-

СОЛОВЬЕВ М.

ПО СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ

X. Вифлеем.

В Иерусалиме все проникнуто трагическим величием историческая прошлого. Над ним носятся грозные отголоска древних пророчеств, его развалины политы праведною кровью, в его обезображенных остатках до сих пор кипит непримиримая вражда вероисповеданий и народностей, почерпающая неиссякаемую силу из ненависти и проклятий, глубоко пропитавших кремнистую почву со времен Хананеев. Только закрыв глаза и уши для настоящего, для пенелопиной работы людей над бесконечною тканью земной истории, душа путника, жаждущая примирения, может отыскать среди исторических терний следы пребывания божественной любви, припасть к ним, прозреть в них вечную, незыблемую основу бытия, «град грядущий».

Иное дело Вифлеем. Все сказания о нем отмечены идиллическим характером сельской поэзии. Во времена патриархов он назывался Ефрафа. Уходя от мести за Сихемлян, изменнически избитых Симеоном и Левием, Иаков раскинул свои шатер невдалеке от Вифлеема, и здесь Рахиль почувствовала родовые муки. Роды были трудны, смертельный исход представлялся неизбежным; повитуха могла утешать умирающую мать только тем, что новорожденное дитя было мужского пола. «И когда выходила из нее душа, ибо она умирала, то нарекла его «сыном скорби моей» — Бенони, но отец его назвал [242] Вениамином. И умерла Рахиль, и погребена на дороге в Ефрафу, то есть Вифлеем. Иаков поставил над гробом ее памятник. Это надгробный памятник Рахили до сего дня». (Бытия XXXV, 18-20). Оттуда Иаков двинулся далее на юг, к Мамре, где в то время был среди стад своих престарелый патриарх Исаак.

До сих пор невзрачная купольная часовня, принадлежащая мусульманам, указывает место погребения Рахили. Последний патриарх, Вениамин, родился у ворот Вифлеема, который таким образом является пределом патриархальной эпохи израильской истории. С первой встречи на водопое грациозная девочка, пасущая мелкий скот, очаровала юношу Иакова на всю жизнь. Ради нее он 14 долгих лет служить Лавану, женится на сильной и некрасивой Лии, терпит бесплодие Рахили, ее упорную привязанность к идолам, явное божеское наказание (в судьбе Иосифа) за этот грех. Идеалист и Боговидец, Иаков неизменно предан своей первой и единственной любви. В могиле Рахили хоронит Иаков последние лучи счастья, озарявшие печальную и многотрудную жизнь его. Этим женским чарующим образом сопровождается первое появление имени Вифлеема в истории.

Проходит несколько веков. Евреи поделили завоеванную Палестину. Хананейская Ефрафа сделалась иудейским Вифлеемом. Патриархальные отношения отошли в историческую даль. Более сложные родовые аристократические отношения легли в основу быта многочисленных потомков Израиля, прошедших государственную школу Египта и героический период борьбы за Ханаан. Вокруг небольшого городка раскинулись плодоносные поля пшеницы и ячменя. Богатый и бездетный Вооз выходит утром из города в поля наблюдать за своими жнецами и жницами. Между ними является бедная и красивая Моавитянка Руфь подбирать забытые колосья. Беззащитность, кротость, доверие Моавитянки трогают Вооза. Оказывается, что юная вдова родственница ему. Простота первобытных нравов необыкновенно ярко изображается в советах ее свекрови и в последующей ночной сцене на гумне, среди свежих скирд, под яркими звездами, блистающими на высоком и темном небе Палестины. Утром действие переносится к городским воротам. Чинно усевшись, старцы-родоначальники всенародно творят здесь в прохладные утренние часы обычный суд и [243] расправу. Обсуждается вопрос о наследственном участке умершего мужа Руфи: кто купит землю, тот принимает обязанность восстановить племя умершего, женившись на его вдове. Первое право принадлежит ближайшему родственнику, но он отказывается: выморочный участок он купил бы и слил бы его в общее владение со своим уделом, но вести особое хозяйство для Руфи и ее будущих детей, хотя бы он и был их отцом, который будут считаться продолжателями рода ее первого мужа, родственник не желает и готов поступиться правом своим Воозу, бездетному. По старой правде поступил Вооз. Он взял Руфь в жены Радовались городские старцы и народ, что не нарушен был древний добрый обычай, хвалили Вооза и желали Руфи многочадия Лии и счастья Рахили, устроивших дом Израиля». Веселою свадьбой завершился суд старцев. Когда родился у Руфи сын, женщины, который не могли не сочувствовать простодушному кокетству Моавитянки, радовались появлению первенца, славили Руфь и предрекали ей светлую и безмятежную старость. Бабушка Ноеминь не могла наглядеться на внука и была ему нянькой. Этот внук, Овид, был дедом царя и псалмопевца Давида, величайшего из героев Израиля, после Моисея.

С великою, безыскусственною поэзией развертывается картина мирной сельской жизни племени Иудина в окрестностях Вифлеема во время одного из редких спокойных моментов пребывания еврейских племен в завоеванном Ханаане Все в ней дышит миром и благоденствием. Из иноплеменников упоминается один Моав, по и с тем Израиль живет в наилучших отношениях. Никого не смущают родственный связи с Моавом. О Хананеях, живущих в Иерусалиме, на перепутье между Вифлеемом и Моавом, не говорится ни слова. Две женщины спокойно и безопасно переходят из Заиорданья через дикую и нагорную Иудею и приходят в Вифлеем. Ни слова о соседних Филистимлянах. Мы встречаемся в книге Руфь с единственным памятником полного политическая затишья в Иудее. — В это время Вифлеем оказывается городом, окруженным стенами. Роды, поселившиеся в нем, еще помнят его прежнее имя, называют себя Эфрафлянами, но внуки Руфи уже зовутся просто Вифлеемлянами. В Вифлеем приходит грозный Самуил взять царя на смену Саула. Здесь совершается помазание Давида и сходит на него Дух [244] Господень, почивавший дотоле на царе Сауле. Но это символическое действие не влечет за собою немедленного воцарения. Саул, по-прежнему, признается царем; избранник Божий Давид служит ему с величайшим усердием: к царству ведут его несчастия Саула, народная любовь, собственные подвиги, но не честолюбивая воля. Вифлеем в этом эпизоде вновь является небольшим городком, среди виноградников, полей и пастбищ; он производит вино, сыр, хлеб. Давид оказывается искусным музыкантом на гуслях. После этого Вифлеем исчезает из истории. Он сохраняет только историческое значение, как родина царя Давида; во всех остальных отношениях он «мал» (Михей, V, 2). Где родился славный родоначальник царей, оттуда же пророк ожидает и Мессию, и надежда Израиля исполняется.

Реализм ветхого завета уступает место одухотворенным, воздушным образам, которыми окружают Евангелие и апокрифы Рождество Христово. Декабрьский день склонялся к вечеру. Утомленные путники из далекой Галилеи спешат в Вифлеем. Обрученная Дева едет, погруженная в созерцание видений иного мира. Она видит толпы народа в слезах и отчаянии: верное отражение настоящего времени: но вслед за этим является пышное, всенародное торжество и ликование: испытание кончилось. Спаситель сошел на землю и она Его мать! ¹ Путь окончен, но город негостеприимен, и пристанище найдено только в подгородной пещере, куда загоняется на ночь стадо. Эти путники: Мария, Иосиф и, если верить древней художественной традиции — юноша погонщик осла. Наступает холодная декабрьская ночь, преисполненная таинственных чудес. Мария чувствует приближение родов. Иосиф спешит найти бабку и отправляется в город. Вся природа замирает в трепетном ожидании появления воплотившегося Сына Божия. Иосиф с изумлением видит, как овцы и козлы остановились, опустив головы к воде, и не пьют; как пастухи точно застыли, протянув руки к пище. На вечереющем небе зажигается над вертепом звезда невиданной яркости и блеска. Вертеп озаряется появлением чудного Младенца. В то время как радостная мать, свободная от болезненной слабости, любовно обвивает его белым убрусом и согревает в мягком свежем сене, к [245] которому протягивают свои теплые морды темно-гнедой палестинный вол и умный серый ослик, необычайные происшествия совершаются кругом. В долинке между холмами пастухи, расположившись в небольшой рощице у котелка, слышат неземное пение и ликование в небесах. Бестелесные ангелы нисходят к ним с радостною вестью о рождении Спасителя. Мессии, которого никогда народ не ждал с таким напряженным нетерпением, как в тяжкое время нечестивого Идумеянина Ирода, ненавистного каждому Иудею. Не глубоким знатокам закона, иссушившим свой ум над буквой затемненных хартии, не священникам, ежедневно воскуряющим фимиам у жертвенника во храме, но безыменным бедным пастухам маленького местечка было первым возвещено о рождестве Искупителя мира. Без колебаний она встали и понесли ему с приветом свои бедные дары и первые поклонились ему от всей вселенной.

Мерцание далеких гаснущих звезд сменялось зарей любви и веры, а иудейские умы оставались в плену фарисейского знания, формальной саддукейской праведности. Рассуждай, испытуй, держись записанного факта, не отступай от документа, связавшего тебя заветом с Божеством, и в том — все спасение Израиля, полное твое право на господство и власть над всеми народами, на привольное и почетное житье, подобное житью очередных священников в Иерусалимском храме в праздничные дни, когда все Иудеи несут туда масло, вино, мясо, хлеб, первые плоды, курения и дрова, а священники только поют гимны и принимают почет.

Не этой гордыне и тщеславию было вместить новое слово и веру в совершающийся перелом вселенской жизни. На далеком востоке жили другие мудрецы иного, более высокого закала, не заключившие духовную силу в логические выводы из буквы, узко понятой. В них держалось вещее предчувствие и прозрение будущего, переступающие рамку осязательных фактов и писанной буквы. Звезда, сиявшая над пещерой вифлеемской, непостижимо соединялась с таинственными древними учениями об Искупителе мира от обуревающих его зол. и повела восточных мудрецов в римскую державу поклониться Младенцу. Искупитель сходил на землю не для одних Иудеев, но призывал к себе всех людей, весь мир, всю тварь, которая стенает и мучится. И они пришли с тремя [246] символическими дарами востока, принеся Христу злато — как царю, благовонный ладан — как Божеству, и похоронную смирну — как идущему на смерть...

Кровавою трагедией заключается древняя история Вифлеема. Потоками крови младенцев орошаются улицы и дона мирного городка. Неслыханное преступление падает на черную душу Ирода. Казалось, сама Рахиль восстала из гроба и с громким воплем воздела свои ветхие руки к небу, рыдая за всех несчастных матерей. И Вифлеем обрывает свою историю на этом величайшем олицетворении безвыходного материнского горя. Ниобея — действительно холодный мрамор в сравнении с образом, который создал пророк Иеремия.

Проходит более ста лет, и Вифлеем на мгновение мелькает в истории: при Домициане и Нерве на папском престоле восседает вифлеемский Иудей — Эварест. Адриан изгоняет Евреев из Вифлеема навсегда. Мистическая натура наводит императора на мысль посвятить город Давидов и рощи его культу Адониса. Храм украшается рельефным изображением кабана, умерщвляющего это сирийское божество, и зрелище такого нечистого животного еще более отвращает Иудеев от Вифлеема, чем запрещение царя. В окрестных рощах совершаются странные и нечестивые празднества погребения и воскресения Адониса. Есть нечто загадочное в том, что враждебный христианству и еврейству император на местах, освященных величайшими воспоминаниями христианства, воздвигать памятники, символизирующие победу над смертью, возрождение к высшей жизни. В то время, как Евреи покинули Вифлеем, христиане не забыли его и посещали для поклонения священный вертеп. О нем вспоминает во II веке св. мученик Иустин Философ и язычник Цельзий. Но язычество клонилось к неизбежному падению, а христианство укреплялось. От Адриана осталось в Вифлееме одно: полное отсутствие Евреев. Если Адриан в своих беспрерывных странствиях по империи оставлял на пути своем новые и реставрированные капища, то усердие Св. Елены далеко оставило за собой строительную ревность языческого императора. «Пришедши в Вифлеем (в 330 г.) она (св. Елена) построила там великую, продолговатую и крестообразную церковь во имя Христа Бога нашего и отделила внутри, внизу великого жертвенника, ясли и св. вертеп; потом вышла из Вифлеема и отыскала место, где были убиты святые младенцы, [247] умерщвленные Иродом, и построила тут церковь и затем посетила священную паству; найдя место, на котором святые ангелы благовествовали пастырям рождение Господа нашего Иисуса Христа, она воздвигла удивительный храм в честь Богородицы Марии и Обручника Иосифа». ² Вифлеемский храм был окончен раньше храма св. Гроба. О великолепии Константиновской базилики и других христианских зданий Вифлеема свидетельствует письмо св. Павлы, писанное в начале V века. «Где еще можно найти такие широкие портики, позлащенные потолки, базилики, воздвигнутые усердием бедных грешников, подобные царским дворцам?» — спрашивает знаменитая подвижница, покинувшая свой пышный патрицианский дворец в Риме ради Вифлеемской пещеры.

Имя св. Павлы вызывает в воспоминаниях целый ряд личностей, характерно олицетворяющих высшее и просвещенное римское общество в эпоху варварского погрома и крушения Римской империи. Государственный гений Рима угас на западе и ушел в новую столицу на Босфоре. Римские вельможи утопали в неслыханной роскоши. Одни, устранившись от политики, в мелочах праздной, изнеженной жизни убивали время, живя минутою, со дня на день, не думая ни о будущем, не вспоминая о славном прошлом. Другие, лучшие натуры, простились с прошедшим, но не найдя достоинства в настоящему всею душой отдались тому будущему царству Божию, которое возвещено им было повою религией. Рим, кончался, но с ним неминуемо ожидалось и окончание всей земной жизни. В мире был один «град», civitas, — Рим и другим мог быть только град Божий, civitas Dei; к этому последнему прилепились все лучшие помышления лучших людей античного Мира. Остаток жизни посвящался приуготовлению к новой жизни во Христе. Аскетические стремления проникают в общество. Отрасль Сципионов и Гракхов, колоссально богатая патрицианка Паула, собирает в своем дворце общину, в которую вступают девы и вдовы, принадлежащие к знатнейшим и древнейшим родам и простые, предаются молитве, изучению св. Писания в оригинале и делам благотворения. Величайший [248] ученый того времени, искушенный в подвигах иночества, блаженный Иероним является духовным руководителем общины. Уходя от варваров, идущих на разграбление Рима, Паула, дочь ее Евстохия, Иероним и другие сподвижницы предпринимают далекое странствие к святым местам Египта и Палестины, посещают египетских пустынников, святые места Палестины и, наконец, находят тихое пристанище в Вифлееме, в женской обители, устроенной на уцелевшие остатки прежнего богатства. Мирно и тихо течет жизнь благочестивых жен среди идиллической природы Вифлеема. Кто изобразит сладкие слезы, восторги и видения добровольных изгнанниц умиравшего Рима, изведавших славу и роскошь и потому глубоко потрясаемых смирением Царицы Небесной, воплотившегося Божества, когда дано было им. Римлянкам припасть к яслям, приютившим Божественного Младенца в простом вертепе, служившим приютом для скота! Живо представляет себе св. Павла умиленным духом первые заботы Богоматери и обливается слезами, вспоминая зверское избиение невинных младенцев и плач их матерей. Знакомые ей материнские чувства влекут ее в Вифлеем более, чем в Иерусалим. Здесь странницы окончили путь. Молитва, пост, труды милосердия чередуются в неизменном порядке, и одна за другой первые монахини Вифлеема сходят в безвестные могилы. «В Риме, посреди богатства, могущества и обширности этого города,— пишет Иероним к одной из своих учениц, оставшихся в столице,— ты должна принимать других и сама видеться с ними, слушать или говорить, и невольно окружать себя людскою толпой, а все это не согласуется с решимостью посвятить себя тихой и уединенной жизни. Ибо одно из двух: или мы видим приходящих к нам и должны прервать молчание, или не принять их, подвергнуться осуждению в гордости. А потом для отдания визитов идем в пышные портики и среди подстрегающего шепота слуг входим в позлащенные двери… А в селе Христовом, в Вифлееме, царствует сельская простота. Ничего не слышим, кроме псалмов, везде тихо и спокойно. Куда не обратишься, там или земледелец, идя за плугом, воспевает аллилуия, или покрытый потом жнец поет псалом, или садовник, подрезывая кривым ножом гнилую леторосль, поет что-либо из Давидовых песней... Такова-то [249] поэзия этого затишья: она свирель пастуха, она услада и помощь поселянина в полевых работах» ³.

В Вифлеемском уединении, в общении с возвышенными душами своих духовных дочерей, Иероним совершает свой великий труд — латинский перевод Библии с еврейского и греческого языков и замечательные толкования на священные книги. О трудности и важности этого труда можно судить уже по тому, что самый текст предстояло предварительно установить и очистить; нужно было самому Иерониму, восторженному ценителю классических писателей Рима, победить в себе литературные вкусы и проникнуть в своеобразную красоту древнееврейских писаний. Он считал себя богачом, когда удалось ему достать шестиязычную библию Оригена. Творение Иеронима, Вульгата, «признана в латинской церкви достовернейшим переводом Библии и вытеснила все бывшие до того латинские переложения священного писания. День и ночь трудился блаженный Иероним, диктуя перевод и многочисленные письма во все места, где еще держалась римская образованность, в ответ на предложенные ему вопросы. Заживо он приготовил себе гробницу, в той же скале, в которой был вертеп Рождества; здесь же он положил во гроб св. Павлу, и в том же гробе схоронил и Евстохию. «Путь одной по этой юдоли плача был короче, другой — длиннее, по обе счастливо достигли цели»,— замечает арх. Леонид. Чрез год одинокая душа старца Иеронима встретилась со своими друзьями в лучшем мире. Он умер в 420 г., 82 лет от рождения. Смерть застала неутомимого труженика за работой. Его могила там же, вблизи от Павлы и Евстохии.

Другая группа столь же благородных изгнанников, совершив такой же кружный путь к Святой Земле, основалась на Елеонской горе. Равная знатностью рода и богатством Павле, патрицианка Мелания и спутник ее, ученый монах Руфин, литературный враг бл. Иеронима, были основателями латинской монашеской жизни в Иерусалиме. Аскетическая строгость жизни на Елеоне проявлялась в более резкой форме, чем в Вифлееме. Мелания привлекла туда свою внучку, Меланию младшую, чтимую нашею церковью, и последняя, вместе с мужем, положили начало мужским и женским монастырям на Елеонской [250] горе. Слава Мелании младшей, постницы и затворницы, творившей чудеса, широко распространялась по тогдашнему миру. Мелания привлекла в Иерусалим вдову Феодосия Младшего, имп. Евдокию, и была ей духовною матерью. Культурное, изящное подвижничество Павлы и Евстохии побледнело и отступило на второй план пред суровым, непреклонным и слишком прямолинейным аскетизмом Мелании младшей, достойной преемницы свойств ее бабки. Наши Четьи-Минеи даже не упоминают имен Павлы и Евстохии, и только мимоходом касаются св. Иеронима. Светлые образы этих трех лиц, их чистая и поэтическая дружба, их кроткие спутницы облечены таким тихим, притягательно-симпатичным сиянием, что, вспоминая о них, невольно думаешь о целомудренных, одухотворенных и возвышенно-простых созданиях искусства раннего возрождения, дорафаэлевской эпохи. От их римских собраний, бесед с пустынниками Египта, молитв у яслей веет поэзией старинных, побледневших фресков на стенах упраздненных и опустелых монастырей Италии.

Высшего процветания достигает Вифлеем в VI веке. Юстиниан обводит город крепкими стенами, сносит обветшавшую базилику св. Елены и возводит новый храм, превзошедший великолепием даже все иерусалимские церкви. От старого удержана была базиличная форма, а последующие поколения старались только поддержать сооружения Юстиниана, не мечтая о чем-либо лучшем. Этот собор в основных частях сохранялся до нашего времени, уцелев даже под мусульманским владычеством. Магометане не завладели Вифлеемом и до сих пор составляют в нем ничтожное меньшинство. В начале ІХ века паломник Епифаний посетил базилику и говорит: «под трапезой есть двойная пещера: на восточной стороне родился Христос, на западной же святые ясли; обе пещеры вместе: они позолочены и разрисованы сообразно с тем, что здесь случилось» ⁴. Базилика спаслась даже от безумного халифа Хакема. Крестоносцы в 1099 году нашли ее во владении сирийских христиан в целости, среди недавно разоренного Сарацинами города. Русский игумен Даниил в первых годах XII века подробно описывает базилику, ее монолитные колонны, мраморную облицовку стен внутри и вертеп, украшенный [251] стенными мозаичными иконами. В 1169 г. базилика, сильно обветшавшая, обновляется усердием греческого царя Мануила Комнина и короля Амори. Икона с изображением царя Мануила и храма, копия древней, исчезнувшей иконы, висит над входом в греческое отделение: царь с окладистою русою бородой, в высокой короне — митре, в парчовом плаще и длинной тунике. Под руководством византийского художника Ефрема стены главного нефа покрываются мозаичными иконами. В конце XVII века от них оставались жалкие остатки, дошедшие до нас, но еще в XV веке мозаика была в достаточной сохранности и по описаниям путешественников можно иметь представление о системе иконного расписания базилики. На западной стене, над дверью, из ребер Адама поднималось ветвистое дерево с пророками на ветвях, причем упоминаются Иезекииль, Иаков, Михей, Амос, Иоиль, с хартиями, на которых написаны мессианические пророчества. Внизу продольных стен, над капителями колонн шел ряд медалионов с поясными фигурами царей и других предков Христа. Над ними, находился ряд престолов, осененных аркадами, с евангелиями, крестами, кадилами и светильниками; каждый престол соответствовал одному из соборов: Анкирскому, Антиохийскому, Сардикийскому, Карфагенскому, Гангрскому, Никейскому, Эфесскому, Константинопольскому и Халкидонскому. По сторонам престолов надписи объясняли наименование соборов, главные постановления их, число епископов и имена лжеучителей, осужденных собором. Соборы отделялись один от другого, как бы коврами, квадратными промежутками с изображением сосудов и растений. Над соборами был фриз из волют растительного типа, обрамленный полосками из ромбов и жемчужин. Между окнами были изображены ангелы, направляющиеся к алтарю, а над ними такой же фриз, как под ними. В алтаре главное среднее место занимало Благовещение, потом: Введение во храм, Сошествие Святого Духа и Успение Богородицы; в северном полукружии: Явление Фоме (уцелевшее), Вознесение и, вероятно, другие события по воскресении Христовом; в южном: Рождество Христово, Поклонение волхвов, Возвращение волхвов, Христос и Самаритянка, Преображение, Вход в Иерусалим, Моление о чаше, Распятие, Положение во гроб, евангелисты. Мозаика вертепа описана византийским паломником Иоанном Фокой (1177 г.). Там была изображена возлежащая Богородица, [252] взирающая на Младенца: «лик ее не бледен и не изможден, как у обыкновенной женщины тотчас после первых родов, но цветущ и озарен улыбкой. Подле Младенца стоят вол и осел, а подальше — пастыри, каждый в особом положении, стараясь внимательно прислушаться к возвещаемому им. Ангел указывает им ясли, вокруг в беспорядке бродят овцы, одни наклонились к траве, другие бегут к ручейку; собака смотрит с удивлением. Волхвы с коней преклоняют колени пред Богородицей» ⁵. Недолго, однако, юстиниановская базилика красовалась византийской пышностью: уже при Саладине она потерпела от иконоборческого фанатизма мусульман, и затем начинается долгий период непрерывного падения. Мраморная облицовка стен оттирается, мозаика осыпается, крыша гниет, свинцовая кровля отбирается на пули для Турок, дождь беспрепятственно льется в дырявую крышу, птицы вьют гнезда в стропилах и на капителях. В конце XVII века храм превращается в неопрятную развалину. В 1652 году Московский архимандрит Арсений Суханов посещает Вифлеем вместе с Иерусалимским патриархом и такими словами передает свои впечатления: «а тут в церкви весь народ ночует по своим местам, и [огни накладут] во многих местах в великой церкви, и тут спят. В церкви великой яко был въезжий двор, и крик, и шум, и хлеб продают и в дудки играют и робята шумят; кричат, играют, скачут по всей церкви всякие люди и тако творят [два дня], а иные и третий день остаются». Греки показывали плохое состояние крыши и просили о пособии для церкви. «Арсений говорил: не ведаю: если государь уведает, что вы из церкви сделали конюшню, чаю, государь не велит покрыть. И братия старцы все то говорили, что у них недобро творится, а игумен говорил Арсению: а ты того не сказывай государю». Арсений пришел к убеждению, что вечная греческая песня о турецких притеснениях по отношению к Вифлеему — пустая отговорка для сокрытия своей нерадивости или своекорыстия; он не стеснялся указывать патриарху на отступления от монастырских уставов, на не постриженных, однако носящих иноческую одежду (что усмотрено в Бессарабии между иерусалимскими Греками даже в наше время), прямо [253] и резко ставил старцам в пример уважение франков и мусульман к своим святыням и утверждал, что Греки, владея в то время базиликой безраздельно, могли бы сами привести ее в порядок и установить благочиние, да не хотят ⁶. В 1672 году патриарх Досифей произвел наконец некоторые поправки в церкви, главным образом для того, чтоб утвердить греческое владение базиликой, но в половине XVIII века она вновь пришла в такое состояние, что в нее, как в развалину, мусульманские пастухи стали загонять скот. Здесь же иногда располагались войска, а кадии творили суд и расправу у самого алтаря. Чтоб оградить по крайней мере алтарь, Греки перегородили храм, отделив длинную западную ветвь креста каменного стенкой, испортив величественный вид, открывавшая от входа на алтарную апсиду.

___________________________________

В моем дорожном дневнике отмечено, что мы отправились с Русского Подворья в Вифлеем 27 сентября около 6 часов утра. После нескольких томительно знойных дней, ранняя поездка была в особенности привлекательна. В воздухе чувствовалась свежесть, чудное палестинское небо было безоблачно и сияло как самоцветный темно-голубой сапфир. Коляска катилась по прекрасной дороге, проложенной по беловатому каменистому грунту, разветвлявшейся по сторонам. В Иерусалим шли ослики с корзинами угля, выступали сановитые верблюды с мешками шерсти и зерна, шли пешеходы в сероватых и полосатых бурнусах. По сторонам потянулись ограды масличных плантаций. Иерусалимский старожил, ехавший со мной, объяснил, что плантации принадлежат святогробским старцам и разведены на счет наших поклонников, которых уверяют, что масло из этих плантаций пойдет в лампады, [254] возжигаемые во спасение душ жертвователей. Вскоре показались на холме разбросанные строения Вифлеема. Сельские и садовые работы в это время все уже кончились, солнце давно выжгло полевую траву, а сероватые масличные деревья мало оживляли строгую, монашескую природу Иудеи, как будто бы посыпанную пеплом и облеченную во вретище. В тесных и кривых улицах Вифлеема, несмотря на глухое время, толпилось и двигалось множество народа. Дома не так высоки, как в Иерусалиме, света и воздуха больше и потому в гигиеническом отношении Вифлеем лучше Св. Града. Вместо мостовой, улицы покрыты массой обломков и изрыты какими-то ямами. Туземный элемент решительно господствует. Иерусалимской пестроты народностей здесь нет. На улицах повсюду видите бодрое племя Вифлеемлян, сильных, с хорошим смуглым цветом лица. Женщины не прячутся под фатами и свободно покалывают свои красивые лица. Нет и таких лохмотьев, которые не редкость в Иерусалиме, у Арабов и Жидов. Большинство жителей до сих пор держится православия, хотя в последние двадцать лет латинство крепнет, распространяется, привлекает детей православных в свои учебные заведения и приюты и, несомненно, имеет будущее за себя, если греческое духовенство останется по-прежнему глухо и слепо к требованиям паствы, стойко отстоявшей веру отцов в века величайших насилий мусульманских.

С большим трудом наш экипаж пробирался по рытвинам вифлеемских улиц к храму Рождества Христова. Мы добрались до засоренной мусором и камнями площади, на которой поднималась голая высокая стена с маленькою дверью, вросшею в стену. Видны были следы, что дверь когда-то была просторнее. По сторонам этой стены такие же глухие стены ограждали армянский, греческий и латинский монастыри, облепившие базилику с трех сторон, как храм Св. Гроба. Очевидно, что пустырь пред храмом занял место древнего атриума, а великолепные портики, восхищавшие св. Павлу и ее спутниц даже после чудес Рима и Александрии, безвозвратно исчезли, ушли в мечети Иерусалима и других мест. Из темной паперти вы входите в «корабль» церкви. Внутренность сохранилась больше и вознаграждает за печальный наружный вид. Пред вами открывается величественная колоннада из 4 рядов колонн, которые делят церковь на пять [255] продольных галерей. Сначала вифлеемская церковь сильно напоминает мечеть Омара и Римскую базилику св. Павла, но отсутствие арок между колоннами среднего нефа, связанными архитравом, и более тесные промежутки между колоннами отличают эту базилику и придают ей более строгий и древний вид. Средняя вдвое шире боковых и занимает третью часть ширины базилики, около 5 сажен. Колонны, из красноватого песчаника с белыми прожилками, достигают, с базисом и капителью, до 3 сажен высоты. Капители коринфского ордена и, вероятно, принадлежат еще Константиновской базилике. В каждом ряду — 11 колонн. Благодаря такой перегородке колоннады составляют особое отделение в храме Рождества. Пространство занятое ими образует продолговатую залу около 11 сажен в длину и 9 саж. в ширину. На колоннах среднего нефа положены стены, возвышающиеся над боковыми галереями сажени на четыре слишком, и в этих продольных стенах пробиты большие окна, дающие много света. Двускатная крыша лежит на этих стенах, поддерживаемая стропилами, которые ничем не замаскированы изнутри и лишены всяких украшений. Боковые нефы покрыты односкатными кровлями, примыкающими снаружи к верхним стенам ниже окон. Стропила прежде были расписаны красками и золотом, теперь же представляют потемневшую клетку лесов. Мозаичное украшение, как и в св. Софии Константинопольской, находилось на стенах среднего нефа, над колоннами. Фигуры составлены из разноцветных мраморных кубиков на золотом фоне. Комниновской мозаики сохранилось немного: на южной стене семь поясных старческих фигур в медальонах и над ними аркады, престолы осененные занавесами, а на престолах раскрытые книги; надписи содержать извлечения из правил Константинопольского собора; на северной стороне уцелел фриз, а под ним два открытых храма, изображающие Антиохию и Сардику с правилами соборов, бывших там. Между окнами северной стороны — остатки ангелов. Остальное пространство стен покрыто штукатуркой. Перегородка, закрывающая поперечный неф и главный алтарь, отнимает у описанного помещения церковный характер. Вы ходите по какой-то опустелой палате неопределенного назначения. Нужно сказать правду, что нечистота, поразившая Тоблера в сороковых годах и заставившая его припомнить, что и в Родосском храме Аполлона [256] греческие язычники не стеснялись никакими приличиями, ныне не существует, и я склонен думать, что этим мы обязаны никому иному, как латинянам, которые в приснопамятный 1852 год получили право на базилику наравне с Греками и Армянами. В храме теперь по крайней мере чисто. Не взирая на это, томительное чувство пустоты охватывает душу, когда вспомнишь, чем была эта превосходная базилика в прежнее время!

Греки все сваливали на мусульман и ради их перегородили базилику: по всему судя, поперечная стена теперь совсем не нужна. В обыкновенное время мусульмане не посмеют бесчинствовать в вифлеемском храме, а в момент сильного возбуждения магометанского фанатизма стенка не поможет. Зачем же она существует? Не Грекам ли следует снять ее и хотя отчасти возвратить базилике ее настоящий вид? Но закоренелая косность проявляется даже и в этом отношении.

Базилика имеет некоторые интересные особенности в своих очертаниях. За продолговатым кораблем, с северной и южной сторон, выступают два полукружия, за которыми продолжаются длинные стены двумя уступами с каждой стороны и на восточной стене завершаются полукружием алтаря, диаметр которого равен ширине среднего нефа. Полукружия северной и южной стен соответствуют крылосам афонских церквей. Алтарное полукружие продолжается двумя стенками внутрь церкви: середины этих стен соединены иконостасом, а с обоих концов его, северного и южного, в стенах пробиты низенькие двери, ведущие вниз, в пещеру Рождества Христова. Эта пещера простирается от иконостаса до поперечной стены. Таким образом, вся базилика представляет подобие креста, в котором поперечная перекладина изображается выступающими полукружиями (крылосами), а верхний (восточный) конец — полукружием алтаря и четырьмя угловатыми выступами, уменьшающимися по направлению к алтарю. Ближайшие к алтарю углы были, вероятно, жертвенником (или проскомидией) и диаконником (ризницей). Стройное расчленение базилики искажено вероисповедными распрями. Главный алтарь принадлежит православным. В северном углу (проскомидии) и северной апсиде прислонились армянские алтари: в соответствующем южном устроена лестница к помещениям Греков: в следующем за ним выступе второй греческий алтарь; [257] таким образом православным принадлежит средина и южное отделение отгороженного пространства базилики, Армянам — северная треть его, латиняне не имеют места в юстиниановской базилике и пользуются только правом прохода в северную дверь к пещере Рождества Христова.

В этой греко-армянской части сосредоточены главные остатки комниновской мозаики. В южном полукружии сохранилось изображение Входа в Иерусалим. Сохранились: один апостол, Христос на осляти, женщина с ребенком на плече, дети, постилающие свои одежды, мужчина на дереве, срезающий ваию. В северной апсиде находится явление Иисуса Христа Фоме. Апостолы без нимбов. В стене, украшенной арками, видна затворенная дверь. Фома — в юношеском виде. Третий фрагмент представляет нижнюю часть Вознесения; уцелело изображение Богоматери между двумя ангелами.

В общем мозаика носит признаки падения византийского искусства. Цвета тусклы, фигуры угловаты, головы слишком крупны, типы грубоваты. Густой слой пыли и копоти покрываешь мозаику, отчего, быть может, все тоны и кажутся такими мутными. По достоинству мозаика ниже венецианской, палатинской, монреальской и кахриеджалийской и едва ли выше много личных киевских мозаик XII века; но в ней все-таки чувствуется отблеск древнего величавого стиля; она кажется хуже, чем на самом деле, вследствие нищенской ободранности базилики, вообще, и представляется заплатами из полинявшей драгоценной парчи на грубом и неопрятном рубище, но все-таки, как орнаментация, значительно превосходит жалкие обращики туземной новейшей живописи на колоннах и образах греческого и армянского алтарей. В православном алтаре стоят богатая серебряная плащаница и образ Богоматери в золотой ризе, пожертвованные из России. Конечно, пред иконами иконостаса лампадки не теплились и свечи не горели. По дурному греческому обычаю на верху иконостаса в наклонном положении было утверждено распятие. Смотришь и опасаешься, что крест — того и гляди — упадет.

Снизу слышалось громкое пение. По тринадцати ступеням южной лестницы мы спустились в главную святыню базилики и преклонили колена. Францисканцы служили обедню. Ярко освещенное подземелье было наполнено хористами в белых стихарях, европейскими и туземными монахинями в черных [258] мантиях и Арабками латинской веры. Отделение Яслей Христовых, где совершалась месса, было залито огнями. Греческий престол Рождества светился разноцветными огоньками лампад, священник громко произносил латинские возгласы с итальянским акцентом. По окончании службы все набожно приложились к серебряной звезде на полу у греческого алтаря. Звезда окружает небольшой кусок натуральной скалы, незакрытой мраморным помостом, и на ней сделана надпись: Hic de virgine Maria Iesus Christus natus est (здесь родился Иисус Христос от Девы Марии). Когда все ушли, мы приступили к осмотру священной пещеры.

Вертеп Рождества Христова представляешь продолговатую крипту, подземелье, в шесть сажен длины, около двух сажен в ширину и столько же в вышину. Потолок имеет вид низкого, круглого свода. Пол и стены покрыты мраморными плитами. Между лестницами, идущими из базилики, на восточном конце длинной оси находится выступ скалы и в нем — ниша, почти под царскими вратами базилики: эта ниша и есть место Рождества Христова. Она вся выложена мрамором; только в потолке заметны следы мозаики, описанной Иоанном Фокой, да в полу открыта частица скал, о чем сказано выше. Над звездой установлена мраморная доска на колонках, служащая престолом. Над звездой висит 16 неугасимых лампад, принадлежащих православным (6), латинянам (4) и Армянам (6). На престоле, за особою решеткой, стоять небольшие греческие иконы. Здесь имеют права совершать литургию только православные и Армяне. В своде вертепа подвешено 32 неугасимые лампады. Стены покрыты толстыми коврами с гербами франков. Вертеп освещается только лампадами и не имеет просветов. Копоть от ламп уничтожила живопись на потолке, которую видели еще в начале ХVIII века.

От южной двери налево находится в вертепе небольшое отделение, в котором стоят мраморные ясли и находится небольшой выступ. В яслях был положен спеленутый Божественный Младенец, а на выступе сидела Богоматерь, когда пришли на поклонение волхвы. Подлинные ясли вырублены и увезены в Рим, в церковь Марии Великой (S-ta Maria Maggiore). Это место принадлежит латинянам. Оно украшено порядочными картинами новейшей работы. [259]

С западной стороны пещер находится третья дверь в длинный ряд пещер, чрез которые выходят в латинскую церковь Св. Екатерины, пристроенную к северной стене базилики. Была на северной стороне вертепа и четвертая дверь, также в латинские помещения, ныне заложенная. Последние две двери позднейшего происхождения, но Тоблер полагает, что прежде была только одна дверь, лучше сказать — целая открытая сторона пещеры, впоследствии съуженная. Пещера должна была подвергнуться некоторой искусственной обработке внутри уже при построении Константиновской базилики. В VIII веке паломник Виллибальд говорит о вертепе следующим образом: «Место, где родился Христос, было некогда подземной пещерой, а теперь представляется домом (domus), четыреугольным, иссеченным в скале (petro), почва же кругом выкопана и снесена (et est terra circumquaque esfossa et inde projecta). Трудно представить себе в настоящее время наружный, надземный вид этого сооружения, но им объясняется возвышенное положение топ части базилики, которая занята ныне алтарями Греков и Армян над уровнем западных галерей. В первый раз упоминается о числе ступеней, ведущих в пещеру, у Фоки, в 1177 году, и указывается их число — 16; до сих пор это число сохранилось на северной лестнице. О второй, южной, первые известия относятся к XIV столетию. Она была устроена для удобства поклонников. Если старейшинство принадлежит северной двери, то следует предположить, что первоначально пещера открывалась с северной стороны, но как широк был этот проход, в настоящее время определить невозможно после произведенных построек. Тоблер предполагает, что даже и потолок пещеры в настоящее время не натуральная скала, а сложен из тесаных камней.

В одном углу западной стены пещеры находится цистерна, в которую, по латинской легенде, опустилась благовестная звезда, в другом — вход в длинный ряд подземных помещений, принадлежащих латинянам. Длинный коридор проходит под землей поперек базилики с юга на север и кончается в латинской церкви Св. Екатерины. Идя из вертепа по коридору, на правой стороне входят в капеллу Св. Иосифа, где будто бы повелено ему было бежать в Египет; затем — в капеллу Избиенных младенцев; далее, налево — гробниц аббата Евсевия Кремонского, ученика Иеронимова, гробница Павлы [260] и Евстохии и напротив их — гробница Св. Иеронима, наконец довольно обширная капелла Св. Иеронима. В этой-то капелле, по латинскому преданию, Св. Иероним молился, постился и трудился над переводом Библии. Из пещеры Иеронима был выход в латинский монастырь, но этот проход теперь замурован и нужно вернуться ко гробу Евсевия, чтобы достигнуть выхода в церковь Св. Екатерины.

Как и все латинские предания в Св. Земле. легенды, приурочившие к названным именам разные уголки пещер, возникли в очень позднее время, после крестовых походов. Из жития Св. Елены мы уже видели, что место избиения младенцев находилось вдали от вертепа Рождества; там же прежде показывали и пещеру, куда были брошены тела избиенных. Точно также место погребения Павлы и Евстехии означалось в церкви, ныне посвященной Св. Екатерине. Из древнего жития Иеронима известно, что он завещал похоронить себя вблизи от Св. Вертепа и приказал иссечь в камне могилу: ни слова не говорится об ученых занятиях в полутемной пещере, которую называют ныне келией святого мужа. В Вифлееме произошло такое же сосредоточение мест благочестивых воспоминаний, какое мы уже видели в храме Гроба Господня. Над этими гробницами повешены очень хорошие новые картины. В дни поминовения этих святых латинской церкви, на гробницах читается месса. Мы посетили эти места, зная недостоверность их, чтобы пожить несколько минут в воспоминаниях той тяжелой эпохи, среди которой таким кротким сиянием мерцают симпатические личности Иеронима, Павлы и Естехии, их друзей и спутников, деливших с ними мистические восторги и труды вифлеемского уединения.

Из темных переходов мы вышли в изящную базилику Св. Екатерины и здесь впервые отдохнули от безвкусицы и запущенности. водворившихся в юстиниановой базилике. Эта церковь, принадлежащая Францисканцам, выстроена в романском стиле, с коринфскими колоннами. Она вся озарена голубоватым светом. Размеры ее прекрасны. Возвращаясь к старинным архитектурным формам, латиняне не рискуют возвратиться к такой же старинной живописи, а новая, очевидно, не мирится ни с прежнею архитектурой, ни с религиозными требованиями храмоздателей. Оттого после первого приятного впечатления, душу охватывает ощущение пустоты. Храм молчит, нет «облака [261] свидетелей» христианской истины. Церковь как будто конфузится пред иконоборцами и становится неуютною лютеранскою молельней. Художественное достоинство базилики Св. Екатерины заключается, главным образом, в ее цельности. Здесь вы находитесь в храме не разделенном между многими враждующими хозяевами, который стройно и спокойно приспособлен к литургическим действиям безо всяких сокращений и урезок в обычных ритуальных подробностях.

Невзрачная колокольня, устроенная в греческом монастыре, переделана из древней башни, которая составляла часть прежней укрепленной ограды вокруг базилики Рождества Христова. В монастыре живет греческий вифлеемский митрополит, предстоятель самой доходной из иерусалимских епархий. Само собою разумеется, что не только евангельская важность Вифлеема, но и близость его к Иерусалиму привлекает туда массу поклонников. Многие не решаются на далекий и трудный путь в Галилею или на Иордан, но никто не пропустит возможности поклониться вертепу Рождества Христова. Усердием поклонников, конечно, Греки пользуются елико возможно, не стесняясь ничем, так что происходят весьма прискорбные недоразумения. Одно из них случилось в 1888 году с русским священником ⁷. Греческий митрополит (Спиридон, нынешний патриарх антиохийский) признал необходимость извиниться в своей ошибке. Русское подворье неоднократно получало жалобы от наших паломников на греческую алчность.

Русское подворье, обязанное ограждать наших паломников, успело, однако, несколько обуздать алчность вифлеемской братии. Бывшему патриарху Никодиму были представлены неопровержимые доказательства вифлеемских бесчинств; скрепя сердце, он должен был принять некоторые меры. Заметим, что Сипридон, архиепископ Фаворский, только временно управлял Вифлеемскою митрополией и вопрос, кому распоряжаться доходами от святынь Вифлеема, был жгучим предлогом пререканий между митрополитом и патриархом, который считал доходы вакантной митрополии своими, Спиридон же мужественно отстаивал правило: beati possidentes. Без сомнения, такой принципиальный спор усугубил ревность блаженнейшего Никодима против вифлеемских черноризцев. [262]

Но поэзия Вифлеема оправляется не одними деяниями святоробской братии. Пещера Рождества Христова служит местом столкновений между православными и латинянами. Последние не могут примириться с устранением от места Рождества Христова и базилики Юстиниана. В конце XVII в. латиняне утвердились в исключительном обладании яслями, но зато Греки вытеснили их из ниши Рождества Христова, хотя Латиняне и удержали право на серебряную звезду в полу ниши. Так как Грекам принадлежат южная дверь и право прохода, не с литургическими действиями, по северной лестнице, принадлежащей латинянам, то полтора года тому назад между Францисканцами и греческими монахами на этой лестнице произошла кровопролитная драка, потребовавшая вмешательства Турок. При нас еще в базилике, при входе в пещеру, стоял турецкий часовой.

Да, лучше не спать, подобно нашим простецам-паломникам, той грязи, которая облепила собой святыни Св. Земли; лучше предполагать, что безобразия не вошли там в систему эксплуатации, а являются случайным исключением; лучше не подозревать даже, что кроме греческих черноризцев и широковещательные титулов, в Палестине еще доживает, тает и совращается в латинство и лютеранство остаток «церкви первородных», горсть православных туземцев — Арабов, пренебреженная греческими пастырями. Лучше в невозмущаемом умилении веры припасть к дивной пещерке, озаренной первыми лучами пребывания на земле нашего Спасителя, оглашенной ангельскою песнью: «Слава в вышних Богу, на земли мир и в человецех благоволение!»

Угрюмо и враждебно посматривали на нас какие-то черноризцы в базилике и в вертепе, сторонясь при виде сопровождавших нас служащих в Русском Подворье. Не к кому было обратиться с просьбой отслужить молебен. Если бы не латинская месса у яслей, мы ушли бы, не услыхав молитвенного пения в священной пещере...

Из прохладных колоннад базилики мы вновь очутились на залитой солнцем площадке и направились к лавкам. Вифлеем более трехсот лет славится своими резными работами из дерева, камня и перламутра. Здесь приготовляются четки, крестики и рельефные иконы. Благодаря западным образцам, иконы достигают замечательного изящества. Крестики можно [263] найти на всякую цену. Некоторые сплошь покрыты розами, гроздиями винограда. Слоистый, легко раскалывающийся перламутр требует большой осторожности при обработке и случается бросать две, три раковины на половине работы; арабские рещики с замечательною ловкостью окружают мелкие иконы на раковине широкою кружевною каймой сквозной работы. Цены высоки, но по работе — не дороги. В глухое осеннее время спрос был ничтожен, Американцы и Англичане покупали на гроши, поэтому франков на 60-70 я приобрел столько вещей, что в настоящий паломнический сезон за них нужно было заплатить не менее 200 франков. Кресты и образ Младенца в яслях, действительно, были прелестны.

М. Соловьев.

(Продолжение следует.)

Комментарии

1. Протоевангелие Иакова.

2. Житие Константина и Елены (VII в.). Палест. Сборник, выпуск 11, стр. 261.

3. Арх. Леонид, Старый Иерусалим, 355.

4. Василевский, Епифаний, стр. 24.

5. Gersparh, La Mosaique, 119. — Пр. Троицкий: Иоанна Фоки сказание. Пал. Сборн. № 23, гл. 27.

6. Проскинитарий Арсения Суханова. Прав. Палест. Сборник, выпуск 21, стр. 57 и сл.

«На Федоровой неделе, в четверг, избрание было в церкви царя Константина, митрополита Неофита в Вифлееме. А в пяток диакон Исаиа-русин ему, нареченному митрополиту, говорил у патриарха в келье: хотят тебя поставить в митрополиты, а ты еще непострижен; как тебе будет иных постригать, а ты и сам не сподоблен того дара? Патриарх то услышал и спросил: что вы говорите? И они то сказали; и патриарх молвил: перестригу я и всех их, дай мне мало сроку». Ib., 70.

7. Св. Коровицкий. «Дневник Паломника», стр. 151, сл. Житомир, 1891.

Текст воспроизведен по изданию: По Святой земле // Русское обозрение, № 9. 1892