Из прошлого Российского консульства в Яссах

Из прошлого Российского консульства в Яссах.

(Материалы к истории сношений наших с Турциею).

Начатая Турциею в 1769 году война против России, по наущению французского посла в Царьграде и Барских конфедератов, печально окончилась для империи Османов. 10-го июля 1774 года в местечке Кючюк-Кайнарджи ¹, расположенном на правом берегу Дуная, в 60-ти верстах от Силистрии, посланный главнокомандующим русских войск генерал-фельдмаршалом графом Румянцевым генерал-поручик князь Репнин подписал с турецкими уполномоченными продиктованный им трактат, поднявший вскоре немалый переполох во всей Европе. Было из-за чего переполошиться: разгромленная Турция лежала у ног русской монархини.

Основные положения этого трактата, подтвержденные последующими соглашениями, вопреки интригам европейских государству напуганных приобретенною Россиею над Турциею властью, просуществовали до 1856 года, когда объединившаяся (правда, не без труда) Европа, после кровопролитной войны, выбила Россию из занятого ею положения по отношению к мусульманским владениям Порты.

Сама Турция, постигшая всю степень подчиненности по отношению [316] к России и тяготясь положением, в которое ее ввергла неудачная война, не замедлила всякими способами отбиваться от точного и немедленного выполнения обязательств, вытекавших из помянутого трактата, частью успешно, частью безуспешно, и вздохнула свободно (как ей казалось) лишь после парижского трактата.

В описываемую нами эпоху, то есть тотчас по заключении в 1774 году мира, Порту особенно смущали выговоренные Россиею права вступаться официально за христианских подданных через российских посланников при блистательной Порте. Но смущение ее достигло крайних пределов, когда русское правительство, опираясь на предоставленное ему Кючюк-Кайнарджийским трактатом право, назначило генерального консула в Придунайские княжества.

Артикул 11-ый Кючюк-Кайнарджийского договора, касающийся обоюдных попечений о торговле и мореплавании, между прочим гласил: «а дабы во всем был наблюдаем добрый порядок, равным образом блистательная Порта позволяет иметь пребывание консулам и вице-консулам, которых Российская Империя во всех тех местах, где они признаны будут надобными, назначить заблагорассудит».

Правом своим русское правительство воспользовалось не сразу; первое время вслед за подписанием мирного договора оно было занято хлопотами по сбору и обратному отправлению в Россию участвовавших в кампании войск, более или менее разбросанных по ту и другую сторону Дуная. Затем оно вынуждено было все внимание свое сосредоточить на крымских делах.

По статье третьей договора Крым был изъят из турецкого владычества и объявлен независимым под самодержавною властью собственного хана из поколения Чингиса. Турки не могли свыкнуться с мыслью о потере этой области, доселе служившей надежным оплотом в борьбе с Россиею. Возбуждение турецкого населения империи, тяготившегося условиями договора, достигло крайней степени, и великий визирь прямо заявил, что если Крым не поступит снова под власть Турции и если Россия не возвратит Керчи и Еникале, то миру долго не продержаться. Вскоре затем Порта прогнала из Крыма хана Сахим-Гирея, покровительствуемого Екатериною, и война едва не возгорелась снова. При посредничестве Франции дело было улажено и подписано новое соглашение (1779) известное под названием «Convention explicative», в общем подтверждавшее условия Кючюк-Кайнарджийского договора.

Лишь по совершенном улажении крымских дел Екатерина признала возможным послать консула в Придунайские княжества и назначила на эту должность Сергея Лазаревича Лашкарева, служившего прежде при нашей миссии в Константинополе. [317]

По указу императрицы, государственная коллегия иностранных дел снабдила Лашкарева пространною инструкциею, помеченною 10 февраля 1780 года, и приказала ему ехать к нашему посланнику в Константинополь.

В инструкции этой, посвященной указаниям о том, как блюсти интересы русских торговых людей и русских подданных вообще, как охранять достоинство своего звания, каким порядком возвращать в Россию беглых и проч., особенное значение имеет пункт 7-й, который гласит:

«Сверх доношений, сюда по делам касающимся до торгов наших подданных, находясь вы в областях Оттоманской Порты, ближе к российским границам лежащим, имеете неусыпно наблюдать все тамо происходящее, а особенно разведывать о движениях турецких войск и о починке крепостей и других всяких к войне относящихся приуготовлений, и обо всем сюда немедленно и точно доносить. Равномерно надлежит вам стараться примечать и за поведением обоих господарей, из которых волошский всегда уверял высочайший двор в своей преданности, а молдавский, напротив того, поныне всячески, по-видимому, удаляется от оного; но как вы обоих, по бытности их драгоманами Порты, довольно знаете, то и можете сим обстоятельством воспользоваться к снисканию их доверенности и к обращению оной в пользу дел».

Порта с понятною с ее стороны подозрительностью отнеслась к заявлению нашего посланника о предстоявшем назначении русского генерального консула в княжества. Область эта, населенная народом, единоверным русскому, была погранична с нашими владениями и пользовалась некоторыми привилегиями в делах внутреннего управления, так что русский консул мог занять в ней исключительное положение, тем более что других консулов (французского и английского) в ней еще не было.

Ни на господарей (фанариотов), хотя ею самою избираемых, ни тем менее на бояр валахских и молдаванских Порта особенно не рассчитывала и как бы предчувствовала, что с прибытием в княжества агента русского правительства ее хозяйничанью в этих областях по-турецки будут воздвигаемы постоянные препятствия.

Тем временем (в июне 1780) Лашкарев прибыл в Константинополь. Уже из первого донесения его в коллегию иностранных дел можно судить о тех мытарствах, через которые должен будет пройти вопрос о его признании в звании русского генерального консула. Приводим это донесение целиком; оно живо изображает переполох Порты и первые попытки совершенно отклонить требование России. [318]

Прошедшего июня 12-го дня писал Лашкарев ² — прибыл я в Константинополь и, явясь у его высокородия господина чрезвычайного посланника и полномочного министра Александра Стахиевича Стахиева, отдал врученные мне пакеты.

«А последующего затем июля 2-го числа господин посланник, взяв меня с собою, ходил в загородной дом к рейс-эфенди ³, где и объявил, что я от высочайшего двора назначен генеральным консулом в Молдавии, Валахии и Бессарабии, то дабы потому Порта, признав меня в том достоинстве, учинила с своей стороны должное признание. Рейс-эфенди отвечал, что Порта никак на сие согласиться не может, чтобы Россия имела своих консулей там, где прочие дружелюбные державы никогда не имели, да и ныне не имеют, ибо сие противно мирным артикулам, в которых не показано именно, чтоб в Молдавии, в Валахии и Бессарабии быть российскому консулю; он тут и другие свои невместные представлял резоны, которые государственная коллегия иностранных дел усмотреть соизволит из настоящих депешей господина посланника Стахиева. На что его высокородие ясно доказывал, что они ошибаются, и противятся в том, когда трактат гласит: во всех нужных местах иметь консулей.

«Между прочими партикулярными разговорами, рейс-эфенди отозвался партикулярно господину посланнику, что Порта, опасаясь какого-либо беспокойствия от бояр двух княжеств и возмущения от находящихся в Бессарабии гарнизонов, не может на то согласиться. Тогда господин посланник сказал, что он сего никак не может ко двору своему писать, что Порта опасается своих гарнизонов и подданных обоих княжеств. Рейс-эфенди отвечал, хочет-ли господин посланник, чтобы я велел отрубить как обеим князьям, так и всем боярам головы и привести сюда.

«Спустя несколько дней со стороны господина посланника ходил я к рейс-эфендию (по делу одного нежинского купца), который, приняв меня весьма ласково, и между прочими разговорами всевозможным образом уговаривал, чтобы я отказался от своего консульства, уверяя, что Порта исходательствует выгоднейшее сего консульства место. Я вкратце ему отвечал, что он напрасно изволит оспаривать то, что трактат ясно гласит, чтобы иметь России своих консулей во всех тех местах, где надобность и коммерция потребует, с чем от него и вышел». [319]

В переговорах или, вернее, в разговорах подобных вышеприведенным прошло не мало времени. Лишь шесть месяцев спустя по приезде Лашкарева в Константинополь, Порта изъявила согласие на признание его генеральным консулом в княжествах и Бессарабии. Этим однако дело не кончилось и возникли новые переговоры, благодаря отказу Порты назначить консулу резиденцию в княжествах и предложению ему поселиться в Силистрии.

16-го декабря 1780 года Лашкарев доносил государственной коллегии иностранных дел:

«Порта по долговременном своем невместном упорстве… …согласилась принять меня генеральным консулом в Молдавии, Валахии и Бессарабии, с тем чтобы иметь мою резиденцию в Бессарабии (город которой Порта изберет), на что господин посланник отвечал рейс-эфендию, (что) для способности комерции резиденция консуля не может быть ни в каком другом месте, как в одном из двух княжеств и ни на какое другое место согласиться не может. Рейс-эфенди отвечал, что Порта не может позволить иметь консулей в тех местах, где не находятся магометанского закона судьи, а князья не что иное как единственно для собрания податей и разобрания дел между подданными ⁴. Посланник уверял рейс-эфендия, что когда обстоятельство воспоследует, то все письменные дела консул будет производить в городах, управляемых судьями магометанского закона; но рейс-эфенди говорил, что он сего предложения ни под каким образом принять не может... Наконец рейс-эфенди просил дружески посланника, чтобы он о том писал ко двору, и что он уповает, что высочайший российский двор согласится на таковое Порты предложение.

«На третий день после конференции был я с господином посланником у французского посла кавалера де С.-Приеста (Chevalier de S.-Priest), который со стороны Порты объявил ⁵, что Порта соглашается дать берат ⁶ на консульство с означеванием для резиденции город [320] Силистру, где пребывает трехбунчужный паша и сераскер (сераскир) всей Бессарабии. Я отвечал послу, что без дозволения двора моего к такой от Порты пропозиции приступить не могу...

«...A Силистра лежит по сию сторону Дуная, откуда я по коммерции должен временно находиться в обоих княжествах и в Бессарабии, а господин паша в переезде мне будет препятствовать, или дружески будет всегда спрашивать, зачем я хочу ехать..., а в другом времени и совсем воспрепятствует переезжать на ту сторону, предъявляя, что, как он главный командир, во всем может мне дать сатисфакцию....»

Лашкарев придавал особое значение свободе передвижения своего, на случай если бы русское правительство согласилось с предложением Порты назначить для резиденции русского консула Силистрию.

Одновременно с донесением в коллегию он пишет графу Панину (от 16-го декабря 1780).

«В надежде вашего высокографского сиятельства ко мне покровительства приемлю смелость донести, что когда всевысочайший двор согласится иметь мне резиденцию в Силистрии, то неотменно нужно, чтобы Порта дала свое повеление к находящемуся там паше не препятствовать мне в переезде со всею свитою в оба княжества и в Бессарабию во всякое время, когда я за нужно почту… …и которое надобно, чтобы Порта утвердила письменно, ибо у турок что единожды выторгуешь, то напред будет служить образом закона. Хотя французский посол уверяет о свободном моем пребывании, но я не могу надеяться, чтобы он был более наш друг, нежели Оттоманской Порте».

Два дня спустя после отправления этого донесения Лашкарев извещает коллегию, что Порта вручила русскому посланнику берат «с великою поспешностью» и что, по его мнению, она переменит его впоследствии и согласится на требование русского двора назначить резиденцию консула в княжествах, «ибо она (Порта) теперь гораздо становится унылее по причине смерти римской императрицы ⁷, опасаясь новой войны или некоторых требований со стороны владеющего императора».

Но как ни стала Порта «уныла», она продолжала сопротивляться требованию русского правительства, прибегая к всевозможным уверткам; так, втихомолку от посланника, она отправила своего курьера в С.-Петербург (июнь 1781), в надежде упросить императрицу не настаивать на том, чтобы резиденция русскому консулу была назначена в княжествах. Хотя этой последней попытке предстоял такой же [321] неуспех, как и предшествующим, тем не менее она опять затянула дело и на целых полгода. Лишь 13-го декабря Лашкарев имеет возможность донести об окончательном решении дела.

«По долговременному невместному упорству Порта, наконец, по делу моему согласилась на все те кондиции, которые всевысочайший двор требовал, в силу мирного трактата, и сего 10-го числа выдала берат и циркулярный в надлежащие места ферман, а по требованию моему назначила для резиденции город Бухареста с беспрепятственным переездом во все, консульству моему определенные, места со всею моею свитою».

В январе 1782 г. Лашкарев прибыл в Бухарест и до 1787 г. (т. е. до нового разрыва с Турциею), русский консул попеременно жил то в Бухаресте, то в Яссах. Лишь по возобновлении сношений в 1792 г. Яссы сделались резиденциею русского консульства.

В Бухаресте остался вице-консул, и такой порядок просуществовал до войны, предшествовавшей Адрианопольскому мирному договору (1829 г.). Друг от друга не зависящие, ставшие под протекторат русской державы, княжества, получили органический устав, выработанный графом Киселевым, и в каждое из них русское правительство назначило отдельного консула; Бессарабия же, как известно, уже с 1812-го года перестала быть турецкою провинциею и стала нераздельною областью России.

II.

Еще переговоры о признании Лашкарева в его звании не были окончены и не решен был вопрос о месте его резиденции, а уже Екатерина подписывала указ, которым возлагалось на русского консула в княжествах весьма щекотливое поручение, совсем вне области «коммерции», польза которой приводилась русскими дипломатами, в их официальных переговорах с Портою, как единственный предмет попечения со стороны будущих представителей русской власти в турецких провинциальных областях.

Приводим этот указ целиком.

Указ нашему генеральному консулу в Валахии, Молдавии и Бессарабии, коллежскому асессору Лошкареву.

Прилагается при сем копия прошения, нам поданного от бывшего в Аржишском ⁸ монастыре архимандрита Дамаскина об употреблении старания в пользу его, отца и брата его, содержащихся в узах в Бухаресте, [322] об освобождении их и о выручке имения их, разграбленного и разными образами расхищенного. В уважении на отличное усердие его к службе нашей, оказанное во время последней войны, мы, желая подать ему всякое благопристойное пособие, повелеваем вам употребить всемерное старание ваше, чтоб помянутые отец и брать его освобождены и отпущены были на волю с возвращением имения, им и архимандриту Дамаскину принадлежащего; да и не оставьте подать им помощь, чтоб они могли, по желанию их, переселиться в Россию, безопасно из Валахии выехать по крайней мере в области его величества императора римского, откуда уже могут они пробраться в Россию. Вы можете тут на словах сами или чрев кого-либо надежного человека сделать внушение господарю волошскому Александру Ипсиландию ⁹, что удовлетворено сему принято будет у двора нашего с особливою благоугодностию и удовольствием, так как и прежде по заступлениям здешним учиненные им снисхождения. Подобное внушение можете вы учинить и прочим, кто в управлении дел тамошних имеет силу и доверенность; но надлежит вам иметь всякую осторожность, чтоб, во-первых, тут соблюдено было все достоинству нашему и величию Двора нашего приличное. Второе, чтоб вы производили дело сие так, дабы не нанесло оно вам хлопот, а тем самым людям, за коих вы вступаться должны, крайних бедствий, и третье, чтоб не подвергнуть господаря или других нам единоверных и благонамеренных подозрению и пагубе от турок. Впрочем, помянутый архимандрит подробнее сам не упустить вам учинить отзыв о нуждах своих.

(Подп.) Екатерина.

В Царском Селе,
мая 19-ге дня
1781 года.

Какое же это дело, которое поручается Лашкареву с тем, чтобы он употребил «всякое старание», но и имел в то же время всякую «осторожность», дабы «во-первых, тут соблюдено было все достоинству нашему и величию двора нашего приличное».

Разъяснение находим в всеподданнейшем прошении архимандрита Дамаскина, которое приводим дословно.

Всеавгустейшая монархиня,

Всемилостивейшая государыня!

Имев я всегда ревность к России и сродное усердие одну веру исповедающих, не имел благоприятствующего случая оказать ей оных соразмерно моим желанием до того времени, пока не пришел в 1768-м году посланный отсюда секунд-майор Назарий Каразин в Валахию, о коем владеющий тогда господарь Александр Дика имел известие из Молдавии, [323] что помянутый Каразии неотменно есть шпион и расспрашиван причин о его путешествии, но как объявил то же самое, что и я в Яссах, что он, будучи в жестокой болезни, видел сон, в котором ему советано идти в Валахию в ардышанский монастырь, в коем я был в то время архимандритом, и отслужить там молебен чудотворному образу Божией Матери, то получит исцеление от своей скорби. Господарь, выслушав все сие, призвал меня, по случаю в то время в Букорештах бывшего, приказал как можно постараться выведать о причинах путешествия помянутого Каразина, о чем я его хотя и спрашивал, но он мне тоже самое сказывал, что и господарю, на чем, однако, господарь не уверившись приказал мне взять его с собою в монастырь, дав мне наперед знать об оном, что к нему из Ясс сообщено, для чего и приказал мне наистрожайше за ним примечать и наведываться исподволь о всех его поступках и о намерениях под опасением лишения жизни, если сделано будет мною какое-либо упущение противу данного мне повеления. Я, взявши его, привез с собою в монастырь, и он, спустя несколько времени по приезде своем, пришел ко мне в келью и, видя у меня образ Божией Матери, учинил мне присягу в том, что он всю мне тайну откроет, но прежде, пока я с своей стороны не обяжу себя хранить оную, и когда мы с обеих сторон обязали себя друг друга клятвою, то «он мне открыл, что вашего императорского величества есть желание объявить войну туркам для избавления моего отечества, а при сем самом объявлении спрашивал, не знаю ли я кого из дворян, усердствующих России. Я ему не обинуясь сказал, что вся Валахия имеет желание избавиться от власти агарянской и готова служить вашему императорскому величеству и на первый случай можно бы объявить сию тайну Пурвулу Кантакузину, потому что я уже с ним об этом имел разговор; однакож, как он ¹⁰ не имел никакого письменного на то вида, то я усомнился, чтобы на одних его словах мог он увериться, и для того предоставил ему свои советы до того времени, пока не доставлю ему свободу возвратиться, к чему приготовяся его держал четыре месяца и пятнадцать дней; по прошествии которых рапортовал господарю, что я в Каразине кроме поста и молитвы ничего более не приметил; на то мне и прислано повеление отпустить его к возвратному пути. Я, пользуясь сим случаем, дал ему наставление, что ему необходимо нужно иметь вид, с которым он и пришел ко мне обратно в 1769-м году прямо в монастырь в монашеском платье и принес с собою, как за подписанием собственной вашего императорского величества руки письмо, так и от главнокомандующего тогда первою армиею князя Голицына Пурвулу Кантакузину портрет, а мне по высочайшей вашего императорского величества милости жалованный крест, а притом и манифесты на греческом, волошском и сербском диалектах, которые я и разослал в разные места турецкой области; помянутый же Каразин объявил о всех монарших ваших обнадеживаемых щедротах, о даче мне сана архиерейского купно с избавлением любезного моего отечества от агарян, на что положась несомненным событием, не щадил себя как при начале войны, так и до самого ее окончания. В доказательство сей истины, осмеливаюсь поднести вашему императорскому величеству данную мне от главнокомандующего вашего императорского величества армиею графа Петра [324] Александровича Румянцева, и от генерал-поручика фон-Эссена, також к от Григория митрополита Букорешского ¹¹; но и его светлости князю Григорию Александровичу Потемкину довольно известно о моей службе к вашему императорскому величеству, равно князю Николаю Васильевичу Репнину и графу Ивану Петровичу Салтыкову, но и всем тем, кои находились в первой армии. Наконец, когда мир состоялся, и я звал совершенно, что туркам известно мое к России усердие, то я не мог себе другого ожидать, как несносных мучений и самой смерти. Для чего я и явился к графу Петру Александровичу Румянцеву, находившемуся тогда на Гури-Бале, и просил о даче мне паспорта для свободного выхода в подданство вашего императорского величества, но он на просьбу мою объявил, что в силу заключенного мирного трактата все желающие выехать имеют свободу, и для того советовал мне сколько можно постараться собрать всех тех, кои чают оставшися подвергнуть себя опасности, и выехать с ними вместе. Я же, имея великую доверенность, а наипаче в тех, кои служили верно вашему императорскому величеству, пригласил их с собою идти до семи тысяч, в числе коих все мои родные находилися, прочие же большею частию были иностранные; но к несчастию собственно моему время уже было позднее и зима наступала, а мне с толиким числом народа вовсе было невозможно отправиться в путь, почему я, надеяся на сохранение мирного трактата, остановился ждать хо весны. Но как скоро господарь приехал в Букорест, то, несмотря на силу трактата, отобрав от меня в январе месяце оных людей, а 5 апреля и меня взяв в Букорест, посадил под строжайший караул, где находился 1779 года по 15 июля, и верно бы никогда не мог я избавиться от сего мучения, если бы, не сжалившися надо мною, некоторые бояре не подали мне к побегу средства, дав мне при том знать, что жизнь моя приходит в опасность от точных расположений господаря, чтобы отомстить мне за то, что я служил вашему императорскому величеству верно, а притом и не согласился к их злоухищренному совету. Я же, как скоро взят был под караул, то и принужден был платить убытки, какие причинены при взятии Букореста, а сколько и кому именно уплатил я, осмеливаюсь поднести вашему императорскому величеству реестр.

В проезд князя Николая Васильевича Репнина чрез Букорест полномочным посланником в Царьград, просил я его доношением об освобождении меня из-под караула и о даче мне паспорта в Россию, однако он мне на то отвечал, что учинить сего не может, а обнадеживал просить за меня господаря и после чрез князя Михаила Кантакузина велел мне бежать в Россию, оставя все мое имение. Но я конечно бы не сделал оного, чтобы бежал из моего отечества и утруждал ваше императорское величество, если бы в силу заключения мирного трактата имели мы вольность; но видя себя без всякой надежды от оного, а притом и опасность в своей жизни, принужден был уйти, и прибегнув в покровительство матерним щедротам вашего императорского величества. По побеге же моем из Букореста взяли родителя моего и трех братьев с собственным их имением вместо меня под караул, а мое все движимое и недвижимое имение разграбили и от должников моих, коих векселя имеются у меня, деньги взыскали, по приезде же моем в цесарскую область, по [325] искательству моего ненавистника, на форпостах удержан был шесть месяцев, ибо старался он, чтоб тамошний генерал Прейз выдал ему меня на погубление, но милосердое Провидение чрез находящегося в Вене резидента князя Голицына защитило, к коему я писал. По прибытии же моем сюда, в Петербург, чрез пять месяцев лишаюсь дневной пищи, а при том опасаюсь, чтоб враги мои, видя меня без всякого защищения, не лишили жизни родителя моего и братьев без всякие их вины, но единственно меня ради.

При таковом моем горестном состоянии, повергаю себя к стопам вашего императорского величества, всепокорнейше прошу об освобождении страждущих безвинно родителя моего иеромонаха Михаила и братьев иеромонахов Арсения и Василия и монаха Григория с моим и их имением в подданство вашего императорского величества и из высоко монарших щедрот вашего императорского величества о неоставлении меня без награждения высочайшего повеления.

Вашего императорского величества всенижайший раб и всеусерднейший богомолец, архимандрит Дамаскин.

Ноября 13-го дня
1780 года.

К рассказу архимандрита Дамаскина прибавлять многого не приходится; несмотря на свои синтаксические и грамматические погрешности, рассказ этот живо изображает многие стороны турецкого управления в княжествах в ту эпоху, когда господари не знали кого бояться, Порты или христианской державы, выступившей защитницею христианских подданных полумесяца и вынужденной прибегать ко всяким негласным средствам, чтобы обнадежить их и утешить в их незавидной участи вассалов «нечестивых агарян».

Секунд-майор русской армии, каждую минуту рискующий головой, облекающийся в монашеское одеяние, месяцами живущий в монастыре, архимандрит, дающий господарю ложные сведения о порученной надзору его сомнительной личности, бегство этого архимандрита и секвестр всего его имущества, шестимесячное сидение на форпостах цесарских войск, откуда командовавший генерал Прейс выпускает его для следования в Россию и не отдает обратно в руки турок лишь вследствие вмешательства русского резидента в Вене, заключение под стражу отца и братьев бежавшего Дамаскина, — все это составляет немаловажный вклад в историю наших сношений с христианскими народами турецкого Востока в екатерининскую эпоху.

А. Гирс.

Комментарии

1. Турки и пишут и произносят «Кючюк», а потому мы предпочитаем его слову Кучук.

2. Из Буюкдере июня 26-го дня 1780 г. Буюк-дере — летняя резиденция русского посланника, на Европейском берегу Босфора.

3. Министр иностранных дел Порты.

4. В расчет Порты входило умалять значение господарской власти в областях, хотя и вассальных, но, благодаря разным трактатам и гаттишерифам, представлявшим во всяком случае более самостоятельные административные единицы, нежели прочие пашалыки империи. — А. Г.

5. В ту пору Франция, в силу трактатов с Турциею, пользовалась выдающимся, по сравнению с прочими европейскими державами, положением при блистательной Порте; в данном случае вмешательство французского посла в переговоры русского посланника с рейс-эфендием объясняется кроме того неофициальным участием, которое принимала Франция в заключении Кючюк-Кайнарджийского мирного договора и ее официальным положением союзника империи османов. — А. Г.

6. Exequatur, в европейских державах. — А. Г.

7. Марии-Терезии.

8. Старинный мужской монастырь в Валахии.

9. Из фанариотской семьи, выставившей ряд борцов за независимость Греции. Младший сын его, Александр Ипсилантий, служил в русской армии и был адъютантом императора Александра I; звания этого лишился, лишь только принял участие в греческом восстании, начало которому положите в 1821 году, ворвавшись с толпою гетеристов в Молдавию, около Ясс и призвав молдаванское население к мятежу против турецкой власти. — А. Г.

10. Каразин.

11. Бухарестского.

Текст воспроизведен по изданию: Из прошлого российского консульства в Яссах. (Материалы к истории сношений наших с Турциею) // Русская старина, № 2. 1897