СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

УМАНЕЦ С.

ТЕАТР В ТУРЦИИ

В нашем обществе знакомство с Востоком до сих пор, как и встарь, ограничивается обыкновенно чтением отрывков из путешествий по мусульманским странам да газетными сведениями о тех или других политических событиях на Востоке. Между тем его внутренняя жизнь остается для большинства почти неизвестною, а литература, весьма богатая и своеобразная, находясь в полном загоне, является лишь достоянием ориенталистов, тогда как на Западе давно переведено и прокомментировано большинство выдающихся произведений восточной прозы и поэзии.

Но если у нас, особенно в последнее время, появляются иногда в периодических изданиях переводы из известных восточных авторов и замечается интерес к изучению быта мусульман наших южных окраин и Средней Азии, то мы уже совершенно ничего до сих пор не знаем о такой интересной стороне жизни народов мусульманского Востока, как их национальный театр с его репертуаром, обстановкой и актерами.

А между тем театр на Востоке существует исстари, репертуар его очень характерен, актеры своеобразны, а вся обстановка в высшей степени самобытна, оригинальна и достойна изучения. В театре, и попреимуществу в народном, каким он существует на Востоке, особенно ярко проявляется дух и, так сказать, нравственная физиономия той или иной нации, и уже с этой, между прочим, стороны знакомство с восточным театром в высшей степени любопытно. [765]

Национальный, строго религиозного характера, театр в Персии рисует нам эту страну и ее народность совсем, конечно, не в том свете, как изображает нам турок их циничный и грубый театр марионеток.

Цивилизация, однако, неуклонно идя вперед, заглянула и на полусонный Восток, что отразилось, между прочим, и на его театре. И в Турции, и в Персии, и в Египте замечается сильное стремление подражать Западу и в постановке пьес, и в их компановке.

Особенно в этом отношении пошла вперед Турция, хотя и менее образованная и развитая, чем своеобразная Персия, с ее философским сектантством и религиозно-социальными движениями, но более близкая к Западу, имеющая более с ним соприкосновения и менее углубленная в самое себя, чем мудрая родина Саади и Хафиза.

В Турции, помимо переводов пьес европейских авторов, существуют уже пьесы вполне западного типа, с интересной завязкой и вытекающей из сути пьесы развязкой, разделением на акты и сцены или явления, перечнем действующих лиц, — словом, со всеми принадлежностями любой европейской сцены.

С этими-то интересными произведениями современной турецкой драматургии мы и хотим познакомить читателей, и не подозревающих, по всей вероятности, о существовании чего нибудь подобного на полудиком Востоке.

Но ранее, чем говорить об упомянутых пьесах, являющихся продуктом уже последнего времени, мы считаем необходимым дать предварительно читателям краткий очерк мусульманского театра вообще и театра в Турции в частности.

I

В Турции, кроме большею частию довольно посредственных переводов французских комедий Мольера ¹, Сарду и Дюма, да жалких, бесталанных подражаний европейским комедиям и драмам, печатающихся обыкновенно в фельетонах константинопольских изданий, вы не встретите ни одной оригинальной, народной пьесы, мало-мальски литературного характера.

Толпа забавляется карагёз’ом (слово в слово «черный глаз»), уличным полишинелем, встречающимся и в Персии, да грубыми фарсами и буффонадами. [766]

В странах, где процветает арабский язык, дело поставлено не лучше. Низшие классы утешаются все тем же карагёз’ом, а египетская аристократия ходит слушать итальянскую оперу в Александрии.

Театр в Персии имеет совсем иной вид. Там, как мы уже упомянули, царит, напротив, национальная драма, но строго религиозного типа, с детски-наивной обстановкой и характером средневековых мистерий, и она посвящена прославлению памяти высокочтимых в Иране святых Али, зятя Мухаммеда, и его сыновей Хасана и Хусейна, погибших в борьбе с их врагами омейядами.

Здесь не время и не место говорить подробно об этих оригинальных театральных представлениях, носящих у персиян название теазиэ. Интересующихся этим мы отсылаем к почтенному труду А. Ходзько (Chodzko) — Tèâtre persan, где читатели могут найти подробный очерк истории персидских мистерий и несколько наиболее характерных теазиэ, в прекрасном французском переводе с комментариями.

Переходя от серьезной драмы к веселой комедии, к сожалению, приходится заметить, что она почти вполне отсутствует и в Персии, и в Турции, и вообще на мусульманском Востоке.

Если еще и есть что нибудь похожее на европейский водевиль, так это в Персии, более либеральной и независимой, по характеру нации, чем узко-набожная, строго ортодоксальная Турция. Причина этому заключается, главным образом, в религии мусульман, исламе, запрещающем подобные развлечения.

Вот почему на Востоке, где повсюду в последнее время замечается стремление к западной цивилизации, благодаря интересу, возбужденному среди европейцев самим Востоком, в мусульманских странах до сих пор довольствуются, кроме вышеупомянутого карагёз’а, грубыми фарсами и марионетками.

Марионетки существовали с глубокой древности почти у всех известных нам народов, только в старину они должны были исполнять серьезные роли, являясь непременной принадлежностью религиозных праздников и торжеств. Позднее, в Афинах, марионетки служили для представления целых серьезных драм. После упадка греческой трагедии они удостоились чести быть принадлежностью вакхических представлений. Только мало-по-малу освободились они от свойственного им прежде религиозного характера, чтоб сделаться, наконец, веселой забавой, какой они являются теперь повсюду, как будто только в этом и было их всегдашнее назначение.

Что касается мусульман, то у них марионетки никогда не были не чем иным, кроме незатейливого развлечения для детей и взрослых. В исламе, конечно, они не могли бы играть когда бы [767] то ни было никакой серьезной роли, так как священный для мусульман Коран строго запрещает какие бы то ни было представления человекообразных фигур, и остается, между прочим, только удивляться, как восточный пульчинелло-карагёз издавна процветал и процветает среди магометан, не смотря на вышеупомянутое категорическое запрещение.

Может быть, впрочем, в карагёзе не следует видеть вполне национального продукта. Говорят, карагёз — карикатура на одного из визирей Саладина. Являясь таким образом национальной выдумкой, он в то же время представляется и чем-то случайным, наносным, так как нет никаких доказательств, чтобы подобных карикатур не было и до Саладина, и при том в разнообразных типах.

Справедливо замечено, что марионетки отражают в себе национальные пороки и добрые и дурные качества. Все эти деревянные герои, более или менее, циники, фанфароны, хвастуны, трусы; каждый из них имеет, однако, свои особые, присущие ему именно, достоинства и недостатки. Карагёз весьма похож на полишинеля, у которого он позаимствовал не мало цинизма, нахальства и насмешливости: он смеется над муллами и кадиями, как тот издевается над судьями и жандармами, — черта общая всем марионеткам в мире, особенно у народов, подчиненных деспотическому режиму ². Их деревянным актерам предоставляется относительная свобода, и цензура умышленно закрывает глаза на разные политические намеки, которые они себе позволяют; им дается бесконтрольное право говорить то, что каждый из зрителей смеет только думать про себя.

Театр марионеток является таким образом выразителем затаенных мыслей и суждений народа и тем более возбуждает интерес и сочувствие толпы, чем более она угнетена и принижена. Но черта, свойственная именно карагёзу, — это удивительная грубость и невоздержность в выражениях и откровенный цинизм в действиях. Нельзя передать даже приблизительно полную разнузданность речи и отталкивающую непристойность поступков, которые он себе позволяет, за что награждается оглушительными рукоплесканиями и знаками одобрения зрителей, среди которых обыкновенно бывают в большом количестве женщины и дети. [768]

Для европейца это кажется возмутительным, но мусульмане смотрят на шутки карагёза совершенно иначе: их нравы позволяют им восхищаться грязными выходками их любимого клоуна и показывать его циничные кривлянья своим малолетним детям.

Карагез процветает собственно в Турции, у грубых, не смотря на заимствованный европейский лоск, неразвитых и бедно одаренных природою османлы; но он весьма распространен также и в Египте.

В Персии карагез меняет наружность и манеру и уже является под видом кечель-пехлевана, лысого молодца, так как лысина его отличительная внешняя черта.

Разница между карагезом и кечель-пехлеваном весьма значительная. На сколько один груб и пошл, на столько другой тактичен, остроумен и находчив, хотя они оба — циники и пройдохи. Между ними, в сущности, такая же разница, какая существует между тяжеловесным, неподвижным и узко мыслящим турком и тонко развитым и либеральным сыном Ирана ³.

Кроме марионеток, в Турции существует еще особый род народных театральных представлений, так называемые тамаша и теклид (оба слова арабские: первое значит представление, второе — подражание). Это род коротких водевилей из 2-3 действующих лиц, на подобие французских фарсов, и разыгрываются такие пьесы на больших ярмарках.

Эти представления ведут свое начало исстари и распространены по всему магометанскому Востоку. В последнее время, однако, они приняли несколько иной характер, чем в прежнее время. Есть основание думать, что прежде тамаша заключались главнейшим образом в довольно свободных танцах, пантомимах и песнях любовного содержания. Во время Chardin’a диалогов в тамаша вовсе не было, и французский путешественник говорит следующее: «Музыканты и танцовщицы разыгрывают комедию на Востоке или, точнее сказать, оперу, так как во время представлений только распевают стихи, проза же не входит в их программу» ⁴.

Тамаша в том виде, в каком мы знаем ее теперь, появилась уже гораздо позже, постепенно видоизменяясь и переходя из одного балета в оперу-балет, пантомиму и, наконец, выродившись в своеобразный, незатейливый водевиль.

Вот как описывает тамаша Chardin, который был ее внимательным очевидцем. [769]

«Танцовщицы открывают представление выражением прелестей и очарований любви, представляя затем взаимную страсть влюбленных. Таково обыкновенно содержание первого акта.

Во втором труппа делится на два хора: один изображает преследования страстно влюбленного, другой — кокетство, упрямство и отпор гордой красавицы.

Третий акт рисует согласие и мир влюбленной парочки; здесь актрисы не жалеют жестов и не скупятся на пение, чтобы рельефнее изобразить счастье героини и героя. Певцы и музыканты становятся в страстные позы и, постепенно приближаясь к танцовщицам, томно склоняются к ним и выкрикивают им под самые уши слова любви, чтобы тем воодушевить этих последних, от чего те приходят постепенно в восторженно страстное состояние духа. Начинается пляска, сопровождаемая пением, все более и более разнузданная и не скромная, и в некоторых местах балета зрителю, не потерявшему еще чувства благопристойности и приличие, невольно приходится опускать глаза от телодвижений танцовщиц и циничных слов песен, распеваемых под соответственно веселую музыку» ⁵.

Здесь не лишним будет заметить, что танцовщицы, о которых рассказывает Chardin, составляли тогда свою особую организацию и занимались, кроме пляски, главным образом, гетеризмом. Танцы же были для них второстепенным ремеслом и служили лишь для приобретения поклонников. В эпоху Chardin’a таких танцовщиц-гетер было очень много по всему Востоку и в одной, например, Испагани, тогдашней столице Персии, их насчитывалось до 14 000 душ.

Тамаша не имеет, конечно, никакой оригинальности. Это обыкновенно какой нибудь простой фарс, разыгрываемый странствующими с места на место, как это некогда было и в Западной Европе, актерами-паяцами, лути, как их называют на Востоке.

Тамаша, в сущности, является импровизацией самих актеров, и чем они находчивее, остроумнее и изобретательнее, тем интереснее и забавнее пьеса. Так как публика здесь бывает обыкновенно простая, нетребовательная, то язык тамаши отличается простотой и наивностью и блещет незатейливыми каламбурами, посыпанными подчас несколько излишне крупной, во всяком случае не «аттической» солью. Фабула всегда довольно грубовата и не отличается скромностью, хотя комизма в представлении обыкновенно очень много, и при том самого живого, непосредственного. Чтобы еще более насмешить зрителей, актеры [770] густо вымазывают себе сплошь да рядом лица мукой, на подобие клоунов цирка.

В упомянутой уже нами интересной книге А. Ходзько: «Thèâtre persan», читатели могут найти несколько сюжетов тамаши в Персии.

В Турции, Египте и других мусульманских странах тамаша мало чем разнообразится и, не блеща ни оригинальностью, ни особенностями стиля, она в сущности интересна главным образом тем, что всюду изображает физиономию нации, среди которой играется. В Египте мы видим в ней непременно приниженного феллаха, измученного государственными поборами и кровопийцами-ростовщиками; в консервативно неподвижной Турции фарс грубее и веселее комизм, с шутками и прибаутками во вкусе анекдотов и острот пресловутого Наср-Эддина-хаджи ⁶, столь популярных на Востоке. Персидская тамаша отличается большим изяществом и остроумием и носит всегда отпечаток поэзии, отличительной черты Ирана, где все читают и любят стихи и все немножко поэты.

Не представляя из себя ничего особенного, тамаша имеет, однако, несомненные зачатки комедии.

Тамаша недостойна, разумеется, специального изучения, да в ней не найдется и нужного для этого материала, но о ней следует и необходимо упомянуть, когда идет речь о восточном театре, так как она показывает, что комические представления никогда не были чужды народам Востока.

II

Пьесы восточного произведения, но европейского образца, о которых мы говорили в начале статьи, принадлежат перу автора, знакомого с западным театром. Автор и не скрывает источника, из которого он черпает свое вдохновение, да было бы и совершенно излишне скрывать это, так как самое поверхностное знакомство с его пьесами, несомненно, тотчас же подскажет, что послужило их прототипом.

Пьесы не блещут ни характерностью, ни особенным талантом, хотя обличают бесспорный ум и литературное дарование их автора.

Фэт-Али-ахунд-задэ ни удивит вас, ни насмешит до упаду, ни растрогает до слез, но уж одно то, что истый [771] мусульманин, поняв безнадежную наивность, бесконечную пустоту и циничную пошлость родного карагеза и тамашй, обратил внимание на сцену Запада, стал присматриваться к ней и изучать ее репертуар, делает ему величайшую честь, обличая в нем человека недюжинного, и придает его симпатичным попыткам европеизировать турецкий театр интерес и значение.

Нельзя, однако, не заметить, что автор находится под сильным обаянием французской комедии. К сожалению, современный турецкий театр, с его наивными подражаниями европейской, особенно французской, сцене, весьма от этого страдает, выводя на подмостки не турок, а космополитов-европейцев, бойко болтающих потурецки, и рисуя подчас не внутренний быт родной страны, а нравы чуждых национальностей, кое-как приноровленные к местным обычаям.

Мирза Фэт-Али-ахунд-задэ родился в Караджа-Даге (на юге от Диарбекира) и был, как показывает и его имя ⁷, сыном духовного лица. Он поступил на русскую службу, достиг чина капитана и жил в пятидесятых годах в Тифлисе, где сошелся с русскими и тамошней иностранной колонией. Он часто посещал местный театр, построенный по инициативе тогдашнего кавказского наместника, князя С. М. Воронцова, где давались русские, а иногда и французские пьесы. Имея с молоду склонность к театру, Фэт-Али стал знакомиться с европейской театральной литературой и попробовал подражать виденным им самим образцам, приноравливаясь к турецкой жизни.

Пьесы Фэт-Али были напечатаны в Тифлисе, в 1853 году. Теперь они составляют библиографическую редкость, так как в настоящее время их всего 2-3 экземпляра в целой Европе.

Пьесы эти были переведены на персидский язык и появлялись постепенно в Тифлисе же между 1871 и 1874 гг.

К сожалению, и персидский их текст также составляет большую редкость, как и турецкий оригинал.

Наш известный поэт, Я. П. Полонский, лично знал Фэт-Али в пятидесятых годах в Тифлисе, служа с ним вместе в канцелярии князя Воронцова, где Фэт-Али был старшим переводчиком. По отзыву Я. П. Полонского, это был человек очень симпатичный, образованный гораздо более, чем заурядный мусульманин, бесспорно умный и интересный в разговоре; он охотно был принимаем в тогдашнем русском обществе в Тифлисе, где держал себя свободно и с большим [772] тактом, но вместе с тем и с истинно восточной неподвижностью и флегмой, отличительной чертой мусульманина.

Две пьесы из репертуара Фэт-Али, лучшие по сюжету и общей структуре, а именно «Визирь хана Ленкоранского» и «Судьи» (Les Procureurs), появились в первый раз в прекрасном французском переводе А. Силльера ⁸, с необходимыми комментариями, и составляют один из последних томиков известного Эльзевировского издания «Восточной Библиотеки» Э. Леру, в Париже.

С одной из этих восточных пьес на европейский лад турецкого автора мы и познакомим теперь читателей, а именно с «Визирем хана Ленкоранского».

Пьеса эта в турецком подлиннике называлась «Визирь серабского хана» и получила свое теперешнее заглавие в персидском переводе. Причина перемены та, что Сераб — незначительная и почти неизвестная деревенька, не лежащая при море, что противоположно тексту пьесы, тогда как Ленкоран, на берегу Каспийского моря, на с.-з. от Решта, вполне соответствует тексту фабулы ⁹.

«Визирь хана Ленкоранского» — лучшая пьеса нашего драматурга. Действие в ней идет легко и свободно, интрига довольно интересна и лица характерны. Она рисует восточный быт, с его первобытным судом и расправой, придворными обычаями, любовными интригами и гаремными сплетнями и наглядно знакомит нас с разными сторонами внутренней жизни Востока.

Вторая пьеса, «Судьи», несколько слабее первой, но зато ее второй акт так хорош и типичен, что из-за него одного ее стоило бы перевести всю.

III

ВИЗИРЬ ХАНА ЛЕНКОРАНСКАГО ¹⁰

Комедия в 4-х действиях. Соч. Мирзы-Фэт-Али ахунд-задэ.

ЛИЦА.

Мирза Хабиб, визирь ленкоранский.

Зибà-ханум, его старая жена.

Шолэ-ханум, молодая жена визиря, его любимица, старшая сестра Нисà-ханум. [773]

Нисà-ханум, свояченица визиря.

Тимур-ага, племянник хана ленкоранского влюбленный в Нисà-ханум.

Хан, губернатор Ленкорана.

Пери-ханум, теща визиря, в доме которого она живет с незамужней дочерью Нисà-ханум.

Хаджи-Салих, купец.

Хейдер, слуга визиря.

Ага-Бешир, управляющий визиря.

Керим, конюх визиря.

Ага-Масуд, евнух.

Селим-бей, обер-церемонийместер хана.

Кадир-бей, церемониймейстер, начальник дворцовой стражи.

Азиз-ага, старший над ханской прислугой.

Семеди-бей, начальник феррашей.

Ризà, молочный брат Тимур-аги.

Четыре просителя.

Дворцовые привратники, телохранители, улемы (стражники), слуги.

Действие в Ленкоране, 50 лет тому назад (пьеса написана в пятидесятых годах текущего столетия).

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

Комната в доме визиря, приемная, смежная с гаремом. Визирь сидит на диване. Перед ним в почтительной позе Хаджи-Салих.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Визирь, Хаджи-Салих.

Визирь. Хаджи-Салих, я слышал, ты едешь в Решт, правда ли это?

Хаджи-Салих. Да, господин мой, я туда еду.

Визирь. Я хочу дать тебе поручение, за этим я и велел позвать тебя.

Хаджи-Салих. Приказывайте, господин мой, я готов исполнить ваши повеления от всего моего сердца!

Визирь. Так вот, Хаджи Салих, ты должен будешь приказать там сделать голубую рубашку ¹¹, расшитую золотом так, как еще нe видывали у нас в Ленкорани. Когда она будет готова, закажи у ювелира восемьдесят четыре золотых пуговки и прикажи приделать их к вороту. Когда вернешься, привезешь с собой и ее. Вот пятьдесят туманов ¹². (Вынимает из-за пояса и дает ему сверток с деньгами). Располагай ими! Чего не хватит, сочтемся потом. Ты скоро оттуда вернешься?

Хаджи-Салих. Чрез месяц. Мне там долго делать нечего. Я куплю шелку и вернусь... Но, повелитель, если бы я имел мерку рубашки, было бы лучше... Она может оказаться слишком длинной или короткой, не то узкой или не в меру широкой... Я боюсь, право, плохо исполнить поручение вашей светлости... [774]

Визирь. Ничего, если она будет немножко длинной или широкой, это можно будет здесь поправить.

Хаджи-Салих. Не лучше ли будет, господин мой, если я куплю материю в Реште и закажу там пуговицы, а потом привезу все это сюда, и здесь уже сошьют рубашку по мерке особы, для которой она предназначается?..

Визирь. Ох, уж вы мне, усердные слуги! Вы имеете привычку слишком много болтать и показывать свою сметливость. Ты хочешь, конечно, чтобы я открыл тебе секрет! Но разве ты не понимаешь, какие неприятности произойдут для меня, если ты привезешь все это сюда!

Хаджи-Салих. Нет, господин мой, как же могу я знать?

Визирь. Тебе непременно хочется проникнуть в мои планы, чтобы, выйдя на базар, говорить каждому встречному-поперечному: «визирь мне поручил то-то и то-то!». Ну, уж так и быть! Вот видишь ли, любезный, мне хочется к празднику ноуруза ¹³, до которого остается только два месяца, подарить Шолэ-ханум что нибудь особенное... Если рубашка будет вышиваться здесь, Зиба-ханум потребует, конечно, и для себя такую же. Придется купить, и будет двойной расход, а Зиба-ханум не будет от нее красивее. А если я не куплю — начнутся слезы, жалобы, крики...

Хаджи Салих. А если ваша светлость подарите Шолэ-ханум совсем готовую рубашку, разве тогда Зиба-ханум не захочет такой же?

Визирь. Великий Алла! И зачем я все это тебе говорю! В какую я попался ловушку! Какое тебе дело до всего этого? Ступай и исполняй, что тебе говорят... Понимаешь ли ты, что когда я отдам подарок Шолэ-ханум, я скажу Зиба-ханум, что его прислала ей из Решта моя сестра, жена Хадайет-хана, она поверит... Смотри, ты не разболтаешь? Не правда ли?

Хаджи-Салих. О, нет, господин мой! Чтоб я открыл секрет вашей светлости! Это было бы недостойно моей седой бороды!

Визирь. Очень хорошо! Ступай!

Хаджи-Салих низко кланяется и уходит. Едва он уходит, как Зиба-ханум с шумом открывает дверь и входит видимо раздраженная. Визирь быстро оборачивается.

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Зиба-ханум, Визирь.

Зиба-ханум. А! Ты заказываешь для своей любимицы новую, шитую золотом рубашку! Какая щедрость! Браво! А потом ты скажешь мне, что это подарок твоей сестры, присланный для Шолэ-ханум... твоей сестры, которая так же скупа, как и испаганские купцы ¹⁴, и так же, как они, кладет сыр в графин и трет хлеб о его стекло, чтоб и сыром пахло и сыр оставался на веки!.. И эта-то сестра присылает вдруг твоей жене подарок в 50-60 туманов! И я поверю этой басне!!

Визирь. Жена, ты меня пугаешь! О чем ты говоришь? Какой подарок? Какая рубашка? Ты, должно быть, сошла с ума? [775]

Зиба-ханум. Не говори дерзостей и не болтай сдуру языком! Я слышала весь разговор с Хаджи-Салихом. Я сейчас же поняла, зачем ты послал за ним, и это меня поразило в самое сердце! Я подошла тихонько к двери и приложила ухо: мои соображения насчет Хаджи-Салиха оправдались... Да благословит Алла эту роскошную рубашку, которую ты предполагаешь преподнести Шолэ-ханум! Пусть Тимур-ага сияет радостью: готовится новое украшение для его зазнобы, она будет в нем перед ним красоваться!

Визирь. Злая женщина! Как не стыдно тебе клеветать на мою жену! Ты бросаешь на ветер мое имя!

Зиба-ханум. О, еслиб я захотела, я давно бросила бы на ветер твою честь, я завела бы себе обожателя и затеяла бы с ним интригу! Но не я, а ваша любимая жена вас бесчестит, вешаясь на шею к Тимур-аге! Моя служанка сплошь да рядом видела их вместе.

Визирь (побледнев). Никогда не поверю я рабыне!

Зиба-ханум. Уж не тебе бы это говорить! Весь город об этом знает и думает, что ты нарочно закрываешь глаза, как рябчик, который прячет голову под снег ¹⁵. Ты прекрасно понимаешь, кто тебе полезен и кто вреден. Ты думаешь, никто ничего не видит?

Визирь. Что ты говоришь? Как Шолэ-ханум узнала Тимур-агу? Где он ее видел?

Зиба-ханум. Да ты сам ей его показал!

Визирь (горячась). Я? Я его ей показал?! Я?!

Зиба-ханум. Конечно! (Насмешливо). Или, может быть, я их познакомила?.. Разве не ты сказал, когда кончился пост, своей любимой жене, что за крепостью в присутствии хана будет состязание в силе между сыновьями беев, и послал туда с евнухом и рабыней ее и Ниса-ханум? На состязании красавец Тимур-ага положил на землю всех своих противников. Шолэ-ханум пленилась победителем, и не проходит дня, чтобы она его так или иначе не увидела... Разве я не говорила, что в твои годы нежности не по плечу, — ты не послушался, и поделом тебе!

Визирь. Хорошо! Уйди! Скройся! Довольно! Оставь меня, у меня дела...

Зиба-ханум (уходя, сквозь зубы). Зачем мне скрываться? Пусть лучше исчезнет любимая женщина с ее возлюбленным! О, вы хороши все трое!

(Уходит).

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Визирь (один).

Визирь. Я отказываюсь всему этому верить; но очень возможно, что Тимур-ага ей понравился, благодаря своей силе и ловкости. Она его похвалила, а Зиба-ханум из ревности нашла в ее словах намек на любовь... Во всяком случае нужно выбить из головы Шолэ-ханум этот вздор и постараться втолковать ей, что Тимур вовсе уж не так силен и ловок, и что молодцев, которых он повалил на землю, всякий, кто посильнее, мог бы легко опрокинуть одним щелчком... Под влиянием этого она, [776] конечно, забудет о Тимур-аге... Теперь отправлюсь к хану, а затем пойду к Шолэ-ханум и посмотрю, в чем тут дело. (Хочет уходить. Входит Зиба-ханум).

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Зиба-ханум, Визирь.

Зиба-ханум. Моему господину пора распорядиться насчет того, что он будет кушать за обедом и завтраком...

Визирь (с раздражением). Змея! Ты заставила меня вдоволь наглотаться дзекума ¹⁶, я сыт на целый месяц. С меня довольно! (Идет к двери и нечаянно наступает ногой на край лежащего на полу сита, которое другим краем ударяет его по колену. Визирь с гневом к Зиба-ханум). Зачем здесь под ногами валяется сито? Ехидна!

Зиба-ханум. А я почем знаю!.. Ты приходишь сюда, только чтобы ссориться... Роскошные рубашки для других, а для меня споры да крики!

Визирь. Эй, ферраш!

(Ферраш Хейдер показывается из сеней; он почтительно склоняется перед визирем, приложив руку к груди ¹⁷. Зиба-ханум закрывается чадрой и отходит в угол).

СЦЕНА ПЯТАЯ.

Те же и Хейдер.

Визирь (в гневе). Хейдер! Зачем здесь сито?

Хейдер. Ваша светлость, сегодня утром, на заре, когда я подметал комнаты, сюда приходил Керим с ситом в руке; мы поговорили с минуту, затем он ушел. Вероятно, уходя он позабыл здесь сито!

Визирь. Позвать это животное!

(Хейдер уходит).

СЦЕНА ШЕСТАЯ.

Те же, без Хейдера.

Визирь. Зачем приходил сюда конюх?! Как попало сюда сито? Сегодня мне отовсюду досадные сюрпризы! Всякий раз, когда я здесь, я не выхожу отсюда без неприятностей!

Зиба-ханум. О, конечно, когда здесь нет Шолэ-ханум! Но, если это так, то зачем ты постоянно сюда приходишь? Ступай к Шолэ-ханум!

(Уходит. Хейдер и Керим входят).

СЦЕНА СЕДЬМАЯ.

Визирь, Хейдер, Керим.

Визирь (раздражаясь при виде конюха). Ты зачем таскаешься в барские покои, грязное животное? А? Твое место в конюшне, — как смеешь ты переступать порог моих комнат, мерзавец?! [777]

Керим. Ваша светлость, я вошел на минуту спросить у Хейдера, не изволите ли вы выехать сегодня верхом, и потом ушел отсюда...

Визирь. А зачем, уходя, ты бросил здесь сито?

Керим. У меня было в руке сито, так как я просевал ячмень лошадям... Я забыл его здесь...

Визирь. Но почему ты не вернулся взять его?

Керим. Мне не пришло в голову, что оно здесь. Я искал его все время...

Визирь (Кериму). Где была у тебя голова, мерзавец? (Хейдеру). Позови ко мне Бешира, управляющего! Чтоб он сейчас же пришел! Да принеси с собой палок и захвати трех феррашей!

(Хейдер уходит).

СЦЕНА ВОСЬМАЯ.

Те же, без Хейдера.

Керим (дрожит и жалобно выкрикивает). Повелитель да пощадит меня! Заклинаю головой хана!

Визирь. Молчи, собачий сын!

Керим (плачет). Сознаюсь в своей вине и прошу пощады! Заклинаю головой отца моего повелителя! Молю прощенья! Клянусь, что никогда моей ноги не будет в покоях вашей светлости!

Визирь. Подавись, животное!

(Входят Ага-Бешир, Хейдер с пучком палок и трое феррашей).

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ.

Те же, ага-Бешир, Хейдер и ферраши.

Визирь. Повалите на землю Бешира! (Ферраши исполняют приказание). Палок!

(Ферраши бьют aгy-Бешира по пяткам).

Ага-Бешир. О, драгоценный повелитель, чем заслужил я такое наказание?!

Визирь (с гневом указывая на сито). Зачем попало сюда сито?

Ага-Бешир. Какое сито?

Визирь. А вот тебя посекут, так ты поймешь, о чем я говорю!

(Ферраши продолжают бить по пяткам ага-Бешира).

Ага-Бешир. Повелитель! Да будет мне известна моя вина и пусть потом повелитель, если захочет, бьет своего раба!

Визирь (феррашам). Остановитесь! (Ага-Беширу). Твоя вина в том, что ты не заботишься о моих слугах. Твоя обязанность каждому указать его место! Конюх не должен входить в мои комнаты, и в них не должно валяться сито! Сегодня утром Керим входил сюда и позабыл здесь сито, на которое я наткнулся и так ушиб ногу, что до сих пор не могу разогнуться! (Величественно). Я — визирь обширного вилайета, несу на себе тяжесть государственных дел, а ты, осел, не можешь управлять даже одним домом! [778]

Ага-Бешир (льстиво). Аллах наградил вашу светлость умом и талантами! Где же мне равняться с моим повелителем!

Визирь (феррашам). Палки!

(Ферраши опять начинают экзекуцию).

Ага-Бешир. Прошу пощады у повелителя. Клянусь, что подобный проступок не повторится!

Визирь. Хорошо! (Феррашам). Он дал слово, довольно! (Ферраши отходят в сторону). На этот раз, Бешир, я тебя прощаю, но, если я опять найду здесь сито, ты мертв! Так и помни! Слышишь?

Ага-Бешир (подымаясь с пола). О, повелитель, можешь быть покоен!

Визирь. Хорошо! Ступай!

Керим (в сторону). Великий Алла! Благодарю тебя! (Хватает сито и быстро уходит, остальные за ним).

ЗАНАВЕС.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

Комната Шолэ-ханум. При поднятии занавеса Тимур-ага стоит перед Ниса-ханум.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Тимур-ага, Ниса-ханум.

Тимур-ага. Ну, так скажи же мне, что нужно делать? Что это за идея, которая пришла в голову визирю? Что-ж, я мертвец, что ли, что он отдаст тебя за другого?! Зачем нужен ему твой брачный союз с ханом?

Ниса-ханум. Разве ты не понимаешь, чего он домогается? Власти, величие, значения!

Тимур-ага. Разве еще мало ему власти и почета,оказываемого ему ханом?

Ниса-ханум. Конечно, все это льстит его самолюбию, но у него нет престижа. Он старается укрепить свою власть и значение именно родственными узами с ханом.

Тимур-ага. Вот дурак-то! Точно он не видит, как обращается хан с своими родными? Одним словом, надо найти раз навсегда способ уладить все это, так как ты помешала мне, и без всякой причины, объявить визирю о моих намерениях. Завтра я пошлю к нему кого нибудь и дам ему понять, что он должен отказаться от своего плана; если же он поступит иначе, то он, значит, не понимает своего собственного блага!

Ниса-ханум. Во имя Аллаха, не делай этого, дорогой мой ага! Никогда ты не заставишь визиря думать так, как ты хочешь! (Помолчав). Он нам говорил, что хан давно уже ищет первого удобного случая убить тебя, и я знаю наверное, что хан толковал об этом с визирем... Если визирь узнает про нашу связь, он сейчас же, ради собственной выгоды, побежит рассказать хану, что на его невесту бросают нескромные взоры... К тому же визирь очень раздражен против тебя. [779]

Тимур-ага. Хану мало страны, которая принадлежала прежде моему отцу, он еще хочет избавиться от меня самого! Но этот замысел ему не удастся!

Ниса-ханум. Конечно, ты его стесняешь... Он боится, что ты потребуешь от него трон твоего отца... Я об этом много слышала... В народе он оказывает тебе всегда расположение, но в душе рад был бы погубить тебя.

Тимур-ага. Он не может лишить меня жизни. Большинство народа и беев мне искренно преданы за то добро, которое оказывал им мой покойный отец. О, я не позволю поймать себя, как птицу в силок... Но скажи, однако, за что ненавидит меня визирь?

Ниса-ханум. Ты взял к себе секретарем мирзу Селима, сына прежнего визиря. Мирза Хабиб думает, что, если ты достигнешь власти, то Селим займет при тебе место своего отца. Поэтому он хочет просить у хана позволения выслать отсюда Селима.

Тимур-ага. Ну, это не очень-то от него зависит, высылать моего секретаря... При помощи Аллаха я разрушу все его козни и добьюсь своего!.. Но ты права, не надо, чтобы визирь знал про нашу любовь... Где Шолэ-ханум? Мне нужно сказать ей кое-что.

Ниса-ханум. В комнате у матери.

Тимур-ага. Не позовешь ли ты ее сюда?

Ниса-ханум. Матери нет дома. Пойдем вместе!

Тимур-ага. Отлично! Пойдем! (Оба уходят).

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Зиба-ханум (быстро входит).

Зиба-ханум. А, мерзавка! Ты уж дошла до того, наконец, что позволяешь себе оскорблять моих служанок!.. Это все визирь сделал тебя такой дерзкой! (Замечает, что комната пуста, и оглядывает все углы). Ах, она распутница! Куда это она ушла! О, чтоб этот проклятый дом провалился, столько горя я здесь вижу! (Хочет вернуться, но, услышав за сценой голос мужчины, останавливается в смущении). О, Боже! Я слышу мужской незнакомый голос! О, горе, он приближается к этой двери! Я не могу уйти! О, Боже, что мне делать?!

(Она бросается из стороны в сторону и, наконец, прячется за оконную драпировку. Тимур-ага и Шолэ-ханум входят).

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Тимур-ага, Шолэ-ханум, Зиба-ханум (за драпировкой).

Тимур-ага. Как скоро ваша матушка вернулась из хаммама ¹⁸, нам не удалось поговорить в ее комнате! Здесь будет не так удобно! Мне нужно много о чем сказать вам, а визирь может войти каждую минуту...

Шолэ-ханум. Успокойтесь! Визирь не может прийти сюда сегодня.

Тимур-ага. Почему? [780]

Шолэ-ханум. Он у Зиба-ханум ¹⁹. В такой день он не решится прийти сюда из боязни ее жалоб и крика.

Тимур-ага. Правда, но я никак не могу успокоиться. Надо всегда быть осторожным, потому что он, всетаки, может войти.

Шолэ-ханум. Успокойтесь! Я просила Ниса-ханум постоять в корридоре и поскорей предупредить нас, как только она завидит визиря. Вы все еще боитесь?

Тимур-ага. Кого и чего стану я бояться? Я не из трусливого десятка! Но, по очень многим причинам, я не хочу, чтобы визирь застал меня здесь... Он скажет об этом хану, а у меня есть несколько планов, которые я ранее хотел бы привести в исполнение.

Шолэ-ханум. Да, не надо, чтоб визирь знал о вашем деле он тогда все передаст хану... и тогда все пропало...

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Те же и Ниса-ханум.

Ниса-ханум (открывает дверь наполовину и кричит). Великий Боже! Визирь идет!

Шолэ-ханум (в смущении подходит к двери и заглядывает). Милосердый Аллах, визирь идет прямо сюда! Тимур-ага, вам нельзя спастись... и нельзя оставаться здесь!

Тимур-ага. Что же делать?! Кто нибудь ему сказал, что я здесь!... Горе тому, кто это сделал! Я не задумаюсь пронзить его этим кинжалом. (Хватается за кинжал).

Шолэ-ханум. Теперь совсем не время об этом говорить! Прячьтесь скорей за эту драпировку, а я постараюсь, чтоб он поскорей ушел отсюда...

(Темур-ага прячется за драпировку, за которой стоит Зиба-ханум).

СЦЕНА ПЯТАЯ.

Те же и визирь.

Визирь (входит, прихрамывая). Как поживаешь, Шолэ-ханум? Как твое здоровье?

Шолэ-ханум. Слава Аллаху! Благодаря благосклонному влиянию вашей благословенной головы ²⁰, я всегда здорова. Как здоровье моего повелителя? Как удивительно, что он сделал мне честь посетить меня сегодня! По почему вы хромаете? Зачем морщите брови? Да оградит вас Аллах от всякой беды!

Визирь. Так, было одно неприятное дело... Не будем говорить об этом!.. Никогда я не предполагал ничего подобного!

(Ага-Масуд, евнух, входит, держа в руках поднос с чашкой кофе). [781]

Визирь (обращаясь к Масуду). А! Масуд приготовил мне кофе и несет его сюда!

(Евнух почтительно кланяется и уходит).

СЦЕНА ШЕСТАЯ.

Те же, без Масуда.

Шолэ-ханум. Расскажите же, что с вами случилось? Или лучше нет, это будет, верно, очень долго и утомит вас.

Визирь. Нет, недолго. Вот, видишь ли... Я был сегодня вместе с несколькими вельможами у хана. Разговор зашел о силе Тимур-аги. Все уверяли, что в целом городе нет сильнее его, и хан с этим согласился. Я протестовал, сказав, что, если он недавно повалил сразу несколько человек, то это ничего не значит, так как они сами не были силачами. Тимур-ага был тут же. Хан не соглашался со мной и сказал, что я не могу доказать справедливости моих слов. Тогда я, в порыве раздражения, сказал, что, не смотря на мой сан и пятьдесят лет за плечами, я потягаюсь с Тимур-агой и повалю его на землю. Хан, который очень любит такие зрелища, весело закричал: «Вот и отлично! Непременно поборитесь с Тимуром!». Мне ничего не оставалось делать, как стать в позицию, и мы вступили в рукопашную. Кровь бросилась мне в голову и, уж не знаю как, я приподнял Тимур-агу, сбив его с ног, и повалил на землю!.. Бедняжка растянулся во всю длину без чувств! Удар был так силен, вообрази себе, что он оправился только через полчаса... Но во время схватки я так сильно наткнулся на кость от рукоятки пояса, что повредил ногу и до сих пор не могу свободно ходить.

Шолэ-ханум (смеясь). Ах, дорогой мой, что вы наделали! Бедненький сильно таки пострадал при падении! Если он умрет, что будет с его бедной матерью!

Визирь. Это правда. Я сам жалею о случившемся. Но что делать! Что было, то было...

Шолэ-ханум. И этот несчастный остался на земле, когда вы пошли ко мне, чтоб рассказать о ваших подвигах?

Визирь (успокоительным тоном). О, нет, ферраши тотчас же подняли его и отнесли к матери.

(Тимур-ага, не будучи в состоянии сдерживать смеха, громко смеется за драпировкой. Визирь, услышав это, подходит к драпировке и раздвигает ее. При виде Тимур-аги и Зиба-ханум, он молча отступает, пораженный. Шолэ-ханум также в смущении при виде Зиба-ханум).

СЦЕНА СЕДЬМАЯ,

Визирь, Тимур-ага, Зиба-ханум, Шолэ-ханум.

Визирь (оправившись от удивления). Что все это значит? (Тимур-аге). Вы здесь что делаете, господин мой? (Тимур-ага опускает голову). Да скажите же наконец, зачем вы здесь? Зачем вы здесь, говорю я вам?! Что вам здесь нужно? (Тимур-ага, не говоря ни слова, выходит из-за драпировки и хочет уйти. Визирь хватает его за руку). Я не выпущу вас отсюда, пока вы не скажете, что вы здесь делали! Ну, отвечайте же!.. [782]

Тимур-ага (высвобождая руку). Пустите меня!

Визирь (сжимая ему руку еще сильнее). Ни за что! Я не пущу вас, пока вы не ответите на мой вопрос.

(Тимур-ага, доведенный до крайности, хватает визиря одной рукой зa шею, а другой за ногу, приподнимает как ребенка и бросает на средину сцены, а сам стремительно убегает).

СЦЕНА ВОСЬМАЯ.

Те же, без Тимур-аги.

Визирь (с трудом подымаясь, к Зиба-ханум). Ну, дура, какую еще беду ты на меня накликала?!

Зиба-ханум. Почему же это непременно я?

Визирь (в гневе). Молчи! Не вывертывайся! Все это твоих рук дело! Я тебя знаю! Но с помощью Аллаха я с тобой справлюсь!

Зиба-ханум. Это за что же? Разве я нарушила закон? Разве я совершила тяжкий проступок? Пошла я к чужому мужчине? Украла я что нибудь? Что-ж я сделала?

Визирь. Несчастная, ты на все способна! А почему, скажи-ка, я нашел тебя за драпировкой рядом с этим молодчиком?

Зиба-ханум. Спроси-ка лучше у твоей любимой жены Шолэ, зачем незнакомый мужчина очутился в ее комнате?

Визирь. Нет, ответь сначала ты, что ты делала за драпировкой с чужим мужчиной?

Зиба-ханум. Хорошо, я скажу, но пусть и она (указывая на Шолэ) после меня откроет свои уста. Вот как было дело. Я пришла сюда, чтобы спросить Шолэ, как она смеет оскорблять моих служанок и зачем ставит ноги на чужой ковер ²¹. Я не нашла ее и хотела вернуться, но вдруг увидела Шолэ-ханум, которая входила сюда с каким-то мужчиной. Я не успела уйти и спряталась за драпировку, чтобы послушать их разговор и передать его тебе. К тому же я была без покрывала и не могла показаться так постороннему. Вдруг вошел ты. Тот, скрываясь от тебя, спрятался за ту же драпировку, где была я.

Визирь. Если все это так, то почему ты не вышла тогда же, чтобы предупредить меня?

Зиба-ханум. О, еслиб я могла, разве я этого не сделала бы!.. Но он шепнул мне: если ты шевельнешься, то я всажу в тебя кинжал по самую рукоятку.

Визирь (помолчав, к Шолэ-ханум). Шолэ! Скажи правду: этот человек приходил сюда к тебе?

Шолэ-ханум. Эта женщина всегда рада наговорить на меня напраслину! Я не видела этого человека и даже совсем не знаю его.

Визирь. Как? Ты его не знаешь? Ты не видела Тимур-агу? Ты его прекрасно знаешь! [783]

Шолэ-ханум (с притворным удивлением). Тимур-агу? Но ведь вы его только что повалили на землю и отправили полумертвого к его матери?..

Визирь. Ну, ну, болтай побольше!.. Отвечай же, Тимур-ага приходил к тебе?

Шолэ-ханум. Но позвольте! Если бы он приходил ко мне, вы застали бы нас вместе... Зиба-ханум, зная, что я уехала в баню ²² и что в моей комнате никого нет, привела сюда своего возлюбленного... Случайно мы вернулись раньше, чем предполагали... Застигнутые врасплох, они спрятались за драпировку... Вот вам истина! Не позволяйте этой фурии обманывать себя и не подозревайте меня без всякой причины!

Зиба-ханум (шипя от злобы). О, притворщица, хорошие же ты ему выдумываешь басни! Ты хочешь навязать мне то, чем ты давно можешь похвалиться! О, я не переживу этого, я убью себя!

Шолэ-ханум. Это ты притворщица, ты распутница! Ты хочешь убить себя — какой вздор! Твоя хитрость известна всему городу! Одним криком никого не заставишь считать тебя за безупречную женщину! У твоего мужа есть глаза: он видит твое поведение и мое!

Зиба-ханум. Пощадите! Где же справедливость?! А ты, злосчастный, что же ты не разможжишь ей голову за клевету, которую она на меня взводит! Что ты на нее смотришь?

Шолэ-ханум. Не мне нужно разбивать голову, а тебя следует разрезать на куски за то, что тебя застали с чужим молодым человеком.

Визирь. Это правда! Я должен бы разрезать тебя на куски! Но дай срок, мне надо сначала пойти к хану и разделаться с твоим любовником... А тем временем я обдумаю, как мне с тобой расправиться! Ты всю жизнь только и знала, что обманывала, — о, я тебя знаю!

Зиба-ханум (в бешенстве). Это я-то обманываю, — браво, браво! А вы вдвоем всегда говорите правду? Наслышалась я, нечего сказать, сейчас этой правды!

Визирь. Скройся с моих глаз, уходи! О, притворщица!

(Зиба-ханум ворча уходит).

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ.

Те же, без Зиба-ханум.

Визирь. Шолэ, скажи мне всю правду! Что ты знаешь обо всем этом?

Шолэ-ханум. Клянусь, я ни в чем здесь не виновата!

(Входит евнух и наливает кофе в чашку визиря, за его спиною, потом почтительно подает кофе на подносе).

СЦЕНА ДЕСЯТАЯ.

Те же и Масуд.

Визирь (в досаде толкает поднос, чашка опрокидывается, и кофе обливает евнуха). Убирайся вон, болван! Я до сих пор не могу прийти в себя от всего этого, а ты пристаешь с кофе! Теперь не до кофе!.. Я сейчас [784] еду к хану рассказать ему о случившемся. (Ага-Масуд направляется к двери, обтирая облитый халат). Эй, ты! Беги сейчас же и исполни, что я прикажу! Пусть скорее оседлают моего вороного коня, наденут на него черный чепрак и подводят к крыльцу! Ну, живей!

Ага-Масуд. Все будет исполнено в точности!

(Уходит; визирь вслед за ним).

СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ.

Шолэ-ханум, одна.

Шолэ-ханум. Аллах великий! Вот история-то! Слава Милосердому, что я-то спасла свою голову!

(Входит Ниса-ханум; Шолэ бросается ей навстречу).

СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Шолэ-ханум, Ниса-ханум.

Шолэ-ханум. Что тут у нас приключилось, Ниса! Ты ничего еще не знаешь? Визирь нашел Тимур-агу вон за этой драпировкой с Зиба-ханум!

Ниса-ханум. Что ты говоришь? Неужели! Зиба-ханум за драпировкой! Что же она там делала?

Шолэ-ханум. Уж и не знаю, как она туда залезла, но только это спасло мне жизнь. Я тебе потом все расскажу, как было. Но вот что главное: хан убьет теперь Тимур-агу! Я, право, не знаю, что бы придумать, чтобы спасти его!

Ниса-ханум. Не бойся, хан не посмеет этого сделать... Но как жаль, как досадно, что все это случилось! Это затянет наше дело!.. Тебя зовет матушка, пойдем к ней. Мы поставим Масуда у дверей дома: он нам доложит, если что случится.

(Обе уходят).

ЗАНАВЕС.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

Действие происходит во дворце хана, на берегу моря. Зала совета. Хан сидит на троне, на возвышении. Селим-бей, с жезлом в руке, стоит перед ханом. Ленкоранские вельможи расположены по обеим сторонам зала. Семед-бей и Азиз-ага стоят у главной двери вместе с тремя улемами. Поодаль, у подножья возвышения, Кадир-бей с просителями, ожидающими очереди представиться хану. Вдали, у дверей, ферраши.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Хан. Сегодня прекрасная погода. Я имею намерение после заседания совета сделать, для развлечения, прогулку по морю. Азиз-ага, распорядись, чтоб приготовили яхту.

Азиз-ага. Приказание моего повелителя будет исполнено.

(Уходит). [785]

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Те же, без Азиз аги.

Хан. Селим-бей, прикажи подвести просителей!

Селим-бей. Кадир-бей, подведи просителей по очереди.

(Кадир-бей подводит истца и ответчика и низко кланяется хану).

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Те же и просители.

Истец. О, хан, да погибну я жертвой за тебя ²³ — у меня нижайшая просьба к тебе.

Хан. В чем заключается твое дело?

Истец. Повелитель! Я вел сегодня лошадь к реке, чтоб напоить ее; вдруг она вырвалась из моих рук и убежала. Вот он (указывав на ответчика) шел навстречу. «Во имя Аллаха, — крикнул я ему, — погони лошадь в мою сторону!». Он нагнулся, поднял камень и пустил его в животное. Камень попал лошади в глаз, и она окривела. Теперь она не имеет никакой цены. Я требую от него стоимость лошади, но он ничего не дает мне и говорит, что я не в праве требовать от него вознаграждения.

Хан (к ответчику). Правда ли это?

Ответчик. Да, повелитель — я бросил камень ненарочно.

Хан. Не говори вздора! Ты же зачем нибудь да поднял камень и бросил его. У тебя у самого есть лошадь?

Ответчик. Точно так, повелитель. Есть одна.

Хан (истцу). Ступай, выколи глаз его лошади и сделай ее кривой! Око за око, зуб за зуб, рана за рану! Это дело не трудное. Селим-бей, пошли с этим человеком ферраши, чтоб находился при нем все время, пока возмездие не будет исполнено.

(Селим-бей кланяется, отводит челобитчиков от трона, приставляет к ним феррашей и возвращается на свое место).

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Те же, без первых двух просителей.

Хан. Селим-бей, если есть еще кто нибудь, пусть подойдет! Только поскорей, потому что я хочу сегодня сделать прогулку.

Селим-бей. Кадир-бей, если есть еще проситель, подведи!

(Кадир-бей подводит еще двух просителей).

СЦЕНА ПЯТАЯ.

Хан (патетически). О власть, есть ли в мире что нибудь тягостнее тебя! Все думают только о своем собственном спокойствии, а я должен заботиться о тысячах моих подданных и знать все их невзгоды! Со [786] дня моего вступления на престол я не прогнал от моего дворца ни одного просителя!

Селим-бей. За это Аллах вознаграждает моего повелителя тем, что его подданные все равно, что его дети, а благоденствие страны — последствие его справедливости!

(Просители подходят, низко кланяясь).

Истец. О повелитель! Мой брат был болен; мне указали вот на этого человека, как на доктора; я дал ему три тумана и привел к больному, ожидая помощи. Он пустил больному кровь, и тот умер. Я прошу у него деньги назад, а он говорит: еслиб я не сделал кровопускания, было бы еще хуже, и сам еще требует с меня денег! Повелитель, молю о защите!

Хан. Доктор, если бы ты не пустил крови больному, что же могло бы с ним случиться еще хуже того, что уже случилось?

Ответчик. Повелитель! Брат этого человека страдал водянкой; все равно он умер бы, но не ранее шести месяцев. Сделав кровопускание, я сберег ему расходы на бесполезное леченье.

Хан. Значит, по твоему, этот человек должен еще тебе заплатить?

Ответчик. Да, повелитель, конечно, если он честен.

Хан (в смущении, к присутствующим). Клянусь Аллахом, право, я не знаю, как решить это дело! Никогда еще я не встречал более трудного процесса!

Один из вельмож. Повелитель, желания врачей нужно исполнять, так как они полезны всему свету. Пусть повелитель прикажет этому человеку исполнить требованье доктора и подарить ему, кроме того, новый халат... К тому же я знаю его: это очень искусный врач.

Хан. Пусть будет так! (Истцу). Ступай, любезный, и подари халат доктору, чтоб он был тобой доволен! Селим-бей, приставь к ним ферраша.

(Селим-бей исполняет приказанье. В это время входит визирь, поспешно и запыхавшись; он ставит перед ханом свой коломдан ²⁴).

СЦЕНА ШЕСТАЯ.

Те же и визирь.

Визирь. Повелитель, довольно с меня быть визирем. Я достаточно получил щедрот от вашего могущества за мою службу! Пусть мой владыка передаст визирство кому нибудь другому, кого он считает достойным! Мне же нужно бежать отсюда и вдали питаться милостыней, переходя от двери к двери!

Хан (в изумленьи). Что это значит? Что с тобой? На что ты жалуешься? [787]

Визирь (в волненьи). Всем известна справедливость и доброта вашего могущества. Боязнь вашего законного гнева удерживает всех и каждого от посягательства на чужое имущество и чужую жену. Но, видно, племянник моего повелителя, Тимур-ага, не боится владыки Ленкорана! Он входит в мой дом днем, чтобы опозорить честь моего доброго имени!

Хан (гневно). Что ты говоришь визирь? Тимур-ага смеет это делать?

Визирь. Да буду я назван неблагодарным рабом, если я говорю неправду! Я его видел моими собственными глазами, я схватил его, чтобы привести к моему повелителю, но он вырвался и убежал!

Хан. Селим-бей, иди и отыщи мне Тимур-агу, но не говори ему ни слова из того, что ты здесь слышал.

(Селим-бей кланяется и уходит).

СЦЕНА СЕДЬМАЯ.

Те же, без Селим-бея.

Хан. Успокойся, визирь! Я его арестую, и это послужит всем наукой!

Визирь (вкрадчиво). О мой повелитель, когда дело касалось чести и справедливости, прежние владыки не щадили ни родных, ни собственных детей! Прежде бывшие халифы жестоко наказывали своих сыновей за то, что те бросали нескромные взоры на чужих жен! За этот же поступок султан Махмуд Газневидский собственной рукой отрубил голову одному из своих любимцев... О, слава о их справедливости переживет столетия.

Хан. Ты сейчас увидишь, что твой хан ни в чем не уступит ни халифам, ни Махмуду Газневидскому!

(Входит Селим-бей, за ним Тимур-ага, оба низко кланяются).

СЦЕНА ВОСЬМАЯ.

Те же, Селим-бей и Тимур-ага.

Хан (Тимуру). Разве я не запретил тебе являться ко мне с кинжалом?

Тимур-ага. Но... при мне нет кинжала...

Хан. Мне, значит, так показалось. Хорошо. (Помолчав). Скажи мне, что тебе надо было в гареме визиря? (Тимур-ага опускает голову). Ты хочешь, чтоб я опозорил тебя на всю страну, как нечестивца и бродягу? (Горячась). Мне не надо такого племянника! Ферраши, веревку!

(Несколько феррашей подбегают с готовыми шалями в руках).

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ.

Хан. Набросьте шаль на шею этого разбойника!

(Ферраши готовы исполнить приказание. Среди присутствующих волненье, у многих на глазах слезы).

Селим-бей и некоторые из приближенных. О повелитель, он еще так молод, пощади юношу на этот раз! [788]

Хан. Клянусь тенью отца, я не помилую его! (Феррашам). Набрасывайте шаль!

(Ферраши подвигаются еще ближе. Слышится ропот сожаления всех присутствующих; почти все простираются на землю перед ханом и просят пощады Тимур-аге).

Все вместе. О повелитель, пощади, будь великодушен, пожалей его мать, у которой он единственный сын.

Хан. Нет, это невозможно, да удержит меня Аллах от этого! (В гневе к феррашам). Разве я не приказал вам набросить шаль, собачьи дети?

(Ферраши подвигаются еще ближе. Тимур-ага вдруг выхватывает пистолет из-за пояса и прицеливается в феррашей. Те в испуге разбегаются. Тимур-ага выбегает вон из залы).

СЦЕНА ДЕСЯТАЯ.

Те же, без Тимур-аги.

Хан (кричит). Остановите его! Удержите его!

(Все делают движения, но никто не бежит за Тимур-агой).

Хан (смотря с гневом на вельмож). Вы не заслуживаете моих милостей! Как смели вы дать скрыться Тимуру?!

(Молчание).

СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ.

Хан. Селим-бей, возьми пятьдесят уламов и, где бы он ни скрывался, схвати его и приведи ко мне связанным. Пока он не будет казнен, страна не успокоится, и я не буду иметь счастливого дня!

Селим-бей. Я весь к услугам моего повелителя!

(Уходит).

СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Те же, без Селим-бея.

Хан (собранию). Ступайте, вы свободны.

(Все уходят, кроме визиря и Азиз-аги).

СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ.

Хан, Азиз-ага, визирь.

Хан (поднимаясь с трона). Азиз-ага! (Тот почтительно приближается). Яхта готова?

Азиз-ага. Готова, повелитель!

Хан (визирю). Ступай, визирь, и будь покоен! Не печалься, — ты будешь отмщен! Возьми это кольцо и передай его Ниса-ханум. Я его нарочно заказал для нее. Озаботься приготовлением к свадьбе. Я хочу, чтоб она была через неделю.

Визирь. Я исполню приказание моего повелителя.

(Кланяется и уходит. Хан, в сопровождении Азиз-аги, идет к главной двери, из которой видно море и яхта).

ЗАНАВЕС. [789]

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Комитата Шолэ-ханум. При поднятии занавеса Шолэ-ханум и Ниса-ханум сидят рядом на тахте (диване), разговаривая в волнении и чего-то ожидая.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Шолэ-ханум, Ниса-ханум.

Ниса-ханум. Я ничего не понимаю! Что с ним случилось? Масуд ничего не приходит сказать! У меня сердце так бьется, точно хочет выскочить!

Шолэ-ханум. Но, чего же ты боишься, если ты сама говоришь, что хан ничего не посмеет сделать с Тимуром?

Ниса-ханум. Это правда, он не решится сделать с ним ничего дурного, но я боюсь разлуки с Тимуром! А эта разлука для меня страшнее смерти!

(Плачет. Входит ага-Масуд).

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Те же и ага-Масуд.

Шолэ-ханум. А! Ага-Масуд! Ну, что? Рассказывай?

Ага-Масуд. Что? Да что-ж вы хотите, чтоб случилось? Визирь жаловался на Тимур-агу хану. Хан послал за ним и велел задушить, но тот выхватил пистолет, ферраши убежали, а он скрылся! Хан послал погоню и велел во что бы то ни стало разыскать его, чтобы казнить. Теперь солдаты рыщут по всему городу и обыскивают все дома...

(Ниса-ханум вскрикивает несколько раз в продолжение рассказа и потом горько плачет. В это время на пороге появляется Тимур-ага).

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Те же и Тимур-ага.

Шолэ-ханум. Аллах великий! Что вы делаете? Зачем вы пришли сюда? Как вы вошли в дом? У вас львиная храбрость! Неужели вы не боитесь за вашу жизнь?

Тимур-ага (смеется). Чего же мне бояться? Что такое случилось?

Шолэ-ханум. Спросите лучше, чего только дурного не случилось! Точно вы не знаете: хан ищет вас повсюду, чтобы скорее казнить... О, зачем вы пришли сюда?!.. Масуд, заклинаю тебя именем Бога, иди и сторожи у двери, чтоб никто не вошел сюда!

(Ага-Масуд уходит). [790]

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Те же, без ага-Масуда.

Тимур-ага. И вы думаете, что из чувства страха я мог не прийти сюда, чтобы, хоть на одно мгновенье, взглянуть на Ниса-ханум, за которую я с радостью отдал бы мою жизнь!? Кроме того, я пришел с умыслом. Сегодня ночью я решился похитить Ниса-ханум и увезти ее далеко-далеко, так как я не могу оставлять ее долее здесь! Ваш муж оскорбил меня, и я не хочу оставлять в его доме мою невесту и переступать этот порог, как прежде!

Шолэ-ханум. Хорошо! Но как неосторожно было приходить сюда средь бела дня. Разве вы не знаете, что Зиба-ханум расставила повсюду шпионов, чтобы погубить вас при первом удобном случае и опозорить нас с сестрою?.. А теперь вам нужно поскорее и как нибудь незаметно уйти отсюда. В полночь будьте вблизи дома с людьми и конями. Я выйду к вам с Ниса и берите ее с Богом!

Тимур-ага. А ты, Ниса, согласна?

Ниса-ханум (в сильном волнении). Да... нет другого средства...

(Ага-Масуд появляется на пороге).

СЦЕНА ПЯТАЯ.

Те же и ага-Масуд.

Ага-Масуд. Великий Боже, визирь идет! (Уходит).

Шолэ-ханум и Ниса-ханум (вместе). Дорогой Тимур, умоляем вас, спрячьтесь за драпировку — уж мы выпроводим злого старикашку.

Тимур-ага (спокойно). Нет, я не буду больше прятаться за драпировки! Пусть войдет и увидит меня здесь!

Ниса-ханум, Шолэ-ханум (в волнении бросаются перед ним на колени). Во имя милосердого Аллаха, не идите на встречу верной гибели! Во имя памяти отца, спрячьтесь!

Тимур-ага. Никогда!

(Ага-Масуд полуоткрывает дверь и просовывает голову внутрь комнаты).

Ага-Масуд. Слушайте, — визирь идет! (Скрывается).

Шолэ-ханум. Сжальтесь над нами! Тимур! Если визирь застанет вас второй раз в гареме, мы погибли безвозвратно!..

Тимур-ага (прячется за драпировку). Если я это делаю, то только для вас обеих.

(В это мгновение в комнату входит визирь).

СЦЕНА ШЕСТАЯ.

Те же и визирь.

Визирь. Очень рад, что застаю вас вместе! Мне нужно поговорить с вами. Будьте внимательны! Если мы выдадим твою сестру, Шолэ, замуж за хана, то сообрази, на сколько возвысится наше с тобой положение при дворе! Поэтому, конечно, Шолэ, тебе нужно подумать о своей [791] репутации, чтобы не быть ничем скомпрометированной... Не надо, чтобы кто нибудь мог сказать, что свояченица хана заводит любовные интриги...

Шолэ-ханум (спокойно, медленно выговаривая слова). Скажите, если так, с кем я завожу любовные интриги?

Визирь. С Тимур-агой, например, потому что я застал его в твоей комнате...

Шолэ-ханум. Но вместе с вашей женой Зиба-ханум, за драпировкой.

Визирь. Это правда! Я тебя не подозреваю. Конечно, может быть, виновата Зиба-ханум. Я хотел только сказать тебе, чтобы ты старалась не допускать до хана никаких дурных слухов на твой счет. Это может его охладить относительно Ниса-ханум... а он ею теперь вполне увлечен. Он велел мне устроить свадьбу на будущей неделе, и вот кольцо, которое он посылает ей в подарок! Подойди сюда, Ниса, возьми кольцо и надень на палец. (Отдает кольцо Ниса-ханум).

Ниса-ханум. Девушка, поведение сестры которой считается подозрительным, не может быть достойна хана! Когда вы найдете для него невесту вполне достойную, подарите ей это кольцо.

(Бросает кольцо на пол и быстро уходит).

СЦЕНА СЕДЬМАЯ.

Те же, без Ниса-ханум.

Визирь (кричит ей вслед). Послушай, разве я подозреваю твою сестру? Я ей дал простой совет!

Шолэ-ханум. Не лучше ли было дать его Зиба-ханум?

Визирь. Да... Завтра я поговорю с ней посуровее.

Шолэ-ханум. Зачем же дожидаться до завтра, можно к ней пойти сейчас.

Визирь. Теперь в этом нет надобности. Если предположим даже, что Тимур-ага был ее любовником, то ведь он потерпел кару! Или отыщут и казнят его, или он навсегда исчезнет с наших глаз и будет жить вдали отсюда... так что об этом не стоит опять говорить. Надо лучше заняться приготовлениями к свадьбе Ниса-ханум...

Шолэ-ханум. Хорошо, ступайте к моей матери и переговорите с нею, — меня это нe касается.

Визирь. Пойди, позови свою мать, попроси ее прийти сюда, мы переговорим здесь!

(В это время входят Пери-ханум и Ниса-ханум).

СЦЕНА ВОСЬМАЯ.

Те же, Пери-ханум, Ниса-ханум.

Визирь. А! Вы очень кстати пришли! Прошу садиться.

Пери-ханум. Да падут ваши огорчения на мое сердце! Я могу и не садиться... Я ловлю каждое мгновенье, чтобы поговорить с вами. Выслушайте меня, хоть теперь: вы вечно так заняты, Бог мой, что вас никогда нельзя видеть! [792]

Визирь. Это правда; особенно эти дни я не имел ни минуты спокойствия! Так о чем же вы хотели сказать мне?

Пери-ханум. О, ничего особенного! Я ходила к знахарю за амулетом, чтобы Аллах послал вам сына от моей дочери Шолэ; знахарь дал мне амулет и сказал: «раздайте бедным блюдо зерна мерою в три раза больше, чем голова визиря». Мне нужно поэтому теперь же снять мерку с вашей головы, чтобы не пропустить время обеда.

Визирь. Что за странности вы говорите, милейшая! Как можно снять мерку с моей головы, пока она у меня на плечах?

Пери-ханум. Да, да, я могу. О, это очень легко! Сам знахарь научил меня, как это сделать. Нужно надеть на вашу голову большой горшок, и тот, который окажется вам совсем в пору, будет меркой вашей головы. Ниса, принеси небольшую фарфоровую вазу из моей комнаты, она будет, кажется, как раз!

(Ниса-ханум уходит и через минуту возвращается с небольшой белой вазой в руках).

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ.

Визирь (Пери-ханум осторожно снимает с его головы чалму). Хотя все это очень смешно, но нечего делать: я подчиняюсь! Надо исполнить приказание знахаря! Да совершит Аллах желание Шолэ-ханум!

Пери-ханум. Благодарю вас за такие слова! Ниса, надень ему на голову вазу как можно осторожнее!

(Ниса-ханум надевает вазу на голову визиря, но она доходит только до бровей; Ниса делает усилие, чтобы спустить ее ниже; визирь хватается за голову).

Визирь. Тише, тише, что ты делаешь, ты мне давишь голову! Пери-ханум (поспешно). Дочь моя, принеси вазу пошире!

(Ниса убегает и тотчас же возвращается с большой вазой).

Визирь. Но, моя добрейшая, нельзя ли все это проделать потом. Теперь мне надо поговорить с вами....

Пери-ханум. Нет, дорогой мой, невозможно! Благоприятное время уйдет, его не воротишь! Не сердитесь: это дело одной минуты, и мы для вас же стараемся! (Со слезами на глазах). Мне уж немного осталось жить, и я умру, не увидев внучка. (К Ниса-хануме). Надевай, дочь моя, вазу, ее-то и надо было тебе принести сначала.

СЦЕНА ДЕСЯТАЯ.

Ниса-ханум надевает вазу на голову визиря; ваза закрывает голову до самых плеч. Пери-ханум молча указывает Шолэ-ханум на драпировку, та тихонько подходит к ней, выводит Тимур-агу и толкает его в двери. Тимур-ага быстро уходит. Ниса-ханум снимает вазу с головы визиря.

СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ.

Визирь. Ну-с, моя милая Пери-ханум, теперь садитесь и выслушайте меня, мне надо переговорить с вами!..

Пери-ханум. Говорите, сын мой!

(Она собирается сесть. В это время за сценой слышен шум. Минуту спустя в комнату входит Тимур-ага с пистолетом в руке. При виде его визирь приходит в сильное смущение). [793]

СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Те же и Тимур-ага.

Тимур-ага (визирю). И вы не краснеете при воспоминании о благодеяниях, которыми осыпал вас мой покойный отец? С недостойным коварством и без всякой причины вы ищете моей смерти!... Но меня не убьют раньше, нем я тебя не пристрелю, как собаку!

(Наводит пистолет на визиря).

Визирь (бросается к его ногам). Пощади! Удержи твою руку от мщения!

(Тимур-ага опускает руку. В это время входит Семед-бей в сопровождении солдат и останавливается на пороге).

СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ.

Те же и Семед-бей.

Тимур-ага. Зачем ты пришел, Семед-бей? Что тебе надо?

Семед-бей. Господин мой! Мы ваши слуги, как были рабами вашего отца; наше уважение к вам безгранично, но как можем мы не повиноваться приказу хана? Мы должны арестовать вас и отвести к нему...

Тимур-ага. Живым вы меня к нему не отведете! Вы хотите отнести к нему мою голову? Но и голову мою не так то легко получить. Ну, что-ж, попробуй ее взять!

Семед-бей. Положим, господин мой, вы убьете одного или двух, — но ведь в моем распоряжении пятьдесят солдат, которые за мной следуют! Сопротивление бесполезно! Хан успокоился и не сделает вам ничего дурного, он дал в этом слово.

Тимур-ага. Я нe доверяю ни единому его слову! Так ли он держит свои обещания, чтобы ему было можно верить?... Повторяю: я не сдамся...

(За сценой слышится шум. Входят Селим-бей и Риза).

СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Те же, Селим-бей и Риза.

Селим-бей. Семед-бей, назад! Да здравствует Тимур-ага! (Обращается к нему). Хан, ваш дядя поехал вчера кататься по морю; поднялась внезапно буря, яхта пошла ко дну, и хан утонул. Народ собрался у дворца, чтобы приветствовать вас, как своего повелителя.

Тимур-ага. Риза, правда это?

Риза. Да, это правда, господин мой! Благоволите пойти вместе с нами!

(В это время визирь и Семед-бей выступают вперед и простираются перед Тимур-агой).

Визирь и Семед-бей (вместе). Повелитель, пощадите!

Тимур-ага. Встань, Семед, и отойди!

(Семед встает и отходит в угол комнаты). [794]

Тимур-ага (визирю). Теперь я должен объяснить, зачем я пришел к тебе. Я люблю твою свояченицу, Ниса-ханум, и желаю взять ее в жены, если Аллаху будет угодно, по закону, предписанному пророком, и не против твоей воли. Но ради честолюбивых замыслов ты имел намерение выдать ее замуж за того проклятого, — не хочу даже называть его! — и я не мог сообщить тебе о моих намерениях. Отсюда твои гнусные подозрения на мой счет и желание убить меня! Но Алла разрушает человеческие планы! Теперь, когда его волею я призван управлять страною, я, в виду того зла, которое ты причинял стране и народу, не могу ни на минуту долее оставлять тебя визирем. Что касается прежних твоих грехов, я закрываю на них глаза! Ты будешь получать из казны пожизненную пенсию и можешь продолжать жить в твоем доме. Но до дел ты никогда не будешь допущен!.. Правитель, желающий блага своему народу, должен строго избегать делать своими министрами людей, подобных тебе — неспособных, жадных до подачки, продажных и честолюбивых невежд, не думающих о пользе дела и заботящихся лишь о собственных интересах! Но довольно об этом, надо скорей сыграть свадьбу! Приготовь все нужное для Ниса-ханум. Если угодно будет Аллаху, свадебная церемония состоится на будущей неделе. Дорогия мои Пери-ханум и Шолэ-ханум, займитесь, прошу вас, и вы этим делом!

Пери-ханум и Шолэ-ханум (вместе). Да продлит Аллах дни вашего царствования, повелитель! Да даст вам небо власти еще на сто лет!

(Тимур-ага уходит с присутствующими. Визирь остается в сильном смущении. Женщины удаляются в гарем).

Солдаты (за сценой). Да здравствует Тимур-хан!

ЗАНАВЕС.

С. Уманец.

Комментарии

1. Перевод многих пьес Мольера сделал еще при бывшем великом визире Ахмед-Вефик-паше. Перевод отличается близостью к подлиннику и литературными достоинствами.

2. Интересные подробности о карагёзе читатели найдут у Теофиля Готье, «Constantinople, Paris, 1856», стр. 175, и в книге «Voyage en Orient», par Gérard de Nerval, 8-ème édition, Paris, 1882, II, стр. 192 и след. Карагёз — черный глаз, принадлежность мусульманского полишинеля, как горб — пульчинелло Запада. Фигура карагёза всегда видна в профиль, на котором обрисовывается большой, круглый, черный глаз. По этому глазу публика всегда узнает карагёза, как бы он ни переодевался.

3. См. о кечель-пехлеване нашу статью «Театр в Персии», «Исторический Вестник», 1892 г.

4. Voyage du chevalier Chardin en Perse et antres lieux de l’Orient, Paris, 1811, T. II, стр. 207.

5. Chardin, op. сit., стр. 207 и след.

6. Полулегендарный острослов, которому приписывается в Турции масса шуток, каламбуров, смешных выходок и т. п. См. «Plaisanteries de Nassr-Eddin-Hodja», tr. par М. Decourdemanche, Bruxelles, 1878.

7. Ахун-заде — рожденный от ахуна, сын ахуна. Ахун — почетное звание, даваемое духовным начальством мусульман заслуженным и особенно образованным муллам.

8. Deux comédies turques par Mirza Fèth-Ali-akhoud-zadé, tr. pour la première fois en français par Alphonso Cillière, Paris, 1890.

9. Есть английский перевод «Ленкоранского визиря», сделанный с персидского текста Гаггардом и Гёй-Странгом (The vizir of Lankuran, а persian play, by W. H. D. Haggard and G. Strange, London, 1882). Барбье де-Мейнар перевел три пьесы из сборника Фэт-Али, а именно «Медведь-жандарм», «Судьи» (переведенная А. Силльером) и «Алхимик». Есть, наконец, и русский, очень плохой подстрочный перевод некоторых пьес Фэт-Али, изданный в Тифлисе в 1853 г., составляющий теперь не малую редкость.

10. Перевод сделан с французского и английского перевода пьесы Гаггарда и Силльера, с необходимыми сокращениями текста.

11. В переводе Силльера «une tunique blene». Латинское слово туника нам казалось неудобным в пьесе турецкого драматурга.

12. Туман соответствует 9 фр. 75 с.

13. Новый год.

14. Испаганские купцы издавна славятся на Востоке скупостью, и существует анекдот, что они трут хлеб о стекло графина, в котором положен сыр.

15. Персидская поговорка.

16. Дерево, растущее, по поверью мусульман, в аду; вершина этого дерева похожа на голову демона. (Коран, с. XXXVII, 60-65).

17. Знак, уважения на востоке.

18. Турецкая баня.

19. Мусульманин, имеющий много жен, обязан, в силу корана, бывать у своих жен по очереди и строго соблюдать ее. (См. Querry, Droit musulman, t. I, стр. 732, 660 и 670).

20. Форма вежливости, весьма распространенная на Востоке.

21. Т. е. вмешивается в чужия дела, — пословица, которая равно встречается в турецком, персидском и арабском языках и перешла затем и в испанский язык.

22. Единственное почти развлечение гаремных женщин — поездка в баню и мечеть.

23. Обычная форма обращения низшего к высшему. Фраза эта, как условная вежливость, употребляется вообще в разговоре у персиян.

24. Изящно разукрашенная коробка для каламов (тростниковых палочек, которыми пишут на Востоке), тут же помещается и чернильница. В данном случае это является знаком сана визиря, как портфель — признаком европейского министра.