-

СОЛОВЬЕВ М.

ПО СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ

От Петербурга до Иерусалима.

Шестьдесят четыре часа почтовой езды отделяют Петербург, с его быстро надвигающеюся осеннею непогодой, от Одессы, залитой теплом и солнцем. Чем далее к югу, тем более великорусское население разбавляется инородными примесями, и в беседах пассажиров сказываются интересы, не похожие на те, которыми волнуются в настоящее время столичные жители. В нетронутой неурожаем западной полосе недостаток продовольствия, постигнувший средние губернии, отражается в виде вопроса об отпуске хлеба, об еврейских ухищрениях обойти запрещение вывозить рожь, об усиленной закупке ржи и пшеницы, дошедшей до того, что уже теперь хлеб в продаже является испорченным разными примесями, а в Бродах переброшенная через границу русская рожь и пшеница не находят складочных мест и лежат грудами под открытым небом. Многие из еврейских спекулянтов в лихорадочной поспешности не упустить дозволенного двухнедельного срока, не щадя издержек на покупку и транспорт ржи, как слышно, зарвались и понесли огромные потери. Контрабандная перевозка, однако, продолжается и, по общему отзыву, одни полицейские мероприятия и наличный состав сельской администрации не в силах оказать злу надлежащий отпор. Борьба с кагалом, действующим плотно, дружно, всеми дозволенными и недозволенными способами, среди населения, опутанного жидовским кредитом, при малочисленности и недостаточном экономическом [538] положении наших агентов администрации представляется крайне затруднительною. Один из видных местных чиновников откровенно заявлял мне, что значительною помехой в упорядочении еврейской деятельности следует считать недостаточные оклады. На мои вопросы он разъяснил, что пограничные австрийские чиновники получают гораздо меньше, но относятся к своим обязанностям строже. Он приписывает это более крепкому сознанию долга, господствующему в обществе, более скромным потребностям служащих. Мне казалось, что это не совсем верно и не вполне исчерпывает вопрос. Государственные законы являются одним из главных внешних условий уклада и роста нравственного сознания общества и помогают страхом наказания соблюдению нравственных начал. Уголовные кары, бдительный надзор местной администрации способствуют установлению порядка более чем господствующие в обществе воззрения на чиновничью нравственность. Безнаказанность и возможность избавиться от взыскания составляют такие разлагающие начала, против которых и нравственно не испорченному, но неустойчивому человеку, бороться бывает трудно. Страх ответственности, конечно, имеет сильное влияние и на потребности чиновника. По отзывам моего собеседника, австрийский чиновник в высшей степени расчетлив и экономен. Наши не таковы. Им вечно не достает содержания от казны. Указывается при этом на семейство, разъезды и т. п. Но даже, если и это признать уважительным, почему бы не искать чиновников помоложе, бессемейных, здоровых, в полном расцвете энергии? Мировые посредники времен Муравьева получали 2.000 рублей в год, считая тут и разъезды и канцелярию, то есть едва ли более 1.200 рублей, получаемых становыми приставами, но при самой напряженной деятельности, при весьма беспокойных занятиях, довольствовались своим положением и не возбуждали даже тени тех нареканий, которые приходятся слышать относительно местной полиции. Мировой институт был наполнен по преимуществу молодыми людьми и честно исполнял свое государственное дело. Русское государственное сознание в обществе теперь стоит прочнее и выше чем 30 лет тому назад: почему же бы не воспользоваться молодыми силами, которые теперь так усиленно толкутся в канцелярии, и не позвать их на более поучительную и воспитывающую работу в уезд, в село? В этой среде [539] свежие силы найдут себе полное приложение, а сознание долга укрепится личною ответственностью, которая значительно больше нежели на маленьких канцелярских должностях, в которых прозябают и растлеваются молодые чиновники. Впрочем: scribuntur haec, leguntur haec et lecta negliguntur.

Общий голос утверждает, что выселение Евреев совершенно незаметно. Уходят отдельные лица, десятки, может — быть и более, но заметной убыли нет. Можно, впрочем, заметить, что лет пять тому назад станции в Западной России были переполнены еврейским гвалтом, теперь этого незаметно, едет их много, но прежняя безобразная и крайне небезопасная для пассажирских карманов и багажа толкотня Евреев прекратилась. Только в таком важном узле, как Белосток, где крестообразно пересекаются линии, проходящие ожидовелые губернии, стечение Евреев было огромно, но все неприятные стороны такого явления отчасти вызываются безобразным устройством дебаркадеров, до сих пор еще неприспособленных к важному значению этой станции.

Хороши, даже роскошны, вокзалы Бреста и Казятина, но целые часы остановок в трех местах для почтового поезда не могут не быть ненормальным явлением. Такие задержки не ладят с назначением почтового поезда, утомляют и увеличивают издержки едущих. С облегчением вздохнешь, когда, после долгого заключения в железнодорожной коробке, выходишь в Одессе на свежий воздух, на белый свет, хотя впереди еще предстоит длинный ряд дней плавания к берегам Обетованной земли.

Нам пришлось быть первыми пассажирами новоприобретенного парохода Царица. Он сделал несколько рейсов из Англии в Австралию и был куплен Русским Обществом Пароходства и Торговли за 460 тысяч рублей, а с переделками обошелся и в целый полумиллион. Это стройное, длинное судно (370 ф. длины и 37 ф. ширины), — лучший ходок из судов Общества, — делает 12 1/2 миль в час и назначено для заграничного плавания. Каюты Царицы устроены не на корме, а в средине парохода. Первый класс отлично отделан мрамором. Недостаток этого помещения в том, что палуба его чрезмерно мала; каюты расположены в три яруса и очень низки, а выход на палубу идет через третий (палубный) класс. Палубные пассажиры были скучены на средине судна: проходы у бортов были [540] заняты быками и овцами, даже и в трюме. Быки целую ночь беспокойно топтались, не давая покоя не только палубным, но и каютным пассажирам и заражая воздух. Несмотря на неудобство этого товара, на порчу пароходов, Обществу такой груз выгоден, особенно при сокращения хлебного отпуска. За быка взимается от 8 до 10 рублей. Они приобретаются Греками для турецких войск в Европейской Турции. Теперь много овец отправляется в Марсель. Одновременно с Царицей другой пароход нагружался овцами. Пять тысяч этих несчастных животных загонялись в трюм и на палубу в несколько рядов. Удивительно, что, по словам отправителей, потеря при такой нагрузке не превышает шести овец на полторы тысячи. Перевозка обходится в 4 франка со штуки. В Одессе на пароход село человек сто Евреев. Они направлялись в Константинополь, но конечною целью их была Палестина: в Константинополе им нужно было устранить запрещение турецкого правительства переселяться Евреям из России в Палестину. Благодаря их виртуозности в паспортных делах, это, конечно, удастся. Хотя все ехали по срочным паспортам, не было сомнений, что все имели в виду окончательно покинуть Россию. Провожать их собралась несметная толпа. Многие плакали. Прощальные клики слились в общий гул, когда Царица плавно двинулась с места. Все свободные лодки мигом наполнились Евреями и спешили к выходу аз гавани, чтобы не потерять последней возможности взглянуть на отъезжающих сродичей. Увы! уходящих была ничтожная горсть в сравнении с оставшимися!..

Через 29 часов довольно беспокойного плавания пред нами загорелись босфорские маяки. Ночью пароход вступил в пролив и стал на якорь, а утром мы могли вдосталь налюбоваться на сильные батареи, заготовленные для приема русских кораблей. Это так просто и откровенно, что никаким недоразумениям между мусульманским и православным народом нет даже и места. «Русское море», как называли иногда византийские летописцы древний Понт Эвксинский, уже теперь в сущности стало русским озером, со всеми неудобствами озера, не имеющего свободного выхода в соседние моря. Батареи были исключительным предметом беседы всех пассажиров. Досадно было видеть докучные черные амбразуры при самом входе в дивный природный капал, с голубою лазурною водой, [541] обрамленный веселыми, красивыми селениями, дамами, дворцами и еще более многочисленными развалинами. Чуждые европейскому уху, турецкие названия дико звучали на ряду с классическими именами Симплегад, Аргонавтов, Финея, Гарпий, Иерона, Гипополя, при воспоминаниях о древних храмах, смененных церквами и монастырями, в свой черед, исчезнувшими при азиатском нашествии Османов. Но вот, наконец, вдали выплывает заветный белый купол с тонкими минаретами, чернеет лес мачт, клубятся трубы пароходов, выбрасывая легкие колонны дыма в безоблачную утреннюю лазурь неба. Краше становятся берега, превращаясь как бы в одну великолепную набережную широкой реки. Как сирена поднимается белая Башня Девы, голубые волны покрываются пестрою стаей лодок с всевозможными флагами, разноцветными гребцами, целою тучей неопрятных и назойливых коммиссионеров. Мы ловко лавируем среди разноплеменных судов. Длинный пароход, к великому удовольствию присутствующих моряков, совершает какой-то трудный маневр, подплывает, проходя между «Итальянцем» и «Черногорцем», к своей бочке и становится на якорь, носом к Золотому Рогу. Через полчаса я уже входил в тихий приют Свято-Андреевского скита в Галате.

В природе великорусса удивительным образом сочетаются аскетическая созерцательность и домохозяйственность. Высокое пустынножительское подвижничество является рядом, а нередко и в одном и том лице, с замечательным уменьем превосходно устроить свое экономическое положение. Высшие духовные цели находят себе поддержку и орудия в имущественном процветании монашеской общины. Примером могут служить четыре великие северные монастыря: Соловецкий, Валаамский, Кириллобелозерский и Троицкая Сергиева Лавра. Уже в Киевопечерской лавре мы не встречаем такого полного развития общинной жизни, в южнославянских же нет о таковом и помину. Мне кажется, что замеченная нами особенность стоит в тесной зависимости от государственной природы Русского народа, способного взлелеять величайшие исторические идеи и цели и с железною выносливостью и последовательностью идти к их осуществлению, не поступаясь ими ни при каких невзгодах. Медленно, но крепко прибирает он к своим рукам что ему нужно и уже не выпускает из рук взятого. На всем пространстве тысячелетней истории России только одни [542] североамериканские владения были отданы из нашего владения чужеземцам, и я помню, как роптали в народе при этом известии. Гений народа еще ищет естественных, а еще более духовных границ своему политическому идеалу на земле и до сих пор не обретает их.

Это свойство великорусского народа проявляется и в наших афонских общинах. Издавна жили на Святой Горе русские иноки. На их глазах переходили в руки Греков богатые некогда обители грузинская, сербская, болгарская. Мало-по-малу начинается сосредоточивание Русских в Пантелеймоновом монастыре. Греки почуяли опасность, но им пришлось иметь дело не с Юго-Славянами и Грузинами, и в настоящее время их не более сотой части, а Пантелеимоновский Руссикон кипит полным расцветом русской монастырской жизни, удивляя своим благолепием и благочинием даже западных иноверных путешественников. На земле Ватопедского монастыря Русским удалось получить 7-8 десятин земли, довольно неудобной, отделенной от моря. Здесь устроился небольшой скит, сначала вполне зависимый от Ватопеди. Патриаршими грамотами 1848 и 1878 годов зависимость свелась на ежегодный оброк в пользу греческой обители в 30 турецких лир (около 200 руб.), на обязанность испрашивать разрешение греческого монастыря в случае новых построек и получать хиротонию от тех же Греков. В настоящее время скит имеет до трехсот иноков, тогда как в Ватопеди их не более двухсот. Кроме сада и виноградников, недостаточно снабженных водой, при ските, Андреевское братство владеет обширными подворьями в Константинополе, Одессе и Петербурге (5, Пески). В то время как Ватопеди, получая до 70.000 руб. дохода с бессарабских имений, почиет на древних лаврах прежней иноческой славы, Андреевский скит по всей России разносит свои иконы и печатные издания. Его иконы очень любимы в народе. При Константинопольском подворье учрежден склад работ скитской братии. Греки давно уже утратили понимание красот византийской иконописи, но, к сожалению, и андреевские иконники недостаточно чувствуют величавую важность древнего стиля. Тем не менее греческая конкурренция для них не опасна и, можно сказать, не существует. Краски андреевских икон слишком ярки; натурализм лиц, поз в иконе не претит набожному настроению только у мастеров выдающихся и прошедших [543] такую художественную школу, которой нельзя искать в скитских мастерских. Кто был на родине христианства и его искусства, в Сирии и Палестине, тот не усумнится признать новейший натурализм икон даже лишенным настоящей правды. Темные лики святочтимых древних икон попадаются там чуть не на каждом шагу среди живущих людей. Из литературных работ особенно выдается только что изданный Путеводитель в Палестину (Одесса, 1891 г.). Прекрасный и полнейший свод известий о Святой Земле, содержащий все необходимое для каждого паломника, простого и образованного, четким шрифтом отпечатан на белой плотной бумаге, занимает до 600 страниц с многочисленными рисунками, планом Святого Града и картой Палестины (не вполне удовлетворительною) и стоит всего 1 руб. 50 к. Даже при полной распродаже, издание но этой цене окупиться не может.

Конечно, рост и процветание скита не дают спать Грекам и вызывают мелкие придирки. Скит все должен получать извне, так как афонские владения не в состоянии прокормить и обстроить его. От моря до скита чрез Ватопедскую землю два часа трудного пути; чрез земли Иверского монастыря — не более 3,4 версты, но иверские Греки не пускают скитские грузы, заставляя их делать длинный объезд чрез Ватопеди.

Цареградским подворьем заведует иеромонах отец Софроний (из Казанской губернии) и несколько монахов и послушников. Подворье помещается в обширном трехэтажном здании, почти у самой пристани, в Галате. Комнаты тихи, просторны, прохладны, снабжены всем необходимым и безукоризненно чисты. При подворье отличный проводник Герасим, говорящий по-гречески и по-турецки, хорошо знакомый с Константинополем.

В Турции представителями русской народности, не политическими, но ставшими твердою стопой в местной, христианской жизни, являются наши монахи, поэтому я старался, насколько мог, уяснить себе отношение местного светского общества к афонским делам. К сожалению, отсутствие из столицы нашего дипломатического персонала не дало мне возможности проверить многие рассказы и сообщения. Знаменитый Пантелеимоновский монастырь считает в себе до 3.000 братии, между которыми 30-40 Греков; остальные — великоруссы и малоруссы, не вполне ладящие друг с другом. Значительная часть их [544] находится б отлучке за сбором подаяний, или размещаются в отдельных уединенных келиях (келиоты). Монастырь располагает большими средствами и, главенствуя на Афоне своею силой, почти ни от кого независим: против патриарха он заявляет русское подданство иноков, против дипломатического воздействия — свою подсудность патриарху. Пожертвования текут к нему обильною струей. Одних икон монастырь производит почти на 60.000 руб. в год. Научная деятельность монастыря незначительна. В числе братии очень много безграмотных. При таком множестве народа медицинская помощь совершенно отсутствует. На весь Афон существует только один врач в Карее. Пантелеимоновцы ведут обширное хозяйство и потому более нуждаются в чернорабочих трудниках, нежели в просвещенном иночестве. Эта хозяйственная деятельность, по мнению патриарха Иоакима, пребывавшего на покое в Афонской лавре, доходит до расточительности и роскоши. Прием в монахи, как говорят, иногда бывает слишком неразборчивым и неосмотрительным. При настоящих развинченных государственных порядках в Турции, никакой контроль в этом отношении невозможен. Вообще русское преобладание на Афоне, представляемое Пантелеимоновским монастырем, скитами Ильинским и Андреевским, многочисленными келиотами, составляет в настоящее время совершившийся факт. К сожалению, есть признаки соперничества между ними не на поприще созерцательной жизни. Келиоты жалуются, что монастыри отвлекают от них русских богомольцев и оставляют их без пожертвований и подаяний.

Турки относятся к русским монастырям с величайшею осторожностью. Вообще, в Константинополе тревожно прислушиваются к голосу России. Хроническое безденежье султана и наущение западных держав заставили турецкое правительство сделать попытку урезать древнюю юрисдикцию вселенского патриарха, который, в свою очередь, имеет в духовном суде (завещания, бракоразводные дела и т. п.) главную статью дохода. Продолжительность столкновения по этому вопросу между патриархом и султаном здесь объясняется единственно молчанием России, но достаточно было краткой заметки в Правительственном Вестнике, чтобы султан тотчас же отказался от своей затеи. Положение вселенского патриарха признается вообще очень трудным. В высшем церковном управлении [545] участвуют, кроме сановников церкви, миряне, заседающие в государственном совете или занимавшие высокие правительственные должности. Хотя патриарх и облечен полновластием, но на деле он в зависимости от своих духовных и светских советников и только опираясь на одну из партий: духовную или светскую, если они несогласны между собою, может надеяться на прочность своего положения. Важную помощь оказывают вселенскому патриарху греческие банкиры и купцы. Пограничным епископам дает субсидию Эллинское королевство: это пособие необходимо в виду крайней дробности анархий, бедности населения и отпадения Болгар, составлявших большинство православного населения патриархии. Иерусалимские дела крайне беспокоят вселенскую патриархию. Здешние Греки признают испорченность иерусалимского клира и его несоответствие современным нуждам палестинской церкви, но в то же время гонят от себя мысль открыть доступ Арабам к высшим церковным должностям не только в Святой Земле, но и в Египте и Сирии. Оттого теперь ведется такая жестокая борьба за антиохийский престол в Сирии, где большинство архиереев принадлежит к туземцам. Злосчастная греческая идея, стремления преобладать на христианском востоке и чрез него в православной церкви, как то было во времена Юстиниана, затуманили совсем ясный, практический и мелковатый ум нынешних Греков. «Если Россия вздумает оказать давление прекращением субсидий или удержанием доходов с бессарабских имений, сообщалось мне — мы направим в Палестину субсидии заграничных и здешних Греков, но не сдадимся». В Палестине, впрочем, я узнал и о других греческих приготовлениях на этот случай.

Быть в Константинополе и миновать его немногие, но великие исторические памятники — невозможно. Не стану описывать величавую печаль чудной Св. Софии. В последний раз я видел ее во время рамазана, при многочисленном скоплении Турок, рассевшихся на мозаическом полу, на циновках. Теперь все было пусто, тихо, торжественно. Еслибы не возмутительные фесы, олицетворявшие мерзость запустения на месте святе, еслибы не аляповатые вывески с арабскими завитушками, скрывающие лики мозаических икон, можно бы подумать, что великую церковь прибирают к какому-нибудь торжественному богослужению. Не столько прошедшим, сколь предвкушением неопределенного [546] будущего меланхолически дышал изящнейший и величайший собор православной церкви. Когда же?..

Из неподражаемой Св. Софии я отправился дивиться неподражаемым произведениям античной скульптуры: сидонским, триполийским (в Сирии) и салоникским саркофагам, недавно водворенным в Оттоманский музей. Из Сидона привезено три саркофага. Главный из них, огромных размеров, покрыт стеклянным колпаком. На продольных фасах крупным горельефом изваяны конная битва с Персами и охота на львов. Греческие всадники изображены по краям, в средине, в беспорядочном смятении конные Персы под копытами коней, — убитые и умирающие. В левом греческом всаднике, с львиною шкурой на голове, думают видеть Александра. Разнообразие, страстность и выразительность движений изумительны. Особенно хороши три лежащие на земле фигуры: только что поверженный, умирающий и мертвый. Рука Александра, с копьем, отбита. Работа широкая и необыкновенно точная. В орнаментах и фигурах сохранились позолота, красная, пурпуровая и синяя краска. Обнаженные части фигур, а равно фон, и лошади не окрашены. Раны на львице намечены красною краской. Скульптура относится к лучшим произведениям эпохи диадохов и одного стиля с пергамскою гигантомахией. Изваяния размещены в двух планах, из коих первый дает почти круглые формы, а второй доходит до тончайшей плоской резьбы и почти переходит в живопись, сохраняя величайшее мастерство в рисунке. Иным стилем отличается другой сидонский саркофаг, изображающий женские фигуры, погруженные в глубокую, тихую скорбь, задрапированные с идеальным изяществом. Узкая полоса внизу содержит изображение охоты самым плоским рельефом; несколько крупнее выступает сверху фриз с изображениями гениев и животных. Саркофаг сохранился превосходно и запечатлев аттическою красотой лучшей эпохи греческого ваяния. На двух остальных сидонских саркофагах прекрасно сохранились охотничьи сцены, вероятно, из жизни сирийских греческих царей и вельмож, одетых в условный персидский костюм. Триполийский саркофаг украшен крылатыми гениями, поддерживающими гирлянды. Фриз, довольно широкий, изваян уже в тяжелом стиле, сохранившемся вплоть до византийских времен и перешедшем в сирийскую [547] христианскую орнаментацию. Два саркофага из Салоник представляют мифологические сюжеты и особенного интереса не имеют.

Осмотрев снова старые памятники музея, я на сей раз удостоверился, что там хранятся три изваяния Доброго Пастыря, III и не позже IV века. Значительная статуя Доброго Пастыря, без головы и рук стоит у двери. В художественном отношении она лучшая. Два барельефа, вполне сохранившиеся, но худшей работы, изображают Доброго Пастыря в отроческом виде, в безрукавной тунике, обнажающей правое плечо (экзамисе), и в полусапожках. Прекрасно сохранившаяся статуя римского императора (в тоге) представляет редкую особенность: на голове у него широкий обруч, с выступающими ободками, между которыми изваяны плоско лавры, а на челе круглая бляха с пятилопастною розеткой. Я не помню ни одной скульптуры с диадемой такого вида и второй обращик такого украшения встретил в коллекции начальника русской миссии в Иерусалиме на загадочном изваянии, о котором будет речь впереди.

Из Святой София мы шли в музей тихою и пустынною улицей. Проводник, показывая на ряд молчаливых, наглухо закупоренных домов, говорил, что, по общему убеждению местных христиан, Турки, живущие в этих домах, только по наружности мусульмане, на самом же деле потомки Греков, тайно исповедующие христианскую веру и совершающие христианское богослужение. Со времени взятия Константинополя они остались на этом месте, чтобы не разлучаться с заветною святыней и охранять великую церковь до лучших времен. Проводник, простой Грек, издавна служит Русским, находился в Сан-Стефано и рассказывал о своем разочаровании, когда получилось известие, что Константинополь и Святая София ускользнули и на этот раз из рук победителей. Я утешал его, что и Турки целые два века кружили над Царьградом, постепенно отбирая у Греков провинцию за провинцией, прежде чем нанести решительный удар.

Вечером мне пришлось познакомиться с одною частною коллекцией, собранною в окрестностях Константинополя. Найдено много монет византийских и римских, древние медные кресты, на одном из которых Спаситель изображен в безрукавном хитоне, колобии, на другом — Богоматерь (orans), с воздетыми руками; также по малое количество свинцовых [548] печатей, имеющих большую важность, вообще, для внутренней истории Византии. Между надписями интересна одна с именем «знаменитого Велизария». Из скульптурных фрагментов замечательна одна капитель, найденная в развалинах церкви: с одной стороны старческая голова пророка или апостола между двумя «кринами», то есть растительными завитками, византийской работы; на другой стороне — античный барельеф, изображающий крылатую победу, без головы, которая срезана на уровне верхней плоскости капители. Византийский художник бесцеремонно воспользовался древним мрамором, вырубая на задней стороне плиты свое невзрачное изваяние.

Раскопки в Константинополе и даже в его окрестностях представляют чрезвычайно много затруднений. В городе они почти невозможны. Между тем, нет пяди земли, которая на самой незначительной глубине не дала бы археологической добычи. Тупая подозрительность правительства и мусульманский фанатизм невежественной толпы препятствуют археологическим изысканиям. Недра земли хранят множество памятников тысячелетнего искусства Византии и этим может объясниться сравнительно небольшое число таковых в собраниях Западной Европы. Из 400 церквей Царьграда многие разрушены, но большая часть их, вероятно, обращена в мечети и вошла в состав турецких жилищ. До сих пор найдены места не более 68-70 церквей, находившихся в городе.

Наступил час отъезда Снова поплыли мы мимо пустынной южной стены Константинополя. Великие исторические имена Феодосия, Феодора Студита, Семибашенного замка, купола киосков трагического Старого Сераля, вековые кипарисы, круглые куполы византийских мечетей и храмов постепенно покрывались дымкой знойной мглы, висящей над роковым городом, а дивная лазурь Мраморного Моря развертывалась, сияя как драгоценный сапфир самой высокой воды. Солнце царственно спускалось в темноголубые волны, увлекая за собою быстроходную Царицу на запад, в самое средоточие великой античной жизни — в Эгейское море.

Выход из Дарданелл точно также усеян пушками, как и вход в Босфор. Оба пролива с XV века, впрочем, не оглашались пушечными выстрелами. Суеверный страх задержал победителей при Лепанто и Чесме прорваться с запада к Царьграду. До сих пор к Босфору мы подъезжали только [549] гостями и раз даже союзниками падишаха. Изо всех европейских морей Мраморное — самое мирное. Его голубые волны за последние 400 лет не видали страшных и величественных картин морского сражения. Одни купеческие корабли снуют по нем, неся со всех кондов земли и разнося повсюду сырье и произведения всех стран мира.

Тень Константинополя лежит на всем протяжении Пропонтиды. Мизерны и жалки желтые берега с серыми старинными укреплениями и желтыми новыми батареями и городки, населенные торговым людом. Рано утром мы оставили это цареградское озеро и вошли в Архипелаг. Местность сразу заявила свои права на историческую самобытность. Вот Тенедос — notissima fama, — insula dives opum, studiisque asperrima belli, — как повествует о нем Эней Дидоне — и за ним потянулся ряд островов, перечислять которые, конечно, не стану. Общая картина проникнута греческим изяществом и простотой. Сверху бледно-голубое, почти петербургское, небо безоблачно опускается громадною чашей на горизонт, но кристальный свод дышет теплом и светом, как раскаленный. На темносинем море один за другим выплывают отчетливые красивые очертания дымчатых островов, которые, по мере приближения, облекаются в светлобурые и желтые краски самых легких тонов с голубыми и лиловыми тенями. За несколько минут до заката и после того, как солнце скроется из глаз, море становится превосходного пурпурного цвета здесь можно убедиться в точности гомеровского названия моря пурпурным. Отец поэтов изо всех состояний моря избрал самый изящный и красивый момент. На всем пространстве Архипелага до сих нор царствует светлый златовидный Гелиос и могучий царь Посейдон с вереницей прекрасных нереид-островов, выплывающих легкими призраками взглянуть на плывущие корабли и затем опускающихся в кристальные подводные гроты. С гомерическими воспоминаниями мы подплываем к одной из семи родин Гомера — к Смирне.

Но в современной Смирне нет места «божественному старцу». Другой божественный старец разрушил беспечальную, утреннюю ясность ионийского мира. В трубном звуке, в грозных тучах, среди молний и громов, с сирийского юга послышалось апокалипсическое слово, обращенное к «богатой» Смирне. Город, давно сделавшийся торжищем всего Востока, [550] заваленный товарами, наполненный банкирами, торговцами, с недоверием услышал, что он — нищий. Служение в духе и истине не имело себе места на этой громадной бирже. Служителей истины ждали осмеяние, злословие и скорбь, но они победили.

И теперь Смирна, как торговый город, сохранил прежнее значение, составляя важнейший порт Турецкой империи. Как и прежде, здесь все южные народности кишат на узких улицах, образовав здесь и в Александрии особую приморскую народность — Левантинцев с особым странным наречием — lingua franca, из слов греческих, итальянских, турецких, арабских, неспособным возвыситься до литературы. Впрочем, левантинский язык в последнее время вытесняется французским.

Смирна расположена по серповидному берегу прекрасного залива. Внизу — торговое движение, дома Греков и Левантинцев; выше тихие улицы турецкого квартала, над вами, на горах Пагоса, — древний средневековой замок, выстроенный вероятно на месте античного акрополя, кремля. Кроме набережной, по которой ходит конка, все улицы извилисты, узки, нередко покрыты сводами. Такая теснота вызывалась столько же удобствами защиты, сколько и потребностью в тени, ездить по улицам почти невозможно. Здесь уже постоянно видите длинные караваны верблюдов, ведомые умными осликами. Главные улицы вымощены плитами. Несмотря на раннее утро, все было полно суетливым народом, кофейни, мастерские, лавки были открыты и в полном ходу.

В Смирнский музей было еще рано, и мы отправились но церквам. Смирна — один из главных пунктов римской и протестантской пропаганды. Здесь широко раскинула педагогическую деятельность энергическая женская община Сестер Сионской Божией Матери. Католическая церковь не представляет ничего примечательного в художественном и археологическом отношении. Она выстроена в так называемом иезуитском стиле, рококо, который преобладал в католических сооружениях до последнего времени, совпадая с господствующим положением иезуитов в римской церкви. Если цветущее и славное время орденов св. Франциска и Доминика одновременно с высшим расцветом средневекового, готического искусства, то иезуиты, появившись в XVI веке, застали увядающее искусство возрождения и ухватились за созданные им вялые формы, облепленные [551] банальными украшениями. Самый курьезный предмет — саркофаг на дворе католической церкви, посвященной св. Поликарпу, мученику и епископу Смирнской церкви. Латинская надпись на саркофаге сообщает, что здесь похоронен последний представитель знаменитого (более своими богатствами: godzien palac Pca, godzien Рас palaca) польско-литовского рода Пацов. Погребенный, «удрученный бедствиями родины, всю жизнь посвятил борьбе с тиранами», сражался в Испании, Германии и Россия под знаменами Наполеона, участвовал, кажется, и в битве под Остроленкой и, наконец, умер в Смирне. Соборная церковь греческой метрополии, св. Фотиния, издали с моря видна своею белою, изящною колокольней. На древней алтарной преграде, в полроста вышиной, из мраморных плит, с резными низенькими же царскими вратами, утвержден иконостас, деревянный, вызолоченный, с резьбой, изображающею густолиственную виноградную лозу: такие иконостасы (XVII и XVIII веков) нередко встречаются в московских церквах, но здесь в капителях деревянных колонок вырезаны раскрашенные фигурки ангелов и святых. На царских вратах, среди листьев и гроздий, вырезаны выпукло изображения из жития Богородицы. Образа в иконостасе — новой, неискусной иконописи, в роде тех, которые писались у нас арзамасскими живописцами. Только икона св. Афанасия Великого отличается более древним, строгим письмом. Как особую достопримечательность показывают плащаницу, шитую серебром и золотом, пожертвованную из Россия, — она помещена над западным входом в храм, — и еще икону собора Пресвятой Богородицы 1702 года — отличную копию с русского оригинала Строгановской или Царской школы.

Смирнский музей состоит при греческом евангелическом училище; название не должно вводить в заблуждение: училище находится в ведении православных и, не имея ничего общего с протестантизмом, совершенно чуждо каким-либо конфессиональным затеям. Собственно античный отдел музея не имеет важности. Случайные находки в окрестностях Смирны не представили пока ничего выдающегося. Главный предмет — безносая голова Афродиты, древнего широкого стиля. Гораздо любопытнее — две иллюстрированные греческие рукописи: Восьмикнижие, то есть Книги Моисея, Иисуса Навина, Судей и Руфи и Физиолог. Восьмикнижие — большой фолиант в 254 листа, [552] на пергаменте, писан мелким, но четким почерком, с комментарием на полях и множеством миниатюр. Его можно отнести к XI-XII веку. Кодекс доставлен в Смирну из монастыря в Фокий, древле-знаменитой Фокеи, ныне небольшого чистенького городка на север от Смирны. Лицевые изображения небольшого размера и принадлежат, по крайней мере, двум художникам: они лучше и с золотом до книги Иисуса Навина и гораздо грубее и малочисленнее в последних трех книгах. В первой половине кодекса фигуры прекрасных пропорций, лица приятного желтоватого цвета (умбра и вохра) с румянцем, нимбы золотые, одежды светлых тонов, моделированные довольно тонко белилами. Раскраска, вообще, гуашная, густыми красками. Контуры наведены тонкою черною чертой, закрытою при раскраске. Из отдельных миниатюр следует указать на следующие: 1) «И бысть вечер, и бысть утро — день первый»: сверху — Десница, под ней в черной половине красноватая женская фигура в длинной одежде, Ночь, и в голубой — голубоватый юноша с факелом — Утро. 2) Ева попирает главу змия у древа познания добра и зла. 3) Допотопные гиганты двойного роста в золотых доспехах, старые и молодые. 4) Среди народов, расходящихся от Вавилонской башни, изображены Сарацыны в чашах и полуголые негры. 5) Сцены Обрезания и Рождения близнецов Иакова и Исава изображены с грубым и непристойным натурализмом. 6) Лотова жена изображена в виде серой статуи. 7) Хлебодар привязан к кресту и без головы, которая лежит подле и окружена птицами. 8) В картине потопления Египтян изображены аллегорические фигуры моря, пустыни и силы, которая хватает фараона за волосы. 9) У женщин, пляшущих с Мариамой, в руках музыкальные инструменты в роде древнеегипетских систров. 10) Медный (золотой) змий повешен на древе на веревке, которую держит в руках Моисей, постоянно изображаемый в юношеском виде, в розовой верхней и голубой нижней одежде. В книге Иисуса Навина встречаются два олицетворения города и реки. Хананейские цари повешены на крестах, имеющих форму греческого ипсилона, с развилкой на верху ствола. Одному из повешенных Иисус Навин выкалывает глаза. Доспехи везде медные, чешуйчатые или дощатые; шлемы с гребнями из того же металла. Таким же множеством миниатюр украшено восьмикнижие XII века, хранящееся в [553] афонском Ватопедском монастыре, но работа в афонском кодексе ровнее, тоньше и самые миниатюры мельче; главное же отличие между ними в том, что иллюстрация книги Иисуса Навина в Ватопеди представляет собою повторение изображений знаменитого ватиканского свитка (VII века), но не в связной картине, как бы на каком-то фризе, как на свитке, а разбитое на отдельные эпизоды и картинки, притом не прерывающееся на первой половине книги, как на свитке, но в том же стиле доведенное до конца. В Смирнской рукописи миниатюры скомпанованы иначе.

Греческий физиолог с иллюстрациями представляет рукопись in 4-to, прекрасного письма с золотом. До сих пор это единственный греческий физиолог с иллюстрациями. Миниатюры нередко занимают целую страницу. По письму и лицевым изображениям рукопись не старше XIV века. Рисунок фигур, несмотря на хорошие краски и обилие золота, свидетельствует о глубоком упадке искусства. Драпировка небрежна, пропорции неестественно удлинены, головы малы, члены сухи и тонки, раскраска аляповата. Между миниатюрами интересны по содержанию: Притча Варлаама о бренности жизни, или о человеке, упавшем в сухой колодезь, прекрасно переведенная Жуковским из Рюккерта, но уже известная Руси по житию Варлаама и Иоасафа, царевича Индийского. Единорог, покоряющийся невинным девам, изображен рядом с Благовещением. Есть изображение Благовещения у колодца. Далила, усыпляющая Самсона, изображена в широкой восточной одежде и в чалме. Юношеское изображение Христа, Эммануила, помещено в средокрестии золотого креста. В картине воскресения Спаситель нисходит в ад, держа длинный шестиконечный крест. В конце физиолога — несколько изображений Божией Матери.

Директор музея, г. Стильпон Питтакис, с величайшею предупредительностью и любезностью, за которую приносим ему глубокую благодарность, предоставил нам возможность подробно осмотреть, как вышеописанные рукописи, так и многочисленные предметы (лампы, слезницы, сосуды и фрагменты), собранные в этом хранилище. Музей еще очень молод. Окрестности города настолько опасны вследствие бесчинства полудиких Черкесов и прочей малоазиатской сволочи, что богатая античными памятниками ионийская прибрежная страна, конечно, выдала из недр земли только ничтожную часть своего археологического [554] и художественного материала. Он похоронен здесь почти на каждом шагу. Даже на дворе св. Фотиния, при перестройке, найден целый ряд надгробных барельефов и обломков, между которыми я мимоходом заметил очень любопытную плиту с изображением тяжеловооруженного гладиатора.

Воспользовавшись встречей с пароходом Цесаревичем, который из Смирны шел к Яффе, я пересел на него, чтобы скорее достигнуть берегов Обетованной Земли. Снова непрерывною цепью потянулись Киклады, то окрашенные теплою сепией, то в лиловой дымке; попрежнему тихо колыхалось пурпурное море и солнце посылало горячие лучи с голубого неба. Мы шли, не упуская из виду слева берегов Караманип, желтых, обрывистых и скалистых. Темными пятнами показывалась иногда тощая растительность. Весь берег казался безлюдным, только тонкие струйки дыма выдавали угольщиков, истребляющих остатки скудной флоры. На высоте острова Коса, почти на гребне обнаженных скал, забелелись редкие домики, окруженные крошечными садиками. Капитан говорил, что это кельи монахов. К вечеру мы были близь Родоса. Косые лучи заходящего солнца отчетливо рисовали на светлом небе высокую греческую колокольню, католическую соборную башню, неизбежный минарет и первую пальму с широкораскинутою короной ваий. Внизу, у крошечной пристани, в которую даже войти не может такое судно, как Цесаревич, хотя у всех островов глубина моря сажен в семьдесят, виден был охранный средневековой, замок, круглый, массивный. Вдоль берега тянулись старые стены, перевидавшие воинов всех наций, начиная с доисторических пиратов из Финикии и Карии, Римлян, Греков, Арабов, Византийцев, Турок и всяких Франков, средневековых и новейших. Множество мельниц вокруг города и по высотам указывали на значительное земледелие островитян. Городок тонул в садах. Вдали виднелись леса и возделанные поля. Колосс Родосский свидетельствует об усердии и дурном вкусе богатых родосских купцов в древности. В этом важном пункте морской торговли античного мира была положены основания морского международного права. В римское время Родос считался одним из приятнейших мест почетной ссылки (clara Rhodos, Hor.). Древняя слава, древнее богатство и значение острова исчезли давно. Померкла и воинская слава его, [555] с тех пор, как доблестные рыцари Иоанна Иерусалимского должны были покинуть Родос и перенести опорную точку своей непримиримой войны с мусульманами на неприступную Мальту. Переменчивы времена. Морские разбои прекратились. Родос мирно разводит виноград и сеет пшеницу, а на Мальте сидят правители призрачной мусульманской императрицы Индии, всесильные визири которой, исподтишка обирая и эксплуатируя турецкое царство, всего менее расположены откровенно заявить свою роль в непримиримом антагонизме между христианством и мусульманством.

С последними лучами заката Родос погрузился в море и исчез из глаз. Всю ночь, теплую, черную, усеянную мириадами ярких звезд, мы плыли вдоль Кипра, и на рассвете увидали высокие горы и безлюдные скалистые берега южной части острова. Северный ветерок, провожавший нас прохладой по Эгейскому морю, прекратился. Почувствовалось удушливое, знойное дыхание Сирии и Африки. Вдали показывалась узенькая полоска финикийского побережья. Море широко и пустынно расстилалось во все стороны. Однообразие не нарушалось ни одним островком. Огромный пароход казался утлым челном среди необозримой равнины темносиней влаги. Страшный Ваал-Молох сменил благородного светлокудрого Гелиоса и безжалостно жег нас огненными лучами, несмотря на сентябрь месяц. Истома и какое-то беспокойство, непоседливость удручали всех. С моря поднимались соленые испарения и липким слоем ложились на лицо, руки, волосы и борты парохода. Тяжело было классным пассажирам, еще хуже приходилось палубным и трюмным. Последних было очень много и чрезвычайно разнообразны. Большинство составляли Евреи, постоянные жители Палестины и переселенцы, несмотря на запрещение решившиеся сойти на берега Святой Земли. Палестинские Евреи тоже были из русских караимов, издавна осевших в Иерусалиме. Один из них, порядочно говоривший по-русски, вез в Иерусалим большую партию тульских гармоник и уверял, что я услышу их там. Заняв значительную часть трюма, Евреи праздновали новолетие, в течение двух дней читали и пели, трубили в бараньи рога и вечером пели что-то такое, что возбуждало среди них общий смех. Странны и дики были их напевы. Я не мог уловить разницы в мелодиях здесь, на пароходе, с теми, которые мне не раз приходилось слышать в Варшаве и западном [556] крае. Очевидно, что это были «песни старины» глубокой, доисторической. Между Евреями был один, непринимавший участия в празднестве и державшийся особняком. Одет он был по-европейски, в котелке и говорил по-русски без акцента. Он ехал из Харькова, унося из России горькие воспоминания. Австрийский «гражданин» еврейского вероисповедания, он переселился из Брод в Харьков; будучи по специальности музыкантом, он вступил в торговую компанию с каким-то Сербом и, не желая платить установленных пошлин, не определил своих прав нотариальным порядком. Как иностранного Еврея, его попросили удалиться в свое отечество. Бросать дело не хотелось. Единоплеменники посоветовали ему обратиться в христианство. Не следует забывать, что Шулхан-Арух, действующий свод талмудических законов, разрешает Евреям временное, наружное отречение от Моисеевой религии. По словам этого господина, он долго колебался и кончил тем, что перешел в лютеранство.

— Поверьте, говорил он, — что если я стал христианином, то таким навсегда и останусь. Я не вижу большой разницы между моею теперешнею верой и верой моих отцов: обе они проповедуют любовь к людям без различия крови. Конечно, я признаю, что Христос был высочайшим проповедником любви к людям и Богу на земле и пострадал за свою любовь...

Вообще, новолютеранин держался крайне рационалистических учений. Я заметил ему, что в Палестине он встретит лютеран-темплеров (храмовников), еще более приближающихся к религии его отцов: они признают евангелие совсем непригодным, как основу социальной жизни, и находят, что Моисеево законодательство в этом отношении гораздо практичнее и выше. Он, повидимому, не знал об этих виртенбергских колонистах, процветающих в Кайфе и Иерусалиме, и принял мое сообщение к сведению. Удовлетворив полицию, новообращенный остался в Харькове и продолжал работать за четверых, но вдруг его хозяин взял да и уволил его; так как из благоразумной экономии они не заплатили кесарево кесареви, то новокрещенному нечем было и доказать свое право на долю в прибылях операции, он остался ни с чем, отошел от хозяина, не нашел новых занятий, захворал с горя и сердобольные соотечественники направили его в Палестину отдохнуть и присмотреться. [557]

— Теперь я еду в Яффу, в родшильдовскую колонию, где работает инженер-родственник.

— Да как же вы туда едете: ведь колония устраивается для Евреев Моисеева закона? с удивлением спросил я.

— У меня в паспорте не прописано, что я христианин, — отвечал убежденный лютеранин.

Практика Шулхан-Аруха предстала предо мной в конкретном образе. Таких крещеных жидов видимо невидимо по всей Европе и, в особенности, у нас в России, но было бы крайне ошибочно считать их всех индифферентами в религии. Эксплуатация всех не Евреев на пользу Израиля, нестесняемая никакими нравственными соображениями, составляет краеугольное основание завета нынешнего Израиля с тем богом, которым подменили талмудисты Отца Небесного, нагло уверяя христиан, что Бог у них тот же, что и у христиан.

Субъект показался мне интересным, а он со своей стороны, порвав с Россией все связи, не считал необходимым сдерживаться, и потому я провел много часов в беседе с ним среди свободного моря, вдали от харьковской полиции и жестокосердых российских коммерсантов, оставивших его без занятий.

— Россия преследует жидов, Россия не желает им добра! говорил он: — отчего она не приняла пятнадцать миллионов, которые предлагал ей барон Гирш на улучшение быта Евреев?

— На каких условиях? спросил я.

— С тем, чтобы дозволить им жить повсеместно, отвечал он.

— Да этого-то и нежелательно. Чем меньше факторов и посредников, тем лучше, а жиды кроме факторства ни на что не годятся.

— Вы, значит, отрицаете всякую торговлю?

— Нет, только еврейскую.

— А почему? Нет торговли более живой, напряженной как еврейская. Еврей несколько раз оборотит капитал в то время, как всякий другой еле-еле совершает один оборот. Еврей довольствуется малым процентом и достигает больших заработков только большим неустанным трудом. Вы все говорите о труде, но разве это не труд? Еврей, правда, неспособен к тяжелому, ручному труду: он человек южный, нервный, [558] интеллигентный и слабосильный. В своем деле он удивительно вынослив и неутомим: «разве я не заменял моему хозяину четверых прикащиков?»...

— Ваша ошибка, мне кажется, в том, что кроме еврейской точки зрения иных вы не признаете, отвечал ему я. — Жизнь экономическая в каждом обществе слагается не из одной торговли. Торговля, то есть обмен, составляет лишь одну из ее сторон. Равновесие неминуемо нарушается, если торговые операции идут иным, более или менее интенсивным ходом, нежели производительность страны. Русский купец делает, по вашему мнению, менее оборотов, это доказывает только то, что усиленной торговой деятельности и не требуется. Если даже и допустить, что Еврей довольствуется меньшим процентом, е чем я сильно сомневаюсь, то понижение процента, нередко только видимое, сопровождается и обусловливается понижением качества товара. Цена дешевле, но товар хуже, и дешевое выходит на дорогое. Еврейский товар давно уже стал синонимом плохого продукта. Вы работали за четверых, получая соответствующее вознаграждение, хотя и не четверное, но в этом нет ничего хорошего. Вашему хозяину до поры до времени это казалось выгодным, я же полагаю, что еслиб он имел четверых вместо, вас одного, то значит четыре человека имели бы скромный заработок, четыре семьи имели бы обеспеченное существование, а не одно ваше семейство.

— Однако же Россия, стесняя Евреев, не выпускает их за границу, не дает им паспортов?

— Ну это уж совсем неправда. Задерживают тех, кто не отбыл воинской повинности, или подлежит наказанию по судебному приговору. В России, в Одессе, только предупреждают эмигрантов, что Турция не желает их, а в паспортах не отказывают никому. Не взирая на предупреждение, они все-таки едут, и вы увидите, сколько из них принуждены будут вернуться из Яффы чрез Александрию, конечно, не по вине и не по желанию России.

Замечательна наглость, с какою этот господин, отлично знакомый с русскими порядками, меня, заведомо Русского, уверял, что Россия не выпускает Евреев! Что же поет он иностранцам?!.

Коротая время такими поучительными разговорами, мы подошли в полдень к Триполи, первому сирийскому городу. Прежде [559] всего показалась пальма, высоко и одиноко поднимавшая свой веер на желтом и низменном каменистом острове, изъеденном волнами и совершенно безлюдном. Каким-то чудом выросла и держится она безо всякой защиты от ветров. Гавань Триполи, как и все сирийские, открыта со всех сторон. Мелководье заставляет корабли держаться вдали от берега. Город состоит из трех частей, из коих две при море, а третья позади. Кругом города раскинулись обширные апельсинные сады, среди строений высится средневековая цитадель, а вокруг города тянутся старинные стены и башни. Внутри узкие улицы, как уже и в Смирне, нередко покрыты сводами. В торговом отношении время было глухое, судов в гавани мало, и потому арабские лодочники с остервенением набросились на Цесаревича. Произошла довольно характерная сцена. Переправа пассажиров на берег всегда производится с оглушающим гамом. Каждый лодочник старается захватить к себе как можно больше народа и хватает съезжающих с корабля почти силой. Желая водворить хоть какой-нибудь порядок у траппа и истощив запас словесный, помощник капитана дал оплеуху какому-то назойливому Арабу. Тот завопил и на моряка кинулась целая толпа. На выручку явилась но свистку команда и началась драка. Арабы старались стащить в лодку кого-нибудь из матросов. Это, конечно, не удалось, их согнали вниз и подняли трапп. Арабы не угомонились, схватили длинные весла, палки и полезли по снастям, но их отбили. Долго грозились они, удаляясь. Глядя с кормовой палубы на бронзовые, искаженные злобой лица, живые, кошачьи движения, прислушиваясь к пронзительному гортанному крику, можно было весьма живо представить себе абордаж и морских разбойников, во все времена наполнявших это разбойничье поморье. Прибавьте к этому неспокойное синее море, желтый берег и знойное пылающее небо. Один Араб был крепко побит, у наших ранили в голову матроса. Конечно, в Бейруте же капитан донес о происшествии консулу, а консул вошел в сношение с вали, губернатором. Через несколько дней повторилась такая же сцена на иностранном пароходе и двое Арабов были убиты. Вялость турецкой полиции, бесполезнейшей и безвреднейшей во всем мире, делает решительно необходимым самый крутой и энергический образ действий со стороны иностранных судов в таких случаях. Когда удалили чрез меру деятельного [560] лодочника, остальные лодочники, спустя часа полтора, возобновили свои занятия, и все пошло, как но маслу. Выгрузили австрийские еловые доски, привезенные из Одессы для апельсинных ящиков, спустили пассажиров, приняли (в число палубных пассажиров, в трюм) мать и жену триполийского губернатора и бравого полковника, мусульманина из Славян, говорившего только по-турецки, в первый класс, а ночью снялись с якоря. К рассвету мы были уже в виду богатого и большого города Бейрута.

В настоящее время Бейрут составляет главный торговый город во всей Сирии и во всех отношениях затмил Антиохию. Здесь сосредоточиваются церковные начальства многочисленных христианских общин Сирии, здесь же латинская и протестантские пропаганды для Сирии имеют свои главные учреждения. Принадлежа вместе с Библосом одному из финикийских племен, Гиблитам, Берит, или Бейрут, никогда не играл видной исторической роли, но в III-VI вв. в нем процветала юридическая школа, славная во всей империи. Есть, кажется, нечто в этом городе, располагающее к духовной деятельности.

Бейрут огорожен со всех сторон отрогами Ливана, снежные вершины которого высятся над городом. Множество садов окружают город. Тесные улицы, застроенные европейскими и азиятскими домами, извилисты и неровны, с крутыми подъемами и спусками. О мостовых нет и помину. Красноватая, чрезвычайно плодородная земля усыпана обломками камня старых и новых построек. Езда в экипаже возможна только по главным улицам. Неизбежные караваны верблюдов, ослы, двигаются шагом среди массы носильщиков, ротозеев Арабов и суетливых левантинских торговцев. На южной окраине города находятся русские женские школы, основанные и управляемые одною энергическою русскою дамой, прежде работавшею над женским образованием при японской миссии. Мне представлялось крайне интересным посмотреть на это учреждение.

Во всей Сирии Бейрут едва ли не наиболее христианский город: на 100.000 жителей по оффициальной статистике (1889 года), мусульман, считается только до 33 тысяч, и число их постоянно уменьшается, а Евреев не более 1.500 душ, остальные принадлежат ко всем христианским вероисповеданиям: православных — 30.000 человек, маронитов (латинян) — [561] 28.000 человек, мелхитов (греко-униатов) — 9.000 человек, римских католиков — 1.500 человек, сиро-католиков — 600 человек, армяно-католиков — 400 человек, протестантов — 900 человек, друзов — 300 человек. Уже из одного перечисления униатов видно, как деятельно ведет пропаганду римская церковь. Мелхиты, марониты, сирийские католики, Армяне-католики лишь недавно вошли в послушание римскому папе, под условием сохранения древнего церковного чина, на что всегда, как это мы знаем и по истории унии в Западной Руси, римские папы дают сначала полное соизволение, но потом, мало-по-малу, заменяют местные особенности единообразием римского обряда. В настоящее время цели римской церкви достигаются не столько совращением взрослых, сколько воспитанием подростающего поколения в латинском духе. Для сего Бейрут, как центр Сирии, переполнен учебными заведениями французскими, немецкими, английскими, американскими. Там есть все, начиная с иезуитского университета Св. Иосифа (1.500 учеников), кончая множеством первоначальных училищ в городе и окрестностях, где обучаются по 15.000 детей обоего пола. Повсеместное и прискорбное равнодушие греческой иерархии к духовным нуждам арабской православной паствы в трех восточных патриархатах, его антагонизм арабским православным архиереям, которые успели проявиться только в одном Антиохийском патриархате, открывали удобный путь к отвлечению древле-православного сирийского христианства от восточного православия к римской церкви. Православное духовенство не давало местному населению ни школ, ни госпиталей, ни сиротских приютов: все это в изобилии предлагается иноверцами. Ни одна восточная патриархия не имеет учебного. заведения для образования приходского духовенства. Иноверцы не только дают достаточную богословскую подготовку, но и горой стоят за своих ставлеников пред турецкими властями и полудикими мусульманами. В таком пункте, как Бейрут, с его инославными учреждениями, нужно же было кому-нибудь стать на защиту православия и некому было сделать это кроме России, единственной державы, не питающей никаких своекорыстных замыслов относительно Сирии. Так как из инославных школ выходят если не все неправославными, то во всяком случае все весьма равнодушными к вере своих православных отцов, более знакомые с богослужением и [562] молитвами латинян и протестантов, нежели с обрядами своей родной религии, от которой успевали отвыкнуть за время пребывания в инославном училище, то первою обязанностью православных деятелей было учредить школу и отвлечь в нее детей, без того неминуемо попадающих в ловкие руки латинских и протестантских совратителей. С небольшою субсидией Палестинского Общества и жертвуя своим имуществом, г-жа Черкасова смело выступила на помощь православному населению со своими двумя школами. Прежде всего ей нужно было подготовить учительниц.

В настоящее время у ней одиннадцать помощниц, преподающих в отделениях ее первоначальных школ. Разновременные посещения русских путешественников по святым местам удостоверяют, что в классах находилось от 50 до 80 учениц. Но эти числа относились всегда к началу осенних или окончанию весенних месяцев, в средине же учебного года, по оффициальным отчетам бейрутских школ, число учениц доходит до 600 душ без малого. Арабское чтение, письмо, счет, главные молитвы и начальный катехизис составляют программу училищного преподавания. Но и эти скромные задачи осуществляются с большими затруднениями вследствие отсутствия арабских учебных книг для православных и тенденциозности учебников, составленных латинянами и протестантами. Арабская школа не может для православных возникнуть иначе, как пройдя чрез русскую школу, точно так же, как и для инославных также не существует арабских учебных заведений, а есть французские, немецкие, английские. У одних мелхитов есть своя семинария, но в крайне неудовлетворительном состоянии. Обращаясь к арабским (по языку) детям, наставницы должны были предварительно усвоить себе предмет преподавания по-русски. Подготовку учительниц взяла на себя г-жа Черкасова. Мы имели удовольствие познакомиться с ними. Стройные молодые девицы, миловидные, как вообще сирийские уроженки этой местности, юные наставницы отчетливо и сознательно излагали основные понятия православной веры на руском языке, переводя сказанное дословно на арабский язык. Молитвы пели русским напевом, столь выгодно отличающимся от греческого церковного пения, по крайней мере для русского уха. Конечно, возможен вопрос: следует ли навязывать местным христианам именно наши, в музыкальном отношении [563] более совершенные мелодии взамен тех гласов, к которым они издревле привыкли, которые в их представлении твердо срослись с их богослужением? Латиняне и протестанты вносят с собой религиозное новшество; неудивительно и естественно если они вводят и новое пение, но ведь мы являемся защитниками православной старины, существующего порядка и крайне сомнительно, чтобы наше, новое для туземцев, пение не показалось им покушением на перемену в церковном чине, несовместную с принятою нами на себя задачей. Известно, как упорно держатся старообрядцы за свои традиционные напевы, из которых развилась в XVIII веке и наша новая церковная музыка, а пение Греков и Арабов, без сомнения, имеет за собою более древнее предание. Оно неприятно для нас, спору нет, но они с ним сроднились и перемены в этом отношении требуют крайней осмотрительности. Для массы народа традиционный ритуал имеет громадное значение, по малой мере равное догматическому учению.

Не зная арабского языка, я, конечно, не могу судить о степени успешности преподавания в школах. Я застал преподавание русской азбуки по особой системе, недавно изобретенной почтенною начальницей школы. Система же заключается в том, что сначала изучаются «голоса», то есть гласные буквы, а потом к ним приставляются «подголоски» или «приголоски», то есть согласные буквы: нечто совсем противоположное арабской азбуке. В арабском классе мы нашли таких крошек, которых родители отправили в школу, как в детский сад, чтобы не мешали дома. В старшем классе девочки переводили коротенькие фразы с русского на арабский и обратно. После знакомства с наставницами, двумя старшими классами и первоначальным классом, невольно навертывается вопрос: на сколько необходимо для всех четырех категорий арабских девушек знание русского языка? Если он признается нужным для учительниц, если необходимую педагогическую подготовку они могут получить лишь при знании русского языка, так с другой стороны едва ли возможно допустить, что само по себе одно знание русского языка может быть достаточным для достижения школьной задачи; желательно более обширное научное образование. Нельзя же учительнице пересказывать только то немногое, что она сама знает, своим ученицам. Учительница должна иметь авторитет учености в глазах своих учениц. [564] Можно ли требовать его от невесты в 14-15 лет. В три или четыре года пребывания под руководством г-жи Черкасовой ее молодые сотрудницы, даже при неусыпных стараниях почтенной начальницы, могли усвоить себе некоторые познания в русском языке, но серьезной педагогической школы пройти не могли. Теперь они получают от 40 до 10 франков вознаграждения в месяц и работают, потому что это занятие привлекательно или выгодно для них и родителей их, но на востоке положение женщины далеко не так самостоятельно, как в Европе, и служение молодых девиц народному просвещению в школах г-жи Черкасовой не имеет гарантий прочности и продолжительности. Родители выдадут их при первом случае получить хороший калым. Лучшие женские учебные заведения на востоке принадлежат французским и итальянским монахиням и кейзервертским диакониссам. Преподавательницы там служат по торжественному обету, совершая подвиг послушания и самоотвержения. Их воля взята и связана. Вступая в школу, такая преподавательница вступает в нее на всю жизнь, для нее эта школа — место всегдашнего пребывания, она к ней привязана и устраивает в ней себе прочное гнездо. В школу она вкладывает безраздельно все свои силы и не помышляет о переменах в своей судьбе. В школе возникает и воспитывается крепкий общинный, корпоративный дух, безусловно господствующий над личностью. Ничего подобного не представляет группа юных наставниц, собранных г-жей Черкасовой. Они слишком молоды, чтобы не выйти замуж; вознаграждение не таково, чтоб они не могли найти большого; если даже предположить, что личное обаяние г-жи Черкасовой может крепко привязать их к ней и воодушевить их такою же преданностью делу, какою одушевлена она, то кто же поручится, что они самостоятельно будут продолжать с успехом начатое, когда ее с ними не будет? Учреждению г-жи Черкасовой не достает главного — организации, построенной на прочных началах. Опечаленная, как истая православная, отпадением от православия сирийских христиан, г-жа Черкасова задержала десятки и сотни детей в своих школах и не допустила их в католические и протестантские училища: в этом главная заслуга ее. Но это первый шаг, на котором остановиться нельзя. Должно подумать о более прочной организации учительского персонала и об упорядочении школы. Контингент [565] учениц для учительского института мы видим в ее преподавательницах, но чтоб они стали настоящими деятельницами, необходимо, чтоб они, кроме знания, получили воспитание в среде, проникнутой корпоративным духом. В Бейруте необходима такая же русская полумонашеская община, как у немецких диаконисс или латинские полумонашеские общины. Опираясь на одни мирские начала, да на личное усердие, нельзя нам бороться за православие в Сирии и Святой Земле, встречая притом глухое и явное противодействие греческого клира.

Обращаясь собственно к школе, я полагаю, что обучение русскому языку в них совершенно ненужное обременение детей. Если они и выучатся по-русски, наш язык для них долгое время будет неприменим и бесполезен в практической жизни; но они и не могут овладеть им настолько, чтобы говорить или читать свободно. Их память напрасно обременяется усвоением азбучных знаков, слишком непохожих на арабские буквы, и словами, которые будут тотчас забыты по выходе из школы. Не говорим уже об оригинальности метода, недавно изобретенного и ныне уже применяемого в арабской школе. Нужно, чтобы Сирийки были крепки в православии, а для этого русский язык не нужен.

Честь и слава г же Черкасовой за доброе намерение, за счастливое начало, но, вероятно, она сама лучше нас сознает, что если дело останется в настоящем виде, то здание, воздвигаемое ею, окажется основанным на песке. Подуют ветры и великим останется только его падение.

Подивившись энергии устроительницы первых православных школ (их существует три) в Бейруте, на возвратном пути к пароходу я с опасением взирал на их будущность. Еслиб я слышал и видел в массах преподавательниц старых, кривых, горбатых, уродливых, которым некуда деваться кроме школы, право, школьное дело, в нынешнем его положении, мне казалось бы более обеспеченным. При том порыве инициативы, вызвавшем г-жу Черкасову из Японии на другой конец света, в Сирию, — порыв, столь необыкновенный в русской женщине, — меня несколько пугал своею стремительностью: что же сталось с ее японскими ученицами? Что станется с Сяриянками, если та же стремительность вдруг перенесет г-жу Черкасову в Мерв или Торнео? Две школы г-жи Черкасовой помещаются на краю города в высоком и просторном доме, [566] законтрактованном на три года. Третья школа открывается осенью в центре города. Получено уже до 240 просьб о помещении детей. Нанятое помещение не может вместить и половины. На первоначальные расходы по этой школе отпущено до 750 руб., но эта сумма далеко недостаточна.

От Бейрута до Яффы переезд невелик. Снявшись с якоря в 4 часа, мы при первых лучах солнца были уже в морском порте Святой Земли. Переезд был вполне благополучен. Утренний ветерок доносил с берега свежий аромат вечно зеленых яффских садов. Море было гладко, как зеркало. Знаменитый риф, чрез который волны перебрасывают лодки с пассажирами, едущими на берег, как будто не существовал. Мы подъехали к берегу точно по Неве к Летнему Саду. Кавас любезнейшего дипломатического представителя нашего в Яффе устроил наши дела с таможней. Значительную часть Евреев не пустили на турецкий берег, и неудачники отправились в Александрию; мы же, не теряя времени, сели в некоторое подобие коляски и среди густолиственных апельсинных рощ и пальм покатили по каменистой дороге в Иерусалим.

М. Соловьев.

Текст воспроизведен по изданию: По Святой земле // Русское обозрение, № 12. 1891