ЗАПИСКИ

МУХАММЕДА НЕДЖАТИ-ЭФЕНДИ,

турецкого пленного в России в 1771-1775 гг.

(См. “Русск. Стар." 1894 г., март)

О шпионе со стороны ногайской.

В месяце рамазан 84-го (в декабре 1770-го) года в Кэфу прибыл некто из мулл упомянутых ногайцев, по имени Идрис-эфенди и просил от кэфского муфтия, от муфпев Бакче Сарая и других мест фетвы на такой предмет. "Мурзы нашего племени", сказал он, "хотят всех нас перевести в местность в московской стороне", именуемую Кубанью, и водворить там; а улемы наши не позволяют: если, говорят, нужно будет идти, то не будет совершаться отпевание умерших. Мурзы сказали: "Это только ваше собственное мнение". Произошел спор. Наши улемы отвечали тоже: "Коли не верят нам, то пусть спросят у крымских улемов и возьмут фетву от муфтиев, посмотрим: тогда станет известно". И вот за этим-то нас и послали". Он подтвердил это его милости сераскеру и ушел. Проходя по городам и селениям, он распускал там разные страшные слухи, и, добравшись опять до своего племени, заверял там, что в Кэфе и в армии провианта и казны мало; что войска в казармах тоже немного; что в Кэфе и Карасу и в других местах христианское райя расположены к московцам; что даже туземные в Кэфе мусульмане изо дня в день предаются бегству. Они (эти слухи) нашли еще большее подтверждение и дошли до московцев. Затем упомянутый Идрис опять отправился в Кэфу под предлогом торговли: принес множество книг туда продавать. Однажды, когда у меня находились воинский судья Осман-эфенди, секретарь дивана [180] Али-эфенди и другие приятели, приходит и упомянутый Идрис. Вытащил несколько книг и говорит: "Эти книги дали мне наши муллы, чтобы я продал, потомучто у них затруднение в деньгах, — возьмите-ка вы!" — Диванские эфенди отвечают ему: "Теперь нам не нужно; у нас есть свои. Может быть, на рынке или, быть может, местные жители купят". — Я улыбнулся. Судья-эфенди и диванский секретарь спрашивают меня, что это значит. — "Так" , говорю, "кое-что мне пришло на ум, оттого и смеюсь". — "А что такое, например?", спрашивают они вторично, и я рассказал им следующее. "Аббасидский калиф Гарун Аррешид, однажды едучи на охоту, дорогою встретился с братом своим Баглюлем. Видит, что на земле лежит большой столб. Баглюль поднямет с земли один конец столба и бросит, другой конец поднимет да бросит; а возьмется за середину — не подымается. Когда он так настарывался, к нему подошел брат и спрашивает, что это такое он делает. Баглюль отвечал "Я положил, что один конец этого столба здешний мир, а другой конец — будущая жизнь; взялся я за здешний мир — будущая жизнь остается; взялся за будущую жизнь — этот мир остается; взялся за середину — столб не подымается; вот над чем я старался". Ногайским улемам трудное теперь дело, потомучто, если пойдут с книгами к гяурам, гяуры не доверяют; придут назад — там никого не осталось, кто бы покупал книги; и вот поневоле они приносят книги сюда в Кэфу и стараются, как бы обменять их на деньги, да и уйти себе". Когда я это сказал, Идрис тотчас встал и ушел. Через несколько времени он пришел переодетый райею. Когда сераскер-паша, о котором будет говорено ниже, ехал в Орскую крепость (Перекоп, а его кяхья и прочее войско расположились в окопах, этого Идриса узнали кэфские жители и говорят: "Шпион!" Его схватили, и сераскерский кяхья Ибраим-ага отослал его к генералу армии Кюрт-Осман-аге, чтобы он был у него под арестом до прибытия его милости сераскера. А означенный ага отпустил его. Идрис, когда сераскер-паша прибыл в кэфскую армию, опять явился в другом уже костюме и, в то время, когда войско отряжалось в Рубатскую крепость (Арабат), он давал войскам яд. Его схватили и привели к вышеупомянутому его превосходительству; при допросе обнаружились прежние обстоятельства, и на этом основании он был арестован. Его превосходительство паша, узнав, что ага намерен взять его из места его заключения, отослал его из армии в Кэфскую крепость. Дорогою сын коменданта, Али-ага, узнав, велел своему войску изрубить в куски упомянутого Идриса. Об этом обстоятельстве будет известно впоследствии, а теперь мы опять возвратимся к своему предмету. [181]

Наступила весна, открылось судоходство; но прошло три месяца, а не появлялось ни одного корабля; деньги и продовольствие не высылались; ни о войске, ни о военных принадлежностях, ни о флоте не было ни слуху, ни духу. Между тем, нечистые гяуры начали двигаться к Крыму, а войска, остававщиеся на зимовках, под предлогом требования следуемого им провианта и невыплаченного содержания, начали волноваться и производить разные беспорядки. Тут надобно рассказать несколько подробностей о положении дефтердара Эмин-бея и квартирмейстера Исмаил-аги.

Уже было упомянуто прежде, что, когда на Перекопском поле собирали войска для набега, понадобились деньги для уплаты содержания, пайков и провианта, а также и просроченного жалованья войскам, находившимся в крепости. Означенный квартирмейстер ага, вместе с прежде прибывшим в Крым Сулейманом-эфенди, отвечали всем, обращавшимся к ним: "У нас не осталось ни продовольственных припасов, ни денег, и из главной квартиры до сей минуты нам не доставлено ни одного зерна и ни одной копейки*. Янычары же сказали: "Пока нам не выплатят все следуемое нам, а вместе и просроченное содержание, мы в крепости зимовать не останемся". Тогда главнокомандующий вручил дефтердару и квартирмейстеру своих коней, вместе с сбруей и чапраками, а также перстень с своей руки и прочие драгоценности под росписку, с приказанием или продать их или заложить, но чтобы только добыть деньги и, сообразно необходимости, уплатить всем, кому следует, в особенности же частям войск, остающимся на зимовку. Упомянутые чиновники исполнили приказание паши; добыли денег и уплатили как войскам, остававшимся в крепости, так и бывшим в лагере. После этого янычары, схватив и связав дефтердара, ушли в Кэфу, как об этом было уже упомянуто выше. Главнокомандующий зимовал в Карасу. В эту зиму дефтердар Сулейман-эфенди был сменен, а на место его назначен Эмин-бей, которому, в виде аванса, было вручено сто кошельков (по 500 пиастров в каждом) для Крымской армии. Упомянутый господин, отправившись из главной квартиры армии чрез Килию и Аккерман, порастратил порученную ему казну, накупив на эти деньги невольников и невольниц, которых он и отправил в свой дом в Стамбул, да еще сделал другие издержки; а всего растратил он 20 кошельков. Приехав в Крым, он предъявил главнокомандующему данные ему предписания, в которых было сказано, что теперь высылается сто кошельков авансом, а вскоре будет прислано еще двести кошельков. На вопрос, сделанный по этому предмету дефтердару, этот последний отвечал: "Действительно, мне были вручены сто кошельков, но я из них двадцать кошельков истратил [182] на том основании, что мне правительство должно сто кошельков, поэтому я и взял, сколько мне приходилось по моему раcсчету; а двести кошельков на днях будут высланы". Послано буюрулду прежнему дефтердару Сулейману-эфенди, чтобы он немедленно из Кэфы прибыл в Карасу для сведения счетов со вновь прибывшим дефтердаром. Сулейман прибыл с отправленным к нему мубаширом, и тогда собралось общее заседание, в котором приняли учаспе бывший и новый дефтердары, квартирмейстер, войсковой судья и прочее высшие чины войска. В это время от перекопского пристава и судьи прибыл курьер и передал бумаги главнокомандующему. По прочтении их, оказалось следующее: от прошлой весны осталось восемнадцать тысяч килэ продовольствия, которое дефтердаром и квартирмейстером и было сложено в известное место; но как помещение склада было плохо и непрочно, то вся эта провизия от дождей и снега сгнила и пришла в положение, о котором можно судить по присланному при сем образчику, который был завернут в грубый холст. Как только об этом доведено было до всеобщего сведения, был сделан запрос прежнему дефтердару и квартирмейстеру: "Как же вы отвечали, что для зимнего продовольствия войск и Перекопской крепости у вас ни продовольствия, ни денег нет, так что вы взяли у меня драгоценные вещи и заложили их, чтобы добыть денег: а эта провизия откуда же явилась?" На этот вопрос наши упомянутые лица отвечали: "Это правда, но, может быть, повозки остались позади", и замолчали. Стало ясно, как они служили своему государю.

Новый дефтердар Эмин-бей-эфенди, подобно контролеру главной квартиры армии, самым лживым образом с многочисленными клевретами своими воровал и тратил бывшее у него в руках казенное имущество. Он захватил оставшееся количество сухарей от выданных вначале бывшему дефтердару для Крымской армии, перетолок и сдал их опять в казну, говоря, что это купленная им свежая мука. И вся остальная его служба была в этом же роде. Будучи в хороших отношениях с партией янычар, он без всякого буюрулду, по собственным предписаниям, выдавал разным лицам неположенное содержание, а главнокомандующему и главным чинам армии, которым полагалось выдавать жалованье, он по шести месяцев в году не выдавал его. И без того продовольствие и деньги получались в весьма малом количестве, а когда приходили, то ими распоряжались вышеозначенным образом. Выше было упомянуто, что с начала весны прошло три месяца, а из главной квартиры не было и следов присылки продовольствия, денег, подкреплений и необходимых военных припасов; в этот промежуток времени нечистые гяуры, по соглашению с ногайскими татарами, начали наступательное [183] движение к Перекопской крепости; калга Крымского хана Селим-Герая, его родной брать Мухаммед-Герай, по прибытии в Крым, отправился в Бахче-Сарай, когда вдогонку ему главнокомандующий послал уведомление, чтобы по возможности скорее для войска были даны подводы, потому что неверные наступают на Перекоп. — "Подводы будут изготовлены", отвечает письменно калга, "но только бесплатно нельзя, потому что сельские жители имеют в своих руках высочайшее повеление, сообразно которому дефтердар-эфенди должен вперед платить деньги за наем повозок. Я же, как вашему превосходительству известно, в скором времени должен отправиться в Кэфу". Прибыв с крымскими сановниками в Кэфу, калга был почетно принят, сообразно правилам этикета; к главнокомандующему потом были приглашены и прибывшие с калгой сановники; в разговорах с ними главнокомандующий обратился ко всем им с следующими словами: "Теперь нам необходимо поскорее послать войска с зимних стоянок к Перекопской крепости; и ваша и наша священная обязанность служить религии и правительству и защищать крепости, государство и рабов Божиих. Крымской армии следует, по принятому обыкновению, как прежде, дать повозки; но мне неизвестно, чтобы они давались за наемную плату. Если в настоящем году и издан высочайший указ об уплате денег за наем подвод, то мы об этом не знаем и не получали на этот счет никакого приказания, да если бы таковое и пришло, то ни у нас, ни у дефтердара денег нет, чтобы уплатить такую сумму, потому что на это понадобилось бы ведь четыреста кошельков. Но мы напишем в Порту и по получении ответа поступим, как будет угодно повелеть государю. Ну, а теперь пусть будут даны необходимые подводы для находящихся здесь войск; поспешим к Перекопу". После такой речи ревностного и распорядительного везиря, его собеседникам не осталось возможности не исполнить его желания, поэтому калга-султан и все прочие, выразив согласие, отвечали: "Мы дадим повозки". Этим и кончился разговор; они встали и ушли.

Потом они все-таки продолжали не давать подвод; им посылались и письменные приглашения, и нарочные люди, но все было бесполезно.

В это время прибыли в Крым из главной квартиры армии Крымский хан Селим-Герай и вместе с ним комендант Ени-Калэ (Керчи) и Рубата, кэфский генерал-губернатор Абазех-Мухаммед-паша. Хан прибыль в Бахче-Сарай, а Абазех-Мухаммед-паша с двадцатью двумя человеками свиты на корабле в Кэфсюй залив; ему приготовлена была квартира в городе; он в ней и [184] поместился. Увидевшись, сообразно этикету, с главнокомандующим, Мухаммед-паша в разговоре сказал ему: "Любезный друг, я с вами вместе отправлюсь в Перекоп и буду служить, мне и хан дал ярлык такого рода: "Хочешь — ступай в Ени-Калэ, хочешь — оставайся в Кэфе, или же вместе с главнокомандующим отправляйся в Перекоп". Что вы на это скажете? — "Любезный друг", отвечал главнокомандующий, "государь назначил тебе должность в Кэфе и приказал защищать Ени-Калэ и Рубат, а есть ли у тебя высочайшее повеление относительно того, чтобы состоять при мне?" — "Нет", возразил тот; "но хан дал мне ярлык". — "Тебе, по повелению государя" отвечал опять главнокомандующий, "следует на суше защищать крепости, а со стороны моря твоя обязанность заботиться о защите императорского флота". — "Однако, вот уже прошло более трех месяцев времени, и до сей минуты крепости остаются пусты; так уж вы пожалуйста поезжайте!" Приказание было дано; но он не послушался приказания и не поехал.

И действительно, прошло три месяца времени, а ни флот, ни суда с продовольствем не приходили; доставленных припасов и денег было очень мало; поэтому в войсках началось неудовольствие; стала распространяться паника, и начали возникать такие серьезные случаи, о которых грустно было слышать. Короче сказать, Абазех Мухаммед-паша с Диздар-оглу и подобными ему другими злодеями, прибывшими с анатолийскими байраками, задумали преступное дело; татары тоже воспользовались этими обстоятельствами. Стих: "Твой прелестный характер подобен зеркалу Искендера — что я скажу еще кроме, что не было бы тебе известно?!"

Одним словом, главнокомандующий, посылая хану Селим-Гераю поздравительное письмо и подарки, требовал от хана подвод для Крымской армии. От хана получено было в ответ, что подводы в скором времени будут высланы. Прибывшему с флотом наместнику генерал-адмирала, Хасан-паше, главнокомандующий послал приказание как можно скорее приступить к защите назначенных ему крепостей, а Абазех-Мухаммед-паше, все еще остававшемуся в Кэфе было дано предписание в таком смысле: "Потрудитесь отправиться в Ени-Кале, куда вы назначены по высочайшему повелению, потому что неверные направляют в ту сторону войска". — "У меня нет ни сумм, ни продовольствия, ни свиты", отвечал Мухаммед-паша; "пусть мне будет дано денег, припасов, сорок лошадей, палатки и шатры, чтобы я мог отправиться в упомянутую крепость; иначе же, высокостепенный хан вручил мне ярлык, по которому я останусь в Кэфе". Так он и затягивал время. — Упомянутый выше Хасан-паша тоже не отправился в Ени-Калэ, а остановился по близости [185] Кефы, в Керченском лимане. Дела были в этом положении, когда главнокомандующий получил от хана письменное уведомление в таком смысле: "Неверные прошли к Перекопской крепости; спешите скорее с находящимися при вас войсками; подводы прибыли; да смотрите, не мешкайте", — заключил он, — "ибо я уже отправился". Немедленно созвав совет, на который явились все начальники янычар байраков, полковые командиры, офицеры египетских войск и все вообще высшие чины армии, главнокомандующий сообщил им известие, полученное им от хана. На это все янычары и npoчиe ответили, что пока не будет продовольствия и подвод, они не пойдут к Перекопу. Тогда главнокомандующий отдал приказ, что он пойдет с египтянами, сипагами и штабом, чтобы завтра все было готово к походу. Совет разошелся.

На другой день 12-го реби'у-ль-эввеля 85 года главнокомандующий выступил из Кэфы, а хану лослал уведомление: "Сделайте милость, не идите вперед, пока я не подойду, так чтобы нам соединиться в месте, называемом Бей-Деирмени; надеюсь поспеть туда в три дня".

Получив это уведомление, хан сообщил его крымским сановникам. В этот промежуток времени Перекопский бек Сахыб-Герай, ханский ага Исслам-ага, Джелаль-мурза, Инайест-Шах-мурза, прочие ширины, беки и мурзы ногайских племен Джан-бойлу и Етешеку-оглу, живущих внутри Крыма, ударив челом хану, просили и молили его: "Государь, вот уже два года, как в Крыму османский сераскер пользуется и известностью, и почетом, а наша служба неизвестна ни высокостепенному хану, ни турецкому правительству. — Сделай милость, чтобы хоть в этом благословенном году мы не были удалены от лица нашего государя-хана и чтобы и мы, слуги его, порадовались!" Хан, человек прекрасного сердца и благородного характера, склонился на эти просьбы и, вправду задумав стяжать славу и известность, не обращая внимания на сераскера, пошел прямо к Перекопской крепости; а в ту же ночь и серяскер пошел в упомянутое выше место Бей-Деирмени и, думая, что хан придет, остался ждать его день; но в ту ночь, когда хан выступил, татары с неверными обменялись сигналами; основываясь на этом, с крепости раздались выстрелы, и жители крепости, думая, что идет хан, вышли все посмотреть на него. Злодеи-гяуры, с которыми все это было условлено, прямо подошли к Перекопу; им изнутри отперли ворота; мурзы, ширины, ногайцы и npoчиe стали в ряд по обеим сторонам и приняли неверных внутрь крепости. Когда неверные начали входить в крепость, из остававшихся внутри крепости войск одни бежали, другие были убиты, а остальные взяты в плен. Передавшие гяурам крепость в радости пришли к хану и сказали ему: [186] "Вот какое вышло дело: неверные взяли крепость и орудbя повернули в эту сторону, — спаси нас, высокостепенный хан!" Они с такими воплями вошли к хану, что этот поседний, вместо прежнего намерения стяжать славу и почет, ударился в бегство; поистине он вел себя как настоящий татарин. Весть об этом происшествии дошла до главнокомандующего в двадцать часов. "Куда же девался хан?" спросил он и послал людей везде разыскивать его. Храброго хана где-то нашли. Это напоминает один подходящий к данному случаю рассказ. Во время потопа (когда мышь прогрызла дыру в Ноевом ковчеге; дыры этой не могли отыскать, и Ной объявил тварям, что которая из них отыщет дыру, может просить у него чего ей угодно) пришла к Ною змея и сказала: "Помолись, чтобы на мою долю досталось самое что ни на есть сладкое мясо — я заткну дыру этого корабля, и корабль будет спасен". Предметом её желания было человеческое мясо. Точь-в-точь как при сдаче татарами крепости, упомянутая змея после потопа пришла к Ною — да будет над ним мир! — А Ной узнал, что желание змеи отныне господствовать над родом человеческим, и сказал ей: "Пошлем кого-нибудь, чтобы он испробовал вкус всех мяс на свете и сообщил бы нам о нем" Змея волей-неволей согласилась на это. Отправили с этим поручением комара. Он отведал всех мяс, но, возвращаясь, дорогою встретил птичку, именуемую ласточкой. Ласточка спросила его: "Откуда ты идешь?" — Комар отвечал: "Я отведал всех мяс на свете и слаще человеческого мяса не нашел". Ласточка сказала ему: "Дай-ка мне в рот твой язык: я тоже удостоверюсь в его сладости и, пойдя вместе к Ною, засвидетельствую об этом". Комар высунул свой язык, а ласточка клювом своим, точно ножницами, отрезала ему язык. Комар, ставши немой, начал визжать. Когда же пришел он к Ною, то никто не понимал, что он говорит. Тогда ласточка выступила вперед и сказала: "Я знаю, что он говорит: он свидетельствует, что из всех мяс в миpe слаще нет мяса лягушки".

Точь-в-точь как в этом рассказе, ногайские татары отрезали язык крымским татарам, и они начали теперь визжать. Мы же возвратимся к нашему повествованию.

Спрошенный о случившемся, хан письменно изложил все вышеприведенное и прибавил: "Любезный друг паша, сделайте милость, пожалуйте в Карасу; мы тоже туда отправимся, и мы посоветуемся, что предпринять нам. Так уж верно предопределено свыше!" Получив такое письмо и узнав подробности происшествия, главнокомандующий уже готовился отправиться в Карасу, как является к нему приехавший гонец из ногайцев и объявляет ему, что в эту ночь [187] татары сделают нападение на его лагерь; да будет ему это известно. Объявив это, ногаец ушел, а главнокомандующий сказал: "Будь, что будет: Бог милостив!" Между тем в эту ночь неверные, взяв крепость Рубат, часть гарнизона убили, остальных взяли в плен; остававшиеся вне крепости бежали. Солдаты в этих крепостях большею частью татары, но они в крепости не живут. Бежавшие пришли в Кэфу и криками своими взволновали жителей Кэфы, которые, придя к Абазех-Мухаммед-паше, сообщили ему обо всем случившемся. Этот храбрый паша сейчас же отрядил своего богатыря-казначея с 5-ю или 10-ю конными, приказав им наблюдать за неверными. Храбрец этот, однако, в крепость попасть не мог и вернулся ни с чем. Потом послано было немного кэфских войск, которые, не доходя одного часа до крепости, имели дело с неверными, но разбитые пришли назад. Тогда Абазех-паша, выведя из крепости янычар, велел им занять в удобном месте укрепленную позицию в ложементах; по настоянию всех горожан в одном месте заняли укрепленную позицию; но это не принесло ни пользы мусульманам, ни вреда неверным. Одним словом, когда Абазех-паша собрал совет, чтобы обсудить, как донести о случившемся главнокомандующему, то и сам паша, и командир войск Кюрд-Осман-ага и наконец начальники байраков вот что сказали: "Крым выдан москову этими татарами; его присутствие хан ушел, а главнокомандующий бежал; кому же доносить теперь?" Чтобы унизить главнокомандующего, Абазех-паша прибавил: "Вот если бы я был сераскером, то я бы не бежал, оставив вас в этом положении." — "Исполать тебе, высокостепенный везирь!", отвечали присутствующие; "с этой минуты ты наш сераскер, — приказывай!" В эту минуту приходит известие, что идет главнокомандующий; сейчас же пишут донесение и посылают ему навстречу. Везирь, как было сказано выше, направляясь в эти дни к Карасу, имел предчувствие, что крепость Рубат перешла в руки неверных; когда же это подтвердилось и лолученным известием, он немедленно отправил посланного и, узнав истинное положение дела, повернул к Кэфе. На пути он опять получил письмо от хана, в котором тот нисал ему: "Идти в Карасу встречается затруднение: мы получили известие, что неверные вступили в крепость Рубат; вы тоже извольте идти в Кэфу и отрядить войска к Рубату, туда и мы отправимся с двадцатью тысячами татар". Главнокомандующий, имевший уже известие прежде, получил донесете Абазех-паши, когда был близ Кэфы; в этот день вечером главнокомандующий прибыл в лагерь войск, а в ночь Абазех-паша, оставя лагерь, переехал сначала в Кэфу, а оттуда на один из прибывших галионов. На другой день главнокомандующий [188], разместив сипагов в ложементах, отрядил войска к Рубатской крепости, а с ними отправилось и три тысячи татар, прибывших от хана. Татарские войска, едва завидев неверных, обратились в бегство, а войска исламские завязали бой с неприятелем; неверные вошли в крепость; наши войска тоже отошли назад: ничего другого не оставалось после бегства татар, потому что нас бы разбили; между войсками появилась паника, и из войска, равно как и из жителей Кэфы по ночам стали бежать, кто на суда, кто внутрь Крыма. От главнокомандующего Крымской армии было послано предписание Фазли-капудану, начальнику флота, чтобы он остерегался и не принимал никого на суда, ни из местных жителей, ни из войск; но что в этом было пользы? Все видели пример Абазех-паши, и никого нельзя было удержать. Тогда все янычары, придя к главнокомандующему, сказали ему: "Абазех-паша не поехал к месту своего назначения в Ени-Кале, пусть он, по крайней мере, придет в лагерь. Пожалуйста, пошлите ему приглашение; все мы убедительно просим вас об этом". Главнокомандуюший исполнил это, послав приглашение письменно и отправив лошадь; на это Абазех-паша также письменно отвечал: "Если мне, как я уже прежде требовал, будет дано сорок лошадей, 40 кошельков денег, продовольствие, палатки и другие необходимые припасы, то я выеду; если же нет, то не выеду". Когда это стало всем известно, то несколько начальников янычар отправились к Абазех-паше и сказали ему: "Янычары, рабы ваши, очень вас просят: сделайте милость пожалуйте в лагерь." — "Это надобно было сделать раньше", отвечал им Абазех-паша: "теперь какая будет польза от моего прибытия? Прежде нам не дали янычарского содержания, а теперь упрашивают. У меня нет никакого дела в лагере; как будет попутный ветер, я уеду." Огорченные аги вернулись назад и сообщили главнокомандующему ответ Абазех-паши. Главнокомандующий опять созвал на совет всех начальников янычар, египетских войск, местных беков и других офицеров, и когда все по его приказу собрались, он обратился к ним с следующими словами: "Послушайте, аги и беи, все мы пришли ради несомненной веры и службы государевой; что касается до меня, то я и не помышляю уйти отсюда; надеюсь, что и вы тоже вместе с нами послужите Вере и государству!" — "Совершенная правда", ответили ему присутствующие; "коли так, то и нам теперь тоже нет отсюда ни на шаг отступления". Все принесли клятву и сказали: "Какое будет теперь твое приказание, эфенди?" — "Если так", сказал паша, "соберите ваших людей, немного пехоты и сколько можно янычар, сколько бы ни было, все равно, для того чтобы идти на Рубат; в начальники я им даю моего кяхью, пусть идут и сразятcя [189] еще раз с неверными. Если с Божьею милостью мы здесь одержим победу, то можно будет потом идти и на Перекоп, потому что с моря к нам должно прибыть войско; может быть придет и милиция, и байраки, и продовольствие, и деньги. Теперь же пусть находящиеся налицо войска, вместе с местными кэфскими жителями, расположатся в ложементах; в течение двух дней пусть будут готовы войска под начальством моего кяхьи." На основании этого пешие и конные сипаги, конвой паши, сорви-головы волонтеры, храбрецы и другие начальники внутреннего сераля с назначенным им в начальники кяхья-беем отправились к крепости Рубат; неверные на два часа расстояния вышли против них навстречу, но, увидев войска исламские, отступили назад к крепости; наши же войска в ночь начали в удобном месте строить окопы. Презренные гяуры, получив уже заранее известие о наступлении на них мусульманских войск, послали гонца в Перекоп к своему генералу сказать ему следующее: "У нас с татарами был не такой уговор, или же вы дали другое приказание? Пусть татары придут и дадут ответ туркам, потому что все жители Крыма и ногайцы обменялись с вами договором. Они дали заверение, что, мол, если отоманские войска нападут на вас, то мы ответим и дадим отпор; а теперь вот турки на нас напали; если дело останется в этом положении, то неприятельское войско пойдет и на Перекоп". Получив это донесение, генерал Долгоруков, назначенный от короля гяуров главнокомандующим в Крыму, сообщил полученное из Рубата гяурское донесение хану, бывшему Перекопскому бею Сахыб-Гераю и брату его Шагин-Гераю. Сахыб-Герай немедленно послал брата своего Шагин Герая, вручив ему бумагу, во главе многочисленной рати татар, на мусульманские войска. Шагин-Герай, прибыв на место и окружив бывшими у него ногайцами наше войско, предъявил находившуюся в его руках бумагу, смысл которой был следующий: "Ради кого вы воюете? Если ради Крыма, то мы все отдали Крым русским и заключили с ними мир; нам нужны наши владения, а от вас что нам пользы? Нам известно положение вашей главной армии; вам бы тоже лучше идти назад в Кэфу. Если же произойдет сражение, то ногайские татары разнесут весь ваш лагерь. Будьте здоровы!" Татары отошли и стали в стороне, а наши войска, видя себя в таком положении, без боя отступили и начали открыто садиться на корабли. Некоторые все-таки не покидали ложементов, да что было пользы? Городсие жители толпами шли к пристаням, садились на баркасы и уезжали, потому-что крымцы поручились за имущество местных жителей: цель их была только напугать наши войска, свои же могли после возвратиться и опять вступить во владение своими имениями; местные жители немусульмане [190] были тоже посвящены в эту тайну и только, ждали как бы потом захватить и присвоить себе дома и лавки мусульман; другие же имущества захватили неверные.

Попавшись в плен, я, несчастный, сорок восемь дней оставался в Кэфе, поэтому и знаю все эти обстоятельства. И еще было несколько благородных особ, ведавших об этих обстоятельствах, но всего не пересказать словами. Все произошло оттого, что ханы пребывали постоянно в Каушанах, а ширин-беки и мурзы предавались разным злонамеренным замыслам; поэтому находившиеся в Крыму лица при случае передавали, что дела идут скверно.

О племенах татар и ногайцев.

Язык тюрков разделяется на 12 разнородных наречий. Начало появления этого народа было в пространстве за рекою Оксусом (Аму-Дарьею). Выйдя из города Махана, племена данышмендие, ак-коюнлу и сельджукское сначала сделали нашествие на провинции Рума (Малой Азии), и каждое племя, завоевав по одной провинции, выработало себе особое наречие. Древний турецкий язык есть язык татарский, а у татар есть 12 разнородных наречий; это тюркменское наречие отделилось от них.

Племя могул; племя йогул; пл. этрак-казак; пл. хэшдак; пл. дагестанское; пл. лезги; пл. кумук; пл. татары Бухары; пл. ногайское урмбэт; пл. олу-ногай; пл. кичи-ногай; пл. кальмук; пл. шейдак-ногай; пл. хайдак-ногай; пл. казанских татар; пл. бадарак, которое есть крымское татары.

Тюрки, татары, тюркмены и османы — все происходят от упомянутых древних племен; но кумукские татары, чин, фагфур, хата, хытан и находящиеся по ту сторону московов до темных пределов мира племена кумукских татар суть другие татары. По двенадцать отраслей и двенадцать языков, но они понимать один другого не могут и воображать: они в мире представляют особую группу народную. Но от калмыцкого племени и московский король и фагфур (так турки называют Китай), и казацкий народ терпели много беспокойств, потому что Творец создал на лице земли два народа бессчетных — один на Египетском острове, где под властью двенадцати царей есть многочисленное черное племя, а другой — это калмыцкий народ, тоже очень многочисленный. — Вот и все! [191]

Обратимся к нашему предмету. Кэфские райя написали бумагу, к которой пятьдесят попов приложили печати, и отправили ее в крепость. На дороге скрытый пикет, схватив и связав райев, везших бумагу, отправил их к сераскеру. Когда, посмотрев на бывшую в руках их бумагу, им сделали допрос, то они показали, что им дал эту бумагу такой-то поп. Смысл же бумаги был следующий: "В Кэфе из мусульман не осталось никого; только и остались райя; если вам райя нужны, приходите поскорее через такое-то место. В лагере войск тоже очень мало". Главнокомандующий велел умертвить этих райев и трех попов. На другой день упомянутый выше наместник генерал-адмирала, Хасан-паша, не пошел с флотом к месту своего назначения, к крепости Ени-Калэ, а, простояв в Керченском лимане пятнадцать дней, пришел в Кэфу и подал главнокомандующему следующий рапорт "Неверные с пятнадцатью галионами приходили к крепостям Рубату и Ени-Кале, так что никаким образом нельзя было войти в Азовское море, потому-что они захватили Азовский пролив и, как только завидели наш флот, забросали его дождем ядер и бомб. А так как наши корабли малых размеров, то я не отважился и вернулся сюда. Жду дальнейших приказаний вашего превосходительства". Главнокомандующий обратился к Хасан-паше со следующим предписанием: "Со стороны Перекопа идут неверные с многочисленными полчищами ногайских татар; если они покажутся, то с десятью кораблями найди удобное место для поражения артиллерийским огнем, и, когда встретится надобность, ты будешь стрелять по таборам неверных с моря и тем подкрепишь наши войска". Эта благородная личность, будучи также и сострадательным человеком, приняв на корабли ночью бежавших из лагеря солдат и уйдя к устью лимана, остановился там и послал другие корабли и лодки к берегу затем, что если еще будут беглецы, то взять их и уйти.

В это время Шагин-Герай выжидал случая и делал приготовления к исполнению своих преступных замыслов и проявления черной неблагодарности. Двадцать седьмого числа упомянутого месяца он вместе с прахоподобными гяурами напал на нас; произошло сильное сражение, но что было пользы, это не сокрыто от всех умных и сведущих людей: известно, чем все кончилось.

Государь мой, вот объяснение положения Крыма:
Они (крымцы) явно стали слугами неверных; у меня не остается в этом сомнения.
Этот народ бесспорно делится на семьдесят три партии.
По словам умных людей, в Крыму семьдесят две национальности,
[192]
Этот безобразный мятежник, искавший лишь предлога,
Этот ноглец неблагодарный к милостям и благодеяниям правительства,
Искони поганый, материн сын,
Злоумышленник, у потреблявший порох и бомбы,
Клеврет сатаны, радующийся коварству
Лицемер, приходящий под видом правды, возбуждающий к мятежу —

— начальник упомянутых племен Джан-Мамбег, сын искусителя, приносящий несчастье, да крымские мурзы, да ширинцы, посоветовавшись с упомянутым злодеем генералом неверных, Долгоруком, сказали ему: "Неудобно, чтобы в одном месте было два хана; пусть Селим-Герай-хан уедет, потому что находящиеся в Кэфе отоманские войска частью на море, а частью в лагере; может случиться, что сзади подойдут другие их войска и подкрепят их, и тогда положение сделается затруднительным; в этом мире всего можно ожидать. Случись, что османы одержат победу, тогда они зададут крымцам, и эти скажут, что вы были всему причиною; если же отоманские войска обратятся в бегство, то и крымцы, и ногайцы ответят: "Ваши войска бежали, а мы не в силах были сопротивляться такой многочисленной армии, какова гяурская, поэтому и сдались поневоле, чтобы только спасти наше имущество, жен и детей. Основываясь на этом, надобно идти на Кэфу, да и находящиеся в Кэфе райи ожидают нас". Говоря таким образом, они подучили и настроили русских. А злодей гяур, по имени Долгорук, построив войска, двинулся на Кэфу, и в четырехчасовом расстоянии его передовые разъезды встретили мусульманский авангард; завязалось жаркое дело; к утру авангардные войска отступили и вошли в ложементы. Когда наши войска дрались с русскими, Хасан-паша, препоясавшись поясом храбрости, вышел вон из лимана и со всеми кораблями ушел в Анатолию. Мусульманские войска, увидя такое положение, все бежали из укреплений, и хотя главнокомандующий дубиною загонял солдат в укрепления, но они все-таки продолжали бежать разными сторонами; одни погибли на суше, другие в море; в артиллерийский склад попало ядро и зажгло его; несколько артиллеристов сгорело, а остальные, увидев это, тоже бежали. Солдаты Диздар-оглу, обратившись в бегство, наткнулись на главнокомандующего, бросились на него и стали в него стрелять. Неверные наступали тремя колоннами: одна разбила наш лагерь; другая взяла ложементы, а третья вошла в Кэфскую крепость, в которой райя разоряли дома. В эти минуты около сераскера осталось только двенадцать человек свиты, и гяуры, поставив орудия на холме, находящемся на кэфском поле и называемом Паша-Тэпэси, осыпали оттуда сераскера градом ядер и гранат. Сераскер поневоле, продолжая [193] сражаться, вошел в Кэфскую крепость, где он ни с кем не встретился, так как неверные все разбрелись по домам для грабежа. Войдя в башню, он велел завалить и баррикадировать ворота её. Между тем к воротам подошел артиллерийский начальник неверных; по воле Божьей в него попала пуля, и он был убит; остальные неверные, вообразив, что внутри башни много мусульманского войска, занялись другими распоряжениями. В эту минуту от сераскера пришла запечатанная бумага к начальнику неверных, присланная с одним из местных янычарских аг, с Али-агой. Агу, несшего бумагу, схватили и бумагу передали начальнику, который, открыв её и прочитав, узнал, что в ней говорилось: "Аман!" (Pardon!). Затем написал ответ и отправил к сераскеру генерала с драгоманом, приказав сказать: "Добро пожаловать; в каком месте угодно иметь со мной свидание?" — "Мы будем иметь свидание на площади перед башней", ответил его превосходительство паша. Паша с находившимся при нем начальником крепости, с кэфским каддем из местных жителей, по имени Кара-Баба-оглу, известным главою мятежников, — к которому применимы следуюшде стихи:

“Если присуще кому-либо зловерие,
Тот словами науки мусульманин не будет;
Если черный камень окрасишь ты красною кровью,
То он цветом изменится, но не станет бадахшанским рубином;
Если научить попугая словам,
То слова его будут человеческие, но сам он человеком не станет" —

да еще с пятнадцатью-двадцатью человеками вышел на указанное мест, где уже начальник злостных неверных выстроил войска, а сам, выйдя навстречу сераскеру, спросил его сначала о здоровье, а потом потребовал у него саблю. Сераскер сделал знак своему оруженосцу, и тот подал гяуру свою саблю. Этот взял ее, посмотрел на нее и отдал обратно оруженосцу, а обратившись к паше, сказал: "Пожалуйте опять в ваш дворец". Внутри крепости в разных местах были поставлены войска для охраны.

_____________________________

О моем собственном положении.

Во время описанного выше сражения, паша, узнав, что близ места, называемого Паша-Тэпэси, собралось много сипагов, отдал мне следующее приказание: "Ступай, скажи им, чтобы они шли в свои ложементы". [194] Взяв с собой пять-шесть человек, находившейся при нас свиты, я отправился; но на пути нас встретила многочисленная толпа гяурских всадников; они напали на нас; один или двое из моей свиты были убиты, а я с остальными попался в руки врагов и был взят в плен; голый и ошеломленный я был представлен к упомянутому генералу, а он велел меня посадить в их лагерь в палатку. Положение было очень тяжелое, и я думал про себя: "Посмотрим, не пошлет ли судьба чего-нибудь для спасения". Стих: "Мне для себя ни в чем нет нужды, кроме моего сердца. Кроме моих ран найдется мне награда". Одним словом, я провел в заключении семнадцать дней, томясь голодом и жаждой. Стих: "От добродетельных людей, знающих правила честности, притеснений не бывает. Усовершенствованный и наученный опытом человек не заблуждается". Добрый и благородный сераскер, узнав, что я в плену и в заключении, обратился с просьбою к генералу Долгоруку, и меня привели к сераскеру; а человек семь-восемь нашей свиты остались в лагере генерала: их отправили в другую крепость. Через 48 дней, 1185 г. джемзи'у-ль-эввеля 15-го дня был составлен список всем взятым в плен в кэфском лагере янычарам, сипагам и свите сераскера, всего 280 человек. Из них сераскера с 51 человеком отправили в столицу России, называемую Петербург а остальных 229 человек оставили в Крыму.

_____________________________

О переговорах татар с неверными.

В течение семнадцати дней нашего заточения татары всякий день являлись в лагерь неверных; все мурзы, ширины, начальник едисанских татар Джан-Мамбет-задэ одноглазый и прочие приходили на совещание; иногда бывали и споры; после, когда они уходили, неверные, под разными предлогами взяв всех находившихся в руках татар гулямов (мальчиков), невольниц, скот и рабов, отсылали все на Кубань. Татары бесились, видя и поняв, к чему все это ведет, но что было пользы? Все племя ногайцев перешло на сторону неверных; к неверным подошли еще сзади вспомогательные войска и оцепили со всех сторон Крым, так что крымцам никакой не было надежды и возможности рассчитывать на победу. По делам своим они нашли и возмездие! [195]

_____________________________

Опиcание острова Крыма, города Кэфы и Кэфской-крепости.

Кэфа находится насупротив анатольского пункта, именуемого Синопом. Это большая крепость и великий город. Его называют "Малым Египтом". Немусульманские жители его суть армяне и греки, числом свыше двадцати тысяч приблизительно. Внутри крепости до пятидесяти соборных и приходских мечетей и пятьдесят шесть церквей. Из райи в качестве отоманских подданных только тысяча человек платят поголовную подать, прочие же райя не принимают податных реестров, говоря, что они подданные то хана, то султана (т. е. царевича), то мурз,то ширинцев. Платя своим агам по одному гурушу (пиастру) в год, получают документы. Проживающие в Старом-Крыму, в Карасу, в Гёзлеве (Евпатории), в Бахче-Сарае и в других местах райя были католики, и у них велась переписка с московами. Кэфа порт с большою гаванью. Вне этой крепости есть так называемый шор, т. е. форштадт, и много кварталов. С левой стороны есть большая гора, которая теперь называется Сады паши. Причина этого такова. В прежнее время когда-то жители Кэфы взбунтовались против Высокой Порты (Турции), и никто не был в состоянии, для того чтобы овладеть означенною крепостью, войти в нее ни с моря, ни с суши. Предпринята была против неё экспедиция, и назначены были войска на галионах для осады с моря, но они никак не могли войти в, гавань. Наконец войско высадилось и на сушу и около двух лет осаждало означенную крепость и сражалось. Так вот назначенный с войском сераскер и мирмиран и развёл на этой горе сады, и она стала называться Садами паши. А крепости-то все-таки никоим образом было не одолеть. Тогда все войско единодушно воздвигло холм близ этих садов, в роде холма султана Османа. Он приходился как раз напротив Кэфы. На него встащили пушки и бомбы, и паши стали осаждать крепостные ворота. Таким манером в первое же сражение бомбы и пушечные ядра проникли в крепость; жителям стало не втерпежь, и когда этим способом крепость была завоевана, то именем пашей названы были ворота, которыми они вошли в крепость, да и холм этот также теперь называется Паша-Тэпэси ("Холм паши"). В сущности если бы это была паланка (форт), то годилась бы в дело, потому что в сорок восьмом и девятом (1735-1736) году московские гяуры тоже приходили в Крым и подходили к Kэфе; но кэфские жители и войска армии; да из пашей Джаным-Ходжа и друие окопались на месте близком к морю на левой стороне крепости. Так как упомянутый Паша-Тэпэси остался внутри ложементов, то они [196] вытащили на этот холм пушки и бомбы, а на Сады паши отряжено было для обороны войско из местных, и гяуры никак не могли устоять и наконец ушли назад; пожгли Карасу, Гёзлев и Перекоп, постреляли и удалились. Кэфа-то спаслась тогда, а в этот раз Абазех-паша не обратил внимания на тот холм и оставил его вне ложементов. Ему рассказывали случившееся в прежнее время обстоятельство, но было бесполезно: выше было упомянуто, каково было положение и достоинство паши. Известно, что по левую сторону Кэфы Черное море, которое образует большой лиман, идущей от Кэфы до места, называемого Керчью; а затем Ени-Кале, которое входит в Азовское море, в четырех с половиною часах от Кэфы. А напротив Ени-Кале крепость Тамань; между ними Азовское море. А между Ени-Кале и Азовским морем крепость Рубат (Арабат). С одной стороны Рубата Азовское море, а с другой Вонючее море. Между обеими водами тянется дорога в двадцать четыре часа, такая, что только два всадника могут ехать бок о бок. Конец её составляют черкесская границы, называемые Ченешкэ-Богазы. В этих местностях со стороны крепости Рубатской разъезжал караул, называемый кара-байрак ("черное знамя"). В этот раз гяуров-то и привел этот самый кара-байрак. За упомянутым Рубатом с Вонючею-Водою идет (путь) до места, называемого Чонгар-Богазы и опять же с Вонючею до места, называемаго Уч-Оба, а затем кончается на границе Перекопской крепости. Это Вонючее море, которое, вступив в ров Перекопской крепости, тянется на три с половиною часа, сливается с Черным морем по левую сторону означенной крепости. От Перекопской крепости до Кыл-Буруна — тридцать шесть часов, а от той же крепости до Гази-Керманской крепости — тоже тридцать шесть часов. Когда-то была сильная крепость; когда же она была разрушена, против её выстроена крепость Узу (Очаков). Между ними течет река, называемая Узу-Сую (Днепр). А когда теперь означенная крепость Гази-Керманская досталась в руки московам, то они починили ее и сделали сильною. Она составляет начало трех рек. И прочие находящиеся в Крыму вышеупомянутые крепости они тоже починили, а в других местах по Черному морю выстроили форты и редуты. А от Перекопской крепости до Кэфы средним путем тридцать шесть часов. А по левую сторону Кэфы Черное море. А по прибрежной линии место называется Шик-Атлам; затем следует Судак; потом село Манкыд; дальше Гёзлев; после Балык-Лава. Это все пристани. А потом обитаемый крымскими ханами Бахче-Сарай, а затем вышеупомянутая Перекопская крепость. Этот Крымский остров имеет четыреста пятьдесят миль. Внутри его, говорят, сорок тысяч мечетей и около сорока тысяч селений; но теперь много мест разорено в нем. [197]

_____________________________

Описание разных крепостей у гяуров.

Сераскера с 51 человеком из Кэфы отправили в крепость Перекоп, оттуда через большую степь в Казы-Керман. Это была наша крепость, но была разрушена и перешла в руки неверных. Отправившись оттуда, мы переправились через реку, называемую Узу-Сую (Днепр) и проехали через место, где прежде у гяуров была новая крепость, которую, как было выше упомянуто, в 1183 году тогдашний крымский калга, Шагбаз-Герай, нашел нужным сжечь; оттуда в крепость Самар, которую он тоже сжег. Упомянутые крепости были от крымской земли в 95 часах. Из Самарской крепости мы ехали на Палтова (Полтаву), а оттуда на крепость Сарычинка (Сорочика), оттуда на крепость Бургаз, а оттуда прибыли в крепость, называемую Тугла (Тула). Эта крепость каменная; сюда приходил с войсками Челеби султан-Мухаммед-хан Гази; еще теперь видны с четырех сторон мусульманские траншеи, о которых упоминается в летописях крепости. Это большой город; теперь около города есть вода, и на этих водах поставлены удивительные колеса и турбины. В этом городе приобретаются военные принадлежности, оружие и другие товары — сукно, бумажные материи и полотна. Все остальные вышеупомянутые крепости — земляные. В этом городе мы прожили 38 дней; назначенный состоять при сераскере гяур в чине подполковника, т. е. начальника 700 человек войска, предъявил полученную им от своего короля бумагу, смысл которой был тот, что сераскер может прибыть в Петербург только в сопровождении 21 человека, а остальные 30 должны остаться в крепости Тугле. Паша отвечал на это: "Из моей свиты никто не должен быть оставлен здесь, потому-что генерал, начальствующий в Кэфской крепости, для сопровождения меня назначил 51 человека, которым составлен был список и послан им своему правительству; на этом основании они вручили и тебе бумаги, теперь же ты предъявляешь, будто бы получены тобою бумаги от короля, которые противоречат прежним". Между ними возник спор, и на вопрос подполковника "Что же ты останешься ли с упомянутыми людьми в этой крепости, или согласно предписанию пойдешь далее с 21 человеком? Отвечай, чтобы я донес моему правительству", паша письменно дал следующий ответ: "Я человек, попавший в плен; где бы мне ни пришлось жить, я там и буду; но никто из моей свиты не должен быть оставлен мною позади, потому-что я не нуждаюсь ни в твоем правительстве ни в твоем короле и не имею надобности видеть их. Что предопредедено свыше, пусть то и будет!". Получив такой ответ, упомянутый подполковник не мог более противиться; но комендант этой крепости [198] и прочие офицеры, узнав об этом случае, все явились к храброму сераскеру, держа свои шапки в руках, наклоняя головы и спрашивая о его здоровья; потом они стали просить его, говоря: "Если вы не поедете далее с этим подполковником, и вам надобно будет остаться здесь или в другом месте, то он получит выговор; если же без спора поедете в назначенное место, то ему будет от правительства пожалован генеральский чин, — сделайте милость, поезжайте, как объяснено, с 20 человеками; осчастливив нашего короля вашим присутствием, вы, конечно, получите удовлетворение всем вашим просьбам, тогда можно будет к вам доставить и остающуюся здесь часть вашей свиты". Они так просили, что волей-неволей, замолчав, паша изъявил свое coглacиe. Из капыджи-паши Высокой Порты кяхья паши Ибрагим-ага, да один из секретарей императорского Дивана, доверенный начальника канцелярии Хусейн-Сенай-эфенди да мектубджи Эль-хадж-Ибрагим-эфенди с другими 30-ю человеками внесены в список и оставлены в упомянутой крепости под росписку всех офицеров в том, что им будет выдаваемо определенное содержание.

Таким образом в благословенную ночь месяца ша'бана 15-го (Берат-гиджеси) восемьдесят пятого года, сераскер со мною и другими двадцатью человеками выехал в столицу России. Время наступило зимнее, и мы, то в пустынных местах на суше, то в крепостях и на берегу моря, в три дня один раз держали так называемый карантин. В поле зажигали огонь, бросали в него ветви можжевельника и, раздев всех пленных, кроме паши, донага, проводили их через этот огонь. По словам неверных, дым, касаясь тела, очищает его от болезни; а то в Петербурге было уже несколько смертных случаев. Таким образом мы прибыли в Старую Москву; так называется крепость, которая прежде была столицей, и в которой до 22-го (т.е. до 1122 = 1710) года жили короли. Во время войны с Швецией московский король победил шведов; шведский король бежал в турецкую землю. Тогда московский король Петр Великий (Дели-Петро) захватил половину шведской земли и находящиеся на берегу океана крепости Нарву, Ревель, Ригу и другие 4-5 крепостей. В 18 часах от Нарвы было совершенно пустынное место, на котором Петр и построил свою столицу, названную Петербург. В настоящее время это столица России. О ней речь будет после. Из крепости Старой Москвы мы прибыли в другую, новую крепость, которая разрушена, но она больше Перекопа. Потом мы проехали через шведские крепости, упомянутая выше, до Петербурга, где сераскер остановился жить в приготовленной для него квартире 1185 г. шавваля 9-го. Всего от Крыма до новой столицы, Петербурга, мы ехали 6 месяцев и 9 дней. [199]

В числе гяурского войска, назначенного быть при нас во время пути, находилось несколько казанских татар. Они так описывали свое положение. "Гяуры", рассказывали они, "отобрав нас, в виде вспомогательного войска от Казанской губернии, пять-шесть тысяч человек и присоединив к своему войску, послали против Крыма. Но муллы наши дали всем нам такое наставление: "Когда вы, пойдя против мусульман, очутитесь супротив их, то держите свои ружья кверху, а в случае коли удастся убежать — переходите на сторону исламскую: это спасительно, потому что, оставшись в этой военной службе, вы все равно не можете опять ни разу увидеть нас: вы останетесь в гяурских крепостях, вас не приведут в эту губернию; так уж вы подумайте лучше о том, каким бы путем уйти на сторону исламскую". Сказав это, они (муллы) благословили нас, и мы пошли, усвоив себе такого рода правило. Но между нами были шпионы, которые известили об этом гяуров, и нас всех в близком к Крыму месте разбили на партии по триста, по пятисот человек и распределили по другим войскам. Таким образом не было никакой возможности, прибыв в какое-либо место, бежать."

_____________________________

Описание Петербурга.

Петербург находится в седьмом поясе, и поэтому в течение семидесяти дней, когда бывают самые долгие дни, там нет вечера; самый долгий день бывает 19 1/2 часов, отклонение (южное) магнитной стрелки от линии меридиана 17° к западу. Восход и закат солнца бывают там 2 ч. 11 м. ранее. Во время равноденствия восход и закат бывают 1 ч. 12 1/2 м. раньше; а в наикороткий день восход бывает 14 м. раньше, а закат 2 ч. 11 м. ранее. Ниже острова Тулирусского (?) есть населенный остров, на котором в течение четырех месяцев и десяти дней в году не бывает вечера; это место приходится влево от Сиберина (Сибири); оттуда получаются собольи и беличьи меха и медные и серебряные руды.

_____________________________

Причина охлаждения императрицы к крымскому сераскеру силихдару Ибрагим-паше.

Как уже известно, сераскер очень был рассержен доходившими до него слухами, что оставление части свиты его в Тугле, отчего вышла описанная нами выше ссора, было сделано без дозволения правительства [200]. В это время первый министр кралицы Пани(н) прислал сераскеру приглашение приехать во дворец; там собрались послы всех христианских держав, приехавший из Крыма Шагин-Герай, прочие мурзы, а также и русские вельможи и генералы; все говорили, что должен приехать и крымский сераскер, и ожидали его появления. Паша собрался уже ехать, как мигмандар его, упомянутый выше подполковник, гяур по имени Михаил, захотел сесть в коляску вместе с ним. Паша на это не соглашался; вышел спор; упомянутый мигмандар уехал обратно во дворец кралицы и там лицемерно сказал, что паша просто дал ответ, что ни за что не поедет к императрице. Возвратившись, он привез от имени государыни такой ответ: "Если сераскер-паша не приедет сегодня вечером, то через двадцать четыре часа как он, так и его свита будут высланы вон отсюда". — "Хорошо", ответил паша, "пусть будет так". Немедленно к дому его был приставлен наружный и внутренний караул; во всякой комнате было поставлено по два часовых, и в этом заточении мы не только пробыли девяносто дней, но нам даже не давали ни пищи, ни огня, ни воды; на это не было согласия кралицы; но все эти затруднения делал мигмандар, а приставленные к нам сторожа за деньги только доставляли нам хлеб, воду и свечи: они имели от этого выгоду, будучи сами голоднее нас.

По прошествии трех месяцев бендерский комендант Абду ль-Джелиль-задэ Эмин-паша,с разрешения императрицы, навестил сераскера и расспросил его обо всем случившемся. В разговоре он ему сказал: "Хотя все это было и так, но вам теперь необходимо ехать вместе с нами, потомучто мы дали ответ, сказав: "Если я к нему съезжу, то он приедет вместе с нами"; пожалуйста не пристыдите нас; я поеду и дам знать, что вы придете". Он так настоятельно просил, говоря, что тут дело идет о чести везирской, что наконец Ибрагим-паша отвечал ему: "Хорошо, брат паша, вследствие вашего посвщения я теперь поеду, а иначе не поехал бы; пусть будет так; другого средства нет; пусть Всевышний спасет нас!" После этого Эмин-паша встал и поехал известить Пани(на), что крымский сераскер Ибрагим-паша приедет. Через 8-10 дней Пани(н) прислал нарочно генерала в карете с письменным приглашешем Ибрагим-паше от кралицы, говоря, что де у вашей кралицы будут разные-разные увеселения. Поневоле паша сел в прибывшую карету, посадив меня по левую сторону, а привезшему приглашение генералу и упомянутому мигмандару Михаилу велел сесть напротив, рядом же с собою не посадил. Доехали к первому министру Пани(ну). Последний вышел к паше навстречу, оказал ему большой почет и привел его в свою комнату, где уже находился и Эмин паша. Сообразно их [201] обычаю напились чаю и кофе, после чего Пани(н) с почтением и дружественно сказал Ибрагим-паше: "Теперь вы возвратитесь на свою квартиру; но сегодня вечером в два часа у нашей кралицы будут разные игры; вы и с нашей государыней увидитесь, и полюбуетесь на игры и танцы; приезжайте". Получив приглашение на вечер, паша встал и, подъезжая к своему дому, увидел, что приставленные ко дверям караул и часовые сняты, и что лица его свиты получили дозволение выходить на улицу и ходить по базарам и рынкам.

Вечером в два часа паша снова отправился во дворец императрицы к упомянутому первому министру, который встретил его и пошел вместе с ним в покои кралицы. Этот покой, длиною пятьдесят аршин, а шириною двадцать пять аршин, есть танцовальный зал. В нем три двери: одна в передней стене, другая в задней, третья средняя дверь, через которую вошла императрица и села в кресло; по правую её руку поместились фельдмаршалы и Шагин-Герай с мурзами, а по левую особы женского пола генеральских чинов; против же императрицы сверху до низу, до половины высоты зала, генералы, посланники и прочие чины полукругом. В этом полукруге на пространстве пятнадцати аршин мужчины взялись за руки с дамами и девицами. Это у них называется хорова (хоровод). В продолжение этих игр хоровода вышеупомянутых (пашей) поставили среди генералов и прочих стоявших полукругом насупротив кралицы. С час кралица не обращала взора на пашей, занимаясь игрой в trente et un с сидевшими против неё английским и немецким послами. Когда партия кончилась и заиграла музыка, кралица взглянула на пашей, улыбнулась и, встав с своего места, поговорила сначала с Шагян-Гераем, братом Крымского хана Сахыб-Герая, потом, разговаривая с своими вельможами, спросила через придворного драгомана о здоровьи Ибрагим-пашу, в иносказательнных выражениях побранила его, от него подошла к Эмин-паше и, спросив о его здоровьи, сказала ему: "Я тобою довольна". Вернувшись на свое место, она опять села играть в карты; мужчины и дамы продолжали танцы; начала играть музыка. "Ну, а мы теперь уедем", сказал Ибрагим-паша Эмин-паше, а потом обратился к драгоману двора: "Ступай, скажи первому министру, что мы уедем". Драгоман Михаил, получив разрешение, сказал: "Пожалуйте". Ибрагим-паша вернулся домой. Упомянутый драгоман до войны более пятидесяти лет жил в Египте у известного мятежника Али-бея, потом служил у Тагир-Омера, после чего, уехав в Россию, сделался драгоманом. Он приобрел известность под именем арабского драгомана. Трудно описать, в каком совершенстве этот гяур знает арабский, персидский, турецкий и другие языки! [202]

О комедии

Комедоя значит собрание песен и стихов. Для этого тоже во дворце кралицы собираются все генералы, сановники и дамы. Зал представления сорок аршин длины и пятнадцать аршин ширины. По обеим сторонам его устроены в три яруса ложи, и друг против друга два киоска: один для кралицы, а другой для её сына. А в середине этой комнаты представляют комедии и другие игры, называемый опара (опорой). Показываются солнце и луна и звезды; идет снег и дождь; являются сады, разные города, крепости, и разные подобные этим штуки; играют музыканты. По четырем сторонам зала свечи во всех ярусах; перед каждым музыкантом горит по одному светильнику, чтобы они могли смотреть на ноты и исполнять написанную в них музыку. Такого рода вечера бывают по три, по пяти раз каждый месяц. На них тоже рассылают приглашения на особых штемпелеванных билетах, по одному для трех или пяти персон. Когда приглашенные приезжают во дворец, они предъявляют билеты стоящим у дверей привратникам и, отдав их, потом входят. Этот порядок установлен для всех, кто бы они ни были, на всяком пригласительном билете особый штемпель. Здесь обычай таков, что если кралице нравится чья-нибудь игра, то от полноты своей щедрости, вместо бакшиша, она бьет рукой об руку; мужчины и дамы делают то же, как будто бы они давали этим золото. Актеры, тоже довольные, радуются иизъявляют удовольствие, говоря: "Мы понравились кралице: она нам хлопала руками". Это оттого, что они не знают, что такое подарки и щедрость, и бывают даже огорчены, когда им не рукоплещут. Какая неистощимая казна эти браво! Таков же обычай у них, когда нужно было бы давать деньги. Вот Ибрагим-паше от кралицы выдавалось так называемых суточных денег четыреста акчэ (пиастров), а ему не хватало и четырех тысяч; мне давали в сутки двадцать пять акчэ, а из свиты паши каждому было назначено суточных по десяти акчэ. A pycские еще этим чванились, говоря, что другие правительства далеко не так щедры. Назначенный к нам драгоман, когда его спросили, объяснил нам значение рукоплесканий, делать нечего — и мы били в ладоши.

_____________________________

О положении Шагин-Герая

Брат его Сахыб-Герай, который был со стороны кралицы сделан ханом в Крыму, сделал упомянутого Шагин-Герая калгою Крыма, [203] изъявляя услужливость кралицы Когда Крым перешел к гяурам, мир заключен был в шестнадцати статьях: четырнадцать из них были установлены в Крыму, а для установления остальных двух у императрицы был уполномочен калга, упомянутый Шагин-Герай который и прибыл в столицу России с пятьюдесятью, шестьюдесятью татарами из крымских мурз. Им отведены квартиры, отпускается содержание, выказываются всякие почести, назначаются торговцы, и упомянутый Шагин-Герай занимается торговлей, воображая, что деньги за забранные им товары будут заплачены из казны. А между тем в один прекрасный день топчи-баши (обер-фельдцейхмейстер артиллерии) генерал по имени Арлуф (Орлов) привез Шагин-Гераю калге от кралицы один черновик и просит: "Вы по этому черновику напишите бумагу; все приложите печати и дайте это как yдостоверение. А содержание этого черновика таково, что если станет необходимо замирение с османами, то чтобы принято было обязательство — всем крымцам стать подданными государства Poccийского". Шагин-Герай выразил согласие на это; но когда сообщил об этом обстоятельстве мурзам, то один из них, Мухаммед-мурза, ответил Шагин-Гераю: "Такого сенеда (удостоверения) дать нельзя, и если мы, будучи в Крыму, вкупе с Каплан-Гераем, с главою ногайцев Джан-Мамбетом и с прочими ширинцами, дали сенед, то мы сдались потому, что "право победившему" — что же было делать? А приехали сюда — опять теперь давать сенед невозможно, потомучто Бог весть, что еще после этого будет! Если при заключении мира с Высокою Портою предъявят (pyccкие) этот сенед, говоря, что, мол, крымцы отныне стали наши подданные, или если другим образом они завладеют Крымом, то к чему дело пойдет? Это дело плохое, и мы не дадим сенеда". — Шагин-Герай же говорит: "А я дам", и приложил печать. Упомянутых мурз перевели в другое место. Они просят позволить им уехать в Крым, да так, что если им не будет этого позволения, то они будут бороться до самой погибели. Когда в таком смысле было послано тезкерё (записка) первому министру, то им дали разрешение и экипаж, и они уехали. Они, еще когда ехали в Крым, подлинно изложили тем, которые подчинялись им, как все было. Тогда все деревенсие жители и мурзы, разбившись на партии и не повинуясь ни Крымскому хану Сахыб-Гераю, ни бакчесарайскому генералу, намеревались бежать в горы и собрать войско. Когда к кралице пришло донесение упомянутого генерала, первый министр ее Пани(н) велел позвать Шагин-Герая, сообщил ему полученное донесение и говорит: "Мы твоего брата Сахыб-Герая сделали ханом в Крыму, чтобы он там властвовал и правил, не так ли? Кралица требует ответа". — Шагин-Герай на [204] это говорит: "Я здесь, а брат мой в Крыму — что я могу поделать?!" — "Э! ты готовься-ка и поезжай к своему брату, чтобы он установил в Крыму порядок, а иначе мы всех их предадим мечу". — В то время как вручали документы, собираясь отправить (Шагин-Герая), пришли отряженные для торговли купцы и потребовали больших денег от Шагин-Герая. А Шагин-Герай поднял спор, говоря: "Эти деньги король (т.е. императрица) отдаст", и подал рапорт, в котором говорил: "С меня требуют деньги; разве не следует, чтобы они были выданы из казны? Ведь я забрал нужные мне вещи с тем, что кралица сделает милость и заплатит за них деньги". — Ему на его рапорт дан был такой ответ: "Нет, ты заплати долг из назначенного тебе месячного содержания, а то нельзя же брать у торговцев товары и не платить. Ведь тебе послано десять кисетов акче (5.000 пиастров); вот коли что останется, ты и уплати; а теперь отправляйся скорее в путь в означенное выше место". Ему была вручена бумага и назначен мубашир (пристав). Посланные от кралицы десять кисетов пиастров он отдал разным мастерам, но с него требуют остальных тридцать кисетов пиастров или же хотят, чтобы он отдал назад забранные товары. Тогда первый министр Пани(н) тотчас дал купцам документы и сказал: "Пошлите эти бумаги находящемуся в Москве королевскому министру: когда этот Шагин-Герай поедет в Москву, то пусть ваши поверенные потребуют остальные деньги — или деньги или товар; там это дело устроится, а здесь нет". — В месяце рамазане сего 186 (в декабре 1772-го) года Шагин-Герай шмыгнул в древнюю столицу город Москву. Как только он остановился там, поверенные купцов потребовали упомянутые деньги. Шагин-Герай на это говорит им: "У меня денег нет; а я дам росписку: когда приеду в Крым, пришлю". — А купцы настаивали: "Нет, мы здесь хотим, или же отдай назад по счету забранные товары". — Волею-неволею уплатил по счету за серебряные приборы, томпаковую посуду и за все прочее, что только было, а на остальную сумму взята была росписка. И так, ощипав ему крылья и хвост (Шагин значить "Сокол") пустили в дорогу.

Упомянутый Шагин-Герай, доехав до границ Крыма, не в состоянии был, однакоже, явиться в Крым — ни к своему брату Сахыб-Герай-хану, ни к бакчесарайскому генералу. Так как ему стало известно, что если только он въедет в Крым, то ему погибнуть, то он вернулся назад, приехал в город, называемый Полтава, и написал о своем положении кралице. "Крымцы", говорит он, "просили от османлы войска и помощи. Если, по получении этого сведения, вы соизволите назначить вашего слугу сераскером над ногайцами [205] , то можно, взяв ногайское войско на Кубани, совершить вторжение в Крым, и там водворится порядок, а не то Крым уйдет из рук". Когда это донесение пришло к кралице, Шагин-Гераю и начальнику города последовало предписание: "Сидеть в крепости, в которой находишься". И упомянутый Соколик (опять острота над именем "Шагин", которое значит "Сокол") оставался там вплоть до заключения мира, с завязанными глазами и прикрепленный к кольцу за лапку.

О маскараде

Это бабья воркотня, но она у них считается болышим искусством и бывает по нескольку раз в год. Так как это требует больших издержек, то часто не может повторяться. Маскарад есть тоже род увеселения, для которого собираются во дворце кралицы в трех больших залах, идущих один за другим; в хрустальных люстрах горят свечи, и различного рода увеселения продолжаются до утра. Мужчины и женщины, взявшись за руки, гуляют из одной комнаты в другую, надеть на лица маски: мужчины замаскировываются женщинами, а женщины мужчинами; на всех разноцветные платья, и таким образом любуются друг на друга. Однажды и сераскер-паша был приглашен туда. Он сидел в кресле, когда к нему подошла кралица, переодетая в мужской костюм. По одну сторону её находился назначенный в Белое море (Архипелаг, или Средиземное) гяур, по имени Орлов, а по другую сторону первый министр Пани(н); они были изукрашены (т. е. костюмированы) островами Европы. Таким образом они подошли к паше и через драгомана спросили: "Узнает ли нас паша"? — "нет, не узнаю", ответил паша. Тогда кралица открыла свое лицо, и паша сказал: "Вот теперь узнал, потомучто другой вид сделался". — "Это называют маскарад", сказала кралица. — "Я ничего подобного не видал", отвечал паша. — "Это такое увеселение", сказала, уходя, кралица, "о котором, вероятно, вы будете вспоминать при возвращении вашем на родину".

_____________________________

О кушаньях

Сановники, вельможи и прочие едят в своих домах, раз в двенадцать часов и потом еще раз в определенное время и в известных местах; при этой еде прислуга их вместе с ними не ест, а [206] всякий по получаемым им суточным деньгам приготовляет себе кушанье и ест. Оставшиеся кушанья опять отдают повару, а вино и водку и все другие напитки — все, что осталось после питья, отдается буфетчику; жена хозяина дома, сидя на конце стола, записывает карандашом, сколько ок (ока — мера около трех фунтов) выпито, и сколько осталось, чтобы ничего не пропало. Кушанья приготовляются из рыбы, говядины и дичи, медвежатины и раков. Сварив говядину с капустой, сколько нужно, приносят в металлической кастрюле и ставят на стол; столы рассчитаны по величине комнаты: например если три аршина длины и полтора аршина ширины, то такой величины делают и скатерть, на которую друг против друга ставят два ряда тарелок; у каждой кладут по одной ложке, одному ножу, одной вилке и одному ломтю хлеба. На средину этого стола ставят упомянутую кастрюлю, а в нее кладут большую ложку; каждый берет стул, и садятся по обе стороны стола. Наложив большой ложкой капустного рассолу с куском вареной говядины к себе на тарелку, едят; потом еще берут по большой ложке и опять едят. Точно также едят и другие кушанья, находящиеся на столе, и пьют. Тарелки и ложки переменяют, таким образом обед кончается часа через четыре, потому что они за столом разговаривают о делах своих. Так поступают все, будь он хозяин дома или нет, все равно. Всякий, поевши немного, встает, прохаживается, ведет беседу, потом опять приходит и ест, все равно, в своем ли это доме, или друг у друга.

_____________________________

Описание праздника

Кралица для своего сына велела привезти из немецкого государства девушку, дочь генерала: будучи сама родом дочь немецкого генерала, она хотела, чтобы и жена её сына была того же рода. По этому случаю всем жителям города и всем подданным вообще дан был праздник: убили и зажарили двух быков; внутрь каждого быка положили по одному барану, а внутрь каждого барана по одной курице. На большой площади перед дворцом кралицы, где обыкновенно делаются парады войск, были построены два возвышения, окруженные лестницами в 5-6 ступеней. Быки были положены на эти возвышения, обитые красной тканью, а около поставлены были сторожа. На площади собралось от двадцати до тридцати тысяч народа, в ожидании дозволения хватать приготовленное. Еще на этой площади были построены два бассейна в виде фонтанов; из них через край лилось вино, как текущая вода, чтобы на этом празднике, поевши, всякий мог придти и напиться вина; кругом были расставлены и ковши. Неверные были наготове, в ожидании вина, как они называют подкрашенную [207] воду. В это время приехали крымский сераскер силихдар Ибрагим-паша и бендерский комендант Эмин-паша, со свитами, и были помещены во дворце кралицы, в комнатах, выходящих на упомянутую площадь. У кралицы были также прочие посланники христнских держав и свои государственные сановники и офицеры. Находившимся на площади войскам было дано разрешение. Затрубили во франкские трубы; войска в одну минуту расхватали все; но на каждых сто солдат не досталось и по пяти драхм мяса. Затем, говоря: "Вот вино; оно приносит кейф!" с жадностью устремились к этой красной воде, из-за которой в этот промежуток времени много неверных погибло смертью. Ко всем им применялся смысл стихов, сказанных покойным Вегби (турецкий поэт, ум. 1810 г.), когда плотник, которого он заставил поправлять свой ялы (дачу), известил его, что его помощник, гяур по имени Сефер, упал с крыши в море: "Сефер с крыши полетел в ад; будет этому проклятому и такого рая"! (Прелесть этих стихов для турок заключается в невыразимой по-русски игре слов: дам "крыша" и даму "ад", учмак "лететь" и учмак "рай"). — "Разве не довольно войскам виденного ими праздника? — Да еще казна не очень-то много потратилась", говорят русские, прибавляя с хвастовством, что ничего подобного не может быть в других государствах. Это, может быть, и правда, смотря по государствам, потому что их доходы — ветер; золота и серебра у них — безделица; вся казна их состоит из меди; ока (около 3 фунтов) меди продается за сто акче (пиастров); если из этого вычеканить монету, то выйдет двести акче; так называемый пятак есть медная монета, идущая за десять акче; двадцать пятаков составят ока; монета в четыре акче называется копэк (копейка), в два акче — даньнака (денежка); монета равная сто акче — серебряная: ее называют рублэ; есть монеты в пятьдесят акче, в сто акче, в двадцать пять и даже в пять акче; но на рынках и базарах серебряной монеты нет: все медь. Количества такой монеты равного ста пиастрам не увезти и на арбе. Так как переезд из одного города в другой затруднителен, то казна выпустила бумажные деньги, достоинством в двадцать пять, пятьдесят и сто рублей; на одной бумаге, достоинством в двести акче, напечатан портрет кралицы. Эти бумажные деньги даются и берутся вместо монеты; их принимают, куда бы их ни привезли; если же понадобится монета, то казна сторублевую бумажку принимает с учетом двух рублей и потом тратит в другое место. И всегда поступают таким образом, так что, когда бывший молдавский господарь Логор-бей был в России, молдаванские и волошские подданные не признавали русских бумажек, а медную монету туда провозить было неудобно, тогда упомянутого Логор-бея [208] назначили в те места генералом, давши ему разрешение самому чеканить монету. Возвратясь в Молдавию и Валахию, упомянутый (Логор-бей), перелив турецкие пушки, вычеканил из них монету под своим именем и ею выдавал жалованье войскам, оказав таким образом услугу кралице.

О прибытии грамоты хана Тифлисского в 1772 году, т.е. в 1186 (мусульм. летосчисления)

Во время этого же празднества кралицы прихал сын тифлисского хана Ираклия и привез много подарков. А кралица перед тем, в 82 (1768-1769) году посылала на помощь грузинским ханам войско и пушки, открыв путь со стороны горы Эльбруса. В этот раз Тифлисский хан в своей грамоте, присланной с его сыном, просил: "Зен-Керим-хан шлет против нас войско, так вы дайте нам в помощь такое-то количество войска". — Кралица же отказала, ответив: "Мое войско еще все в армии (т. е. в походе); если будет заключен мир, то дам войска; если же нет, то никак невозможно. А ты ступай побудь в пределах Демир-Капы (Дербенда) или Астрахани". С такими речами она отпустила прибывшего ханского сына. — А в упомянутом году Чилдырский вали (правитель) Но'ман-паша, сделав начальником над войском своего кяхью (чиновника особых поручений), послал его против грузин. Чтобы сразиться в грузинском дефиле с ханами Арчилом и Соломоном по имени, кяхья-бей перевел войско на ту сторону моста, находившегося в том месте. Но грузинские и московские таборы (батальоны) напали на него по эту сторону (моста), и военачальник кяхья-бей бежал. Гяурское войско завладело мостом; войско исламское сражалось на противоположной стороне; много мученически пострадало (т. е. было убито); а пленные грузинские ханы послали Тифлисскому хану Ираклию; он же нескольких пленных отправил в Москву, так что мы видели их в крепости Нарве; когда же потом они прибыли в столицу Петребурк, его присутствие Ибрагим-паша отпросил вышеозначенных пленников и увез с собою в свое государство: они с нами были освобождены. Они рассказывают, что вышеупомянутая горо-эльбрузская дорога недавно открыта. Это очень трудная дорога. Около трех месяцев по ней проходят. Есть такие места, где утверждены большие столбы с канатами, которые протянуты с одной стороны на другую. По пяти, по шести человек сажают в ящик и тянут вверх. Есть некоторые племена, которые одеваются в невиданные козлиные шкуры и говорят на неизвестных языках.

В. Смирнов.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки Мухаммеда Неджати-эфенди, турецкого пленного в России в 1771-1775 гг. // Русская старина, № 4. 1894

© текст - Смирнов В. 1894
© сетевая версия - Тhietmar. 2012
©
OCR - luterm. 2012
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1894

Мы приносим свою благодарность сайту
Военная история 2-й половины 18 века за предоставление текста.