-

ДЕЙСТВИЯ СУВОРОВА В ТУРЦИИ В 1773 ГОДУ.

(Окончание).

Приближаясь, в ночь на 9-е мая, со всем своим корпусом к урочищу Ольтеницы, Суворов, за час до рассвета, получил известие, что Турки переправились чрез Дунай в значительных силах, напали на пикеты казаков и вступили с ними в дело. В следствие сего, Суворов, остановив свой отряд в лощине, тотчас отрядил вперед эскадрон астраханского карабинерного полка, приказав ему взять влево, [436] а прочим четырем эскадронам того же полка следовать в подкрепление ему. Пехоте, перестроенной уже согласно, диспозиции, дано приказание: маиору Ребоку с резервом идти на подкрепление кавалерии к бывшему впереди, между нами и неприятелем, небольшому лесу, а двум кареям, полковника Батурина и подполковника Мауринова, быть в готовности направиться туда же, для подкрепления резерва и кавалерии. Турки, высадившись в устье Аржиша, и опрокинув находившиеся там казачьи пикеты, понеслись толпою на высоты, правее леса. Не успев еще подняться на верх, они были атакованы с фронта и с правого фланга двумя эскадронами астраханского карабинерного полка (из коих один послан Суворовым, а другой введен в дело полковником князем Мещерским), и казаками, опрокинуты и преследуемы до самого берега. Там, одни в страхе бросались на суда, другие тонули в Дунае, а оставшиеся на берегу частью изрублены, частью же взяты в плен.

Неприятель, обманутый демонстрациями графа Салтыкова пред Рущуком, и ожидая нападения Русских только с этой стороны, полагал негоештский пост слабо занятым и решился на него напасть. Случилось, что Турки вышли на наш берег в то именно время, когда Суворов готов был сам двинуться к переправе.

Силы неприятеля, высадившегося на нашу сторону, состояли из 600 конных и 300 пеших. [437] Убитыми насчитано 85 человек, не включая в это число тел, ненайденных в высокой траве; потонуло еще более; в плен же взяты: предводитель отряда, Бим-Паша, второй чиновник по туртукайском паше, два аги и шесть рядовых; по показанию пленных, в Туртукае находилось свыше четырех тысяч пехоты и конницы.

Суворов, в тот же день, писал графу Салтыкову: «На здешней стороне мы уже их побили. Тяжело! пехоты у них пополам. Мы начнем в сию ночь и, может быть, диспозицию переменим.» В записке, приложенной к рапорту, он восклицал: «Увы! пехоты мало! Карабинер чрезвычайно, да что им делать на той стороне!»

Диспозиция однако приведена была в исполнение без изменения.

Разделавшись с Турками на левой стороне реки и предположив, непременно, в следующую ночь совершить задуманную экспедицию, Суворов расчитывал успех ее столько же на внезапности появления на другой стороне Дуная, когда Турки наименее того ожидали, сколько и на темноту ночи, скрывавшую слабость его сил. Перед вечером 9-го мая, он взял с собою полковника князя Мещерского, оставляемого для начальствования на левой стороне, объехал с ним берег Дуная, указал ему место, где должен стоять во время экспедиции астраханский карабинерный полк, сам поставил 4 пушки, взятые от астраханского [438] пехотного полка выше амбаркационного пункта, и дал наставление Мещерскому, как действовать в случае нападения неприятельских судов на наши суда. Главное назначение Мещерского состояло в прикрытии наших судов и недопущении Турок на-левую сторону реки. Маиор Ребок получил приказание следовать с резервом от леса, где пехота находилась во весь тот день, по берегу реки Аржишэ, на одной высоте с лодками, спущенными от Ольтениц в устье этой реки и оставаться там до сумерек, а когда начнет темнеть, вывести флотилию из Аржиша в Дунай, спустить ее вниз, а самому идти берегом Дуная к месту амбаркации. Остальная пехота направлена к реке двумя колоннами. Воловым подводам, в которых миновалась надобность (вероятно потому, что Турки при утреннем отступлении увлекли к противному берегу и то судно, которое наблюдало устье Аржиша), приказано, когда начнет смеркаться, и неприятель не может ясно различать предметы, следовать в голове пехотных колонн, дабы поднимаемою ими пылью ввести в заблуждение Турок, на счет малочисленности артиллерии и отряда.

Соображая приложенный при сем план с некоторыми данными, встречающимися в реляции и в переписке Суворова с графом Салтыковым, видно, что город Туртукай имел в окружности до четырех верст и находился на нагорном [439] берегу Дуная. В числе значительных зданий, упоминаемых Суворовым, показаны: мечеть, большой дом паши, палаточный, провиантский и пороховой магазины, и ряды. Местность города, склоняясь к реке, разрезана глубоким оврагом в восточной его части. Об окрестностях города можно заключать из объяснения значения слова Туртукай на русском языке, сделанного самим Суворовым: «Туртукай напротив; по-русски: стой тут конь! то есть на той стороне дороги худы; а на горе крепиться можно токмо хорошей дивизии. Дунай узок, Аржиш хорош!» ¹ Неприятель имел в Туртукае три лагеря: с южной стороны лагерь паши, с западной — большой, а с восточной — меньший их лагерь. Лагери эти оборонялись четырьмя батареями, окопанными брустверами и вооруженными четырнадцатью орудиями; из них три батареи: № 16, 18 и 19-й обращены были к Дунаю, а четвертая № 17-й защищала доступ к юговосточному углу меньшего их лагеря. Батарея № 18-й обороняла суда, стоявшие в Дунае, против того места. Ниже города, по низменной части [440] правого берега, Турки имели два пикета (№ 14-й и 13-й). Нагорный берег Дуная крут, пересечен рытвинами и промоинами, и покрыт кустарником и лесом. Избранное Суворовым место для амбаркации отряда находилось ниже Туртукая, где ширина Дуная около 300 сажен.

По сборе на берегу войск, приступлено к амбаркации. Суда были разделены на три отделения; пехота, сохраняя боевой расчет двух рот, поместилась на двух отделениях, которые в след за тем отчалили от берега. Карабинеры и казаки, назначенные в экспедицию, должны были переправиться на третьем отделении судов, во втором транспорте, после пехоты. Неприятель, между тем, следя за действиями отряда, тотчас открыл канонаду с батареи № 16-й и ружейный огонь с пикетов (№ 14 и № 13-й); но этот огонь, произведенный в темноте ночи, был мало действителен, и флотилия, без вреда и замешательства, хотя и снесенная быстротою течения воды вниз на версту, причалила к неприятельской стороне (№ 12-й). Пехота ступила на берег, быстро построилась в две колонны с резервом, и, не теряя времени, двинулась вверх на берегу реки; войска наши, имея в голове стрелков, опрокинули пикеты и отбили орудие, поставленное Турками у подошвы нагорного берега, ниже батарей № 16-й; Суворов, указав первой колонне Батурина батарею № 16-й, направил [441] вторую колонну Мауринова чрез лагерь, левее первой, на батарею № 17 й. Полковник Батурин, при колонне которого находился сам Суворов, ударя на батарею в штыки, был встречен сильным пушечным и ружейным огнем; выдержав и тот и другой, колонна его бросилась на крутизну пред батареей, взлетела на высокий бруствор, которым обнесена была батарея, овладела ею и повернула в лагерь, очищая путь штыками и гоня бежавшего перед нею неприятеля. В то же время, вторая колонна Мауринова, пройдя на штыках чрез лагерь, и преодолев такие же затруднения, какие испытала первая колонна, стала на батареи № 17-й. Батарея № 18-й была отнята у неприятеля гренадерскою ротою, отряженною от колонны Батурина в самый тот момент, когда он, завладевши батареею № 16 й, двинулся в лагерь.

Резерв маиора Ребока, до сих пор, следовал за первою колонною. Когда же батареи № 16-й, 17-й и 18-й были заняты, и колонна Батурина очистила меньший турецкий лагерь, а колонна Мауринова лагерь паши, тогда Суворов, обратя вторую колонну в резерв, приказал Ребоку, с прежним резервом, идти на большой лагерь, расположенный за Туртукаем к стороне Рущука, занять его, и овладеть батареею № 19-й, а Батурина двинул в город, для очищения его от неприятеля. Все эти распоряжения исполнены войсками [442] быстро, с примерным мужеством и отвагою. Турки, объятые страхом, бросались куда попало, часть их побежала к Шумле; а другая, небольшая, расположилась в шалашах, в 20-ти верстах от Туртукая, к стороне Рущука.

Полковник Мещерский, командовавший карабинерами и казаками, оставленными на левой стороне Дуная, сначала действововал из орудий против неприятельских батарей, а потом, когда пехота овладела городом и лагерями, он, на оставленное третье отделение судов, посадил 150 охотников из своих карабинер, под командою маиора Гранкина, и 60 казаков есаула Сенюшкина, приказав вести лошадей вплавь, и переправил их к тому месту на противоположной стороне, где неприятель имел пикет (№ 22-й), Маиор Гранкин, поднявшись на гору, выехал в тыл к городу, был встречен огнем, вытесненной из лагерей турецкой конницей и атакою из лощины; выдержав напор неприятеля, и быв во время поддержан казаками Сенюшкина, Он, в свою очередь, стремительно атаковал Турок и заставил их разбежаться.

Вскоре за вторым транспортом отправлен был третий со спешенными казаками маиора Кашперова. Они разбили прикрытие турецких судов и овладели ими.

Атака туртукайских лагерей и города, начатая в первом часу по полуночи, по быстроте, с [443] которою действовали все части отряда, не могла быть продолжительна. В начале четвертого часа, все было кончено. Еще до рассвета 10-го мая; Суворов послал донесение графу Салтыкову о взятии Туртукая. Донесение это, писанное карандашем на лоскутке бумажки, состояло в следующем: «ваше сиятельство мы победили! Слава Богу, слава Вам! А. Суворов.» Затем отряд его построился за городом в одну линию фронтом в поле, имея пехоту на правом, а карабинер на левом фланге. Казаки были посланы в разъезды.

После неприятеля очередь дошла, и до города. Желая отнять у Турок всякую возможность утверждаться и в последствии на этом пункте, Суворов оставил на некоторое время свой отряд в занятой позиции, а в город, между тем, командировал две роты. Им приказано городские имущества Турок собрать, Булгар и других христиан, жителей Туртукая, отправить на нашу сторону, а город зажечь. В следствие сего, все найденное в городе отдано войскам, пороховой магазин подорван, прочие здания сожжены и разорены до основания. 187 семейств, в числе 683 душ обоего пола, отправлены на левую сторону Дуная, а в след за ними, часу в шестом утра, когда уже совсем рассвело, переправился отряд на судах туртукайской флотилии.

Трофеями туртукайского боя были: 6 знамен, 16 пушек, из коих две, по тяжести и [444] негодности, брошены в Дунай, а 14, меньшего калибра, взяты с собою, и флотилия, состоявшая из 51-го судна.

Потеря неприятеля убитыми 1,500 человек; пленных не было. Урон с нашей стороны незначителен: в деле 9-го мая убито 2, ранено 7 чел., и при взятии Туртукая убито 24, ранено 35 человек. В туртукайском бою 710 Русских разбили четыре тысячи Турок.

Суворов, разделяя труды и опасности боя, взлезая с первою колонною на крутизны и батарею, не выходил из огня и был очевидцем мужества своих войск. А потому в подробной реляции графу Салтыкову от 13-го мая, свидетельствуя о храбрейших из своих сотрудников, он прибавляет: «Могу уверить ваше сиятельство, чтохрабрость всех чинов вверенного мне отряда, от штаб-офицеров и до солдат, была крайне страшна неприятелю; хотя он и сам на батареях держался долго, но против быстроты нашего нападения устоять не мог. Солдаты, рассвирепев, без помилования кололи, и в живых, кроме спасшихся бегством, ни один не остался; и что похвально было видеть — ни один солдат в сражении до вещей не прикасался, а стремился только поражать неприятеля. Офицеры были впереди и первыми входили на батареи. Все исполняли свое дело с приличною верным сынам отечества ревностию; будучи не в большом числе, все [445] показали усердие Ее Императорскому Величеству, более которого желать не можно».

Пользуясь оригинальными документами, я представил здесь все сцены первого туртукайского поиска, не позволив себе нималейшего отступления от фактов. Теперь, будет кстати приостановиться в дальнейшем изложении военных действий и обратить внимание на два обстоятельства: во первых, какое значение иметь может туртукайской поиск в нашей военной истории, и во вторых, в какой степени должны заслуживать вероятия дошедшие к нам от биографов князя Италийского разноречия на счет этого эпизода военной жизни Суворова?

Относительно кампании 1773 года, туртукайское дело не было без значения; война, в сем году, продолжалась русским правительством с целью принудить Турок подписать мир. Это требовало действий решительных, и чтобы каждое дело сопровождалось выгодными для нас следствиями, будут ли они материальные или моральные. Поиск Суворова именно принадлежит к разряду последних. Легко судить о впечатлении, которое туртукайской бой должен был произвесть на неприятеля. Сам граф Румянцев доволен был Суворовым, и свидетельством тому служить может письмо его Алексею Михайловичу Обрезкову, 17-го мая, в котором он говорит: «уведомляю вас о поиске, удачно произведенном на Туртукай, о чем [446] я получил известие, выезжая в Фокшаны. Генерал Суворов, скинув сей пост с толиким вредом неприятелю, рассыпал остатки его здесь бывших войск, спасшихся бегством, к рассеянию другим страха. Я желаю, чтоб сии происшествия открыли глаза нашему неприятелю познать оные плодами своих убеждений, которыми уловили его завистники, и дабы он тем скорее обратился к пути истинному и спасительному».

В военно-историческом отношении диспозиция на 10-е мая 1773 года замечательна как документ, указывающий на тождественность тактики Суворова с тактикою, порожденною французскою революциею. Выражение в диспозиции: резерв действует по обычаю показывает, что употребление резерва в то время, не только не было новостью, но напротив так обыкновенно, что Суворов не находил даже надобным входить в объяснение способа действий резерва, а довольствовался сказать просто: по обычаю. Составляя резерв из двух рот, Суворов назначил туда третью часть своей пехоты, так что в определении силы резерва у него соблюдена та именно пропорция, которая ныне признается одним из основных правил тактики. Правило это мы извлекли из опыта войн XIX столетия; Суворов же его составил для себя гораздо ранее. Употребление стрелков в туртукайском деле столь похоже на наше нынешнее, что, всякой, кто не будет предварен о времени [447] действия, для которого диспозиция составлена, готов принять ее за современную с нашим уставом, ибо расчет стрелков и указание им места во время движения совершенно соответствуют строю нашей колонны к атаке, прикрытой цепью застрельщиков, и скорее переносят мысль к новейшим войнам, нежели к эпохе Румянцова. Наконец третья, отличительная черта боя нашей эпохи — действие колоннами, также встречается у Суворова, как и прочие два нововведения новейшей тактики. Правда, в диспозиции нет речи о колонне, но, за то, в той же записке от 9-го мая, где Суворов излагал графу Салтыкову свои соображения для поиска на Туртукай, он говорит: «пехота будет действовать в двух кареях с резервом и натурально инде колонною». Очевидно, что слово натурально имеет здесь тот же самый смысл, как бы было сказано: что пехота будет действовать по обыкновению, соображаясь с обстоятельствами боя, то кареями, то колоннами.

Не будет ли справедливо сказать, заключая краткие эти замечания на туртукайскую диспозицию, что Суворов, по его понятию о тактике, шел впереди своего века, и силою своего гения, и глубокими познаниями и военном деле, достигнув тех же результатов, на которые одна только случайность навела, 20 лет спустя, Французов.

Обратимся ко второму вопросу. Биографы князя [448] италийского, вставляя в свои сочинения всем известное двоестишие:

Слава Богу, слава Вам,
Туртукай взят и я там,

утверждают, что таково было донесение генерал-маиора Суворова графу Румянцеву о туртукайском деле, и что Румянцев, в свою очередь, представя его Императрице, отозвался так: «вот беспримерный лаконизм беспримерного Суворова, который старается уверить, что он глуп, но Европа не верит»; и в-след за тем, отдал Суворова за то же дело под военный суд. Но ни один из биографов не указывает на источник, из которого заимствованы сведения о туртукайском донесении, об отзыве, сделанном о Суворове графом Румянцевым и о предании его военному суду.

Между тем, открытое в июле месяце нынешнего года, при разборе архива военно-походной канцелярии графа Румянцева-Задунайского, дело, относящееся к эпохе действий генерал-маиора Суворова на посте негоештском против Туртукая, с 6-го мая по 10-е июля 1773 года, дало возможность объяснить это обстоятельство на основании подлинной официальной частной переписки генерал-маиора Суворова, с командующим второю дивизиею в Валахии, графом Салтыковым. [449]

Свидетельство найденных документов и порядок командирования генерал-маиора Суворова в Негоешты показывают; что он, будучи в полной подчиненности у графа Салтыкова, не имел никаких прямых сношений с главнокомандующим до 4-го июня. Во все время пребывания в Негоештах до 4-го июня, сношения генерал-маиора Суворова ограничиваются перепискою с генерал-аншефом графом Салтыковым, как с своим начальником, и с генерал-поручиком Потемкиным, как с соседом по постам, о взаимном содействии, получении и передаче известий о неприятеле.

По одержании победы в Туртукае, Суворов послал, часу в четвертом утра, графу Салтыкову, краткое известие с места побоища, писанное, как уже сказано, карандашем на небольшом лоскутке бумаги. Форма и краткость его не представляют нам ничего — ни оригинального, ни забавного. Первый лоскут бумаги, найденный за обшлагом рукава или в кармане, послужил к тому, чтобы уведомить начальника, бывшего, вероятно, в довольно тревожном состоянии, и, может быть, ожидавшего с каждою минутою печального известия о гибели отряда. В таком случае, без сомнения, вся вина пала бы на графа Салтыкова, нехотевшего увеличить сил Суворова, но между тем, настоятельно ему предписавшего произвести поиск на Туртукай, еще 7-го мая, Суворов, посылая, [450] лоскуток бумаги Салтыкову, более занят был мыслию о успокоении начальника, нежели соблюдением приличий и формы, к которым, нет сомнения, подчиненность его обязывала во всякое время, но только не тогда. Не составлять же ему официального рапорта, среди поля, при едва брезжущем свете, и когда он имел другие, более важнейшие заботы! И так, что в свое время было сделано просто, по естественному ходу дела на войне, то в последствии, с течением времени, предание облекло в поэтическую форму.

Проследим переписку Суворова, относящуюся до дела 10-го мая. В шестом часу утра, того же дня, Суворов занял лагерь на левой стороне Дуная, послал знамена и первый краткий рапорт Салтыкову с капитаном Братцовым. Не описывая дела, он только рекомендовал графу этого офицера, как храброго человека и очевидца боя, бывшего в состоянии дать полное объяснение всей экспедиции. 11-го мая, Суворов, отнеся лагерь на 10 верст от Туртукая, послал графу Салтыкову другой краткий рапорт, в котором исчислял приобретенные им трофеи. Наконец 13-го мая, он представил подробную реляцию о действиях 9-го и 10-го мая, с приложением рапортов, поданных ему частными начальниками. Реляция эта, 14-го мая, в оригинале отослана от графа Салтыкова графу Румянцеву в Яссы, а при деле сохранены копии с оной и план, сделанный [451] карандашем. Последний, вероятно, потому остался у графа Салтыкова, что был представлен Суворовым гораздо позже.

Наведенные за тем справки в биографиях Суворова и историях его военных походов, изданных в свет в разное время, показали, что в некоторых сочинениях, имеющих значение в военной литературе, не упоминается ни о туртукайском донесении, ни об отзыве главнокомандующего Императрице, ни о предании Суворова суду: таковы биографии Антинга ², Дюбокажа ³, Лаверна и «Картина войн России с Турциею» генерал-маиора Бутурлина. Равно также ничего не сказано о том в 47-м № прибавлений к с.-петербургским ведомостям 1773 года, где со всею точностию напечатана подробная реляция 13-го мая, и оговорено, что известие это взято из донесения графа Салтыкова главнокомандующему.

В сочинениях, составляющих сборник анекдотов и предания о Суворове, каковы напр. сочинения Фукса, Бунакова, письма изданные С. Глинкою, истории Полевого и Булгарина, и проч. приводятся: упомянутая реляция, отзыв Румянцева; и расказ [452] о предании Суворова суду, но без указания источников, откуда авторы заимствовали свои сведения.

Сведя таким образом вместе все, что известно истинного и ложного о первом поиске Суворова на Туртукай, и остановив внимание на донесении в том виде, в каком передают его биографы Суворова: «Слава Богу, слава вам, Туртукай взят и я там» должно признать, что три последние слова второго стиха, приданные ему для рифмы с первым, ни в каком случае не могли быть сказаны Суворовым; иначе донесение его было бы в противоречии с делом, потому что, переправясь с отрядом в тот же день 10-го мая на левую сторону, Суворов оставался в Туртукае всего не более пяти часов, то есть столько времени, сколько ему нужно было чтоб разбить неприятеля и сжечь город. Мнение, что Суворов словами «и я там» выражал не ту мысль, что он остается в Туртукае, а только тот момент, когда писал записку, едва ли придаст ясность означенному противоречию. Граф Салтыков, приказавши Суворову сделать экспедицию на Туртукай, знал, что он, исполняя его приказание, не мог миновать своего предмета действий; при том, говоря, что Туртукай взят, Суворов, в этой одной фразе, высказывал начальнику все, чтоб уразуметь, кого он победил и где находился во время боя и после оного. Некоторые писатели, более сведущие в [453] военной истории, желая, вероятно, согласить смысл второго стиха с самым фактом, позволили себе объяснить, что Суворов вместе с Туртукаем разорил еще турецкое селение, называвшееся Ятам. Такое объяснение есть вымысел, без всякого основания, и не может быть допущено при знании всех обстоятельств первого туртукайского поиска и окрестностей страны, потому что ближайшими селениями к Туртукаю были: по рущукской дороге Туркесмель в 12-ти верстах, и Коса в 24-х верстах по силистрийской; с южной стороны к городу подходил лес.

Фукс, предлагая в своем сборнике анекдотов туртукайское донесение и отзыв о Суворове графа Румянцева Императрице, едва ли не был первый, давший известность и тому и другому. По званию секретаря князя италийского, он мог, расчитывая на свой авторитет и не доискиваясь до истины, передать слышанное им от изустных расказчиков. Прочие писатели, поверив Фуксу на слово, повторили расказ, не заметив несообразности в смысле второго стиха с самим фактом.

Между тем, настоящее краткое донесение генерал-маиора Суворова о туртукайском деле, оставаясь до сих пор неизвестным, состояло в словах: «ваше сиятельство, мы победили! Слава Богу, слава вам!» и было послано от Суворова не [454] графу Румянцеву, с которым в то время он не имел никаких сношений, а графу Салтыкову, у которого Суворов был под командою. Граф Салтыков мог, с своей стороны, уведомить о нем графа Румянцева, но не посылал ему оригинального донесения. Самое открытие дела о двух поисках Суворова на Туртукай в 1773 году, в военно-походном архиве графа Румянцева задунайского, нисколько не может послужить опорою для тех, которые бы вздумали утверждать, что означенное донесение не могло оставаться неизвестным Румянцеву, когда все дело находилось у него в архиве. В сем случае, полагаем не излишним заметить, что в помянутом архиве, кроме этого дела, находятся и прочие дела, по управлению и военным действиям второй дивизии в Валахии с 1770-го по 1773-й год. Как и почему именно дела преимущественно одной второй дивизии попали в архив графа Румянцева, едва ли кто может объяснить в-настоящее время.

Что касается до отзыва, будто бы сделанного о Суворове графом Румянцевым, по случаю представления Императрице туртукайского донесения, то похвала Суворову, влагаемая Фуксом в уста графа Румянцева, есть явный анахронизм. Для генерал-маиора Суворова тогда только-что открывался путь к отличиям и известности; Императрица одна лишь угадывала в нем великого полководца; в Европе и в России имя его еще не гремело [455] победами и даже было ново в рядах армии. Суворов в Польше мог оставить воспоминания о себе, как о славном партизане, как о биче Конфедератов; но для европейской известности ему нужно было прожить еще десятки лет и совершить блистательные кампании в Турции, Польше, Италии и Швейцарии. Впрочем есть один рапорт от графа Румянцева военной коллегии, 14-го апреля 1774 года, в котором он, по случаю назначения Суворова в корпус войск А. И. Бибикова, собиравшийся в Казани, просил оставить Суворова в его армии. К сему Румянцев не был вовсе побуждаем мыслию, что назначение Суворова придаст много гласности мерам, предпринимаемым правительством против Пугачева, а полагал, что отозвание Суворова из Гирсова будет замечено в Силистрии и ободрить неприятеля в нападениях на этот пункт. При том, это представление последовало год спустя после пребывания Суворова в армии Румянцева, и после дел, при Туртукае и Гирсове.

Наконец последний вопрос: был ли Суворов предан военному суду за туртукайский поиск, не заслуживает даже, что бы на нем останавливать внимание. Подвиг 10-го мая, в связи с общими операциями в Валахии войск второй дивизии, сам за себя говорит; Румянцев не имел никаких причин к неудовольствию на Суворова, примерным образом исполнившего волю своего [456] начальника, и едва ли, при том, настоит надобность доказывать неосновательность его биографов. Если даже и допустим, вопреки фактов и хода дел, на театре войны, что Румянцев не находил надобности в произведении поиска на Туртукай 10-го мая, то, неудовольствие, его должно было излиться на графа Салтыкова; Суворов же, как исполнитель приказания, своего начальника, был в сем деле посторонним для главнокомандующего.

Письмо Румянцева Обрезкову от 17-го мая может служить лучшим доказательством неосновательности этого расказа.

Но из этого вопроса раждается новый: с чего могло придти на мысль некоторым писателям возводить подобную клевету на Румянцева? Сколько можно догадываться, поводом к тому было действительное негодование главнокомандующего на Суворова, за несогласие, происшедшее между ним и Каменским в мае месяце 1774 года, при движении командуемых ими дивизий к Базарджику. Биографы, вероятно, смешали факты и чрез то впали сами и ввели общественное мнение в ошибку.

Оставим на время Суворова в Негоештах, и бросим взгляд на действия второй дивизии и главных сил, в промежуток времени между первою второю экспедициями Суворова на Туртукай. Около того времени, когда Суворов истребил Туртукай, во второй дивизии сделан, как выше сказано, ряд поисков; из числа их, поиск на [457] марутянский лагерь был неудачен. Начальник отряда, полковник князь Репнин, со многими офицерами и рядовыми, был взят в плен.

Главнокомандующий, похваляя дело Суворова, весьма огорчен был неудачею князя Репнина. Оставление в руках неприятеля судна с начальником ему казалось предательством со стороны подчиненных. Приказав по сему обстоятельству произвести исследование, Румянцев не упустил случая, чтобы не заметить графу Салтыкову, что никакое соображение не могло быть хуже того, которым он руководился в поиске на марутянский лагерь; ибо атаковать лагерь, составлявший авангард неприятельских войск, в Рущуке находящихся, прилично было значительным силам, а не малому отряду, который, в сем случае, явно был предан в жертву многочисленному неприятелю.

После произведенных в первой половине мая поисков, снова наступило бездействие в Валахии. Успех туртукайской экспедиции, хотя и представлял полную возможность посылать партии из устья Аржиша на противоположный берег Дуная, для отрезания сообщения водою Рущука с Силистриею, однако же граф Салтыков этим не воспользовался. Суда неприятельские по прежнему имели свободное по Дунаю плавание. Около 20-го мая, граф Румянцев, усмотря из донесений, что из Рущука вниз по Дунаю отплывало много турецких судов, полагал, что неприятель, в следствие [458] сделанных ему, может быть, открытий пленными отряда полковника князя Репнина, намерен был предпринять нападение на нашу сторону, где нибудь ниже Туртукая, и потому предписано было графу Салтыкову разузнать на каком пункте своего расположения неприятель себя ослабил и воспользоваться тем для нанесения ему вреда. Приказание это, подобно другим, исполнено не было.

В таком состоянии находились дела до 25-го мая. Генерал-маиор Вейсман, переправясь чрез Дунай 23-го числа, приближался, около этого времени, от Бабадага к Карасу.

Главнокомандующий, имея в виду озаботить неприятеля, выше Силистрии по Дунаю расположенного, с тем, чтобы, удержав его в прежнем положении, не дозволить послать войск с верхнего Дуная в подкрепление действовавшим против Вейсмана, приказал графу Салтыкову выдти из лагеря пред Рущуком и сделать демонстрацию на крепость Турно; а на прочих пунктах расположения второй дивизии приступить снова к производству экспедиций за Дунай. Внезапное оставление лагеря нашими войсками, к бездействию которых Турки привыкли в течение почти месяца, и угрожение крепости, которая положением своим пораждала опасение в неприятеле в течении предшествующих кампаний, не могли не внушить неприятелю беспокойства. С своей стороны, граф [459] Салтыков приобрел чрез то средства скрывать свои силы и намерения. Чтоб еще сильнее утвердить неприятеля во мнении о решимости нашей штурмовать крепость Турно, сделано распоряжение о заготовлении жителями туров, лестниц, фашин и проч. и указаны места для склада материалов. На самом же деле, все работы ограничивались построением плотов на р. Ольте и заготовлением леса для потребностей войск. В экспедиции за Дунай предназначались отряды: генерал-маиора Суворова на туртукайский лагерь, и полковника Уварова на г. Ореву. Ниже увидим, что обе эти экспедиции не состоялись.

В то же время, на среднем Дунае, ниже крепости Силистрии, действия состояли в следующем: генерал-маиор Вейсман, разбив 27-го мая у Карасу двенадцати-тысячный неприятельский корпус, вошел в сообщение с главнокомандующим чрез гирсовский пост, но сам оставался у Карасу, в ожидании перехода главных сил чрез Дунай.

Граф Румянцев, между тем, прибыв с главными силами на берег Дуная противу Гирсова, осмотрел 1-го июня переправу чрез реку, нашел ее чрезвычайно затруднительною, по причине большой широты Дуная в том месте, и несмотря на то, решился переправиться. Для ускорения переправы, сделано было распоряжение оставить тяжелые обозы на левой стороне Дуная, а чтоб еще [460] более поощрить армию к облегчению себя от излишних повозок, фельдмаршал не приказал переправлять и обоих экипажей. Генерал-маиору Вейсману предписано оставаться в прежней позиции и наблюдать дорогу в Базарджик, при движений против него неприятеля в превосходных силах — отступать к Гирсову, а если Турки направятся к Дунаю, минуя его, то выдти им в тыл, в то время, когда они начнут переправляться на нашу сторону, и разбить их.

Графу Салтыкову дано повеление развлекать внимание неприятеля демонстрациями и производить экспедиции за Дунай. Генерал Потемкин должен был действовать, так же как и граф Салтыков, до тех пор, пока будет производиться переправа; когда же главные силы, соединясь в Гирсове с корпусом Вейсмана, пойдут к Гуробалам и далее к Силистрии, то Потемкину сделать нападение на ближайший неприятельский пост ниже Силистрии, переправиться там чрез Дунай и присоединиться к главным силам.

Вскоре за тем — главнокомандующий, получа донесение от генерал-маиора Вейсмана, что дорога от Гирсова к Силистрии неудобна для движения артиллерии, и что переправа у Гуробал представляет менее затруднений нежели у Гирсова, сделал новые распоряжения: генералу Вейсману назначено 7-го июня от Карасу подойти к Гуробалам, и атаковать находившийся там 6,000-й [461] неприятельский отряд с тылу, в то время, когда генерал-поручик Потемкин ударит на него с фронта от реки. 7-го июня, очищено сел. Гуробалы и неприятель бежал к Силистрии; 10-го июня, главные силы подошли к Дунаю, 11-го, началась переправа, а 12-го, двинуты к крепости Силистрии корпуса генерал-поручиков Ступишина и Потемкина. В авангарде их шел герой Вейсман.

Осман-паша, стоявший лагерем выше Силистрии, по получении известия о взятии Гуробал и переправе русских войск чрез Дунай, перешед оттуда на дорогу из Силистрии в Гуробалы и занял новый лагерь в 5-ти верстах пред крепостью. Силы его простирались до 10,000. Лагерь был укреплен.

Авангард генерал-маиора Вейсмана, пройдя дефиле, образуемое озером Галицею, горами и берегом Дуная, первый принял на себя атаку неприятеля. Подошедшие за тем корпуса генерал-поручиков Ступишина и Потемкина выбили неприятеля из лагеря, преследовали его до садов силистрийских и заняли лагерь в 3-х верстах от города.

13-го июня, окончена переправа главных сил, которые расположились 4 версты не доходя лагеря передовых корпусов. 15-го, корпус генерал-поручика Потемкина подвинут ближе к городу, а остальные войска стали пред самыми садами крепости. Произведенные, в продолжении 15-го и [462] 17-го июня, рекогносцировки показали, что крепость лежит у подошвы гор на самом берегу Дуная; горы покрыты лесом и изрыты глубокими оврагами. Закрытое и пересеченное свойство местности окрестностей Силистрии способствовало неприятелю производить вылазки и затрудняло расположение и действие наших войск. Пред городом находилась крутая ретраншированная гора, занятая сильным корпусом. Не уничтожив эту преграду, нельзя было приступить к городу. Граф Румянцев назначил атаку этого ретраншамента на 18-е число. Выбранные из полков охотники, под начальством генерал-маиора Игельштрома, составили одну колонну; полки ширванский и кабардинский с баталионом гренадер, под начальством генерал-маиора Вейсмана, другую колонну; наконец, полки 1-й гренадерский и куринский, с гренадерским баталионом подполковника графа Румянцева, под командою генерал-поручика Ступишина, составляли резерв этих колонн. В ночь на 18-е число, колонны расположились скрытно у подошвы ретраншамента и пред городом. Корпус генерал-поручика Потемкина должен был дать сигнал к атаке передовым колоннам и поддержать их во время действий. 18-го июня, на рассвете, огонь с наших батарей возвестил начало боя. Шесть часов спустя, ретраншамент был занят генерал-маиором Вейсманом и защитники его истреблены.

В это время, главнокомандующий, прибыв в [463] ретраншамент, приказал генерал-поручику Ступишину идти с своим резервом в главный корпус, а сам занялся с генерал-маиором Вейсманом расположением новых батарей против города, как вдруг пришло известие, что неприятель в больших силах наступает в тыл армии по базарджикской дороге. Дивизия генерал-поручика Потемкина тотчас была двинута на встречу 7,000-му корпусу Турок, отряженному к Силистрии Нюманом-пашею, который сам с 20,000 чел. находился уже не далее 30-ти верст. Генерал-поручик Потемкин, приблизясь к турецкому корпусу, нашел там бой в полном разгаре. Неприятель атаковал Ступишина в то время, когда корпус его возвращался из ретраншамента в лагерь. Прибытие Потемкина решило бой в нашу пользу.

В тот же день, гарнизон крепости, ободренный прибытием свежих сил, сделал сильную вылазку и принудил колонну Игельштрома, назначенную для штурма города, отступить. Фельдмаршал, полагая, что визирь, отрядив корпус Нюман-паши в подкрепление гарнизона Силистрии, сам следовал за ним, решился немедленно отступать. Вейсману приказано было очистить ретраншамент в ночь на 19-е июня и вступить в лагерь. Выпавший затем большой дождь 19-го числа удержал войска наши пред Силистриею во весь день. 20-го июня, армия двинулась назад и расположилась лагерем в 6-ти верстах от крепости. [464]

В тот же день, фельдмаршал, получив от войск, прикрывавших переправу и оставленных в дефиле на дороге из Гуробал в Силистрию, известие, что усмотрен большой неприятельский лагерь между селений Кучук и Буюк-Кайнарджи, приказал генерал-квартирмейстеру, генералу-маиору Муромцеву произвести рекогносцировку, а 21-го июня двинул туда Вейсмана с десятью баталионами и пятью кавалерийскими полками. 22-го июня Вейсман атаковал Турок в сильном их лагере, разбил их, и этим подвигом обеспечив обратную переправу фельдмаршала за Дунай, пал в бою простреленный ружейною пулею в руку, грудь и сердце, в тот самый момент, когда, ободряя солдат, въехал в первую шеренгу переднего фаса прорванного Турками каре.

Турецким корпусом предводительствовал Нюман-паша. В составе корпуса находилось десять тысяч лучшей турецкой пехоты. Намерение паши было истребить русскую армию, в содействии с силистрийским гарнизоном; и для того, в самый день своего поражения, предположил он занять окружающие высоты дервентские и ударить на русскую армию, в то время, когда она войдет в дефиле между Силистриею и Гуробалами.

После поражения Турок 22-го июня, фельдмаршал, 27-го июня, переправился обратно на левую сторону Дуная. Побудительными причинами к [465] тому были изнурение кавалерии и недостаток фуража.

Перенесемся к Суворову в Негоешты. После 10-го мая, дав своим регулярным войскам отдых, он изредка посылал партии казаков на правую сторону Дуная, а сам, между тем, старался примечать, не найдется ли кто между его офицерами способным к партизанским действиям. От него требовали содействия генерал Потемкин и граф Салтыков. Суворов, готовый на все, признавал недостаточным ограничивать наши действия тревожением неприятеля небольшими партиями казаков; по его мнению, должно было стать твердою ногою на правой стороне Дуная, и распространять набеги как можно далее во внутрь. Желая по этому случаю объясниться с графом Салтыковым, и сказать несколько слов о действиях Потемкина, которые он находил опасными, Суворов, 14-го мая, отъехал из Негоешт.

Возвратившись, 17-го мая, из станештского лагеря к своему посту, и не успев убедить графа Салтыкова усилить его пехотою, он занялся приведением в порядок своей флотилии, укрепления и артиллерии. В гребцы на суда вытребовал он жителей, а для исправления судов — мастеров, знающих строительную часть; в негоештском укреплении, местами обвалившемся и, по выражению Суворова, походившем на турецкий ретраншамент, бруствер возвышен, крутости одеты фашинами, [466] положены штурмфалы, усилены и углублены рвы и выкопаны волчьи ямы. Артиллерия пополнена зарядами, укомплектована прислугою, усилена двумя 8-ми фунтовыми единорогами, а под турецкие пушки построены лафеты. Приготовив таким образом средства для обороны, он доносил графу, Салтыкову, что туртукайский лагерь увеличивается ежедневно, и что туда беспрестанно прибывали войска и сухим путем и водою, между тем как у него пехоты под ружьем было только 650 человек.

Граф Салтыков, побуждаемый Румянцевым отрезать коммуникацию неприятеля по Дунаю, предписал Суворову, 25-го мая, сообразить как лучше исполнить волю главнокомандующего, и если можно, сделать второе нападение на туртукайский лагерь. 27-го мая, Суворов, произведя рекогносцировку мест, прилежащих к устью Аржиша, и противоположного берега, нашел, что, для пресечения сообщения Дунаем Силистрии с Рущуком, должно было занять остров, лежащий против туртукайского урочища, таким числом пехоты и артиллерии, чтобы оборона его была довольно самостоятельна и утвердиться на правой стороне Дуная, без чего удержание острова было, бы затруднительно.

Рассуждая о вторичной экспедиции за Дунай, Суворов представлял графу Салтыкову, что ограничивая цель нового поиска, подобно произведенному 10-го мая, разбитием неприятеля, мы не достигнем [467] того, чтобы овладеть течением Дуная, ибо ничто не воспрепятствует Туркам снова вернуться к туртукайскому урочищу и мешать нашим предприятиям на Дунае. Между тем, труды и опасности для отряда будут те же, как в том случае, когда он возвратится после поиска, так и в том, если утвердится на правой стороне Дуная. С расширением цели и круга действий экспедиции за Дунаем, необходимо было увеличить силы отряда, чтобы он был в состоянии отражать нападения Турок с трех сторон, от Силистрии, Шумлы и Рущука, и производить набеги во внутрь края; в противном случае, успех на правой стороне Дуная тем более мог быть сомнителен, что из обстоятельств, благоприятствовавших экспедиции 10-го мая, мы на своей стороне имеем только одно: храбрость наших войск; на внезапность же нападения уже нельзя более расчитывать, потому что неприятель был чрезвычайно бдителен и осторожен.

Не взирая на основательность этих соображений, граф Салтыков не уважил их, донес главнокомандующему, что Суворов отказался от вторичного поиска за Дунай, а Суворову предписал оставаться в Негоештах. Готовясь сам начать движение к стороне Турна, он предупредил Суворова не надеяться на пособие от дивизии, и при нападении неприятеля в превосходных силах ожидать подкрепления от генерала Потемкина. [468]

Оскорбился ли Суворов невниманием к его рвению, или ему не понравилось оборонительное положение против неприятеля, им презираемого, только больной и ослабленный продолжительною лихорадкою, он не хотел более оставаться в Негоештах, и 29-го мая писал Салтыкову: «ваше сиятельство изготовляетесь на наступательное, а меня здесь оставлять изволите. Нижайше прошу, милостивый государь, взять меня к себе, а на мое место сюда определить кого из младших меня. Милостиво и сами рассудите, сколько мне и так обидно, что у Текелли ⁴... а он меня моложе. На сию вашего сиятельства милость твердо уповаю, и проч...» Вслед за письмом, 4-го июня, Суворов представил рапорт о увольнении его в Букарест, для пользования от лихорадки. 5-го июня, когда все было готово к отъезду, прибыл в Негоешты от графа Румянцева курьер и вручил Суворову ордер, которым главнокомандующий, в первый раз, вошел в непосредственное с ним сношение.

В то время, когда Суворов доносил Салтыкову о невозможности сделать вторичный поиск на туртукайский лагерь, за малочисленностию пехоты, генерал Текелли уведомил его, что неприятель, переправясь, 21-го мая, чрез Думай, вступил в Банат и строил укрепления у Калафата. Последствием этого известия было предписание полковнику Уварову удержаться от поиска на Ореву.

Комментарии

1. Вероятно мысль была та, что для переправы чрез Дунай ширина реки никогда Суворова не затруднит; Аржиш же хорош для приготовления к тому флотилии. Письмо это писано 22-го мая, после второй экспедиции на Туртукай, когда Суворову приказано было от Салтыкова перехватывать турецкие суда, идущие к Силистрии, о чем будет сказано в свое время.

2. Первая часть этого сочинения исправлена самим Суворовым; вторую исправлял начальник его штаба, генерал Ивашев.

3. Где туртукайское донесение приводится как пример лаконизма; но автор ничего не говорит о подлинности его.

4. Недосказано: более войск, нежели у меня.

Текст воспроизведен по изданию: Действия Суворова в Турции в 1773 году // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 106. № 424. 1854