-

Осип Семенович Ганчар — атаман Некрасовцев.

1796-1879 гг.

Летом 1882 года мне представилась возможность побывать в Добрудже. Предпринимая поездку по Добрудже, я поставил для себя задачу: 1) непосредственно познакомиться с религиозно-бытовою жизнью населяющих Добруджу русских старообрядцев и 2) собрать устные, а буде возможно, и письменные сведения о жизни покойного Осипа Семенова Гончарова или Ганчара.

С этою целью я побывал почти во всех старообрядческих селах и монастырях Добруджи. Уже на обратном пути, в придунайском город Тульче, я добыл рукопись, под заглавием: «Жизнеописание Осипа Семеныча Гончарова», с текстом которой я познакомлю читателей «Русской Старины» ¹. Добыв рукопись о жизни О. С. Гончарова (правильнее Ганчара, так как атаман иначе себя и не называл) и там же, в Тульче, прочитав эту рукопись, я обратился с просьбою к секретарю русского императорского консульства в г. Тульче, г. Романовскому: нельзя ли почерпнуть каких либо сведений о жизни Осипа Гончарова в архив консульства. [176]

Г-н Романовский, занятый составлением срочной третной отчетности, не мог вполне удовлетворить моей просьбе; тем не менее любезно предложил мне хранящуюся в архив консульства записку, составленную А. Кудрявцевым в 1864 г. под заглавием: «Очерк истории старообрядцев в Добрудже». В этом «очерке» (весьма кратком) О. С. Гончаров, между прочим, охарактеризован такими чертами:

«Он (Гончаров) был бескорыстен, как Аристид. Этот низенький, тщедушный старик обладает страшною физическою силою и невероятною ловкостью движений; он скороход необыкновенный; писать он умеет только уставом, но пишет чрезвычайно проворно, пишет стихи, свои мемуары, поучения, богословские трактаты. Деятельности и подвижности его нет пределов. Он вечно занят, вечно в хлопотах, вечно снует от Тульчи до Константинополя, до Ясс и до Парижа: Гончаров — это живая история Добруджи» ².

Непосредственно следующий текст рукописи: «Жизнеописание Осипа Семеныча Гончарова» я, где сочту потребным, буду пояснять в примечаниях выдержками из «очерка» г. Кудрявцева или из собственной записной книжки.

Е. П. Бахталовский.

Жизнь Гончарова.

Родился он 1796 году, ноября 3-го числа, в турецких пределах, в Бабадагской казаве ³, в селении Сарыкиой ⁴. Мать его преставилась в 1799 году. Он остался от матери трех лет сиротой. Того же года (siс) наступила Россия и взяла [177] Измаил. Отец его со всем имуществом перешел в Урумель (Румелию) и поселился близь местечка Бургазов, в селении, называемом Акьяр. Этого десятого года кончил его родитель свою жизнь, а также и мать его родителя отошла на оный свет. Тут Гончаров остался при деду, то есть при родителе его отца, и с ним три дяди, один одного меньше. Этого же года дед их забрал и отправился с ними в Царь-граду, и поселился в сорока верстах от Царя-града, возле лимана Теркуза; имя селению нарекли Сарыкиой. В 1811 году дед его окончил свою жизнь.

По смерти деда остались три дяди и четвертой Гончаров, один одного меньше. А имения у них было довольно: у четырех одни постолы ⁵ и один кафтан — и той с одним рукавом. А хлеба также в них было довольно: день ели, а два дни голодом сидели... В этом одиннадцатом году оставили они Теркуз, пришли опять на старое место — в Бабадагскую казаву, в селение Сарыкиой. Село было спалено, а они пришли в месяце октябре 2-го числа и начали по опаленному селу собирать лес и хоромы себе становить. Гончаров и с дядьями своими постановили себе дом трех-аршинной, два аршина с половиною вкопали в землю, а пол-аршина наверх, и сделали лестницу слазить вниз. А одежды у них было только той один кафтан без рукава.

И в 1812 году, ноября 19-го числа, упала большая французская зима, и они сидели в своих хоромах, дней семь и свету не видели — снегом были занесены. Тогда у них во всем селении и одного окна не было стеклянного, а были окна с коровьей требухи, потому что предки их в стеклах находили великой грех, «а доказать не могу, говорит Гончаров, именно какой грех в стеклах», потому что он остался малым от родителей, а только разговор их помнил, что грех иметь стеклянные окна. После семи дней откопали их люди, засыпанных снегом, и они узнали, что свет есть, а то думали, что уже и померли под снегом. Потом они с Божьею помощью перезимовали, начали стараться и браться за хозяйство: телят и свиней пасть наниматься. Было во всем [178] Сарыкиое пятьдесят три теленка и четыре свиненка: и цена за всякого теленка и свиненка по четыре пари со штуки, выходит суммы пять левов и двадцать восемь пар турецким курсом ⁶. И Гончаров все лето пропас благополучно.

И была в них часовня, и паперть, где женщины стоят. Вот Гончаров от своего малолетнего разума сделал там на паперти стойло: когда станет жара, то он туда загоняет телят я свиней, и когда дождь — тоже туда их гонит на паперть; и он думал и скот к вере привестт. В одно время сделалась сильная буря и дождь, и он загнал телят на паперть. Это узнал уставщик, что теляты на паперти; приходит он к ним в дом, «а я лежу, говорит Гончаров, мокрой в мешке», ибо только той один мешок у них был, да кафтан без рукавов. «Уставщик пришел и лыка принес, что лапти плетут, и начал меня жаловать с плеча до задницы; мне и не хочется его кавалерии, а он меня жалует».

После, от пасенья телят пошел Гончаров в школу грамоте учиться; тридцать семь недель был он в школе. Узнал в писании, что значит глоголь и добро.

Не знаю или писать или умолчать о всех несчастных случайных скорбях и простоте, и напасти, сколько он горя принял? нельзя исчислить или с чем сравнить его трудное и несчастное житие: ибо сам Гончаров временно так рассказывал, что всего нельзя пером описать и языком подробно всего рассказать: «когда, говорит, начну пером писать, то рука моя не может пера держать; когда начну языком говорить, тоже не могу за слезами — и язык мой оцепеневает от горести: хочу удержаться (от слез) — то само мое внутреннее рыдает во мне. Но хотя и с великим трудом от жалости, хотя мало нечто проясню вам о себе. От нужды напали на меня шолуди, голова у меня стала в струпьях, вши со всего света собрались ко мне, только та вошь меня не ела, которая не хотела; они начали у меня в голове разъедать струпья — и последний разум с головы забирать. Потом я стал помаленьку вши с головы [179] брать и наземь кидать, потом вши убоялись и сами с головы ушли, и струпья сошли».

Потом стал Гончаров помаленьку шить и добрым людям всем служить. Стали люди Гончарова за его верную услугу увивать, за человека его признавать и в работники его нанимать. Гончаров начал стараться и более за дела браться.

После этого всего Гончаров уже стал двадцати лет и нашел одну старушку вдову, прозванием Кириллиху, у нее была дочь Анна. Он хотя и сирота был, а усматривал, чтобы Бог дал ему жену честного поведения, хотя и бедного положения. По его простоте даровал ему Бог то, чего он просил: богобоящуюся жену, и сочетался он с нею законным браком. У них имения состояло: у нее одна шуба стоила 2 рубля серебра, а у него один кафтан и той худой. Тут пропишу его второе горе, т. е. Гончарова: когда он с своею любезною женою сочетался законным браком, тогда по зивисти злые люди навели его любезной жене таковую скорбь, что она лет пятнадцать почти полумертва была, а потом, приписывал Гончаров, через Божью помощь она выздоровела. И говорит: «и мы слава Богу пали с нею помаленьку жить».

II.

В 1828 году Россия вела войну с Турцией, и во время перехода достохвального и приснопамятного императора Николая Павловича и Дибича Ивана Ивановича Забалканского, и Бикиндорфа, и графа Витишьтеена (sic), и графа Абакумова (sic), и князя Голицына и генерала Острова (sic) — тут был Гончаров со стариками при встрече его императорского величества, возле Бабы, с хлебом-солью... После этого сарыкиойские старики начали посылать его к начальству: к генералу Тучкову, к корпусному генералу Красовскому, к корпусному генералу Роту, дивизионному Лашкареву, бригадному и областному Тихонову, и в донскому — Сысоеву — и в прочему разному начальству, с разными общественными делами.

— «Вот тут начала напасть постигать меня», говорил Гончаров, а именно вот какая: [180]

В 1829 году переселились в Россию, в город Измаил ⁷. И тут его сделали поверенным по духовным и светским делам некрасовцы, и все российские христиане нашего согласи доверили ему все дела религиозные и светские на его распоряжение. И он много с Кишиневским преосвященным Димитрием и одесским преосвященным Гавриилом тяжбы имел по духовным делам.

И в 1836 году, с соизволения военного губернатора Павла Ивановича Федорова и их сиятельства князя Михаила Семеновича Воронцова, обратился к его величеству Николаю Павловичу лично: он, т. е. Гончаров, представился ему при их светлости князе Паскевиче, и при их высокопревосходительстве Петр Андреевич Клейнмихеле, и был доставлен их сиятельствам графу Демидову (sic) и Орлову, а потом был представлен их сиятельствам Виту и Сакену. Потом отправили его к князю Воронцову и к военному губернатору Федорову — и, во исполнение высочайшего приказания духовного и светского милостию Божиею все дела установил.

В одно время было предписание юстиции министра Блудова к военному губернатору Федорову — и были Гончарову запросы но делам религиозным. И в 1837 году, мая 10-го числа, прибыл в город Измаил военный губернатор Федоров, и он с Гончаровым по секрету один на един много разговаривал о разных делах, даже доходило до спору с [181] ним. Тут Гончаров упросил губернатора Федорова, чтобы он объявил его доверителям хотя в секрет дела (?). Федоров, по его просьбе, приказал со всех мест собраться старикам в Измаиле, при полицмейстер Алексе Садыкове. Место было назначено около новой церкви св. Николы. И собрались старики, а из женщин — и числа нету. Приехал Федоров и полицмейстер Садыков. И много с ними Гончаров при всех разговаривал. Потом, кончивши разговор, губернатор отправился, а старики воздали Гончарову благодарность за ответы его. А женщины подняли крик и вопль, и клятве начали его предавать: что будто он церковь продал России...

Это услыхавши, он начал себе рассуждать, и говорит: «отъиду я от сей молвы». И начал просить Бога, чтобы удалиться ему от этого мятежа и превратить переговор мирской. И просил Бога и говорит: «выду в Туречину и так буду сидеть, чтобы никто про меня и не знал» ⁸.

Итак он перешел в Туречину, на старое свое место, в селение Сарыкиой, где родился.

III.

И тут начала на него находить напасть и скорбь; он обещал пред Богом сидеть, чтобы никто про него не знал. Первое его в Турции началось действие сицевое: военный губернатор Федоров прислал к нему письмо, чтобы обратился и Россию назад. Мир, узнавши его переписку с губернатором, стали переговоры иметь. После этого собрались со всех сел старики, стали просить его ехать в Царь-Град к султану. Он говорил: «моя совесть нерассудная и мягкая» — и взялся служить миру. Тут опять началась на него война по заплети соперников его, и столько на него кляузов сочинили, что нельзя всего языком рассказать и пером описать всех разных кляуз, даже невместимо и ужасно все описать. [182]

После этого всего еще горе на горе пришло и зло на зло наступило: откуда-то взялся Черторижского князя агент Чайковский Михайло Савельевич, ныне называемый Садык-паша. Он приехал на пасхе, в воскресенье, в Сарыкиой. И Гончаров был дома, также и старики были дома. Все они попросились на квартиру к атаману Давыду Васильеву Аблаю, и с ними были турецкие кабазы. И когда приняли их на квартиру, Чайковского и Ряскова, Сидора Сидоровича и переводчика Жама Аллинь, все старики упросили Гончарова стать перед столом и давать им ответы, и делать запросы.

«А народу было полна улица; старики сидели и слушали, а я», говорил Гончаров, «и отвечал и запросы делал им, а имя свое я им не сказал».

И они более не пробыли у нас, как часа три-четыре, и отправились в путь свой. И старики наши дали им провожатого — Панфила Васильева Бишаненка, от него они и имя мое узнали ⁹...

После ихнего отъезда, Гончаров в понедельник на Фоминой отправился в Рущук с товаром и прибыл в Рущук благополучно.

Идет базаром возле кунака Сеит мурзы паши, выходят со двора паши Чайковский и Ряской, ухватили его за руки и говорят: «здравствуй, Гончаров», и узнали его имя, дали ему бумагу запечатанную передать в Сарыкиой: в ней всем селам писана благодарность старикам за принятие их, а Гончарову дали шпильку — на конце орел одноглавый.

Приехал он из Рущука на самую Троицу, и подал [183] письмо и шпильку старикам в своей простоте, а сам опять отправился в дорогу по комерции своей, ничего не зная. Его враждебники сделали на него таковые кляузы турецкому начальству, что и ум не может всего этого обнять и исчислить, и описать его напасти и скорби. Так сказывал Гончаров случайно, что он хотел все описать, «но только рука моя, говорил, не могла пера держать от сильной и непереносной досады: хощу начать писать — самое мое внутреннее сердце начнет рыдать во мне; глаза мои начнут сами слезы испущать; только скажу: не дай, Бог, и тому таковых напастей и скорбей переносить, кто мне ежедневно худа желает: вот моя какая жизнь пребыла несчастная и горькая!»

И сперва начали турецкому начальству клеветать, что будто Гончаров с Россиею заводит приятство. Начальство на него сильную злобу возъимело, только не могли настояще никто доказать. После этого опять напала на него сильная буря противных ветров.

Приехал с Парижу Михайло Игнатьев Будинской и Ильинской Антон Александров, который сделался последи Скендер паша. Приехали они в Тульчу и написали письмы во все слободы казацкие, чтобы старики приехали со всех слобод к ним в Тульчу. Старики, по их просьбе, все съехались в Тульчу, и было в них там гулянье и пьянство.

А Гончарова в то время дома не было: он был в Силистрии по комерческим делам. После гулянья дали они старикам на бумаге, что Франция и Англия с Турциею имеют вместе. Старики, которые гуляли, тые молчат, а которые не гуляли, тые явили начальству, и сделался бунт в мире и в начальстве. Начальство местное дало знать в Рущук военному губернатору Сеид мурзе паше.

Потом Гончаров приехал ко двору первого числа октября.

Приехали из Бабы и из Рущука кавазы и забрали в Бабу со всех сел стариков и Гончарова с ними; тут он заплакал, потому что он и дома не был и не знал, что тут делалось. Пригнали в Бабу со всех сел стариков много. Гончаров начал начальству говорить, что довольно будет по два человека из села, — начальство согласилось на его предложение. И взяли девять человек в Рущук, и двух человек, [184] которые кляузы сочинили и доносили, и Гончарова с ними, и Ильинского, и одного немца — и погнали всех в Рущук.

И все начальство Бабинское поехало в Рущук. Старики наши ехали настояще под обух, никто даже в Рущук из них (прежде) и не был, «а у меня, говорит Гончаров, слава Богу, всюду начальство знакомое, и я своим старикан говорил: только молитесь Богу, дело, сделаем порядком, только слушайте меня», — и они все на меня положились. Пригнал нас в Рущук, и тотчас я пошел к Калишу — к пашинскому доктору — он и ныне в Рущук заведывает прусским консулом (консульством?). Первоначально он мой приятель, вперед меня знал. Прихожу я к нему и со мной был Славской старик Викул Карнеев. Калиш увидел меня и говорит:

— «Худо вы сделали, вас всех в Царь-Град отправят».

Я ему сказал: за что? Он говорит так худо.

И я ему начал рассказывать, а он начал писать, как Чайковской приезжал и как Ильинский и Будинской в Тульчу стариков призывали.

Он, написавши все мое показание, тотчас пошел к Апаше и прочитал паше мое показание, и паша ему сказал:

— Пусть они обождут, покуда бабинское начальство приедут.

И мы обождали. На другой день приехали бабинские начальники, но уже безгласны с своими клеветниками остались. Всего много писать.

— «Теперь как вздумаю, говорит Гончаров, сколько я горя перенес, не могу подробно описать — страх мое сердце колеблет! Приходим мы в Апаше: все старики и кляузники, и бабинское начальство — все сробели. Паша написал нам всем старикам по бумаге, чтобы не мог никто нам за это дело и говорить. А бабинскому начальству большой сделал выговор за разглашение таких дедов. А Ильинскова под арестом отправили в Царь-Град. И в Царь-Град все миссии, французская, англичанская и российская, сделали спор».

А Чайковской и Ильинской приняли мусульманскую веру, — после Чайковский и сделался Садык-паша, а Будинсвой в Париж ушел. А Сеид мурза, паша Рущуцкий, четырнадцать месяцев в Царь-Град под арестом был за неусмотрение, что он дела довел до разглашения. [185]

Теперь, кажется, можно всякому узнать невинность Гончарова: где кто что сделал — все напасти на Гончарова кладут.

«Все наши старики — они мои враждебники, говорил Гончаров, сами меня просят с делами (ходить) к начальству, сами на меня и враждуют. Потому-то мой ум с ними несогласен; они все более в пьянстве находятся и за око вина правого делают виновным, а виновного делают правым. От сего злоба началась, что не стал я им давать вольничать и бедный мир застаивать, и стал находить правосудие. И они на меня начали турецкому начальству клеветать, а начальство местное начало эти кляузы, приложи к ним и свои, в Царь-Град писать, но только судьба Божия меня соблюдала. Начальство высшее за меня руку поддерживало, и царьградское министерство застаивало за меня».

Эти дела рассказывал сам Гончаров при свидании нашем с ним.

Потом еще злая буря восстала на Гончарова, начала у нас иерархия возобновляться, которая была и прежде: но от лет Никона патриарха, который смутил всю российскую церковь и вовлек с собою в новшество всех святителей, кроме единого Павла епископа Коломенского. И оставшееся множественное число православных христиан на старом положении при единых священниках, приходящих от Никонова новшества, к православней соборней и апостольстей церкви, и паки наши христиане возъимели ревность восстановить иерархию по священным правилам и по возможным примерам.

И по таковых религиозных делах Павел и Алимпий прибыли из Австрии в Турцию, в селение Саривиой, прямо на квартиру к Гончарову: и он им дал ход по всей Туречине, в Ерусалим, в Египет и в прочие места для отыскания епископа или митрополита. И они отыскали митрополита в Цареграде ¹⁰. По возвращении своем Павел и Алимпий уже с [186] митрополитом вторительно заехали в Сарикиой, паки на квартиру в Гончарову, но его дома не было, жена его приняла их великолепно с почтением.

И ненавидяй добра враг диавол иский навсегда погибели роду христианскому, после отъезда митрополитова по некоем времени сделал разврат «и мятеж в православных по всем селениям нашим. Журиловва и Камень (сёла) последовали гласу пастыря своего, приняли митрополита Амбросия вторым чином, усвоили его своим верховным пастырем, а Сарикиойские и Славские (жители) его не приняли и не последовали долгое время; но начали клеветать туркам, якобы журиловцы с Гончаровым присоединились к грекам, и взяли от них митрополита и закон их приняли: «и теперь будут с греками вместе худа вам делать, а так же и нам с вами». Турецкое начальство поверило их клеветам: взяли епископа, попа, дьякона и Гончарова и с прочими стариками посадили их в тюрьму.

И просидел Гончаров с ними в тюрьме семь месяцев: не дай, Бог, никому такового горя терпеть, сколько он принял! сидел в конюшне в смрадной, и от холода шкура с ног вся слезла — вот какая жизнь Гончарова горькая. А мне тебе, Иосиф Семенович, со стороны сказываем: терпи Бога ради и переноси с благодарением — Бог тебя не оставит без воздаяния: он обещал и за чашу студены воды награду.

Потом нас по милости Божией чрез седьм месяцев напустили из тюрьмы. А хотящий узнать, каковой над ними производился суд, то пусть отыщет книгу написанную тогдашнего [187] производимого действия: составленного самим Гончаровым — и в ней все подробно увидит.

Потом, когда Гончаров был выпущен из тюрьмы, то отправился он в Цареград, никто не знал, где он и делся; и там, в Цареграде он делал дела и высидел семь месяцев, и утвердил султанским величеством своих епископов ни от кого независимых кроме султана.

Поток начался переговор, России с Турциею, в прибытии князя Меншикова покойный султан Меджид требовал его на лицо о делах; а садразаном тогда был Махмет-Али паша, султанская сестра — его жена. Тогда он, Гончаров, и с князем видался, потому что его все министры любили, и вход ему бил ко всем свободный.

ІV.

Когда Россия вступила в Туречину в 1854 году, тогда Гончаров в Царьград ушел, ибо было на него много кляуз России донесено. И когда был он в Царьграде, приезжали к нему с Франции Мицкевич и князь Чарторижский, меньший сын Владислав, и Наполеонов адъютант.

А по возвращении в дом начали к нему ездить в слободу французский консул из Тульчи и командир парохода в гостя: а он всякого принимает и чем может — тем и угощает, и всякому делает уважение по силе своей ¹¹. [188]

Потом Гончаров вознамерился побивать во Франции для комерческих делов: концул и комендант парохода ударили в Марсель депешу, чтобы его принял граф Замойский в Марсели. Он его встретил и ударил депешу Чарторижскому в Париж, и в Париж его встрели, как следует, дали ему квартиру и переводчика. Вдруг прибыл к нему князь Гагарин и Мартынов, потом приехал к нему Петр Владимирович Долгоруков, последи приехал Браницкой.

А потом присылает письмо (с) Чарторижским иностранных дел министр Бени (Тувенель) с великою непременною просьбою, чтобы прибыл к нему Гончаров в первом часу.

Он, дождавшись часа, явился к нему, разговаривали с ним; потом этот министр Тувенель доложил императору Наполеону, он его потребовал на лицо.

И Гончаров явился к нему немедленно, где был принят ласково, и вопрошал его император: «как живете в Турции», и о прочем спрашивал. Потом приказал Наполеон, чтобы Гончарову все древности показали. И по его приказанию все ему было открыто. Потом отправился Гончаров второй раз в Марсель и кто-то дал знать в Лондон — Герцену, Огареву и Долгорукову, ибо он (Долгоруков) в Лондон переехал. И они бьют ему (Гончарову) депешу, чтобы он прибыл в Лондон, он им отвечает: не поеду! И они вторую бьют — он паки отвечает: не поеду. Они и третью ударили — итак Гончаров принужден был выехать в Лондон железною дорогою чрез Париж в Булонь, а потом сел на водяной пароход и отправился на англичанскую землю. И прибыл он в Лондон на квартиру к Герцену и Огареву, где был принят, как следовало, и был он у Долгорукова, и Долгоруков — у него. [189]

И говорит Гончаров: «рассмотрел я их ум высокий да и пустой, потому что Бога не исповедают, воскресения мертвым не веруют быти — вот мой ум с ними не сходен, и я от них выехал».

Потом Кельсиев завел материю, сделал очерк, подал в Турецкое правительство, что Гончаров и епископ Аркадий хотят в Россию весь народ вцвесть. Турецкое правительство и сделало замечание, чтобы их двоих, т. е. Гончарова и епископа Аркадия сослать в дальнюю Азию на заточение. Но Гончаров поспел в Цареград и сделал выправку против начальства и окончил кляузы своего врага Кельсиева. А потом Гончаров и сделал чрез Али-пашу министра иностранных дел, что Кельсиева выгнали из Тульчи ¹².

Наконец пропишу из самой записки Гончарова. Вот что он пишет: «а мы промыслом Божиим живем на месте, а враждебники наши все погибли: все говорили, что я казаччину сделал, а того не понимают, что предки наши установили, но я окончил ныне в правительстве — и не будем служить, а будем деньгами платить ¹³. Я кратко проясню, сколько я в [190] прошлый розмир нужды и мое семейство приняли — только Богу известно — страху, напасти и скорби: нельзя всего и описать, а все от своих страдаю по зависти. Но только я прошу Бога, чтобы не вменилось им во грех: что они по неведению согрешают, — по неведению и прощение приемлют в сем веке и в будущем. Но только, что я бедствие принял и напасти — нельзя исчислить; но я надеюсь на Вышнего Творца, что за мир жизнь свою изнурил.

Написано в 1865 году октября месяца. Алексей Вас. Никитин.

Сообщ. Е. И. Бахталовский.

Примечания Е. П. Бахталовского:

28-го декабря 1882 г.

На днях я добыл портрет О. С. Ганчара. Спешу доставить и представить его вам, ибо из портрета и сообщений, а также из одной надписи на представленной уже мною вам рукописи видно, что сам атаман никогда не подписывался «Гончаровым», а — «Ганчар». Внизу подпись на портрет сохранилась прочно, а на белой тетради, что держит в правой руке, строки [191] совсем полиняли, чуть-чуть лишь можно было разобрать: «жизнь моя горк. на..............» И я, по аналогии с другим портретом, снятым с друга Ганчара в подобной же позе, навел чернилами: «жизнь моя горкая на земле». Родственники Ганчара пишут мне, что «партрет выбит в 1855 году».

Кудрявцев, не раз видавший Ганчара, в 1864 г. называет его «низеньким тщедушным стариком», а родственники пишут мне, что О. С. Ганчар был высокий и мускулистый, широкоплечий мужчина. Последнее, если взять во внимание «горькую жизнь» и глубокую старость, не совсем исключает первое.

Голову Ганчар всегда покрывал серою мерлушьею шапкою. На нем кубанская, (некрасовская) белая длинная рубаха; до пояса сверх рубахи идет «куртик», ниже — кожаный пояс; на рукава надета поддевка (вероятно светлооливкового цвета). Смазные сапоги с длинными голенищами, в который запрятано исподнее.

Осип Семенович Ганчар умер в Хвалынске Саратовской губ. в 1879 г.; пред смертью принял монашество и наречен Иосифом. Предсмертное переселение из Добруджи в Хвалынск совершилось с высочайшие разрешения.

Почему переехал умирать в Хвалынск?

Вероятно в семейной памяти сохранилось происхождение предков его из Хвалынска. Могли быть и другие причины. Существуют записки Ганчара уставом, собственноручно, писанные, о коих упоминает А. Кудрявцев ¹⁴.

1.JPG (49264 Byte)

II.

15 января 1883 г.

Да, я был в Добрудже, случилось очутиться и среди душегубцев ..на Дунавце... но сердце мое и слово мое озарили преступно-угрюмые лица человеческим выражением. Дальше я направился к старообрядцам. Все русские села, все святая Русь: прочные избы, настойчивый труд, бодрый вид, кумачевые рубахи с косым воротом, сердечная мощная русская речь... Горе пастырям, разгоняющим стадо Мое — звучал в моих ушах железный стих Иеремии... Напрасно, совершенно напрасно тормозили встарь вопрос о правах старообрядцев: опасаться соблазна для православных — это не мыслимо. Я живу среди старообрядцев, здесь же и православные малороссы — и ничего, никакого соблазна нет. Православная истина не должна иметь связи с мифическим чучелом раскола.

На портрет Осипа Гончарова или Ганчара должен быть 1858 год.

Длинная белая кубанская рубаха обшита у ворота и пазухи красною каймою, но древнему обычаю кубанцев, — а на портрет эта обшивка, эта каемка кажется галстухом, которого все старообрядцы избегают, как табаку (галстух — это веревка удавленного, по их преданиям. Об этом есть в соч. профессора Нильского). [192]

III.

1-го февраля 1883 г.

Как в Добрудже, так и на левом берегу Дуная, в домах старообрядцев нередко можно видеть портреты И. С. Гончарова: и масляные, и фотографические, притом всегда с медалями на груди. У меня под руками, как собственность, переданная мною в полное распоряжение достоуважаемой редакции «Русской Старины», были два портрета этого человека. Оба портрета фотографические и почти тождественны во всех отношения», с тою лишь разностью, что на одном, внизу, славянскими литерами стоять подпись: «Иосиф Семенович Ганчар», а на другом, тоже славянскими литерами, подписано: «Иосиф Семенович господин Ганчаров».

Какая же подпись более верная? т. е. как следует писать фамилию атамана некрасовцев: Ганчар или Гончаров?

На это, конечно, могли бы дать точный ответ только подлинные уставные рукописи и письма этого человека. За неимением пока этих документальных данных, сообщаю читателю «семейное предание». Дед Осипа Гончарова происходил из г. Литина (ныне уездного в Подольской губернии) и по занятию был горшечник, гончар. «Яким Ганчар был хохол». Старообрядцы употребляют слово хохол в двух близких значениях: хохлом называют малоросса, хохлом же называют всякого русского, принадлежащего в Греко-Российской церкви. В каком смысле дед атамана Якима назван хохлом — не знаю. Известно дальше, что Яким Ганчар язь г. Литина перешел в Галицкое село Лукавицу. Сыновья и внуки Якима Ганчара, по переселении из Галиции в Добруджу, хотя и не занимаясь гончарным производством, но, как потомки гончара, прозывались Гончаровыми, но более краткое наименование Ганчар было ближе и любезнее сердцу атамана некрасовцев, Осипа Семеновича Ганчара.

В заключение должно заметить, что его портрет уже появлялся в мартовской книг сборника «Древняя и Новая Россия» изд. 1881 г., последней из вышедших в свет книг этого издания, но никаких сведений о жизни Ганчара там не помещено и на портрете «Древней и Новой России» атаман изображен вполне дряхлым старцем.

Сообщ. Егор Петр. Бахталовский,
кандидат духовной академии,
народный учитель.

Посад Вилков

Комментарии

1. Рукопись о жизни О. С. Ганчара сообщена мне 18-го августа 1882 г. жителем города Тульчи Михаилом Ивановичем Федоровым, который получил ее в наследство от своего покойного тестя, Алексея Васильева Никитина, автора рукописи. Составленарукопись «в 1865 году, октября месяца». Формат рукописи — тетрадь в четверть листа; всех страниц в тетради 33. На лицевой стороне заглавного листа рукопись озаглавлена: «Жизнь Гончарова», а на обратной сторон того же листа стоит заглавие: «Жизнеописание Осипа Семеныча Гончарова». Написана рукопись четко, но довольно безграмотно. — Е. Б.

2. Осип Ганчар умер в 1879 году, в Хвалынском старообрядческом монастыре. Саратовской губернии. Интересно знать: куда девались его «стихи, мемуары, поучения и богословские трактаты?» Я в Добрудже не розыскал.

3. Бабадагская область, округ, или уезд в Добрудже, от г. Бабадага известного к просторечии под именем Бабы.

4. В Турции названия многих сел в конечной части своего состава имеют словцо: киой, что значит: село. Т. о. и Сарыкиоев можно несколько найти на любой подробной карте. Сарыкиой, где родился Гончаров, находится в Добрудже, на северо-западном берегу озера Розельма (в просторечии — залив Разина), населен исключительно старообрядцами. — Е. Б.

5. Постолы — лапти из свиной кожи. — Е. Б.

6. Турецкие монеты: лев = 8 1/2 к., 12 левов = 1 р. Пара = 1/4 (?)0 лева. — Е. Б.

7. У меня есть копия указа 25-го июля 1811 года, в коем главнокомандующий армии генерал-от-инфантерии Голенищев-Кутузов, именем императора Александра Павловича, чрез генерал-маиора Тучкова, объявляет всем некрасовцам, кои пожелали и пожелают переселиться в Россию, вечное прощение его величества. 5-й пункт указа дает переселенцам право воздвигнуть в приличных местах старообрядческие церкви и обещает беспрепятственное отправление веры христианской по правилам старообрядческим. Эти первые переселенцы образовали у г. Измаила Старую Некрасовку. В 1828 г. Осип Михайлович Гладкий вывел из Турции (часть) запорожцев. В 1829 г. переселились к Измаилу новые некрасовцы, образовалась «Новая Некрасовка». Указом 21-го июля 1831 г. государь Николай Павлович дозволил некрасовцам, вышедшим из Бабадагской области, вместо принесенной ими из-за Дуная деревянной церкви, построить в Измаиле каменную во имя св. Николая и иметь при ней 2 священников и одного дьякона. Весьма интересная биография Осипа Гладкого, составленная его сыном, напечатана в «Русской Старине» над. 1831 г. том XXX, февраль, стр. 381-392. — Е. Б.

8. «Еще в 1829 г. Гончаров с женою переселился в Измаил, но Анна Кирильева стосковалась по Турция — н переселились они назад тайком на лодке». Очерк А. Кудрявцева. — Е. Б.

9. «Чайковский и его друг Сидор Равский отправились в Добруджу: они лелеяли мысль образовать казачество и чрез султана осуществить идею панславизма. Приехали в Сарыкиой к Гончарову, говорили о казачестве, сгубленном Россиею. На прощанье Чайковский подарил Гончарову на память шейную булавку с серебряным одноглавым орлом. Из-за этой булавки бедный Гончаров чуть не погиб; некрасовцы возмутились; «ты, антихрист, в заговор вошел, под польских панов подписался, мир продал!» Шумели, ревели, коментировали отрывочные фразы уехавших гостей и заключили, что Гончаров взял булавку в знак своего обязательства за весь мир идти помогать полякам, когда они забунтуют; донесли властям — и Гончаров очутился в Рущуцкой тюрьме, где просидел несколько месяцев». Очерк А. Кудрявцева. — Е. Б.

10. «Гончаров вместе с Чайковским содействовал Павлу и Алимпию отыскать Амвросия; привезли митрополита в Сарикиой (1846 г.), оттуда в Тульчу, затем в Белую Криницу. Сарикиойские старики возмутились: «слханое ли дело принимать священство от новаго Рима?! от гречины нечестивой да еще обливанца?! Греческую веру Гончар антихрист принял, под патриарха подписался», собирали круг и грозили смертью Гончарову, поехали в Рущук и заявили властям, что Гончаров продал их грекам: «если греки и болгары забунтуют, то и нам нужно с ними воевать против Турции, ибо приняли одну веру». Паша посадил Гончарова в тюрьму, но Чайковский выручил его. Старообрядцы раздвоились: половина Серикиоя и Славы не признали Амвросия, объявились раздорниками, а Гончаров переселился в с. Журиловку, где нет раздорников». Очерк А. Кудрявцева.

Добавим к этому, что розысканный и поставленный митрополитом Амвросий был человек очень-очень недальний. Когда одно высоко-стоявшее в Царьграде лицо спрашивало Гончарова, зачем тот выбрал митрополита сущего дурака к не подыскал между сербами или болгарами человека более толкового, Гончаров простодушно отвечал: «да от того, что Амвросий запросил дешевле всех; он взял с нас всего 500 франков, да мы уплатили за него мелкие должишки». — Е. Б.

11. Ко времени Крымской войны относится интересный эпизод из истории Белокриницкой иерархии, пропущенный почему-то автором рукописи о жизни О. С. Гончарова. «Пред Крымскою войною в Турции было 2 старообрядческих епископа: Аркадий и Алимпий. Гончаров упросил посвятить для Славского скита особого еп. Аркадия и во время войны бежал с Аркадием Славским в Царьград. Командир войск, расположенных в Добрудже, генерал Ушаков, вследствие жалобы жителей крепости Исакчи на Липован за возбуждение турок против христиан, арестовал епископов Аркадия, Алимпия и свящ. Феодора, которые немедленно отправлены были на заточение в Суздальский Спасо-ефимьевский монастырь. В 1857 году Порта, вследствие просьб некрасовцев с Аркадием и Гончаровым во главе, ходатайствовала пред русским правительством об освобождении заключенных из Суздальского монастыря, каковое ходатайство не было удовлетворено вследствие отзыва министерства внутренних дел, что заточенные раскольники суть беглые русские подданные. Потом Гончаров возбудил переписку по тому же делу чрез франц. выцеконсула в Тульче графа Де Лувьера, который писал в Париж к министру иностранных дел Тувенелю, но ничего не добился, хотя Гончаров и ездил в Париж». Очерк А. Кудрявцева. Известно далее, что Алимпий умер в заточении, Аркадий освобожден по высочайшей милости в 1881 году, а поп Федор освобожден лет десять тому назад, живет в с. Славе, занимается иконописанием, выглядывает маньяком. Я видал его в август 1882 года. — Е. Б.

12. Считаю не лишним привести здесь отрывок из письма Аркадия Славского от 12 февраля 1865 г.: «Кельсиев, как слышно, сочиняет какую то книжку для единомысленников русских и хвалится, что обещано ему большое награждение, с намерением передать ее в Россию и чрез посредство типографическое пустить ее в свет. Хвалится своим друзьям, что старообрядцев хотят очернить — за адресы и прочие сочинения, в которых мимоходом старообрядцы лондонскую их лжу описали черными красками. Тульчанский паша или каймакам прислал Кельсиеву один воз дубовых дров, из человеколюбия, узнав, что его жена родила ему детище, а горница холодная, а о пище и одежде взирает на птицы небесные. Он хвалится, что скоро будет у Тульчанского паши каким-то советником о делах гражданских». Копия письма, довольно обширного и интересного, снятая с подлинника в том же 1865 году, находится у меня. — Е. Б.

13. «Выходцы с Дона с атаманом Игнатом Некрасовым первоначально поселились на Кубани, во владении крымских ханов, около Анапы. Когда же Гудович взял Анапу, то кубанцы, или некрасовцы переселились в Турцию, давшую им для поселения, между прочим, Добруджу. Говорят, что некрасовцы дали клятву султану в вечной вражде и ненависти к России. Они управлялись казацким кругом, имея во главе атамана, и занимались рыболовством. После 1812 года в Добруджу притекали новые выходцы из России: одни во избежание притеснений за религиозные убеждения, другие — во избежание кары за содеянные уголовные преступления. Пришельцы из России тоже назывались казаками, но чужды уже были казацкого духа. Слобожане из Черниговских слобод не носили в себе вражды к политическому строю России... В начале 1850-х годов Гончаров считался казак-баши. В войну 1853 г. Чайковский сформировал казацкие полки из некрасовцев и малороссов. Гончаров, Марковенков, Нос и Шморгун были деятельными его помощниками; но регулярная служба особенно не нравилась раздорникам, обременяла их, отрывая от мирных занятий; обращение с казаками было презрительно суровое, религиозные обряды их осмеивались польскими офицерами, двуперстие, посты, осенение крестным знамением пред питьем и пищею — все служило предметом насмешек. Такие порядки обременяли и тело и душу некрасовцев». Очерк А. Кудрявцева. 17 октября 1864 года, вследствие прошений, поданных депутатами от казаков Тульчанского Санджака, последовал султанский фирман об отмене казацкого положения в Добрудже; некрасовцы освобождены от казацкой бесплатной службы и, наравне с прочими подданными султана, обязались ежегодно вносить в казну денежную рекрутскую повинность. — Е. Б.

14. Записки эти нам обещаны лицом, им владеющим. — Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Осип Семенович Ганчар - атаман Некрасовцев. 1796-1879 гг. // Русская старина, № 4. 1883