КНЯЗЬ ПАВЕЛ ДМИТРИЕВИЧ ЦИЦИАНОВ.

I. 1

Имя князя Цицианова, продолжателя действий князя Зубова по завоеванию Кавказа и покорению Закавказья, должно гореть яркою звездою в наших военных летописях. Екатерина II обратила на него внимание, еще в 1793 году, когда он был командиром С.-Петербургского гренадерского полка и назвала его «своим генералом», а решительными своими действиями противу польских конфедератов в 1794 году он до такой степени понравился Суворову, что тот, в одном из своих дневных приказов, предписывал войскам: «сражаться решительно, как храбрый генерал Цицианов».

В 1797 году Цицианов, на короткое время, был в Баку, как бы знакомясь с местами своих будущих действий, а в 1802 г., после генерала Кнорринга, он назначен начальником войск на Кавказе и главнокомандующим в Грузии.

Громадные приготовления к войне с Наполеоном, Аустерлицкий погром и начало борьбы с Франциею, отвратили внимание России от подвигов Цицианова, а между тем, с 1802 по 1806 год, князь Павел Дмитриевич, имея под начальством не более 10.000 войска при 30 орудиях, успел прочно утвердиться в горах и на западном каспийском прибрежье. Взял приступом, 4-го января 1804 года, Ганжу: разбил и отбросил за Аракс 70,000 персидскую [141] армию; подчинил власти русского монарха Закавказье и был изменнически убит перед покоренною им Баку 8-го февраля 1806 года, на 52 году своей славной жизни.

Имя Цицианова памятно на Кавказе; какое-то несокрушимое мужество видно во всех действиях этого железного человека, у которого сила духа заставляла забывать физические страдания, а чувство долга оживляло на новые подвиги для славы России. Пусть вспомнят, как шел он под Баку, в исходе ноября 1805 года. Послав к хану бакинскому объявить, «что идет взять Баку, как взял Ганжу, или умереть под ее стенами», Цицианов двинулся с 1,600 войска при десяти орудиях. У него была лихорадка, не позволявшая ему вставать с постели. Он, однако, ехал верхом перед войсками; на переходе его несколько раз снимали с лошади и клали на землю под открытым вебом, а после этого отдыха Цицианов снова был на коне и вел свое бестрепетное войско к Баку, где ожидала их или победа, или смерть.

Над ним почивало благословение Суворова, который приказывал: «сражаться решительно, как храбрый генерал Цицианов».

Прах героя (кроме головы) покоится в им же обновленном Сионском соборе в Тифлисе; князю поставлен там памятник; заслуги его бессмертны, но имя не пользуется в рядах русских войск тою известностью, которой оно вполне заслуживает.

Пора бы заняться разработкою жизнеописаний Цицианова, Барклая-де-Толли и немногих избранников, с честию послуживших земле русской.

Цицианов, кроме военных дарований, замечателен был любовию к тогдашней военной литературе и был вообще одним из просвещеннейших людей своего времени. Имея 21 год от роду (в 1775 году), он, вместе с братом своим Егором Дмитриевичем, перевел книгу «Полевой инженер»; спустя три года, находясь с Тобольским пехотным полком в Выборге, перевел Фоларда, имя которого пользовалось тогда большою известностью 2.

Мне удалось найти сборник сочинений кн. Павла Димитриевича [142] Цицианова, начатый им в феврале 1787 и продолжающийся до декабря 1790 года; сборник этот носит заглавие: «Собрание разных моих сочинений, относящихся как к наставлению офицеров вверенного мне полка, так и другие рассуждения мои по военной части, начатое 1787 года в феврале».

Оглавлению статей предпослано следующее предисловие:

«Перенимая у людей, порядок любящих, вздумал я в сию книгу вписывать все то, что мне на ум взбредет по военной части. Сколько для того, что на лоскутках растерять удобно, столько для того, чтоб чрез несколько лет, при старости своей, взглянув, видеть несправедливые свои рассуждения, иногда делаемые, которые чрез испытания потом улучшились; также находить тогда удовольствие, видя время свое, не в праздности провожденное.

«Не боюсь я критики, уверен будучи, что сию книгу, до смерти моей никто не увидит, кроме истинных и верных моих друзей, которых критика приятна, поелику на беспристрастии бывает основана».

В сборнике помещены следующие статьи:

1. Наказ, данный господам ротным командирам, при вступлении в командование полком в 1787 г.

Наказ этот имеет следующее любопытное «предворение»:

«Есть люди, которые нашли в сем наказе критиковать то, что тут весьма учтиво трактуется ротный командир и именно, что я его называл: почтенный господин ротный командир, государь мой. Я радуюсь, что иного критиковать не нашли, хотя и достойно-бы было; и тем больше сие осмеяние я не заслуживаю, что титло, то данное, имеет причины, как, например те, что во всех полках, да смело сказать можно во всей службе, чин офицерский унижен есть разными образы, и больше, по моему мнению, обхождением, которое с ними имеют начальники; а я не хотел и не думал с ними грубо обходиться, и только учтивостию можно дать им восчувствовать, что всякую подлость, предо мной сделанную, я терпеть не буду».

2. Рассуждение о Хотинской блокаде, писанное в 1788 г. под самыми хотинскими стенами.

3. Рассуждение о Гангурской экспедиции, предводимой генерал-аншефом Михаилом Федотовичем Каменским, писанное 1788 г., после той экспедиции.

4. Наставление офицеру, находящемуся у присмотра в полковом лазарете, писанное 1788 года в декабре.

5. Строевое мое примечание, данное всем господам ротным командирам, писанное 1788 года в декабре. [143]

6. План военного положения в России, с показанием неудобств нынешнего и польза от предполагаемого. Разделенное на три части; писанное в Молдавии, Оргеевского цынута, в деревне Селищах, на речке Сатвиле, 1788 года в декабре. Часть 1-я: О потере людей в государстве от образа наполнения войск рекрутами; о несбережении их, также о способах к отвращению того зла.

7. Должность капрала или унтер офицера, управляющего капральством, данная сержанту Панкратову, при получении им капральства; писано 1789 года. Апрель.

8. Беспристрастный живописец ошибок Российских генералов, последовавших в течении разных кампаний, деланных против турок в Молдавии. Разделенное на кампании; с моими примечаниями. Кампания 1789 года.

9. Правила к точному наблюдению в выполнение строевого моего примечания, данного господам ротным командирам, писанное в 1790 году.

9 3. Беседа трех российских солдат в царстве мертвых, которые служили в трех разных войнах противу турок, то есть, при генерал-фельдмаршале Минихе; при генерал-фельдмаршале Румянцове-Задуняйском и при генерал-фельдмаршале князе Потемкине-Таврическом; писанное в декабре месяце (1790 г.?), в Яссах.

————

Я выбрал, на первый раз, статьи 2, 3 и 8-ю, как наиболее обрисовывающие личность автора, его взгляд на военное дело и критическую оценку действий своих современников.

Цицианов, как видно, не любил князя Потемкина за его недоступность и высокомерие и, вследствие этого, не отдавал ему должной справедливости и несочувствовал его гуманным нововведениям в улучшении образования, управления и быта русского солдата. Это он выразил словами Сергея Двужильного, убитого на Измаильском штурме (см. разговор в царстве мертвых). Суворов также не был идеалом Цицианова и он набрасывает тень на личное мужество великого полководца (что, впрочем, согласуется с рассказом В. Л. Энгельгардта о поведении Александра Васильевича графа Суворова-Рымникского при штурме Праги).

И между тем, отзыв Цицианова о принце Кобургском, в рассказе о взятии Хотина, увеличивает еще более заслуги Суворова в кампанию 1789 г., потому что, с нашим непобедимым полководцем, и принц Кобургский являлся героем в сражении при Фокшанах и Рымнике.

Последнею победою мы вполне обязаны решительности, мужеству [144] и хладнокровию Суворова; его пособником (как говорит Цицианов) был «честнейший, благороднейший, но неопытный в военном деле» принц Кобургский; что-ж до остальных, даже русских генералов, долженствовавших действовать в этом сражении, то вот как Суворов начинает свою реляцию Потемкину о Рыбникском (впоследствии Рымникском) сражении 11 сентября 1789 г.

«Я выступил, писал Суворов, в полночь на 8-е число из Подпуцена, с батальонами двумя егерскими, четырьмя гренадерскими, четырьмя мушкетерскими и легким, сформированным из мушкетер, на шесть кореев в две линии, при них в первой — генерал-маиор и кавалер Позняков; во второй — бригадир Вестфален, на сей случай дела прикомандированный с 12 карабинерными эскадронами, при сих бригадир Бурнашов; протчий генералитет за болезнию остался назади».

Екатерина II, которой Потемкиным была представлена эта реляция, отыскала на плане сражения реку Рымну и сделала Суворова графом Рымникским, а не Рыбницким и спрашивала Потемкина: «кто были генералы, оставшиеся за болезнию назади?» Потемкин ответил на это: «К чему вам, матушка, всемилостнвейшая государыня, знать сих срамцов; они уже и без того наказаны общим презрением» 4.

Желаю, чтобы при содействии уважаемой «Русской Старины» публика наша ближе узнала Екатерининское время и убедилась, что великая монархиня, во всех случаях своей правительственной деятельности, руководилась принятым ею правилом: «хвалить вслух, а бранить потихоньку».

П. С. Лебедев.

29 июля 1874 г.


II.

Беспристрастный живописец ошибок российских генералов, последовавших в течении разных кампаний, деланных против турок в Молдавии; сочинение, разделенное на кампании; с моими примечаниями.

Предворение.

Я критики писать охоты не имею,
Хоть живописцем я себя здесь и нарек,
Да тени подбирать совсем я не умею; [145]
А по пословице «учиться надо век».
А я учение свое в том поставляю,
Что, видя действия военны, рассуждаю:
К чему, на что, какой тому предмет?

Когда на стан придешь, то первая забота,
Чтоб осмотреть вокруг ручьи, леса, болота,
И слабые места, где тот имеешь стан;
А после, мысленно, атаке делать план,
Где коннице идти, где действовать пехотой,
Иль гору укрепить, где земляной работой,
Которое крыло прикрыто-ли рекой,
Иль на горе стоит, где всход весьма крутой.
Все в мыслях сообразя, сужденьем занимаюсь,
И как вести войну, я оным научаюсь.
Вот правило мое, с тех пор, как стал служить,
И точно для того, чтоб не напрасно жить,
Класть мнения свои я вздумал на бумагу,
И всякому, при том, готов я дать присягу,
Что я хулить дела чужие не хотел,
И в мыслях я того во веки не имел.
Писавши, почему от правил удалились,
Закрою имена тех, кои преступились,
И вместо их имян поставлю знак иной
Иному звездку дам, иному крест двойной;
А знаков тех я ключ и от друзей закрою
И лиры для того во веки не настрою;
Да, сверх того, никто, оприч моих друзей,
Не будет видеть их и до смерти моей.

Блокада и взятие Хотина. 5

Описывая блокаду Хотина в 1788 году, кончившуюся тем, что турецкий гарнизон, принужденный к сдаче, был выпущен из крепости с оружием и багажем, Цицианов объясняет эту неудачу следующим образом:

«За нужное нахожу сделать картину цесарского войска, с нами под Хотином бывшего».

«Начальником был принц Сакс-де-Кобург, человек пречестнейший и преблагороднейший, но не великой тактик и с турками в войне никогда не бывавший; следовательно, ни правил их, ни высокомерия их, при самой даже крайности, не знал, что ниже [145] видно будет. Пехота столько дурна (была), что превосходит все воображение; а имянно: неопрятна, без повиновения, без малейшего почтения к начальникам, без всякого порядка. Лагерь их ничто иное, как дурная Ярмарка: весь лагерь набит женщинами, сидящими между палаток и торгующими вином и прочим. Духота и вонь оттого преужасная.

Если судить о всей пехоте по сей, то ни в каком государстве хуже ее нет. Но суждение будет несправедливо, потому что то были, говорят, третьи батальоны, которые и у них худшими почитаются.

Бабы отправляют свои торги, мной сказанные, даже и в ретраншаменте, когда цесарцы бывают там на карауле.

Гусары хороши, то есть ездоки совершенные и молодцы, но в должности не точны, то есть, на ведетах стоя, когда жена придет, то он слезет с лошади и сядет с ней обедать тут же.

Артиллерия и вся упряжь, все чины и должности, принадлежащие к войску, в отличном порядке и самые лучшие.

С сим-то войском мы держали город в блокаде и сие то войско было причиною, что турки, сделав перемирие и потом, когда им наши требования сказаны были, и они, взяв сроку на пять дней, слова не сдержали и на тот раз не сдались вот отчего: в течении тех пяти дней ведеты цесарские, стоявшие со стороны Врачи, пропустили в город двух шпионов, которые, как видно, для прибавления храбрости защитникам города, высланы были пашами нарочно, чтоб, возвратясь, сказали, что сикурс к городу идет. Что они и сделали с удачею, для того, что остановили тем сдачу города. Гусары те (на ведетах) приговорены были быть расстрелянными; но император или начальник, по великодушию, простил их. Потом, когда турки были доведены до крайности, то принц Сакс-де-Кобург, не дождавшись, чтоб они требовали капитуляцию (которую бы они, конечно, через день после того потребовали, не смотря что граф Ива (н) Пе (трович Салтыков) его уговаривал, чтоб не посылать, а дождаться от них, чтобы быть властителями тех условий, послал спросить: желают ли они сдаться? Турки же, согласясь, потребовали поверенных особ для переговоров. Итак, с нашей стороны, отправлен генерал-маиор князь Иван Иванович Прозоровский, а с цесарской генерал-маиор Левенер. Палатки были поставлены между ретраншаментов, нами и цесарскими занимаемых спереди. А вся сия церемония кончилась сказанными мною выше условиями.

.... Турки оказывали цесарцам презрение приметное и говорили [147] публично цесарским офицерам, что если бы русских не было, то они не только бы не отдали крепость, но прогнали бы их за Черновику.

Сколь ни невыгодными почитают сии условия, но город взят, так что он российским войскам стоит только семи человек жизни (которые были убиты), да раненых человека три; один из сих был ранен на ночной батарее и на моем карауле. В заплату сей малой потере, наш корпус много потерял побегами частыми и для беглецов удобными, потому что цесарцы, с нами стоящие, их принимали почти явно, не выдавая назад.

Вот вкратце бывшее под Хотином; более писать некогда, для того, что занят службою и картежною игрою.

III.

Рассуждение о Гангурской экспедиции, предводимой генерал-аншефом Михаилом Федотовичем Каменским 1788 года в декабре.

Экспедиция делалась декабря 17-го; морозы были до 20 градусов, мятелицы превеликие, снега были большие и непроходимые.

Польза сей экспедиции была та, чтоб обеспечить зимовые квартиры от набегов.

Следствием было то, что 600 человек турок положено на месте и 70 взято в полон.

Но когда после вышесказанного прибавить, что от стужи своих замерзло до 200 человек до смерти, что более 800 человек лишились пальцев, ушей или совсем ног, что все обыватели молдаване, нам преданные и нами защищаемые, обобраны до последней рубашки, что Салхуца и Гангура вызжены, и что потому те жители, с женами их и с младенцами, без кровли и без одежды оставленные, все без изъятия замерзли и телами сих невинных весною было покрыто поле, — тогда человечество вопиет отмщения в нынешний просвещенный век: ибо война не с таким варварством и тиранством, как прежде, производится, и занятие нужных и выгодных мест, движения, сообразные местоположению и ведущие к победе, предпочитаются старинному правилу, чтоб предавать все встречающееся огню и мечу.

Прозелит сего начальника мне скажет: «что он выжег деревню для того, чтобы отнять у турок убежище». Но для чего же бы не дать пособия жителям выехать в занимаемые нами селения, [148] не обирая их до нага в такую несносную стужу? Если и после сего скажет: «что он хотел наказать жителей за то, что они дают убежище нашему неприятелю», то надобно подумать, могли-ли противиться жители туркам и не пускать их в свое селение. И пахарь, каков есть молдаван, вооружен ли и умеет ли владеть оружием к недопущению войска турецкого, необузданного в своей дерзости и смелого жить в той деревне?

Да, пусть так, что все это возможное есть: чем же младенцы виноваты за их отцов, будучи преданы той-же смерти? Итак, по моему мнению, сия экспедиция, далеко будучи от доставления славы российскому оружию, может служить к вечному охуждению за варварство и потерю своих людей без нужды.

Еслиб мы не с турками воевали, то и диспозиция (наша) могла бы иметь весьма для нас несчастные следствия. В нечаянных нападениях, каковое было сделано тогда нашими войсками на Гангуру и Сахулцуру, главнейшим почитается, чтобы исполнение было точно и чтоб войска, с разных сторон к наступлению назначенные, пришли к тому месту, не только в один час, но, если возможно, в одну минуту. В таких случаях дело знающего генерала состоит в том, чтобы знать все дороги, по коим те части войска пойдут, расстояние и вернейшее знание о времени, во сколько придти кто может. А потому, наставя частных начальников, предписать им час и минуту, основанные на вышесказанном мною вернейшем познании о местоположении.

Но при сем нечаянном нападении ничего не соблюдено, да и соблюсти было невозможно, поелику и самые большие дороги занесены были снегом, так что ни малейшего следа не было; пушки и их ящики должны были быть везомы несколькими парами волов, да и то с помощию людей, к мучению сих последних.

Сообщ. 29 июля 1874 г. П. С. Лебедев.


Комментарии

1. Помещаемый здесь очерк принадлежит покойному генерал-лейтенанту, некогда известному профессору Военной Академии и редактору «Русского Инвалида» Петру Семеновичу Лебедеву. Его же перу принадлежат напечатанные в 1875-м году в «Русской Старине» очерки очевидца: «Последняя польская смута, 1863-1864 гг.». — Ред.

2. Трактат Фоларда о колоннах и глубоком строе был в большом почете у военных людей ХVIII-го столетия. Сам Фолард до такой степени был влюблен в свое произведение, что раз, открыв нечаянно библию, сказал: «Знаете-ли, Моисей был великий полководец — он открыл мою колонну». — Суворов был почитателем Фоларда и советовал читать его книгу. — П. Л.

3. Так в тексте. — OCR.

4. Генералы эти были Отто-фон Дерфельден, прославившийся в кампанию 1799 года; Федор Берхман, князь Шаховской и Николай Ланской.

5. В начале подробности, мало занимательные для не специалистов. — П. Л.

Текст воспроизведен по изданию: Князь Павел Дмитриевич Цицианов // Русская старина, № 4. 1890

© текст - Лебедев П. С. 1890
© сетевая версия - Thietmar. 2019
© OCR - Андреев-Попович И. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1890