ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Новая «конституция» Кандии и разрешение критского вопроса, — Судьба турецких армян. — Западно-европейская дипломатия в Константинополе и ее сомнительные успехи, —

Вопрос о судьбе Кандии формально разрешен: турецкий султан утвердил проект новой критской «конституции», выработанный представителями шести великих держав в Константинополе по почину Франции. В четырнадцати параграфах изложена программа реформ, способных, по общему мнению, удовлетворить христианское население острова. Генерал-губернатором Крита назначается на пять лет христианин, по выбору султана, с согласия держав. Народное собрание избирается каждые два года и заседает в течение определенного срока, от сорока до восьмидесяти дней; оно утверждает двухгодичный бюджет, проверяет денежные счеты, рассматривает законопроекты и предложения, вносимые генерал-губернатором или депутатами. Решения принимаются [833] простым большинством голосов присутствующих членов; только предложения, касающиеся перемен в конституционных законах, вотируются большинством двух-третей и представляются затем на усмотрение султана. Никакой новый закон не может быть применяем в пределах острова, если он не был предметом голосования в народном собрании. Предложения, клонящиеся к увеличению расходов, будут рассматриваемы в собрании только в том случае, если они внесены генерал-губернатором, административным советом и подлежащими коммиссиями. Генерал-губернатор имеет право отказывать в утверждении законов, принятых народным собранием; но по прошествии двух месяцев законы вступают в силу, если не последовало согласия собрания на изменение их. В случае каких-нибудь замешательств, генерал-губернатор может для восстановления порядка прибегнуть к содействию турецких войск, которые в обыкновенное время помещаются в определенных пунктах острова. Из числа общественных должностей две-трети должны быть замещаемы христианами, а одна треть — мусульманами. Второстепенных чиновников назначает генерал-губернатор; назначение высших должностных лиц зависит от султана. Половина таможенных доходов принадлежит Криту; пошлина на табак также идет в пользу местных финансов. Особая коммиссия, при участии иностранных офицеров, приступит к преобразованию жандармерии; другая коммиссия, в которую войдут иностранные юристы, займется изучением необходимых реформ в судебной организации, под условием соблюдения прав иноземной юрисдикции. Печатание книг и журналов, основание типографий и ученых обществ, разрешаются генерал-губернатором, согласно закону. Ближайшие выборы в народное собрание должны состояться в течение шести месяцев со времени обнародования приведенных правил; до открытия заседаний собрания генерал-губернатор, совместно с административным советом, примет предварительные меры для введения в действие нового конституционного порядка. За исполнением этих правил будут следить великие державы... Таково содержание документа, подписанного турецким министром иностранных дел и европейскими представителями в Константинополе. В звании критского генерал-губернатора утвержден Георгий Берович-паша, бывший князь Самоса и следовательно прошедший уже школу полу-независимого законного управления под номинальною властью Порты. Берович — человек еще не старый; он родился в 1845 году в Скутари; по происхождению он — албанец, а по вере — православный. Критяне, повидимому, довольны его назначением и считают объявленные [834] уступки султана вполне достаточными; только мусульманская часть населения волнуется и продолжает грозить возобновлением беспорядков.

Примирятся ли турки с потерею бесконтрольного владычества над Кандиею? Не будут ли они поощрять местных мусульман к восстаниям и волнениям, которые послужат поводом к вмешательству военной власти? Никто не верит в искренность турецкого правительства, и существует полное основание думать, что Порта, вынужденная в уступчивости давлением западно-европейской дипломатии, воспользуется всяким случаем, чтобы фактически уничтожить или парализовать дарованные Криту права. Несколько раз уже провозглашалась автономия Кандии, и в сущности кандиоты добивались лишь действительного применения и соблюдения обещаний и конвенций, относящихся к семидесятым и восьмидесятым годам. Будет ли нынешняя сделка долговечнее прежних? Без сомнения, критская «конституция», о принятии которой Порта оффициально сообщила державам 11-го сентября (нов. ст.), имеет отчасти характер международного акта и не может быть нарушена произвольно, так как исполнение ее подлежит надзору и контролю иностранных кабинетов; притом окончание критских замешательств было настолько важно и необходимо для самой Турции, что трудно ожидать от нее серьезных попыток нарушить установленную программу в близком будущем. Быть может, со временем начнется опять старая история, и критский вопрос снова выступит на сцену; но пока кризис разрешился благополучно, и это разрешение достигнуто мирными способами только потому, что великие державы отложили на время в сторону взаимные счеты и действовали совместно с надлежащим внешним единодушием. Критянам значительно помогли армяне, которые своими волнениями и бедствиями перенесли опасность в самый центр турецкого господства и успешно отвлекли внимание Порты от сравнительно второстепенных дел Кандии. Туркам и султану было не до критян, когда в столице Турции происходили события, ставившие на карту самое существование оттоманской империи в Европе. Очутившись в невозможном положении относительно армянского вопроса, по которому до сих пор не предпринято еще ничего существенного, Порта старалась по крайней мере смягчить Европу своими уступками в пользу Крита. Этим прежде всего объясняется решимость турецкого правительства отказаться от дальнейших уловов и проволочек в критском деле и сразу покончить с ним, согласно требованиям дипломатии.

Что касается армян, то судьба их становится все более [835] безотрадной и сильнее, чем когда-либо, возбуждает сочувствие в Европе и особенно в Англии. Пока систематические избиения армян повторялись в отдаленных местностях Малой Азии, можно было еще относиться с некоторым скептицизмом к сообщаемым известиям и к колоссальным цифрам жертв; но теперь резня происходит в Константинополе, на глазах дипломатов, и они имеют печальную возможность лично удостовериться в справедливости обвинений, казавшихся прежде мало вероятными. Порта могла категорически отрицать свою ответственность за участие местных военных властей в повальных убийствах, когда слухи о таком участии доходили до Европы из далекой турецкой Армении; можно было предполагать, что местные распорядители избиений действовали произвольно, по собственному усмотрению, и скрывали от центрального правительства истинный характер принимаемых «мер». Но как отрицать то, что делалось публично на улицах Стамбула, иногда даже в присутствии членов иностранных посольств? Тотчас после захвата оттоманского банка армянами появились одновременно в разных местах города вооруженные отряды курдов и албанцев; они нападали на армян и истребляли их совершенно открыто, не встречая никакого противодействия или даже возражения со стороны находившихся тут же турецких офицеров; было очевидно, что исполнители были заранее подобраны, что они были вполне убеждены в одобрении начальства, и что эта уверенность их разделялась представителями администрации. По свидетельству корреспондента «Temps», в толпе мусульман раздавались крики: «вышел приказ (ираде)!». Убийцы совершали свое дело без увлечения, с спокойным сознанием исполненного долга. Мусульманские служители европейцев просили у них отпуска накануне, ссылаясь на то, что султан позволил убивать армян в продолжение двух дней. Садовник одного дипломата рассказывал с оттенком хвастовства, что ему удалось убить восемь человек, с разрешения полиции. По настоянию послов, султан повелел на третий день прекратить кровопролитие, и одного его слова было достаточно, чтобы очистить улицы от варварских полчищ. Почему это слово не было произнесено раньше? — спрашивает упомянутый корреспондент. Факты сами по себе слишком красноречивы, чтобы допускать обычные дипломатические приемы оправдания и лавирования. Нельзя было уже ссылаться на законное право усмирения восставших подданных и на необходимость сохранения status quo. Два посла, германский и итальянский, были свидетелями того, как убивали беззащитных армян у дверей посольств, на глазах турецких войск. Германский посол обратился с упреком к офицеру, безучастно [836] глядевшему на эти сцены ужаса и отчаяния; турок только пожал плечами, как бы говоря: «не я распоряжаюсь здесь, и не в моей власти останавливать то, что делается». Представители великих держав решились откровенно изложить свои наблюдения и замечания турецкому правительству. В коллективной ноте от 31-го августа они говорят уже не тем дружеским тоном, в каком принято было до сих пор разговаривать с Портою. Приводим эту ноту почти целиком, в виду представляемого ею особого интереса.

«Представители великих держав, — сказано в этой ноте, — считают своим долгом обратить внимание Высокой Порты на исключительно серьезную сторону беспорядков, недавно обагривших кровью столицу и ее окрестности. Положительными данными обнаружено, что дикие шайки, злодейски нападавшие на армян и грабившие их дома и лавки, куда они забирались под предлогом разыскания агитаторов, не были случайными скопищами фанатического люда, а представляли все признаки специальной организации, хорошо известной некоторым агентам власти, если не направляемой ими. Это доказывается следующими обстоятельствами. Шайки выступили одновременно в различных пунктах города при первом известии о занятии банка армянскими революционерами, прежде даже чем полиция и военная сила появились на месте беспорядков; между тем Высокая Порта признает, что сведения о преступных замыслах агитаторов были получены ею раньше. Значительная часть людей, входивших в состав этих шаек, была одета и вооружена одинаковым образом. Во главе их шли или сопровождали их софты, солдаты и даже полицейские офицеры, которые не только пассивно смотрели на их бесчинства, но по временам сами принимали в них участие. Некоторые начальники сыскной полиции, по словам очевидцев, раздавали кинжалы этим башибузукам и указывали им те места, где следует искать армян. Шайки могли свободно передвигаться и совершать свои преступления безнаказанно на глазах войск и их офицеров, даже в соседстве императорского дворца. Один из убийц, задержанный драгоманом одного посольства, заявил, что солдаты не имеют права арестовать его; приведенный в Ильдиз-киоск, он был принят тамошними служащими, как знакомый. Два турка, служившие у европейцев и исчезнувшие на время беспорядков, объяснили по возвращении, что они были вызваны и вооружены для участия в избиении армян. Эти факты не нуждаются в комментариях. Единственное замечание, которое можно прибавить, — это то, что они напоминают события в Анатолии, и что подобная сила, образуемая на [837] глазах властей и при содействии некоторых из их агентов, становится чрезвычайно опасным оружием. Направляемая сегодня против одной национальности страны, она может завтра обратиться против иностранных колоний или даже против тех, которые допустили организацию этой силы. Представители великих держав полагают себя не в праве скрыть эти факты от своих правительств и признают своим долгом потребовать от Высокой Порты, чтобы происхождение указанной организации было расследовано, и чтобы вдохновители и главные деятели были открыты и наказаны с примерною строгостью. Представители готовы с своей стороны облегчить расследование, сообщив все факты, доведенные до их сведения очевидцами, и подвергнув их специальной проверке».

Европейские дипломаты довольно ясно дали понять Высокой Порте, что ее игра разоблачена, и что доверие держав бесповоротно утрачено ею; они намекнули ей, что считают правительство султана солидарным с убийцами, и что пора так-называемых дружественных переговоров и уклончивых разъяснений уже миновала. Недавно еще возможны были толки о дружбе той или другой державы с Турциею; граф Голуховский ссылался на эту традиционную дружбу» когда объяснял направление и цели австрийской политики на Востоке. Но мыслимо для сохранять дружеские отношений с правительством, которое обвиняется или подозревается в сознательной организации злодейских шаек для систематических убийств и грабежей? Как ни мягко выражаются дипломаты, но из слов их несомненно вытекает заключение, что истинные распорядители избиений принадлежат к числу ближайших советников падишаха. Военные и полицейские силы не могли бы действовать так, как они действовали, без прямого приказания свыше; никакие второстепенные власти или агенты их не могли бы в столице империи самовольно организовать вооруженные отряды и обеспечить им пассивное содействие армии и полиции, еслибы не были уполномочены к тому секретными приказами начальства. Указание на то, что убийства совершались близ султанского дворца, и что один случайно задержанный участник их был встречен служащими в этом дворце как свой человек, должно было считаться прямым и красноречивым намеком на местопребывание закулисных вдохновителей резни. За последние годы управление турецкою империею все более сосредоточивалось в Ильдиз-киоске; великий визирь, игравший прежде роль первого министра, утратил всякое значение, и эта почетная должность сделалась игрушкою в руках личных фаворитов султана. Придворные и гаремные сановники фактически управляют Турциею; они могут всегда сменить министров, не [838] съумевших угодить им, и оффициальное правительство есть в сущности только пассивный орган двора Абдул-Гамида. Министры ничего не могут предпринимать или решать самостоятельно; они не всегда даже знают, какие меры и решения принимаются по собственному их ведомству. Всем памятна история первого крупного избиения армян в Малой Азии: получив известие об армянских волнениях, султан приказал одному из приближенных распорядиться, чтобы предполагаемое восстание было подавлено в самом зародыше посредством беспощадной военной расправы, а когда расправа совершилась и наделала слишком много шуму в Европе, он так разгневался на этого приближенного, что тот упал замертво у его ног. Приказ был послан местному военному начальству прямо из Ильдиз-киоска и исполнен с буквальною точностью; а министры, с великим визирем во главе, получили сведение об этом распоряжении как о совершившемся факте. Султан находил, что злополучный паша не должен был немедленно приводить в исполнение высказанную им волю; но самый способ непосредственных сношений с местными властями, помимо министров и великого визиря, представлялся ему вполне нормальным и ни в ком не возбуждал сомнений. Позднее султан убедился, что протесты великих держав не идут далее обычных дипломатических разговоров и что они нисколько не опасны для его империи; армянские избиения стали повторяться тогда в разных местах Анатолии и принимали все более широкие размеры, с целью радикального умиротворения страны в духе турецких традиций. Дипломатия долго делала вид, что смотрит на совершаемые зверства только как на слишком суровые меры укрощения революционных элементов, или как на злоупотребления местных начальств, поддерживаемые самобытным фанатизмом туземных мусульман и в особенности курдов. Порте давались советы ввести известные реформы, которыми она сама ограничивала бы свои полномочия; ее старательно успокаивали относительно намерений великих держав, отклоняя всякую мысль об активном вмешательстве и о нарушении верховных прав султана. Англия проявляла наибольший интерес в участи армян и готова была настоятельно требовать превращения повальных убийств; но она вызвала против себя недоверие других государств и осталась одинокою в своих попытках энергического воздействия на Турцию. Султан и его советники могли не обращать внимания на Англию; их утешала и ободряла континентальная Европа, которая устами австро-венгерского министра иностранных дел выражала неизменную решимость охранять оттоманскую империю от внешних посягательств и уважать ее [839] пресловутый status quo. Турках было предоставлено в конце-концов поступать с армянскою народностью как им заблагорассудится, и они пользовались этою возможностью беспрепятственно; они постепенно, по мере сил, истребляли неудобных подданных султана, а христианская Европа от времени до времени повторяла свои невинные увещания, вместе с уверениями в своих хороших чувствах к турецкому правительству. При таких условиях продолжительная дипломатическая кампания только ухудшала фактическое положение армян. Кровавые сцены, разыгравшиеся в самом Константинополе, положили предел упорному оптимизму дипломатии. Представители культурных наций увидели на деле, что Турция по-своему понимает их миролюбивую сдержанность и оффициальную дружбу; они были вынуждены, наконец, коллективно формулировать обвинение, которое прежде высказывала и поддерживала одна Англия.

Что могла ответить Порта на столь прозрачно поставленный вопрос о соучастии ее в преступлениях, совершаемых баши-бузуками? Она могла бы сказать: «такова всегдашняя турецкая система укрощения непокорных христиан, и уличать нас в этой верности старым заветам и примерам — довольно странно». Порта имела бы также повод повернуть дело иначе и принять тон настоящей великой державы: она могла откровенно признать печальные факты бездействия или косвенного содействия войска и полиции, сослаться за естественные порывы мусульманского патриотизма и обещать с своей стороны произвести строгое следствие о виновниках избиений, хотя бы в дело замешаны были влиятельные и высокопоставленные лица. Такой «благородный» ответ, по всей вероятности, обезоружил бы дипломатию и возбудил бы восторженные похвалы туркофильских кружков; но это было бы уже слишком явное глумление над доверчивостью Европы, так как руководящая роль Ильдиз-киоска в принимаемых мерах и распоряжениях ни для кого не составляла тайны в Константинополе. Притом даже словесное только допущение возможной ответственности лиц, исполнявших приказы свыше, было бы оскорбительно для султана и его приближенных. Порта выбрала другой, более верный и давно испытанный путь; она просто отрицает бесспорные, общеизвестные факты, засвидетельствованные иностранными посольствами и их драгоманами, и противопоставляет им рассказы собственного сочинения, по смыслу которых все убитые и пострадавшие были вполне достойны смертной казни. Порта готова даже утверждать, что истинными жертвами были турки, а не армяне. В циркулярной депеше к своим представителям за границею она заявляет, что [840] 236 турецких офицеров и солдат было ранено во время последних беспорядков и что почти столько же было убито. Телеграфному агентству Рейтера сообщено из турецкого оффициального источника, что в Константинополе никто не понимает «дикой ярости, овладевшей частью английской печати по поводу анархистских покушений армянских революционеров». Действия армян отнесены к разряду подвигов «гигантской разбойничьей лиги против всякой законно установленной власти в Европе» и напоминают будто бы планы ирландских динамитчиков, направленные против Англии двадцать лет тому назад. Если же жирные армянские обыватели подвергаются где-нибудь неожиданным бедствиям, то только по собственной вине; они сами грабят себя и убивают, чтобы причинить неприятность турецким властям. Классическая в этом роде телеграмма приведена в «Times»: «В Эгии армяне, под влиянием неосновательного опасения беспорядков, сожгли и покинули свои жилища и пытались защитить себя баррикадами на холмах близ города. Императорские войска, посланные к ним с целью убедить их вернуться домой, подверглись с их стороны нападению и стрельбе». Дело излагается в таком тоне, как будто речь идет о чем-то вполне естественном и обыкновенном: армяне неосновательно сами себя напугали, сами себя подожгли, добровольно бежали из города, устроили себе защиту от небывалых врагов, а реальные враги, в виде турецких войск, направляются в ним только для того, чтобы рассеять их напрасные опасения и уговорить их спокойно возвратиться во-свояси; между тем коварные армяне принимают этих доброжелательных друзей за неприятелей, сами нападают на них и угощают выстрелами. Выходит, что сначала армяне из чрезмерной трусости убегают из города, а потом с замечательною смелостью совершают нападение на миролюбивую императорскую армию; из воображаемых жертв они становятся действительными преступниками, с которыми надо по неволе расправиться по всей строгости военных законов. Императорская армия вынуждена была прибегнуть к оружию для собственной своей обороны; она должна была стрелять в напавшую на нее толпу, а в разгаре борьбы нельзя было разбирать, в кого попадают удары; поэтому нет ничего удивительного в том, что в результате получается известие об истреблении части населения, с женщинами и детьми, в такой-то местности. Так объясняется большинство армянских избиений, с точки зрения Высокой Порты. То же самое было, очевидно, и в Константинополе. Горсть армянских революционеров захватила банк; масса армянских торговцев и ремесленников одновременно в разных [841] частях города накинулась на безобидные отряды вооруженных курдов и заставила их защищаться; войско и полиция, при виде того, как армяне обижали турок и курдов, предоставили последним принимать меры необходимой обороны; отсюда ряд кровопролитий, в которых виноваты исключительно армяне.

Порта не передает хода константинопольских событий в таком виде только потому, что бесцельно было рассказывать подобные вещи представителям великих держав в Константинополе, под свежим впечатлением действительно происходившей резни. Армянское население Стамбула было поражено известием о захвате банка гораздо более, чем сами турки; оно совершенно не было подготовлено к охране своей безопасности, и этот ужас неожиданности среди армян бросался всем в глаза во время разыгравшихся волнений. Все вообще армяне внезапно очутились вне закона; их настигали повсюду, где они показывались. Турецкое правительство серьезно считало, что вся армянская народность подлежит жестовой расправе за преступления отдельных армянских революционеров. В угоду западно-европейской дипломатии назначены были чрезвычайные суды для разбора дел о незаконных убийствах и грабежах; но до сих пор еще ни один мусульманин не признан виновным, тогда как аресты и ссылки армян продолжаются с усиленною энергиею. Недавно еще суд оправдал двух жандармов, которые убили двух безоружных армян в Терапии. В последние дни, по словам «Times», вновь арестовано более трех тысяч армян. Судьба всех этих арестованных и сосланных никому неизвестна. Перспектива попасть в руки турецкого так-называемого правосудия побуждает многих армян рисковать жизнью и искать спасения в иностранных посольствах; дипломаты делают что могут, но физически не в состоянии дать у себя убежище всем желающим; они отправляют многие сотни спасенных за пределы Турции, под своею охраною, — преимущественно в Грецию и Болгарию. Что будет дальше? Имея пред собою все бедствия турецкого режима, представители Европы поставлены еще в необходимость поддерживать мирные отношения с виновниками этих безобразий, беседовать с ними на равных правах о политике и выслушивать их уверения, что толпы пострадавших армян, в том числе женщин и детей, состоят сплошь из анархистов и динамитчиков, которых не щадят и в культурной Англии. Так или иначе, дипломаты должны еще вести переговоры с правительством, которое не стесняется, посылать шайки башибузуков против безоружного населения своей собственной столицы. Порта смеется над ними и их увещаниями, без всяких [842] церемоний; она находит готовые ответы на самые тяжелые обвинения и относится с полным равнодушием к тому, что думают и говорят о ней иноземцы.

Возможно ли достигнуть чего-нибудь для несчастных подданных этого государства при помощи дружеских убеждений и советов? Дипломаты ясно видят и чувствуют, что это невозможно, и тем не менее они вынуждены в сотый раз повторять свои ходатайства и доводы, свои напоминания и требования, без малейших шансов на успех. Они могут еще добиться уступок, когда дело идет об автономии точно определенной и ограниченной местности, в роде острова Кандии; дорого стоющая возня с периодическими восстаниями и замешательствами вызывает тогда естественную готовность променять номинальные права на положительные выгоды, представляемые получением правильной ежегодной дани без хлопот и забот. Но положение армян под турецким владычеством тем именно и безнадежно, что они ве занимают точно определенной территории, которую можно было бы выделить из состава оттоманских владений, без ущерба для остальной империи; самая мысль об армянской автономии, о которой много говорилось в свое время, не может быть предметом серьезного дипломатического обсуждения, пока не поставлен на очередь вопрос о разделе Турции. О добровольном согласии турок на создание особой турецкой Армении нечего и думать, а предпринимать ради этого общую европейскую войну было бы безумием, тем более, что далеко не для всех великих держав было бы желательно образование особого армянского государства. Разбросанность армян в разных областях страны, в перемежку с мусульманским населением, превращает армянский вопрос в обще-турецкий — в вопрос о судьбе подданных султана вообще, при убийственном традиционном способе управления оттоманскою империею. Таким образом, армянский кризис существенно отличается от критского, и он не может разрешиться тем путем, какой оказался пригодным для последнего. В этом и заключается мучительный характер вопроса, и в этом же — великая трудность задачи, озабочивающей дипломатию. Преобразовать турецкий режим в духе твердой законности и порядка — немыслимо, и всякие толки о турецких реформах останутся бесплодными. Армянам, как и прочим христианским обитателям Турции, приходится ждать распадения оттоманской империи и образования на ее развалинах новых самостоятельных государств, или раздела ее между культурными европейскими державами.

Но в ожидании этого будущего великие христианские нации не могут смотреть, сложа руки, на кровавые бесчинства, совершаемые [843] систематически правительством турецкого султана. Необходимость предпринять сообща что-нибудь более реальное, чем обычные дипломатические увещания, сознается с особенною силою в Англии, где общественная совесть издавна отличается наибольшею чуткостью. Английское общественное мнение волнуется по поводу армянских бедствий столько же, сколько в былое время волновалось по поводу болгарских зверств, и теперь, как и тогда, неутомимым выразителем возмущенного человеческого чувства является «великий старец», самый авторитетный и популярный из живущих государственных людей Англии и Европы. Энергия и свежесть чувства, умственная бодрость и неустанная деятельность этого великого человека, которому скоро исполнится 87 лет от роду, представляют своего рода чудо природы. Почти ежедневно печатаются в английских газетах его письма к разным лицам, в ответ на их обращения к нему по текущим вопросам политики я преимущественно по армянскому вопросу; он произносит речи, которые становятся событиями, и его могущественный голос будит общественное сознание культурных народов с неотразимою силою. Стоя уже у края могилы, не принимая более никакого участия в политических делах своей страны и своей партии, он всецело отдается благороднейшим порывам своей натуры и выступает горячим борцом человечности в лучшем и высшем смысле этого слова. Гладстон ставит вопрос резко и круто; он не допускает никаких компромиссов с вопиющими безобразиями турецкого управления и энергически протестует против внутренней лжи, характеризующей отношения христианских держав с «великими убийцами», господствующими на берегах Босфора. Он требует не войны и не насилия, а только прямого, откровенного отречения от дружественных связей с злодеями, позорящими человеческое имя своим зверским фанатизмом. Европа не должна относиться к Турции как к правильному и законному государству, и не должна признавать султана действительным государем и правителем. Турция есть только варварская орда, подавляющая своим бессмысленным гнетом подвластное население и заглушающая всякую жизнь в прекраснейших местностях земного шара; правитель ее есть только «великий убийца», и Гладстон иначе не называет его, как «the Great Assassin» или просто «the Assassin». Эти идеи он развивал между прочим в замечательной речи, произнесенной 24-го сентября (нов. ст.) на многолюдном митинге в Ливерпуле. По его мнению, надо отказаться от надежды сделать что-нибудь в защиту христианских подданных Турции при помощи мирных дипломатических переговоров и проектов; все [844] усилия дипломатии в Константинополе ни к чему не приведут и не могут привести, пока существует турецкая империя. Гладстон советует прекратить мирные сношения с Портою, так как эти сношения унижают достоинство христианских государств и народов. Он ставит политический вопрос на почву морали, и еслибы европейские кабинеты могли отрешиться от соображений взаимного соперничества и недоверия, от рассчетов национального честолюбия и эгоизма, то эта постановка восточного вопроса была бы единственно правильная и разумная. Дипломатический разрыв с Турциею имел бы практическое значение, еслибы он последовал по общему согласию держав и еслибы взамен дипломатии употреблены были другие способы воздействия на турецкое правительство; но при отсутствии этих двух условий, проект Гладстона не достиг бы ни одной из предположенных целей. Решимость Англии превратить сношения с султаном и его советниками не была бы для них грозным ударом, а скорее, напротив, могла бы показаться облегчением для турок, так как избавила бы их от стеснительной британской опеки; а подданные Турции лишились бы деятельных и настойчивых заступников. Но несомненно одно, что сношения Европы с Портою должны носить другой характер, чем взаимные связи равноправных культурных государств, и что оффициальная дружба с турецкими правителями должна раз навсегда исчезнуть из дипломатического лексикона и из дипломатической практики.

В сущности, вопросы соперничества на Востоке не затрогиваются в тех случаях, когда дело касается судьбы миллионов человек, относительно которых ни одна держава не может иметь каких-либо эгоистических целей. Никто не претендует на приобретение армян от Турции, но все, по долгу человечности, заинтересованы в том, чтобы армяне не подвергались зверским расправам и избиениям. Ни одной из великих держав не нужны и остальные народности и области нынешней турецкой империи, а Константинополь едва ли кому достанется уже потому, что слишком много есть на него претендентов. Согласившись признать теперешнюю турецкую столицу самостоятельным «вольным городом» под общим покровительством Европы, европейские кабинеты легко достигли бы мирного и справедливого решения всех остальных задач, связанных с вопросом о турецком наследстве. Эти задачи и вопросы, быть может, менее трудны, чем то кажется с первого взгляда, и вероятно восточный кризис был бы давно разрешен с пользою для человечества, еслибы везде и всегда руководили внешнею политикою такие светлые и исключительные личности, как Гладстон.

© текст - ??. 1896
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1896