-

ВОСПОМИНАНИЯ КРЫМСКОГО ВЕТЕРАНА О СУВОРОВЕ.

Много воспоминании в Крыму живет в памяти народной, и в особенности об эпохе присоединения этого полуострова к нашей Империи. Новое поколение с жадностию слушает их, и эти рассказы нередко бывают так новы, так увлекательны и интересны, что хоть сей-час клади их на бумагу. Интерес этот еще более возвышается, когда повествователем бывает очевидец, современник великой эпохи. Но таких очевидцев там уже немного осталось, и тем более мы должны ценить их рассказы.

С одним из таких старожилов я был знаком в Крыму. Имя его Лукьян Михайлович Дуси. Некогда он был в составе того легиона Греческого, который, при Императрице [75] Екатерине, по взятии Крыма, был вызван сюда из Греции, и потомки которого составляют ныне Балаклавский Греческий баталион и население заштатного городка Балаклавы. В легионе этом он был одним из лучших молодцов по удальству и расторопности, и потом, за подвиги свои, произведен в офицеры. К Суворову, в бытность его здесь, он был назначаем нередко на ординарцы и большую часть рассказов своих передает как очевидец.

Старик, как и все мы на склоне дней наших, любил иногда поговорить о днях юности своей, и тем более, что с этим соединялись воспоминания о великой эпохе в истории нашего царства, эпохе присоединения Крыма к России. Некоторые из его рассказов заронились в моей памяти, другие со слов его были тогда же набросаны на бумагу — и я постараюсь передать некоторые из них моим читателям.

Русские войска, после взятия Перекопских укреплений, вошли внутрь Крыма, часто сражались с Татарами, били их на каждом шагу, и в том же году взяли Арабатскую крепость, Керчь и Ениколь. Во время следовавшего за тем мира с Турками, были вызваны Графом Орловым из Порты Оттоманской Греки и поселены в Ениколи. Вскоре после этого, Татары возмутились против своего владетеля Крыма, Шагин-Гирея-Хана, которого мы поддерживали. [76]

По этому случаю он отправился в Санктпетербург и воротился оттуда уже с Русскими войсками, данными ему в помощь, по повелению Императрицы Екатерины. В это время, по соизволению Императрицы, для усмирения Татар, были употреблены и Греки, о которых мною упомянуто. Было их три баталиона, из которых каждым командовал особый Маиор, и именно: первым — Григорий Дуси, дядя нашего почтенного ветерана, вторым — Кандиоти, третьим — Чапони. Татары, после нескольких неудачных для них стычек, отступили к Кэфе (Феодосии) и заперлись в ней. Крепостные стены не устояли против Русской груди; Греки также здесь участвовали. При взятии города, Татар много погибло; но большая часть их бежала в горы и в леса. Для преследования их посланы были Греки, которые, руководясь закоренелою враждою своею против мусульман, как своих притеснителей и врагов христианства, при этом случае допустили себя наделать жестокости, которые до сих пор живут в Крыму в памяти народной, и которые долго были причиною вражды Татар ко всем Грекам, здесь поселившимся.

Почтенный мой ветеран не оправдывает своих соотчичей; но, как бы желая сколько нибудь извинить их, говорит, что повсюду встречали они необыкновенное сопротивление со [77] стороны Татар, побивших и Греков не малое число. Греки, ожесточенные сопротивлением, рассыпались разными отрядами по дорогам и лесам; жгли деревни и хлеб, убивали каждого попадавшегося в их руки мусульманина, не щадя ни пола, ни возраста. Г. Дуси представляет примеры такого остервенения Греков, которым я не поверил бы, еслиб расскащиком был человек противной стороны или менее добросовестный, еслиб говорил он не о своих товарищах и не как очевидец. Производя страшные жестокости, от которых волос становится дыбом, Греки заставляли Татар быть их свидетелями; потом некоторых отпускали для рассказов в народе, подтверждая им передать своим соотчичам, что и всех та же участь ожидает, если не поспешат покориться. Но, вместо покорности, Татары забирали свои пожитки, уходили из деревни в деревню и скрывались по лесам; а если были настигаемы, то защищались храбро, часто сами нападали на Греков, и дух защиты до того был распространен между ними, что даже женщины с оружием в руках нередко являлись между ними и также храбро нападали на врагов своих. В одном месте среди леса, замечает Дуси, наш товарищ Виченцо увидал стоявшую мажару и бросился к ней, надеясь чем нибудь поживиться; но из за мажары выскочила к нему на встречу [78] Татарка с саблею в руках и так стала наступать на него, что Виченцо не мог отпарировать ее ударов, должен был отступать и не прежде освободился от ее преследования, как другой Грек подоспел сюда с ружьем и застрелил Татарку. Все Греки знали храбрость и ловкость Виченцову и удивлялись этому случаю. В другом месте, другой Грек напал на мажару с Татаркою; Татарка выхватила у себя из за пояса пистолет, и на повал убила нападавшего. На выстрел подоспел целый отряд Греков, и один из них, Кавотули, застрелил Татарку.

Но об этих жестокостях скоро осведомилась Императрица, и тотчас отправила в Крым курьера с приказанием, чтоб Греки прекратили убийства. Греки было усомнились в справедливости этого приказания и продолжали свои жестокости, не щадя, по прежнему, ни лет, ни пола; но это не продолжилось: Татары наконец объявили начальнику войск, что желают быть подданными России. Тогда приостановлены были все преследования, и Греки возвратились в Ениколь, взяв, впрочем, с собою много пленных девиц и мальчиков. Осведомившись и об этом, Государыня приказала отдать всех пленных девиц и мальчиков. Осведомившись и об этом, Татары являлись в Ениколь и получали своих детей; однакож, замечает наш ветеран, одна [79] девушка не захотела идти к отцу и, окрестившись, сделалась женою прапорщика Грипьойти.

В особенности с большим одушевлением передавал почтенный старец воспоминания свои о Суворове. Из них приведем мы здесь только те его рассказы, которые более интересны и о которых еще не все знают. Известно, что после мира с Турками Суворов был в Крыму и осматривал расположенные там войска и обозревал гражданские присутственные места. Смотр войскам в Симферополе делал он в нынешней нагорной части города, которая в то время не была заселена и представляла открытую равнину. — Суворов командовал чрез полковых адъютантов. Одного из них он послал с приказанием на другой фланг; лошадь под адъютантом чего-то испугалась и понесла его прямо к обрывам каменной горы, висящей саженей на двадцать и более над Салгиром. Увидя перед собою пропасть, лошадь бросилась в сторону и сбила седока; седок весьма ушибся и был без чувств. — Видя все это, Суворов, в сопровождении всей свиты, прискакал к нему, принял в нем самое горячее участие, послал за лекарями и при себе велел пустить ему кровь из обеих рук; а когда больной пришел в чувство, то отправил его в больницу, с приказанием иметь о нем особенное попечение. [80]

При посещении присутственных мест в Симферополе, Суворов увидал на дверях надпись: «Уголовный Суд». — «Помилуй Бог», воскликнул он: «я ни за что на свете сюда не пойду; да и не желаю никому туда входить».

В Бахчисарае получил он, между прочим, донесение, что один Цыган содержится в тюрьме за делание фальшивой Турецкой серебряной монеты. Он потребовал Цыгана к себе, сам допрашивал его и когда из слов виновного и прочих обстоятельств дела узнал, что у Цыгана штемпеля небыло, а что он сделал всего только два юзлука с руки, простым ножем, и просидел над ними до двух недель, то велел его выпустить из жалости, как объявил Суворов, — «что он так медленно и так плохо зарабатывает хлеб себе,» и советовал ему «выбрать другое мастерство, повыгоднее и пополезнее, за делание денег не приниматься — а не то плохо будет.»

Из Симферополя Суворов ездил на Чатыр-даг. Было это зимою. — Возвращаясь оттуда, он заехал к помещику мурзе Батырь-Аге Крымтаеву, бывшему приверженцу последнего Крымского хана, Шагин-Гирея. — Батырь-Ага сделал все возможные приготовления, чтоб достойно принять высокого гостя. Не смотря на все приглашения, Суворов отказался и от кушаньев, в изобилии и с Азиатскою роскошью для [81] него приготовленных, и от теплой комнаты; а просил отвести ему комнату холодную и принести соломы для постели. — Не смотря на то, что весьма озяб, он потребовал воды из речки и окатился ею; потом лег на приготовленную на полу постель из соломы, покрытую только простынею и тепло укутался. Пролежав с пол-часа времени, он встал, хвалился, что хорошо согрелся, даже вспотел, и потребовал простого хлеба, соли и редьки: в этом состоял весь его ужин; а у хозяина просил извинения, что не мог быть полезным для приготовленного кушанья, ведя всегда такую жизнь (Этот рассказ слыхал я также и от соседа Батыр-Аги, Девлет-Мурзы Вейратского. Много интересного можно слышать от него о происшествиях того времени и, быть-может, его воспоминания будут сообщены в этом же журнале).

Подобный пример случился и в Симферополе, где приготовлен был у кого-то богатый обед, Суворов отрезал ломоть черного хлеба во всю краюху, намазал его маслом и съел; в этом состоял весь обед его, и он не дотронулся ни до одного блюда.

Суворов еще был в Крыму, когда Турция объявила войну России. В то же лето показался в Черном-Море Турецкий флот. Десанта ожидали у Кинбурна. Суворов не замедлил туда [82] прибыть с двумя полками. Поставленные на стороже Донские казаки скоро дали знать Суворову, что Турки начали делать высадку. Суворову принесли это известие в то время, когда он был в церкви на литургии: он не вышел из церкви, не тронулся с места до окончания службы, и потом приказал отслужить молебен на победу врагов и одоление. — По выходе из церкви, он приказал полковнику Ниоти идти с полком своим на неприятеля. Ниоти от этого отказывался, говоря, что полк его не в силах выдержать натиска неприятеля, несравненно сильнейшего, и что после того Кинбурн будет неминуемо взят Турками; но если сам Суворов пойдет вперед, то, в случае неудачи, его конный полк подаст большую помощь. Ниоти дерзко упорствовал в этом, надеясь в особенности на расположение и милость князя Потемкина. Видя такую ослушность и боясь потерять время, Суворов пошел сам с пехотным полком, приказав впрочем Ниоти засесть в камыши и ждать его команды. Десанта было 5,000; Турки стали напирать, Суворов подаваться назад. Ободренные отступлением небольшого отряда, Турки с воплями бросились преследовать Суворова и зашли далеко от берега. Пропустив неприятеля, Ниоти, в следствие новых приказаний, вышел из засады и с тылу ударил на него; между тем Суворов [83] повернул назад и также ударил на Турков. Не ожидая ни того, ни другого, Турки не знали, с которой стороны защищаться, смешались, были разбиты Суворовым на голову и, отложив всякое сопротивление, стали спасаться бегством к морю; здесь, при невозможности всем разом перебраться на суда, много погибло их на берегу и потонуло в море. В этом деле Суворов был ранен.

Боясь гнева Суворова, Ниоти поспешил послать к князю Потемкину просьбу об увольнении в отставку. Суворов же с своей стороны, донося о военном деле, не умолчал и об ослушности Ниоти. На последнее Потемкин отвечал, что за ослушание не может сделать с Ниоти никакого взыскания, потому что он, по просьбе, выпущен в отставку.

От Кинбурна Турки на судах отправились к Херсону. Здесь они застали три Русские судна и на них напали. При этом старший из офицеров на судах, панайот Алексиано, не взирая на значительное число неприятельских судов, сделал храбрый отпор, повредил большую часть их, навел на Турков страх и принудил их спасаться бегством.

Почтенный расскащик наш, Л. М. Дуси, умер весною 1845 года. В деле под Кинбурном он был в полку Ниоти.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания крымского ветерана о Суворове // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 71. № 281. 1848