спрашивал поминутно, не возвратился ли который-нибудь из гонцов. Беспрестанное движение, происходившее в каюте всю ночь, не позволяло мне хорошенько заснуть: я поспал только часа с два, и то кое-как, с урывками, а Али-паша, я полагаю, и того еще менее. Встав с зарею вместе, он пошел на берег к своему войску, стоявшему на бивуаках; вскоре после того и я последовал за ним.

Солнце начинало восходить, но земля еще покрыта была на несколько сажен туманом, произведенным густыми озерными парами, так что люди казались ходящими в дыму. Воздух здесь ощутительно отяготителен и крайне нездоров; доказательством тому служит то, что, кроме рыбных хижин и нескольких амбаров для складки рыбы, никакого почти жилища не находится.

Узнав от пашинских людей, что он на ялике пустился по реке, я сел на катер и последовал за ним... Увидя Али-пашу, окруженного несколькими арнаутами, я пристал к берегу: он осматривал местоположение Бутринто и предполагал вырубить весь лес, простирающийся на три версты до самой албанской границы и служивший венецианцам защитою от набегов арнаутов... Возвратившись на свою яхту, Али-паша призвал меня к себе и вручил мне письмо и два большие узла: в одном из них были серебряный рукомойник, таз с решеткою, поднос, кофейник и двенадцать турецких чашек (зарфо), а в другом — несколько шелковых исподниц, кушаков и других азиатских материй. "Я посылаю вещи сии к российскому адмиралу", сказал визирь, "в знак моей блогодарности за его ко мне внимание и искреннейшего моего желания быть с ним в тесной дружбе, на счет же войск пришлю Мухтара-пашу к адмиралу для получения от него нужных по сему предмету предписаний; сын мой выполнит оные во всей точности. Я надеюсь заслужить любовь русских и покровительство великого вашего Государя"... Мне подарил Али-паша пару пистолетов в золотой оправе и предлинный из алой вигони [498] кафтан (биниш), который я, однако же, не надел, отзываясь, что по формам, у нас предписанным, мы не можем сверх мундира ничего надевать, кроме мундирного сюртука или шинели. Гребцам моим подарено было сто пиастров.

Успех второй моей посылки к Али-паше вознаградил отчасти неудачу и неприятность первой. Я возвратился поспешно на эскадру и донес адмиралу о всех подробностях поездки моей и вверенного мне препоручения. Адмирал был очень доволен, смеялся привезенным подаркам, но не очень охотно полагался на слово человека, которому столь же мало стоило давать обещания, как нарушать оные. Товарищи, не видя моего возвращения, начинали бояться, что я был Али-пашею задержан, а может быть и причислен к прочим жертвам лютости его.

30-го января авиз "Панагия" послан был в Бутринто в распоряжение Мухтара-паши. Ушаков учтивостью сею имел более в виду напомнить отцу его данное им слово. Али-паша был крайне доволен вниманием адмирала Ушакова. Около полудня того же числа Мухтар со свитою своею прибыл на посланном к нему авизе ко флоту и посетил тотчас главнокомандующего: ему оказаны были генеральские почести. Узнав, какое число вспомогательных войск нужно союзникам, и сделав с адмиралом условное постановление, какую плату производить им и их начальникам Мухтар, ни мало не медля, отправился обратно в Бутринто, для приведений албанцев в готовность к отправлению в Корфу.

Вслед за ним послан был капитан 1-го ранга Сарандинаки (Капитан 1-го ранга Сарандинаки, как командир флагманского судна "Св. Павел", представлял, очевидно, в настоящем случае особу русского главнокомандующего. В. И.) для отдания ему от имени адмирала визита. Офицер сей, увидевшись с Али-пашею, убеждал его неотступно приехать на российскую эскадру и познакомиться лично с адмиралом Ушаковым. Али-паша долго отговаривался и колебался, опасаясь вероломства турок, кои, зная, что Порта многократно покушалась лишить его жизни, могли бы изменою его арестовать или умертвить; но все его опасения были уничтожены ручательством капитана Сарандинаки: осторожный и недоверчивый Али, считая слово русского офицера достаточным залогом, вверяет себя великодушию русских и законам гостеприимства, столь свято им наблюдаемым. [499]

2-го февраля отправился Али-паша с многочисленною своею свитою на фрегате "Сошествие Святого Духа" и прибыл пред захождением солнца на адмиральский корабль. Ему были отданы почести полного адмирала. Он был в турецкой великолепной одежде, облитый золотом и украшенный бриллиантами, яхонтами и изумрудами; особенно же отличалось чрезмерным богатством оружие его. Одежда чиновников, свиты и телохранителей пашинских соответствовала блеску их визиря. Кадыр-бей и прочие турецкие флагманы были ему представлены самим главнокомандующими. Они до того унизились пред ним, что целовали его полу, отличие или, лучше сказать, дань покорности, отдаваемая знатным турецким вельможам самыми нижними чинами. Нельзя себе изобразить, сколь велико было удовольствие Али-паши при виде всех почестей, коими его осыпали; он не скрывал оного, и на восхищенном лице его изображалось ясно удовлетворенное честолюбие.

После обыкновенных угощений по восточному обряду, т. е. подчивания трубкою, кофеем, вареньями и холодною водою, он ходил осматривать адмиральский корабль, освещенный фонарями, и обошел верхнюю и нижнюю палубы. Чистота, порядок, военное устройство, встречавшееся на всяком шагу, крайне его удивляли; на всякий предмет делал он свои вопросы, и ничто не могло скрыться от прозорливого и любопытного его взора.

После сего осмотра Али-паша, в сопровождении адмирала Ушакова и всей флагманской свиты, посетил турецкого адмирала Кадыр-бея. Здесь пробыл он менее четверти часа, извиняясь тем, что некоторый дела принуждают его возвратиться скорее в Бутринто. Отправляясь обратно на том же фрегате, он наговорил нашему главнокомандующему множество самых лестных приветствий и блогодарений за отличный прием, прибавя, что он никогда не забудет посещения своего на российской Императорской эскадре, и что считает за величайшую для себя честь сделанное с адмиралом Ушаковым знакомство.

В заключение этих выдержек из "Записок капитан-лейтенанта флота Егора Метаксы, заключающих в себе (как значится в полном их оглавлении) повествование о военных подвигах российской эскадры, покорившей, под начальством адмирала Федора Федоровича Ушакова, Ионические острова при содействии Порты Оттоманской в 1798 и [500] 1799 годах" следует вспомнить, что описываемая в них экспедиция закончилась утверждением русского влияния у берегов Эпира. Учрежденная Ушаковым Республика семи соединенных островов, признанная по Амьенскому договору 27-го марта 1802 года, была отдана под покровительство России и Турции. Но естественно, что все тяготение ее склонялось к родственной по вере России, и отношение к Турции ограничивалось взносом установленной небольшой дани.

В "Записках морского офицера" В. Броневского (1836 г.), прибывшего в Корфу в эскадре адмирала Д. Н. Сенявина в 1806 году, рассказывается, что Ионические острова, а в особенности остров Корфу, сделались как бы русской колонией в Средиземном море. Наши чувствовали себя в Корфу "столь же безопасными", по словам автора, "как бы и в самой Москве". Такое положение казалось столь утвердившимся и вытекающим из истории наших стремлений к южным морям, что автор приводит соображения, "сколько важно в отношении политическом пребывание паше здесь, и какие выгоды Корфа представляла для торговли нашего отечества".

"Петр Великий, построив флот, хотел (пишет Броневский) поставить Россию в число морских держав, обогатить подданных своих распространением судоходства, которое как известно, прибыльнее, нежели сухопутная торговля. Моря, принадлежавшие тогда России, были тесны для обширных намерений мудрого Просветителя нашего: он искал приобресть в отдаленной стране хотя малое владение, дабы, имея там флот, приуготовить нужное число мореходцев. Эскадра, на сей предмет посланная к острову Мадагаскару, лежащему у южной оконечности Африки, поврежденная бурею, возвратилась без успеха. Екатерина II, следуя по стопам Великого из Царей, во время счастливой войны с турками 1770 года, желала от Венецианской, тогда к падению клонившейся, республики приобресть остров Итаку (Один из Ионических островов); но смерть Иосифа, мир, заключенный Леопольдом, с турками и недоброжелательство Англии, Пруссии и других посредствовавших в мире держав, воспрепятствовали и сие привесть в исполнение".

Теперь потребность базы для нашего флота, а вместе с ним для нашего влияния в открытом южном море, по мнению автора, осуществилась. [501]

"Ионическая республика по географическому положению есть ключ Италии и врата древней Греции. Корфа, имея одну дивизию пехоты и десять линейных кораблей, не только безопасна от неприятельского вторжения, но становится важною точкою наблюдения между северными и южными государствами. Народы Италии, угнетенные чуждым игом, отклоняя влияние других соревнующих держав, из Корфы ожидали своего освобождения. С другой стороны греки, обитающие в Морее, Албании и Архипелаге, при незначущих наших силах мечтали о вольности. Славяне, живущие на восточном берегу Венецианского залива, гордясь одним с нами происхождением и верою, считали Корфу своею столицею"...

"Корфа для торговли Черного моря необходима. Находясь посреди Средиземного моря, она представляет безопасное убежище, надежную защиту и место для складки товаров. Какие выгоды приобретает наше отечество от сего порта, доказательством служит то, что в 1806 году и до половины 1807 число торговых судов увеличилось более нежели вчетверо. В Средиземном море российский флаг преимуществовал над всеми прочими. В другом отношении Корфа представляет важнейшие выгоды. Россия, почитаясь второю морского державою, имеет одно Черное море способное для плавания круглый год, Балтийское же открыто бывает только пять месяцев, имея же Корфу, морские офицеры и 10.000 матросов приобретают познание в чужих морях. Сим помышление Петра и желание Екатерины было исполнено".

По Тильзитскому миру (1807 г.) Ионические острова снова были уступлены Франции, а впоследствии захвачены англичанами, и так закончилось русское влияние у берегов Эпира.

В. Ильинский.

Текст воспроизведен по изданию: Русские у берегов Эпира // Русская старина, № 3. 1915