ГУСТАВ ЭРНЕСТ ФОН ШТРАНДМАН

ЗАПИСКИ

1771 г.

(См. "Русскую старину", изд. 1882 г. т. XXXIV, май, стр. 289-318)

В январе и феврале все полки усердно занимались приготовлениями к предстоящей кампании.

В начале февраля некоторые генералы получили отставку с сохранением жалованья, а именно: генерал-лейтенант Далкен с содержанием в 6,000 руб. и Ренненкампф отставлен с подарком в 10,000 руб. Первый из них был старый, странный и упрямый человек. Он не принимал участия в прусской войне и все уверяли, что у него нет сердца. Насколько первый был нелюбим своими подчиненными, настолько последнего уважали. Генерал Ренненкампф был, кроме того, человек очень опытный и ловкий, и что самое главное — безкорыстный и честный. Граф Панин любил его, считал своим другом и отличал пред прочими генералами; если бы граф не подал в отставку, то и Ренненкампф продолжал бы службу.

20-го апреля все полки выступили и направились к Царицыну, как сборному пункту; это одна из плохих крепостей, лежащих по ту сторону линии, и находится приблизительно в 50 верстах от Днепра.

В Царицыне князь Долгорукий произвел смотр всему войску и нашел, что наш полк один из лучших.

4-го мая выступила наша бригада под командою генерал-Maиора Брауна.

Генерал-маиор князь Прозоровский командовал авангардом и шел на Самару. [56]

В Самаре застали мы московский легион, состоявший из 5,000 человек. 10-го мая князь сделал смотр в составе 4-х пехотных батальонов этого легиона; будучи составлен из новобранцев и молодых офицеров, они конечно не обладали в достаточной мере воинскою выправкою и фронтовою исправностью.

Мы не застали уже отряда князя Прозоровского – он подвинулся вперед до Московки.

13-го мая выступили мы из Самары и 18-го прибыли к Александровской крепости, лежащей на новой линии. Крепость достаточно велика, фронтальная линия по Днепру, а левый фланг примыкает к маленькой речке, в которой, во время нашего пребывания здесь, к несчастию, утонули два офицера: артиллерийский поручик Нечаев и инженерный поручик граф Пушкин.

Новая линия была заложена в минувшем году и идет по рекам Конской, Берде до Азовского моря, за 120 верст от Таганрога. Генерал-лейтенант Деденев наблюдал за постройкой всей этой линии.

Крепость Самара в 84 верстах от Александровской. Батальон Вологодского полка, который перезимовал в крепости, с убылью умершими 180 человек, присоединился к нам. Армия шла, как обыкновенно, в двух или трех колоннах с авангардом и арриергардом. Погода была сухая и жаркая. Путь лежал большею частию по равнинам. Князь Пpoзopoвcкий со своим авангардом шел, приблизительно, в 50 верстах перед нами.

21-го мая прошли мы 10 верст до реки Конской, а на следующий день до речки Карачарак, где соединились с отрядом Берга.

Генерал-маиор Щербатов был командирован чрез степь на Шубат, где наш флот его поджидал для его десантного отряда в Крым.

24-го мая армия разделилась на семь колонн и шла походным порядком и дошла 27-го до Плетеного озера. Здесь были стянуты все гренадерские баталионы, числом пять. Первым командовал наш подполковник Михельсон; вторым – подполковник Бибиков; третьим – подполковник Ханбаум; четвертым – капитан гвардии и волонтер Геларин и пятым – датской службы маиор и волонтер Колтборн.

После того, как к генералу Прозоровскому присоединилась легкая кавалерия Берга, его отряд усилился до 10,000 человек и приблизился к нам на расстояние одного перехода, выслав далеко партию разведчиков.

В продолжении всего этого месяца стояла у нас превосходная [57] ясная погода. Армия шла походом в одной линии, а именно: пехота в центре, кавалерия по флангам, без всяких предосторожностей, даже не были выставлены форпосты. Весь поход сопровождался величайшим беспорядком; случалось даже, что колонны пересекались и сталкивались. Хорошо еще, что перед нами не было неприятеля.

1-го июня произошла у нас тревога, вследствие ложных донесений. Генерал Прозоровский донес, что отряд его казаков видел неприятеля в чиcле 3,000 чeлoвек. По требованию, ему тотчас послали два баталиона гренадер, два баталиона егерей и два эскадрона карабинеров, с которыми он подвинулся на 15 верст вперед от главных сил; дальше не пошел, но отрядил казачьего полковника Колпакова с несколькими сотнями. Из состава же главных сил, генерал-маиор Сорвег, с двумя полками гусар, был направлен в тыл, чтобы прикрыть провиант. Но через два дня мы узнали, что нигде не было видно ни одного неприятеля и, таким образом, все эти отряды благополучно вернулись назад.

2-го июня был тяжелый переход, пришлось перевалить через четыре большие горы. 5-го пришли в Ушангери, где оставались мы два дня. По течению Днепра, в 4-х верстах, находится старинный покинутый турецкий шанец и двухдневная наша стоянка дала нам возможность построить по течению Днепра, в 3-х верстах отсюда, ретраншемент, в котором мы оставили наших больных и лишние телеги. В добавку к фашинам, получили известное количество лестниц, (обитые железом, длиною в 4 сажени), которые мы взяли с собою.

10-го июня князь Долгорукий поехал верхом осматривать крепость Перекоп, куда за день перед тем уже прибыл князь Прозоровский со своим авангардом.

Мы выступили 11-го числа и следовали семью колоннами 12 верст, после чего, не доходя 3 верст до Перекопа, разбили лагерь несколько влево от Сиваша. Во все время похода, армия постоянно стояла на одной линии. Наш состаревшийся в прежних традициях военноначальник Долгорукий не хотел изменять этот невыгодный в военное время порядок, под тем предлогом, чтобы все части были ближе к воде. Счастие еще, что за все время на нас ни разу не напал внезапно какой-либо сильный неприятельский отряд, а то этому упрямому старику пришлось бы весьма не хорошо, когда понадобилось бы перестроивать в боевой порядок чрезмерно удлиненную и тонкую линию войск. Перед нашим [58] прибытием под Перекоп, был объявлен приказ, ordre de bataille, который по старой рутине назначал боевой порядок, состоящий из двух отрядов пехоты в центре и кавалерии на флангах. Посреди первого отряда находился большой курган; таким образом, наконец-то мы получили определенный ordre de bataille для нашей армии.

11-го июня не случилось ничего особенного, если не считать стычку с нашими казаками и пикинерами нескольких тысяч татар, вышедших после полудня из крепости. Татары привели казаков в совершенный беспорядок, но когда подоспели пикинеры с двумя маленькими пушками, то неприятель, благодаря их отличному действию, был отбит. Мы взяли несколько пленных, которые показали, что в Перекопе находится сам хан с 4,000 татар и намеревается на следующий день атаковать нас в трех пунктах. Поэтому князь Долгорукий, желавший войти в линию на следующую ночь, отменил свое намерение, так как ему хотелось выманить татар из крепости. Но татары не вышли 12-го и потому в ночь на 13-е была решена атака на линию. Она состояла, кроме перехода чрез Сиваш, из трех действительных и трех демонстративных атак, из которых впрочем одна обратилась в действительную. Первою командовал подполковник Философов с 4-мя гренадерскими ротами: второю – подполковник князь Долгорукий, (сын нашего шефа), с баталионом егерей, а третьим – подполковник Михельсон со своим гренадерским баталионом. В подкрепление было откомандировано для каждой атаки еще по пехотному баталиону. Две демонстративные вел подполковник Ступицен, а третью – подполковник Ханбаум, которому посчастливилось произвести действительную атаку, удалось ему обойти батарею и атаковать ее с тылу. Атакующие колонны были под общею командою дежурного генерала графа Пушкина. Для перехода чрез Сиваш с левой стороны командированы, под начальством князя Прозоровского, кроме трех казачьих полков, еще 30 эскадронов кавалерии, 4 баталиона и 14 орудий.

Итак, в 12 часов ночи, все эти отряды выступили из лагеря, а за час до рассвета началась атака, которая повсюду удалась так хорошо, что утром наши войска заняли всю перекопскую линию. Кроме затруднений в переходе через ров, шириною в 18 сажен и глубиною в 7, для чего наши лестницы оказались слишком коротки, войска не подвергались никакой другой опасности, так как татары вовсе не сопротивлялись и, побросав батареи, бежали. Вследствие этого во всей пехоте едва ли было убито [59] 10 человек. Пред атакой была поспешно насыпана батарея прямо против ворот крепости, чтобы никого но выпустить оттуда, и из этой-то батареи направлен был в крепость сильный огонь для поддержки правой атаки. Что касается действий собственно нашего отряда, то мы выступили в назначенный час и кавалерия конвоировала нас слева, чтобы отчасти маневровать наш подход в сторону татарской линии. Переход наш был весьма затруднителен по той причине, что вся дорога, на протяжении 8 или 10 верст, представляла собою одну сплошную массу топкой грязи. Артиллерийские лошади устали до такой степени, что когда мы около 4 часов перешли на ту сторону, при нас оказалось только 4 пушки; остальные завязли в грязи, и чтобы их вытаскивать, пришлось оставить, по крайней мере, 200 человек. Едва успели мы перейти на тот берег, и при том столь благополучно, что во время нашего пути в нас не попал ни один выстрел, из крайней батареи, как пришло известие, что к нам приближается хан, который отступил из крепости со своими татарами. Поэтому мы сейчас же выстроили два карре: кавалерия стала по флангам и в тылу, а казаки были посланы вперед. Татары, приведя их в беспорядок, гнались за ними до нашего фронта. Так как татары вместе с нашими казаками и гусарами, которых сами казаки тоже привели в беспорядок, летели прямо на левое карре, где мой баталион занимал передний фас, то генерал-маиор Алексей Голицын, командовавший 4-мя баталионами, приказал стрелять по неприятелю из ружей и пушек. Татары, не выдержав огня, отступили; это ободрило казаков и гусар, которые повернули назад и пустились преследовать противника. Чтобы подкрепить их, мы прошли более 15 верст, после чего велено было повернуть назад, для соединения с отрядом, уже перешедшим чрез линию неприятельских окопов. В этом деле было убито и ранено около ста казаков, из числа которых двух находившихся пред нашим фронтом мы убили по нечаянности сами.

Казалось, что крепость будет еще долго держаться, как вдруг после полудня она сдалась на капитуляцию. Гарнизон, состоявший из 600 татар, получил свободный пропуск до Козлова, откуда он намеревался отправиться в Варну. Туркам позволено было взять с собою все, кроме оружия. В крепости мы нашли 11 мортир, 135 пушек различного калибра, провиант, 2,000 пудов пороху, но мало пуль. Недостаток в пулях и заставил неприятеля сдаться. Вообще же на всей линии окопов было найдено приблизительно до 50 пушек.

Как в окрестностях, так и в самом Перекопе мало [60] пресной воды так что употреблять ее для питья можно было не иначе как с уксусом или вином. Подножный корм до линии был повсюду хорош, но как только переступили за линию и вошли в Крым, то на протяжении 50 или 60 верст травы уже не было. Солончаковая почва производит лишь только полынь.

17-го июня все мы выступили далее. Воронежский и Брянский пехотные, Молдавский гусарcкий и два казачьи полка с 6 орудиями были отряжены в Козлов, под командою генерал-маиора Брауна, a князь Долгорукий с остальными полками, бывшими под его командою, шел в средней колонне, при чем князь Прозоровский с большею частью кавалерии составлял авангард, а князь Щербатов, тоже перешедший Сиваш в 50-ти верстах от Перекопа, составлял третью колонну. Эти три колонны, имея между собою постоянное сообщение, направляли разъезды поперег Крыма — от Черного моря до Азовского залива.

Соразмеряя свое движение с остальными колоннами, мы в первый день прошли в правой колонне 17 верст до маленького озера, за которым находится озеро больших размеров. Турки, бывшие в Перекопе, состояли под нашим надзором. 18-го мы сделали 26 верст до запустелого селения, где нашли много колодцев и прошли болото по каменному мосту со множеством арк, длиною в 60 шагов. Мост повидимому очень стар и существует может быть еще с генуэзских времен.

19-го июня прошли 12 верст. По сторонам виднелось много запустелых селений. От беглых русских подданных, которые уже несколько лет жили в Козлове, мы узнали, что этот город совсем покинут.

22-го июня мы открыли след 2,000 татар, которые бежали в горы, того же числа дошли до Козлова и в тот же день прошли город и еще 4 версты по прекрасно выстроенному мосту. Город Козлов был пуст, все жители бежали, захватив с собою все, что только могли. Говорят, впрочем, что много еще имущества было оставлено в городе, но что по выезде жителей, пришли туда татары и ограбили все, что попалось под руку. Генерал Браун с отрядом казаков прибыл в Козлов за несколько часов до нас и застал корабль, который только что снялся с якоря, сделав по его колонне выстрел из пушки. Мы расположились в лагере подле города, у моря, где и простояли три дня. В это время прибыли два неприятельские судна, из которых одно подошло так близко, что мы с разу прогнали нашими пушками.

Козлов, город большой, обстроенный хорошими и почти сплошь [61] каменными домами, только улицы необыкновенно узки, в городе много мечетей, из которых одна построена на самом берегу моря и в особенности отличается вышиною и великолепием. При всем этом, Козлов имеет хорошую естественную гавань.

От Перекопа до Козлова, 115 верст, мы шли все время в двух колоннах, в порядке подвижных карре, и на ночлежных бивуаках обеспечивали себя таким же расположением, так что как на походах, так и на бивуаках мы находились в наилучшем порядке.

Озера от Перекопа до Козлова исключительно соленые, пресную же воду можно было найти только в колодцах около деревень, к тому же и трава в этих местах очень дурна и потому здесь на местные средства продовольствия мог существовать только небольшой отряд, значительный же корпус непременно погиб бы во время похода от недостатка воды и корма.

22-го июня, оставив в Козлове гарнизон из двух рот с двумя орудиями и 320 казаками, мы выступили далее и прошли приблизительно 12 верст по узкой косе, ведущей к горам. С правой стороны Черное море, с левой — большое озеро, которое на расстоянии нескольких верст врезывается в глубь страны; вода в нем соленая, почему и думаю, что оно некогда составляло часть Черного моря; даже и теперь, во время сильных бурь, вода из озера заливает косу, ширина которой не более 50 сажен. В этот день мы прошли 30 верст, а на следующий еще 20. На второй половине пути, когда мы следовали ближе к горам в виду отряда показывалось много татарских партий. Они напали и ограбили телегу нашего сержанта Разенко, лошади которого отстали за усталостью, и убили двух солдат.

28-го июня, проследовав мимо нашего лагеря чрез Салигет, прошли мы чрез запустелое селение, где простояли несколько часов, в ожидании предстоявшего движения чрез узкий проход, где собралось несколько тысяч татар, обнаруживших намерение нам сопротивляться. Они преследовали нас издали со всех сторон и убили 7 казаков, которые отстали немного ради какой-то турецкой фуры. В 17 верстах от нашей последней ночевки, мы расположились лагерем подле большого запустелого селения, которое лежит всего в 20 верстах от Тарасбазара. Для того, чтобы избежать множество дефилей, генерал Браун, получивший от князя приказание следовать из Козлова в Тарасбазар, где ему предстояло соединиться с князем, пошел не по прямой дороге, а несколько влево. Но 29-го, едва лишь мы сделали несколько верст, [62] татары воспользовались удобным случаем атаковать нас из леса, в то время, как нам надо было проходить утром при густом тумане по каменному мосту возле леса. Но благодаря благоразумному распоряжению нашего генерала Брауна, они тотчас же были оттеснены одним лишь огнем пехоты и орудий. При этом нужно заметить, что ни одна повозка не переправилась чрез мост, раньше чем все войска перешли и выстроились на том берегу.

Только что мы двинулись далее, татары атаковали нас со всех сторон. Издали видны были три большие отряда, пред одним из них, которым командовал хан, развевалось большое знамя красного и белого цветов. Не было другого средства противодействовать этому рою, который, как пчелы, кружились около нас и постоянно безостановочно стреляли по нашему фронту из ружей и пистолетов; когда приходилось останавливаться, тогда они подходили так близко, что приходилось их отгонять картечью. В этот день мы прошли еще чрез две теснины: на ровной косе, чрез глубокую реку и затем чрез мост в большом селе. Здесь татары особенно беспокоили нас, но хорошая позиция, занятая нами и распорядительность нашего командира, обратили настойчивые наступления в самые ничтожные нападения 50-ти тысячного отряда турок и татар, желавших привести наше карре в беспорядок или заставить нас отступить, но мы, хотя медленно, все же шли вперед, пока не дошли моря, где и расположились лагерем подле маленького леска. Находясь в карре, пленный перекопский гарнизон покусился бежать в сумерки, но капитан Гагарин со своим баталионом во-время помешал исполниться этому намерению.

В этот день мы сделали 30 верст, а 30-го числа всего 20, дошли до небольшого озера. Неприятель, заранее расположившийся в долине в нескольких верстах от нашего бивуака, преследовал нас с пальбою, как и накануне; в этом деле отличились Молдавский гусарский полк, под командою полковника Шевича и казачий полк полковника Серебрякова, которые держали в почтительном расстоянии эту толпу, ни разу не допустив ее приблизиться к нашему фронту.

В эти два дня в пехоте у нас было ранено только 2 поручика, 1 сержант и 4 рядовых. У казаков убито 7 человек, ранено 14; у неприятеля убито и ранено несколько сот человек.

1-го июля, сделав 20 верст, мы взяли направление влево далее от Тарасбазара и благополучно дошли до моста, по которому уже проследовал князь, направившийся в Каффу. Татары показывались только издали, но уже не нападали. Утром с большой [63] опасностью прибыла к нам партия казаков, посланная генералом Брауном с рапортом к князю. И так мы находились в 100 верстах от Перекопа и в 60-ти от Каффы. Здесь пришлось нам простоять несколько дней.

Этот 70-ти верстный переход, не смотря на окружавшие нас со всех сторон сильные конные партии татар и турок, всегда будет служить к нашей чести и будет неоспоримым доказательством как отличной распорядительности генерала Брауна, так и примерной стойкости его подчиненных. Насколько я знаю, это чуть ли не первый пример в новейшей военной истории, чтобы отряд, силою в 18 рот пехоты, при нескольких эскадронах гусар и казачьего полка в 300 всадников, состоявший в общей сложности не болеe 2,500 человек, сделал в три дня переход в 70 верст, с утра до ночи отбиваясь от окружавшего его в 40 или 50,000 неприятеля, и ведя с собою до 800 человек пленных турок и татар; чтобы такой отряд был совершенно отрезан от главной армии и, не смотря на все эти препятствия, отряд все таки достиг своей цели, не потеряв при этом из своего весьма значительного обоза ни одной фуры. Никому и никогда не желал бы находиться в таком трудном положении, в каком были мы во время этого перехода.

Наконец, мы достигли до коммуникационной линии и получили извещение, что князь Долгорукий подошел к Каффе и 29-го (июня) взял этот город. Находившиеся в нем турки спаслись на своих 40 кораблях. Генерал-маиор С. Марк, состоявший при инженерном отряде, имел неосторожность подойти слишком близко к валу и был убит выстрелом из ружья; несколько дней спустя его похоронили в Каффе в греческой церкви.

Князь Долгорукий, узнав, что мы окружены татарами, отрядил к нам на помощь князя Прозоровского с большою кавалериею и одной пехотной бригадой, но прибыл к нам, когда мы были уже вне опасности. 70-ти верстная дорога от главных сил до нашего отряда была не безопасна, татары ограбили одного подполковника, курьера и почту, которую везли казаки, вследствие чего князь Прозоровский остановился в 20 верстах пред нашим отрядом, чтобы восстановить свободное и безопасное сообщение. Нужно удивляться, как мог главнокомандующий, в военное время, упустить из виду, при наступлении, коммуникационную линию в тылу армии, так что город Каффа, где находился князь, был несколько дней совершенно отрезан от Перекопа. Сообщения, по приказанию князя, были восстановлены отрядами нашим и князя Прозоровского. [64]

3-го июля наш отряд получил благодарность от князя Долгорукого за особую оказанную храбрость в делах против татар.

Нас уведомили ночью, что щербатский отряд занял Керчь и Еникале и ему же сдалась одна татарская орда, остальные три — бежали в Бахчисарай.

5-го июля, по недостатку корма, фуража, должны были направиться к горам для кошения травы. Перекопский гарнизон, который весьма нас обременял, по приказанию князя, был присоединен к армии в Каффу.

Вскоре сдались и другие орды.

10-го июля князь приказал мне отправиться с батальоном Воронежского полка и расположиться лагерем в 4-х верстах от отряда генерала Брауна. Я сделал 50 верст перехода.

Генерал-маиор князь Пpoзopoвский почти со всею кавалериею и с бригадою пехоты отправился для занятия Бахчисарая и Балаклавы и приказал князю Голицыну наблюдать за безопасностью местности.

Отряд Брауна получил в тот же день, т. е. 10-го октября, приказ поспешить в Козлов, вследствие полученного известия, что турецкий флот желает отправиться из Каффы к нашему Козловскому гарнизону, в гости.

11-го июля в 4 часа по-полудни, выступая со своим батальоном, умер от горячки (местной), на 29-м году, наш любимый командир генерал Браун, после кратковременной болезни. Этот искусный генерал, не смотря на свою молодость, обладал всеми познаниями и качествами, характеризующими полководца: глубоким умом, соединенным с большою проницательностью. Это был человек нрава покойного и необыкновенно сдержанного; говорил мало, но всегда основательно и умно. Приятно было слушать, когда он рассуждал о военных науках, к которым он пристрастился еще с юности и знал их основательно. При этом ему помогала замечательная память: он ничего не забывал, что раз было им прочитано, читал же он много, владел иностранными языками: французским, немецким и латынью. Обращение Брауна со своими подчиненными отличалось простотою и мягкостью, при том он был человек большого ума и теплой души, и нельзя не сожалеть о его смерти, — мало таких людей в нашей армии.

11-го июля наш отряд под командою командира легиона, полковника Бриккена, переправившись чрез Салигер, пошел на Кинбурн. В отряде находились, кроме моего баталиона, 7 эскадронов [65] гусарских, драгунских и карабинерных полков; 5 сотен казаков, 12-ти фун. пушка и 5 единорогов различных калибров. Весь Крымский полуостров вообще страдает недостатком пресной воды и потому полководец, желающий покорить эту страну, должен разделить армию на возможно большее число отрядов, чтобы не терпеть лишений по местности от Перекопа до гор, которая начинается в 40 верстах за Каффой и тянется поперег страны до Каффы, занимая почти весь полуостров до Бахчисарая и Балаклавы. Кроме того в Крыму совсем нет лесов, кроме небольшой подгорной местности. Строевого леca я вовсе не видел и потому татары в городах и в деревнях строят свои дома преимущественно из камня, также с толстой, плотно плетеной соломы, залитой глиной. Живут они грязно также, как наши калмыки, на которых они очень сходны. Лучшие постройки у них, это колодцы, обложены камнем от 100 до 150 саж. глубины; мосты также в хорошем виде и все почти каменные.

16-го июля дошли до Кинбурна и стали у прекрасного каменного моста около 4-х вер. от Черного моря. Полковник Бриккен с легкою кавалериею произвел рекогносцировку под Кинбурном и нашел положение крепости столь выгодным, что силы нашего малочисленного отряда, по его мнению, не могли бы одолеть эту крепость. Путь к ней от места нашего лагеря, пролегая по берегу, лежит под сильным огнем 15-ти военных судов; кроме того всегда могла бы подоспеть самая быстрая помощь из Очакова. Казаки в стычке с неприятелем захватили в плен одного турка, который нам сообщил, что четырехугольный Кинбургский замок вооружен 20-ю пушками и имеет 600 человек гарнизона для защиты.

Вследствие чего полковник Бриккен, не предпринимая никакой решительной меры, благоразумно донес об этом обстоятельстве князю Долгорукову, который все еще стоял в Каффе. Однако раньше, чем пришла резолюция князя, мы не мало таки тревожили турок. 22-го июля расположились в новом лагере в 7 вер. от Кинбурна, где мы расположили наши орудия, прямо против Очакова. Так мы провели 3 дня, после чего, по приказанию князя, выступили 24-го в обратный путь, делая маленькие переходы, чтоб поберечь людей и лошадей и 5-го августа прибыли к каменному мосту в 28 вер. от Перекопа.

От прибывшего курьера мы узнали, что весь Крым покорен русскими императорскими войсками, которые занимают все укрепления и что все Крымские татары, по приказанию князя Долгорукова [66] возвращаются на свои места жительства, а ногайские и другие не крымские татары отправляются чрез Сиваш в местность к Таганрогу, для заселения местной степи; вся же кавалерия, сильно пострадавшая, благодаря конскому падежу, должна отправиться по сю сторону Перекопа, предполагая найти лучший корм.

Императрица пожаловала князю Долгорукову Георгия 1-й степени, 60,000 рублей и драгоценную табакерку на взятие Перекопа, сын его получил Георгия 4-й степени и был произведен в полковники, князь Щербатов и полковник Михельсон получили Георгия 3-й степени, полковник Ханбаум 4-й степени, генерал Пушкин орден св. Анны. Князь Щербатов оставался главным начальником войск, расположенных в Крыму. Сераскир Каффы и пленные турки отправлены в Петербург с подполковником Ханбаумом; поехал также и брат нового хана Кали-Султан со свитою, состоящею из 70-ти человек, под надзором мaиopa Путятина: по их отъезде старый князь Долгорукий догнал их в Пepeкопе.

В последних числах я получил приказ отправиться в Балаклаву, явиться к полковнику Koхиусу и принять баталион Брянского полка. Я поскакал в Каффу к князю и последовала отмена, чем был очень рад остаться в Воронежском полку. Вернувшись 2-го сентября, нашел полк расположенным в Черной-Долине и был уже под командою подполковника Михельсона. Полковник Жербинин, который командовал нашим полком, взял по болезни отпуск на два года и поехал на воды. Офицеры очень сожалели и любили своего начальника, это был добрый и честный человек. Один подполковник Михельсон ему не сочувствовал; его недоверчивый, упрямый и вспыльчивый характер всегда препятствовал сойтись с полковником Жербининым. Насколько любили Жербинина, настолько же ненавидели Михельсона, нетерпеливого и властолюбивого человека; радушие, снисходительность, доброта бывшего командира вспоминались всеми. Чтение было его любимое занятие, особенно французских книг. У него была довольно обширная библиотека; эти мирные умственные занятия располагали его к снисходительности; можно сказать, что в его положении должна была быть некоторая строгость и необходимая выдержка, как командир полка в отношении дисциплины. За два года его пребывания в полку у нас установились с нашим командиром самые дружеские отношения.

В Крыму остались 6 пехотных и 3 кавалерийских полка и один баталион егерей. По соглашении с татарами, города и селения внутри края должны быть очищены от наших войск, и [67] потому только в приморских городах стояли наши гарнизоны. В Керчи и в Эникале стоял наш флот, состояний из 10 маленьких военных судов под начальством вице-адмирала Сенявина. Князь Долгорукий непременно требовал, чтобы Сенявин крейсировал со своими судами вокруг Крыма; только три из них могли прибыть в Каффу, где и оставались. По удостоверении самого вице-адмирала все эти плоскодонные суда негодились для открытого моря. Главная квартира командующего войсками, расположенными в Крыму, князя Щербатова, находилась в Каффе, где Селигинского полка полковник Якоби был комендантом. В Эникале и Керчи стояли моряки под начальством вице-адмирала Синявина. 2-я армия была разделена на 4 отряда: именно, один расположен был в Крыму, второй, для подкрепления первого (на случай, если бы турки решились сделать высадку в Крыму) на новой линии, третий на старой линии и четвертый в Смоленске.

Старик князь Долгорукий хорошо понял и видел, что распоряжением кригс-коммисии отнято у него командование 2-й армией. Он решился отправиться в Петербург, но пред отъездом он не сделал никаких распоряжений, чтобы командиры отдельных отрядов посылали свои рапорты прямо в кригс-коммисию, как было ему конфиденциально приказано, напротив приказал, по обыкновению, доставлять все бумаги к нему.

Ни один из отрядных начальников не был им доволен. Старик стал очень упрям и не слушал ни чьих советов. Кроме того, он оскорбил самолюбие генерал-лейтенантов, назначая мимо их генерал-маиоров командирами отдельных отрядов. Например, генерал Прозоровский, постоянно командовавший авангардом; иногда бывало, что под его начальством собиралась почти третья часть всей армии; он был князем чрезвычайно как недоволен. Генерал Элемпт, которого кригс-коммисия вытребовала в Петербург, рассорился окончательно с князем, подал рапорт о болезни и в сентябре выехал. Генерал-маиор Алексей Борисович Голицын (самый способный из всех Голицыных, которых я знал и притом один из лучших генералов) и генерал-маиор Бурман также, вследствие неприятностей, вышли оба в отставку. Одним словом не было ни одного генерала, который был бы доволен престарелым генералом-аншефом.

Всех моих лошадей, в числе 11 из 4 верховых, отправил за полком, а сам поехал на почтовых в Балаклаву, взяв с собою только самые необходимые вещи, куда прибыл 11 сентября. По прямой дороге в Козлов не было почтовых лошадей, и мне [68] пришлось ехать по берегу Черного моря, от форпоста к форпосту, и сделать таким образом 160 верст. На балаклавской дороге проезжал чрез весьма скудное селение Белбек, на берегу моря, в 70 вер. от Козлова, оно окружено горами и гавань мелка и неудобна. Поперек всего полуострова до Каффы, в 30 вер. от Козлова, тянется большая горная цепь до самого моря, она занимает около трети всего Крыма: некоторые возвышенности, в особенности около Галки, весьма значительны: горы каменисты с самою ничтожною растительностью; встречаются довольно часто прекрасные долины, орошаемые небольшими речками, с роскошною растительностью, с многими поселениями. В этих долинах находятся в изобилии: яблоки, абрикосы, груши, сливы, орехи и виноград; в Сутоке выделывают прекрасное местное вино.

Татары, населяющие эту гористую местность, пользуются относительным благосостоянием, и живут гораздо лучше и богаче, чем остальные жители Крыма. Они имеют каменные дома, крытые черепицею, разумеется, по обыкновению малы и низки. Весь край разделен на отделы, которыми управляют мурзы (назначенные ханом). От Каффы, через Сутоку, Урсову, Ялту до Балаклавы всего 182 версты. Вся эта дорога по берегу моря, трудна для конной езды, идет по страшным горам и в некоторых местах шириною не более фута.

Балаклава скверный городок. Старая крепость расположена у подошвы высокой горы и теперь совершенно раззорена. Гавань небезопасна, имеет 10 или 12 сажень в ширину, но за то окружена горами и потому вполне защищена от ветров. В 10-ти верстах по направлению к Козлову находится Акиарская гавань, едва-ли есть подобная в Европе по положению и обширности. Это есть весьма глубокий залив, имеет до 4-х верст длины и до 200 саж. ширины, который врезывается посреди высоких гор. В 2-х верстах от этой гавани находится маленькая гавань Чусе, около которой видны остатки древнего города. Акиарский монастырь, близь залива, на высокой горе, совершенно разрушен. Говорят, что жили в монастыре несколько тысяч монахов, кельи высечены в скалах, и при виде их возбуждает удивление, что такое множество часовень, и довольно ясно можно различить древнюю живопись. В некоторых из них хорошо сохранились колонны, арки и подземные ходы, высеченные в скалах. Пред входом в монастырь высечена в камне, над большими фронтальными воротами, греческая надпись, означающая следующее: "200 лет тому назад казанские татары раззорили этот монастырь и перебили всех монахов". [69]

В 8-ми верстах от Балаклавы, на крутом берегу расположен небольшой русский Георгиевский монастырь. В настоящее время живут всего пять монахов; местные греки ходят молиться в монастырь.

В Крыму трава очень плоха и сено составляет редкость и потому всех лошадей отправили в Перекоп и крепость Самору, оставив необходимых для артиллерии. В Приднепровской степи прибыло около тысячи косцов, из Украины, для подготовки сена и накосили в большом количестве.

Провиант (Десятимесячный) для нашего отряда и для Ялтского поста был доставлен на 7-ми больших кораблях, из которых одни наняты у греков, другие же отняты у турок; так как погода стояла хорошая, то и доставка была произведена довольно скоро.

Казачьим постам, расставленным вдоль берега, на расстоянии от 10 до 20 верст, приказано было следить за неприятельскими кораблями.

Приказом 4-го октября (1771 г.) я был переведен в Брянский полк, на место мaиopa Елагина, которого зачислили в Воронежский. Эта перемена была для меня весьма неприятна, против моего желания и должен был оставаться в Крыму. Князь Щербатов, под предлогом, что в отряде много больных офицеров, задержал мой отпуск, это еще более увеличило мое неудовольствие. Я в жизни не проводил такое скучное время, как в Балаклаве, в этом несчастном городке, и вспоминать буду с неприятным чувством.

8-го октября получил приказ от князя Щербатова, что, по распоряжению кригс-коммисии, меня и с многими другими штаб-офицерами перевели в летучие отряды. Поехал в Каффу, к князю, для получения вида на проезд.

Так как я никак не мог ожидать такого скорого отъезда из Балаклавы и вообще из Крыма, то и эта поездка в Каффу была для меня приятна. В Крыму нет почтовых дорог, так что надо было мне ехать кругом через Козлов и Перекоп.

Турки имели желание высадиться с двух больших кораблей в 70 вер. от Балаклавы, но наши казаки отбили их от берега.

В Козлове появилась чума и много наших солдат погибли в Каффе, в Эникале и в Арбате. Князь выступил с войсками из Каффы, но я застал его при смерти больным. Он передал свое командование над всеми войсками генерал-мaиopy Сорычу. [70]

Я уехал не повидавшись с князем; он не мог уже подписать мой вид, но приложил свою печать. Был я назначен в Смоленск; мне прогонов не платили; получил всего 19 рублей на 3-х лошадей до Полтавы.

13-го октября я вновь прибыл в Перекоп; несколько дней что чума и здесь показалась, и должен был, по общему правилу, выдержать карантин. В Александровской крепости, вместе с маиором Муфелем, должны были выдержать 6-ти дневный карантин и только 28-го прибыли в Полтаву, где представились старому князю Долгорукову, который не поехал в Петербург, получив назначение командиром 2-й же армии, разделенной на несколько самостоятельных отрядов.

Одно счастие, а не искуство руководило князя Долгорукова в эту кампанию. Во всей армии не было генерала, который хуже его знал военное дело; его закоренелое упрямство доходило до того, что он не принимал ничьих и никаких советов, и делало еще более затруднений в командовании. Под предлогом, чтоб не утомлять солдат и доставить им более удобства, мы шли рядами и располагались лагерем в одной линии, не выставляя нужных форпостов, во весь переход от Полтавы до Черной-Долины. Случалось довольно часто, что во время переходов обозы, иногда и колонны, сталкивались. Приближаясь от Днепра к Перекопу, в виду близко находившегося неприятеля, принужден был переменить нашу дурную диспозицию на более целесообразную. Это имело смешной или, вернее сказать, грустный вид. Колонны пехоты, кавалерия, артиллерия и обозы сталкивались, шли на встречу, останавливались и только по истечении 2-х или 3-х часов мы пришли, наконец, в сколько нибудь сносный вид. Несколько тысяч татар могли бы без труда обратить нас в бегство и во всяком случае разграбить наш обоз с 4-х месячным провиантом; должны были бы отступить, ничего не предприняв; татары могли бы сделать и отступление невозможным. Но против всякого ожидания были мы счастливее. Во время всего перехода мы не видели неприятеля; он нам показался, когда мы были уже под Перекопом. Сделанная диспозиция принадлежала генералу Каховскому, а переход чрез Сиваш, чтоб во время атаки на линию напасть на неприятеля с тылу, был предложен гусарским маиором Фритчем, который не получил ни малейшего знака отличия за молодецкую и прекрасную рекогносцировку местности. Маиор Фритч один из лучших офицеров, как по своей опытности, храбрости и большим познаниям в военном искустве. [71]

Все возвратившиеся из Крыма полки были расквартированы по зимним квартирам в окрестностях Полтавы.

3-го ноября я, наконец, получил отпуск от генерал-аншефа князя Долгорукова, который мне сделал строгий выговор, «порядочную реприманду», на слишком спешный проезд чрез карантин от Перекопа до Полтавы: маиор Муффель, который также ехал со мною, получил также выговор, но в более резких выражениях. Получить этот выговор было для меня весьма неприятно. Князь, желая смягчить свое неудовольствие, уважил мою просьбу, перевел меня в 17-ю полевую команду на место маиора Муффеля, который получил 24-ю (в дороге мы условились об этом обмене), о чем был послан рапорт в кригс-коммисию.

4-го ноября выехал верхом из Полтавы, получив прогонных денег на 3-х лошадей 38 руб. 85 к., в Дерпт, где должна быть сформирована 17-я полевая команда. Сделав 704 версты, приехал в Смоленск 27-го, после многих приключений и неприятностей. Между Мглином и Рославлем меня не хотели пропустить в Смоленскую губернию, потому что на форпостах были еще карантины, вследствие появившейся чумы в южной России и особенно в некоторых украинских городах.

В Смоленской губернии был обнародован строжайший указ решительно никого не пропускать из Украины. Мне следовало ехать на Серпухов, через главный карантин, т. е. сделать объезд около 100 верст. Я был поставлен в весьма затруднительное положение, но решился пробраться прямым путем и удалось мне проехать по проселочной дороге, чрез большой лес, вдоль польской границы и здесь крестьяне не хотели меня пропустить, но благодаря общительности смоленской помещицы, к которой я должен был обратиться, проехал до Великой-Луги, где я должен был выдержать 8-ми дневный карантин.

Подполковник Бок принес мне указ кригс-коммисии от 22-го октября о моем производстве в подполковники; это известие меня очень порадовало, что оставлен в полевой команде.

10-го декабря выехал на почтовых, с подполковником Боком, прямо в Псков, куда мы приехали 12-го, а 17-го был у своих в Цирстене, — остался со своими родными не более недели; поехал в Дерпт, к своей 17-й легкой полевой команде, в которую был зачислен указом кригс-коммисии.

В России всего 25 полевых команд, и каждая состоит из роты драгун в 66 человек с одним поручиком из 2-х рот мушкатер в 136 человек с надлежащим числом [72] офицеров и унтер-офицеров, из 50 человек егерей с одним поручиком и из 32-х артиллеристов при 4-х пушках. Кроме того, был адъютант, который заведывал канцеляриею и писарями; по указу кригс-коммисии, назначался штаб-офицер командовать, с жалованьем 500 рублей, сверх установленного, по полевому штату, содержания с остальными подчиненными. Каждая полевая команда имела свое знамя, красного цвета; музыкантов не полагалось.

В Лифляндии были учреждены 4 полевые команды под начальством генерал-мaиopa Ребиндера, который имел свое пребывание в Риге, где и находились 3 команды: он подчинялся непосредственно кригс-коммисии.

1772 г.

Январь, февраль и март заняты были приведением моей команды в наилучший вид; не мало стоило мне труда. 13-го февраля ездил в Ригу к генералу Ребиндеру, чтоб переговорить о служебных делах. 26-го, вернувшись, приехали ко мне в Дерпт мои почтенные родители с моим братом, который был обер-квартирмейстером 1-й армии; они гостили у меня две недели.

Для комплектования моей команды, я ожидал из России казенных лошадей, имея всего 156, считая драгунских, артиллерийских и обозных. В апреле, неожиданно, получаю приказание от генерала Ребиндера, чтобы по указу кригс-коммисии выдать мне денег, для покупки недостающих лошадей; отпущено на драгунскую 20 руб., а на упряжную 12 руб.; я немедленно отправил всех своих офицеров для покупки необходимых лошадей.

22-го освятили мое знамя; на другой же день выступил в Ригу и стал лагерем со своею командою при Дролингс-Буш, где присоединены под мое начальство оставшиеся 6 рот различных полков.

Генерал-губернатор Браун был нашим начальником во время всего моего пребывания в Риге; он был чрезвычайно как любезен со мною.

23-го утром обер-кригс-коммисар Диаконов (неприятный и крутой человек), инспектировал мою команду, а вечером генерал-губернатор Браун произвел смотр — за что получил благодарности и оба смотра были удачны.

2-го сентября, по приказанию кригс-коммисии, выступил со моею командою на зимние квартиры в Ревель; мои солдаты [73] расположились по деревням. Мы довольно весело провели зиму. Приехал князь Орлов и чрезвычайно как оживил общество своими пышными приемами; с ним приехало из Петербурга много и других лиц.

1773 г.

В январе, по указу кригс-коммисии, я назначен состоят под начальством фельдмаршала Голицына.

28-го февраля, князь Орлов дал великолепный бал и в ту же ночь уехал в Петербург; никто не знал причину этого быстрого и неожиданного отъезда. В продолжении нескольких недель, он оставил в Ревеле до 20,000 долгу, но своею вежливостью и любезным обращением снискал себе всеобщую любовь. Он занимал квартиру в доме престарелой графини Мантейфель, не платил за свое помещение, но из Петербурга ей прислал великолепную табакерку, из яшмы, с бриллиантами, в цене 20,000 р.

22-го мая расположил свою команду лагерем в Шарлотенталь, в имении магистрата юстиции Дена. В это время стояли 3 эскадры, из 20-ти военных кораблей — одной командовал вице-адмирал Чичагов, а другой контр-адмирал Бекбол (?), оба достойные и опытные моряки.

7-го июня прибыла с нетерпением ожидаемая ланд-графиня Гессен-Дармштадтская с тремя дочерьми, на 24-х весельной фрегате, совершенно новой конструкции. Они остановились в Катеринтале; камергер Черкасов (грубый и надменный человек) был послан к ним на встречу. Ревельское дворянство в их честь дало костюмированный бал и 11-го выехали в Петербург, в придворных экипажах.

27-го числа, по распоряжению кригс-коммисии, я выступил с командою в Ригу и стал лагерем около мызы обер-коменданта Гартвиса, в 26 верстах от города. Генерал-маиор Гроттенгельм, назначенный нашим новым начальником, выехал на почтовых, и после произведенного моей полевой команде смотра, я расположился в предместьи Риги на зимние квартиры.

9-го ноября поехал в отпуск и после больших затруднений и небезопасных переправ чрез несколько разлившихся рек приехал к своим.

19-го был для меня счастливейший день, день моего обручения с баронессой Наталией-Луизой Икскюль-фон-Гильдебрандт; ей было 20, а мне 30 лет. Она была единственная дочь барона Икскюля (вдовца), оставшаяся в живых. [74]

11-го декабря вернулся в Ригу и занялся своею командою и офицерами, которые весьма усердно мне помогали в моих служебных делах; могу искренно сказать, что они пользовались моим добрым к ним расположением. На праздники уехал к своим и был дан в честь моей невесты бал, который продолжался до полуночи и сервирован был ужин.

29-го числа вернулся: начальники должны быть при своих командах в день нового года. Мне очень было желательно остаться этот день с моими.

1774 г.

8-го января, генерал-маиор Гротенгельм приехал ко мне и изъявил желание осмотреть мою команду как она расположена и расквартирована в окрестностях города: остался очень доволен и я получил благодарность, в самых лестных выражениях. В феврале, марте, апреле и мае ездил по возможности к своим, где с моею невестою проводил самое приятное время.

5-го июня был день моей свадьбы; одна родня присутствовала при бракосочетании и было все-таки 32 особы; из моих приятелей был генерал-лейтенант Эссен с своим семейством.

26-го выехали из родительского дома прямо в Ригу, где было уже устроено помещение в небольшом домике в предместье; сильная жара во время нашего путешествия не мало нас утомила.

26-го июля, императрица, собственноручно, уведомила генерал-губернатора Брауна о заключении мира с Турциею. Это была весьма приятная весть и по этому случаю, 10-го августа, в русской церкви был совершен молебен и произведен 101 выстрел из пушек. В тот же день у губернатора был дан обед в зале замка, а вечером бал.

11-го августа последовало приказание от фельдмаршала Голицына, что я с моею командою поступаю под начальство князя Потемкина.

13-го прискакал гвардейский курьер из Петербурга с приказанием отправиться мне с командою в Петербург.

16-го выступил (По распоряжению я оставил артиллерию в Риге) на Дерпт и не доходя до столицы, на Фокенловской станции, по приказанию князя Потемкина, должен был сдать свою команду секунд-маиору Глинке для получения другого назначения. По высочайшему повелению полевые команды упраздняются, [75] а части преобразовываются в драгунские полки. Тяжело и грустно мне было расставаться с офицерами, которые выказывали мне самые теплые выражения чувств.

Глинка должен был идти с командою в Тулу, где должна быть переформирована в драгунский полк. Пред выступлением, мы поехали вместе в Петербург и 14-го сентября, мы собственноручно передали князю Потемкину наши рапорты.

19-го, вышел указ кригс-комиссии о назначении меня в Шлиссельбургский полк, вследствие моей просьбы к князю; зная, что шесть рот стоят в Ревеле, я был очень доволен этому назначению.

Генерал-аншеф Салтыков представил меня великим князьям, которые приняли очень милостиво и распрашивали о моих походах.

24-го с удовольствием выехал из Петербурга и 3-го октября был уже в Ревеле; на другой день принял шесть рот Шлиссельбургского полка, которые были вновь сформированы. Генерал-лейтенант Эссен — мой начальник.

В указе графа Алексее Орлова было сказано, что так как Шлюссельбургский полк очень пострадал в Архипелаге и был почти уничтожен, то для его пополнения обер-комендант Бенкендорф должен был сформировать, из рекрут, шесть полевых рот и находиться при Эстляндской дивизии: я застал уже их почти сформированными.

1775 г.

24-го февраля скончался престарелый принц Голштинский, генерал-фельдмаршал русской службы, Эстляндский генерал-губернатор. Ему было более 78 лет. Добродушный принц был весьма неспособен и отличался своим невежеством; плохой охранитель общественного порядка: при спорах, все были правы и склонялся, весьма легко, то на ту или другую сторону; когда же разбирались важные преступления и когда ему не удавалось уладить этого дела, то тогда он начинал ругать правого и виноватого; вследствие этой слабости его подчиненные пользовались и делали все, что хотели.

Между тем, собственно городское общество потеряло в этом добродушном принце очень любезного, обходительного и гостеприимного хозяина, который доставлял случай приятно провести время; он проживал ежегодно около 20.000 рублей. В последние годы он стал уже не так расточителен и, можно сказать, был даже скуп. [76]

Тело умершего принца было выставлено на две недели в замке на особо устроенной парадной кровати, с большим безвкусием; 18-го марта его торжественным образом похоронили. Отпевание происходило в церкви Св. Олая. Весь гарнизон, состоявший из 2-х баталионов моряков, команда (рота) из артиллеристов и мои 6 рот Шлюссельбургского полка, был выстроен для парада, по обеим сторонам, в два ряда, от замка до церкви Св. Олая; всего было 1,500 человек во фронте. Генерал Лойд и комендант Балтийского порта были больны; в этот день я командовал всем отрядом. Я должен заметить, что во время похоронного шествия и вообще не было никакого порядка, что особенно обнаружилось у церкви, во время моего командования; не дождавшись сигнала, артиллерия открыла беглый огонь, за четверть часа раньше, чем следовало, и, не смотря на мое приказание о прекращении стрельбы, пальба все продолжалась. Полковник Цвейфель, большой оригинал, обращаясь ко мне, сказал: "Не огорчайся, любезный Штрандман! беспорядочно прожил принц, беспорядочно умер и беспорядочно хоронят его".

20-го мая приехал новый командир Шлюссельбургского полка, полковник Петр Алексеевич Лукин, светский человек и говорил очень хорошо по французски; при первом с ним знакомстве он очень нравится, но когда с ним ближе познакомишься и узнаешь его, то увидишь, как обманчив его светский лоск. Лицемерие, злость, недоверчивость, мстительность, легкомыслие, наклонность ко лжи и клевете, все эти таланты составляют его принадлежность; но он умел скрывать привлекательным и открытым обращением; трудно себе представить, чтобы в его годы можно было быть таким испорченным, Во время его кратковременного пребывания в Ревеле и в Сибирском полку, он оставил по себе много дурных воспоминаний. Он служил в гвардии и был в чине полковника, имел весьма смутное понятие о военном деле, вдруг начинал заниматься, и решительно никогда не кончал и все ругался. По фронту он был очень слаб, но кричал отчаянно на всех парадах. Одним словом, это был во всех отношениях весьма дурной человек.

26-го мая выступили наши шесть рот Шлюссельбургского полка в лагерь на Ландсберг, близь Моисеева кладбища.

В июне месяце прибыл из Архипелага остаток Шлюссельбургского полка, 180 человек, на русских военных судах. Офицеры же у нас в полном комплекте. По приказанию генерал-лейтенанта Эссена, вновь прибывшая команда солдат должна быть распределена поровну для укомплектования шести рот. [77]

В июле приехал полковник Александр Андреевич Беклешев, с указом из Петербурга о его назначении состоять штатным полковником Шлюссельбургского полка, которым командовал в Архипелаге. Лунина, как не в комплекте, считать заштатным. Все офицеры были очень довольны этою переменою. Полковник Лунин сдал полк и уехал в августе в Петербург. Полковник Беклешев умный и образованный человек, в нем много природного остроумия, он хорошо знает большой свет, образован и бегло говорит на многих иностранных языках. Приятный в обществе на первый взгляд, он чистосердечен, но в сущности очень скрытный; он горд и резок со своими подчиненными, которые его не любят. Ко мне лично он был всегда хорошо расположен.

В последних числах августа, генерал-лейтенант Эссен и генерал-маиор Лойд сделали нашему полку смотр. 1-го сентября выступили из лагеря и расположились в 11 верстах от города в имении генерал-лейтенанта Дерфельда.

В нашем полку был подполковник Воеводский, моложе меня, но который в отношении содержания, благодаря протекции полковника Беклешова, получал более моего. Я подал прошение (петицию), где доказывал, что я имею более прав, чем Воеводский, занимать штатное место в Шлюссельбургском полку. Воеводский узнал мое решение, подал прошение (петицию) в кригс-комиссию; его защитником был генерал-аншеф Брюн, командир Финляндской дивизии и по Высочайшему повелению был зачислен в наш полк. К величайшему моему удовольствию, в октябре я был переведен в Вятский полк, которого ожидали из Новгорода. Я представился своему новому начальнику, полковнику Розенбергу, служившему прежде в гвардии.

Генерал-маиор Лойд был переведен в Финляндскую дивизию, куда и отправился; по происхождению он англичанин, большой оригинал, ему 50 лет, от природы он очень умен и остроумен, говорит бегло на многих иностранных языках, в особенности хорошо владел французским, хорошо знает математику, философию, естествоведение, историю и военные науки (Генерал Лойд вышел в отставку в 1774 году и уехал в Англию. В Ревеле ни с кем не сходился и ни у кого не бывал — и говорил, что не видал ни одного умного человека в нашем городе. Авт.). Его почти, можно назвать человеком с всеобъемлющим умом, имел при этом удивительную память. Он был почти при всех [78] европейских дворах и отлично знал слабые и сильные стороны каждого государства и знаком со всеми международными отношениями. Он основательно изучил тактику и военную историю, для чего он предпринимал утомительные путешествия по всем местам, где происходили важнейшие дела последнего столетия — он употребил 4 или 5 лет, чтобы самому исследовать местность, на которой были расположены и действовали войска. Он вспыльчивый, несообщительный, мнительный и в высшей степени беспокойный человек, который все ругает, презирает, редко скажет о ком нибудь хорошее, всеми недоволен и самим собою и, насколько я знаю, он такой же ревностный турок, как и христианин, одним словом это настоящее чудовище; ни одно государство его долго не потерпит в своих пределах за его высокий гений (genie superieur), который направлен только на собственную свою выгоду и на все дурное.

В последних числах октября умер генерал-лейтенант обер-комендант Бенкендорф; через два или три месяца был назначен комендантом Ревеля, с сохранением всего жалованья покойного, служащий в нашей дивизии генерал-лейтенант Эссен, человек благородного образа мыслей и весьма любимый. Эссен служил с большою славою; ему и генералу Доникау мы обязаны, что в Царндорфском сражении победа, которая была по утру на стороне Пруссии, к вечеру сделалась сомнительною.

27-го декабря прибыл, наконец, Вятский полк; им командовал секунд-маиор Карл Нолькен. Наш полковник остался в Петербурге, а потому я принял на себя командование полком.

1776 г.

В феврале месяце прибыл в Ревель генерал-маиор Энгельгардт, назначенный на место генерал-лейтенанта Эссена командующим всего войска стоявшего в Эстляндии; в него входили следующие полки — Ингерманландский, Вятский, Великолужский и Вологодский пехотные и Казанский кирасирский.

Шлюссельбургский полк, который находился под командою командира Финляндской дивизии, графа Брюна, получил позволение остаться еще на год в Ревеле, до полного своего сформирования,

Кроме Энгельгардта в Ревельской дивизии находились еще генерал-маиор Фризен, генерал-маиор Луис и генерал-маиор Бекельман, которые, кроме генерала Луиса, стояли в Ревеле. [79]

Все эти генералы способные, достойные люди, особенно Энгельгардт, из наших лучших генералов и при том отличный кавалерист и честный человек. Он командует довольно резко, но никогда не придирается и всегда учтив и любезен со своими подчиненными, так что его нельзя не любить и не уважать.

В начале марта стало так тепло, что растаял снег и реки разлились.

14-го апреля, в 9 часов вечера, Бог дал мне дочь. С 20-го у моей жены сделалась сильная лихорадка, потом перешла в горячку, которая сопровождалась сильным бредом и конвульсиями.

25-го, в 10 час. утра, она неожиданно скончалась; смерть ее причинила мне величайшее горе, какое я когда либо испытал в жизни; прискорбно и мучительно потерять жену в цвете лет. Горесть воспоминания об утрате мешает мне подробно описать характер жены, но цель, которую я поставил себе (начиная этот дневник) представлять характеристику лиц, которые мне известны и интересны по своим заслугам и различным событиям, в которых я принимал какое нибудь участие, заставляет меня исполнит эту тяжелую обязанность; я постараюсь выполнить ее, насколько у меня хватит сил.

У моей покойной жены было очень привлекательное лицо; характер у нее был спокойный и сериозный, но в обществе она не блистала остроумием; впрочем этот недостаток вполне вознаграждался солидным, верным умом и рассудительностью. Она получила слишком строгое воспитание в очень почтенном и уважаемом семействе дяди Тизенгаузена, у которого она жила, после преждевременной смерти своей матери. Она была довольно образована, хорошо играла на фортепиано, говорила на французском языке, рисовала очень порядочно, писала она превосходные письма, так что я часто удивлялся способности в этом отношении и особенно уменью выбрать удачные и меткие выражения. Гордость и тщеславие, свойственное ее полу, были ей чужды, Кроме того она была очень богобоязненна, делала много добра, хозяйством занималась заботливо и прилежно. Если бы мне нужно было привести некоторые недостатки этой достойной уважения женщины, — у кого их нет, — я мог бы сказать, что она была немного вспыльчива и иногда высказывала ревность, что я приписываю исключительно ее сильной любви ко мне; только благодаря этой любви, отец ее согласился на мой брак, не смотря на то, что всегда желал выдать свою единственную дочь за Ревельского дворянина, чтобы никогда не разлучиться [80] с нею. Одним словом она была во всех отношениях отличнейшая женщина, которую все уважали за ее хороший и солидный характер. Память о ней всегда будет священна для меня.

29-го апреля похоронили жену в соборе. 12 офицеров, Ряжского полка несли дубовый гроб и погрузили его в склепе. Я не мог присутствовать при этой мучительной церемонии, потому что за три недели пред тем вывернул себе, ногу и не мог ходить, а то бы я счел своим священным долгом присутствовать при похоронах жены. На другой день обер-комендант Эссен и жена его взяли к себе мою двухнедельную дочку; за ней отличный уход и она находится под самим лучшим надзором этих достойных лиц, пользующихся у всех лифляндцев высоким уважением.

20-го мая, когда моя нога несколько поправилась, я отправился в полк, который стоял в лагере, в местность, хотя и очень красивую, но сырую и потому служившую источником многих болезней.

Генерал-маиор Энгельгардт получил отпуск и уехал в Ригу; генерал-маиоры Фризен и Бенкельман произвели, в первых числах августа, нашему полку смотр, на котором присутствовало очень много знакомых и дам, приехавших из города.

13-го поехал к своим в Цирстен и вернулся 17-го.

В ноябре месяце получил я грустное известие: генерал-лейтенант и Рижский вице-губернатор барон Мейндорф скоропостижно умер 16-го числа, на 70 году жизни, от удушливого катарра. Наш дом потерял в нем честного и истинного друга: этот уважаемый человек будет вечно жить в памяти всех знавших его.

22-го декабря я взял у генерала Энгельгардта паспорт, чтобы ехать в Петербург, для получения аренды, о которой за год только вышел именной указ. 27-го выехал со своим зятем и не смотря на сильную бурю и дурную погоду, мы благополучно приехали, 29-го, в Петербург и остановились в трактире Демут.

1777 г.

6-го января, зять мой Кнорринг, в качестве командира лейб-кирасирского полка, подал лично рапорт императрице и уехал обратно в Сомель.

Я подал в сенат петицию об аренде, ссылаясь на поданный, за год перед тем, именной указ, по которому мы с братом [81] должны были получить, при первой вакансии, от 13 до 15 гакенов (мера). Мою просьбу исполнили без особенных затруднений, однако мне не дали Козериц, которого я желал, и я удовольствовался поместьем Тугалон, предложенным сенату юстиц-коллегией.

В феврале подан был сенатом указ, перешедший по обыкновенному порядку в юстиц-коллегию, а оттуда в рижское генерал-губернаторство, что мы с братом получаем поместье Тугалон, в 13 1/2 гакена, в аренду на 12 лет.

6-го февраля, в 2 часа пополудни, я выехал из Петербурга; 8-го был уже в Ревеле.

20-го февраля, в день немецкой масляницы, все неженатые давали в замке маскарад дворянству и знатнейшей части городского купечества. На нем присутствовало 480 человек. Генералы Энгельгардт, Фризен и много штаб-офицеров и я были распорядителями; внесли по 10 руб. и всего набралось до 500 руб., которых едва хватило на издержки по устройству маскарада.

20-го мая наш полк выступил в лагерь, возле красивой березовой рощи. Полковник Розенберг заболел и остался в Ревеле, но скоро поправился.

4-го июня, в Троицын день, освящены в лагере знамена, с обычной церемонией.

8-го августа, генерал Бекельман сделал смотр нашему полку; по этому случаю приехали к нам в лагерь из Ревеля вице-губернатор Сиверс, обер-комендант Эссен со всем своим семейством.

17-го полк выступил из лагеря. В продолжение всего лета у нас стояла дождливая погода, и так как наша местность без того была очень сыра, то и солдаты, и мы сильно страдали, особенно в августе, когда почти беспрерывно были бури и шел дождь.

В конце августа прибыл в Ревель, в нашу дивизию, генерал-лейтенант Федор Иванович Глебов, со всем своим семейством, и поместился в доме виц-губернатора Сиверса; он один из добродушнейших людей, которых я когда либо видел. С подчиненными он и жена его были очень учтивы и оба пользовались в Ревеле большим уважением, как за свою приветливость и вежливость, так особенно за то, что жили богато и каждый день принимали гостей. Он ужасно любил игру в карты, и так как в Ревеле порядочно развилась страсть к игре, то он ежедневно имел возможность проводить время, как ему хотелось. В первых числах сентября у нас была самая лучшая [82] летняя погода, но 9-го разразилась необычайно сильная буря; вечером вихрь сорвал крыши со многих сараев, а в лесу вырвал с корнем несколько больших деревьев. Этот ураган был причиною неслыханного до сих пор большого наводнения в Петербурге, во время которого погибло более 1000 человек, и при том особенно много (до 400 челов.) — находившихся в заключении при полиции.

В конце октября 500 солдат из эстляндской дивизии были отряжены в Крым, под командою секунд-маиора вологодского полка Кауциуса. Наш вятский полк должен был отчислить 200 человек в состав этой команды.

В декабре я узнал, что наша великая княгиня разрешилась от бремени; ожидая по этому случаю повышения, поехал 18-го на почтовых, в Петербург, взяв с собою Осипа и Фромгольда; снегу было мало, но я все таки ехал в санях и прибыл в столицу 21-го и остановился у инженера капитана Кнорринга, который проживал в трактире "Лондон". После Рождества меня представили великим князьям.

1778 г.

7-го января не было и речи о повышении; но когда, прождав напрасно, я уже собирался уехать, при дворе сделалось известным движение по службе, и я, с некоторыми другими, были произведены в полковники; произведен был также мой товарищ, подполковник Кнорринг, служивший в казанском кирасирском полку и приехавший из Ревеля в Петербург с своим братом, маиором. Мы вчетвером, занимали одну комнату и очень весело проводили время. В день нашего повышения, нас представили императрице вместе с гвардейскими офицерами, которые были произведены или переведены из гвардии в армию, при том мы удостоились чести, преклонив колени, поцеловать руку монархини. В этот день во дворце был большой бал, на котором, в первый раз после родов, появилась великая княгиня. Я пробыл еще некоторое время в Петербурге, не зная куда меня переведут. В это время князь Потемкин представил нас великому князю и великой княгине. Вакансий на полкового командира было мало, а потому полковники из числа вновь произведенных офицеров, между ними я и Кнорринг, были зачислены сверх комплекта в свои прежние полки. [83]

30-го января я выехал на почтовых из Петербурга и через несколько дней приехал в Ревель.

15-го февраля была свадьба дочери обер-коменданта Эссена, Генриаты, с капитаном вятского полка Богговутом (Отец этого капитана, через год после свадьбы, совершенно разорился, так что его дети ничего не получили. Г. Ш); на эту свадьбу получили приглашение только самые близкие родственники, которых все таки набралось до 30 челов. В марте месяце, мне прислали в Ревель указ о моем повышении. 23-го числа я приносил обычную присягу.

7-го апреля, в первый день Пасхи, прислали в Ревель указ, что я назначен командиром Томского полка, на место умершего полковника Ильина, поэтому я должен был ехать в Астрахань, представиться губернатору Якоби. Это назначение было мне очень неприятно.

Весь этот месяц я был занят к приготовлению к дальному путешествию и продажей всех ненужных вещей.

14-го мая, сержант Мартиниянов повез из Ванты в Цирстен мою фуру, запряженную четверкой. Полковник Розенберг, желая оказать мне любезность, перевел этого сержанта и другого Штольбара в мой полк.

В мае вышел указ полкам Вятскому и Ингерманландскому отправиться в Польшу, а именно в Витебск, а Вологодскому и Кегсгольмскому занимать караулы в Риге.

22-го, дружески простившись со своими родственниками и приятелями, я выехал наконец из Ревеля, на собственных лошадях, и направился в Цирстен. Мне очень грустно было расставаться с Ревелем, где оставил свою дочь, у своего приятеля Эссена, может быть на продолжительное время, и где так приятно проводил время; более чем когда-либо размышлял я теперь о переменчивости нашей судьбы, которая особенно капризна по отношению к нам, военным. Я всегда буду вспоминать о Ревеле.

Я был не совсем здоров, однако тем не менее подвигался вперед. Но в Сербенском круге, в 4-х милях от Цирстена, узнал я, к моему величайшему горю, что мой отец умер 23-го (мая). 30-го только приехал в Цирстен и застал там всех в сильном горе. Наш отец страдал 30 лет от внутренней болезни; он постоянно лечился, и чувствовал всегда лучше после лечения, но не смотря на это, под старость, у него образовался отек в [84] легких с катарром в желудке и сильно ослабил его и болезнь перешла в изнурительную лихорадку, от которой он и умер в 9 часов утра 23-го мая. Ему было 74 года. Всем был известен его прекрасный характер; его дети должны быть благодарны ему за христианское и разумное воспитание, которое он дал нам. Вечно будем мы почитать память лучшего и благороднейшего отца. 8-го июня происходили похороны. Отец был поставлен в часовню ландрата Берга, возле эстляндской церкви. В печальной церемонии присутствовали: брат нашей матери, сестра с мужем, судья земского суда Мегден и я.

Весь июнь и часть июля я пробыл с матерью, в Цирстене, наслаждаясь приятною деревенскою жизнью и проводя время в занятиях сельским хозяйством.

10-го июля я отправился из Цирстена к своему полку. Со мною ехали мои люди. Денег же у меня было всего 422 рубля, вместе с 300 рублей, которые я взял взаймы у обер-коменданта Эссена, и 100 рублями, занятыми у дяди.

Я проехал чрез Мелову и Рамкову и 16-го прибыл в Плескову, где застал выздоровевшего Фромгольдта. Я ехал на собственных лошадях, но здесь взял 10 почтовых лошадей.

18-го я выехал из Плескова, 20-го (приехал) в Новгород, сделав 207 верст. 24-го я приехал в Тверь и 28-го благополучно приехал в Москву и остановился на Тверской, у одного богатого русского купца, которому я платил рубль в день; прожил здесь неделю, чтобы починить свои экипажи. 2-го августа я выехал из Москвы в Астрахань, — сделал 100 верст до Коломны, затем 39 в. до Саромека, 202 до Ряжска, 104 в. до Козлова, 73 в. до Тамбова, 180 верст до несчастной крепости Капорской, где стоят наши фрегаты и откуда весною отправляют их в Таганрог. Из Капорской я проехал 363 вер. до Царицына. Не доезжая 30 верст до Царицына, узнал я от унтер-офицера Ладожского полка, что Томский полк стоит не в Астрахани, а в лагере на берегу Дона. Я поехал назад до казачьей станицы Кагальника, лежащей на Дону на царицынской линии; в этом месте я намеревался переправиться через Дон.

16-го августа я благополучно прибыл в свой полк. Он стоял в лагере в Куммаашской станице вместе с Ладожским полком.

За почтовых лошадей вместе с тем, что я давал на чай, я платил от Плескова до места 229 руб. 50 коп., брали по 1 коп. с версты. [85]

Обоими полками командовал генерал-маиор Пилльс, живший в лагере со своею женою. Моим полком командовал подполковник Сенденфорст, который любил пить. Премьер-маиром был Беклешов, брат командира моего прежнего Шлиссельбургского полка. На другой день после моего приезда я принял полк в довольно хорошем состоянии; но ремонтных денег на лошадей я не получил ни копейки. При этом и в других случаях я не сделал ни одного замечания любезному (lieber) подполковнику, а на третий день представил рапорт, что я нашел все в порядке и в исправности.

В конце этого месяца были очень сильные жары, а по ночам бывали грозы.

Генерал-маиор находился с двумя нашими полками под начальством генерал-лейтенанта и астраханского губернатора Якоби, который дал нашему бригадному командиру предписание защитить донские станицы или селения от нападения кабардинцев.

11-го сентября, приехал к генералу Пиллю курьер от генерал-маиора Рейзера, с Кубани, что его кубанцы атакуют, просит немедленной помощи. 13-го мы выступили в Ростовскую крепость, стоящую в 230 в. от нашего лагеря. 10 лет тому назад я был в этой крепости капитаном Вологодского полка. Весь этот месяц простояла теплая погода. Через несколько дней мы получили приказ от губернатора Якоби не идти дальше, а в случае дурной погоды, до дальнейшего распоряжения, разместиться по обывательским квартирам возле крепости.

Было 11-е октября. Генерал-маиор Пилльс расквартировался с Ладожским полком в Ростове, а я далее на 11 верст со своим в больших казачьих селах, в Аксаи и Рогавише.

В конце октября и в начале ноября погода стояла холодная и нельзя было выгонять лошадей в поле; от времени до времени шел снег, который однако тотчас же таял. В Аксаи у меня была очень хорошая квартира с красивым видом на Дон и окрестности Черкаска. Сено здесь дорого, пуд стоит 12 коп., а четверть овса 1 р. 50 коп. По приказу, полученному от губернатора Якоби, который находился тогда на Моздокской линии, полки пошли на зимние квартиры. Ладожский поместился в Ростове и окрестных селениях, а я, 6-го ноября, пошел со своим полком к назначенным мне квартирам, в 150 верстах отсюда, на берегу Дона, и поместился в Качеловской станице, состоящей из 245 дворов. В это время стояли необычайные морозы. Дон так [86] замерз, что по нем ходили. Но 14-го река вскрылась, и весь снег стаял.

Теплая погода продолжалась до декабря; тогда наступили еще сильнейшие морозы. Дон снова стал.

В декабре я послал в Москву поручика Рожнова за аммуницией для полка, и одного отличного унтер-офицера в аптеку.

[Продолжение следует].

Сообщ. Н. К. фон-Штрандман

Текст воспроизведен по изданию: Записки Густава фон Штрандмана // Русская старина, № 7. 1884

© текст - фон Штрандман Н. К. 1884
© сетевая версия - Тhietmar. 2015

© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1884