ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 мая 1897 г.

Греко-турецкая война и ее возможные последствия. — Победоносная Турция и великие державы. — Дипломатические недоразумения. — Недовольство европейскою дипломатиею во Франции и Англии. — Туркофильство в нашей печати. — Сближение между Австро-Венгриею и Россиею.

Деятельность западно-европейской дипломатии, направленная в сохранению мира на Востоке, была не настолько искусна, чтобы не привести к открытой войне между Турциею и Грециею. Этот неожиданный для многих результат продолжительной дипломатической камании логически вытекал впрочем из всего того, что предпринималось великими державами за последние месяцы по отношению к критскому вопросу. Самый ход военных действий никого уже не мог удивить: все уверены были заранее, — кроме разве греческих патриотов, — в неминуемом торжестве испытанных турецких войск над слабыми военными силами Греции.

Война была формально объявлена 18-го (6-го) апреля, и через неделю, в первый день Пасхи, турки заняли уже главный город Фессалии, Лариссу. Выступив из Элассоны к греческой границе, турецкая армия завладела Малунским проходом, оттеснила греков от Тырнавоса (или Турнавоса) после жарких битв и затем беспрепятственно спустилась к равнине, окружающей Лариссу. Греки упорно защищали свои позиции около Тырнавоса, храбро сражались у прохода Ревени, достигли некоторых успехов у Краньи и Карии, близ Олимпа, равно как и в Эпире, но вскоре должны были отступить по всей линии и стянуть свои главные силы к Фарсале. Отступление превратилось отчасти в беспорядочное бегство, под влиянием паники, и турецкие войска, возбужденные победою, подвигались вперед по греческой территории, внушая обычный ужас христианскому населению. Турки готовятся занять порт Воло и рассчитывают добраться до Афин. Мечтания греков о смелых подвигах на море не осуществились: превосходство греческого флота нисколько не смягчило тяжести ударов, полученных на суше. Бомбардировка Превезы оказалась совершенно бесплодною; план нападения на Салоники остался неисполненным. Можно считать дело Греции окончательно проигранных на военном поле, так как у нее нет достаточных свежих сил, способных задержать движение стотысячной турецкой [358] армии, предводимой опытным и, повидимому, искусным полководцем, Эдхемом-пашой.

Туркофилы, пишущие теперь в наших, когда-то славянофильских, газетах, находят вполне естественным и справедливым суровое наказание Греции турецким оружием за ее легкомысленную непокорность Европе. С формальной точки зрения они, конечно, правы. Греки не послушались советов и угроз иностранной дипломатии, не отозвали отряда полковника Вассоса с острова Крита, упорствовали в своих воинственно-патриотических порывах и стремлениях, не соответствующих их силам и средствам, — и они понесли за это достойную кару. Дипломаты и государственные люди не могут, однако, так узко и мелко смотреть на события. Турки победили греков не от имени Европы и не по ее уполномочию, а на собственный свой счет и во имя своих собственных интересов; они заняли своими войсками Фессалию ценою жертв и усилий, которые не делаются даром, и если им принадлежит по праву роль победителей, то все положение дел на Востоке существенно изменилось, в явной невыгоде европейской дипломатии. Быстрые и блестящие успехи стотысячной турецкой армии оживили воинственный дух и самоуверенность Турции, подняли ее значение в глазах мусульманства и должны были вновь внушить Порте сознание своего могущества и авторитета. Победоносная Турция перестает быть робкою-исполнительницею советов и указаний великих держав; она может заговорить другим тоном, опираясь на совершившиеся факты, и при всей своей дипломатической сдержанности она по неволе должна будет считаться с возбужденным настроением турецких патриотов и с возродившимися надеждами на поддержание величия оттоманской империи. После счастливой войны Турция чувствует себя совсем иначе, чем прежде; с нею трудно будет разговаривать так, как говорили еще недавно, в тоне категорических требований и ультиматумов, — и эта перемена неизбежно скажется в дальнейших сношениях с султаном и его советниками по неразрешенным еще вопросам восточной политики. В конце концов державах придется или отказаться от мысли о действительно», улучшении участи турецких христиан посредством предположенных реформ, или прибегнуть в войне против Турции для принуждения ее к необходимым уступкам в пользу христианских ее подданных. И то, и другое едва-ли желательно кабинетам, поставившим себе задачею восстановление прочного мира на Востоке.

Первый вопрос, возникающий теперь по поводу военного торжества Турции над Грециею, заключается в том, кто и как установит последствия войны для обеих воюющих сторон. Возможно ли [359] надеяться, что турки, заняв Фессалию как бы с благословения великих держав, добровольно отдадут ее обратно побежденным грекам и удовлетворятся лишь нравственным сознанием своей победы? Разумно ли ожидать от Турции такого великодушного самоотречения, какое редко проявляют даже самые просвещенные и культурные государства после удачной войны? Что же будет с Фессалиею, которую сама же Европа утвердила за Грециею на берлинском конгрессе и которая теперь очутилась в распоряжении победоносных турецких войскъ? Каким образом будет теперь очищена греческая территория от победителей, если последние не пожелают удашься оттуда добровольно? Не подлежит сомнению, что Порта предъявит свои права на вознаграждение, и Европа вынуждена будет так или иначе разрешить задачу, крайне щекотливую по существу и связанную со многими серьезными опасностями для общего мира. Дипломаты и публицисты, рассуждавшие о способах образумить и «проучить» маленькую Грецию, забыли как будто, что источник всех восточных замешательств находится в Константинополе, а вовсе не в Афинах или на острове Крите. Смотреть на Турцию как на орудие Европы для вразумления непослушных христианских народностей — значило бы извращать весь смысл восточного вопроса, и по некоторым признакам можно думать, что подобное коренное извращение допущено было некоторыми державами под влиянием односторонней заботы об обуздании непокорной Греции. Чтобы устранить неудобства, проистекавшие из греческих попыток завладения Критом, западно-европейские кабинеты незаметно подвергли опасности судьбу Фессалии и открыли простор новым, несравненно более важным осложнениям в пределах Балканского полуострова. Критский пожар, охраняемый до тех пор иностранными эскадрами от дальнейшего распространения, сразу перенесен на территорию, полную горючих материалов, и прежний местный кризис сменился общим, могущим в каждый данный момент далеко выйти из пределов простой военной борьбы между Турциею и Грециею. Никто не скажет, что соединенная Европа, — насколько она существует в настоящее время, — была не в силах предупредить эту войну своевременным категорическим вмешательством; отсутствие же такого вмешательства наводит на мысль, что европейское согласие держится прочно только на почве бездействия или второстепенных положительных мер, не сопряженных ни с каким риском. Нельзя допустить, чтобы возможные последствия турецких побед в Фессалии не были предусмотрены дипломатией, а между тем из толков так называемой оффициозной европейской печати приходится заключить, что об этих последствиях вовсе не думали [360] политические деятели, призванные участвовать в обсуждении текущих событий на Востоке.

Великие державы сделали, правда, один дипломатический шаг для предупреждения взрыва: еще в конце марта они обратились к правительствам Турции и Греции с нотою, в которой заявляли, что, в случае открытия наступательных действий на фессалийской границе с той или другой стороны, нападающая сторона будет признана ответственною за нарушение мира и потеряет право извлечь из своих действий какие бы то ни было выгоды. Но давно уже известно, что отличить нападение от обороны иногда чрезвычайно трудно, и что нет ничего легче, как навязать противникам роль нападающих, при помощи систематических вызовов и придирок. Когда враждующие отряды долго стоят лицом к лицу вдоль пограничной черты, то столкновения становятся неизбежными, и нередко сами участники стычек не могут решить, кто первый начал схватку. На границе Фессалии дело еще значительно усложнялось присутствием многочисленных греческих добровольцев, плохо дисциплинированных и наиболее приспособленных к партизанской войне. Всякие передвижения добровольческих групп можно было приписать регулярным греческим войскам, тогда как турецкая армия отвечала только за свои собственные действия. Понятно, что обе стороны одинаково не желали брать на себя роль нападающих; но положение Турции было в этом случае гораздо более благоприятно, и оно даже заранее располагало великие державы в ее пользу. Греция самовольно вмешалась в критские дела и следовательно первая выступила против турок; она с самого начала была как будто нападающею стороною, между тем как Порта, занятая кандиотами, армянами и европейской дипломатией, относилась вполне пассивно к грекам и довольствовалась только постепенным сосредоточением внушительных военных сил на границе Фессалии. Иностранные кабинеты, считающие обыкновенно своею обязанностью заступаться за турецких христиан, были на этот раз восстановлены не против Турции, а против Греции. Порта съумела воспользоваться этими обстоятельствами, чтобы оставить за собою выбор момента для начала военных действий.

Отряды греческих волонтеров, в числе до трех тысяч человек, перешли границу еще 29 марта (9 апреля нов. ст.) и вытеснили турок из некоторых пограничных пунктов; они имели успешные стычки на турецкой территории и завладели несколькими фортами, в которых, впрочем, не удержались. Нападение сделано было греками, и существовало полное основание предполагать, что война фактически началась; но турки были еще не совсем готовы, [361] и потому Порта на следующий же день разослала своим представителям за границею циркуляр с заявлением, что греческие отряды, нарушившие границу, ушли обратно, и что затем восстановлен прежний status quo. Когда турецкие приготовления окончились, главнокомандующий Эдхем-паша донес правительству, что армия не может оставаться в неподвижности, что пограничная линия для нее крайне неудобна вследствие гористого местоположения, что снабжение войск съестными припасами представляет огромные трудности и что сторожевая служба поглощает слишком много сил, вызывая в людях неудовольствие и нетерпение; поэтому Эдхем-паша просил разрешения перейти границу и занять более выгодные позиции в равнине пред Лариссой. Ответ турецкого правительства значительно облегчился известием, полученным 17 (5) апреля, о серьезном столкновении между греками и турками около горы Аналипсис, близ Олимпа, на турецкой территории, почти у самой границы, в местности, прилегающей к Салоникскому заливу. Турки подвинулись вперед, чтобы утвердиться на возвышенности, которая прежде не была никем занята; греки воспротивились этой попытке, в которой усмотрели начало наступления, и им удалось дважды оттеснить турок, после горячего и продолжительного боя. Это произошло в ночь с пятницы, 16-го, на субботу, 17 (5) апреля. По другим сведениям, весьма мало вероятным, передовые греческие форпосты перешли с вечера границу в один и тот же час, как бы по данному сигналу, и открыли ружейную перестрелку по всей линии, на расстоянии нескольких миль; битва продолжалась будто бы целую ночь и не прекращалась в течение следующего дня.

Как бы то ни было, 17-го (5) апреля Порта уже имела желательный материал для немедленного разрешения вопроса, с которым обращался к ней Эдхем-паша. Совет министров, собравшийся в тот же день во дворце султана, постановил, что, благодаря новым вторжениям греков в Македонию, война должна считаться фактически начавшеюся. Турецкому посланнику в Афинах, Ассим-бею, предписано уехать оттуда, а греческому представителю в Константинополе, князю Маврокордато, предложено получить свои паспорта. Порта сообщила державам, что греческие войска перешли в наступление близ Краньи и в других местах, и что поэтому вся ответственность за войну падает на Грецию. Одновременно с этим послан Эдхему-паше приказ действовать наступательно. Греческое правительство с своей стороны заявило, что за последнее время турецкая армия несколько раз нападала на пограничные греческие посты и что еще 30-го (18) марта на это было обращено внимание Порты в особой ноте, с просьбою принять меры для [362] предупреждения подобных инцидентов; тем не менее турецкие военные власти как бы умышленно нарушали границу, и еще накануне объявления войны турки пытались, близ Краньи, овладеть возвышенностью, которая по обоюдному соглашению признавалась нейтральною. Греческое правительство указывало также на тот факт, что, еще до формального извещения о перерыве дипломатических сношений между обеими странами, с фортов Превезы открыт был огонь по греческой позиции при Акциуме и потоплен корабль «Македония» при выходе его из залива. Греция не может поэтому признать себя ответственною за последствия такого положения вещей, созданного неправильными действиями турок. Итак, каждая из воюющих сторон приписывает первое нападение противникам, но, повидимому, великие державы имели основание верить больше туркам, чем грекам. Против Греции свидетельствовало уже то обстоятельство, что последняя стычка произошла все-таки в турецких пределах, хотя и у самой границы; притом и раньше происходили добровольческие набеги, которых не отрицала Греция и которые давали повод туркофилам хвалить долготерпение и великодушие оттоманского правительства. Заметим, что предупреждение держав об ответственности нападающей стороны касалось исключительно фессалийской границы, помимо всякой связи с событиями на острове Крите; — Крит с его турецкими гарнизонами и греческими отрядами находился уже в распоряжении Европы, с согласия султана, н не принимался больше в рассчет при оценке непосредственных отношений и столкновений между Турциею и Грециею. Турецкое заявление относительно событий в Фессалии не было никем проверено; самый вопрос о том, какая из сторон первая начала военные действия, оставлен без расследования и обсуждения представителями великих держав, хотя ему заранее придано дипломатиею решающее значение при определении последствий греко-турецкой войны.

Если Греция была нападающею стороною в Фессалии, то запрещение извлечь из войны какие-либо выгоды не относится к Турции, и, следовательно, оттоманское правительство могло бы присоединить занятую греческую область к своим владениям, по праву победителя, опираясь на точный смысл формального предупреждения, сделанного великими державами. Было бы, конечно, гораздо проще и целесообразнее заявить обеим сторонам, что никакие вообще территориальные перемены не будут допущены в Фессалии и в других местах в случае военного торжества Турции или Греции в возникшей между ними борьбе, и тогда вероятно Порта ограничилась бы пассивною обороною и не стала бы для этого собирать стотысячную армию на фессалийской границе. Но европейская дипломатия не [363] сочла нужным своевременно напомнить о существовании трактатов, безусловно исключающих мысль о произвольных территориальных переменах и приобретениях в пределах земель, обнимаемых так-называемым восточным вопросом; кабинеты в этом случае употребили другую, более эластичную и неопределенную формулу, из которой сами собой вытекают практические заключения, в высшей степени опасные для интересов общего мира. Так как пользование правами победы устранено только для стороны нападающей, то сторона, подвергшаяся нападению, не лишается этих прав; Турция же постаралась соблюсти условие, поставленное державами для извлечения каких-либо выгод из войны, и следовательно ничто не мешает ей поступить с Фессалиею как с законною своею добычею, или потребовать от Греции такого вознаграждения, которое надолго обессилить греческое государство и вновь укрепит владычество и престиж оттоманской империи на Востоке. Таким образом, дипломатия, по недосмотру или вследствие скрытого несогласия между кабинетами, создала для себя затруднения, из которых не легко будет найти выход. Европе остается разве надеяться на великодушие Порты, которое, однако, наложит на державы известные обязательства, несовместимые с заботами о действительном улучшении турецкого режима, угнетающего не только подвластные туркам христианские народности, но и само мусульманское население империи. Вообще, восточные дела усложняются до чрезвычайности, благодаря допущенной с легким сердцем греко-турецкой войне, при особом отношении в ней некоторых европейских кабинетов.

Замечательно, что намеки на отсутствие прочного согласия между великими державами и на умышленное воздержание от мер, способных предотвратить войну или ослабить ее последствия для Греции, высказываются одновременно с разных сторон в западно-европейской печати. Компетентные французские органы, как, напр., министерский «Temps», сходятся в этом отношении с лондонским «Times», причем глухие упреки по адресу дипломатии вообще, или «некоторых держав», или даже «одной державы», оставляют читателя в полном недоумении насчет истинного смысла и характера современной восточной политики в Европе. Когда парижский «Temps» жестоко упрекает европейскую дипломатию за ее явные погрешности и упущения и говорит о каких-то закулисных интригах отдельных кабинетов, то он может иметь в виду только Англию или Германию; в свою очередь лондонский «Times» обвиняет, вероятно, государства, принадлежащие к франко-русской группе держав, а в заграничных специальных телеграммах наших газет все обвинения, по принятому раз шаблону, направляются неизменно против [364] «коварных» англичан, которым ставится, впрочем, в вину только сочувствие к Греции, а не покровительство туркам, составляющее главный предмет неудовольствия и критики в общественном мнении Франции и Англии. Что касается России, то об искусстве и твердой последовательности ее дипломатии постоянно свидетельствуют собственные парижские депеши наиболее распространенной из наших газет, и всякие сомнения по этому пункту были бы неуместны, тем более, что и за границей никто не говорит об особой русской политике, независимой от общего европейского согласия (или «концерта», как упорно переводят наши газетные публицисты французское слово «concert», означающее в данном случае согласие, соглашение). Но очевидно самое европейское согласие остается только внешним и скрывает в себе элементы разлада, если оно прямо отрицается в двух главных его центрах, в Париже и Лондоне.

«Положение в Фессалии, как и на Крите, — говорилось в еженедельном «Times», от 2-го апреля (нов. ст.), — не изменяется к лучшему, главным образом вследствие медленности дипломатического действия Европы. Британское правительство предложило державам побудить Турцию и Грецию отодвинуть свои войска на некоторое расстояние от границы, чтобы избегнуть столкновений; еще раньше греческий кабинет непосредственно обратился к Порте с предложением установить такую нейтральную пограничную полосу, но, по совету двух держав, Порта оставила это предложение без внимания и ускорила свои вооружения. Между турецкими властями на границе проект нейтральной полосы был встречен сочувственно, так как он признавался ими единственным целесообразным средством для предупреждения неминуемых стычек. Относительно блокады греческих берегов британский адмирал получил предписание присоединиться к ней номинально, но не участвовать в ней своим флотом. Решение британского правительства считается чрезвычайно важным в дипломатических кружках Константинополя; оно рассматривается как признак поворота в поведении Англии, в том смысле, что принудительные меры не должны быть употребляемы против Греции, пока они не применяются также к Турции». «Times» ясно дает понять, что некоторые державы специально покровительствуют туркам и что это даже не скрывается по отношению к Криту. «Мусульмане из Канеи, — сообщает названная газета, от 9-го апреля, — выступили по направлению к Акротири и напали на инсургентов, но были отбиты после трехчасовой схватки, потеряв пятнадцать человек убитыми и многих раненых. Заметив движение мусульман, адмиралы послали двух офицеров, чтобы узнать, в чем дело; броненосцы готовились к стрельбе (в течение [365] трех часов!), но воздержались при виде приближавшихся к туркам офицеров, в сопровождении Тевфика-паши. Адмиралы упустили удобный случай показать свое беспристрастие. Турки были явно нападающими, и несколько выстрелов, намеренно безвредных, несомненно заставили бы их удалиться, и таким способом не только было бы предотвращено кровопролитие, но и наглядно показано было бы, что наступательные действия не только со стороны инсургентов, но и со стороны мусульман не будут терпимы... Корреспондент агентства Рейтера был в местечке Малакса и виделся с вождями кандиотов; они сообщили ему, что ничего не знали о заявлении адмиралов, обращенном к инсургентам, относительно воздержания от неприязненных действий». Когда вспыхнула греко-турецкая война, афинский корреспондент «Times», далеко не сторонник греческих притязаний, писал в эту газету, от 23-го числа: «Немного более такта и немного более решительности могли бы предотвратить катастрофу. Державы осуждены теперь на роль пассивных свидетелей бесцельной и жестокой борьбы... Что одна великая держава, при видимом содействии другой, решила употребить Турцию как орудие для наказания Греции, — это подтверждается людьми, известными своим беспристрастием и имеющими доступ к самым достоверным источникам сведений о текущих делах. Указанная держава, как полагают, вмешается лишь тогда, когда этого потребуют ее интересы. Как бы то ни было, тяжелый удар нанесен авторитету европейского ареопага, представляющего лучшую гарантию безопасности и независимости небольших государств цивилизованного мира». В том же духе высказывался н греческий король в разговоре с одним французским корреспондентом: он заявил категорически, что взрыв войны есть результат «интриг некоторых держав, а не поведения Греции относительно Турции». Подобным же образом, хотя еще более загадочно, выразился в греческом парламенте министр-президент Дельянис: по его словам, пограничный конфликт обязан своим происхождением «странной политике одной соседней (?) державы». Парижский «Temps», который должен хорошо знать намерения Франции и ее союзников, также сурово осуждает «необъяснимое бездействие Европы», ее «колебания, ошибки и заблуждения», недоразумения и промахи, и говорит между прочим о «припадке паралича, поразившем ее (Европу) в течение последних недель», предшествовавших началу войны («Temps», от 23 апреля).

«Занятие Лариссы, — говорит парижский министерский орган, — должно было бы вызвать обращение к посредничеству Европы... Вопреки всем неудачам и ошибкам, мы убеждены, что приписывать державам намерение смотреть сложа руки на воюющих, провести [366] вокруг них черту и присутствовать бесстрастно при их кровавой борьбе — значило бы клеветать на Европу... В конце концов, Европа не должна забывать, что, благодаря припадку паралича, которому она подверглась за последние недели, она сама способствовала возникновению бедствия, которое предстояло ей предупредить. Если другие непосредственно несут кару за ряд недоразумений, промахов и ошибок, за которые ответственны не они одни, то на Европе — во имя особого высшего авторитета, приписываемого ей, и во имя высших интересов, охраняемых ею, равно как в виду бесспорного участия ее в этой грустной комедии ошибок, происходящей на наших глазах, — на Европе лежит обязанность сделать все, от нее зависящее, для прекращения военных действий и восстановления мира».

Разумеется, «Temps» плохо верит в осуществимость своей надежды, ибо никакое оффициозное красноречие не сделает Европу другою, чем она есть. Многие как будто забывают, что Европа есть на политическом языке условный термин, который нельзя понимать самостоятельно, вне представлений об отдельных державах, входящих в круг европейского согласия или подрывающих это согласие. — «Было бы безрассудно, — замечает «Temps» в другом нумере, от 24-го апреля, — допустить, благодаря бездействию и систематической пассивности западной (sic) дипломатии, продолжение войны, которая грозит распространиться и увлечь в общую свалку соседние государства. Европа в опасности, — вот что нужно говорить и повторять до тех пор, пока эта истина не утвердится в умах представителей европейского согласия». Относя свои неодобрительные эпитеты к «западной дипломатии», газета очевидно желает удостоверить, что речь идет во всяком случае не о России. Суждения французской газеты тем более любопытны, что они повторяются почти с самого начала обострившегося греко-турецкого кризиса; так, еще в конце марта (нов. ст.) «Temps» настойчиво заявлял, что тактика, усвоенная европейскою дипломатиею, может скорее разжечь пожар, чем потушить его: «обязанность печати, — говорил он между прочим, — неустанно напоминать западным правительствам, что время уходит, что они не должны терять более ни минуты, что с разных сторон возникает беспокойство и даже изумление, при виде этих странных периодов отдыха или бездействия, которые правильно следуют за переговорами и соглашениями».

Ясно, что французское правительство недовольно ходом событий на Востоке; недовольна им также и Англия, насколько можно судить по отзывам руководящих английских газет. Где же то европейское согласие, о котором постоянно рассуждают наши газетные публицисты, выступающие почему-то в роли усердных туркофилов? [367] Если действия и упущения европейской дипломатии открыто порицаются оффициозною печатью во Франции, с которою мы находимся в тесном союзе, то почему наши проповедники и сторонники франко-русской дружбы находят нужным уверять, что все идет отлично на Востоке, согласно определенным и старательно обдуманным планам Европы? Наконец, откуда и с какой стати появилось у нас туркофильство в тех самых газетах, которые когда-то с таким жаром доказывали необходимость скорейшего уничтожения турецкого ига над христианами? Ни один благоразумный человек не станет, конечно, требовать отдельного военного вмешательства той или другой державы в происходящие на Востоке события; но коллективное дипломатическое вмешательство в пользу христианских народностей Турции не должно же вырождаться в нечто прямо противоположное — в защиту турок от освободительных движений христиан на острове Крите и в других местах, как желали бы невидимому наши газетные туркофилы. Еслибы в самом деле оказалось, что европейское согласие может установиться только на почве пассивной охраны турецкого status quo, то оно не заслуживало бы вовсе тех заботь и усилий, которые постоянно употребляются для его достижения и поддержания. Некоторые думают даже, что не было бы никакой греко-турецкой войны, без неудачных и разноречивых действий и заявлений западно-европейских кабинетов, взявших на себя задачу водворения мира на Востоке.

Что касается самой Греции, которую считают ближайшею виновницею нынешних политических замешательств, то многое в ее поведении было основано на очевидных иллюзиях, за которые жестоко расплачивается теперь греческий народ. Греки сильно повредили себе сначала тем, что вздумали завладеть Критом в свою пользу, вместо простого оказания помощи кандиотам против турок; еще сильнее испортили они свое положение, обнаружив честолюбивые виды на Македонию, где фактически преобладают болгары. Мечты о «воссоединении» с Македониею и Эпиром при помощи местных народных восстаний громко высказывались греческими патриотами после того как успешное соперничество болгар и отчасти сербов совершенно подорвало прежнее влияние греков в этих областях. В Македонии и Эпире Греция имела против себя не только Турцию, но и Болгарию, Сербию и Черногорию; она не только не пыталась предварительно достигнуть соглашения с последними тремя государствами, но намеренно игнорировала их, надеясь собственными силами вырвать у турок добычу, на которую есть и другие, более могущественные претенденты. Еслибы попытка греческого вторжения в Македонию увенчалась победою над турецкими войсками, то в дело [368] вмешалась бы Болгария, и греки вынуждены были бы отступить; точно также успехи греков в Эпире вызвали бы вмешательство Черногории и Сербии, и широкие греческие планы, основанные на непонятном пренебрежении к соперникам, потерпели бы во всяком случае полное и неминуемое крушение. Недавние «братские» манифестации болгар и сербов, подкрепленные личными свиданиями правителей обеих стран и их министров, не повлияли, очевидно, на политику Греции; действия македонского комитета» в Софии были также мало замечены в Афинах, как и все более многочисленные болгарские школы в Македонии и постепенное вытеснение в ней греческого духовенства болгарским. В то самое время как греки сражались на фессалийской границе во имя македонских мечтаний, Болгария предъявила в Константинополе требование об учреждении пяти новых болгарских епископств в Македонии, и это требование было, повидимому, удовлетворено. Реальные факты всею своею тяжестью обрушились на греков; но политическое самообольщение, приведшее в этим горьким разочарованиям, становится извинительным и естественным, если вспомнить те традиции великого прошлого, которые окружают грека на каждом шагу. Грекам приходится стоять лагерем близ Олимпа, выдерживать перестрелку при Акциуме, готовиться к битве при Фарсале, и невольно они проникаются мыслью, что исчезнувшее величие может возродиться вновь. Наклонность к политическому фантазерству, в связи с невниманием к материальным условиям культуры и силы, создается и поощряется всею атмосферою, среди которой живут и действуют греки. Можно сказать, что нынешняя греческая нация является жертвою своего слишком великого прошлого.

Первым последствием военных неудач на границе Фессалии было падение министерства Дельяниса. Новый кабинет образовался 18-го (30) апреля, и во главе его стоит бывший предводитель оппозиции, Ралли. Заблуждения и ошибки правительства ясны теперь для каждого в Греции; но недавно еще они прославлялись, как доказательства глубокого патриотизма, политической твердости и последовательности. Военные силы государства, по данным 1895 года, не превышают 25 тысяч войска в мирное время и могут быть доведены до 70 тысяч человек, с 180 пушками, во время войны, — и решимость выступить с такими силами против Турции, вопреки всей Европе, ставилась в заслугу Дельянису, как теперь то же самое ставится ему в вину. Назначение наследного принца, королевича Константина, главнокомандующим на фессалийской границе встречено было с энтузиазмом, а теперь оно составляет один из главнейших обвинительных пунктов против короля Георга, так [369] как для искусного командования армиею нужны, очевидно, еще другие условия, кроме молодости и высокого происхождения. Новое министерство едва-ли в состоянии будет справиться с тяжелыми обстоятельствами — не только внешними, но и внутренними, — в каких видит себя ныне Греция.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 5. 1897

© текст - ??. 1897
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1897