Русские у берегов Эпира

ЕГОР МЕТАКСА

ЗАПИСКИ

РУССКИЕ У БЕРЕГОВ ЭПИРА

По неизданным мемуарам.

В отделе рукописей Императорской Публичной Библиотеки хранятся неизданные ”Записки флота капитан-лейтенанта Егора Метаксы”, греческого уроженца, офицера русской службы, участника похода в Средиземное море черноморского флота в 1798-1800 г.г. под начальством знаменитого адмирала Ф. Ф. Ушакова, назначенного главнокомандующим соединенных русской и турецкой эскадр, для освобождения от ига французов покоренных ими народов на побережьях Италии и Адриатического моря и на Ионических островах, расположенных вдоль берегов Эпира.

Экспедиция эта, исключительная по политической конъюнктуре, когда русскому адмиралу привелось командовать соединенными флотами России и Турции и вести их, в первую очередь, на освобождение от иноземного ига православных народов, населявших Ионические острова, и проведенная Ушаковым с блестящим успехом, доставила ему и русскому отряду много тяжелых испытаний.

Снабжение нашей эскадры провизией и экспедиции десантными войсками, по состоявшемуся соглашению, относилось к обязанности прибрежных турецких пашей Морей и Эпира. В последнем, в городе Янине, властвовал могущественный наместник Эпира, Али-Паша Янинский, гремевший своими подвигами в конце ХVIII-го и в начале ХІХ-го века (Популярность личности Али-Паши была так велика, что одним немецким композитором в 1824 году была написала опера ”Али-Паша из Янины”. В. И.) [252] и возбуждавший самые разнообразные толки. С ним пришлось иметь дело русскому главнокомандующему, требовать от него вспомогательных десантных войск и попутно защищать от него христианское население побережья.

Автору записок пришлось два раза, в конце октября 1798 года и в конце января 1799 года, ездить к Али-Паше, по поручению адмирала Ушакова, для личных переговоров, и он оставил нам подробную характеристику Эпирского владыки и живое описание своих переговоров с ним.

Али-Паша, по рассказу Метаксы, происходил из гор. Тепеленгии, близ Янины, и был одним из сыновей бывшего первого аги Тепеленгии. Отец его Вели потерял свое состояние в беспрестанных ссорах с соседями, и когда Али, после долгих скитаний за поисками разных приключений, возвратился в отечество, мать его, желая сохранить Али все остатки состояния своего мужа, умертвила других сыновей своих, и Али вступил один в наследство отца. В течение 80 лет Али-Паша успел сделаться властителем всего Эпира, Фессалии и большой части Албании и Македонии. Сама Порта Оттоманская видела в нем скорее мощного и опасного соседа, нежели данника и подвластного ей наместника.

Природа одарила Али-Пашу высоким умом и необыкновенною энергией, но они направлены были на измышление самых преступных средств для достижения власти и богатства. Он захватывает в свои руки соседних пашей, умерщвляет их иногда собственноручно, а управляемую ими область присоединяет к своей. Самые ближайшие родственники не избегают этой участи. Не успев уговорить сестру свою Хайницу отравить мужа ее, Али-Паша поднял против зятя родного его брата, которому отдал в награду братское состояние и руку сестры. Завидуя родному племяннику Эмасу-Бею, назначенному управлять Фессалиею, он отравил его посредством драгоценной собельей шубы, посланной в подарок через Хайницу, его мать. Пользуясь ненавистью между греками и турками, Али-Паша всегда против христианского селения посылал магометан, а на последних послал свои греческие вспомогательные войска. Не останавливаясь ни перед чем, Али во всех своих предприятиях достигал успеха, и одно имя его наводило трепет на всех его неприятелей. Он сыпал щедро деньгами при султанском дворе, где подкупленные им сторонники представляли его грабежи и убийства под видом преданности султану. Часто, вместо [253] строгого взыскания и наказания, Али-Паша был награждаем и жалован почестями, как усмиритель непокорных Порте воевод.

Пользуясь несчастными войнами Турции с Россией, Францией, сербами и др. подчиненными ей народностями и бунтующими пашами, Али, выставляя вспомогательное войско, часть его с притворством и осторожностью употреблял против врагов Порты, а остальное к распространению своих границ. Ему долгое время удавалось обманывать султанское правительство, пока наконец, чувствуя себя довольно сильным, Али-Паша стал явно отказываться от исполнения фирманов султана. Опасаясь возрастающего могущества албанского паши и желая присвоить себе несметные его богатства. Порта несколько раз подсылала явных и тайных убийц, но неутомимая бдительность Али-Паши и сила его червонцев делали все покушения тщетными. Палачи, являвшиеся в одежде придворных чиновников и имевшие повеление отрубить паше голову лишались обыкновенно своей, как скоро вступали только в его владения. Об отправлении к нему палачей Али-Пашу всегда заблаговременно извещали сами турецкие министры, сделавшиеся совершенно его наемными слугами при султанском дворе.

Порта, видя все попытки отделаться от опасного паши тщетными и опасаясь, что Али объявить себя независимым владетелем, прибегла к обратным мерам. Султан старался разными милостями привлечь к себе албанского пашу. Дети Али, Мухтар и Вели, были возведены в первые пашинские достоинства: первый, со званием Беглер-Бея, получил в управление Берат, а младший Вели — Пелопонесский полуостров.

Али-Паша управлял подвластными ему провинциями гораздо самодержавное, чем турецкий султан своею империею. Одна воля его была закон, и выше ее ничего не было. Горе было тому, кто не только поступками, но малейшим ропотом осмеливался возбудить гнев его. Мщение раздраженного Али-Паши постигало несчастного немедленно, оно переносилось на целое его семейство, а нередко и на все селенее, откуда тот происходил. Он истребил в самое Светлое Христово Воскресение 6.000 христиан, исполняя завещание своей матери, бывшей у них когда-то в неволе. Он казнил побочного своего брата и все семейство его за то, что тот смел негодовать на зверские поступки Али против некоторых богатых эпиротов, которых Али умертвил для присвоения себе имущества их. [254]

Главное занятие Али-Паши в мирное время состояло в обучении войск и в постепенном приращении своих сокровищ. Обширные его поместья, большею частью отнятые у соседей, он отдавал на откуп. Это приносило ему громадные доходы. Точно также большой доход приносили в его казну неисчислимые гурты скота, таможни, поголовные подати, исключительное его право на продажу скота, шерсти, строевого леса и пр.

Дубовые леса по Албанскому побережью были превосходнейшими в Средиземном море. Из них строились все почти Венецианские корабли, и Тулон до революции пользовался предпочтительно эпирскими лесами. Французское правительство содержало для закупки лесов контору в гор. Превезе. Во время экспедиции адмирала Ушакова в Средиземное море в 1798-1800 гг. лес для починки судов покупался также в Вонице на Албанском берегу. Али-Паша присвоил себе все леса без изъятия.

Он завел себе многочисленный торговый флот, грузил его в турецких портах всякими товарами и доставлял их в Италию, а особенно в Триест. Обратно привозилось все необходимое для местного населения, как-то: сукна, шелковые материи, бархат, фески и т. п. Али-Паша продавал товары своим же купцам оптом из 20 % барыша и с возмещением ему путевых расходов. Во всех торговых оборотах, производимых его подданными, обращались капиталы паши.

Он считался всеобщим наследником своих подданных. Имения всех тех, кто умирал без детей мужеского пола, по заведенному им порядку отходили к нему. Наследование отдаленными родственниками не допускалось: их заменял Али-Паша. Вдовы лишались состояния и дома своего мужа, если не имели сыновей и т. д. Он готов был на какие угодно сделки: кто не мог получить уплаты долго, дарил за безделицу свое право Али, и он очень скоро производил в этих случаях взыскание. При сомнительных тяжбах право иска уступалось также ему, и дело тотчас же получало оборот, благоприятный для истца.

Всякий имел к нему свободный доступ, но никто не смел являться без денег или подарка. На рынках и в лавках он брал все, что ему нужно, без платы. Он заставлял купцов брать у него в займы по необычайным процентам. Будучи сам наемщиком, подрядчиком, [255] казенным сборщиком, откупщиком, таможенным начальником ж монополистом, Али-Паша пополнял сундуки свои за счет всей государственной промышленности. Он не гнушался даже участвовать в малейших барышах своих управляющих, секретарей, сторожей, тюремщиков и даже палачей.

Порта облекла его званием главного начальника над большими дорогами, и он сейчас же присвоил себе право налагать на богатые селения денежные штрафы, в виде наказаний за укрывание будто бы воров и неприятелей султана. Доходы его достигали до 20 миллионов пиастров; из них он платил Порте незначительную часть поголовного сбора.

Несметность его богатств выяснилась во время бывшего в Тепеленгии в 1818 году пожара. В этом родном городе Али построил крепость, обведенную водяным рвом, и хранил в ней казну и все свои сокровища. В случае какого-либо несчастного для себя переворота Али предполагал укрыться в крепости, чтобы найти в ней свое спасение или могилу. Пожар обратил в пепел дворец Али со всеми драгоценностями, но ему удалось спасти и вывезти в Янину на 150 миллионов одной золотой монеты, бывшей в подвалах дворца. Известие об этом усилило против Али злобу султана и зависть его министров: они могли прощать албанскому паше дерзость его и непослушание, но такое богатство его выводило их из себя. С прискорбием думали они, что он гораздо дороже мог бы платить Порте за право грабить соседей своих, не давая отчета.

Али-Паша мог выставить и содержать до 40 тысяч пехоты и до 10 тысяч Фессалийской конницы, имел достаточную и исправную артиллерию. Наемные французы завели ему литейный и пороховой заводы в Тепеленгии. В мирное время Али-Паша содержал не более 10 тысяч пехоты и 8.000 конницы. Албанцы были его любимым войском; туркам он не доверял; вооруженных греков опасался, хотя большая часть дел его находилась в руках последних. Он умело пользовался нежной любовью, какую греки питают к своим семействам, и оставлял их в залог всякий раз, когда отцы семейства должны были отлучаться по делам из пашинских владений.

Внутренняя и внешняя охрана его владений была обеспечена, благодаря необыкновенной его памяти и неусыпной деятельности. Лицо, которое он видел хотя раз, навсегда оставалось в его памяти. Он знал лично всех тех из [256] своих подданных, кто в кругу своих или в народе, имеет малейшее влияние. До сведения его доводили ежедневно все, что происходило в кофейнях, все семейные разговоры в городских и даже в деревенских домах; одним словом, не было безделицы, которая бы до него не доходила. Эти точные сведения, собираемые из разных мест, давали ему средства к скорейшему отыскании воров, беглецов и всякого рода преступников. Он имел особенный дар использовать ко всякому делу способнейших к тому людей. Женщины, купцы, нищие, монахи, имамы, дервиши, даже дети весьма успешно исполняли у него должности полицейских служителей.

Все Янинские почетные граждане, именитые купцы, ведущие переписку с своими родственниками или по торговым делам с Константинополем Россией, Италией и др. государствами, до такой степени страшились впасть в подозрение у грозного своего повелителя (а особенно в военное время), что все письма свои представляли добровольно на его просмотр, а потом уже отправляли по назначению.

Али-Паша имел на жалованье переводчиков, переводивших ему эти письма, равно как и все газеты, издававшиеся в Европейских столицах. Они вели переписку на иностранных языках. Сам Али не умел читать ни на одном из них. Талисманом, который он всегда носил на пальце в перстне, скреплялись все его письма; всякая бумага, не имеющая этой печати, была недействительна.

В Константинополе Али-Паша содержал несколько ездовых, приставленных к разным министрам и другим особам, имеющим влияние при дворе султана. Они доставляли ему немедленно все сведения, новости и происходившая в столице перемены. Али-Паша, по этим известиям, сообразовал свои действия. Он иногда оказывался более сведущ в делах турецкого кабинета, нежели сам султан.

Автор записок подробно изображает, какое положение занял Али-Паша, когда на побережьях Адриатического моря с 1794 года явились новые завоеватели — французы. Али-Паша остался верен себе.

”Политика его, по словам Метаксы, самая хитрая, но непостоянная. Не ставя ни во что свои обещания, он и чужим не верил, друзей и союзников меняет он беспрестанно; не дорожа их приязнию, он не страшится также и мщения их. Али-Паша плавает по ветру и по течению, [257] придерживаясь сильного и потворствуя торжествующей державе: он был преданнейшим слугою Бонапарта, покуда счастье ему благоприятствовало. Сии два деспота вели частую переписку между собою, т. е. друг друга обманывали. Наполеон обнадеживал Али, что сделает его независимым королем, и что к нынешним его владениям присоединить еще Ионические острова и Морею, а Али-Паша с своей стороны обязывался иметь 100.000 отборного войска и, по первому востребованию французского императора, двинуться с оным на Турцию, Австрию или Россию; но хитрый турок проник коварного корсиканца и сделался скрытым его врагом с тех пор, как французы, занимавшие Корфу и прочие Ионические острова, стали ему всячески препятствовать завладеть Паргою(Город на Албанском побережьи, принадлежавший Венецианской республике. В. И.). Мера сия может быть причтена к одному из лучших деяний в политической жизни Бонапарта, поелику намерение Али-Паши было основать в Парге (укрепленной природою как с сухого пути, так и с моря) новый Алжир. Уже флотилия его, в Превезе и Буцинтре собравшаяся, ожидала токмо опытных кормчих с Варварийских берегов, для начатия разбойнических своих действий. Все беи и владетели африканские были в тайном союзе с Али-Пашею. Цель его была истребить торговлю всех народов, учредя в Адриатическом море новую колонию африканских морских разбойников; но Наполеон во время воспрепятствовал сему предприятию Али-Паши, не из человеколюбия, но из собственных своих выгод, ибо Италия и Далмация были ему уже подвластны, а Грецию полагал он в скорости присоединить ко всемирной своей империи”.

”Али-Паша страшится могущества России и влияния оной над ее единоверцами. Нет сомнения, что участь греков, ему подвластных, была бы еще горестнейшею, ежели бы он не боялся найти когда-нибудь в русских защитников или мстителей. Всякий раз, что храброе воинство Российское торжествуем блистательными победами над турецкими войсками, Али-Паша старается приобресть приязнь и благоволение греков. Монахи греческие составляют тогда любимую его беседу, он позволяет им исправлять пришедшие в ветхость церкви и монастыри(Во всех турецких владениях строжайше запрещено православным возобновлять и исправлять церкви, без особенного дозволения от местного начальника, подобные же позволения покупаются всегда греками большими денежными пожертвованиями. (Примечание автора записок М.) и способствуете даже к тому щедрыми [258] денежными вспоможениями; нередко присутствует он при святом крещении младенцев и именует их приемными своими детьми. Одним словом, он старается дать некоторое вероятие слухам, им же распускаемым, что он втайне христианин. Ежели бы Российская армия дошла до стен Византии, нет сомнения, что Али-Паша принял бы христианскую веру, лишь бы мог сим отречением исповедания своего удержать при себе владения свои и награбленные сокровища. Золото, сила и вероломство суть кумиры, коим он поклоняется; других богов он не знает и не признает”.

”Австрию старается Али-Паша усыпить, предлагая ей свои услуги для приобретения Сербии, Боснии и Герцоговины. Впрочем, держава сия мало обращает на себя внимание его, ибо он уверен, что она одна, без содействия или согласия России, не может ни потрясти существование Порты, ни быть виновницею великих преобразований на Востоке”.

”На англичан, новых своих соседей (Англичанами была отправлена эскадра в Средиземное море, для перерыва сообщения Франции с Египтом, куда переправился с своим войском Бонапарт. Они заняли остров Мальту и оказались соседями Али-Паши. В. И.), смотрит он с негодованием. Они, следуя врожденному побуждению истреблять при самом начале всякую возникающую морскую силу, отняли у него все средства и надежду иметь на море даже лодку вооруженную. Он, однако же, скрывает свою ненависть под дичиною притворной приязни. Во все время пребывания французов в Египте, он помогал сим под рукою в ущерб англичанам и султану”.

Несмотря на достигнутый, благодаря своему богатству, внешний лоск Али-Паша, по описанию Метаксы, лично познакомившегося с обиходом дворца эпирского владыки, сохранил черты дикого албанца в своей домашней жизни.

”Посещающим его иностранным путешественникам старается Али показать развязность, вкус и просвещенное образование европейского вельможи, но сам сего не может он долго выдержать, не обнаружа своего невежества. Он думает привести в невежество своими войсками, сокровищами и награбленными редкостями, но все сие затмевается беспорядком, неразборчивостью и дурным вкусом, встречающимся [259] повсюду. Внутренность его дворца представляет также безобразный противоположности. Приемные комнаты блистают позолотою, драгоценными оружиями, софами, покрытыми лионскою парчею; серебряные сосуды стоять на мраморных подножиях, но тут же на нечистом полу видны изломанные деревянные скамейки, мешки с товарами, часто вонючими, разбитые банки и проч. Сам он одет бывает великолепно: в куртке, украшенной бриллиантами, с драгоценными перстнями на пальцах; иной же раз, одетый бедно и неопрятно, он сидит, с простою трубкою во рту, между работниками или слугами, трактуя с секретарями о важных делах, среди шума мастеровых. За столом у него раскидано золото, серебро, хрусталь и фарфор, но токмо для вида, а не для употребления; часть его прислуги одета богато, а другая служит в замаранном и оборванном платье; пажи его, блестящие золотом, часто не имеют рубах и у всякого приходящего просят милостыню. Гостей угощает он сам и очень щедро, но неопрятно. Наливши им по большому стакану лучшего кюрассо, он потом руками отламывает часть баранины и кладет оную часть на тарелку также руками. Ежели за столом который-нибудь из слуг ошибется и сделает не то, что ему приказано, то он выходит из себя, забывает всякую благопристойность, ругается, дерется, а часто и казнит. Одним словом, на каждом шагу и по всем поступкам Али-Паши, всякий узнает в нем не верховного визиря, а лютого арнаута”.

Автор заканчивает свою негодующую характеристику следующими патетическими строками: ”Он не токмо не стыдится гнусных своих дел, но и хвастает ими повторяя: ”Я хочу, чтобы меня боялись, а не любили". Он также утверждаете, что, дабы царствовать мудро, надобно только золото, порох и дубину”.

”Подвиги сего изверга, соединяющего в себе лицемерство и жестокость Тиверия, разврат и кровожадность Калигулы, мало известны в Европе, но время откроет все невероятные его злодеяния. Несколько тысяч несчастных чад Суллии, Химары, Боссиграда, Новиц, Превезы, Парги, Кардики, мученически им погубленных, вопиют к небесам”!

”Нельзя не удивляться, как никто до сих пор не покусился на жизнь человека, столь ненавистного не токмо рабам его и соседям, но даже и ближайшим родственникам. Один ужас, коим он всех поразил, может это объяснить, а [260] потому бедствия, происходящие от подобных закостенелых в преступлениях деспотов, не столько велики в отношении опустошений, ими причиняемых, как ради развращения, прививаемого ими целому современному им поколению”.

Али-Паша кончил жизнь вскоре после восстания греков против турецкого владычества в 1820 году. Коварная политика, какую он искусно вел более 40 лет, не оправдалась в конце его жизни. Он не заключил союза с греками, для совместных действий против турок, но, пользуясь смутой, восстал против султана. Турция, по окончании войны, обратила на него все свои силы.

Оставленный своим войском, Али-Паша должен был с 50 телохранителями запереться в башне Янинской крепости, куда, как полагали, свез все свои несметные богатства. Он сначала угрожал туркам взорвать себя на воздух, но, после долгих переговоров, последовал изменническому совету одной из жен своих и предал себя великодушию султана. От султана получено было повеление умертвить пленника. Начальник Морей Мехмед-Паша взял на себя исполнение приговора. 5-го февраля 1822 года явился он к Али-Паше, имел с ним весьма продолжительный разговор. Найдя благоприятную минуту, Мехмед-Паша вонзил собеседнику кинжал в левый бок; в ту же минуту вошла стража и сняла голову с мятежника.

Голова была отправлена в Царьград и выставлена на Серальских воротах; привезший ее паша получил от султана 40 тысяч пиастров. В Янине нашли только 25 миллионов из несметной казны Али-Паши, прочие сокровища не были отысканы.

К такому представителю оттоманского правительства, типу полу-разбойника и полувладетельного князя, считавшему себя полновластным хозяином на матером берегу и только что, под предлогом освобождения от власти французов, устроившим кровавую баню среди греческого населения г. Превезы, отправляется, по поручению адмирала Ушакова, молодой русский лейтенант, в сопровождении султанского комиссара при соединенной эскадре Калфоглу.

Данное ему при первой поездке поручение излагалось в письме Ушакова к Али-Паше, написанном на греческом языке. Рассказ г. Метаксы о поездке красочен и жив и приводится в подлиннике. [261]

”Жители города Парги прислали ко мне (писал адмирал Ушаков) своих депутатов, прося от союзных эскадр помощи и защиты противу покушений ваших их поработить. Ваше превосходительство угрожаете им теми же бедствиями, которые нанесли войска ваши несчастным жителям Превезы”.

”Я обязанным себя нахожу защищать их, потому что они, подняв на стенах своих флаги соединенных эскадр, объявили себя тем под защиту союзных Империй. Я с общего согласия турецкого адмирала Кадыр-Бея, товарища моего, посылаю к ним отряд морских солдат с частью турецких войск, несколько орудий и военное судно”.

”Узнал я также, к крайнему моему негодованию, что, при штурмовании войсками вашего превосходительства города Превезы, вы заполонили пребывавшего там Российского консула, майора Ламброса, которого содержите в галере вашей, скованного в железах. Я требую от вас настоятельно, чтобы вы чиновника сего освободили немедленно и передали его посылаемому от меня к вашему превосходительству лейтенанту Метаксе, в противном же случае, я отправлю нарочного курьера в Константинополь и извещу его султанское величество о неприязненных ваших поступках и доведу оные также до сведения Его Императорского Величества Всемилостивейшего моего Государя”.

”Имею честь быть и проч.

Подписано — Ушаков

”29” Октября 1798 года.

Корабль Св. Павел на рейде

при С.-Мавре”.

”Скользкое сие препоручение, данное мне только по знанию мною греческого языка, не мало меня озадачивало. Путешествие около всего земного шара показалось бы мне с меньшими опасностями сопряженным, нежели поездка, столь близкая, для переговоров с человеком, каков был Али-Паша. Последния происшествия в Превезе, поразивши воображение всех, были причиною, что на эскадре нашей об ином не говорили, как о лютом нраве и о кровавых подвигах турецкого Пугачева. Чрезмерная моя молодость и неопытность в делах (особенно такого рода) заставили бы меня может быть желать уступить опасность и славу сего препоручения другому, ежели бы не дан был мне адмиралом опытный и умный товарищ. [262]

Я быль сопровождаем каймакамом Калфоглу, который, по должности своего военного комиссара при Российском адмирале, имел снестись с Али-Пашей относительно продовольствия эскадр. Он взял с собою султанский фирман, по сему предмету последовавший, и мы пустились в путь на адмиральском катере. Жители О.-Мавры (Русско-турецкий флот находился в это время у острова С.-Мавра и осаждал французские укрепления на остров. В. И.) проложили нам фарватер на некоторое расстояние по каналу двумя рядами прутьев, по причине мелководья, простирающегося от крепости С.-Мавры до Акарнанийского берега.

Приближаясь к устьям Превезского залива(Ныне Артский залив (под 39° ей в. шир.); на северном берегу входа в него стоить Превеза, а на южном г. Акциум, времен римского владычества. В. И.) и разговаривая с товарищем моим о происшествиях, коих страны сии были свидетелями, мы вспомнили, что на водах сих решена была некогда судьба Римской Империи победою, одержанною Августом над Антонием при Акциуме, ныне же, т.-е. двенадцать столетий спустя, россияне в самых тех же местах полагали основание новой греческой республике(Ушаков имел поручение ввести государственное устройство на освобожденных Ионических островах и учредил Республику Семи Ионических островов. В. И.), имея союзниками турок, владеющих остатками только славных древних республик, турок, истребивших владычество гордых римлян на востоке. Сколь превратно благоденствие и самое бытие царств! Сколь непостоянны союзы и вражды между народами!.. Нам представлялся образ трепещущей, несчастной и прелестной Клеопатры, ищущей спасения на галере, в сопровождении слабого и обожавшего ее любовника. Октавий, в память сей победы, построил близ Акциума город Никополь (град победы), которого развалины и теперь еще видимы.

Калфоглу в сем кратком нашем путешествии дал мне полное понятие не только о Али-Паше, но и вообще о положении Турецкой Империи во всех ее отношениях. Ему было тогда около 70 лет от роду, и седины, его покрывавший, давали ему почтеннейший вид. Он был родом из константинопольских греческих дворян и с молодых лет служил почти всегда, по разным должностям, при молдавских и валахских господарях. Калфоглу говорил совершенно по-гречески, по-французски, по-итальянски и по-турецки, имел [263] обшырные сведения, был любезен в обществе ж душевно предан русским. Почтенный сей старец со слезами вспоминал о благодеяниях оказанных ему фельдмаршалом П. А. Румянцевым-Задунайским, у которого он имел счастие (говорил он) находиться в плену нисколько месяцев.

Около одиннадцати часов пристали мы к Превезе. Едва сошли мы на берег, как поражены были зрелищем самым отвратительным: толпа арнаутов (Арнауты суть албанцы магометанского исповедания. М.) сопровождала связанных волосяными веревками христиан разного пола и возраста и продавала их проходящим за нисколько пиастров. Они несчастные простирали к нам руки, рыдали и просили нас выкупить их из неволи. Я до того был поражен картиною сею, напоминающею истязания, претерпеваемые неграми в Индии, что, забыв, в какой нахожусь земле, выхватил веревку у стоявшего подле меня арнаута ж хотел силою освободить несчастных сих мучеников, но товарищ мой сказал мне по-французски: ”Что вы делаете? Бога ради не трогайте их, мы подвергаем себя опасности быть изрубленными сими варварами”!.. Страх не уступил бы сильному состраданию, коим душа моя была объята, но, вспомня, что я имел поручение по службе, я удовольствовался отдать на выкуп бедных сих невольников все деньги, кои были со мною, и продолжал путь в горестной задумчивости.

Когда мы подошли к дому, занимаемому Али-Пашею и принадлежавшему прежде французскому консулу де-Ласалю, с прочими его соотчичами тут погибшему, нам представилось другое зрелище, еще ужаснейшее прежнего: по сторонам большой лестницы дома сего, поставлены были пирамидально, на подобие ядер пред арсеналами, человеческие головы, служившие трофеями жестокому победителю злополучной Превезы. Кто не видал обагренной кровью отрубленной человеческой головы с открытыми глазами, тот не может представить себе, каким ощущениям предалась душа моя при доме Али-Паши!

Пораженное мое воображение было увлечено столь далеко, что мне казалось, что я слышу стоны ж вопли неодушевленных сих голов, призывавших месть и сострадание. На третьей ступени несносный смрад, присоединяясь к ужасу, столь сильно подействовали над растроганными чувствами моими, что я принужден был остановиться. Мне сделалось дурно, я сел, был объят холодным потом, и внезапное [264] волнение желчи причинило мне сильную рвоту, избавившую меня от тяжкой болезни, а может быть и от самой смерти. Между тем толпа арнаутов и турок, окруживши лестницу и пашинский дом, смотрели на меня свирепо, не постигая, как невинно пролитая кровь нескольких сот христиан может возбуждать толикое сострадание в сердце постороннего человека. Почтенный Калфоглу поддерживал меня и приказал подать мне воды; освежась оною, я продолжал путь, и мы вошли в вертеп кровожадного Али-Паши.

Его не было дома, он делал смотр коннице своей, находившейся в лагере, расстоянием от города верстах в трех. Я имел время отдохнуть, собраться с духом и приготовить себя к свиданию, столь для меня мало приятному. Через полчаса пушечные и ружейные выстрелы, топот конницы, звук литавр и труб возвестили возвращение Али из лагеря. Во все сие время три чиновника пашинские занимали нас в передней комнате разными вопросами касательно плавания нашего из Константинополя и островов, нами от французов освобожденных.

С четверть часа спустя после прибытия паши с заднего маленького крыльца, означенные чиновники повели нас в угольную комнату, которая была обита наскоро разными парчами и убрана малиновым бархатом. Али-Паша сидел на диване, держа в одной руке трубку, а в другой четки дорогой цены. Он был одет весьма богато: пуговицы, покрывавшая его зеленую бархатную куртку, были бриллиантовые, кинжал также осыпан крупными драгоценными каменьями, накинутая на него шуба была из черных соболей, а голова обвита зеленою шалью. Али-Паша среднего роста, довольно плотен и лет около пятидесяти (Надо понимать, что Али-Паше по внешнему виду можно было дать около 50-ти лет; в действительности в это время ему было 58 лет. В. И.); большие его глаза каштанового цвета сверкали как огонь и были в беспрестанном движении; лицо у него круглое, черты правильный, усы и борода темно-русые и румянец во всю щеку.

Я сделал ему обыкновенный поклон и вручил письмо, сказав по-гречески:

”Адмирал Ушаков, находящейся теперь в С.-Мавре и командующие соединенными Российскою и Турецкою эскадрами, послал меня к вашему превосходительству пожелать вам [265] здравия. Я имею также приказание вручить вам сие письмо и требовать на оное ответ”.

Али-Паша привстал, принял от меня письмо ж сказал: ”Добро пожаловать”. Д. Калфоглу, по турецкому обряду, поцеловал его полу и стал перед ним на колена. По стенам комнаты стояло нисколько арапов и арнаутов, все вооруженные и весьма богато одетые. Один из сих пocледниx подал мне большие кресла, обитые малиновым бархатом, я сел рядом с товарищем моим Калфоглу, который на турецком языке изложил причины нашего приезда. Али-Паша отвечал ему несколько слов также по-турецки, потому оборотись ко мне, спросил по-гречески о здоровье адмирала, и тот ли это Ушаков, который разбил в Черном море славного мореходца Сеид-Али (Сеит-Али или Саит-Али, алжирский паша, славившийся в конце XVIII века в Средиземном море своей необыкновенной предприимчивостью и храбростью. — Турция, теряя надежду одолеть Ушакова на Черном море, вызывала Саит-Али в 1791 году на помощь турецкому флоту. — Но последний был окончательно разбит Ушаковым при Калиакрии, и алжирский мореходец едва успел убежать с своим кораблем в Константинополь, куда обещал привести ”Ушака-пашу” в целях. В. И.).

Я отвечал что тот самый, что он же разбил при Хаджибее самого Гассана-пашу(Нужно читать — Гуссейна, турецкого капудан-пашу (генерал-адмирала). — В бою 29-го августа 1790 г. у Гаджибея Ушаков разбил его флот, при чем одно судно, ”Капитание” (адмиральское) сжег, а другое — ”Мелеки Бахри” взял в плен. — С Гассан-пашей, выдающимся турецким адмиралом и предшественником Гуссейна, Ушаков победоносно сражался в 1788 г. у острова Фидониси. В. И.), взял в плен 80 пушечное судно и сжег пашинский корабль.

”Ваш Государь", присовокупил Али-Паша, ”знал кого сюда послать! А сколько адмиралу вашему лет”? — ”Пятьдесят семь”(Ушакову было 53 года. В этом диалоге собеседники не имели в виду точно определить годы. В. И.). ”Так он гораздо старее меня”, сказал Али-Паша. ”Вашему превосходительству”, oтвечaл я ”не можно дать более сорока лет, вы еще молодцы”! ”Нет! мне сорок шесть лет”, прибавил Али, с видом удовольствия.

После сего краткого разговора он распечатал письмо адмирала и просил показать ему, где его подпись; я привстал и показал ему оную. Потом позвал он одного из своих секретарей (из греков), которому и отдал письмо, сказав [266] ему что-то по-албански. Нам подали трубки и кофе в золотых чашках.

Али-Паша вступил в разговор с товарищем моим Калфоглу вынул из-за пазухи султанский фирман и вручил ему оный: он улыбнулся, подержал его нисколько времени в руках, посмотрел на своих секретарей и, возвратя фирман каймакаму, велел читать содержание вслух. Г. Калфоглу начал читать фирман, а паша подозвал в сие время одного из предстоящих арнаутов, которому приказал (как мы то после узнали) угостить нас обедом в назначенной им комнате; что же касалось до султанского фирмана, то он не обратил ни малейшего внимания на чтение оного и не дал никакого удовлетворительного ответа военному комиссару Оттоманской Порты. После сего вошел секретарь и стал подле него на колена. Али-Паша нагнулся к нему, а сей на ухо прошептал ему по-албански перевод с письма, мною привезенного.

Али-Паша выслушал секретаря своего с большим вниманием и потом сказал мне, усмехнувшись: ”Жаль, что адмирал Ушаков не знает меня так, как бы должен знать! Он добрый человек, но верит всяким бродягам, преданным французам и действующим токмо ко вреду султана и России”.

Я ему отвечал, что адмирал не руководствуется ни чьими доносами, а выполняет токмо поведения Государя Императора и султана, его союзника, что он не может не сознаться сам в истине всего того, что заключается в письме адмирала Ушакова...

— ”Хорошо”, сказал Али-Паша, прервав мою речь, ”я с вами поговорю уже обо всем наедине”.

После сего посадил он меня рядом с собою на диване; тут произошел между нами следующий разговор:

— Как вы называетесь?

— Я называюсь Метакса.

— Вы должны быть, ежели не ошибаюсь, уроженец острова Цефалонии?

— Мой отец родом из Цефалонии, а я родился на острове Кандии.

— Как же вы попали в Россию.

— Нас трое братьев: отец отправил нас в разные времена в Россию, где мы и были воспитаны. Императрица Екатерина II щедротами своими основала в [267] Санкт-Петербурге корпус для воспитания 200 чужестранных единоверцев. Мы так, как и большая часть соотчичей наших, по окончании нашего образования, остались в России и вступили в Российскую службу.

— Какое жалованье получаете вы?

— В моем чине получают 300 рублей в год, а когда бываем в походе, нам выдаются сверх жалованья еще столовые деньги; впрочем, никто не служит Императору из-за денег, а единственно из усердия и благодарности.

— Рейзы, управляющее моими купеческими кораблями, получают от меня до 5.000 пиастров...

— Верю очень вашему превосходительству, но коммерческие обороты и военная служба суть две вещи совсем разные.

— Почему?

— Рейзы ваши ищут корысти и добыч, а мы славы и случая положить жизнь нашу за Государя (слышите ли? говорил Али предстоявшим). Быть может, что шкипера ваши более имеют доходов, нежели сам адмирал Ушаков, но зато они целуют вашу полу, стоят перед вами на коленях, а я, простой лейтенант, сижу рядом с визирем Али на одном диване, и сей почести обязан я токмо мундиру российскому, который имею счастие носить.

Али-Паша, слушавший меня очень внимательно, захохотал, потрепал по плечу и прибавил: ”Нам много надобно будет с тобою говорить”! Потом встав сказал он мне и Калфоглу: ”Ну! ступайте кушать. Вы, франки, обедаете в полдень, а мы в 9 часов. Я пойду на верх отдыхать, а Вас позову после, дам Вам ответа и отпущу Вас домой”.

Чиновник пашинский повел нас в другую комнату, где на полу, подле маленького дивана, поставлен был на скамейке оловянный круглый столик в полтора аршина в диаметре, на котором лежали хлеб, две роговые ложки и одна серебряная вилка. Я сел на диван, а товарищ мой против меня на полу, обитом ковром: несколько арапов стояли за нами, и каждый из них держал по оловянному покрытому блюду. Длинное кисейное полотенце служило нам обоим вместо салфетки. Арапы начали нас угощать: прежде подали обыкновенный турецкий суп (чорба), но ничего но мог взять в рот, расстроен будучи кровавыми украшениями пашинской лестницы, которую я все видел, пред собою. [268]

Менее нежели в полчаса подали нам около тридцати блюд, одно после другого, и мы, следуя азиатскому обычаю, должны были отведать или по крайней мере брать всякого кушанья. Первое и последнее блюдо, именуемое пилаф (Оно составлено из рису, с мелко накрошенными кусками баранины и любимо всеми восточными народами. М.), служить для насыщения желудка, а прочие для одних только губ. Кружка воды была единственным напитком во весь обед. У турок подают фрукты, варенья и конфекты в беседах, а за столом никогда. Потом подчивали нас умыванием, трубкою и кофеем.

После обеда Али-Паша позвал одного моего товарища, а меня обступили его любимцы, удивлявшиеся скромному моему обмундированию, состоявшему из одной форменной шпаги, шляпы и трости. Приметя между окружавшими меня секретаря, переводившего доставленное мною Али-Паше письмо, я спросил его, где содержится консул наш Ламброс, но он не даль мне никакого ответа. Наскуча обществом сим, пошел я на пристань к катеру, спросить, накормлены ли наши гребцы, а более для того, чтобы узнать, не причинена ли им какая-нибудь наглость лютыми арнаутами. Гребцы были сытее нас: им, по приказанию паши, принесены были два жареные барана, хлеб, сырь и ведро вина. Люди наши не выходили вовсе на берег, а стояли на дреке под тентом(Палатка на судне. М.).

На возвратном пути к пашинскому дому, окруженному всегда вооруженною и многочисленною стражею, зашел я по дороге посмотреть соборную церковь св. Харалампия, где стояла отборная конница Али-Паши, но едва я успел перекреститься, как прислал он за мною арапа, и меня привели вверх, где была пашинская обсерватория. Вошедши в маленькую комнату, служащую местом отдохновения Али, нашел я его переодетого в домашнее платье, с одною токмо красною шапочкою на голове; он занимался рассматриванием завоеванного им у французского консула телескопа: пробовал его, поворачивал во все стороны и, не умея обходиться с оным, сердился на слуг своих, думая, что они, конечно, его испортили, перенося с одного места на другое, однако же мне казалось, что телескоп был во всей исправности.

Али-Паше было пересказано все то, что со мною происходило на лестнице. Как скоро я вошел в комнату, он мне [269] сказал: ”Ты худо обедал, знаю от чего, знаю все, — но я тут совсем не виноват. Превезяне сами навлекли на себя гнев мой; действуя заодно с французами”. Я ему ничего не отвечал; он бросил телескоп, посадил меня подле себя на диван, принял вдруг суровый вид и прибавил: ”адмирал ваш худо знает Али-Пашу и вмешивается не в свои дела. Я имею фирман от Порты, коим предписывается мне завладеть Превезою, Паргою, Воницою и Бутринтом. Земли, сие составляют часть матерого берега, мне подвластного. Он адмирал, и ему предоставлено завоевание одних островов... Какое ему дело до матерого берега? Я сам визирь (Али-Паша не имел еще тогда знания визиря, но он охотно присваивал себе уже сие высокое достоинство. М.) султана Селима и владею несколькими его областями. Я ему одному обязан отчетом в моих деяниях, и никому другому не подчинен. Я мог, да и хотел было, занять остров С.-Мавру, отстоящий от меня на ружейный выстрел, но, увидя приближение союзных флотов, я отступил — а ваш адмирал не допускает меня овладеть Паргою!.. что он думает”?

— Вашему превосходительству, — отвечал я, стоить только отписать обо всем к адмиралу Ушакову и сообщить ему копию (Метакса дипломатично уличает ложь паши относительно султанского фирмана, которого у Али, конечно, не было. В последующей реплике тот не менее ловко вывертывается из затруднительного положения. В. И.) с султанского фирмана, он, конечно, сообразится с данными в оном предписаниями. Адмиралу нашему вовсе не известны повеления, кои Вы имеете касательно матерого берега.

— Я никому не обязан сообщать султанские фирманы, возразил Али-Паша, не для того, чтобы я чего-нибудь страшился, — я страха не знаю, но я не хочу поссорить турок с русскими. Мне от этого пользы никакой не будет; адмирал Ушаков напрасно меня огорчает. Знайте, что он во сто крат более будет иметь надобности во мне, нежели я в нем. Я вам это говорю...

— Поверьте, ваше превосходительство, — отвечал я, что адмирал Ушаков не ищет сделать Вам ни малейшего оскорбления, напротив того он желает снискать дружбу Вашу; но поступка Вашего с консулом Ламбросом он терпеть не может и не должен.

— Ламброс, возразил Али-Паша с гневом, виноват [270] кругом! Он знал давно, что я предпринимал покорение Превезы. Зачем не убрался он на острова?.. нет! он остался вместо того здесь, он давал советы французам ж приверженцам их против меня! В доме Ламброса злодеи мои, а именно Христаки, производили все совещания и переговоры с французами. — Ламброс изменник, он не достоин ни вашего покровительства, ни моей пощады.

— Может быть неприятели Ламброса обнесли его пред Вами напрасно. Какая ему польза брать сторону французов противу вашего превосходительства? Он, как и все консулы наши, имел официальное извещение о войне противу французов и о тесном союзе между Россиею и Турциею; он предуведомлен также был о прибытии к сим берегам соединенных эскадр. Зачем было ему уезжать? Он оставался здесь, в полном уверении, что уважен будет яко чиновник, принадлежащий дружественной с Портою державе, а вместо того его ограбили, обругали и он, скованный в цепях, сидит по сей час на галере. Сей поступок оскорбляет лично Государя Императора и всю Россию. Ваше превосходительство поведением сим доказывает явно неприязнь Вашу ко всем русским вообще.

— Неправда! Я русских очень люблю, я уважаю храбрый сей народ, отвечал Али-Паша. — Вашему князю Потемкину имел я случай оказывать важные услуги. — Вот был человек! Он умел ценить меня. Во всех письмах своих объяснялся со мною, как с искренним своим другом. Я получал от него драгоценнейшие подарки, жаль, что нет их теперь со мною, я бы тебе показал! О! Потемкин был великий, необыкновенный человек! Он знал людей, знал, как с кем обходиться. Ежели бы он был жив теперь, ваш адмирал, иначе бы поступал со мною (Покойный князь Потемкин-Таврический был, конечно, одарен необыкновенными качествами, но здесь корыстолюбивый Али похвалы свои основывал токмо на полученных от светлейшего князя подарках. Он, вероятно, хотел дать почувствовать, что от адмирала Ушакова зависало бы сделаться также великим человеком. Впоследствии видно будет, что Ушаков не пренебрег внушений алчного Али, но подарки имели целью токмо пользу службы Государя Императора. М.)

— Будьте уверены, что и князь Потемкин принял бы такое же участие в российском консуле, какое принимает теперь адмирал Ушаков. Консул не есть частное лицо: [271] он доверенная особа Государя и принадлежите целой России; кто его оскорбить, тот оскорбляет всех русских.

— Очень хорошо! я велю его освободить. Быть так! но адмирал Ушаков должен отступиться от Парги и не вмешиваться в мои дела.

— Он этого сделать не может, не подвергая себя гневу Императора: он обязан защитить паргиотов; они не были никогда подвластны Оттоманской Порте. От Венеции перешли они к французам; сии их оставили, и Парга предала себя великодушию союзных империй, на стенах же своих подняла флаги соединенных эскадр. Адмирал Ушаков и товарищ его Кадыр-Бей не могут не признать ее независимости, после воззваний, ими обнародованных к жителям Ионических островов, в противном случае союзные начальники могут быть подозреваемы в вероломстве.

— Я сам оплошал, прервал Али-Паша, ежели бы я ускорил взятие Превезы пятью днями, то и Парга была бы теперь в моих руках. Я не посмотрел бы на неприступность ее гор и атаковал бы оные также с моря.

— Ваше Превосходительство сильно разгневаны на паргиотов.

— И имею на то важные причины, — ответствовал Али-Паша, они причиняют величайшее зло мне и султану. Они укрывают моих злодеев, моих ослушников; они пособляют во всем бунтовщикам суллиотам, доставляют им порох и всякие снаряды. — Парга есть разбойническое гнездо, в нем составляются все заговоры против меня;... я не пожалел бы двадцати тысяч венецианских червонных и готовь заплатить их сейчас тому, который уговорит адмирала Ушакова отступиться от Парги... (смягчив голос). Скажи мне откровенно, кто у него всем ворочает, кто его первый любимец?..

— Адмирал наш всех равно любить, — отвечал я, а отличает особенно тех, которые более усердствуют к службе Государя Императора. Впрочем, я могу уверить ваше превосходительство честью моей, что ни один чиновник русский ни за какие деньги не примет на себя исполнения такого препоручения, и адмирала Ушакова никто в свете не уговорит сделать поступок, противный данным ему инструкциям.

— Что же поэтому мне делать?.. дай мне совет!

— Я не смею советовать вашему превосходительству. Чин и лета мои того мне не дозволяют. Вы славитесь [272] вашим умом, вашею прозорливостью и без сомнения не захотите за Паргу поссориться с Российским Императором и через то впасть в немилость у султана; вы не захотите принудить нас сражаться противу ваших войск, чем навлечете на себя неминуемо мщение греков и вообще всех христиан, вам подвластных. Вашему превосходительству необходимо нужно примириться и сблизиться с адмиралом Ушаковым.

— Да я готов сейчас это исполнить! Скажи мне откровенно, как мне поступить. Ну! будь ты Али-Паша, что бы ты сделал?

— Ежели бы я был на вашем месте, я бы написал к адмиралу Ушакову вежливое письмо, в коем изъявил бы сожаление мое касательно поступка войск моих противу консула Ламброса, без ведома моего будто последовавшего. Ламброса отправил бы я немедленно к адмиралу, удовлетворив его за все то, что у него похищено; потом я укротил бы гнев свой, примирился бы с паргиотами и, в уважение покровительства России, дал бы повеление войску не причинять им впредь никакой обиды. Я уверен, что поведением сим вы бы обратили на себя внимание даже благосклонность Российского Императора...

— О! да ты требуешь невозможная! Ну! какие же войска займут Паргу"?

— Российские и турецкие. Я полагаю однакож, что адмирал позволит вашему превосходительству назначить и с вашей стороны 12 человек рядовых из христиан, которые будут составлять часть султанского гарнизона; а между тем ожидаться будет решение союзных Монархов об участи Парги. Нет сомнения, что вся сия полоса матерого берега присоединится, на особенных постановлениях, к турецким владениям. Оттоманская же Порта предоставит управление оных вашему превосходительству”.

Али-Паша слушал меня со вниманием, был, кажется, доволен моим советом и изъявил мне благодарность свою в сильных выражениях. Потом призвал он любимца своего Махмед-Ефендия, с коим он долго советовался, и которого решился он отправить с нами к адмиралу, уполномочив его удовлетворить все его требования и стараться всеми силами снискать его благосклонность. Али-Паша обещал притом освободить на другой день утром консула Ламброса и отправить его к нам.

Он более часа говорил еще о разных предметах, до него лично касавшихся, о великом числе неприятелей и [273] завистников, коих имел между султанскими министрами и пашами, своими соседями, сколько стоило ему труда и денег избавиться от них. ”Отец мой”, прибавил он, ”дал мне только жизнь, он умер молод, мать меня образовала... я нажил все своими трудами, и одному себе обязан всем тем, что имею”. Потом описывал он многотрудный свой поход к Виддину (Виддинский паша Пасван-Оглу в начале 1798 года взбунтовался против султана и усмирение его стоило Порте больших усилий. Виддин расположен на Дунае, и в осаде его участвовала гребная флотилия турецкого флота. В. И.), стоивший ему несколько миллионов. Участок, выставленный тогда Али-Пашею против бунтовщиков, состоял из 20.000 хорошего войска; он доказывал невозможность завладеть Виддином, не взирая на все усилия капитан-паши, и прибавил, что осада крепости сей стоила султану столько, сколько бы стоить могла самая продолжительная и несчастная война. Разговорясь потом о Пасване-Оглу, он описывал его, как лучшего полководца Турецкой империи, дал мне уразуметь, что ведет переписку со многими министрами христианских дворов и что получает все европейские ведомости, которые ему читают наемные для сего иностранцы.

Али-Паша приглашал меня приехать в столицу его Янину, где хотел показать мне неисчерпаемые свои сокровища; также выхвалял построенную им крепость Тепеленгу. В ней хранятся в подземных погребах казна его, несметные богатства, жизненные припасы и военные снаряды, коими крепость может на несколько лет быть снабжена.

Из драгоценных своих вещей имел Али-Паша при себе только кинжал, подаренный ему французскою директориею и стоящий по крайней 50.000 ливров. Дивизионный генерал Роз, командовавший Превезанским гарнизоном и войсками, занимавшими матерой берег, поднес ему кинжал сей от имени французской республики, которая думала подарком сим купить дружбу сего коварного турка, заключить с ним тесный союз и воспользоваться влияниeм его в тех местах и содействием войск его, для утверждения французского владычества на Востоке, обещая Али-Паше, взамен сих выгод, управление всею Европейскою Турциею с неограниченною властью”...

В. Ильинский.

(Окончание следует)

Текст воспроизведен по изданию: Русские у берегов Эпира // Русская старина, № 2. 1915