-

ДЕЙСТВИЯ СУВОРОВА В ТУРЦИИ В 1773 ГОДУ.

Изучение отечественной истории составляет отличительную черту нашего времени. Направление это высказалось в литературе — изданием многих исторических материалов, в действиях правительства — учреждением археологических обществ, временных коммиссии, открытием архивов и возобновлением памятников минувшей жизни русского государства. Киев, в этом случае, может служить представителем того [297] попечения, которое благополучно царствующий наш Великий Государь прилагает к открытию и возобновлению памятников русской старины. В последние двадцать лет, в Киеве открыты из-под земли: остатки золотых ворот Ярослава, фундамент церкви св. Ирины, воздвигнута из развалин десятинная церковь, и восстановлена византийская живопись в софийском соборе, а самый собор приведен, по мере возможности, в тот вид, какой он имел при Ярославе.

В параллель с этими свидетелями археологической деятельности идут труды и по собиранию исторических материалов. По Высочайшему повелению, последовавшему в следствие представления киевского военного, подольского и волынского генерал-губернатора, ныне министра внутренних дел, генерал-адъютанта Дмитрия Гавриловича Бибикова, в Киеве учреждена коммиссия для разбора древних актов. Коммиссия эта, напечатав уже несколько томов материалов, относящихся к истории малороссийских областей, имела случай открыть, что в г. Чернигове, при губернском архиве, находится архив военно-походной канцелярии графа Румянцова-Задунайского. Архив этот, ходатайством генерал адъютанта Бибикова и иждивением председателя коммиссии г. Судиенки, доставлен в Киев, в конце 1851 года, и вслед затем подвергнут разбору.

В числе материалов, найденных в этом архиве, [298] весьма любопытны те, которые относятся к Суворову. Имя это для русского человека столь замечательно, что мало найдется в государстве людей, которым не было бы известно что нибудь из жизни и личности великого соотечественника. Предания о Суворове живо сохранены и с благоговением передаются потомству. Он жил в славный екатерининский век, когда в сотрудниках, содействовавших мудрой Государыне на поприще к величию и славе России, не бывало недочета. Имена их сливаются со всемирною Историею; но плоды трудов и деятельности их принадлежат нам, упрочили благо отечества, нашу народную славу. Как представители русской силы и русского гения, как орудия самодержавия, как виновники развития могущества и расширения пределов государства, они живут в памяти признательного потомства. Румянцевы, Потемкины, Репнины, Орловы, Бецкие, Суворовы, на разных путях служения Престолу и отечеству, оставили нам в завет образец высоких гражданских и военных добродетелей, и как Русские, пробудили в нас сознание сил и достоинств пред иноплеменниками.

Долг истории, оценить сторону государственной деятельности каждого из сотрудников Великой Государыни; долг каждого Русского — изучать отечественную историю, и счастлив тот, кто имеет возможность знакомить своих соотечественников [299] с славными событиями и великими мужами минувшей жизни России.

Вот идея, которая руководила при составлении предлагаемой статьи; побуждением же к составлению ее было желание по найденным, при разборе архива военно-походной канцелярии графа Румянцова-Задунайского, материалам, представить в истинном виде и подробности экспедиций Александра Васильевича Суворова на город Туртукай в 1773 году.

Но прежде нежели перейдем к настоящему предмету наших исследований, не можем не высказать здесь некоторых мыслей о Суворове. Личность, образ жизни, характер, самые странности этого великого человека нам более или менее известны из его биографий; но многое ли мы знаем об отношениях Суворова к обществу, о его влиянии, на современников, об идеях, занятых им в своем времени, развитых плодами собственного ума и наблюдательности и переданных потомству? Исследован ли и представлен ли в настоящем свете этот гений по его влиянию на окружавших, на войска и на народ, от которого он не отрывал себя ни на один миг во всю свою жизнь? Объяснены ли, должным образом, его странности, неимевшие другой цели, как учить русский народ и порицать то, что к нашему быту привито было иноземцами и подражательностию? Исчислены ли заслуги Суворова, как стража нашей национальности, [300] бросившего обильные семена для последовавшей вскоре после него реакции в образе жизни, идеях, нравах и воспитании нашего высшего общества? Мы знаем, как высказывал он в лицо горькие истины, видим его мистификации в обращении; но разъяснил ли нам хотя один биограф от каких причин и обстоятельств характер и личность Суворова вылились в особую форму, казавшуюся комическою для одних, назидательною для других и загадочною для нас?

Явление Суворова навсегда останется проблемою, если не согласиться с тем, что он действовал, как орудие Промысла, для блага общего, для пользы отечества. Сам он, заключая свое земное странствование, сказал: «семьдесят лет гонялся я за славою — все мечта; покой души — у престола Всевышнего».

Век Екатерины — век великих людей; но Суворов, колосальностию своего имени и народностию выше всех своих современников, хотя заслуги Потемкина, Румянцева и других, материальными результатами, принесли государству несравненно более пользы, нежели подвиги Суворова. В самом деле, один примежевывает целый край к России; другой, оканчивая войну, предает судьбу Турции в руки России. Суворов, хотя и участник всех важнейших событий царствования Екатерины II, почти не был ни разу поставлен в положение, подобное другим. Его войны в Польше, [301] Турции, Италии и Швейцарии сопровождались ничтожными материальными выгодами. Не смотря однако на то, пред именем Суворова меркнут остальные знаменитости века Екатерины; оно хранимо народом; имена прочих только внесены в историю!

Снисканние любви народной, составляя отличие Суворова от других его современников, не так было легко, как может показаться с первого разу. Путь, избранный им, мало представлял завлекательного, и потому никто не вызвался на соперничество с Суворовым. Надобно было иметь твердость характера и силу воли его, чтобы, вступив на оный, пройти до конца, презирая богатство, роскошь, лесть и весь блеск наружного величия вельможи. Суворов отразил в себе все добрые качества нашего народа и снискал признательность в сердце русского человека, в то время, как другие, окружив себя иною средою, остались или вовсе неузнанными, или мало известными.

Понимать Суворова, как стража нашей народности — и утешительно и справедливо! К убеждению в этом придет каждый; для этого стоит только вникнуть в дух того времени, нравы, и последовавшую за тем реакцию в быту нашего высшего общества. Революция уже была в полном разгаре; волкан ее изверг сто-тысячныя армии в Европу. Наблюдательные умы современников столь сильно были поражены всеми сценами [302] революции, что ничего не могли сказать определительного об историческом смысле и последствиях ее. Так, Гиббон, в одном из своих писем к Е. Р. Дашковой, говорит: «революция — небывалое событие в истории, и при всех усилиях мысли нельзя определить чем она кончится». Так судили в Европе, и таково было мнение Екатерины II. Послушаем теперь современника этой эпохи С. Н. Глинки, адъютанта князя Ю. В. Долгорукова. В Москве, говорит он, все предавались рассеянности, и о том, что происходило в Европе, едва знали по наслышке; в доме князя Долгорукова никогда и никто не слыхал имени того, который 15 лет спустя ввел в нашу столицу 20 народов. Наполеон озабочивал одного Суворова, не раз говорившего Императрице: «Матушка — пусти меня против Французов». Далее, не менее надобно удивляться и тому, в каком глубоком усыплении была у некоторых, в то время, любовь к отечественной истории. Едва верится расказу того же лица, когда, но увольнении от службы князя Долгорукова, Глинка отправился в свой баталион, стоявший лагерем в Петербурге. Там он нашел в офицерах людей умных и образованных; но об Суворове они едва знали, и в лагере имя героя италийского не произносилось!...

Суворов, в своей жизни, испытал туже участь, которая суждена в удел многим великим людям. Его без разбора поносили невеждою, [303] счастливцем Аттилою... Люди, порицавшие его имя так немилосердно, не заметили сами, что они этим отдали должную похвалу уму и деяниям нашего полководца. Они раздирали имя Суворова, потому только, что суждениями их руководило не беспристрастие истории, а злоба раздраженного общества. Суворов в первый раз явился на военном поприще в звании уже самостоятельного, начальника, в конфедератскую войну, среди края, взволнованного политическим бредом, в обществе, разделенном на партии, терзавшем друг друга и ненавидевшем имя русское. Там он, конечно, как неприятель, и как русский человек, с умом здравым, с правилами твердыми и верными, шел прямо к указанной ему цели, опрокидывая и стирая с лица земли все, что думало противиться и оспаривать первенство русского оружия. Самый образ действии Суворова против Конфедератов оскорблял их самолюбие; им казалось, что он, из презрения к их войскам, не хотел даже следовать обыкновенным правилам тогдашней тактики ¹. [304]

С театра войны в Польше Суворов перешел на берега Дуная; там он мог встретить достойного себе соперника в Вейсмане. Но судьба расположила жребием их различно: на чем один остановился, с того другой начал. Оба одинаково проницательные, равно отважные и непобедимые, справедливо, судили, что моральное превосходство дисциплинированных войск должно было доставить им перевес над нестройными толпами, и что отступление, составляющее труднейший маневр для европейской армии, должно быть гибельно для турецких масс, по недостатку правильности в их движениях. Переход от подобного суждения к заключению, что атака есть лучший образ действий против Турок, не был труден для Суворова. И действительно, с первого дела под Туртукаем, в обе турецкие войны, Суворов постоянно действовал наступательно.

В продолжение кампаний 1773 и 1774 годов, Суворов не упускал случая обнаружить свои военные способности и искусство; но не смотря на то, недавнее прибытие к армии и молодость его службы, сравнительно с другими генералами румянцевской армии, немалым были ему препятствием к отличиям. Но те действия Суворова, которые поставили имя его столь высоко в общем мнении России и всей Европы, а именно сражения при Фокшанах и Рымнике и взятие Измаила, — [305] принадлежат ко второй войне с Турциею с 1787 до 1791 года.

В 1794 году, Суворов, в течение двух месяцев, покорил Польшу. Имя Суворова произносилось в западной Европе едва не с крестным знамением.

Отдавши справедливость тем иноземцам, суждения которых об Александре Васильевиче отличаются беспристрастием и верностию, назовем его с гордостию великим человеком, честию нации, ревностнейшим поборником славы имени русского; прибавим, что и в последние минуты угасающей жизни, мысли его обращены были к любезному отечеству. Изучив тщательно тогдашнее состояние нашего общества, и привившийся к нам чуждый быт со всеми его пороками и пагубными началами, Суворов, сходя в могилу, скорбел душею; он думал, что Россия уклонится со стези своего призвания, не достигнув полного развития сил и того могущества, которое для нее в будущности назначено Промыслом.

Нужно ли говорить о Суворове, как о полководце? Вопрос этот уже давно решен историею и знатоками военного дела! Кто ни разу не был побежден на столь разнообразных театрах войны, кто мог торжествовать над столькими искусными противниками, находя все средства к тому в самом себе, тому, без сомнения, суд [306] потомства не смеет отказать в звании великого полководца.

Заслуги Суворова, как примерного сына России и полководца, составляют едва только не половину его обширной тридцати-двух летней деятельности. Другая половина служебного его поприща, к сожалению, еще весьма мало исследованная, должна обнять систему командования армиею, дух военных учреждений, характер быта войск, воинскую дисциплину, и проч., которые Суворовым были преобразованы в самом их основании.

Причина, почему он еще не оценен надлежащим образом со стороны административной, заключается в том, что до нас дошли лишь немногие документы, относящиеся до управления и командования им армиями. В то время, многие части военного управления не имели такого развития в законах как ныне; многое было в исполнении, но не существовала в законе. Граф Румянцев, имевший случай, в семилетнюю войну, изучить многое, едва ли не первый начал вводить определительные уставы и заботиться об однообразии в обучении войск и отправлении ими обязанностей полевой и гарнизонной службы. Подтверждением тому служить могут найденные, при разборе архива его военно-походной канцелярии, некоторые отрывки устава о лагерной службе, разосланные от него в армию, и предписания начальникам дивизий об однообразии обучения и экзерциции. Может быть, со [307] временем, когда откроются где нибудь архивы делам за время командования войсками князем италийским ², мы приобретем многие данные, чтобы объяснить значение Суворова в нашей военной администрации, как преобразователя внутреннего быта и духа войск.

Предание сохранило для нас те немногие краткие правила тактики и уставов, которые у Суворова читались войскам после каждого развода и ученья. По ним мы можем догадываться, что, в то время, уже была твердая система полевого устава; но понять вполне механизм маневров и учений суворовских войск становится для нас невозможным. Самая сжатость изложения правил и команд делает их невразумительными. Читая оные, кажется слышишь трескотню боя, видишь работу суворовского чудо-богатыря, но все остальное для нас темно, загадочно.

До какой степени многое изменил в нашей армии Суворов, можем судить по сравнениям, и при этом, кто не согласится, что армия русская и в италийский поход 1799 года подходила ближе, по свойствам ее, духу и тактике, к армии нашего времени, нежели к армии Румянцева? Обращая [308] внимание на кампании в 1773 и 1774 годах, видим, что тогдашние движения наших армий были большею частию медленны. За немногими исключениями, как например, действий генерал-маиора Вейсмана, войска наши делали переходы иногда не более 8-ми верст в сутки; приказания главнокомандующего приводились в исполнение вяло и не всегда точно: пример тому подает сам Суворов в 1774 году, уклоняющийся от соединения с Каменским и уезжающий без позволения с своего поста, в то время, когда ему приказано было действовать против неприятеля. Граф Салтыков смело высказывает Румянцеву, что он не признает никакой пользы в действиях на правой стороне Дуная, и, не смотря на многократные его приказания, не переходит через реку. Князь Долгоруков отказывается идти к Шумле и возвращается за Дунай, также вопреки приказанию главнокомандующего. Подобных примеров не мало. Напротив того, армия Суворова в Италии отличается примерною быстротою, распоряжения главнокомандующего исполняются повсюду точно и скоро. За армиею уже не тянутся ряды огромных обозов, для уменьшения которых, в 1773 году, при переправе через Дунай, Румянцев намерен был подать пример над своими собственными экипажами. Больные у Суворова не ослабляют рядов, и более боятся госпиталя, нежели болезни и неприятеля. Рекруты обучены скоро, сбережены в [309] силах, и в бою не уступают старым солдатам. При поисках Суворова на Туртукай, видно употребление стрелков и колонн, а потому можно безошибочно заметить, что применение рассыпного строя и колонн к действиям войск есть дело соображений и военного гения Суворова, а не изобретательности французской тактики; но учить армию в виду неприятеля Суворов не мог, и приготовил к тому войска заблаговременно. В Швейцарии армия Суворова действовала как на давно знакомом театре войны; твердость и настойчивость в исполнении распоряжении главнокомандующего (качества войск опытных в горной войне), не только не были чужды армии Суворова, но превзошли ожидания современников и изумили Европу. Всего же более замечательна для нас должна быть дисциплина в войсках Суворова. Устав Петра Великого, сообразный духу своего времени и долгое время имевший силу закона в наших войсках, хотя и с послаблением, проникнут всюду мыслию, что дисциплина в том смысле, как её понимают ныне, т. е. совокупное действие военных постановлений, приводящих каждого к покорности, порядку и исполнению обязанностей, должна быть водворяема и охраняема строгою системою наказаний. Суворов, наблюдая, чтобы каждый в его армии занимал пост по достоинству, с пользою службе, преградил тем доступ интриге и бездарности и открыл честолюбию и усердию [310] служащих простор достигать высших званий соревнованием в исполнении обязанностей.

Не менее замечательна система воспитания и сбережения войск, введенная Суворовым; но как эти предметы остаются по ныне мало исследованными, то мы знаем лишь некоторые изречения Суворова, которые свидетельствуют, что высшею его заботливостью было уменьшение убыли в войсках.

Начальники, воспитанные Суворовым, передали его дух и систему последующему поколению. Россия, двенадцать лет после Суворова, вступила в борьбу отчаянную; вопрос шел о том, быть или не быть. Дух Суворова витал в рядах армии и как Ангел хранитель чести русского оружия, воспрянул при самом начале войны. Нужно было отступать; все знали, что в военном словаре Суворова этот глагол не существует; всем казалось, что отступление Русского пред Французом омрачит память великого. Боясь изменить ему, подозревали измену в других... Бородино, наконец, примирило с тенью великого соотечественника...

Но могут сделать вопрос, когда и где Суворов трудился в деле образования войск? На это отвечаем: везде, где только находился он. Берега Кубани, Херсон, Кременчуг, Тульчин и проч. были его Булонью. Приведем здесь один из фактов неутомимого его трудолюбия. В путешествие Императрицы, в 1787 году, в южные [311] области, Суворов командовал двенадцати-тысячною дивизиею пехоты, кавалерии и казаков в Кременчуге, куда он прибыл в конце 1786 года. В течение весны следующего года, он обмундировал и обучил дивизию. Императрица удостоила Суворова своим присутствием при маневрах ее. Все движения исполнены были с быстротою и точностию, невиданною до того времени в русских войсках. Сопровождавшие Императрицу иностранцы пришли в удивление, а Ее Величество в такой восторг, что раздала щедрые награды всем начальствовавшим войсками и обратившись к Суворову, спросила: «а вас, чем могу наградить?» Он отвечал: «прошу Ваше Императорское Величество заплатить три рубля за мою квартиру.» Такой ответ Суворова изумил окружавших Императрицу более, чем самые маневры.

Имя Александра Васильевича Суворова пребудет для русского человека навсегда драгоценно: чем более будем изучать жизнь его, тем с большим убеждением признаем в нем стража нашей народности, величайшего полководца и великого администратора.

________________________________

Конгрес букарестский длился. Граф Румянцев, предвидя развязку его, представлял Императрице, что, по состоянию войск и затруднениям, сопряженным с перенесением войны за Дунай, он не ручается за успех кампании 1773 года, и [312] потому просил усилить армию. В феврале месяце, когда действительный тайный советник Обрезков предупредил графа Румянцова иметь войска в готовности к продолжению войны, в армию еще не прибыло много рекрут и полки были заняты построением одежды. Такое положение армии крайне озабочивало главнокомандующего. Не находя возможным совершить в будущую кампанию, с своими небольшими силами, славных подвигов, граф Румянцев, полагал, что операции за Дунаем не будут иметь никакой цели, ибо разорение какого либо из турецких городов не могло быть чувствительно для неприятеля, который в летнюю пору везде мог стать лагерем; а между тем, всякий поиск нам стоил бы больших утрат в людях. Опасение при неудаче затмить свою славу не мало охлаждало энергию героя Кагула к возобновлению войны. Вот как писал, по этому случаю, Румянцев Обрезкову, в письме от 13-ro февраля 1773 года. «Бой ваш политический, в самом пылу разгара, имеет средство к своему утолению, но наши схватки кровопролитны; раз опрокинутый их тяжестию редко поднимается на ноги, и решенные одним сражением не возникают целые века. Битвы военные и способы к тому явны всей публике, и следовательно суд и обвинение тут неизбежны; оправданиям едва ли бывает место... но связь и пружины сил ваших и их [313] действия скрывают кабинеты от всякого проницания для других.»

Охранение провинций, приобретенных войною предшествующих лет, посредством расположения 36-ти тысячной армии на 750 верст по Дунаю, казалось трудным графу Румянцеву. Завоевание этих областей стоило не малых усилий государству; предшествующие кампании упрочили славу главнокомандующего, и приуготовили для наступающей армии превосходное основание действий; но Румянцев полагал, что одна и таже армия не могла наблюдать на Дунае и действовать наступательно. Когда же наконец Императрица настоятельно повелела перейти Дунай, если не со всею армиею, то с частию оной, тогда это повеление поставило главнокомандующего в крайнее затруднение. Двинуться за Дунай со всею армиею и обнажить левую сторону реки от войск было опасно: неприятель мог направиться в тыл и лишить армию способов к пополнению магазинов. Принять в непосредственное свое командование корпус, и с ним открыть действия за Дунаем, не слагая звания главнокомандующего, значило бы поставить себя в положение частного начальника. Поручить корпусам генерал-поручика графа Салтыкова и генерал-маиора Потемкина, стоявшим на Дунае против Шумлы, произвести нападение на лагерь визиря, а генерал-маиору Вейсману приказать в то же время сделать диверсию от Измаила к Базарджику, [314] против Абды-паши, в облегчение действий этих корпусов, представляло также не мало затруднений: в двух первых корпусах пехоты было не более семи тысяч, а в перевозочных судах столь большой недостаток, что и это число войск не могло быть вдруг переправлено на противный берег; при том, атака укрепленных пунктов, Рущука и Силистрии, из коих гарнизон последнего состоял из осьми тысяч, казалась довольно сомнительною, а для отряда Вейсмана предстояло продолжительное движение во внутрь страны мало известной. Сверх того, обычай Турок — удаляться заблаговременно в горы, мог привести к тому, что лишь только наши войска перейдут Дунай, неприятель с одною частию укроется в Балканы, а другою усилит гарнизоны означенных пунктов, и тогда овладение ими могло быть куплено лишь весьма дорогою ценою. Предположив даже полный успех означенных предприятий, эти корпуса, все-таки, по малосилию их, не могли остаться на правом берегу, но должны были перейти Дунай обратно, чем неприятель не замедлил бы воспользоваться; ближайшим последствием того было бы возвышение упавшего духа в Турках, а впоследствии соединение с ними не только Татар, им постоянно преданных; но и других народов, которые наверно последовали бы примеру Татар, если не по убеждению, то по внушению страха и по привычке к игу. При неудачной атаке наших войск на те же [315] пункты, могли произойти еще пагубнейшие последствия: вторжение Турок в Валахию, на нашем фланге, и действия, при пособии жителей, в тыл нашей оборонительной линии, пролегавшей по Дунаю.

Что касается до главных сил армии, занимавших Молдавию, то они не могли поспеть на встречу своих войск ни к Силистрии ни к Рущуку. по значительному отдалению их от этих пунктов; вывести же их из Молдавии, с целию сближения с корпусами Потемкина и Салтыкова, нельзя было, по неимению сведений о намерениях неприятеля, между тем как эти войска, оставаясь между Прутом и Серетом, составляли центральный резерв для всей оборонительной линии Дуная, и своим положением давали возможность парализировать действия Турок и лишать их всякой возможности. действовать с успехом на левой стороне Дуная.

Таковы были мысли Румянцова насчет действий за Дунаем. Не решаясь взять на свою ответственность составление плана кампании, или не имея доверия к собственным своим средствам, он представил все свои предположения на усмотрение Императрицы, и, в ожидании Высочайшего соизволения, предписал войскам производить демонстрации вторжений за Дунай и усилить во всех корпусах наблюдение за противным берегом реки.

Предположив ознакомить читателя с [316] действиями генерал-маиора Суворова, во время его экспедиций на Туртукай, в кампанию 1773 года, должно представить в кратком очерке операции в Валахии второй дивизии, бывшей в командовании генерал-поручика rpaфa Салтыкова, с 8-го марта, дня прекращения перемирия, до 11-го июля, дня отъезда Александра Васильевича Суворова на Туртукай, с общим ходом наших действий на нижнем и верхнем Дунае.

К концу бухарестского конгресса, вторая дивизия имела следующее расположение: отдельный отряд генерал-маиора Текелли занимал Малую Валахию, имея главную свою квартиру в Краиове; войска были расположены на квартирах, а донские полки на кордоне по левому берегу Дуная, от австрийской границы до устья, Калмацуя, на протяжении 300 верст. Силы этого отряда простирались до 3-х тысяч, в том числе: пехоты под ружьем 1740, регулярной кавалерии на коне 620, и донцев 870 человек. Начальник дивизии граф Салтыков, а за отъездом его из армии, командовавший дивизиею до 25-го марта, генерал-маиор князь Трубецкой, квартировал в Бухаресте; дивизия была расположена на квартирах между реками Ольтою и Яломицею, имея кордон по Дунаю, от устья Калмацуя до р. Мостища, на протяжении 150 верст. Силы дивизии, со включением отряда генерал-маиора Текелли и всех гарнизонов в Валахии, простирались до 17,000. В том числе [317] считалось: в семи регулярных кавалерийских полках на коне 3,510; в десяти пехотных полках под ружьем 6,500, в пяти донских и одном новонабранном полку 2,500, и Арнаут 500 человек. Крепость Турно находилась во власти Турок, а потому левый берег Ольты при устье ее и Дунай ниже Турна, не были под наблюдением нашего кордона.

Независимо от войск второй дивизии, вниз по Дунаю, от р. Мостища до р. Серета, стоял корпус генерал-маиора (произведенного вскоре в генерал-поручики) Потемкина, имея квартиру в Ликорештах против Силистрии. Кордон его стоял по Дунаю между означенными реками на 200 верст. Сила корпуса, со включением браиловского гарнизона, состояла из 10,000 чел., и в том числе было: пехоты под ружьем, в шести полках и одном егерском баталионе, 4,200; кавалерии, в пяти регулярных полках на конях, 2,000, один донской полк и 2,000 Запорожцев. В этом исчислении сил включены и рекруты. Генерал-маиор Потемкин, соприкасаясь своим правым флангом со второю дивизиею негоештским постом, находился в сношениях с командиром этого поста и с начальником второй дивизии. Комендант браиловской крепости, непосредственному наблюдению которого поручено было течение Дуная между р. Яломицею и Серетом, был подчинен генералу Потемкину.

Во время перемирия, начальники означенных [318] корпусов занимались обмундированием войск, обучением присланных в армию рекрут и разведыванием о состоянии неприятеля, владевшего правым берегом Дуная, о всех изменениях в силе и положении его, и о том, где и для чего годные имелись у Турок суда. Кроме того, генерал-маиору Текелли поручено было от фельдмаршала узнать о расположении к нам жителей Сербии, и о готовности их действовать с нами против врагов и утеснителей христианства. Не было так же упущено из виду собрание сведений о том, сколько Сербия может выставить войска, и в каком размере можно армии расчитывать на способы края. В феврале, главнокомандующий, приказав войскам изготовиться к движению за Дунай, сообщил князю Трубецкому и генералу Текелли основные предположения свои на счет предстоявших действий второй дивизии, и потребовал от них объяснения как они намерены, по соглашению между собою, привести их в исполнение.

Мысли графа Румянцева заключались в следующем: войска, действующие в Валахии и Банате, привлекают на себя неприятеля, с тою целью, чтобы способствовать действиям других частей армии; для этого, кроме демонстраций, дозволяется им производить действительные поиски на противную сторону. На усмотрение начальствующих предоставлялось переходить Дунай, или [319] избирать позиции в отдалении от берега; в последнем случае, они обязаны были не возбранять неприятелю переход чрез реку, но отрезывать его при обратном движении. Избрание постов для поисков над неприятелем и самые меры к исполнению возлагались на искусство, благоразумие и взаимное согласие начальников; но было подтверждено, чтобы они, при действиях своих, старались отвлекать внимание неприятеля на другие пункты их расположения и не подвергали опасности ни собственных своих сообщений, ни путей ведущих к Дунаю от Букареста и Слатина, где были устроены госпитали, рекрутские депо, магазины и разные запасы, и наконец, что бы они недопускали неприятеля проникать в занимаемые ими провинции; охранение Валахии и Баната вообще поставлено было главным предметом действий для второй дивизии.

Представленные затем предположения князя Трубецкого главнокомандующему состояли в следующем: на всем пространстве течения Дуная, находящемся под наблюдением кордона от Войск второй дивизии, важнейшим турецким постом почитал он крепость Рущук, а за нею, по относительной важности, посты; фиштовский, туртукайский, крепость Турно и против нее г. Никополь. По прекращении перемирия, если не воспрепятствует суровость времени и с ним недостаток в подножном корме, генерал-маиору Текелли с корпусом [320] перешедши на левую сторону р. Ольты, придвинуться к крепости Турно и показывать неприятелю, намерение овладеть этою крепостию; в то же время, другому отряду предпринять действительный поиск на Туртукай, если только генерал Потемкин отделил часть своей флотилии из Ликорешт в устье р. Аржиша. Сам же князь полагал приблизиться с прочими полками дивизии к крепости Журже, посадить в Капобаронешти, на имевшиеся при этой крепости суда, 2,000 пехоты с орудиями, сделать с этим отрядом нападение на Рущук, и при успехе, распространить свои действия, на Фиштов, Никополь и Турно. Употребить более 2,000 пехоты для означенной экспедиции князь Трубецкой не находил возможным, по недостатку судов, и потому еще, что остальные войска предназначались на охранение левого берега Дуная и на поддержание отряда в случае ретирады.

С своей стороны, генерал-маиор Текелли, не признавая возможным заградить неприятелю доступ в Банат с своим небольшим корпусом, на протяжении 300 верст, полагал Дунай в Банате не переходить; а для сближения с дивизиею избрать позицию за р. Ольтою при Рушведе; но вступить в оную, по причине недостатка в фураже за Ольтою, он предполагал не прежде, как с появлением подножного корма; а до того времени остаться в Банати, обеспечить свое сообщение с левым берегом Ольты занятием Слатина и [321] охранением тамошней переправы, стянуть войска к Краиову, направляться оттуда к тем пунктам кордона, которым стала бы угрожать опасность, отрезывать от Дуная вторгнувшиеся партии Турок и истреблять их.

Главнокомандующий, к удовольствию своему, усмотрев, что мнения частных начальников согласуются с его собственным, представленным на Высочайшее одобрение, составил уже к тому времени общий план действий для предстоявшей кампании. План соображен был с относительным положением неприятельских сил и крепостей правого берега Дуная. Операционною линиею избрана дорога из Силистрии к Шумле. Овладение Силистриею корпусом генерал-поручика Потемкина долженствовало быть началом действий на правой стороне Дуная; а чтобы заставить неприятеля в тоже время держать свои, силы рассеянными на правом берегу, генерал Вейсман с нижнего Дуная должен был предпринять диверсию к Базарджику, а граф Салтыков, присоединив к себе отряд Текелли из верхней Валахии; переправиться чрез Дунай и овладеть Рущуком; за тем, как он так и генерал Вейсман, выйдя на соединение с главными силами, должны были продолжать дальнейшие действия от Силистрии к Шумле.

На основании этого плана, войскам в Валахии предписано: учредить резервы в пунктах удобных для подкрепления передовых постов, [322] вступить в лагерь как только позволит время, наблюдая, что бы места, избираемые для лагерей, кроме хороших позиций, представляли удобства отражать неприятеля, переходящего Дунай в значительных силах, содержать сообщение со смежными корпусами и отрядами, и охранять свой тыл. Генералу Текелли, при первой возможности к движению, оставить на кордоне легкие войска с резервами, выдти из Баната и занять позицию на левой стороне Ольты; обсервационным отрядам на верхнем Дунае, в случае нападения Турок в превосходных силах, отступать или в горы, или к р. Ольге, а высылаемым затем подкреплениям от дивизии отрезать от Дуная неприятеля, далеко в край вышедшего, и истерблять его.

Удаляясь за Ольту, генерал Текелли обязан был скрыть настоящую цель своего движения, и предпринять маневр, который давал бы неприятелю вид нападения на него из Баната. Для укрытия от неприятеля наших намерений, все жители страны между Дунаем и наблюдательною цепью были удалены и сообщение с правым берегом прервано.

Изъясненные распоряжения Румянцева были только в половину исполнены Салтыковым. Не озаботясь, в течении апреля и мая, заготовлением перевозочных способов, граф Салтыков не думал предпринять переправы чрез Дунай и объяснял свое бездействие на левом берегу то недостатком [323] судов, то необходимостью соображать переправу свою с успехом действий главных сил против Силистрии; когда же и после того фельдмаршал предписал непременно, перейти Дунай, то Салтыков позволил себе высказать главнокомандующему, что он не признает никакой пользы в действиях на правой стороне Дуная. Граф Румянцев, ограничиваясь в начале замечаниями, что неприлично оставаться второй дивизии в бездействии, когда вся армия несет труды, называл Салтыкова слишком осторожным генералом, хотел сам поехать к дивизии, напоминал ему о долге его подчиненности, и наконец вынужден был довести до сведения Императрицы о неточном исполнении его повелений начальником второй дивизии.

Следуя обыкновенной на войне системе – предоставлять искусству и благоразумию начальствующих исполнение какого либо отдельного предприятия, граф Румянцев не давал подробных инструкций, и не связывал начальствующего буквальностию предписаний, а ограничивался указанием цели предприятия и изложением предначертаний в основных идеях; исполняющий, имея много свободы для соображения на месте своих действий, поступал, или сходно своему характеру, или соображался с образом мыслей главнокомандующего. Такой способ управления войсками имел свою хорошую сторону для генералов, каковы были Суворов, Вейсмэн, Каменский и Игельштром, которые, отвергая [324] чуждые русскому характеру, отжившие уже свое время, войны маневров и кордонной системы, могли, под начальством Румянцева, находить случаи к отличиям и быстрому возвышению на ступенях поенной иерархии. Действия Суворова, в эту кампанию, когда он не был связан зависимостию от других, доказывают самобытность его гения и обращают на себя внимание, как решительностью, так и искусством соображении; с этого времени Суворов делается известен Румянцеву, как искусный генерал и пробуждает зависть в сослуживцах.

После перемирия, вторая дивизия была в следующем положении:

Генерал Текелли оставался в Банате, на квартирах, до появления подножного корма. Донцы и Арнауты, содержавшие наблюдательную цепь по Дунаю, были подкреплены постами из регулярных войск, расположенными таким образом:

В Слатине, под командою подполковника Мисюрева — один егерский баталион подполковника Мещерского, две гренадерские и две мушкетерские роты, с двумя орудиями. Пост этот имел назначение охранять Слатин, как пункт, где находились сухарные магазины, транспорты, прибывшие из Букареста, и переправа чрез Ольгу, и служить резервом каракальскому и рушведскому постам. Последний был в команде у маиора Шенка и состоял из одного эскадрона гусар, [325] донского полка Дячкина и пеших Арнаут. Пост этот, находясь против крепости Турно, обеспечивал сообщение постов банатских с постами второй линии, начинавшимися в лево от Калмацуя, и наблюдал пространство между Ольтою и Дунаем, в углу которого лежала крепость Турно, еще бывшая во власти Турок. При нападении неприятеля, рушведский отряд мог получить подкрепление от подполковника Мисюрева, из Слатина и от поста подполковника Тутлинга, выставленного при устье р. Телиормана от второй дивизии.

Прочие посты в Банате были:

В Каракале противу Оревы один эскадрон пикинер и донской полк Исаева. В Черое против Виддина: один пикинерной эскадрон, донской полк Сычева и Арнауты. В Страгае против Чернца и Кладовы: два пикинерные эскадрона, казаки и Арнауты.

У князя Трубецкого, легким войскам в цепи посланы подкрепления; дивизия, стянутая к Букаресту, находилась в полной готовности к выступлению.

Посты, от второй дивизии выставленные, были: близ устья Телиормана, в Журже и Нигоештах. Полковнику Пеутлингу вверен был первый пост (Зимницы и урочище Бсул) против Фиштова. Этот пост, состоявший из шести рот пехоты и двух орудий, служил резервом кордону, протянутому Арнаутами и донскими казаками полков [326] Агеева и Яновского, от устья Калмацуя, влево берегом Дуная, до журжевского редута, не доходя 10 верст до сел. Слободзеи. На него возлагалось наблюдение за неприятелем на противоположном берегу, подкрепление поста рушведского и сношение как с ним, так и с комендантом Журжи. Ближайшим пикетом на р. Калмацуе к посту маиора Шенка было селение Петре, занятое маиором Богдановым с Арнаутами. Комендант Журжи, командир ингерманландского полка, полковник Бекельман, командовал кордоном, который содержался навербованным из польских провинций полком на протяжении от журжевского ретраншамента до устья р. Аржиша. Пикет маиора Кашперова, находившийся между Журжею и Аржишем, был в заведывании коменданта Журжи.

Полковнику Батурину поручено охранять негоештский и обилештский посты, служить подкреплением кордону, выставленному от Аржиша вниз по Дунаю и вверх по р. Мостище до Обилешт, и иметь сношение вправо, чрез Кашперова, с цолковником Бекельманом, а влево с генерал-поручиком Потемкиным. Сила негоештского поста простиралась до 2,296 чел. В том числе было под ружьем астраханского пехотного полка 1,360; карабинер на коне, от двух эскадронов астраханского же карабинерного полка, 180; донского Леонова полка казаков 480; 5 турецких и 2 полковых, орудия. Негоешти, дурно укрепленный [327] монастырь, на левой стороне Аржиша, в 20-ти верстах к северу от Туртукая, служил связью войск генерала Потемкина со второю дивизиею, и находился на оконечности фронта действий, предпринятых для овладения Силистриею. Это обстоятельство и другое, что Дунай пред Туртукаем, имея ширины не более 300 сажень, представлял более удобств к переправе в этом месте, нежели на других пунктах, дали негоештскому посту и против его лежащему городу Туртукаю стратегическую важность и привлекли внимание обеих сторон. Турки в Туртукае, а наши в Негоештах, усиливали отряды с разными намерениями: Турки — для перехода чрез Дунай, с целью сделать поиск на нашу сторону, а Русские – для демонстрации, в пользу генерала Потемкина, открывшего тогда свои действия против Силистрии.

Чтобы еще лучше наблюдать за изменениями в положении неприятеля в Туртукае, и отвлечь его внимание от приготовлений к переправе генерала Потемкина, полковник Батурин, 15-го марта, двинулся с своим отрядом от Негоешт вниз по Аржишу и расположился лагером в виду Туртукая, во 100 саж. не доходя до берега реки. Растягивая фронт лагеря и скрывая фланги в лощинах, полковник Батурин старался выказать неприятелю свои, войска сильнейшими, нежели они были в действительности. В тоже время, маиор Каптеров, с партиями казаков, беспрестанно [328] производил движение по правой стороне Аржиша, и тем содействовал Батурину в обмане неприятеля. Сверх этих демонстраций, сделаны разглашения о намерении нашем ударить на другой берег. От Журжи по Дунаю и течению Аржиша спущены были плоты и лодки; по ночам производили шум и крик в устье Аржиша, чтоб уверить неприятеля в деятельности, с которою приготовлялась экспедиция. В Дунай с намерением лущено несколько бревен, как бы унесенных водою; с ближайших деревень собраны жители, под предлогом употребления на суда за гребцов, но им дозволено было разбежаться в первую за тем ночь, как бы по оплошности наших караулов. Наконец — в довершение всех этих демонстраций, генерал Потемкин намеревался провести лодки с гренадерами из Ликорешт в Аржиш и, для сопровождения их берегом Дуная, взял из негоештского отряда 100 доброконных казаков; но не успев в том, по причине сильных ветров и бурь на Дунае, отказался вскоре от исполнения своего поиска на Силистрию, а полковнику Батурину предложил возвратиться в Негоешты.

Таким образом бесплодию окончившаяся деятельность негоештского отряда внушила неприятелю большие опасения за Туртукай. Турки, с этого времени, стали строить около города батареи, ставить вблизи его лагери, усиливать занимавший его [329] отряд, и начали, почти ежедневно, делать вылазки на наш берег и нападать на посты кордонов негоештского и журжевского.

Князь Трубецкой, ожидая от неприятеля сильной диверсии в эту часть своего расположения, начал также усиливать посты левого своего фланга; а чтобы до времени не обнаружить того неприятелю, приказал, на правом фланге, маиору Богданову сделать рекогносцировку неприятеля в направлении к крепости Турно и напасть на ближайшие посты. Маиор Богданов, 15-то марта, атаковал посты во Фламунде и Магурянах, при чем убиты 23 Турка и отнято до 50-ти штук скота.

В таком положении были дела на верхнем Дунае. 25-го марта, прибыл к дивизии граф Салтыков, и несколько дней спустя, получил от графа Румянцова предложение сообразить: каким образом произвести нападение на лагерь визиря, который, находясь под Шумлою; был ближе ко второй .дивизии, нежели к прочим войскам русской армии; как овладеть Рущуком и открыть наступление из Валахии на правую сторону Дуная, и где, по овладении Рущуком, удобнее соединиться с корпусами, направленными к Шумле от Силистрии, по взятии этой крепости, и с нижнего Дуная; какие принять меры для отрезания визирю отступления; сколько времени потребно на приготовление к такой экспедиции, и как обеспечить собственное [330] отступление в случае отражения от Рущука? Потемкину и Вейсману, как предназначенным, первому для поиска на Силистрию, а последнему для диверсии к Базарджику и отрезания Абды-паши от гор, сделаны подобные же вопросы.

Между-тем, к прежним известиям о усилении неприятеля против левого фланга второй дивизии получены новые, что в крепость Турно отправлено подкрепление из Никополя, а у жителей правого берега отобраны суда и собраны под крепостию; что значительное число подвод, в тоже время, потянулось к Шумле, для поднятия тяжестей армии визиря, и что последний намерен от Шумлы перейти в Плевно. Эти известия должны были привести к двум заключениям: или визирь займет позицию, под прикрытием Рущука, Виддина и Никополя, с целию лучшего обеспечения своего стана; или имеет в виду, собрав все войска, вторгнуться чрез один из этих пунктов в Валахию. Граф Салтыков склонялся более на последнее заключение, а как к тому еще не проходило дня, чтобы Турки не показывались где нибудь на левом берегу между Аржишем и Ольтою, и особенно против Журжи, то он утвердительно определял намерение Турок вторгнуться в означенное пространство.

В таком положении дел, граф Салтыков, признавая опасным отлагать на дальнейшее время присоединение отряда генерал-маиора Текелли к [331] главным силам дивизии, приказал подкрепить рушведский пост, обеспечивавший это соединение, егерским баталионом подполковника Аршеневского и эскадроном гусар; сам же он с дивизиею выступил из Букареста, в конце апреля, и расположился лагерем в позиции у Станеш, в виду противного берега, имея пред собою Рущук, а в лево Туртукай – пункты, откуда он наиболее ожидал дебуширования Турок на левый берег Дуная. Заняв эту позицию, граф надеялся привлечь на себя внимание неприятеля, утвердить его во мнении о намерении нашем действовать из Журжи на Рущук, (что впрочем имелось в виду на будущее время), и тем скрыть предположенный поиск на Туртукай в левой стороне, и движение генерала Текелли из Баната в правой.

Генералу Текелли предписано: оставя в Банате легкие войска под начальством полковника Уварова, перейти Ольту, занять позицию у Рушведе и иметь под особенным наблюдением скопившегося в Турно неприятеля.

Находившийся у Рушведе пост подполковника Аршеневского переведен к устью Телиормана, на место отряда подполковника Пеутлинга, который оттуда подвинут в лево к Кокольцу, и поручен премиер-маиору Брянчанинову. Аршеневскому приказано делать демонстрацию приготовлений для поиска на Фищтов; в случае нападения на него Турок, маиор Брянчанинов должен был поддержать его. [332]

Граф Салтыков, заставляя генерала Текелли растянуть наблюдательные посты до Коьольца, ослаблял его, и с своей стороны охотно придвинул бы дивизию в право для сближения с?ишм-, еслиб не имел в виду, расположением в лагере против Руицука, нрикрывзть Букарест, где находились магазины, гошпитали и рекрутские депо; сверх того, движением к реке Ольте, он отклонился бы от первоначальной цели.

Полковнику Уварову, к бывшим у него двум эскадронам пикинер в Краиове, присоединен егерский баталион; ему поручены все посты Баната до реки Ольты и управление краем. В силу данной инструкции, действия в Банате должны были состоять в демострациях переправы через Дунай и быстрых передвижениях отряда с места на место, с целию укрывать сколь можно более от неприятеля вывод отряда генерала Текелли из Баната. От малых турецких партий полковник Уваров должен был отбиваться, от больших уходить во внутрь края, а с поданием помощи из-за Ольты снова возвращаться на прежние посты.

В начале апреля, генерал Потемкин представил фельдмаршалу, что для покорения Силистрии необходимо предпринять формальную атаку, требовал осадной артиллерии и усиления своего корпуса. Главнокомандующий, признавая затруднительным перевозить чрез Дунай осадную артиллерию на малых судах, [333] опасался за потерю оной при неудаче, и зная притом, что запас зарядов при армии незначителен, приказал Потемкину оставить виды на Силистрию, а заняться поисками и приобретением постов на правой стороне Дуная, что и было исполнено 24-го апреля, занятием гирсовского поста.

Это обстоятельство не изменило однако ни мало предначертанных операций. Главные силы должны были переправиться чрез Дунай ниже Силистрии; генерал-маиор Вейсман — прибыть туда от Кара-су, а генерал Потемкин — из своего расположения под Силистриею. Затем, этим корпусам назначалось действовать общими силами против Силистрии.

Диверсия генерал-маиора Вейсмана, предпринятая в мае месяце с нижнего Дуная, могла не иметь успеха и быть гибельною, хотя ручательством в удаче главнокомандующему служили испытанное мужество, опытность, и военные дарования начальствующего отрядом. Не смотря на это, Турки могли нетолько стянуть против Вейсмана свои силы, бывшие в этом крае, но даже отозвать туда часть гарнизона Силистрии; всего же более опасался фельдмаршал, чтобы сам визирь не бросился на Вейсмана из Шумлы. Справедливо тревожимый этим предположением, главнокомандующий, в то время, сам начал движение к реке Яломице, но с каждым переходом вперед, удаляясь от нижнего Дуная, лишался возможности [334] подать помощь Вейсману. Положение этого генерала, в случае поражений, было самое критическое; не имея на нижнем Дунае, для обратной переправы, ни судов, которые были посланы вверх по Дунаю на усиление перевозочных способов, главных сил, ни опорного Пункта на правом берегу реки, отряд Вейсмана мог быть истреблен, и тогда рушились бы все соображения фельдмаршала. В таком состоянии дел, главнокомандующему оставалось одно: угрожать неприятелю на среднем и; верхнем Дунае, дабы не дозволить ему обратиться против Вейсмана, и потому графу Салтыкову, еще до открытия движения генералом Вейсманом, предписано было придать своим распоряжениям сколько можно более вид решительных приготовлений к переходу чрез Дунай и развлекать внимание неприятеля экспедициями на противную сторону. Таково было общее значение и цель поисков, произведенных от второй дивизии: 10-го мая, на Туртукай, генерал-маиором Суворовым; 14-го мая, засада генерал-маиора Текелли у Калмацуя и поиск на крепость Турно; 15-го мая, неудачный поиск полковника князя Репнина на правую сторону Дуная, на турецкий лагерь у д. Марутино и Табан ниже Рущука, и наконец, менее значительные поиски: 8-го мая, подполковника Штакельберга от слободзейского редута; 9-го мая, Экспедиция полковника Дурново из крепости [335] Журжи; 40-го мая, капитана Шутица; 41-го мая, маиора Дивова и 12-го, капитана Аржевитенова.

В то время, когда граф Салтыков небольшими переходами подвигался к позиции станештской, на р. Дымбовице, впадающей в Аржиш близ Негоешт, кипели работы; там, в течение 40-ти дней, построено было вновь 40 судов и исправлено 7 найденных у жителей. Эта флотилия могла поднять от 600 до 770 человек.

В деревне Фрасен, на марше дивизии, граф Салтыков дал приказание Суворову отправиться в Негоешты и поспешить, сколь возможно, производством нападения на Туртукай. Суворов прибыл в Негоешты 5-го мая и тотчас приступил к исполнению возложенного на него поручения. Собрав сведения о состоянии неприятельского отряда в Туртукае, о положении города и его окрестностях, он хотел, в ночь с 7-го на 8-е мая, выступить из Негоешт к урочищу Ольтеницы в 3-х верстах пред Туртукаем; но встретившиеся обстоятельства заставили его отложить свое предприятие до 9-го мая. Турки против устья Аржиша имели одно судно на якоре, вооруженное пушками. Суда наши, выходя из устья р. Аржиша в Дунай, должны были проходить под неприятельским огнем. Суворов, чтобы скрыть свою флотилию и избежать замешательства в прибытии судов к месту, где отряд должен был произвести амбар-нацию, предполагал перевести их на подводах. [336]

Между тем, спущенные к Негоештам 17 лодок приводились в готовность к амбаркации. За неимением вблизи Негоешт жителей, выбраны в гребцы люди из астраханского пехотного полка, и распределены по судам; поделаны сходни, заготовлены шесты, бичевы, багры и проч. Начальником флотилии поставлен был поручик капорского полка Палкин, который привел суда из р. Дымбовицы. Все приготовления производились деятельно и осторожно, не упуская из виду ни малейшего обстоятельства.

Другая причина, заставившая Суворова отложить экспедицию, заключалась в неприбытии командированного в Негоешты, на усиление его отряда, полковника князя Мещерского с остальными 3-мя эскадронами астраханского карабинерного полка. 8-го мая, князь Мещерский прибыл, подводы собраны, дороги осмотрены и Суворов повел свой отряд, в ночи с 8-го на 9-е мая, к аржишскому редуту при урочище Ольтенице; туда, же спуститься должна была и флотилия.

Число войск отряда не превышало 1,950-ти человек; боевая сила состояла в 760 человек пехоты под ружьем, 370 карабинер на коне, 480 казаков, 4 полковых и 3 турецких орудий. Полки: астраханский пехотный, которым некогда командовал Суворов, астраханский карабинерный, донской Леонова, и небольшая команда новонабранного полка из жителей польских областей. [337]

За отделением части пехоты в гребцы, и для охранения судов, под ружьем оставалось неболее 500 человек. С этою то горстью людей Суворову предстояли: амбаркация, переправа, дессант, атака крутого берега, переход многих рытвин и оврагов, взятие 4-х батарей, штурм трех лагерей и города, и наконец бой на каждом шагу, с неприятелем, в шесть раз превосходившим его силами! При том, все эти действия должно было совершить в темноте ночи, с начальниками, которых он не знал, с отрядом только-что поступившим в его командование. Военная история вообще представляет весьма немногие примеры ночных действий, и в том числе более неудачных случаев. Предприятия этого рода почитаются труднейшим делом войны. Для самого Суворова, в последствиях туртукайского дела не могло быть средины: ему надобно было или возвратиться победителем, или умереть. Чтобы сталось с его возникавшею известностию при неудаче? Какой начальник решился бы впредь довериться генералу, который обесславил себя безрассудством и запальчивостию? Кто бы еще мог положиться на ум и познания Суворова, если бы он, на первом шагу испытания, не обнаружил ни того, ни другого? Может быть, мысли Суворова рисовали подобную картину; может быть под впечатлением их послал он графу Салтыкову две записки 7-го и 8-го мая. [338]

Набрасывая свои соображения для будущей экспедиции, он в одной из них говорит: «Как ни думать — только верьте, ваше сиятельство, что пехоты мало! Я начну, да как? стыдно сказать. Comment avanturerai je ma poignee de Cavalerie de l’autre cote et quand arrivera-t-elle? J’ai ecrit a M. Potemkin qu’il fasse allarmer Tourtoukay au dos par un gros de ses trouppes legeres vers ce temps-la. Mais a cela il ny a pas de possibilite.» Можно догадываться, что граф Салтыков, отказав Суворову в усилении его отряда пехотою, советовал потребовать от генерал-поручика Потемкина судов, переправить на них кавалерию и, послать ее в обход для нападения на Туртукай: с южной стороны, ибо, во второй своей записке, Суворов, высказав еще раз свое мнение о малочисленности пехоты: «Все мне кажется пехоты мало,» прибавляет: «от Потемкина ни о чем ненадежен. Судов его долго ждать»; и потом, как бы в момент решительности исполнить задуманный поиск, мысли его, то переносятся на туртукайскую местность, то снова останавливаются на том же предмете: «Вот что до пехоты: у них в Туртукае рытвины, домы, пушечки... Все хорошо! как Бог благословит! а пехоты кажется мало!»

Очевидно, что Суворов не упустил из виду на одного обстоятельства, которое могло облегчить предстоявшие ему действия: Потемкина просил [339] он предать кавалерию, чтобы обеспокоивать город с тылу, в то время, когда, он откроет сам действительную атаку со стороны реки.

Потемкин, исполняя просьбу в половину, отвечал Суворову, что, для облегчения предприятия на Туртукай, он, в ночь с 7-го на 8-е мая, отправит Запорожцев в деревню, лежащую в четырех часах марша выше Силистрии, с тем, чтобы схватить находящийся там турецкий пост.

Диспозиция, отданная Суворовым для туртукайского ночного нападения, заключала в себе распоряжения трех последовательных, действий: переправы, атаки и возвращения на левую сторону Дуная. Она прилагается здесь в подлиннике.

Стиль этой диспозиции таков же, как и прочих нам известных диспозиций нашего героя. Суворов здесь весь на лицо с его лаконизмом, с его знанием русского солдата и с его тактикою.

1. «Переправа будет ниже Туртукая верстах в трех. Прежде переправляться пехоте, по ее двум кареям, одному за другим; потом резерву. Две, пушки, по причине неровного тамошнего местоположения, должны оставаться при резерве, и бить сначала сзади. При кареях командиры; в первом [340] г. полковник Батурин, во втором подполковник Мауринов, в третьем маиор Ребок (резерв).

2. Г. полковник князь Мещерский командует на здешнем берегу, и после пехоты, что может быть, останется во второй транспорт, переправляет конницу — то есть: прежде казаков, потом карабинер; однако, ежели будет благопоспешно, то при казаках несколько карабинер. Хорошо ежели можно: люди на лодках, коней в поводах вплавь, а буде нет, то на лодках, поелику то можно и нужда будет. Впрочем, кавалерия остается на берегу, разделяя оную и маскируя по его усмотрению, а казачьими пикетами Леонова тянет цепь к казакам Кашперова.

3. На здешнем берегу, для закрытия наших судов, разбивания, как и поражения неприятельских, кои бы в переправе препятствовать покусились, батарея: два единорога и две пушки, (ядра бьют далее, а гренады жгут), при сей батареи Кирилов. Пушки должны быть поставлены в способнейших местах и раздельно: для крестных выстрелов и оказания большого числа артиллерии — зависит от благоучреждения г. полковника князя Мещерского. Пехоты при артиллерии надлежащая часть. На этой стороне при выгрузке пехоты по рассмотрению.

4. За исправность судов и поспешность в переправе ответствует г. Палкин. Г. полковник князь Мещерский всему благопоспешествует.» [341]

II.

1. «Атака будет ночью с храбростию и фурией российских солдат. Расстройки: ³ против правого неприятельского положения, где у них первый не знатный лагерь, потом, пробиваясь до пашинских палаток, где у них лагерь по меньше: а наконец и версты три оттуда далее, до их лагеря по больше. Батареи их: при первом за рытвиною, при пашинских палатках, и уповательно, что та батарея посильнее. Непременно надлежит ее сорвать, следуя до третьего их лагеря.

2. Благопоспешнее ударить горою: один каре выше, другой в пол-горы. Резерв по обычаю. Стрелки на две половины, каждая на два отделения. Первая с правого каре, другая с левого каре; с правого: в пол-горы, вперед и бегом; с левого: с боку и спереди. Стрелки алармируют и тревожат. Каре обходят рытвину или проходят чрез нее где способно.

3. Переправляющаяся конница примыкает к резерву; казаки тоже и могут выезжать на тревоженье и шармушированье, или примыкают к ближнему каре. [342]

4. Резерв без нужды не подкрепляет, а действует сам собою, как и оба каре.

5. Турецкие суда отрезывает и отбирает ближнее каре, или буде ближе — то резерв, и тотчас их спустить в устье Аржиша против Кашперова.

6. Пушки турецкие отвозятся в резерв, чтобы каре в их быстроте ими задержаны не были, а тяжелые и неходкие остаются до времени; особливо, ежели можно, срываются в воду. Заряды при пушках отвозятся также в резерв. Порох при пашинской квартире, ежели можно, отвозится к нашим судам и переправляется на сю сторону; буде не можно, то срывается в воду, дабы после от него не было вреда.

7. Как скоро г. маиор Каптеров услышит первый выстрел, то переправляет пеших казаков на остров при командире, и тревожит весьма, тако ж и отводит.

8. Ежели г. полковник князь Мещерский заблагоусмотрит переправить пеших карабинер на ту сторону для действия к Туртукаю, предается в его волю. А когда Турки, между-тем, учинят на судах, паче чаяния, какую вылазку на сию сторону, то их рубить, колоть и отрезывать.

Сия есть генеральная диспозиция атаки; прибавить к тому: что турецкие собственные набеги отбивать по обыкновенному – наступательно, а [343] подробности зависят от обстоятельств, разума и искуства, храбрости и твердости г.г. командующих».

III.

1. «Возвращение на сию сторону быть надлежит по окончании действия и разбитии Турок во всех местах.

2. «Турецкую отбитую артиллерию, сколь возможно, ставить на суда и к тому времени можно подвесть наш паром, что у Кашперова будет в устье Аргиса, впрочем топить!

3. Прежде переправляется конница: карабинеры и казаки; а пехота стоит на выгодном месте, для прогона турецких набегов.

4. Между-тем, Туртукай весь сжечь и разрушить палаты так, чтобы более тут неприятелю пристанища не было.

5. Весьма щадить: жен, детей и обывателей, хотя бы то и Турки были, но не вооруженные, мечети и духовный их чин, для взаимного пощажения наших Св. Храмов.

6. Потом переправляется и пехота. Да поможет Бог!»

(Окончание в следующ. книжке).

Комментарии

1. Кому не случалось слышать суждение некоторых Поляков о Суворове, перешедшее в предание. Говоря о нем, они выражались, что Суворов не имел понятия, о войне, ему бы только драться с медведями; бывало займешь позицию, ждешь Русских с фронта, а он бросается на нас либо с тылу, либо во фланг; мы разбегались более от страха и внезапности, нежели от поражения.

2. Сколько известно, подобные архивы находятся еще не открытыми в город Дубно, в тамошнем католическом монастыре, о в ордонанс-гаузах городов Херсона и Кременчуга.

3. Должно понимать: место перестроения пехоты в колонны или каре для атаки лагерей.

Текст воспроизведен по изданию: Действия Суворова в Турции в 1773 году // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 106. № 423. 1854