ХОХЛОВ Г. Т.

ПУТЕШЕСТВИЕ УРАЛЬСКИХ КАЗАКОВ

В "БЕЛОВОДСКОЕ ЦАРСТВО"

VI.

В Иерусалиме. — Поездка на Иордан к Мертвому морю. — Двор доброго Самарянина. — Дом богатого Закхея. — Иерихон. — Растительность. — Случай на Иордане. — Источник пророка Елисея. — Нищие. — Воскресенская церковь и гроб Господень. — Рассказ о появлении огня. — О Палестине. — Отъезд из Иерусалима.

По прибытии в Иерусалим, на другой день, 24-го июня, мы просидели в квартире безвыходно, так как сильно устали после морского пути. К тому же, за последние сутки был сильный ветер, Средиземное море нас сильно поняньчило, после чего первые сутки мы были как хмельные, а на вторые — с похмелья. Только 25-го июня, в 7 часов вечера, сходили на базар и наняли карету, чтобы съездить на Иордан к Мертвому морю. 26-го июня, в 2 часа по полуночи, приехал к нам извозчик в большой карете на тройке добрых коней, в которую мы поместились; с нами сели в карету Яков Иванов Цытренко, Черниговской губернии, временно проживающий в Петербурге, коммиссионер комерческой компании, и для разъяснения поехал с нами гавас из черногоров.

Проехав от Иерусалима верст 10, на всходе солнца, извозчик приостановился с целью, чтобы дать отдохнуть лошадям. Вышли все мы из кареты и видим: в левой стороне, саженях в пяти от дороги довольно пространный дом, двор которого обнесен каменной стеной. «Это дворец доброго самарянина, — сказал гавас, — о котором упоминается в Евангелии». Мы с любопытством обошли кругом дворца. После чего, проехав верст 20, увидели по правую сторону дороги довольно красивый обширный сад, с высокими разных пород местными фруктовыми и душистыми растениями. В средине этого цветущего сада виднеется искусно построенный дом о трех этажах, к которому извозчик подвез нас и остановился. — «Вот теперь отдохнем и закусим хлеба-соли», сказал гавас. На этом месте раньше был знаменитый и многонаселенный город Иерихон. Мне пришло на память, о нем писано в книге Иисуса Навина: когда израильтяне по исходе из Египта и по смерти пророка Моисея остановились не в дальнем расстоянии от города [50] Иерихона, то Иисус Навин выбрал из среды своего войска искусных людей, которых отправил разведчиками. Разведчики, пройдя к городу, смекнули, что нужно им на время скрыться, пока не попали в руки врагов, и зашли к одной публичной женщине, которая согласилась их скрыть. Иерихоняне выследили их и, придя к женщине, строго требовали от нее к ней пришедших неизвестных людей. Но известно, что такие женщины привыкли увертливо отвечать на все вопросы, так и эта отвечала: «вам известно, что ко мне люди приходят в дом днем и ночью, и мне нет надобности каждого приходящего пытать, кто он, откуда пришел и куда простирает свой путь. Верно: были такие люди и ушли задними воротами». Ответ ее иерихонянам показался настолько правдоподобным, что они более не стали розыскивать, и разведчики без препятствия вышли из города Иерихона и явились с выгодным известием к Иисусу Навину. Иисус Навин приказал приготовить семь труб и, по распоряжению его, войска расставлены были вокруг города. Когда заиграли в эти трубы, то высокие стены Иерихона развалились и началось разграбление города и истребление людей; но женщину, которая скрыла в дому своем разведчиков, приказано было не оскорблять и даже за искусную ее услугу воздали ей благодарность. Где теперь стоит упомянутый выше трехэтажный дом, во времена Христа Спасителя существовал дом богатого Закхея, который искренно пожелал видеть Христа, но, по своему малому росту, среди густой массы народа, не чаял увидать Спасителя, почему и решился влезть на дерево, стоявшее близь его дома. Спаситель взглянул на Закхея и сказал ему (как говорится в Евангелии): «Закхее, слези, днесь подобает ми обитати в дому твоем». Дерево это, на которое влазил Закхей, и теперь стоит, по имени ягодница (смоковница), толщиною в два обхвата, аршина 4 вверх от земли и имеет две ветви, между которыми, по преданию, и сидел Закхей в ожидании Христа Спасителя. Ягодница каждый месяц дает плоды, в год восемь раз поспевает на ней ягода.

Масличное дерево вид листьев имеет как верба, или молокитник; кора на нем темного цвета, ростет в твердость очень медленно, но зато долговечно; существует каждая маслина несколько веков. Из масличного плода вырабатывается деревянное масло, очень вкусное; в тех местах это масло употребляют во все кушанья, а то, что в России называется деревянным маслом, совсем не такое; быть может то же, но только, как говорится, семьдесят семь раз разбавлено, отчего не осталось в нем и признака масличного благовония. [51]

Перцовое дерево коры имеет вид, как на старом молокитнике, наружная часть коры сама приподнимается, на дереве листья узко-продолговатые, но плода дает очень много.

Рожковое дерево или заморско-стручковое, толстое и курчавое, как тополь, иногда от жаркого солнечного припека плоды не успевают созревать, отчего в них бывает большая разница.

Финиковое дерево на первый взгляд имеет вид на подобие куста камыша, только самая нижняя часть плотно вся сгрудилась, или еще похоже на широкую кугу (*), корень один, а кверху раздробилась на десятки частей. Когда середина поднимается, нижние части начинают сохнуть; эти ветки срезывают, оставшиеся сучки сжимаются плотно к средине, отчего и делается твердость древесного стебля. На вершине у финика длинные ветки, числом их целые сотни; на этих ветках длинные, твердые листья, на конце листьев острые иглы, а между веток висят кисти ягод от 15 ф. до 1 п. 20 ф. весу. Украсть с финика ягоду небезопасно, так как ягода бывает очень высоко, а на листьях острые иглы, на которые человек может легко напороться. В наших местах на Урале о финиковом дереве от дедов передается рассказ, будто бы человек, который сажает финиковое дерево, сам от него ягоды не ест, потому что финик до 70 лет не дает плода, Рассказ этот неправильный: финик плод дает очень скоро, после посадки чрез 5-6 лет.

После роздыха и покормки коней, извощик запрег тройку лошадей, на которых, проехав верст 17, выехали на берег Мертвого моря, которое образовалось на том месте, где раньше существовали Содом и Гоморра. Как известно из Священного писания, оба города за нечестие жителей поглощены были землею. Спасся только Лот с семейством, причем жена Лота за ослушание превращена была в камень слан. Жены Лотовой в настоящее время уже на том месте нет, где она окаменела: ее давным-давно увезли англичане (Кугой на Урале называют особый вид камыша.). Мертвое море имеет длины 90 верст и 20-25 верст ширины, вода в нем прозрачная, но вредная, не имеет в себе ничего живого; если случайно угождает сюда из Иордана рыба, то вскоре помирает и волнами ее выбрасывает на берег. Берег Мертвого моря песчаный, отлогий, густо покрыт мелкой галькой от 1 ф. до 1 зол. весом. На берегу построено невзрачное здание для роздыху посетителей, на стенах виднеются надписи на разных языках; мы в свою очередь тоже подписали на стене свои имена и фамилии. После чего мы поехали на Иордан, верст за 5-6, на то место, где Христос крестился. [52]

Иордан река ширины имеет 15-20 сажень, глубокая и обрывистая, вода бела и непрозрачна, почва иловатая. По берегу Иордана имеется мелкий лес, приятного запаха. Поклонники раньше нередко в Иордане тонули, вследствие обрывистого берега и водоворотов; в настоящее время запрещено купаться тем, которые не умеют хорошо плавать. Мы все трое купались и плавали на другую сторону берега, спутник же наш Цытренко купаться не пожелал, а только умыл лицо иорданской водой и пошел в тростник. Едва успели мы одеться, слышим, Цытренко кричит: «тону!» Мы приняли это за шутку, но гавас пошел к нему, и вскоре мы услышали его голос: «Яков, держись!» — «Ну, не зря Цытренко в Иордане не купался, — сказал Максимычев; — по всему — он и на сухом тонет». Минут через 5 выходят из тростника гавас и Цытренко, оба в грязи. Подошли к Иордану, скинули с себя всю одежду и стали мыть в Иордане. Мы спросили Цытренко: «Где ты отыскал такую тину в 15 саженях от берега, на суше?» — «Ох, братцы, ответил Цытренко, совсем было утонул!» — «Ты зачем же полез в такую трясину?» — спросили мы. «Никакой трясины не было заметно, а просто обыкновенная сушь. Наступил я левой ногой и почувствовал, что под ногой у меня в роде жидкости; я ускорил шагнуть вперед правой ногой, которая нисколько не приостановилась, вошла в землю, как в воду. Я хотел схватиться за тростинку, которая была у меня в правой руке, но и тростинка также вся ушла в землю. Наконец я ухватился за ветку дерева и начал вам кричать. Хорошо, что от вас было недалеко. Вот уж истинно: где не чаешь, можешь погибнуть!..» После этого мы опять сели в карету и поехали обратно. В верстах 5 от Иордана, где проживал Иоанн Предтеча, теперь существует монастырь во имя Иоанна Предтечи; на таком же расстоянии виднеется невзрачный монастырь во имя преподобного Герасима; кроме же этих двух монастырей здесь нет никаких жителей, как и писано, что Иоанн Креститель водворился в пустыне.

В 4 часа вечера приехали мы обратно в Иерихон, в тот же дом; гавас сказал нам, что в Иерихоне придется ночевать. Среди сада мы увидели канавку, по которой текла вода. Мы спросили монаха: «откуда это истекает вода и как называется?» — «Это называется источник Елисея пророка, ответил монах, вытекает он из горы Искушения». Мы пошли посмотреть вершины источника. Верстах в 4-5 от Иерихона источник вытекает из подошвы «Горы искушения»; здесь находится круговидный бассейн, выкладенный дикарем, откуда с шумом [53] вытекает вода, свежая, пресная. Сажень 20 ниже бассейна построена арабами невзрачная водяная мельница, не имеющая пруда на содержание воды, а вместо коуза проведена канава, края которой выкладены дикарем и по которой быстро бежит вода. На вершину горы «Искушения» мы не входили, так как было уже поздно. На этой горе Христос молился 40 дней, и тут его искушал сатана. В полугоре виднеется греческий монастырь. В Иерихоне и Иордане очень жарко, так что во время ночи нам не пришлось уснуть от духоты. В три часа по полуночи мы уехали из Иерихона, а в 8 часов 28 июня приехали в Иерусалим.

На всех дорогах к святым замечательным местам, по тракту, сидят по обеим сторонам сотни разных родов калек, — большей частью арабов магометанского исповедания, — которые просят у поклонников милостыню. Тут и хромые, и безногие, и безрукие, собравшиеся со всех концов Палестины, из Аравии и Египта. Они кричат: «эта злепой, эта злепой» и при этом ударяют о землю рукой или ногой, а иные, не имея движения в руках и ногах, бьются о землю головой. Подле каждого стоит чашка или иная посуда. Иные выползают на самую дорогу и, лежа вдоль и поперег, трясутся, бьются головами о землю и кричат, защуривши глаза: «эта злепой». Когда же в чашке его зазвенит монета, он быстро откроет глаза, посмотрит и опять зажмурится. Стоит заглядеться на что нибудь или заслушаться рассказов гаваса о достопримечательных местах, когда уже впереди, саженей на сто — опять такая же толпа. А когда приглядитесь, то увидите, что это те же самые, которым вы сейчас подали.

В 4 часа того же числа мы с гавасом ходили в Воскресенскую церковь, к гробу Господню. Церковь Воскресенская очень обширная, устроена на нескольких арках, в ней имеются престолы на несколько языков всех наций христианских. По левую сторону от входа, недалеко от дверей, находится постоянно сторож из магометан, который по захождении солнца встает со своего места и затворяет церковные двери. В это время разных наций народ из церкви поспешно выходит наружу, а желающие остаются на вето ночь в церкви. Турок, затворив двери и замкнув их, уходит, а поутру отмыкает дверь и снова сидит до вечера. Среди церкви часовня святого гроба, выкладенная сводом из обожженного кирпича, аршин 12 длины, 6 ширины, и аршина 3 высоты (внутри); она разделена на два помещения. Войдя в первое помещение налево и направо, в дальних стенах, имеется по одному круглому, небольшого размера, окну, или, вернее сказать, овальные [54] отверстия. Пройдя первое помещение и опустясь по ступеням вниз, мы попали во второе помещение. В правой стороне его стоит Гроб Господен, выделанный из мрамора, на который по преданию сходит в Великую субботу торжественный огонь. Мы не имели возможности лично быть в это время и видеть, как получается иерусалимским патриархом небесный огонь, но всячески старались достигнуть и узнать от тех людей, которые присутствовали в числе прочих в Великую субботу. Два священника православного исповедания, приехавшие из Болгарии к 20 декабря 1897 года в Иерусалим, о которых передавали нам русские поклонники, что они все время находятся в Иерусалиме, присутствовали во время Великой субботы, и рассказывают так:

Рассказ о появлении торжественного небесного огня.

В Великую субботу, с раннего утра, в храм святого Гроба стекаются все находящиеся в Иерусалиме поклонники всех христианских наций, в особенности местные жители христианского исповедания едва ли не поголовно приходят в этот торжественный день и располагаются все в разных частях Воскресенского храма, кто где место найдет для себя удобным. В храме находящиеся лампады и светильники с утра тушатся, затем приходит отряд турецкой пехоты, которая располагается вокруг св. Кувуклии и в более значительных местах храма и бдительно следят и устраивают тишину и спокойствие. Иначе могли бы произойти беспорядки при столкновении в храме множественного народу разных государств и религий. Вход в св. Кувуклию запирается и припечатывается особою печатью привратников храма. Перед началом велико-субботней заутрени, арабы, православного исповедания, совершают, дозволенный с давних лет султанским фирманом, обычай: шумною толпою они обегают вокруг св. Кувуклии, бьют в ладоши и громко восклицают на своем наречии: «нет другой веры, кроме веры православной!» В алтаре соборной церкви греков собираются патриарх иерусалимского престола со всем православным духовенством, также армянское духовенство и клирики остальных христианских наций. По наступлении местного вечернего четвертого часа, царские врата греческого алтаря растворяются, и разоблаченный патриарх, в одном белом подризнике, со связкою восковых белых свечей, назначенной для принятия святого огня, предшествуемый всем духовенством, в полном блестящем облачении, направляется к часовне св. Гроба Господня, при [55] пении стиховны шестого гласа: «Воскресение Твое Христе» и т. д. Процессия обходит трижды св. Кувуклию, после этого печать с дверей снимается, и патриарх иерусалимский, вместе с патриархом армянским, входят в вертеп святого Гроба, затворив за собою входную дверь, а духовенство возвращается в алтарь соборной церкви. В эти торжественные минуты волнение от десятков тысяч присутствующих в храме затихает, все исполняется ожиданием и царствует мертвая тишина. Вдруг громовой, разноязычный крик десятитысячной толпы, потрясающий нервы, раздается под высокими сводами обширного храма. Святой огонь раздается через правое овальное отверстие придела Ангела патриархом иерусалимским, а в левое патриархом армянским; из правого отверстия св. огонь принимает обыкновенно знатное семейство из местных православных (вероятно староста) и переносит его в алтарь собора, где ризничий св. Гроба раздает уже всем в храме присутствующим; армяне же, копты и сириане, приняв св. огонь от патриарха армянского через левое отверстие, переносят его в свои часовни и раздают своим. Патриарха иерусалимского арабы на руках переносят обратно в соборный алтарь, где немедленно начинается великосубботняя заутреня.

Палестина.

Древнейшее название Палестины было — земля Ханаанская, от Ханаана, сына Хамова, родоначальника первых обитателей этой страны. По выходе из Египта на ней поселились евреи; хананеяне занимали страны, лежащие между Иорданом и Средиземным морем. Название Палестины употреблялось римлянами, греками, а прочие называли ее различно: земля евреев, земля израильская, земля Иудина, земля обетованная.

Поверхность Палестины гориста и по преданию очень плодородна. Моисей в (книге бытия), обращаясь к евреям, говорит: «клялся Господь отцам вашим дати им и семени их по них землю, кипящую млеком и медом; есть бо земля, в ню же вы идете и тамо наследите ю, не яко земля египетская есть, отнюду же изыдосте: егда сеют семя, напояют ю ногами своими (т. е. искусственными приспособлениями), аки вертоград зеленый; земля же, в ню же входите, тамо наследите ю, земля нагорная и равная, от дождя небесного напояется водою». Впрочем, в настоящее время необходимо признать, что плодородие Палестины далеко нельзя приравнивать к плодородию [56] Палестины древней; число жителей, повидимому, значительно уменьшилось, обильные прежде потоки и источники земли Ханаанской, о которых упоминает Моисей, иссохли, так что знаменитый святой Иерусалим остался без водицы. Жители Иерусалима, посещающие святые места, от жажды пьют дождевую воду, которая запасается следующим родом: каждый домохозяин, при постройке своего дома и прочих зданий, вначале избирает место, где сохранять ему воду, выкапывает глубокую яму, укрепляет в ней дно и стены подходящим материалом, чтобы из нее не уходила в землю вода; с крыш зданий устроены проводники (трубы) в эту яму. Во время зимних месяцев в Иерусалиме бывает вместо снега дождь, который с крыш по трубам стекает в яму или подвал. В случае, когда бывают зимние засухи, много народу расходится по иным местам, где усмотрят в избытке воды. Вообще теперь Палестина мало напоминает блаженную страну, которую Моисей так одобрял за плодородие. В окрестностях Иерусалима камни (дикарь) и сплошная галька.

30 июня, в 6 1/2 часов утра, мы отправились в карете на вокзал железной дороги, а в 40 м. восьмого тронулся поезд направлением к Яффе (87 верст). Ехали 3 ч. 20 минут. С вокзала пешие извозчики понесли наш багаж на морскую пристань, а я зашел в яффское русское консульство для отметки в наших паспортах, что мы были в Иерусалиме. Нужно было сделать это в Иерусалиме, но перед выездом нашим из Иерусалима консула в канцелярии не было, вследствие двух праздников (дня Петра и Павла и воскресенья). По заявлении паспортов в русском агентстве купили пароходные билеты. Погода была ветреная, море расколыхалось, волны ходили как горы, а в яффской пристани, вследствие подводных камней, пароходы не доходят версты две к берегу; надо было плыть в лодке. Наняли мы лодочника и, отъехав сажен 200 от берега, в левой стороне, не в дальнем расстоянии увидели сверх воды пароходную трубу. Спросили мы гаваса: что это такое? — «Это русский пароход, — объяснил нам гавас, — раньше подходил к яффской пристани, но во время сильного ветра набежал на подводный камень, отчего прошибло ему дно, и пароход потонул». — «А народу много было на этом пароходе?» — спросили мы. — «Мало ли было одних паломников, но, благодаря лодочникам, спасли от гибели народ». Очень трудно было нам добраться до парохода: нас то подымало с лодкой на высоту, то опускало вниз, в ущелья между пенистых волн. Все-таки добрались до парохода. [57]

VII.

Отплытие из Яффы. — Молодой монах и келейница. — Порт-Сайд. — Затруднение с пароходами и остановка в Порт-Сайде. — Празднование дня французской республики, — Состязания французов и англичан. — О переводчиках. — Прибытие парохода «Херсон». — Встреча с донскими казаками. — Непреклонный капитан. — Начальник Палестинского Общества. — Неудача с «Херсоном». — Отплытие на французском пароходе. — Разговоры с французами. — Картина, изображающая русско-французскую дружбу. — Суэцкий канал и Чермное море. — Предание о «фараонах», выходящих из моря. — Дельфины. — Буря в Индийском океане. — Остров Цейлон и город Коломбо.

В 4 часа пополудни пароход пошел по направлению к Александрии, с нами было 50 человек русских поклонников, в числе коих молодой монах, лет 23-х, который с младых лет посвятил себя на эту жизнь. Но в нынешнем году приехала в Иерусалим из России, в числе прочих, одна келейница, на поклонение святым местам. Но, вместо того, чтобы посещением святых и чудесных мест облегчить бремя прежде содеянных грехов, она смутила этого молодого монаха, который вознамерился попрать данный перед Богом вечный обет, согласился с келейницей ехать в Россию и там на ней жениться. Достигнут ли они заветной цели, — так что за ними поручено было приследовать (следить) одному из поклонников, запасному унтер-офицеру (Пензенской губ.). Этот унтер-офицер строго следил за всеми их движениями. Я на пароходе поместился с ним рядом, и он мне о монахе и келейнице подробно передавал. У них даже и в мыслях не бродило, что есть человек, который не отходя за ними следит, и не стеснялись тем, что на них все пассажиры смотрят, в особенности женский пол, во весь путь про них шушукались, а матросы даже вслух смеялись и говорили келейнице: «Сестра Мария, теперь ты осветилась монашеским к тебе подвигом!» А монаху: «брат Иван, или жениться вздумал? Время!» Они, не смотря ни на что, усердно один за другим ухаживали. Унтер-офицер намерен за ними следить до Одессы, в Одессе же в монастыре находится монаху брат, который быть может отговорить своего брата от недоброй мысли. [58]

1 июля вошли мы в гавань Порт-Сайда. Тут сказали нам, что русский пароход Добровольного флота за сутки до нашего прихода ушел во Владивосток, а следующий русский пароход выступит из Одессы лишь чрез 22 дня. Услыхавши такое известие, мы вознамерились розыскать иностранный пароход, на котором поскорее уехать из Порт Саида в восточные державы. Нам указали английский пароход, который в тот же день, чрез 4 часа уходил к востоку, до острова Сингапура. Другой пароход, германский, на другой день следует в Австралию. «Уедем на английском, если успеем, говорили мы между собя; — не успеем, то завтра сядем на германский пароход». Прежде всего нужно было сходить в русское консульство. Сошли мы на берег, прошли неизбежное градское заграничное таможенство, где отобрали у нас заграничные паспорта, которые при нас же услали в консульство, к русскому секретарю. Мы взяли переводчика из евреев, бежавшего раньше из России, который привел нас в гостинницу. Того же числа пошли мы в консульство за паспортами, а также чтобы узнать, верно ли нам сказали об русском пароходе, что он не раньше трех недель из Одессы придет. Секретарь консульства сказал: «Паспортов я вам не дам до отъезда вашего из Порт-Сайда». — «Мы сегодня или завтра уедем», — ответили мы. — «На каком пароходе?» — спросил секретарь. — «Если сегодня, то на английском, а завтра — на германском». — «Английский пойдет первоклассный до Сингапура и будет стоить 350 р. с каждого. От Сингапура с вас возьмут тоже не дешево; а германский пойдет в Австралию и тоже с вас возьмут не дешево; в Австралию русские пароходы не ходят». — «Но ожидать нам русский пароход долго, из Одессы сюда он будет через три недели». — «Кто же вам сказал об этом?» — спросил секретарь. — «Нам на пароходе сказали матросы». — «Это вам соврали; я не знаю в точности, когда придет русский пароход, но советую подождать три дня. Я получу телеграмму и вам скажу». Мы поблагодарили и остались ожидать телеграммы.

2-го июля у французов был табель, знаменитый праздник воспоминания, день, французской республики. Выкинуто было на пароходах и в городе сотни флагов, стрельба из орудий, духовая музыка, репетиция флотских маневров, гонка с англичанами на парусных лодках и на веслах. Интересно было смотреть, когда выезжали на поединки французы с англичанами. Устройство было такое: в лодках на корме (у руля) устроены лестницы арии. 4 вышиной; на лестницах в квадратный аршин площадка, без перил, на которые взошли по одному [59] человеку из флотских французов и англичан. В правой руке держали в виде пики, а на левой руке надеты деревянные щиты. В лодках сидело по шести гребцов. Разъехавшись на пространство сажень в 70, обратно быстро понеслись и, поровнявшись, на всем ходу поединщики ударяли пиками во всю силу один другого в щиты и падали от удара с высоты вниз головой в море. Иной вышибет своего соперника с площадки, а сам устоит на своем месте твердо и начинает фехтовать пикой, стоя на возвышенном месте, пока не выедет против него другой поединщик. Один француз до четырех англичан вышиб с площадок и сразился с пятым. На первый раз устояли оба твердо; на втором ударе англичанин покачнулся и едва устоял; на третьей стычке оба покачнулись, но все-таки удержались; в четвертый раз англичанин ударил так сильно, что француз вылетел с площадки и задом упал в море.

В ночь на 3 июля на пароходах, в лодках, на берегу и по всем улицам, в особенности на бульваре раскинуты были разного цвета сотни фонарей; пение, музыка, стрельба из орудий; в воздухе шипели и лопались ракеты, так что воздух наполнен был разных цветов огней, грохотанием и треском. Французы, итальянцы и англичане, сидя на улицах, читали журналы.

Город Порт-Сайд не древний, стоит на устье Суэцского канала к Средиземному морю. Постройка в нем чистая, улицы обширные, грунт земли песчаный. Назван по имени жившего в этой местности мурзы Саида. Вода в город проведена в подземных трубах из великой реки Нила. На берегу моря выстроен фонтан: выделаны четыре льва на 4 стороны, у которых изо ртов сильно вытекает вода и падает в каменный чан. Этой водой жители города пользуются и называют ее сладкая вода; кроме того нильская вода проведена и в прочие значительная места.

4-го июля мы пошли к вице-консулу узнать, когда придет русский пароход. Вице-консул нам объяснил: «Я получил из Дарданеллов телеграмму: через два дня придет из Одессы русский пароход, на котором вы свободно можете уехать: проезд будет стоить вам много дешевле, чем на иностранных».

7-го июля, в 9 часов утра появился в Средиземном море трехтрубный пароход с раскинутым русским флагом. Обрадовались мы, увидавши русский пароход: надокучило уже нам праздно жить на окраине Африки. Пять недель не видавши [60] русских, бродили и слонялись между разных народов, как полу-немые. Только немного начнешь понимать местное наречие и уже уезжаешь дальше, а там уже иной народ, иное наречие. Снова требуется переводчик, необходимо записывать в памятную книжку десятка 2-3 слов с переводом наречия местных жителей, а за работу переводчику отдай, да денежки-то какие: они уже научились как нас облупать, — за границей облупают чуть не до мяса. В иных местах такие бестии: одно слово скажет — отдай деньги; потом опять спрашивай.

В 10 часов русский пароход «Херсон», отправлявшийся во Владивосток, вошел в гавань Суэцского канала и бросил якорь. Мы немедленно наняли лодку и поехали на пароход. Народу на пароходе битком набито: баталион стрелков, следовавшие на переселение в Уссурийский край оренбургские и донские казаки, а также с западных губерний с семьями переселенцы во Владивосток. Оренбургский есаул признал нас по фуражкам, что мы уральские казаки, и спросил: «Из какой вы станицы?» Мы ответили, что из разных станиц: Мустаевской, Кирсановской и Рубеженской. — «А, соседи, соседи! Далеко ли путешествуете и как давно из России?» -

— «Путешествуем мы уже 7 недель; пришли попросить капитана свезти нас до островов Цейлона, Суматры, Сингапура и полуострова Малакки». — «Да, хорошо бы нам вместе ехать — нескучно, только едва ли капитан примет вас на пароход: очень уж многолюдно. Впрочем идите, обратитесь к помощнику». Помощник ответил нам, что мест нет. Мы не отставали от него: «Что же мы должны делать, заехавши в чужие государства? Уже 7-й день с восторгом ожидали вашего парохода, скитаясь между древних фараонов. Сжальтесь, ваше высокоблагородие, примите нас, троим места немного надо». Помощник, пожимая плечами, приказал нам обратиться к капитану, который в это время находился в каюте. Мы вошли в каюту. Капитан сидит в кресле без рубахи, в одних подштаниках: пот с него так коблуком и валит, едва успевает полотенцем стирать. Он вскинул на нас кругло-голубые глаза и громко спросил: «Что вы сюда пришли?» — «К вашей милости, ваше благородие, покорнейше вас просим, поместите нас на свой пароход, хотя не на всю путину». — «Никак нельзя, без вас тесно», заревел капитан. — «Сжальтесь, ваше высокоблагородие! Мы ожидали вас 7 суток, как отца и покровителя; располагали на ваше благоизволение, что вы нас не оставите долее скитаться между чужих европейцев и египтянов». — «Я вас не просил ожидать себя, заревел капитан во все горло, и вы не [61] спрашивали меня, как залетать в Африку! местов для вас у меня на пароходе нет. Кроме вас уже трое находятся на пароходе сверх нормы». — «Сжальтесь, ваше высокоблагородие, не откажите. Если вы нам отказываете, поэтому иностранные с нами уже и говорить не будут. Нам трем человекам места требуется немного, мы поместимся на палубе, только не откажите». — «Ни под каким видом нельзя, я уже вам сказал раз: не возьму! Ожидайте следующего парохода, через месяц, а теперь выходите из каюты». — «Через месяц могут нам отказать так же, как и вы. Сжальтесь, ваше высокоблагородие!» — «Не просите, хоть застрелитесь, не возьму». Вышли мы из каюты и думаем, кого еще будем просить? Разве сходить к вице-консулу, чтобы он с своей стороны попросил за нас капитана. Пришли опять в консульство. — «Что вы, казаки, пришли?» спросил вице-консул. — Попросить вас, ваше высокоблагородие: взойдите в защиту, попросите капитана, чтобы нас приняли на «Херсон». — «Я уже просил об вас капитана, чтобы приняли вас на пароход, но капитан отказал за неимением места. Более человеку докучать не могу, скорее же вы сами попросите его». — «Мы его просили. Хоть застрелитесь, говорит, не возьму». — «Какая неприличная речь для капитана, — сказал вице-консул. Делать нечего, съезжу я на пароход, напомяну о вас. Может быть умилосердится и увезет хоть до Цейлона. Подождите у консульства моего прихода». И с тем он поехал на пароход.

Мы подошли к наружным дверям консульства, прислонились к стене спинами и печально призадумались. Подошел к нам человек в партикулярном костюме и сказал на чисто русском наречии: «Что вы, ребята, стоите, призадумались?» Этими словами он нас возбудил как бы от сна. — «Как же, говорим, нам не призадуматься? Залетели мы в дальние чужие государства и скоро ли отсюда выдеремся, нам самим неизвестно. Ходили на русский пароход «Херсон», капитан нас не принимает». — «А вас сколько человек?» — спросил господин. «Всего только трое». — «На вас какая это форма: малинового цвета околыш?» — «Мы уральские казаки». — «Грамоту знаете?» — «Знаем». — «Идите за мной, я запишу ваши имена». Он отворил дверь и вошел в консульство, а мы за ним. В канцелярии присутствующие чиновники все встали. Господин сел на стул и начал с ними говорить по-немецки (в консульстве находились все германцы, только один вице-консул Пчелинцев, уехавший на пароход к капитану, русский). Потом говорит нам: «подождите немного, человек вернется и привезет известие, возьмут вас на пароход или нет; если не возьмут, тогда посмотрим». [62]

Вышли мы из консульства, сели на тротуар и рассуждали между себя, что это за господин? Не иначе, этот человек имеет власть значительную и, жалея наше печальное положение, вознамерился ходатайствовать о нас. Видно, братцы, человек имеет добрую душу, чувствует печаль стороннего человека и старается заглушить печаль и влить порядочную долю радости, а не так как капитан на «Херсоне». Можно было отказать нам добродушными словами, но он, как лев, ревет. Людям без того горе, а он к тому же добавляет: «хоть застрелитесь!» — Так пока судили, рядили, в это время возвратился Пчелинцев с парохода, подошел и сказал нам: «Нет возможности вас поместить на пароход; вероятно пока придется вам остаться». И ушел в консульство.

Мы говорим втихомолку: «ступайте в канцелярию, там есть у нас защитник; по всему, он имеет железную волю». Через две минуты выходят из консульства Пчелинцев и тот господин, быстрыми шагами направились к берегу, сели в лодку и поехали на «Херсон». В это время пришел к нам наш переводчик (старый жид, наш обдирала) и узнал от нас, в чем дело. — «Ну, теперь господин этот, сказал переводчик, поехал капитану нос натягивать; теперь уже уедете!» — «Для чего прежде времени врать», сказал я ему. Через полчаса Пчелинцев и господин спустились с пароходной лестницы и сели в лодку. Мы с нетерпением ожидали их с добрыми вестями, но они направились на другой русский парохода, под названием «Корнилов», следовавший из Александрии в Россию. С «Корнилова» Пчелинцев возвратился один и, пройдя мимо нас в консульство, не сказал ни слова. Прошло около часу, пароход дал сигнал к отъезду. «Чего теперь мы ожидаем? — говорили мы между себя, «Херсон» через 10 минут уйдет на Владивосток, идемте, хоть проводим его».

Проводили «Херсон» в 6 часов вечера и пошли в гостинницу. Повстречался нам на дороге гавас из египтян, который находится при русском консульстве, и объявил на что требует нас вице-консул Пчелинцев. Мы пошли. Пчелинцев спросил нас: «Знаете ли вы этого чиновника, с которым я ездил на «Херсон?» — «Никак нет, ваше высокоблагородие, не знаем». — «Это Палестинского Общества начальник; хотел он поместить вас на «Херсон», да очень тесно и опасаются, чтобы от стеснения людей не завелись в народе болезни. Теперь вот что: палестинский начальник приказал вам объяснить, что русский пароход придет сюда не раньше, как [63] через месяц; вам здесь ожидать будет стоить дорого, лучше ехать вам обратно в Иерусалим до следующего парохода. Он хочет вас содержать у себя бесплатно. Если желаете, поезжайте к нему; впрочем это дело ваше, как хотите, а мое дело передать». — «Ваше высокоблагородие, если следующий пароход придет из Одессы и число народа и тягость груза окажется еще больше и капитан откажет нам, как и на «Херсоне»: дескать хоть застрелитесь, не возьму, что же тогда: мы снова должны ехать в Палестину и кормиться от начальника?»

— «Ну, я вперед уже сказать не могу, возьмут вас на пароход или нет. Однажды я вас остановил ожидать русский пароход и ошибся. Теперь как хотите». — «Мы думаем уехать на французском пароходе, о котором говорят, будто бы придет после завтра». — «А в какие края пароход то следует, вы слыхали?» — «В Австралию, ваше высокобрагородие». — «Хорошее дело». — «Покорнейше просим, ваше высокоблагородие, дознайте во французском агентстве, что стоит доехать до Колумбы, Сингапура, Сайгона, Онкона, Шанхая и Нагасаки?» — «Хорошо, это все я узнаю и надеюсь, что французы сделают вам уступку. Придите ко мне завтра, в 10 часов утра».

8-го июля, в 10 часов утра пришли мы в консульство, и Пчелинцев объявил нам: «Вот что, казаки: до Сингапура если взять вам билеты, тогда вам до Нагасаков обойдется очень дорого: возьмут 504 франка и 90 солд с каждого». — «Нам желательно, ваше высокоблагородие, приостановиться в Колумбе, также и в Сингапуре, посмотреть на местный народ и дознать об их религиях». — «Дознать то о всем вы можете, пароход в Колумбе остановится и вам будет перемещение на иной пароход. Также и в Сингапуре приостановитесь и в это время можете обо всем дознать. А если взять билет до Колумбы, с Колумбы до Сингапура и так дальше, тогда до Нагасаков у вас выйдет денег по 1000 франков с каждого». Того же числа Пчелинцев послал с нами своего гаваса в английское консульство, для обмена денег русских на английские лиры (лира или фунт 9 р. 60 к.). С тем же гавасом сходили мы во французское агентство и купили на троих билет за 1514 франков и 70 солд. Выйдя из агентства, гавас сказал нам: «ну, теперь уже можно надеяться, что уедете». — Да, довольно насмотрелись на египтянов», — ответили мы.

В 10 ч. утра 9-го июля, получили мы от Пчелинцева свои заграничные паспорта, а в 8 часов (вечера) рассчитались с хозяином гостиницы, наняли одного египтянина снести до пристани багаж и ожидали на берегу канала до 12 часов ночи. [64] Пароход, не дойдя верст 10 до пристани, пустил на воздух ракету, а через полчаса кинул якорь в Суэцском канале.

Наняли мы шлюпку, положили багаж и поехали к пароходу, на который взошли по лестнице; спросили у нас билеты и дали проводника, который нас привел в столовую и отыскал в каютах свободные места. Французы подошли к нам и стали дознавать, кто мы, спрашивая на своем наречии: «англий?» — «Но», отвечали мы. «Прус?» — «Но». — «Италь?» — «Но Моску», сказали мы (европейцы русских называют «Моску»). Когда французы услыхали от нас слово «Моску», то сейчас же, протягивая руки, стали с нами здороваться; принесли полдюжины бутылок виноградного вина и просили в компании с ними выпить для дружества. Мы дали им знак, что вино не употребляем. Через 15 минут все бутылки с виноградным вином оказались французами осушены, затем принесена была ими картина для показания нам. На картине означаются русский Государь и Французский Президент, войска русские и французские, среди войск русский солдат и французский протянули один другому руки и здороваются. Внизу, у них под ногами изображен змий о трех головах под названием: «Пруссия, Италия и Австрия», которые подняли головы и с неудовольствием смотрят на дружество России с Францией.

10-го июля, в 10 ч. утра пошли мы по Суэцскому каналу к Красному морю. Суэцский канал неширокий, не более 40 саж., в длину около 200 верст, прокопан среди сыпучих песков. Во время сильных ветров его засыпает песком, вследствие чего машина всегда расчищает канал. Каналом пароходы идут тихо и осторожно, опасаясь, чтобы не налететь на мель. При встрече пароходов один пароход подбивается к берегу и останавливается. Во время ночи, на нос парохода надевают электрический фонарь, который освещает путь вперед треугольником; позади фонаря необыкновенная темнота, а от. фонаря вперед, начиная в ширину от одной сажени до одной версты, так освещает, что каждая чурка на воде означается. Свет серебристый, так что на воде ничего не может скрыться. Электрик надевается в Суэцском канале и в других опасных местах.

11-го июля выехали в Красное море, или Чермное, через которое Моисей Боговидец по выходе из Египта перешел, как по суху, с шестисот-тысячным израильским народом, ударением жезла совокупил воду и Фараон с войсками потонули на дне моря. Нам говорили раньше: «когда поедете Красным морем, увидите фараонов, которые [65] вылезают из моря и кричат людям: скоро ли будет светопреставление?» Но мы проехали вдоль с края до края Чермное море и не видали ни одного водяного фараона. Видали только трех фараонов, которые, оставшись от времен Моисея на берегу, в проезд наш купались на краю моря и, увидав нас, побежали из воды в пески. А в море всплывали целыми косяками дельфины, которые по обеим сторонам быстро бежали поверх воды вместе с пароходом. И большими массами из моря вылетали также летучие рыбы, которые летят стадами без препятствия, пролетают через морские высокие волны. Погода была ветренная, но жар и духота томили народ в свою очередь, так что в каютах на койках днем невозможно было лежать. Народ выбирался на палубу, под тень натянутого над всей палубой зонта, который по утру поливают из трубной кишки водою. В каютах и на палубе также каждое утро поливают и моют для чистоты и освежения воздуха. Благодаря такой чистоте и ветреной погоде, проезд Красным морем был не очень тягостен. На пароходе пища была лакомая. Французы дали нам волю: хочешь, бери готовую или сам для себя приготовляй; хлеб белый, как булки, также за каждым обедом дают переменные фрукты: яблоки, миндаль, сладкие лимоны, бутылка виноградного вина на каждого человека в сутки.

Почтовый пароход бежит по Красному морю ровно, не тряхнется, и мы между себя радостно рассуждали: неужели такой большой пароход (90 саж. длин. и более 10 саж. ширины) морские волны могут расколыхать. Вот теперь ветер сильный, так с ног и валит, а пароход под нами только дрожит, как на железной дороге, а от ветра более влажность: не будь ветра, — от солнечного припеку хоть задыхайся. Но когда выбежал наш летучий пароход в открытый Индийский океан — завиднелись пенистые волны, мы полагали, что это скалы или снеговые горы. Но мы быстро подвигались к ним, а волны к нам. Пароход заиграл под нами, начал с боку на бок поваливаться, так что даже борты стали черпать на палубу морскую воду. Побежали все с палубы на свои места в каюты, закрутили снасти, завинтили окна, и легли каждый на железные, к стенам прикрепленные койки. Волны сильно ударяют в стены, пароход сваливается с боку на бок, у людей кружение головы, кого тянет, кого рвет. Вдруг послышался стук, как гром. Все вскочили на ноги, думая, что пароход ударился о камень. Оказалось, что из буфета вылетали бутылки и всякая посуда, катаясь, как живая, по столовой. У нас был чайник, [66] стоял в каюте с водой. Ему одному стоять показалось обидно, вдруг побежал чайник из каюты вместе с посудой разгуляться. Один из нас побежал за ним, но чайник ударялся из стены в стену, наконец как то подкатился к его ногам.

Раньше французы пели песни и за обедом не молчали; теперь каждый в каюте на койке молча лежит и головы не поднимает. Пятеро суток был сильный ветер; в течении двух дней я не ел и не пил. Тошнота теснила, слезы неудержимо катились из глаз. Нет такой тягостной болезни, как болезнь морская, не даром русская пословица говорит: «кто на море не ездил, тот с усердием Богу не молился».

20 июля, в 10 часов ночи мы пристали к острову Цейлону на пристань г. Коломбо. На утренней заре, 21 июля послышался русский сигнал, мы взошли на палубу посмотреть, где звучит голос русской трубы, и увидали на расстоянии 100 с. трехтрубный пароход «Херсон», который вышел из Порт-Сайда вперед нас за 3 суток.

Остров Цейлон богат и весьма плодороден: хлопчатая бумага, южные плоды, строевой разной породы лес, кедровые и прочие плодовые леса. Медь, серебро, железо, золото и дорогие разных цветов камни. Местные обитатели коричневого цвета, черные длинные волосы откинуты назад и скреплены на вершине головы гребнем. Большей частью ходят нагие, имея на себе кусок бязи вокруг поясницы; один конец спущен спереди между ног, а назади привязан за этот же пояс. По морю они плавают на своих длинно-узких, 7-вершковых лодках; сбоку от лодки на 1 саж, пристроена 4 верш. толщиною жердь, загнутая немного кверху. Между лодкой и жердью на связях утверждены мачты из бамбука, толщиною 4 вершка. Туземцы садятся в лодку верхом, ноги висят по колени в воде, а в лодке лежит у них пойманная рыба и рыболовные снасти. [67]

VIII.

Отплытие из Коломбо. — Остров Суматра. — Полуостров Малакка. — Сингапур. — Играющие молодые туземцы. — Поездка на «двуногой лошадке». — Спор с извощиком. — Русское консульство. — Разговор о православных церквах на Малакке. — Неправильность одной части рассказа Аркадия. — Сингапурский арбуз. — Отплытие из Сингапура.

21 июля, в 7 часов утра снялся пароход «Херсон». Мы вышли на палубу и раскланялись им во всю спину. С парохода смотрели на нас и откланивались нам в свою очередь. Чиновники с русского парохода смотрели в бинокли и говорили: «А ведь это раскланиваются нам с французского парохода русские люди». — «Да это казаки! — громко сказал один: — видите, у них малиновые околыши. Это самые те, которые приходили в Порт-Саиде и просились на наш пароход». «Херсон» быстро побежал от нас прочь и больше разговоров мы не слышали. Через четверть часа подошел к (нашему) пароходу катер, который перевез нас в числе прочих на другой пароход той же компании.

В 12 часов дня снялся пароход с пристани и быстро побежал от Коломбо в океан. На третий сутки завиднелись в стороне мачты. Французы говорили, что это «Херсон», который отстал, и к вечеру совсем его стало невидно.

24 числа, в 6 час. утра, в правой стороне завиднелся цветущий зеленый остров с возвышенными марами (холмами), покрытый густым разных пород лесом; это был остров Суматра.

В 4 часа вечера, в левой стороне представился берег с пушистым высоким лесом — это тянулся длинный полуостров Малакка. Вето ночь ехали вдоль Малакского полуострова; за Малаккским проливом, на всходе солнца, 25 июля, появилось множество мелких гористых островов, покрытых густым лесом. Вероятно, этот лес не видал человека хищника, у которого сверкает в руках топор и шипит пила, а только часто слышит пароходные сигналы, которые пугают гнездящихся в этих лесах разных красивых и дорогих птиц. В [68] особенности множество попугаев разного цвета, которые ценятся в тех местах не выше 3-4 рублей.

В 2 часа пополудни мы пристали к о-ву Сингапуру. Тут встретило нас множество молодых ребят от 9 до 17 лет, нагих обитателей Малаккской страны, в своих маленьких легких, трех аршин длины, лодках. В руках имели небольшие весла. Французы бросали с парохода звонкие монеты в море. Ребята быстро выпрыгивали из лодок, ныряли, как крохали, доставали монеты из моря и поспешно из воды впрыгивали опять в свои лодочки, не зачерпнувши даже стакана в лодку воды. И снова кричат: «але, але, капитан!» т. е. бросай, бросай. Французы разбрасывали монеты в два три места, но ребята мгновенно кидались за ними, и ни одна монета не могла достигнуть дна моря, но все были в руках ребячьих. Французы потешались и смеялись, но наконец, догадавшись, сколько уже перекидали денег, больше кидать не стали. Тогда мальчики тотчас вернулись на берег.

Нужно нам было в Сингапуре походить, местный народ посмотреть. Спустились мы по сходням на берег и вышли на площадь, где стояли в 4 ряда извощики с двухколесными на рессорах экипажами американского изделия. Поместились мы двое с Максимычевым в одну коляску. Извощики не имели на себе ни рубах, ни подштанников, а только подпоясана поясница кушаком, один конец пропущен между ног и подвязан сзади за кушак; и вот его все пышное одеяние. Извощик, не медля нисколько, сам зашел в оглобли, обратился к нам и спросил на своем наречии: «куда прикажете ехать?» Мы догадались, чего от нас он требует, и показали ему направление. Лошадка о двух ногах с места покатила рысью; мы дивились неслыханной езде: человек запрегся в экипаж и бежал, как добрый конь, с тягостью двух людей, пробежал до города и по городу не меньше трех верст. По телу его потекли ручейки пота; вероятно сильно устал и начал частенько на бегу обращать голову к нам, ожидая от нас, что прикажем остановиться. Мы на каждое его обращение говорили ему: «русский консул» и махали рукой вперед, дальше! «Пусть бежит до края города», говорили мы между себя. Извощик видит, что мы его не останавливаем, решился остановиться сам: добежал к дому, в котором был магазин, остановился против двери, положил оглобли на землю и, указывая пальцем на дверь магазина, сказал: «русска, русска!» Из магазина вышел человек лет 25, высокого роста, борода и усы выбриты, тоже не имея на себе ни рубахи, ни штанов, как говорится, [69] в чем мамынька родила, сам тучный, как тюлень. Раскланялся нам в пояс и просит нас к себе и указывает на свой магазин: «русска, русска». Макеимычев с улыбкой сказал мне: «Смотри, товарищ, купец богатейший, на нем драгоценная одежда никогда не изотлеет».

Извощик в свою очередь просит у нас расчета за доставку. Вошли мы к купцу в магазин, оглядываемся на все стороны, думаем, — нет ли где русского человека по слову хозяина. Среди магазина стоит окрашенный стол, хозяин приставил к столу два стула и попросил нас сесть. Мы сели на стулья. Извощик подошел к нам и просит от нас деньги за доставку. «Где же русска?» — спросил Макеимычев. — «Русска, русска», повторяет извощик. Я вынул золотую английскую монету (9 р. 60 к.) и подал торговцу для обмена на местные серебряные деньги. Торговец взял от меня монету, насчитал 8 сингапурских серебряных монет и подал их мне. Я попросил от него прибавить еще две монеты; купец мотает головой и дает понять, что сполна выдал нам серебра за наш золотой. Впоследствии оказалось, что купец не додал нам 1 руб. 60 коп. Я одну монету подал ему обратно и попросил разменять ее на мелкие монеты. Купец вместо одной подал мне две монеты, из которых я одну подаю извощику. Извощик не берет, а просит большую монету. Я опять ис последних прошу принять одну монету, но извощик взял меня за пиджак и просит настоятельно уплатить за доставку, сколько он от нас требует. Я вскочил со стула и хотел его ударить врасплох, чтобы вылетел из магазина. «Я разделаюсь с тобой по казачьи, будешь помнить, как грабить русского человека!» Но Максимычев удержал меня: «Уплати, пожалуйста, чего требует, — говорил Максимычев, — мы с ним не рядились, ведь может — у них такая такция. Далеко мы заехали, наших кулаков здесь на всех не хватит».

Сел я на стул и подал извощику монету стоимостью в 1 рубль. Хозяин магазина стоял неподвижно и быстро смотрел на нас. «Есть ли здесь руские люди, или хотя бы кто мог говорит по русски?» — спросили мы хозяина. Купец ничего не ответил, а только пожимал плечами. Мы повторили вопроса» и, разводя руками, старались всячески, чтобы он понял от нас, чего нам желательно. Через полчаса наших переговоров он понял от нас, чего нам нужно, и перевел извощику. Тот, по просьбе купца, согласился доставить нас к русским за 50 к. Поместились в экипаж, извощик просит деньги вперед, мы же просим его, чтобы доставил нас прежде на [70] место. Извощик положил оглобли на землю и просит нас слезть с экипажа. Мы плотнее усаживаемся и просим купца, чтобы он его уговорил. Купец уговаривал его, но он все требует деньги вперед. — «Напрасно мы стоим, отдай деньги!» сказал опять Максимычев. — «Вот прекрасно, отдай ему деньги, а он за них один квартал провезет, положит оглобли на землю и также попросит нас слезть с экипажа. Не дам деньги, пока не доставит нас куда нужно!» — ответил я товарищу.

Наконец, купец упросил извощика, который плюнул на землю, взял оглобли и побежал рысью вдоль улицы. Пробежав ста четыре сажень, он остановился, положил оглобли и указывал на высокий дом, который виднелся впереди, в саженях тридцати. «Русска, русска!» сказал он и протягивает руку за расчетом. Мы взглянули на этот дом; на нем виднелась надпись по русски. Я выдал извощику 50 к.

Подошли к дому, пред которым был обширный подъезд. На дворе стоял окрашенный стол, за которым на стуле сидел человек.

— «Вероятно русские?» — сказал он. — «Да», ответили мы. «На каком пароходе приехали сюда?» — «На французском». — Он поставил стулья. — «Садитесь, пожалуйста. Сколько вас человек?» — «Нас трое. Впрочем есть, кроме нас, один господин русский на этом же пароходе, который едет из Марсели». — «Это какая на вас форма?» — «Мы уральские казаки. — «Куда же вы едете?»

В это время подошли еще мужчина и женщина, сели на стульях и приняли участие в разговоре.

— «Мы разыскиваем русский народ, который вышел из России давным давно, ста два лет и более тому назад. Нет ли где на этих островах русского православного народа?»

— «Я в этой стране нахожусь уже семь лет, — сказала женщина, — полу чаю сведения и ведомости с прочих островов, но не слыхала, чтобы здесь, на островах проживали русские, кроме того, как и мы, где двое, трое. Не токмо быть здесь православным, но даже нет и верующих в Распятого, кроме острова... (название ему я запамятовал). На нем есть армяне. А вот где есть православные: против Адена, — зашедшие лет пять тому назад, об них у нас есть сведения. Этим христианам доставлены были из России церковные принадлежности.

— «Мы разыскиваем не тех людей, которые из России вышли по одиночке лет 10-20 тому назад; но мы хотим напасть на след тех людей, о которых в России между старообрядцами распространен слух, будто бы уже два века и [71] более тому назад вышедшие из России сотни людей с духовными лицами теперь обитают на восточных индо-китайских островах и имеют до 40 церквей русских. На этих же де островах находится на сирском языке множество народу и церквей; имеют епископов даже и патриарха антиохийского постановления.

— «Чего вы разыскиваете, здесь этого нет. Не токмо 40 церквей, — если бы была одна церковь православная, и о той было бы известно. Если на котором острове мы сами не были, то людей со всех островов часто видим и спрашиваем, какие люди там проживают и каких вероисповеданий. Если на каком острове есть один человек русский, и он нам известен. Разве, как вы объясняете, что уже два века тому назад зашедшие, то из них уже старые померли, а молодые соединились в один тип с местными жителями и теперь признать их невозможно».

— «А религия и церкви то где?» сказали мы.

— «Да, это должно быть при них... Но нет, о православных здесь и слуху нет».

Закончивши разговор, пошли на базар купить чего нибудь съестного. На базаре фрукт много, но все нам не знакомые. Наконец подошли к арбузам. «Вот этот овощ нам известный и лакомая наша пища», — сказал Максимычев. Спросили арбузам цену, купили один за 25 коп., вышли на средину улицы, сели на извощика и поехали обратно на пристань. Ехали и разговаривали между себя: с чего же распространились рукописанные маршруты, которые указывают на восточно-океанские острова, на них де живут люди русские и сирские с полным духовенством православно-католического исповедания. Но теперь мы самовидцы океанских островов и видим на них обитателей, что они поклонники разных богов... Теперь как бы достигнуть Беловодии и Индо-китайского полуострова, на которую местность указывает архиепископ Аркадий, под названием Беловодский.

Так пока между себя разговаривали, двуногая лошадка примчала нас к морской пристани, положила оглобли на землю, просит за доставку деньги. Я дал ему 30 к. Извощик, протягивая ко мне руку, требует прибавки. Я попросил от него обратно выданные деньги и вместо них хотел дать 50 коп., но извощик, не понявши мое намерение, а предполагая, что я и последние деньги у него отбираю обратно, не дал их и с тем от нас ушел. Вот, что делает [72] незнание чужих местных наречий: с пристани до места уплатили мы 1 р. 50 коп., а обратно проехали всего только за 30 коп.

Товарищ наш Барышников с нетерпением ожидал нашего возвращения. — «Ну, что, братцы, есть ли что доброе?» Рассказали ему все подробно; выслушал все Барышников и сказал: «Поедемте дальше, не нападем ли на след того, о чем рассказывал архиепископ Аркадий Беловодский». — «Необходимо нужно!» — подтвердил Максимычев. — «А это что у вас в сумке-то?» — «Гостинец», ответили мы и вынули из сумки арбуз. Я попробовал запустить в арбуз ножик и почувствовал, что арбуз недобрый. Все-таки вырезал из него маленький кусочек; цвет арбуза оказался необыкновенной красноты, словно облит кровью, и думаю себе, что вкус вероятно будет отвратительный; лизнул и дважды плюнул на пол. «Вот какой привередливый, говорит Максимычев, заграничный арбуз есть не хочет, даже плюет. Арбуз красный, таких у нас на Урале никогда не бывает». — «Да, братцы, попробуйте вы, чем пахнет», — сказал я, и подал кусок Барышникову. Он тоже лизнул языком и подал его Максимычеву, который также лизнул, и оба плевали до трех раз. Барышников сдержался и не отплевывался сразу, вероятно для того, чтобы втянуть в пробу и Максимычева. Я взял кусок, приложил к арбузу и бросил его в пароходное окно, в океанские волны.

26-го июля, в 10 часов утра, вышли с пристани Сингапура направлением вокруг полуострова Малакки, к Сиаму. Целый день продолжали мы разговор об Аркадие, и когда стали вспоминать, что рассказывал он нам поодиночке, то оказалось, что рассказы его не сходятся. [73]

IX.

Прибытие к гор. Сайгону. — Колокольный звон на заре. — Новые надежды. — Поездка по Сайгону на звон колоколов. — Католическая церковь. — Блуждание по городу. — Неудобства незнания языков. — Счастливая встреча с французом. — Французское консульство. — Мена денег; ошибка менялы, желавшего обмануть иностранцев. — Удивление жителей при виде русских. — Умная обезьяна. — Встреча с господином Куликовским и его объяснения. — Убеждение в самозванстве Аркадия укрепляется. — Случай из прошлого. — Отплытие из Сайгона. — Буря.

На 28-е число, в ночь, достигли мы до Камбоджскнх проранов (протоков), всю ночь блуждали меж островков реки Камбоджи и, довольно поднявшись по широкой реке, на утренней заре подъехали к пристани города Сайгона. На всходе солнца раздался по густому пушистому лесу звон колокола.

— «Слышите, церковный звон! — сказал Барышников; уже не верны ли рассказы архиепископа Аркадия?»

— «Нужно поспешно бежать на этот звон, — говорил я, — дознать, какие люди находятся здесь и какая ихняя вера?» — Мы с Максимычевым вдвоем спустились по сходням. На пристани толпились такие же двуногие лошадки, как и в Сингапуре, только здесь возят в экипажах по одному человеку. Поместились мы на двух бегунков и поехали в город на звон колокола. Бегунки сначала бежали на звон, как будто знают, чего нам нужно. Прибежали на пространную площадь, остановились и, протягивая руки, просят от нас вознаграждения за нотные свои труды. Но нам желательно было, чтобы они нас поскорее доставили, где звучит колокол, а разъяснить им не можем, только, сидя в экипажах, говорим: «дон, дон, дон!» указывая им в ту сторону. Извощики смотрят один на другого и смеются; наконец настоятельно потребовали от нас расчета. Волей-неволей вылезли мы из экипажа, вознаградили их за труды, а сами поспешно зашагали в ту сторону, где слышался звон, который уже прекратился.

Постройка города Сайгона чисто-каменная. Дома о двух-трех этажах, улицы все устланы щебнем, по улицам, по [74] обеим сторонам в два ряда рассажены пушисто-высокие деревья, шумящие от ветра. Через полчаса попали мы в ту улицу, по которой издали виднелась церковь, и подошли к ней. На паперти стояли трое мужчин, по физиономии, угадывали мы, должны быть эти люди из французов. Максимычев спросил их: «православная или католическая?» указывая рукой на церковь. Французы поняли вопрос и ответили: «католическая».

— «Где же православная?» — спросил я, разводя руками. — «Православной но», ответили они, т. е. нет. Спросили мы их: «нет ли здесь русских?» Французы пожимали плечами, по всему — понять нас не могут. Мы стали часто повторять: «русска, русска! Моску, Моску!» Один из них поднял руку, как будто понял, махнул рукой и пошел с нами вдоль улицы. Пройдя ста два сажень, подошел к полицейскому, что-то ему передал об нас и указал нам на полицейского, а сам ушел по другой улице. Полицейский пошел вместе с нами. «Ну, теперь полицейский доведет нас до места!» — сказал Максимычев. «Не знаю, насколько француз понял нас», ответил я. Пройдя с нами три квартала, полицейский приостановился и дал нам понять, что дальше продолжать с нами путь не может. Недалеко стояли извощики. Я махнул им рукой, подбежали к нам трое извощиков. Мы попросили полицейского, чтобы передал извощикам, чего нам нужно. Полицейский передал им что-то, а что именно — нам неизвестно, только извозчики кивнули головами, как будто поняли. Поместились мы по одному в экипаж, побежали по улицам и переулкам и попали опять на обширную площадь. Остановились возчики, положа оглобли на землю, и приказывают нам вылазить из экипажа и уплатить за проезд. Мы не слезаем и деньги не отдаем, просим их, чтобы везли нас, куда нам нужно. На площади толпилось более десятка извощиков, услыхали шум, подбежали к нам и спросили, в чем дело. Извощики передали что-то на своем наречии и снова стали теснить нас, чтобы мы им уплатили деньги. Мы просим их, чтобы везли нас в консульство, говорим: «русска, русска! Моску, моску!» Прочие извощики смотрят на нас, смеются и между собой что-то толкуют. Наконец подняли оглобли и повезли нас дальше. Встретился нам опять француз, самый тот, который от церкви с нами до полицейского дошел. Я приостановил его и намекнул ему, что нас по городу возят бесполезно. Француз приостановил наших извощиков, велел везти шагом и сам пошел с нами рядом. Пройдя не более 70 саж., он указал извощикам на углу большой дом, а сам вернулся и пошел своим путем. [75] Извощики помчались в припрыжку, вероятно обрадовались, что скоро с нами развяжутся. Пробежали сажень 200, повернули направо, подвезли к большому дому, положили оглобли на землю и указывают на высокий дом, т. е. дают знак, что представили к тому месту, куда приказал француз. Слезли мы из экипажей, уплатили за потные труды деньги и вошли в этот дом. В первом отделении стояли пять столов, за каждым сидели по три человека, занятые письмом. Можно было понять, что это какое-то присутственное место, народ без исключения все французы. При входе нашем все обратились лицом к нам. Старший чиновник что-то спросил нас на французском наречии. Мы в ответ сказали ему: «консул Моску!» «Моску консул — но. Франси консул!» И он указывал пальцем на свое правление. С тем и вышли мы от них.

— «Теперь в какую сторону пойдем?» — сказал я. — «Дойдем до базару, может быть чего увидим для нас нужное», — ответил Максимычев. Пришли на базар, где нам потребовалось мелких местных денег. Подошли мы к столу меняльщика, я подал ему золотую монету 7 р. 50 к. Он насчитал серебряных денег 8 р. 20 к. и подал мне. Вероятно русскую монету он признал за английскую, которая ценится 9 р. 60 к. Малаец полагал, что меня обманул на 1 р. 40 к., но между тем передал мне 70 коп. — «Не всегда же им нас обманывать, вдулся и сам по своей неправде», сказал я. Подошли к торговцам, купили овощ в виде репы, вкусом превосходнее. Подал я торговке серебряные 25 коп. и попросил на них сдать мелкими. У торговки местные деньги, на которых в середине четырех — угольные дыры, все надеты на шнурок. Долго считала она дырчатые деньги, наконец отдала мне всю вязанку. — «Ничего, за одну монету дала фунтов 7 овощу и вязанку денег», сказал я.

Местный народ ходят нагие, как и в Сингапуре, но только здесь носят на голове широкие шляпы, как зонтики. Во рту у них имеется какой-то состав, в виде крови; часто плюют. Базар и все улицы оплеваны; можно подумать что какое-нибудь животное, крепко раненое, бежало здесь и облило кровью. Употребляют в пищу всяких нечистых животных: в лавках для продажи висят копченые кошки, собаки, крысы и т. п.

С базару пошли мы обратно к пароходу. На пути местные жители смотрели на нас, как на каких чудовищ. Дети (и подростки) от 8 до 20 л. толпились и шли за нами. Мы заметили, что в их глазах кажемся страшными, и шли с целью [76] мешкотно, не один раз приостанавливаясь. Ребята сначала старшие младших подталкивали к нам ближе, которые со слезами от нас бежали без оглядки. Наконец осмелились некоторые: при остановке нашей подходили к нам, глядели нам в лицо. Один, лет 20, ощупал руками наши бороды и под бородой глазами оглядел наши шеи. Чего искал туземец под нашими бородами? Или думал он, что под бородами на месте горла нет ли у нас другого рта? Вероятно этот народ не видал русского человека, поэтому они и дивились.

Вышли из города. На пути попалось место болотистое и лесное, но дорога набучена щебнем. Невдалеке от дороги (сажень 10) на пеньке срубленного дерева сидела обезьяна. Максимычев бросил в нее грецким орехом. Орех упал у самого пенька; обезьяна спрыгнула с пенька и, взявши орех, начала его разгрызать, потом положила его на землю и ударяла в него камнем. Но так как местность была болотистая, то орех забивался в землю; обезьяна снова взяла его, положила в воду мочить и, вынув его из воды, начала грызть. Подивились мы ее смыслу и пошли своим путем к пароходу.

Весь день пробродивши по Сайгону, не смогли мы найти человека, который мог бы нам разъяснить, какая это страна и народ какого вероисповедания? Вернувшись на пароход, передали обо всем Барышникову. Барышников вспомнил, что на этом же пароходе есть один господин русский; при разговоре назвался прокурором морского ведомства, по фамилии Куликовский, который ехал из Марсели. Обратились мы к Куликовскому с просьбой, как он знал хорошо французский язык. Куликовский рад был нам, так как русских давно не видал. Спросили мы, как страна эта называется и народы какого вероисповедания. Страна эта называется в простом наречии: Восточно-Китайский полуостров, местные жители Малаккцы, буддийского вероисповедания. Мы обрадовались. Думаем себе, что достигли до Беловодии, на которую местность указывали часть рукописных маршрутов, и Аркадий архиепископ в своем рассказе также упоминал этот полуостров.

— «Есть ли здесь город Левек?» — спросили мы.

— «Не слыхал я название такого города. На что же он вам?»

— «Мы ездим, разыскиваем русских людей, по распространившимся между старообрядцами рукописным маршрутам под именем инока Марка (Топозерекой обители). Он будто бы с двумя товарищами путешествовал на восток через Сибирь, в Китайскую империю. Пройдя город Пекин, достиг страны [77] Восточно-Индокитайского полуострова, где и находится Беловодия, по островам большим и малым в окрестностях Японии. На тех островах народы обитают христианского вероисповедания, частью от проповеди апостола Фомы, но есть и выходцы из Сирии, зашедшие от гонения Папы римского и бежавшие из России от времен патриарха Никона. Все эти народы имеют епископов и архиепископов, до 40 церквей русских, а Сирских до 70 церквей и имеют Патриарха Антиохийского поставления. Двое спутников инока Марка пожелали остаться навсегда в этой стране, а Марк возвратился в Россию и свое путешествие подтверждает с клятвою. На эту же страну указывает и Аркадий архиепископ, под названием Беловодский, который явился в Россию лет 35 тому назад, приняв архиепископство от тамошнего патриарха. Мы проехали острова Цейлон, Суматру, Сингапур и проч., обогнули Малаккский полуостров, но не только русских 40 церквей, но даже и людей русских мало видали, и те лет семь выехали из России. Спрашивали их мы о русских людях и какие люди находятся на Филиппинских островах. Они нам сказали, что-де, нет на этих островах православного народа, ни церквей, ни русских людей. Теперь, где же город Левек и где православный народ с духовенством и церквами?»

— «Я вам истинно говорю: нет здесь города Левека, и не бывали православно-русские народы. Не желаете ли посмотреть карту в пространной черте этого полуострова?»

— «Очень желаем», — ответили мы и пошли вместе с г-м Куликовским смотреть карту, на которой надписи по-французски. Куликовский прочитал все города и урочища. Нет города Левека.

— «Не верно ли говорил я вам, что города Левека нет, и в этой местности никогда не бывали русские люди. И теперь русские пароходы сюда не заходят, и здешние народы русских никогда не видали.

— «Что же такое? Неужели это все ложное? — сказал Максимычев, — как письменные маршруты под именем инока Марка, так, в особенности, архиепископ Аркадий? Этот человек и теперь жив и находится в Пермской губ., временно приезжал и к нам на Урал. Что же заставляет его врать и носить на себе чин самозванства?»

— «Это очень просто, — говорил Куликовский. — Однажды ему взбрела дурная такая мысль принять на себя чин самозванный, и он выдал себя ложно за Беловодского архиепископа. Теперь ему уже трудно говорить правду, когда он привык врать». [78]

Когда Куликовский высказал про самозванство Беловодского Аркадия, мне один случай подобно такой же взошел на память. Это было лет 35 тому назад, когда я был 13-14 лет; в декабре месяце, во время багренного (Зимний лов по льду, причем рыбу достают баграми. На багренное рыболовство выезжает все уральское войско.) нашего рыболовства (этот промысел на Урале чуть ли не поголовный: начиная от пяти до 80-лет, всех везут на первый день багрить рыбу). Я в то время проживал в Ранненском поселке, 90 верст выше г. Уральска. Вот в числе прочих и я поехал с покойным родителем на багренье. Приехали в г. Уральск на квартиру к казаку Ивану Алексеевичу Сладкову; взошли к хозяину в комнату; я разделся, влез на печь погреться, а отец мой подошел к умывальнику, обрывая с бороды и усов намерзшие от сильного холода ледяные сосульки и бросал их под умывальник в таз.

— «Терентий Григорьевич, — говорил Иван Алексеевич, — вы разыскиваете истинное священство, да не найдете. Священник есть в Петербурге у купца (фамилию и имя купца я запамятовал) и церква у него в дому, но только никто не знает».

— «Если никто не знает, — ответил отец, — Вы как же узнали?»

— «Мне сказал человек, который много раз был у этого купца и в домашней церкви при священнике Богу молился и на духу у него был».

Отец мой по этой части был ревнитель, подошел к Ивану Алексеевичу и сел с ним рядом. — «Ну, говорит, теперь, пожалуйста, скажите имя этого человека, который Вам сказывал?»

— «Гвардеец прошлою осенью пришел со службы из Петербурга, не простой казак, а урядник, врать уже не будет. Проживает в г. Уральске в Новоселках, фамилия его Изюмников. Был он у меня в гостях, сидели с ним, выпивали водку. Речь у нас зашла о священстве, он и сказывал мне, как молился у купца в церкви и был на духу у священника».

— «Иван Алексеевич, (говорит отец) как бы послать за этим урядником?» Иван Алексеевич вышел из комнаты на двор и закричал: «Кузька, запряги гнедка в багреные сани поскорее!» Сам вошел в комнату и сказал: «сейчас привезем урядника». Поскакал Кузька за Изюмниковым. Иван Алексеевич отворил шкап. — «Не знаю, есть ли у меня водка». Вытаскивает четвертную бутыль. Вскоре урядник Изюмников [79] вошел в комнату, помолился Богу, раскланялся хозяину и сказал: «Вы, Иван Алексеевич, требуете меня повелительно, словно наказный атаман».

— «Выпить я захотел, — отвечал хозяин, — а одному пить не весело».

— «Как мол одному? У вас есть гости».

«Ну, эти гости не умеют держать в руках рюмку, а вы знаете. Мы с вами выпивали все под дёнушко».

— «Да, верно: я не помню, как и уехал от вас домой, говорил Изюмников. — Ночью проснулся и думаю, где я теперь лежу, не знаю, дома или в гостях у кого».

— «Ну, садись-ка за стол, приударим также, как и раньше».

— «Нет, Иван Алексеевич, нужно поберегаться: ведь завтра рано нужно бежать на ятовь, а у нас головы будут болеть. Нет, не нужно пить».

— «Дело ваше, как хотите, а я выпью. Завтра, что Бог даст!» Хозяин налил в стакан водки, перекрестился и потянул досуха. — «По нашему вот как» — сказал хозяин, налил в чайный стакан и поднес Изюмникову.

— «Не напрасно ли, Иван Алексеевич?» — сказал Изюмников.

— «Нет, нет, выпей, потом начнем дело, для чего я вас пригласил!» Гость более не стал уклоняться, взял в левую руку стакан, пожелал хозяину всего хорошего и вытянул из стакана насухо; вероятно, в Питере научился, как со стаканом обращаться.

— «Вот этот человек, говорит хозяин, указывая на моего отца, — моей жене родной брат, а мне шурин. Они много лет стараются, где бы добыть себе старообрядческого священника. Я передал им, что есть священник в Питере у купца. Шурин мой ухватился за мой рассказ и пожелал видеть вас лично и выслушать от вас виденное вами. А вы расскажите ему без стеснения, как и мне сказывали.

— «Да, Бога ради, не утаите, — сказал мой отец Изюмникову, — скажите все подробно: как имя купца, чей по фамилии, с которого времени находится у этого купца священник и где он взял священника?»

Изюмников не ожидал таких вопросов и не приготовился на них отвечать. Он облокотился локтем на стол, ладонь прислонил ко лбу; по всему было заметно, что в эти минуты Изюмников растерялся, — сказать ли то, что это он, гвардеец, да к тому же унтер-офицер, говорил неправду, или начинать врать... [80]

Но много рассуждать было уже не своевременно и Изюмников решился врать дальше.

В это время и нам было заметно, что он растерялся, но поняли мы наоборот. Наше понятие было, что он стеснялся раскрыть купца и священника: узнает правительство, придет полиция к купцу в дом, возьмут у него священника, а самого купца посадят в тюрьму.

— «Иван Алексеевич, сказал Изюмников, налей-ка мне еще стакан водки, я выпью и потом начну рассказ». — Раньше уклонялся от первого стакана, а теперь сам напрашивается, вероятно для смелости. По всему, не привык врать... Выпил и крякнул. «Водка, очень хорошая», — сказал он; вероятно, ему хотелось, чтобы хозяин налил третий стакан, да не осмелился.

Прокашлявшись немного, начал говорить: — «Да, я служил в Питере три года. На втором году моей службы пришлось мне случайно познакомиться с купцом (называет его имя, отчество и фамилию). Уверился купец, что я старообрядец, и изволил тайно мне открыться, что есть у него в дому церковь и в ней служит старообрядческий священник. Разговор об этом был с купцом декабря, а какого дня, — дай Бог памяти». — Изюмников ухватил левой рукой себя за голову, немного подумал и сказал: «22 декабря, за сутки до Рождества Христова».

В это время опять можно было заметить, что он врал: сказал 22 декабря и за сутки до Р. X. Впрочем, больной человек верит всякой деревенской бабке, только получить бы поскорее здоровье.

— «Я пожелал — продолжал он, — на праздник Христов в его домашней церкви помолиться Богу. Купец мне не отказал, велел приходить, только попросил меня, чтобы я никому не сказывал. Я дал ему честное слово. От вахмистра выпросил я на сутки себе увольнение. 24 декабря, когда заблаговестили в церквах, я и пошел к купцу в дом. В воротах у купца стоял человек, который меня приостановил и спросил, как мое имя и фамилия; вероятно ему было обо мне сказано, и он указал мне дверь. Взошел я в комнату (в это время были уже на молитве), домашние указали мне, где ход в церковь. Когда я взошел в церковь, хозяин увидал меня, подошел к священнику, чего-то шепнул ему на ухо, и вместе подошли ко мне. — «Помолиться Богу пришел?» — спросил меня священник. «Да, благослови батюшка», ответил я. — «Добре, добре, чадо! Бог всех требует ко спасению». Прочитал священник мне прощение, приказал за вечерней стоять мне просто, не креститься. [81]

«Я так и исполнил: стоял, не крестился, а слезы у меня одна за другой катятся; не удержусь от радости, что Бог привел меня сподобиться видеть истинного священника».

При этих словах, у покойного моего родителя потекли из глаз слезы. Он приткнулся локтями на стол, ладонями закрыл глаза, но слезы у него неудержимо текли, проникали между пальцев и капали на стол. Я сидел с ними, слушал рассказ Изюмникова, и меня также сердечно тронуло, покатились слезы. Мне сделалось совестно, мальчишке, плакать, чтобы видели люди; я вскочил со стула, выбежал в другую комнату, уткнулся лицом в кроватную постель и втихомолку поплакал. Потом обтер кулаком глаза, подошел к зеркалу, поглядел на свое лицо и заметил, что лицо у меня отекло и глаза покраснели. Как войду в горницу? — себе думаю. — Дядя Иван спросит у меня: что у тебя, Гринька, глаза-то покраснели? Подошел я к умывальнику, умыл лицо, пополоскал глаза. У зеркала висело полотенце, которым я утерся и снова вышел к ним.

Считаю не лишним обратиться ко всем поповцам. Лушковцы, окружники, полуокружники и противоокружники, духовные и мирские, грамотные и неграмотные лица приняли за привычку говорить нам в укоризну: «вы не имеете при себе священства от нерадения и бесстрашие вашего. Хотите жить своевольно и безнаказанно на всю жизнь; не обличаете тяжких своих грехов священнику, к тому же подтверждаете, что можно спастись и без священника, указывая на некие случайные бытия».

Однако, если признают в нас нерадение, что же тогда побудило моего отца испустить неудержно теплые слезы только при выслушании рассказа, что есть священник, к которому можно достигнуть? Бесстрашие ли тронуло 13-ти летнего мальчика убежать от числа людей в уединенное место, удариться на подушку вниз лицом переплавиться? Были ли слезы неудержны моего отца от радости, что проникает ясный слух о священнике, или о том, что по неизвестной судьбе давно лишились мы обещанных даров — сказать не умею. Или скажут и это нерадение, что в случае, когда проникнет туманный слух о том, что есть-де в такой-то удаленной стране народ и имеет при себе истинное священство, тогда мы съезжаемся, обсуждаем и снаряжаем депутацию. Одни щедро ублаготворяют деньгами, от пота и тяжких трудовых добытыми, другие оставляют без призрения свое домашнее хозяйство и, лишаясь своих жен и детей, решаются ехать в отдаленные и неизвестные места? Придется ли возвратиться и видеть своих домашних [82] или закроются глаза на море-океане и послужат могилой волны, а гробом дно океана!.. Да, — нужно судить, положа руку на сердце и применить на это место себя, а не говорить легко: «что им? или: денег мол набрали им много!» А сколько в сущности, знают немногие люди, которые при отъезде нашем сдавали нам их счетом.

Чем же кончился рассказ Изюмникова? Выше сказано было, вечерню он молился не крестясь, а заутреню позволили уже молиться с ними вместе. После этого, говорил он, ходил я молиться всегда, когда был свободен. Дважды был у священника на духу и принимал святые тайны. Священник — человек кроткий, находится у купца уже 30 лет, от роду имеет лет восемьдесят.

— «Пожалуйста, напишите адрес, как купцу имя и фамилия? — попросил отец, — не забудьте также прописать, на какой улице дом купца».

— «С удовольствием», ответил Изюмников. Иван Алексеевич достал из шкапа два листа бумаги и подал Изюмникову, который написал карандашом имя купца, фамилию и проспект, после чего подал адрес моему отцу.

«В случае мы (говорил мой отец) пошлем людей в Петербург, тогда, пожалуйста, Вы напишите от себя купцу письмо, чтобы он не опасался наших посланных людей, открылся бы им простой душой — это необходимо». — «Напишет, напишет», сказал Иван Алексеевич. Изюмников несколько позамялся, но наконец ответил тихо, сквозь зубы: «можно».

В течении багренного рыболовства, рассказ Изюмникова хоть и шепотком, но разлетелся по всему уральскому войску, а между старообрядцами даже с большими прибавками. Закончивши багренное рыболовство, собрались наши отцы и деды в Ранневском поселке, в доме нашем на обсуждение к снаряжению депутации в Петербург. Народ съехался со всех сторон, множество людей теснились в 10 арш. комнате. В сенях от тесноты были сильные капели.

Когда, в услышание всем, передали рассказ урядника Изюмникова, народ в один голос сказали: нужно безотлагательно, по вскрытии ранней весны, ехать в Петербург. На другой день сошлись в этот же дом ранневские жители чуть ли не все, так что дом, сени и двор наполнены были народом. Я в это время от тесноты сидел на печи, с удовольствием прилежно слушал говор народа. Но вдруг народ в избе что-то засуетился и стал выходить вон. Поспешно со стола собрали книги и поклали их в мешки. Я спросил [83] у своей старшей сестры о причине суеты народа. Сестра мне сказала, что подано известие, будто бы приехал из Январцева дистанции начальник и намерен отобрать все книги, а стариков арестовать. На деле вышло совсем не то: в это время богатый человек женил сына и послал приглашать богатых людей, но, к удивлению, приглашать было некого: мужчины все были на беседе. Богатый человек крепко призадумался. Пришел к нему его сродник, казак Павел Мирошкин, хозяин и рассказал ему свою неудачу... «Где же ваш народ?» — спросил Мирошкин. — «На духовном собрании в дому Терентия Хохлова». — «Ну, не печалься, я их всех разгоню, — сказал Мирошкин. — Ты готовь поболее стульев да вина». «Это все готово». — Мирошкин в это время был приказным и исправлял должность поселкового начальника. Он с целью прислал человека передать старикам, чтобы побереглись на время, иначе будет им дурно. Народ разъехался, жители разошлись по домам и тем богатому человеку осчастливилось созвать гостей.

По вскрытии весны депутация отправилась в Петербург. Давал ли Изюмников депутации от себя письмо к купцу или нет — сказать не могу; по всему вероятию не дал, а ограничился только одним адресом. Депутация ходила по Петербургу день, два, проходила целую неделю, но по адресу, данному Изюмниковым, купца во всем Петербурге не оказалось. Ходили и в адресную контору, но и там его не значилось. С тем и приехали обратно на Урал.

Протекло это лето, наступила зима. В декабре месяце поехали опять на багренное рыболовство; окончили первый день багренья, обратились в г. Уральск. Когда мы ехали по большой Михайловской улице, к счастью нашему навстречу попался Изюмников. Отец мой остановил его и попросил, чтобы он сел к нам в сани. Изюмников сел. Мы ему передали, что депутация ездила в Петербург и по его адресу не могла найти купца.

— «Об этом я слыхал — ответил он, — удивляюсь что такое! Я ему посылал в презент осетра и вчера получил от него письмо с благодарностью за гостинец».

— «Я к вам побываю», — сказал мой отец, «вы его, пожалуйста, мне прочитайте».

— «С удовольствием. Приходите не раньше, как часов в 5 вечера». Затем он пошел домой. К вечеру отец отправился к Изюмникову и застал его дома. С первых же слов Изюмников достал из сундука письмо и [84] оговорился, что конверт затерял; да, впрочем, что нам конверт, когда письмо у нас в руках. Начал читать письмо; в первой строке упоминает свое имя отчество, затем прочитывает благодарность за осетра. Прочитал до конца, положил письмо на стол, а отец мой протянул руку и взял его. «Вы уж, пожалуйста, письмо уступите мне на время», а сам кладет его в карман. Изюмникову отдавать письмо вероятно не хотелось и отказать не сумел, да притом письмо уже лежало у отца в кармане.

— «Ладно, говорит, возьмите, только не затеряйте, как только прочитаете его в Ранних, пришлите мне обратно».

— «Сохраним как зеницу ока», — ответил мой отец.

Когда приехали в Ранние, в первый же праздничный день собрались в дому у казака Ивана Кондратьевича Малоземова и прочитали письмо. У старшего сына Малоземова, Григория Ивановича, сохранилось письмо, раньше писанное Изюмниковым своеручно. Иван Кондратьевич приказал сыну принести письмо и, когда сличили его с письмом купца, то оказалось на деле, что письма чертила одна рука. Этим ясно и открылось ложное показание.

Что же заставляло его врать? Ничем он от этого воспользоваться не мог, а людей заставил беспокоиться, принять немало трудов и ущерб денег. Метнул человек неосторожно языком, а слово, как говорит пословица, не воробей: вылетит не поймаешь!

Подобно этому могло случиться и с Аркадием: налезло ему на разум (когда он был молод) выдать себя за архиепископа, под названием Беловодского, и уже затянулся навсегда.

30 июля, в 6 чае, утра мы снялись с пристани Сайгона. На пути настигла нас погода ветренная, шум морских волн, стоны людей. Воздух в каютах сперся — голова кажется с плеч катилась. Открыть окна для освежения воздуха было невозможно. Волны ударяли в стены и плескали на палубу парохода. Трое суток лежал я, не ел хлеба и не пил воды.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие уральских казаков в "Беловодское царство" (Записки императорского русского географического общества по отделению этнографии. Том XXVIII, Вып. 1). СПб. 1903

© текст - Хохлов Г. Т. 1903
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ИРГО. 1903