-

ИЗВЕСТИЕ О ДЕЙСТВИЯХ НАШЕГО ФЛОТА В АРХИПЕЛАГЕ, В 1773 ГОДУ.

(Из С. Петербургских ведомостей 1773 года.)

Турки, пользуясь спокойством но время первого перемирия, не преминули усилить гарнизоны свои во всех тех островах, где только находятся какие либо укрепления. Они собрали знатные военные корпусы как на европейских, так и на азиатских берегах. Сверх того набрали они сколько можно более транспортных судов, и все как собственные свои, так союзников своих, и городов или областей своея зависимости военные суда вооружали. Все эти движении не безъизвестны были главному в том краю предводителю российских сил [363] графу Орлову; но не хотя предпринимать ничего противного перемирию, довольствовался он единым содержанием флота в соединении, и не посылал в море, кроме нескольких легких судов против разбойников. Между прочими известиями о турецких движениях и приготовлениях, уведомился он о знатном вооружении дулциниотских судов и о многочисленном дессантном войске, к прикрытию которых те суда определены были. Он знал, что туниская эскадра остановилась в портах острова Кандии, что в Родосе вооружают так же все находящиеся там военные суда, что собираются войски при Чесме на всем морейском берегу, и что сам капитан паша находится в Дарданеллах со многими к выходу готовыми военными судами.

Все эти приготовления, из являвшие сколь мало надеяться должно на успех Фокшанского конгресса, не позволяли ему считать себя в совершенной безопасности и в течение перемирия.

В тазом положении находяся, получил он письмо от каймакана, которым сей турецкой министр, сославшись на заключение перемирия, на взаимные обязательства, и на желание свое видеть дружбу всегда пребывающею, примечает ему, что постановление, касающееся до турецких судов, не долженствующих выходить из того места, где они находятся, не касается до судов алжирских [354] и дулциниотских, кои могут плавать до Цериго и в водах кандийских. В следствие чего уведомляет его каймакан, что для наказания и усмирения турецких подданных, возмутившихся около Дамаска, отправлен туда с войском Мустафа паша, сын паши скутарского; что это дело есть со всем от перемирия постороннее, и относящееся единственно до турецкой империи; что путь свой восприимут они сходственно с условиями перемирия; но что как противными ветрами могут они занесены быть к местам, в коих российские корабли находятся, то в упреждение всякого нарушения перемирия, даны строжайшие повеления скутарскому паше и сыну его, и что надлежит так же уведомить о том и российские корабли, дабы дружба свято была наблюдаема, по чему и просил он графа Орлова, по получении письма его, сообщить об оном отправлении всем российским кораблям, для сохранения доброго приятства.

Сие письмо не только не могло успокоить графа Орлова, но напротив того уверило его во всем том, что сказано ему было о турецких вооружениях, и он должен был думать, что такое требование учинено ради единого отнятия от него подозрения о точном их намерении, ради отвлечения его от осторожности, и для удобнейшего способа к произведении на него злого умысла, к [365] исполнению которого не хотели ниже истечения перемирия дожидаться.

Таким образом решился граф Орлов отказать в учиненном ему требовании и отсоветовать выход в море дулциниотской эскадры. Сентября 12-го отправил он к каймакану присланного от него нарочного с ответом своим, которой состоял в том, что в письме его находит он всего страннее отзыв его, каймакана, об отправлении дулциниотской эскадры, как о деле совсем до перемирия не принадлежащем, но которое однакож он почитает явным его нарушением; что основание перемирия состоит в учреждении таким образом удержания оружия, чтоб, буде мир не совершится, обе стороны при истечении перемирия нашлися точно в том же положении, в котором они при заключении много были; что это основание особливо изъяснено в артикулах, в коих имянно положено, во все время перемирия не вводить войск в крепости, не приводить оные в лучшее состояние, не посылать судов в море, и не делать никаких запасений, ниже приуготовлений; что естьлиб по допущению его барбареские и дулциниотские эскадры перевезли в Сирию войски, под предлогом усмирения тамошних бунтовщиков, то чрез сие самое были бы усилены явным образом приморские места, бывшие всегда в театре войны, а тогда где же было бы и сохранение [366] равенства позиции, постановленное перемирием? Что по сим уважениям, льстится он услышать, при толь справедливом его опасении, об отмене отправления войск к сирийским берегам, на которое он никак не может согласиться, яко на поступок явно противный содержанию конвенции о перемирии; что сверх всех сих причин, если каймакан не ускорит отменить выхода сих эскадр, опасается он какого нибудь и неумышленного случиться могущего нарушения настоящей тишины; что ожидает он новую эскадру из Балтики, которой приказал плыть к берегам африканским, и остановиться на некоторое время при входе адриатического залива; что эта эскадра, ни о чем предупрежденная, встретя на море вооруженную эскадру, не может оную пропустить равнодушно; что равномерно, как, в следствие им давно обнародованного манифеста, разосланы от него против разбойников в разные места крейсеры, коих число, ныне, по дошедшим до него слухам, он умножил, то не возможно ему будет ко времени доставить в толь многие места свои повеления; что таким образом, чем более он каймаканово требование рассматривает, тем более неприятных от того следствий страшится; что сие опасение усугубляется искренним его желанием ненарушимо сохранить перемирие; что потому чает он, если каймакан о неудобствах сих зрело рассудит, [367] найти в нем одинакие о том мысли и тщание отвратить тучу, угрожающую спокойству, постановленному взаимным их старанием.

В заключении своего письма граф Орлов примечает, что не понимает он, для чего блистательная Порта предпочла столь трудной и неспособной перевоз в Дамаск войска, когда ее пространные в окружности провинции дают ей великую удобность к проведению оных сухим путем, что уничтожило бы и все настоящие затруднении, и было б новым доказательством ее уважения к святости договоров.

По отправлении сего ответа, граф Орлов, увидя, что ничего упускать не надобно, для приведения себя в состояние к отпору против Турков, хотяб атаковали они его в самое время перемирия, или же выждав его окончания, сделал он немедленно движение с своею эскадрою к хийскому каналу, однако ничего не предпринимая, ниже дозволяя себе какой либо поступок, противный перемирию. Он прибыл туда 19-го сентября, и в тот день получил от полномочных своего двора на фокшанском конгрессе куриера, с известием о разрыве конгресса и перемирия.

По сей причине граф Орлов немедленно возвратился к флоту, для учинения всех потребных распоряжений к возобновлению военных действий, а особливо для занятия тех мест, кон он [368] должен был оставить в силу перемирия. Самой важной пункт, о котором он наиболее пещися должен был, состояла, в препятствовании выступить в море дулциниотской эскадре с дессантными ее войсками, и для того отправил он тот час к адриатическому заливу малую эскадру, из нескольких фрегатов и нескольких мелких вооруженных судов, под командою маиора и кавалера графа Войновича, для учинения диверсии удержанием дулциниотские силы; другая малая эскадра, под командою флота капитана фон Дезина, послана была для занятия острова Самоса и узкого пролива, отделяющего тамо караманские берега от архипелагских островов. Також отправил он к островам Родосу, Кипру и к египетским берегам фрегат с несколькими мелкими вооруженными судами, для наблюдения там неприятельских движений.

Во время сих распоряжений получил он нарочного от капитана паши с письмом, которым сей сообщал ему, что по разрушении конгресса фельдмаршал граф Румянцев писал, по повелению своей Государыни к визирю, и требовал нового перемирия на сорок дней, то есть от 10-го сентября по 20-е октября месяца; что визирь, по докладе о том блистательной Порте, Фельдмаршалу, ответствовал, приемля сие перемирие, о котором они условились, и что скоро он граф получит [369] действительно об оном обстоятельное известие, чрез куриера из российской армии: а дабы в сие краткое время, до прибытия помянутого куриера, не произошло каково нибудь беспорядка, капитан паша имел повеление от Порты послать к нему нарочного с тем известием, и что он пребывает удостоверенным о сохранении без всякого нарушения кондиций перемирия.

Граф Орлов не мало озабочен был получением сего письма. Благоразумие и многие опыты вероломства турецкого не позволяли ему верить слепо таковому известию, равно как с другой стороны желал он избежать и всякого нарекания, в случае, естьлиб действительно постановлено было новое перемирие между графом Румянцевым и верховным визирем.

Он ответствовал капитану паше изъявлением своего удивления о том, что будто фельдмаршал требовал сорокодневного перемирия; что он не может понять причин толь нечаянной с его стороны перемены; что состояние флота, под его предводительством находящегося, отнюдь не имеет нужды в возобновлении перемирия; что как первое было разорвано, он граф Орлов в следствие того и план переменил, и некоторые части много в исполнение приводиться начали; что не в его уже власти, по дальнему мест расстоянию, успеть все то отменить; и что также не может [370] он остаться на прежнем основании; что сверх того поступок турецкой во время первого перемирия велит ему наблюдать крайнюю осторожность, ибо не взирая на точное Россиянами наблюдение всех кондиций, они, вопреки всего тамо постановленного, усилили во многих местах свои гарнизоны, и что еще не исполнено обязательство их полномочного в размене четырех пленников на четырех Турков, которые ему уже и отданы были; что со всем тем, для показания ему, сколь не любит он упражняться в пролитии крови, и сколь по всей своей возможности от того уклоняется — ибо как человеколюбие и великодушие его Государыни превосходят великость Ее силы, то и подданные Ее не ищут другие славы, как только сообразоваться великодушным и жалостливым Ее чувствованиям, – соглашается он еще на удержание оружия, но не может оное постановлено быть на первых кондициях, несовместных отнюдь с переменою его плана; и что наконец зависит от произволения Порты, не теряя времяни, прислать к нему уполномоченную персону для соглашения с ним о возобновлении перемирия на сходственном основании с нынешнею его позициею.

Граф Орлов, кроме сего письма, не упустил в ответе, которой он имел тогда случай отправить к верховному визирю, представить ему также неудобствы, могущие воспоследовать от выхода [371] дулциниотской и барбареской эскадр, сообщая ему, что он писал о том к капитану паше, и предъявил ему причины, для которых на пропуск их согласиться он не может,

После сего граф Орлов оставался спокоен, не предпринимая ничего; а по прошествии нескольких дней получил он действительно от графа Румянцева известие, что хотя визирь и требовал шестимесячного перемирия, однако он согласился продолжить оное только на сорок дней., Как сие письмо получено весьма поздно по причине осьмидневного задержания курьера в лагере верхового визиря, так что оставалось только двенадцать дней до окончания сего нового перемирия, то граф Орлов и не переменил ни мало своих прежних расположений, а особливо видя, что Турки с своей стороны равномерно делают приготовления, и зная наверно, что на всех их берегах думают об одной войне, а не о перемирии, о котором до них и слух не доходил, и что дулциниотская эскадра в двадцати шести судах с дессантными войсками вышла уже в море, и находилась близ морейских беретов, о чем граф Воинович непрестанно его уведомлял.

По повторительных известиях о толиких турецких приготовлениях, послал он 15-го октября эскадру в трех лилейных кораблях и несколько фрегатах, под предводительством [372] контр-адмирала Грейга, с повелением, по окончании нового перемирия, стараться упредить неприятельские предприятии.

Контр-адмирал Грейс, прибыв в канал хийский, отделяющий сей остров от азиатских берегов, откуда перевозят войска для усиливания гарнизонов на островах, 24-го октября сделал дессант близ крепости Чесмы, и в тоже время оную атаковал от моря фрегатами. Неприятель, не делав вылазки, защищался только в предместиях. Лейб-гвардии Преображенского полку капитан Веригин, командовавший войсками регулярными и Албанцами, выгнал их с знатным уроном из предместия, и завладел двумя магазейнами, одним с хлебом, а другим с разными морскими снарядами. В сем последнем найдено несколько пушек небольшого калибра, и фалконетов, которые и перевезены на суда. После чего зажег он предместие и оба магазейны, взял или сжег малые суда в чесменском порте, и дессант снял счастливо. При сей экспедиции убито только девять человек.

Во время сего происшествия, граф Орлов имел причину тем паче быть довольным принятием своей предосторожности, что известии, им тогда получаемые, содержали в себе не одни простые турецкие приготовления, но открыто ему было и то, что поднесен Дивану, и султаном уже апробован [373] был план нечаянного нападения со всех сторон и конечного разрушения российских в Архипелаге сил; что сей план отдан капитану-паше с повелением исполнить оной как наискорее, и есть-ли возможно еще до соединения новой эскадры, приходящей из балтийского моря; что для сего не надлежало дожидаться окончания нового сорокодневного перемирия, заключенного между фельдмаршалом графом Румянцовым и верховным визирем; и что для уготовления себе оправдания в случае успеха, не посылается никто к нему графу Орлову ради возобновления с ним особенного перемирия, дабы после можно было сказать, что со флотом ничего о том постановлено не было.

Сей план, которого подробности открыты были графу Орлову, состоял в следующем:

Дулциниотская эскадра, состоящая в сорока-семи вооруженных судах, фрегатах и шебеках от тридцати до шестнадцати пушек, под предводительством Мустафы-паши, сына скутарского визиря, имея великое множество чаек и транспортных судов с дессантными войсками, коих до осьми тысяч считалось, вышед из адриатического залива, должна была остановиться у морейских берегов, и из тамошних крепостей Модона, Корона, и Наиполи ди-Романия взять еще в прибавок до четырех тысяч Албанцев.

Туниская эскадра, состоящая в шести [374] тридцатипушечных фрегатах и стольких же шебеках, остановясь к портах острова Кандии, имела посадить на изготовленные для сего суда до трех тысяч Турок из кандиотских гарнизонов.

Равномерно, все находящиеся в острове Родосе военные и транспортные суда с знатным числом войск, должны были, вышед в море, соединиться с другими военными судами и с другим войском, изготовленным при крепости Будруме на караманских берегах.

С другой стороны капитан-паша, вооружа все находящиеся в Дарданеллах военные суда, как каравеллы, так и шебеки и восемь брандеров, и имея сверх того алжирскую эскадру, располагал свое движение таким образом, чтоб по выходе из канала, взяв все военные и транспортные суда с дессантными войсками из островов Тенедоса, Лемноса, Метелина и Хио, и усилясь еще находившимися на азиатских берегах при Чесме, мог он с надеждою успеха незапное учинить нападение на порт Аузу и сжечь весь стоявший там на якоре российский флот, когда дулциниотская и туниская эскадры и многочисленные неприятельские силы, со всех сторон собравшись, вдруг учинилиб дессант на остров Парос, для истребления тамо сухопутных войск и сожжения магазинов.

В таким положении весьма то естественно, чтоб предводитель бденно взирал на все неприятельские [375] движения и во время перемирия, которого нарушения он всечасно ожидал; и чтоб, принуждая сам себя строго наблюдать оное, как только скоро изтечением срока развяжутся ему руки, приводил он себя в состояние к нанесению неприятелю удара удобнейшего не допустить, а если можно, и совершенно уничтожить его умыслы.

Из вышеписанного видно уже, что умел он опровергнуть неприятельские меры, отправлением контр-адмирала Грейга против Чесмы. Происшествие сие было 24-го октября, спустя четыре дня по истечении второго перемирия.

Не меньше предуспел он истребить надежду Порты на дулциниотской флот. В описании сего второго дела усмотрено будет, что он принужден был к оному упорством неприятеля, который, нарушая перемирие, и презирая его представлении, не переставал предприятое им приводить в исполнение.

Граф Воинович, деташированный, как уже сказано, с малою эскадрою к адриатическому заливу, имел повеление наблюдать движения Дулциниотов, кои, вышед уже в семи фрегатах и шебеках, разъезжали между островами св. Мавры и Пакси, венецианского владения, для ожидания тамо достальных своих сил, долженствовавших тамо с ними соединиться. Граф Воинович, подняв неутральной флаг, подошел к дулциниотским [376] судам. Капитаны их, не имея никакого подозрения, чтоб тут находилась российская эскадра, прибыли на фрегат, где они и приняты были ласково. Считая графа Воиновича славонским капитаном, вступили они с ним в разговор, и открыли ему свои намерения в выражениях весьма сходственных с тем, что сказано было графу Орлову об апробованном Портою плане, а именно: что Мустафа-паша, командующий дулциниотскою эскадрою и знатным корпусом дессантных войск, имеет еще силы свои умножить забираемыми из морейских крепостей Албанцами, и что со всеми соединенными силами сделает он нападение на остров Парос.

Как на сие граф Воинович сказал им, что между Россиянами и Портою состоит перемирие, то они отвечали ему, что им не только ни о каком перемирии не сообщено, но паче строгое понуждение было к скорейшему вооружению и к выходу в море.

По узнании сего объявил им о себе граф Войнович и сказал, что они находятся на российском фрегате, где по справедливости моглиб задержаны быть военнопленными; однакож он в рассуждении добровольного их к нему приезда и признания в своем намерении, а особливо из уважения к продолжающемуся еще перемирию, оставляет им свободу возвратиться на свои суда, с [377] тем однакож, чтоб они немедленно удалились, и поспешили объявить Мустафе-паше, дабы он от своего предприятия воздержался; а иначе принудит он российской флаг к сражению. Сие увещание ни к чему не послужило; ибо на другой день Дулциниоты умножалися в виду от, часу более, так, что уже число оных до пятнадцати простиралось, между коими усмотрен и адмиральской флаг; из чего заключать надлежало, что и сам Мустафа тут находился. По сей причине граф Войнович удалился с своею эскадрою для соединения с двумя военными кораблями Чесмою и граном Орловым, крейсирующими между Кандией и Цериго, и вручил старшему из двух флота капитанов господину Коняеву от rpaфa Орлова ордер, которым ему предписано было усилить оными двумя кораблями малую эскадру графа Воиновича, и потом тотчас идти на встречу Дулциниотам, и стараться недопустить их к соединению с тунискою эскадрою и к проходу в Архипелаг; а буде паша в предприятии своем упорствовать будет, то бы противиться ему в том силою. По содержанию сего ордера вышереченный капитан Коняев отправился от острова Цериго, и продолжая путь вдоль морейских берегов мимо острова Сапиенции и крепости Наварино, прибыл наконец к Занту, где и остановился для взятия воды и получения о Дулциниотах известия. Он разведал там о [378] следующем: что дулциниотская эскадра, состоящая уже из 24-х фрегатах и шебеках, находилась в патрасском заливе, где немедленно соединятся с нею достальные военные и транспортные суда, находившиеся в тогдашнее время в Корфу; что, по соединении всех сил при крепости патраской, паша немедленно отправился оттуда искать российскую эскадру, бежавшую от него тому несколько дней; и что, по разбитии оной, откроет он себе вход в Архипелаг, для произведения там в действо дальнейших своих предприятий.

По таким известиям, флота капитан Коняев, будучи также от графа Орлова уведомлен в об истечении перемирия, спешил застать неприятеля в патраском заливе, куда прибыл 25-го числа уже поздно, и увидел его на якоре таким образом расположенного, что двадцать-четыре военные суда находились вдоль морейских берегов, между крепостью Патрассо и двумя по обеим сторонам при входе в лепантской канал регулярно построенными крепостьми, коих пушки, защищая суда, оставляли им безопасное убежище в случае неудачного с неравными силами сражения. Но намерение Мустафы весьма удалено было от обороны: ибо на другой день, то есть 26-го числа, поднял он паруса, и гордясь превосходством сил своих, а презирая малую русскую эскадру, состоявшую только в семи судах, стремился нагло [379] атаковать оную всеми своими фрегатами и шебеками; почему, приближась к двум фрегатам и трем мелким судам, кои под прикрытием двух линейных кораблей находились несколько впереди, начал сперва производить по нам сильную из пушек пальбу, а потом вступил в настоящий бой, который, по приближении двух кораблей, сделался с обеих сторон общим, и кончился напоследок разбитием неприятеля с немалым уроном: ибо во время продолжавшегося полтора часа сражения отрезаны были фрегатами Святым Николаем и Славою, да шебеком Забиякою, и поллакою Мадоною, удалившиеся в сторону две дулциниотские шебеки с одним тридцати-пушечным фрегатом, кои, не видя более средства к убежанию, пустились прямо на берег и под крепостными пушками стали на мель. Там неприятель, будучи гоним и поражаем пушечною пальбою, бросался в море, стараясь только спасти живот свой и оставляя Россиянам все три судна, кои напоследок ими созжены были, несмотря на беспрерывную пальбу как из крепости, так и из батарей, вдоль берегов поставленных, и из мелкого ружья от сбежавшихся туда во многом числе Турок. По потерянии оных судов, Мустафа-паша, быв и сам отрезан от крепости Патрассо, старался приближаться к лепантским крепостям и стать под прикрытие их пушек, где лавировал он [380] во всю ночь. 27-го числа, хотя неприятель и покушался учинить вторичное нападение, но за противным и сильным ветром не мог того учинить, и довольствовался одною только перестрелкою, как с судов так и из крепостей, что продолжилось до наступившей ночи. На другой день, то есть 28-го, но приближении двух кораблей Чесме и графа Орлова с двумя фрегатами Святым Николаем и Славою к устью лепаптского залива и к двум крепостям, началась с ними великая пальба, открывшаяся потом и из пушек, расставленных вдоль берега и защищаемых великим множеством войск, кой на всем пространстве, много между Патрассом и лепантским заливом толпами сбегались. Во время сего беспрерывного огня, Мустафа такожде стрелял со всей своей эскадры и приуготовлялся к новому нападению, которое он и действительно начал в 12-м часу пред полуднем, с отчаянным жаром, по чему флота капитан Коняев, оставя под парусами одну шебеку и две поллаки под прикрытием корабельных пушек, приказал кораблям и фрегатам стать на якори и неподвижно сразиться с неприятелем, что скоро и решило все дело, и Мустафа со всею своею эскадрою совершенно был разбит; ибо едва только с кораблей открылись батареи с ядрами, картонами и брандкугелями, то и зажжен был один неприятельский фрегат, находившийся под ветром [381] и в близости корабля графа Орлова, что принудило оной корабль, отрубя якорь, поднять парусы и палить в неприятеля с поворотами: но сие недолго продолжалось; ибо Турки, не могши более выдержать толь жестокого поражения, и видя себя разбитыми, побежали со всею эскадрою к берегу, где, поставя все суда на мель, бросались в море под жестокою картечами пальбою по плавающих, коих немалое число побито. Побеждение неприятеля было тем совершеннее, что флота капитан Коняев гнался за ним до берега, и отправил все шлюпки своей эскадры с командами для взятья фрегатов и шебеков, с таким, приказанием, чтоб сжечь все те суда, коих невозможно будет снять с мели. Флота лейтенант Мекензий, взошед с командою на один фрегат, начал палить по неприятеле из собственных его пушек, а потом приметя, что судно знатно повреждено было и плотно на мель стало, зажег оное. Лейб-гвардии Преображенского полку егерской команды сержант Годейн учинил тож с другим фрегатом. После чего и прочие команды последовали их примеру, и, зажгли все неприятельские суда, коих двенадцать было на мели. Достальные, будучи разбиты и рассыпаны, бежали под пушки лепантских крепостей, где один фрегат тогож числа потонул. Из всего дулциниотского вооружения, состоявшего в двадцати четырех судах, спаслось [382] только есмь, коим удалось втянуться на буксире в залив. Все мелкие суда, барказы и шлюпки, находившиеся вдоль морейских берегов, несколько флагов и вымпелов, в добычу Россиянам достались.

По таком успехе эскадра возвратилась для соединения со флотом. Граф Орлов, имея тогда в соединении при себе достаточные силы, отправил контр-адмирала Грейга с эскадрою к Дарданеллам, для наблюдения капитана-паши, который по точным известиям находился со всем турецким флотом и алжирскою эскадрою в совершенной готовности, при первом сигнале, вступить в Архипелаг.

Граф Орлов имел еще предостерегать себя от туниской эскадры, почему и отправил туда эскадру с письмом к коменданту, для узнания его намерений.

В учиненном им каймакану ответе, на обвещение сего третьего перемирия, не скрыл он от него всех своих опасений относительно туниской эскадры и остальных Дулциниотов, а равномерно и боязни, в коей он находился, чтоб не принудили его принять оружие для собственной своей обороны. При всем том обещал он ему, что с его стороны ничего не будет предприято, и требовала, чтоб прислан к нему был комисар для постановления в том краю перемирия. [383]

Во всяком обыкновенном случае, оба удара, нанесенные турецким силам при Чесме и при Патрассе, по истечении второго перемирия, были бы в толь великом расстоянии, неминуемым приключением, за которое предводитель не мог никогда бы понесть ни малейшей укоризны; ибо надлежало бы его судить единственно по строгим службы законам, известным всем европейским государствам. Но по существу настоящего казуса, сие есть справедливое наказание за вероломство, самим собою посрамленное в своих умыслах; предводителю же остается одна только честь и хвала за то, что с своей стороны все перемирные обязательства точнейше наблюдая, умел оградить себя от умысла, угрожавшего ему совершенным разрушением всех сил вверенных его предводительству.

Текст воспроизведен по изданию: Известие о действиях нашего флота в Архипелаге, в 1773 году. (Из с. петербургских ведомостей 1773 года) // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 111. № 444. 1854