-

РЕЛЯЦИЯ О ЧЕСМЕНСКОМ СРАЖЕНИИ.

Недалеко от меня жил в своем поместье старик, имевший около ста лет от рода и твердо помнивший многие события из начала царствования Екатерины Великой. По обыкновению всех стариков, для которых настоящее и будущее представляет одну утомительную перспективу физических страданий, он любил на крыльях мечты переноситься в область прошедшего и воскрешать в памяти своей то прекрасное время, когда сердце его, теперь остывшее уже под [239] ледяным гнётом старости, трепетало от полноты жизни и сладостных впечатлений юности,

Которой ничего не жаль,
Перед которой жизни даль
Лежит пестра, необозрима…

Лучшим перлом в венце его воспоминании была эпоха турецкой войны, начавшейся в 1769 и копченной в 1774 году выгодным для России кучук-кайнарджинским миром. Походы Румянцева в Молдавию и Валахию, взятие Бендер графом Паниным, занятие Крыма князем В. М. Долгоруковым, кагульская битва, и пиры, данные матерью отечества в Петербурге, по случаю заключения мира с Турками, — все это составляло в памяти старца живую, как бы недавно разъигранную драму, в которой актёрами были герои его любимого времени, а автором — святая истина. Рассказывая об этих событиях и увлекаясь поэзиею их, старик не забывал однако положительной стороны исторических легенд — правды, и часто подкреплял слова свои указанием на какую нибудь печатную бумагу, или частные письма, в которых со временник писатель излагал подробности дела, или поверял другу наблюдения свои над характером действующих лиц, открывая, без всякой пощады, глубокие тайны их семейной жизни. Почти каждая из этих бумаг украшалась собетвенно [240] ручными заметками старика: в них он уяснял то, что показалось бы для потомков слишком темным, и дополнял пропуски, сделанные писавшими по умыслу, или по небрежению.

Наконец, в прошлом году, этот сосед мой, утомленный долгими страданиями, — неразлучными спутниками глубокой старости, — выполнил последнюю обязанность человека: он умер смертию обыкновенных помещиков,

…посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.

Так как покойник не принадлежал к числу людей, которых имена увековечиваются в потомстве, то память о нем сохранилась только в маленьком кругу, непереходящем за черту одного уезда, и будущий потомок наш, проходя мимо деревянного креста, отмеченного именем старца, не замечтается о судьбе мира, о возрождении и падении царств, с которыми так тесно связываются имена великих людей, — нет, он равнодушно взглянет на эту скромную гробницу и не почтит ее ни слезою участия, ни восторгом пылкой души, пораженной величием прошедшего. Но эта могила не лишена прелести воспоминаний для тех, кто коротко знал покойника: к числу их принадлежу и я. Мне и теперь еще слышится звучный, энергический рассказ старца о гигантских подвигах героев его века, о [241] домашней жизни их и даже о разных мелочах, пошлых в быту частного лица, но чрезвычайно любопытных тогда, когда они бросают хоть мало света на характер и привычки великого человека, державшего в могучих руках своих участь государств и народов. Мне и теперь еще памятны отуманенные слезами восторга глаза старца, в которых светилась любовь к прошедшему и дрожание рук, показывавших слушателям заветные листы, свидетельствующие о славе его любимого времени... Пусть пройдут еще многие годы — и тогда один взгляд на старую печатную бумагу, или на письмо, написанное широкими, прямыми, как шеренга солдат, буквами, с двумя или тремя титлами и недописками на каждой строчке — сей час же напомнят мне изощренную страданием физиономию покойного соседа и его дребезжащий, но одушевленный голос, которым он рассказывал свои интересные легенды.

_________________________________

Передо мною лежит теперь «Реляция о Чесменском Сражении», напечатанная на большом, согнутом вдвое полулисте. От нее так и веет семидесятым годом прошлого столетия! Толстая, желтосерая бумага, какой не отъищети в наше время даже в лавке Воронина, в которой, как уже известно, продаются все изделия [242] серобумажной промышлености; буквы в роде нынешнего миттеля, крупные, толстые, аляповатые; орфография, изъявляющая прописными буквами свое глубокое почтение всем прилагательным, произведенным от собственных имен, и всем чинам и достоинствам; слог, несколько удаленный от сухого слога оффициальных бумаг того времени, и кой где испещренный цветами реторики, которые так нравились в прошлом столетии и нравятся некоторым «сочинителям» даже в сороковых годах нынешнего века, — вот наружные признаки этой реляции. За то внутренняя, существенная сторона ее так полна, отчетлива и заключает в себе столько важных подробностей, что может пролить яркий свет на описываемую ею эпоху, — а надобно сказать, что эта эпоха очень важна для истории русской славы.

Вот в чем дело. Варшавский кабинет, угрожаемый войною со стороны России, желая разделить силы Руских, обратился к Оттоманской порте с убеждением — объявить войну Екатерине Великой. Диван, еще живо помнивший недавние победы Миниха, обрадовался случаю отмстить за них: по его распоряжению, Татары, подвластные Порте, вторглись в Сербию, и быстро, как опустошительный ураган, приближались к русской границе. Сохранить мир было невозможно, а потому Екатерина II, с [243] твердостию, достойною ее великого духа и с надеждою на правосудие промысла, подписала определение войны с Портою. Это было в январе 1769 года. Скоро после того загремело русское оружие — и фанатические поклонники Мухаммеда оросили кровию своею пологие берега Днестра... Предоставим истории описывать дальнейшие подвиги Румянцева, Панина и Долгорукова на суше, и перейдем прямо к тому времени, когда русский флот, под главным начальством графа А. Г. Орлова, соединился в Средиземном море и занял операционную линию вдоль Архипелага и берегов Малой Азии. После нескольких мелких сражений, в которых выгода победы всегда оставалась на стороне наших, турецкий флот был настигнут русским у Чесменского порта... Но реляция доскажет остальное. Предлагаю ее читателям слово в слово и притом без всяких перемен в орфографии;

Продолжение известий о действиях флота Ее Императорского Величества против Оттоманской Порты.

«Сего сентября 13 дня получено от генерала графа Алексея Григорьевича Орлова с курьером из Италии ко Двору Ее Императорского Величества донесение о совершенном истреблении Турецкого флота при берегах Асийских, которое состоит в следующем: [244]

«Когда контр адмирал Елфинстон с своею эскадрою соединился при берег Морейском с эскадрою под командою адмирала Спиридова, и получено было известие от упомянутого контр адмирала, что он на пути своем с подкреплением нескольких кораблей от Адмиральской эскадры гнал неприятеля, который, для соединения с оставающимися позади его кораблями, бежал к стороне Асии, то в то время генерал граф Орлов прибыв из Мореи с двумя кораблями, по соединении всего флота взял главную команду над оным. Первое его попечение было запастись провиантом и водою.

«Что исполнив, опасались одного только того, дабы неприятеля не упустить за Дарданеллы, чего для с благополучным ветром и отправились искать оного. Подъезжая к острову Хио уведомились, что турецкий флот находится в канале за оным островом. Отряжен был туда для получения точного известия корабль Ростислав, на котором послан был от главнокомандующего контр-адмирал Грейг. Сей по возвращении объявил, что неприятельский флот усмотрел ходящий под парусами в девяти больших кораблях; но как уже было под вечер, то положено лавировать во всю ночь в устьи оного канала, а на рассвете войти туда. Исполнив сие в назначенный час, и увидев стоящего неприятеля в боевом порядке, убавили [245] парусов, чтоб дождаться отставших судов. По приближении которых, главные командиры съехавшись вместе сделали распоряжение к аттаке следующим образом: кораблям команды адмирала Спиридова сочинять передовый строй боя; а кораблям графа Орлова средний, Елфинстоновым же делать сторожевый строй. Как разъехались начальники по своим местам, то дан был сигнал с корабля Трех Иерархов, дабы строиться к бою по вышеположенному росписанию и идти к аттике. Первым был корабль Европа, вторым Евстафий, третьим Три Святителя, четвертым Ианнуарий, пятым Три Иерарха, шестым Ростислав, седьмым Нетронь Меня, осьмым Святослав, девятым Саратов, а два фрегата, которым должно было быть тут же, к тому времени не подоспели. В сем порядке 24 июня в половине двенадцатого часа подошли к Турецкому флоту. Оный стоял одним крылом, примкнувшись к меди и к небольшому каменному острову, другим протянулся к порту, называемому Чесме, находясь в весьма выгодном положении. Вдруг началася с Турецкого флота по нашему жестокая пальба. Европа вступила в бой, который в половине первого часа сделался общим. Евстафий, на котором был наш заслуженный адмирал Спиридов, с несказанным терпением и мужеством выдерживал все неприятельские выстрелы, подходя к ним ближе; а пришед в [246] меру начал производить свой огонь без умолка с такою жестокостию, что неприятель от того великий вред почувствовал. Однакож ядра неприятельские с разных кораблей противу его устремляющихся, не переставали осыпать его. Тут вступил в сражение и корабль Трех Святителей, так же и Ианнуарий выдвинувшись в перед из своих мест. По сем стал сражаться и корабль главнокомандующего, называемый Трех Иерархов, за которым последовал Ростислав, на коем находился князь Юрья Долгоруков. Корабли же команды Елфинстоновой по положению своему были в некотором отдалении. Удар за ударом выстрелов пушечных сливаясь, беспрерывный гром производили. Воздух, наполнен будучи дымом, скрывал корабли от вида друг у друга, так что и лучи солнца померкли. Свист ядер летающих и разные опасности представляющиеся, и самая смерть смертных ужасающая не были довольно сильны произвести робости в сердцах сражавшихся со врагом имени Христова Россиян, истинных сынов отечества и достойных подданных Великие Екатерины. В самом жесточайшем сражении были четыре корабля: Евстафий, Три Святителя, Ианнуарий и Три Иерарха. Напоследок корабль Евстафий, сцепясь с кораблем главнокомандующим над неприятельским флотом, производил в самое то время пушечную и [247] ружейную пальбу, от чего оный и загорелся. Корабль же Трех Иерархов, лежа на якорь и сражаясь с двумя неприятельскими, увидел в опасности адмирала, и тотчас отрубя якорь изготовился к абордажу: но приметя, что неприятельский корабль горит, принужден был принятое намерение оставить, дав сигнал, чтоб все военные шлюпки поспешали к Евстафию. Подгоревшая у Турок мачта упала поперег на наш корабль, сцепившийся и почти уже завладевший оным, и тем в пламень привела и наш. В самом скором времени после того корабль наш взорвало, за которым следовал и неприятельский. Сие происшествие, и то что Турки не могли уже более терпеть, зря столь жестокую и неустрашимую с нашей стороны аттаку, привели флот Оттоманский в трепет, который отрубя якори и подняв парусы бежать начал в великом смятении в Порт под защищение крепости Чесме. Граф Орлов подняв все парусы на корабле Трех Иерархов стремился в самый нутр неприятельского флота, но не был в силах догнать оный за легкостию Турецких судов. Скоро после того обрадован он был известием полученным о спасшихся с корабля Евстафия, между которыми адмирал, капитан и брат его граф Федор Орлов находился.

«После сего сделано распоряжение заперет неприятельский флот со всех сторон в гавани, [248] служившей ему убежищем, что вскоре и исполнено. Наряжен для бомбардирования неприятеля один бомбардирский корабль, который и причинял ему чрез целые сутки вред и беспокойство. Неприятель с своей стороны изготовил на берегу большую баттарею, и поставил тамо более двадцати пушек. Между тем наши приготовляли четыре брандера. На другой день по собрании совета положено было производить аттаку ночью, в коей наряжены были четыре корябля: Нетронь Меня, Ростислав, Саратов и Европа, и два фрегата, под командою контр-адмирала Грейга. Под сим прикрытием следующую ночь, призвав Господа сил в помощь, брандеры и отправлены, на которых посланы были явившиеся к тому охотники двое из Россиян и нашей службы двое Англичан, прочим же кораблям велено быть в готовности для подкрепления. Неприятель приметя идущих начал производить преужасный огонь со всех своих кораблей и с берега. Наши не упустили ничего, чтоб равномерно им ответствовать. Начали Оттоманские корабли загараться, но скоропостижно пожары сии ими утушаемы были, пока наконец загорелся на одном их корабле марсель, что контр адмирал Грейг приметя, сам перестал производить пальбу, и велел идти брандерам. Оные ни мало не мешкав исполнили свою должность с великим терпением и неустрашимостию по данному им [249] наставлению с желаемым успехом: в чем отменно отличился господин Ильин, который подошел к Турецкому кораблю с полным экипажем находящемуся, в глазах их положил брандкугель в корабль и зажегши брандер возвратился безо всякой торопливости с присутствием духа, как и прочие, назад. Тут же увидели вдруг в разных местах загоревшийся флот неприятельский, узрели и победу свою совершенну. Возхищенные сим зрелищем изъявляли они друг другу радостное сердец своих чувство, и каждый из них ощущая веселие, свойственное победителям, воссылал Всевышнему хвалу о том, что мог подать неложный опыт усердия к своей Государыне и отечеству. В самое сие время с кораблей наших, у прикрытия бывших, началась паки пальба наижесточайшая в том намерении, дабы неприятелю ни гасить, ни спастися не давать времени. Вскоре по сем начало рвать неприятельские корабли один по другому. Сие чрезвычайное явление столь ужасно было, что и берега стонали; и по истечении малого времени весь неприятельский флот обращен в пепел, и исключая один корабль о шестидесяти пушках и пять галер, которые нашим досталися в добычу с несколькими малыми судами. По сем высадили наших людей на берег, кои взяли неприятельскую баттарею, и того же дня сам главнокомандующий с братом своим графом Федором [250] Орло вым и с находящимися при нем лейб-гвардии маиором князем Долгоруковым и контр адмиралом Грейг ездили на Анатолийский берег. Нашедши там при многом числе мертвых тел множество раненных и утопающих неприятелей из человеколюбия спасали жизнь оных, а большому числу из них от Высочайшего имени Ее Императорского Величества дана была свобода.

«В порте сочтено огнем изтребленного Турецкого флота:

«15 линейных кораблей, из коих шесть от 80 до 90 пушек, прочие были от 70 до 60, шесть фрегатов, несколько шебек и брегантин, множество полугалер, фелук и других малых судов, а всех вообще около ста судов.

«В заключении главнокомандующий флотом генерал граф Орлов принося Ее Императорскому Величеству всеподданнейшее поздравление с сею знаменитою победою, повергает себя со всеми в команде его находившимися ко стонам Самодержицы, и предает в Высочайшую милость и благоволение Ее, особливо же рекомендует контр адмирала Грейга, как храброго, искусного, и неутомимого офицера.»

Так как эта реляция есть только продолжение известий, до нее изданных, хотя она напечатана на особом полулисте, то, может быть, по [251] сей причине, не выставлен на ней год события; но этот важный пропуск вполне вознаграждается собственноручною заметкою прежнего владельца реляции, которую списываю здесь с подобающею точностию:

«Все сие происходило сказанного числа 1770 году и с той поры побидившие врага Христова Россияне пребывали мили Богу и преуспевали в побидах на суши и мори. Герой же сей знаменитой баталии граф Орлов проименован от Государыни Чесменским.»

Должно полагать, что эта заметка написана гораздо позже 1770 года, потому что в то время выражение: «и с той поры побидившие врага Христова Россияне» и проч. не могло бы иметь приличного места. Орфография заметки, особенно же перемена буквы е на букву и и смягчение твердого ы в слове «мили» (милы) — сочинена под влиянием южнорусского наречия.

Продолжение войны и следствия ее известны каждому образованному читателю; мне остается только заметить, что чесменское сражение было знаменитейшим делом нашего Флота в продолжение всей кампании; после него Руские доплывали до берегов Африки, водружали победоносный флаг свой на многих островах, [252] принадлежащих Турции, и возвратились в отечество покрытые славою и обогащенные новою опытностию в искусств мореплавания.

Князь Вл. К-в.

Ноября 27.
1841.
Г. Глинск.

Текст воспроизведен по изданию: Реляция о Чесменском сражении // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 38. № 150. 1842