-

ФИЛИПЕНКО И.

ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ

(Окончание).

(См. «Русский Вестник» август 1896 года.)

Сан-Стефано, местечко в трех четвертях часа езды из Константинополя, знаменитое по мирному трактату, заключенному нами с Турцией, разростается ныне, как дачное место для жителей Константинополя. Землетрясение 1894 года оставило и в нем следы. От дома, в котором подписан был трактат, осталась только одна вертикально стоящая с арками стенка.

По близости, в живописных развалинах, под южным голубым небом, доживает век какой-то старец, русский, с красавицей-внучкой, говорящей только по-гречески. Русский попал сюда еще до первой нашей войны с турками 1854-55 годов. Совестно было беспокоить дряхлого старика расспросами. В центре местечка громадный выгон, на котором пасется скот, напоминает большие русские села нашего юга. Окружающие постройки носят, однако же, городской характер, часто имеют несколько этажей, и видимо с потребностями цивилизованной жизни, за исключением теплоты зимой и весной, в особенности при сильных господствующих в эти времена года ветрах.

Возводятся постройки эти, точно карточные домики. У нас, под Петербургом, даже для дач подавай бревна, тут же вся постройка из тонких брусьев и досок, без зарубок, а все на гвоздях, блого в Турции железо дешево. При такой постройке вентиляция в домах, можно сказать, совершенная. Ветер свободно прогуливается из одного угла комнаты в другую, делая помещения относительно чистоты воздуха действительно гигиеничными, но для непривычного русского — беда, зимой и даже в апреле, весной, от холода, при железной печке, не скоро согреешься. Весна нынешнего года в особенности запоздала в Константинополе и его окрестностях.

Обитатели Сан-Стефано — греки, иностранцы и частью турки. Для нас, русских, не привыкших к дешевизне мануфактурных и галантерейных товаров, вследствие чрезвычайно высоких пошлин на иностранные товары, кажется удивительной та опрятность и даже элегантность в одежде, какая замечается в Константинополе и его далее отдаленных окрестностях в [298] средних классах населения. Когда едешь по железной дороге из Константинополя в Сан-Стефано и станешь сравнивать эту армянскую, греческую и турецкую публику с нашей, на железной дороге из Петербурга в Царское и обратно, в летнюю пору, то, по щегольству нарядов, константинопольская публика ближе к парижской, венской, чем публика петербургская. Даже в простом классе населения больше опрятности, чем у нас на севере.

Еще одно явление, бросающееся в глаза иностранцу. В узких улицах, где экипажи, верблюды, лошади, стада баранов, проходящие войсковые части и т. п. так иногда теснятся, что затрудняют движение пешеходов, но при этом нет толкотни и не слышно перебранок, что у нас, на Руси, — явление обыденное; простолюдины здесь, в особенности турки, приветливы в обращении, а греки и армяне поворотливее и ловчее наших северян.

Недавно, в дни коронационных празднеств, прочел я в газетах, со слов репортера, замечание редактора одной большой турецкой газеты, бывшего в Москве, что население Малороссии, по наружности и манерам поселян, напомнило ему турок.

Русские и европейцы, наслышавшись об армянских и иных избиениях, не бывши в Турции, с трудом могут представить себе простого турка приветливым, добродушным, мягким в манерах и поступках, а между тем это так. Взрывы зверства и фанатизма, прорывающиеся иногда между ними, следует относить к причинам расового антагонизма и социального свойства. Если бы у нас, во время беспорядков в Юзовке, на железоделательном заводе у рабочих был бы распространен обычай иметь оружие, то это еще вопрос, обошлось ли бы дело без кровопролития. Известно, что юзовское дело вызвано было расовым антагонизмом и административными беспорядками. Таково происхождение и всех турецких избиений.

Но перейдем к Сан-Стефано.

Обитатели его, греки, армяне, турки и частью иностранцы. Тут же пребывают летом русский военный агент, полковник П., и русский же гражданский инженер, г. З., сооружающие, первый — в качестве распорядителя, второй — техника, в пяти верстах от Сан-Стефано, церковь-усыпальницу, в коей будут покоиться кости русских воинов, похороненных по близости в последнюю войну. [299]

Место под русскую церковь приобретено у армянина Агапа-бея, владельца громадной степной площади, кругом по горизонту. Земли для хлебопашества арендуются у него крестьянами, греками и турками.

Случайно узнав на этой постройке о существовании в нескольких верстах от нее турецкого земледельческого института, я решился посетить его, не спрашивая предварительного разрешения от турецких властей через нашего консула. Пустят турки, — сказал я сам себе — хорошо. Нет, — осмотрю окрестности.

На русской постройке любезно предложен был мне шарабан с проводником, нашим уроженцем Кавказа, фельдшером по прежней профессии в России, знавшим турецкий язык.

Было около 3-х часов по полудни, солнце пригревало, но холодный апрельский ветер давал себя чувствовать по временам порывами.

Проводник мой, кавказец, высокого мнения о простых турках, таково мнение о них и русских рабочих в Константинополе и в местах, посещаемых нашими богомольцами на востоке.

— Турки народ хороший, батюшка, — говорили мне старушки-богомолки, с которыми мне не раз пришлось встречаться на востоке, — честный народ, без обмана.

Старожилы нашего консульского подворья в Константинополе указывают на последнюю нашу войну с турками, как на эру, с которой начались улучшения во взаимных отношениях между мусульманским и христианским населением Константинополя. Около трех сот тысяч пленных турок вынесли из России и разнесли по всей Турции добрую молву о нас.

Филантропическая горячка сочувствия к пленным туркам у нас, доходившая под час до забавного, сослужила в конец концов великую услугу человечеству. События же последнего времени, искреннее миролюбие в наших политических отношениях к Турции сделали то, что русская национальность стала пользоваться любезностию на турецком востоке.

На любезность турок всего более я и рассчитывал, решаясь внезапно явиться в земледельческий институт в Халькали. [300]

_________________________________

VI.

Маленькой рысцей двигались мы проселком. Ячменные и пшеничные поля по бокам на песчано-глинистой почве дают не больше сам 4—5, при довольно порядочной обработке, без удобрения. Наконец показались поля институтской фермы.

Проводник мои спросил у кучера ехавшей навстречу нам коляски, по-турецки, пустят ли нас в институт.

— Конечно, — отвечали нам по-французски сидевшие в коляске два господина в фесках. — Обратитесь к директору г-ну Стратигопулос.

Но вот и длинное казарменного вида здание института. Въезжаем во двор и останавливаемся у главного подъезда. Проводник мой передает швейцару-турку мою визитную карточку. Швейцар проводит меня с проводником в приемную, а сам отправляется на верх к директору.

Большая приемная комната того же вида, как и всюду в казенных учреждениях Европы.

Длинный стол, стулья и кресла, на стенах — правила и постановления на турецком языке. Недоставало только портрета царствующего султана, не допускаемого, говорят, толкованиями Корана, хотя тот же Коран не воспрещает мусульманам в Египте иметь портреты царствующего хедива. На площади в Александрии и Каире находится даже памятник с бронзовым изображением Магомета-Али на коне.

Через четверть часа в канцелярию являются два господина: один г-н Стратигопулос, директор заведения, грек родом, другой — его помощник, доктор философии немецкого университета, г. Джемиль, родом турок.

Я откровенно объяснил им, что желал бы осмотреть заведение. Они изъявили полное согласие, и я вместе с ними пошел в институт. Поднявшись во второй этаж, мы вошли из длинного, широкого и хорошо освещенного корридора в класс.

Воспитанники быстро поднялись со скамеек, как это принято и у нас. Вид класса — совершенное подобие нашего: те же скамейки, большая черная доска, стены, увешанные немецкими рисунками по анатомии и физиологии растений. Воспитанники, — около 20 в классе, — хорошо одеты в серые суконные казакины, и только красные фески составляли особенность наряда этих юношей от наших. [301]

Чтобы не прерывать занятий, я скоро раскланялся с воспитанниками, на что они ответили вставаньем, вышел с хозяевами заведения из класса, прошел по корридору другие классы, в которых через стеклянную дверь видны были воспитанники с преподавателями на местах.

Зашел в большую комнату, где расставлены были физические приборы и рисунки, и остановился около модели шелковичного червя, в увеличенном виде.

Еще при покойном султане шелководство составляло важную отрасль торговли и промышленности Турецкой империи. До 1840 года коконы в Малой Азии разматывались на домах у крестьян. В это время какой-то швейцарский фабрикант основал шелкопрядильню в г. Бруссе, в Малой Азии. Пример нашел подражателей, и производство шелка увеличивалось с году на год, — вскоре в Бруссе существовало уже 50 шелкопрядилен. Шелководство не замедлило распространиться и во многих других местах, заняв около 10 тысяч рабочих с производством до 2-х миллионов килограммов (125 тысяч пудов) коконов, до такой степени высокого качества, что европейские фабриканты платили за них 120 франков (48 кр. р.) за килогр. (1,4 фунта). Впоследствии на шелковичного червя напала болезнь, вследствие чего производство пало больше, чем на половину. Но вот во Франции знаменитый, ныне покойный, Пастер изобретает способ лечения от этой болезни шелковичного червя; султанским указом способ этот вводится в Турции и спасает упавшее шелководство. В прошлом году производство коконов достигало в Малой Азии 1.700.000 килогр. (более 100 тыс. пуд.).

Посадки шелковичных деревьев, упавшие вместе с шелководством, снова усилились, и турецкий шелк опять появился на европейских рынках.

Кроме Малой Азии и на Балканском полуострове, в округах Адрианопольском, Салоникском и в Сирии шелководство составляет большую промышленность с заграничным экспортом.

Шелководство в одной Фракии и Македонии достигает до 600 тысяч кил. коконов, которые доставляют 150 тысяч килогр. (около 1.000 пуд.) шелку.

В 1884 году учреждена была в г. Бруссе, в Малой Азии, школа для распространения системы Пастера между [302] шелководами, а в 1890 году учреждена правительством ежегодная раздача награды шелководам по конкурсу.

_________________________________

Институт основан три года тому назад (до армянских беспорядков); по штату полагается 90 воспитанников, имеется же на лицо 64. Предполагалось допускать только юношей мусульман. Но с марта настоящего года, по повелению султана, допускается к конкурсному экзамену для поступления в институт часть юношей и христианской веры. Предельный возраст для поступления от 16-22 лет. Вступительный экзамен письменный: по арифметике, геометрии, алгебре, истории, географии, турецкому и французскому языкам.

Спальни воспитанников, большие, хорошо освещенные комнаты с железными кроватями, с тонким постельным бельем, драповыми одеялами, — напомнили мне наши кадетские спальни, в особенности Артиллерийское училище, где все это находится в особенности в изящном виде. Столовая — совершенно по-европейски: длинные столы, белоснежные скатерти, посуда и проч.

Другая столовая для преподавателей. Далее — лазарет; все по-нашему и все в образцовой чистоте.

Спустились вниз. Идут работы по расширению химической лаборатории, — в прежней нельзя было работать большому числу воспитанников. Амфитеатр для чтения лекций по химии. Дом, помещения для земледельческих машин, скотный двор, помещение для молочного хозяйства и сыроварения, но что в особенности бросилось мне в глаза — это строющиеся обширные помещения для птицеводства.

Земледельческий институт в Халькали обладает 80 десятинами земли. Бюджет его в нынешнем году, при значительных пристройках, 10.000 турецких ливров, 80.000 руб., кроме доходов с фермы.

Такие средние земледельческие институты организованы, по повелению султана, три года тому назад, в семи городах империи: — Халькали (около С.-Стефано), Ангара, Адан, Иерусалим, Салоники, Сивас и Дамаск.

Я не стал беспокоить любезных хозяев института Халькали дальнейшими расспросами о ходе и результатах образования, убежденный в том, что если суждено Турции пережить существующий кризис, то заведенные учреждения, при искреннем [303] желании со стороны султана, — в чем не может быть сомнений, принесут ожидаемые результаты тем более, по моему убеждению, что одним из условий поступления в эти учреждения постановлено — непременная принадлежность учащихся к земледельческому классу. Жители городов, как объяснили мне гг. заведывающие институтом, не годятся для комплектования земледельческих средних и высших заведений, ибо по выходе из заведения их будет тянуть к городу; это явление замечается и у нас, да и везде, как известно, город отбивает человека от земли.

Обратимся к той особенности, которая бросилась нам в глаза при беглом обзоре института и устроенных при нем больших помещений для птицеводства. Мне пришлось посетить в 1881 году нашу Мариинскую школу, но не помнится мне, чтобы на обучение воспитанию домашних птиц было там обращено надлежащее внимание, а между тем в России, при дешевизне зерна, промышленность эта могла бы составить колоссальную отрасль промышленности. Одних яиц по таможенным сведениям вывозится из России на 14.000.000 руб. в год, а вместе с битой птицей и перьями на 50 мил. руб. Надобно видеть, до какой степени пароходы в Одессе нагружаются клетками с птицей, перед уходом за границу, чтобы понять значение этой промышленности для нас. К несчастью, так называемая покровительственная политика наша крупному фабричному производству представляет из себя бездонную бочку, куда попадают все податные силы населения, оставляя только объедки для остальных многочисленных видов промышленности. Все это в рассчете, что мы не сегодня, завтра явимся конкуррентами европейцев на всемирном рынке; будем забрасывать этот рынок русскими мануфактурами, русским железом, русскими машинами и проч. Но увы! мировые рынки уже и ныне переполнены мануфактурами всякого рода,так что обещания наших протекционистов — истинный журавль в небе. До какой степени затруднительна конкурренция мануфактур на мировом рынке, обнаруживает отчет французской торговой палаты, имеющийся у нас под рукою.

Отчет этот доказывает невозможность для французов сбывать свои бумажные ткани в Константинополе, в виду дешевизны английских и немецких. В этом отчете говорится и о том, что, несмотря на вывозную премию, опыт сбыта русских [304] бумажных товаров чрез Одессу в Турцию и Болгарию дал в 1894 г. отрицательный результат. Но, осуществляя теории крайних протекционистов разными воспособлениями и кредитами из государственного кошелька, мы выпускаем из рук синицу. Будь распространены у нас пропорционально населению профессиональные и общеобразовательные школы, — отпуск наш на мировой и на свой внутренний рынок всякого рода продуктов, сельско-хозяйственных и животноводства, удесятерился бы. Не на 14.000.000 руб. мы вывозили бы яиц, а может быть и на 100, ибо потребность в них безгранична в Европе так же, как и на кур.

Куроводство у нас — бабье дело в деревнях. Сколько пропадет этих кур от разных болезней, сколько выбросится яиц от неуменья сохранять их — не сосчитали еще наши статистики. В эту область бесконечно дробной, но, в массе для всей России, чрезвычайно обширной промышленности не заглядывали разные финансовые прожектеры. Для них рельсовое производство — предмет, не требующий микроскопа; поэтому и воспособление ему из казны не менее 8.000.000 руб. в одном только в прошлом году. Это вот, по их мнению, — настоящее дело, а какие-то школы куроводства — это микробы, на которых не составишь себе славы.

И. Филипенко.

Текст воспроизведен по изданию: Из Константинополя. (Впечатления и заметки) // Русский вестник, № 9. 1896