-

ВОССТАНИЕ НА ОСТРОВЕ КАНДИИ

Причина кандийского восстания. — Краткий обзор хода его. — Отношение к нему греческого правительства. — Отношение к нему главных европейских держав.

В то самое время, когда дела в центральной Европе стали, по-видимому, улаживаться, когда только что прекращена была непродолжительная, но кровопролитная австро-прусская война, начались уже переговоры о мире между Австрией и германскими государствам с одной стороны, и между Пруссией и Италией с другой,— на другом пункте стало подниматься новое облако, которое грозит снова затемнить собою политический горизонт Европы: по устранении германского вопроса, на сцену явился восточный вопрос. Дело по-прежнему началось с того, что одно из христианских племен Порты восстало против турецкого деспотизма. Обитатели острова Кандии — греки по происхождению и по языку, еще в 1821 году принимали участие в войне за освобождение Греции, но европейская дипломатия не допустила их соединиться с Грецией. Европейская дипломатия имела тогда притязания — решать все возбуждаемые историческим ходом событий [118] международные вопросы лучше, нежели сами заинтересованные в решении этих вопросов народа. Кабинетные дипломаты из школы Талейранов и Меттернихов глубоко убеждены были, и до сих пор еще убеждены в том, что они призваны для того, чтобы облагодетельствовать весь род людской, что без них весь государственный строй Европы совершенно погиб бы, и что вся Европа покрылась бы развалинами, если бы они, благодетели человечества, не являлись постоянно к ней на помощь. Поэтому, они вносят свое мертвящее начало в разрешение всех насущных, жизненных вопросов, поднимаемых политической жизнью Европы. Так, они поступали в 1815 году, и с тех пор события обнаружили уже самым несомненным образом, как ошибочны были побуждения, руководившие в то время дипломатами при разделе европейской территории: в настоящее время, от трактатов 1815 года остались одни только клочки. Точно также европейская дипломатия поступала и в двадцатых и тридцатых годах нынешнего столетия, во время восстания греков и других християнских подданных Турцин против турецкого владычества. В восстании 1821 года принимали участие и жители Пелопоенеза и Эллады, и жители Фессалии и Эпира, и жители Кандии и других греческих островов архипелага. Казалось бы, что все эти провинции, принявшие участие в восстании, имеют одинаковое право требовать отделения своего от Турции, или же все они не имеют ни малейшего права требовать этого отделения. Но европейская дипломатия решила дело иначе: после 9-летней геройской борьбы всего греческого племени против турок, она пришла к тому заключению, что 800,000 греков Эллады и Пелопоннеза могут быть отделены от Турции, и составит особое государство, а 200,000 других греков, обитающих Ионические острова, по-прежнему должны оставаться под покровительством Англии, и более 1 миллиона греков, обитающих Фессалию, Эпир, Кандию и меньшие острова Средиземного моря и архипелага, должны страдать под турецким владычеством. Результатом этого мудрого решения было то, что восточный, или как его, вероятно, назовут вскоре, греко-славянский вопрос, стал хроническим злом Европы, который представляет постоянную опасность для политического ее спокойствия. На этот раз мы намеренны ограничиться в этом вопросе одним очерком того небольшого последнего промежутка времени, который представляет нам неизменные две стороны давнишнего восточного вопроса: открытую и кровавую борьбу слабого с сильным, горсти кандиотов с силами турецкой империи, и борьбу менее заметную с предрассудками дипломатии, которые, впрочем, на этот раз значительно ослабли от многих совершившихся событий последнего времени, и, притом, совершившихся наперекор всем древним преданиям европейской дипломатии. [119]

В начале августа прошлого года, в иностранных газетах появилось первое известие о том, что на острове Кандии началось восстание, что христианское население острова взялось за оружие, что оно требует освобождения острова от турецкого владычества и присоединения его к Греции. Сначала никто не обратил особенного внимания на это известие, и не думал, чтобы это дело могло принять сколько-нибудь обширные размеры. Всякий причислял эту вспышку к тем частным и незначительным попыткам к восстанию, который весьма часто случаются в различных местностях Турции, и не ведут ни к каким, особенно важным результатам. И настоящему кандийскому восстанию придавали в начале такое же значение. Особенно ревностно старалась действовать в этом смысле и парижская полуофициальная пресса, которая с самого начала встала в чрезвычайно враждебный отношения к кандийцам. Она тотчас же начала уверять, что только небольшая партия на острове старается произвести смуты, и что ей удалось вооружить только самую незначительную часть населения, что, вообще, она не находить опоры в массе населения, и т. д. Но факты не замедляли опровергнуть подобные уверения. Скоро стали получаться известия о том, что число вооруженных инсургентов постоянно увеличивается, что им удалось занять важные позиции, что в их руках находится уже большая часть острова, что раздражение их против турок достигло высшей степени. Наличных военных сил турок на острове оказалось недостаточным для подавления восстания: из Турции и из Египта стали посылаться войска на остров Кандию. Одним словом, не подлежало уже ни малейшему сомнению, что на острове Кандии началось весьма серьезное движение, не похожее на те отдельные и бесплодные попытки к восстанию, которые так часто случаются в Турции. Оказалось, что на этот раз вопиющие недостатки турецкого управления окончательно вывели из терпения кандийских греков, и самым серьезным образом внушили им желание отделаться во что бы то ни стало от турецкого владычества, и присоединиться к независимому греческому королевству.

Когда европейская дипломатия решила, в 1830 году, что Кандия не может быть отделена от Турции, а должна оставаться, вопреки желанию населения ее, под турецким владычеством, то, для утешения кандийцев, им даны были некоторые особенные права — частью вследствие ходатайства покровительствующих держав, частью по собственному побуждению султана. Но эти права, как обыкновенно бывает в подобных случаях, остались мертвою буквою. Христианское население острова Кандии отправило 20 июля нынешнего года прошение к великому визирю. В этом прошении оно жаловалось на то, что права жителей постоянно нарушаются местными властями. [120] Им отказывали в признании равноправности их веры, в обеспечении личной свободы их, в общинном самоуправлении, в употреблении греческого языка: оттоманские чиновники препятствовали своим вмешательством в дела церкви отправлению христианского богослужения. Христианскому населению острова приходилось, кроме того, платить такие высокие налоги, которые поглощали почти все его средства. Еще в марте месяце прошлого года жители некоторых из кандийских округов отказались платить увеличенные налоги, под тем предлогом, что это произвольное увеличение налогов противно условиям договора, заключенного между Портою и покровительствующими державами. Наконец, когда они собрались самым мирным образом, без оружия, чтобы потолковать о своих делах, составить прошение к турецкому правительству, сообщить ему об истинном положении острова, и просить об отмене налога на соль и на другие продукты, турецкое министерство наотрез отказалось удовлетворить этим требованиям. В то же время виновников этой демонстрации обвинили в бунте и разогнали силою. В прокламации, обращенной по этому случаю турецкими властями к жителям острова, напоминалось, что султан не дозволил народных сборищ; а так как кандийцы не обратили внимания на это запрещение, то сделались бунтовщиками. «Следовательно — сказано было далее в этой прокламации — правительство имеет право разгонять силою, и действительно будет разгонять всякое подобное собрание; оно намерено преследовать со всею строгостью законов зачинщиков бунта. Никто те смеет давать им у себя убежище; никто не смеет оказывать им какую-либо помощь. Жители не должны верить их ложным уверениям, и делаться жертвою их интриг. Они не должны следовать за ними, а каждый должен, напротив, заниматься только своими собственными делами, и заботиться о благосостоянии своего семейства. Тот, кто осмелится ослушаться этих приказаний, будет тоже сочтен за бунтовщика, и с ним будет поступлено как с таковым. Правительство будет, напротив, оказывать всякую защиту и покровительство жизни, имуществу и чести мирных граждан».

Видя, что жалобы их привели к подобному результату, к угрозам и наказаниям, кандийцы стали действовать решительнее. В Канее составился комитета для собрания всех жалоб кандийского населения в одно прошение к оттоманскому правительству. Но, в действительности, комитет этот имел уже в виду организовать народное восстание против турецкого владычества. Большая часть других округов последовала примеру Баней. Повсюду состоялись формальные выборы народных представителей, и по всему острову распространилось общество патриотов. Порта предвидела опасность, и стала делать с своей стороны приготовления на случай восстания. [121] Губернатор острова издавал прокламацию за прокламацией; константинопольские власти присылали с каждым пароходом предписания губернатору наблюдать за всеми подозрительными лицами. Не смотря на то, движение продолжало распространяться. Вожди его, наконец, отправили к консулам европейских держав адрес, в котором они приглашали их быть свидетелями того, что население Кандии вооружается только для своей защиты, и что вся ответственность в последующих событиях, в той кровавой борьбе, которая может произойти вследствие турецких насилий, должна пасть исключительно на турецкое правительство. Отправив этот адрес, предводители национального движения объявили, что всякая попытка турецких войск подавить движение — встретит вооруженный отпор.

Затем, борьба действительно началась. Большая часть христианского населения острова Кандии взялась за оружие и восстала против турецкого владычества. Инсургенты назначили временное правительство и национальное собрание, состоявшее из 85 членов, и собравшееся, на первый раз, в городе Сфакии. Первым делом национального собрания было провозглашение независимости острова от турецкого владычества и присоединение его к Греции. Провозглашение это произведено было в следующей форме: 1) Турецкое владычество над островом Кандией уничтожено навсегда. 2) Кандия и принадлежащее к ней меньшие острова неразрывным образом и навсегда соединяются с греческим королевством под управлением короля Георга I. 3) Исполнение этого постановления возлагается на доблестный кандийский народ; при этом кандийцы рассчитывают на содействие всех своих соплеменников, всех друзей Греции (филэллинов), а также на могущественное посредничество покровительствующих держав и на милосердие Божие. Да будут нашим девизом слова: «независимость или смерть!»

Вместе с тем, временное правительство провозгласило отрешение от должности турецкого губернатора и всех турецких властей на острове. Турецкие чиновники удалились в главный город острова — Канею, и в другие местности, занятые турецкими войсками. Провинции же Кандии управлялись комиссарами, назначенными от национального собрания. Инсургенты стали собираться в горах, удалив, по возможности, свои семейства в Грецию; турки уходили в укрепленные местности, и в скором времени весь остров, за исключением городов, имевших турецкие гарнизоны, находился в руках инсургентов. Уже около половины августа тогдашний губернатор острова, Измаил-паша, выступил против инсургентов с 20 тысячным отрядом, и в то же время он потребовал из Константинополя еще новых подкреплений. Военные действия, впрочем, начались не сразу, так как при первых встречах ни одна из сторон не захотела [122] принять на себя ответственности за начатие их. К тому же, турецкое правительство предписало губернатору не прибегать покуда к вооруженному подавлению восстания, и послало туда своего чрезвычайного комиссара — Мустафа-пашу, с обширными полномочиями, рассчитывая, очевидно, на то, что и теперь обещания, не подкрепленные делом, успокоят волнение между христианами. Как бы то ни было, но при первой встрече оба отряда простояли некоторое время друг против друга, и разошлись в разные стороны. Турки ограничивались тем, что делали, по различным направлениям, рекогносцировки, не вступая еще в открытую борьбу.

Но в таком положении дела находились не долго. Число вооруженных инсургентов постоянно увеличивалось; особенно важным приобретением для них было то, что к ним присоединилось воинственное племя сфакийцев. Вскоре, общая цифра вооруженных сил восстания достигла, по приблизительному расчету, 20,000 человек. Инсургенты разделились на три отряда, и заняли ими различные пункты острова. Турецко-египетские военные силы, вследствие получаемых ими постоянно подкреплений, тоже достигли, в непродолжительном времени, цифры 50,000 человек. Наконец, на остров прибыл и чрезвычайный комиссар Порты, Киритли-Мустафа-паша, который прежде был в течение 25 или 30 лет губернатором острова. Он объявил кандийцам всеобщую амнистию, обещал им реформы, и дал им пятидневный срок для изъявления покорности. Но инсургенты были далеки от того, чтобы принять эти предложения. Они давно уже утратили всякую веру в турецкие реформы, и считали всякие подобные обещания крайне ненадежными и несбыточными; да к тому же, они желали теперь уже не более или менее широких реформ, а присоединения к Греции, и поэтому турецкие обещания, конечно, должны были показаться им крайне недостаточными. Они не верили также обещаниям амнистии, и уже одно это недоверие должно было удержать их от изъявления покорности. К тому же, у кандийцев был еще на свежей памяти образ действий того же Мустафа-паши, бывшего губернатором острова во время восстания 1853 года. Тогда он тоже обещал инсургентам амнистию; некоторые из них поверили ему и положили оружие, а Мустафа-паша велел схватить и повесить 40 из знатнейших кандийцев, положивших оружие в полной надежде на его торжественные обещания. Кандийское временное правительство тотчас же по прибытии Мустафа-паши на остров, не замедлило напомнить кандийцам о прежних действиях турецкого комиссара, и предостеречь их против того, чтобы они не вздумали и на этот раз поверить лживым обещаниям чрезвычайного уполномоченного Порты. Кандийцы действительно отвечали на предложения Мустафа-паши тем, что четыре восточные [123] округа Кандии, которые доселе оставались спокойными, тоже взялись за оружие. Немного времени спустя, Мустафа-паша издал новую прокламацию, подобную первой, и даль инсургентам новую отсрочку для изъявления ими покорности своей; но и эта вторая попытка его была столь же неуспешна, как и первая. Тогда, с первых чисел сентября, начались военный действия между турками и инсургентами, а 9 сентября произошло между ними первое значительное дело.

С самого начала военных действий между турками и кандийцами и до настоящего времени, известия, получаемые с театра военных действий, отличаются одним общим характером: после каждого сражения, или даже незначительной стычки, турки уверяют, что они разбили наголову инсургентов, а эти последние уверяют, что они одержали важную победу над турками. Издали очень трудно составить себе верное понятие об истинном положении дел на острове. Единственное средство получить хоть какое-нибудь понятие о ходе борьбы на Кандии, заключается в том, чтобы следить внимательно за всеми передвижениями воюющих сторон, и выводить из этого заключения насчет того, через какие фазисы проходила борьба между турками и кандийцами. Постараемся представить вашим читателям краткий обзор полугодичной борьбы на острове Кандии, на сколько можно судить о ней по сбивчивым и противоречивым известиям, получаемым оттуда, и по передвижениям воюющих сторон.

Первая встреча между инсургентами и турками, происходившая 9-го сентября у селения Вриссоса, имела, по-видимому, характер благоприятный для инсургентов. Они оттеснили турок, желавших проникнуть во внутрь острова, до ближайших окрестностей столицы острова Кандии, Канеи, и заняли так называемые керумийские высоты, простирающиеся к югу от Канеи, по направлению от запада к востоку. По прибытии значительных турецких подкреплений, и по отвержении инсургентами вторичного предложения об амнистии, сделанного Мустафа-пашей, этот последний снова двинулся из Канеи с значительными силами против инсургентов, и результатом этого вторичного похода его против кандийцев было четырехдневное сражение на керумийских высотах (с 23-го до 26-го сентября). Исход этого сражения был, по-видимому, нерешителен, и оно кончилось тем, что обе стороны отступили на незначительное расстояние. Кандийцы удалялись с керумийских высот, и отступили по близости на юг, к городу Апокороносу; турки же не только не заняли покинутых инсургентами высот, и не последовали за ними к Апокороносу, но, напротив, сами отступили снова к Канее, и даже совершенно очистили те пункты провинций Селиноса, Киссамоса и Апокороноса, которые оставались еще доселе в их руках. В других же местностях, в округах Ретимо, Гераклее и пр., где турки не [124] имели таких значительных сил, как в округе Канеи, инсургенты одержал уже в это время некоторые успехи. Не помогло туркам и то обстоятельство, что они объявили в блокаде главные порти острова Кандии; не смотря на то, к кандийцам постоянно прибывали подкрепления, и туркам с каждым днем становилось все труднее и труднее подавить восстание. Только несколько недель спустя после сражения на керумийских высотах, Мустафа-паша, получив новые подкрепления, нашел возможным двинуться опять из Канеи к Апокороносу. Но первая его попытка к тому, сделанная около 10-го октября, не удалась, и он принужден быль возвратиться к Канее. Только в конце октября попытка его — примкнуть к Апокороносу, увенчалась, наконец, успехом. Заняв Апокоронос, Мустафа-паша двинулся далее к югу вслед за отступающими инсургентами, и у селения Проснеро, 24-го октября, произошло новое (третье, после начала восстания) значительное сражение между турками и инсургентами, В этом сражении победа осталась несомненным образом на стороне турок, хотя победа и не столь решительная, какою те стараясь представить ее. Дело в том, что в сражении при Проснеро турки, напав врасплох на отряд инсургентов, состоящий из местных жителей и из греческих волонтеров, действительно уничтожили значительную часть его, и разогнали остальную часть в разиня стороны. Так как султан незадолго перед этим издал повеление, чтобы кандийское восстание было непременно подавлено, и так как он объявил самым положительным образом, что не хочет более слышать о восстании, то Мустафа-паша и константинопольские министры поспешили придать этому частному успеху размеры, которых он вовсе не имел, и провозгласить восстание окончательно подавленным.

Остатки отряда инсургентов, разбитого при Проснеро, отступили по двум направлениям: одна часть его пошла к югу, в сфакийский округ; другая же часть отступила, для соединения с прочими силами инсургентов, на восток, в округи Ретимо и Гераклею. Мустафа-паша с главными силами своими последовал сначала за первым из этих отрядов на юг, к Сфакии, и действительно приблизился на весьма недальнее расстояние к этому городу. Но жители его, желая избавить себя и свои семейства от всех ужасов турецкого нашествия, прислали к нему депутатов и изъявили желание покориться. Мустафа-паша прервал свой поход на Сфакию. Тогда-то константинопольская и значительная часть европейской прессы громче прежнего стала уверять, что кандийское восстание окончательно надавлено, и что все бывшие инсургенты изъявляют свою покорность в принимаюсь дарованную им амнистию. Кандийское временное правительство поспешило обратиться к европейскими державам с [125] новым воззванием, в котором оно опровергало турецкие известия о совершенном подавлении восстания, и уверяло, что восстание не только не прекращено, но, напротив, продолжается с новою силою. События доказали то же самое лучше всяких уверений временного правительства.

Первые военные действия Мустафа-паши в округе Ретимо был столь же мало успешны, как и первые действия его в округе Апекороносе. После нескольких неудачных встреч с инсургентами, Мустафа-паша приступил, наконец, к монастырю Аркадион, где была главная квартира одного из предводителей инсургентов, полковника Коронеоса. 20-го ноября, турки сделали первое нападение на означенный монастырь; но главные силы отряда Коронеоса, занимавшие в это время монастырь, отразили на первый раз нападение турок. Однако, опасаясь быть окруженным со всех сторон превосходными силами турок, и опасаясь лишиться сообщений с остальною частью острова, Коронеос вывел после этого главный силы свои из монастыря, удалялся с ними на некоторое расстояние к югу, а в монастыре оставил только небольшой отряд вооруженных кандийцев; кроме того, в монастыре находилось несколько монахов, а также несколько сот женщин и детей, искавших убежища в стенах монастыря. 26-го ноября, Мустафа-паша возобновил свое нападение на монастырь Аркадион. Сначала горсть вооруженных инсургентов, вместе с монахами монастыря, оказывала геройское сопротивление туркам, число которых превышало их число до 20 раз. Но когда турецкой артиллерии удалось пробить брешь в стенах монастыря, когда уже значительное количество турок проникли в ограду монастыря, когда не подлежало уже ни малейшему сомнению, что дальнейшее сопротивление стало невозможным, настоятель монастыря, архимандрит Гавриил, собрал всех защитников монастыря, монахов, женщин и детей, и в немногих сильных словах уговорил их лучше взорвать на воздух стены монастыря и погибнуть под развалинами его, нежели отдаться живыми во власть турок. Энергические увещания героя-архимандрита подействовали, и все присутствующее согласились на его предложение. Тогда архимандрит Гавриил собственноручно зажег склад пороха, находившийся в подвалах монастыря, и монастырь взлетел на воздух вместе со всеми, которые находились в то время в стенах его. При этом погибло несколько сот кандийцев разного пола и возраста, и значительное количество турок, числа которых, впрочем, нет возможности определить с точностью. Турки определяют его не более как в 120 или 150 человек, кандийцы же уверяют, что при взрыве монастыря Аркадиона погибло до 2,500 турок. Сначала французскме газеты, ослепленные неумеренным своим туркофильством, [126] пытались было заподозрить справедливость этого трагического эпизода, который самым красноречивым образом опровергал уверения, будто кандийцы взялись за оружие скорее по принуждению и вследствие происков извне, нежели вследствие глубокой ненависти к турецкому владычеству. Французские официальные газеты напечатали даже, для подтверждения подобных уверений своих, какое-то донесение командира французских морских сил в кандийских водах, контр-адмирала Симона. В этом донесении рассказ о геройском поступке защитников аркадионского монастыря прямо назывался вымышленным; дело представлялось в таком виде, что во время приступа турок к монастырю случайно взорвана была одна подземная мина, я что этот случай подал повод к возникновению слуха о взорвании инсургентами всего монастыря. Но, к сожалению, уверения через чур усердного французского адмирала и французских газет были опровергнуты в самом непродолжительном времени самими турками, которые подтвердили рассказ о взорвании монастыря защитниками его, представив, конечно, дело в возможно благоприятною для себя свете.

В то время, как Мустафа-паша предпринимал с главными силами своими экспедицию в округ Ретимо, отряды инсургентов, находившиеся в западных округах острова, под главным предводительством греческого полковника Зимвракакиса, одержали снова некоторые частные успехи над турками, и приближались даже на несколько миль к Канее. Война, которую они вели здесь, имела совершенно партизанский характер; часто случалось, что они в течение самого короткого времени появлялись несколько раз в одном в том же месте, делали нападения на турок, потом отступали, с тем, чтобы через несколько времени снова появиться на том же месте. Так, напр., во время экспедиции Мустафа-паши в округ Ретимо близь селения Киссамос (в западной половине острова) происходило не менее четырех сражений или стычек между инсургентами и турками. Эти частные успехи, одержанные инсургентами в западных округах острова (покоренных уже однажды, по словам турецкого главнокомандующего), побудили Мустафа-пашу объявить, после возвращения его из округа Ретимо в Канею, что восстание подавлено на всем острове, за исключением только округов Киссамоса и Селиноса, и что он, поэтому, отправляется теперь в эти местности, для окончательного подавления в них восстания. В то же время турки с особенною настойчивостью стали утверждать, что восстание поддерживается только прибывающими извне волонтерами, и вследствие этого значительно усилена была эскадра, блокирующая Кандию. 9-го декабря, Мустафа-паша снова двинулся с значительными силами из Канеи в округи Селинос и Киссамос. Но первая [127] попытка его проникнуть черев Апокоронос в первую из означенных провинций сопровождалась решительной неудачей: 12-го декабря турки напали близ Кареса (в провинции Апокоронос) на позицию инсургентов, но были отражены, и должны были отступить по направлена) к Канее. Мустафа-паша немного времени спустя снова двинулся (в конце декабря) по направлению к Селиносу. Некоторые из кандийских изменников навели его отряд на то место, где расположен быль небольшой отряд инсургентов, под предводительством Сулиотиса. Турки напали врасплох на этот небольшой отряд, и действительно нанесли ему решительное поражение, хотя опять-таки это поражение не имело тех обширных размеров и того важного значения, которое старались придать ему турки. Инсургенты потеряли в этом сражении до 200 человек убитыми и ранеными, оставшимися на поле сражения. Остатки отряда Сулиотиса частью отступили к морскому берегу, и были увезены в Грецию на русском фрегате «Генерал-Адмирал». (Число спасшихся таким образом инсургентов, судя по официальным источникам, не превышало 90 человек, в том числе около 70 раненых; это не помешало, впрочем, туркам объявить, что «Генерал-Адмирал» увез из Кандии в Грецию за один раз 4,500 инсургентов.) Большая же часть разбитого отряда Сулиотиса отступила или на юг, к Сфакии, для соединения с отрядом Зимвракакиса, или на восток, к Ретимо, для соединения с отрядом Коронеоса. Турки заняли те части округа Селиноса, который покинуты были инсургентами и местными жителями, но не могли даже занять в это время самого города Селиноса, который уже гораздо позже был добровольно покинут иисургентами. Турки, по своему обыкновению, представили этот частный успех, одержанный над небольшим отрядом инсургентов, решительным ударом, нанесенным восстанию. От 1,500 до 2,000 инсургентов, уверяли константинопольские газеты, погибли в сражении; 4,000 до 4,500 увезены русским фрегатом «Генерал-Адмирал», а остальные спешат изъявить свою покорность. Как мало, однакоже, кандийцы спешили изъявить свою покорность, видно, между прочим, из этого, что новая амнистия, обещанная в это время Мустафа-пашею (четвертая по счету), опять-таки, была отвергнута инсургентами. Напротив, озлобление их против турок еще более усилилось вследствие таких фактов, как, напр., варварский поступок одного турецкого военного судна с кандийскими женщинами и детьми, собравшимися на морском берегу, около Селиноса; в то время, как эти несчастные жертвы кандийского восстания расположились на берегу моря в ожидании прибытия английского или русского военного судна, которое перевезло бы их в Грецию, одно турецкое военное судно подошло под английским флагом к самому берегу и начало обстреливать [128] картечью несчастных женщин, детей в стариков, которые в ужасе поспешили искать убежища в ближайших горах, оставив, однакоже, на «месте сражения» множество убитых и раненых. Впоследствии, этот случай был объяснен, но обыкновению, недоразумением.

После неудачного для кандийцев сражения при Селиносе, предводители инсургентов решились не прекращать борьбы, но изменить несколько систему ведения войны. Они приняли после этого за руководящее правило, что следует избегать покуда решительных встреч с турками, но утомлять их беспрерывными нападениями на них не незначительными отрядами, и появлением в разных пунктах острова Кандии, где турки менее всего ожидают их. Не смотря на усиление турецкой блокады, греческие пароходы продолжали привозить им подкрепления. Они разделились на несколько отрядов, и не без успеха продолжают партизанскую войну. Впрочем, им приходилось немало страдать от голода, преимущественно же от холода; но они твердо рассчитывают на то, что, с наступлением весны и теплой погоды, положение их значительно изменится к лучшему. Но и теперь уже инсургентам удалое одержать немаловажные успехи над туркали.

По последним известиям, полученным афинским центральным комитетом от кандийского национального собрания, общая численность вооруженных сил кандийцев может быть определена приблизительно в 15,000 человек; в том числе считается до 8,000 отборных волонтеров. Эти вооруженные силы инсургентов распределены почти поровну в восточных и западных округах Кандии. Вооруженные силы, находящиеся в восточных округах Ретимо, Baсилис, Малевизи, Агиос и Темепо, состоят под начальством нанятого предводителя Коракоса и других вождей из туземцев, а такие под начальством предводителей, прибывших из Греции: Коронеоса, Византиоса, Петропулакиса и Гениссарлиса. Отряды инсургентов, расположенные в западной половине острова, частью защищают, под предводительством Зимвракакиса и Криариса, важную стратегическую позицию при Агиа-Румелисе, частью же охраняют горные проходи, ведущие в сфакийский округ с севера, со стороны Канеи.

В таком положении находится кандийское восстание в настоящее время, после полугодичной борьбы с турками. Порта, при страшном напряжении сил своих, не только не была в состоянии подавить восстание, но дождалась, напротив того, что восстание с течением времени стало разгораться все с большею и большею силою: попытка подавить восстание прежде, нежели на него обращено будет внимание Европы, решительно не удалась, и теперь кандийское восстание из вопроса местного сделалось уже вопросом общеевропейским.

С самого начала кандийского восстания по всему Архипелагу и во всем греческом королевстве обнаружилось сильное сочувствие к [129] кандийцам, и повсюду заметно было сильное брожение умов. Греческая журналистика с полным единодушием выказывала сочувствие свое к кандийскому восстанию, в с самого начала стала утверждать, что греческое правительство и общество в равной мере должны помогать своим угнетенным одноплеменникам и единоверцам, поднявшим оружие против турецкого владычества. Крайне неудовлетворительное положение самой Греции, и, в особенности, крайняя финансовая неурядица, — наконец, различные дипломатические и международные отношения, мешали греческому правительству принимать особенно деятельное участие в этом событии, и переходить к фактическому выражению своего сочувствия к геройской попытке кандийцев. Но нация, которая не была связана вышеупомянутыми соображениями отнеслась к этому делу совершенно иначе, и выказала полное свое сочувствие к своим соплеменникам, взявшимся за оружие. Особенно сильно стало проявляться между греками движение в пользу кандийцев, после того, как кандийское национальное собрание обратилось к греческому народу с воззванием, в котором оно просить его помнить о том, что настоящая борьба есть продолжение борьбы 1821 года, и что поэтому она касается не одной Кандии, но всей Греции. Действительно, греки так и смотрели на нее. В Афинах с самого начала восстания появилась прокламация, приглашавшая население оказывать покровительство в помощь всем кандийцам и семействам их, которые уже спаслись на греческую территорию, или тем, которые еще прибудут туда впоследствии. Немедленно во всем греческом королевстве, а также между греками, живущими в других местах Европы, начались денежные сборы, для оказания помощи кандийским беглецам и для поддержания самого восстания. Деньги присылались отовсюду. В Афинах образовался кандийский вспомогательный комитет; подобные же комитеты образовались в Корфу, в Сире, и, наконец, почти во всех греческих городах; комитеты вспомоществования стали организоваться и вне пределов Греции, напр., на острове Мальте и в Лондоне. Турецкое правительство жаловалось неоднократно на то положение, которое приняла греческая журналистика относительно восстания, и на помощь, оказываемую восстанию греческими гражданами. Греческое правительство тогда же отвечало ему, что конституция не дозволяет ему принимать какие-либо меры строгости против греческих органов прессы или против греческих граждан за то, что те или другие выражают сочувствие свое к восстанию. Оно разослало также (осенью прошлого года) к державам, покровительствующим Греции, ноту, в которой оно доказывало, что ему самому угрожала бы неминуемая опасность, если бы оно захотело остаться совершенно чуждым национальному движению, охватившему всю Грецию. Около того же времени, король Георг [130] произнес речь, в которой он сказал, что не считает себя в праве запрещать своим подданным оказывать помощь кандийцам. При этом случае он указал, между прочим, на то, что считает себя не только королем Греции, но и королем эллинов. В то же время, он пожертвовал из своей собственной шкатулки 40,000 драхм для оказания помощи семействам кандийских инсургентов. Подобные слова и действия, конечно, не могли содействовать к тому, чтобы ослабить движение в пользу кандийцев, охватившее всю Грецию, а, напротив, способствовали скорее еще большему усилению его.

Греки не ограничивались тем, что оказывали денежное вспомоществование кандийским беглецам, и что посылали кандийским инсургентам более или менее значительные денежные суммы. Они с самого начала восстания стали оказывать своим кандийским собратьям иную, гораздо более деятельную и существенную помощь. Из Греции посылалось в Кандию оружие, военные и съестные припасы, а также значительное количество волонтеров. На греческом острове Сире образовалось как бы главное депо кандийского восстания; там формировались отряды волонтеров в несколько сот человек, и потом отправлялись в Кандию; туда же свозились, для дальнейшего отправления в Кандию, все те запасы оружия и припасов, которые присылались из Греции. Несколько греческих пароходов постоянно занимались перевозкою из Сиры в Кандию волонтеров, оружия и припасов; они с необыкновенною смелостью и ловкостью умели прорываться сквозь линию турецких судов, блокирующих остров Кандию, высаживать и выгружать там то, что они привезли, и увозить оттуда кандийские семейства. Особенную известность приобрел, в этом отношении, пароход «Панэлленион», который не менее 11-ти раз съездил благополучно из Сиры в Кандию и оттуда обратно в Сиру. В числе волонтеров, отправлявшихся из Греции в Кандию, было немалое число бывших греческих офицеров, покинувших ряды греческой армии, для того, чтобы принять участие в борьбе кандийцев против турок. Наиболее шума наделал отъезд в Кандию двух лиц, занимавших высокие посты в греческой армии, а именно: бывшего военного министра, полковника Зимвракакиса, в начальника национальной гвардии всей Греции, полковника Коронеоса. Турецкий посланник в Афинах делал представления греческому правительству по поводу отъезда Коронеоса в Кандию. Но греческое правительство ответило ему, что тот до отъезда своего подал греческому правительству формальное прошение об отставке, и отправился туда не полковником греческой службы, а частным человеком. Вообще, греческое правительство во все время восстания продолжало вести себя очень сдержанным образом, относительно Турции. Новые греческие министры, вступившие в управление страною [131] в конце декабря прошлого года, тотчас же объявили о желании своем соблюдать самый строгий нейтралитет, впрочем, они опять-таки заявили вместе с тем, что греческое правительство не может и не желает скрывать своего сочувствия к кандийцам, а еще менее может запрещать своим подданным выказывать это сочувствие. Но не смотря на нейтралитет греческого правительства, турецкое правительство все более и более раздражалось поддержкой, оказываемой кандийскому восстанию населением Греции. Оно не раз делало представлены относительно этого предмета как самому греческому правительству, так и европейским державам, покровительствующим Греции. Жалобы Порты на греческое правительство были, между прочим, обстоятельно изложены в циркулярной депеше турецкого министра иностранных дел, Аали-паши, разосланной 26-го декабря к державам, покровительствующим Греции. Но греческое правительство постоянно отвечало в одном вышеозначенном нами смысле; покровительствующие же державы тоже не нашли возможным идти далее советов греческому правительству — не отступать от самого строгого нейтралитета. Несколько раз отношения между Турцией и Грецией доходили уже до такого натянутого положения, что окончательный разрыв между ними считался делом неминуемым; но, впрочем, до сих пор этого разрыва еще не последовало. Турецкое правительство, однако, сосредоточило на греческой границе до 30,000 человек войска. Это не помешало ему, однакоже, жаловаться на то, что греческое правительство учредило на северной границе своей три военные округа, и сосредоточило в каждом из них около 4,000 войска. Греческое правительство, разумеется, отвечало на эту жалобу, что это дело внутренней администрации Греции, и что во всяком случае 10—12,000 греческого войска не могут представлять серьезной опасности для существовали турецкой империи. В виду постоянных угроз Турции, греческое правительство, однако, само нашло необходимым принять энергические меры для своей обороны. Оно увеличило численность своей армии до 31,000 человек, заказало шесть броненосных военных судов, объявило о намерении своем заключить новый заем, и т. д. В речах, произнесенных при обсуждении всех этих мер в греческой палате, не только независимые депутаты, но и министры указывали на возможность близкой и серьезной борьбы, которую должна будет выдержать Греция. В то же время греческая революционная партия сильно хлопотала о возбуждении и о поддержке восстания в провинциях, соседних с Грецией, в Фессалии, в Эпире, в Албании и т. д. Были также посланы особые греческие эмиссары в Черногорию, Боснию, Сербию. Одним словом, хотя дело не дошло еще в настоящее время до открытого разрыва между [132] Грецией и Турцией, однако, как та, так и другая сторона считают этот разрыв неминуемым и всячески готовятся к борьбе.

Восстание на острове Кандии, вызвавшее такое сильное движение в жителях греческого королевства, не могло также не отозваться и в других христианских провинциях Турции. Между всеми христианскими подданными Турции началось сильнейшее брожение. В Фессалии и в Эпире, с самого начала кандийского восстания, обнаружилось сильное волнение, и, не смотря на значительное количество турецких войск, сосредоточенных в этих провинциях, это брожение не замедлило перейти там, в начале декабря, в фактическое восстание. Восстание в Фессалии началось почти также, как началось, за несколько месяцев перед тем, кандийское восстание. Христианские жители фессалийского округа Аграфа, выведенные из терпения турецкими насилиями, обратились, наконец, к европейским державам с исчислением причин, заставлявших их взяться за оружие. Причины эти, точно также, как и в Кандии, имели, преимущественно, фискальный характер, и заключались, главным образом, в невыносимом отягощении налогами, которому подвергались фессалийские христиане, и которые доводили их до совершенного разорения. Особенно возмущены были жители Фессалии наложенным турецким правительством, в конце прошлого года, 30-процентным сбором со всего их имущества, который должен был идти на покрытие расходов, причиненных турецкому правительству подавлением кандийского восстания. Число вооруженных фессалийских инсургентов не превышало, в начале, нескольких сот человек. Этот небольшой отряд инсургентов встретился с местными военными силами турок, отразил их нападение и ушел в горы, где к нему стали приставать вооруженные христиане, и скоро число их достигло цифры от 2 до 3 тысяч. Но до сих пор, по случаю зимнего времени, еще не было новых встреч между турками и фессалийскими инсургентами. Впрочем, и в Фессалии образовалось временное правительство, которое обратилось с воззванием ко всем фессалийцам, с адресами к греческому королю и к другим европейским державам, и т. д. Вообще, положение Фессалии и Эпира таково, что не нынче-завтра эти провинции могут тоже перейти в состояние общего восстания. Не вдаваясь в рассмотрение положения остальных христианских провинций турецкой империи, мы заметим здесь только, что всюду заметно сильное брожение. Жители Боснии и Герцеговины снова помышляют о восстании. Даже самые смирные и самые преданные Порте христианские подданные ее — болгары, заговорили о независимом болгарском княжестве, и уже выставили несколько кандидатов в князья или господари Болгарии. Черногорцы потребовали от Турции разрушения турецких блокгаузов, построенных на черногорской [133] территории. Сербия настоятельно требует очищения всех сербских крепостей, в том числе и Белграда, от турецких войск, и, судя по последним известиям, Порта готова уступить этому требованию ее. В Албании, на островах Родосе и Самосе, в Малой Азии, в Сирии — всюду заметны более или менее значительные признаки брожения в христианском населении. Одним словом, последствием кандийского восстания, начавшегося в прошлом году, уже теперь является то, что восточный вопрос снова восстает перед Европой со всеми своими опасностями и затруднениями. Кандийского восстания оказалось достаточным для того, чтобы снова подвергнуть опасности самое существование турецкой империи, как будто обеспеченное трактатами 1856 года.

Европейская дипломатия очень хорошо понимала, что местное восстание в одной из областей турецкой империи может повести к таким важным последствиям, и, поэтому, она с самого начала кандийского восстания думала игнорировать его, признавать его как бы несуществующим, а когда это стало уже невозможным, когда факты опровергли официальные уверения турок, тогда западноевропейские дипломаты стали, заботиться о скорейшем подавлении восстания, надеясь этим способом устранить опасность, которая угрожала с этой стороны Европе. Когда еще в начале восстания кандийцы обратились к европейским консулам в Кандии с жалобами на притеснения турок, заставившие их взяться за оружие, консулы Англии и Франции сочли нужным поддержать строгие действия турецких властей, а правительства означенных держав одобрили действия своих консулов. Несколько недель спустя после начала восстания, кандийские инсургенты просили, чтобы представителям их позволено было явиться на французское военное судно, стоявшее перед Канеей, для того, чтобы принять участие в совещаниях о средствах к подавлению восстания. Эта конференция действительно состоялась, и просьба кандийских инсургентов о допущении их в участию в совещаниях действительно была уважена на этот раз. В конференции приняли участие консулы главнейших европейских держав, турецкие власти острова Кандии, а также представители кандийских инсургентов. Европейские консулы объявили явившимся сюда представителям кандийцев, что они ручаются за исполнение законных требований их, за уменьшение налогов, и т. д. Но кандийцы заметили, что теперь уже поздно, что соотечественники их не могут удовлетвориться этими частными уступками, а что они требуют совершенного отделения от Турции. Таким образом, эта конференция не повела к желаемому результату, и надежды на мирное соглашение не осуществились. Турецкое правительство поспешило разослать всем европейским державам меморандум, в котором оно изъясняло, что Турция готова была [134] сделать всевозможные уступки для прекращения восстания, но, что в виду упорного отказа инсургентов от всякой амнистии, она должна прибегнуть, для собственной своей обороны, к предписываемым обстоятельствами мерам строгости. Французское правительство вполне одобрило это решение Порты. Оно советовало ей употреблять самые энергические меры для подавления восстания, для того, чтобы устранить от самой себя и от Европы угрожавшую им в противном случае опасность. Около того же времени кандийские инсургенты в первый раз обратились к командирам европейским судов, стоявших перед Канеей, с просьбою, чтобы они помогли им переправить в Грецию свои семейства. Но опасение европейских держав оказать какую бы то ни было, даже косвенную поддержку кандийскому восстанию, доходило в это время до того, что все командиры европейских судов наотрез отказались от исполнения вышеозначенной просьбы кандийцев; они объявили, что исполнив эту просьбу, они нарушили бы нейтралитет свой относительно Турции, и что, поэтому, они видят себя вынужденными отказать кандийцам в их просьбе. Этот жестокосердый ответ подал лучшим органам европейской прессы повод жаловаться на то равнодушие, с которым Европа относилась к геройской попытке кандийцев, и проводить неутешительную для настоящего времени параллель между тем сочувствием, с которым отнеслась вся Европа к греческому восстанию 1821 г., и настоящим равнодушием. Только гораздо позднее, европейские державы пришли к тому убеждению, что, помогая безоружным и беззащитным кандийским женщинам, детям и старикам найти безопасное убежище в Греции, они исполняют только долг человеколюбия, и нимало не нарушают нейтралитета своего относительно Турции. Первый пример отступления от прежнего ошибочного взгляда на этот предмет подал командир английского военного судна «Ашюренс», капитан Пим, который перевез в Пирей несколько сот кандийских женщин и детей. После того и командиры русских военных судов стали перевозить греческие семейства из Кандии в Грецию. Затем, для той же цели прибыли к берегам Кандии северо-американские суда; и, наконец, уже Франция, увидев, что все прежние ее разглагольствования о мнимом нарушении этим путем строгого нейтралитета относительно Турции ни к чему не повели, сама посоветовала этой последней державе изъявить свое согласие на перевозку в Грецию кандийских семейств. Вообще, из всех западно-европейских держав, гарантировавших в 1856 году нераздельность и неприкосновенность турецкой империи, Франция с самого начала относилась наиболее враждебным образом к попытке кандийцев освободиться от турецкого владычества, и ревностнее всех стояла за неприкосновенность прав Турции, забывая [135] при этом то, что она прежде любила выдавать себя за представительницу, «первую защитницу принципа национальностей». Она с одной стороны упорно отказывалась признать силу и размеры кандийского восстания и движения, угрожавшего охватить всю Турцию. Официальные органы ее постоянно отличались каким-то неуместным оптимизмом во взгляде на кандийские дела. Они постоянно уверяли, что восстание поддерживается, главным образом, какими-то космополитическими революционерами и искателями приключений, и что оно встречает мало поддержки в туземном населении. С другой стороны, французские официальные и полуофициальные органы постоянно старались доказать, что турки и христиане очень легко могли бы ужиться вместе, при некоторых реформах, которые Турция готова дать христианам. На этом основании они выводили заключение, что мысль кандийцев, фессалийцев и прочих христиан об освобождении от турецкого владычества — мысль в высшей степени вредная, и нисколько не основанная притом на политической необходимости. В саном начале кандийского восстания, другие две державы, подписавшие вместе с Францией трактат 15-го апреля 1856 года (которым гарантировалась неприкосновенность Турции), а именно Англия и Австрия, по-видимому, не отделяли своей политики в этом вопросе от политики Франции, и как будто относились к восстанию так же враждебно, как Франция. Но уже в скором времени стало заметно, что не все высокие покровители турецкой империи, видевшие прежде в существовании ее самое необходимое условие для поддержания европейского равновесия, убеждены теперь в важном значении принципа нераздельности Турции; оказалось, что некоторые из них как будто стали сомневаться в справедливости этого тезиса международного права. Так, напр., в скором времени обнаружилось, что Англия в 1866-м году смотрит на восточный вопрос совершенно иначе, нежели как она смотрела на него в 1854 или 1856-м году.

У всех еще в свежей памяти роль Англии в восточном вопросе в эпоху крымской войны, в те времена, когда лорд Стратфорд-Редклиф был полновластным руководителем турецкой политики. В то время, Англия горячо стояла за принцип «неприкосновенности Турции и верховных прав ее повелителя». В то время Англия являлась гораздо большею ревнительницею неприкосновенности прав Турции, нежели Франция, и увлекала за собою Францию по этому пути. Поэтому, со стороны Англии менее всего можно было ожидать сочувствия к притязаниям и стремлениям турецких христиан, представляющим опасность для неприкосновенности Турции. Можно было ожидать, что если Франция, которая в этом отношении всегда отставала от Англии, относится так враждебно к попытке кандийцев, то Англия отнесется к ней еще более враждебным образом. [136] Но, в великому удивлению европейского политического мира, эти ожидания не сбылись. Английское правительство далеко не обнаружило того рвения в пользу поддержания неприкосновенности Турции, как Франция. Очень скоро стало заметно, что знаменитое «сердечное согласие» между Францией и Англией уже не существует относительно восточного вопроса. Вообще, нынешнее торийское министерство постоянно держало и держит себя очень сдержанно в восточном вопросе. Однако, оно не решилось стать безусловно на сторону Турции, и, напротив, некоторые из его действий имеют характер явно благоприятный для кандийцев. Оно дозволило своим военным судам перевозить кандийские семейства из Кандии в Грецию, внушив только командирам их, чтобы они не перевозили вооруженных инсургентов, что составляло бы нарушение нейтралитета. Оно, наконец, недавно заявило (в дипломатической депеше министра иностранных дел лорда Стэнли к английскому посланнику в Константинополе), что считает необходимым самостоятельное управление для острова Кандии, назначение туда губернатора из христиан, смешанного совета из христиан и мусульман, и т. д. Но если уже английское правительство, английское торийское министерство решилось выказывать довольно недвусмысленным образом свое сочувствие к кандийцам, то большинство английского общества и английской прессы шло в этом отношении гораздо далее своего правительства. Не только либеральный газеты, в роде «Daily-News», «Morning-Star» и др., но даже такая, крайне консервативная газета, как «Times», выражали свое сочувствие к геройским попыткам кандийцев и советовали Порте уступить Кандию греческому королевству, последовав, в настоящем случае, примеру Великобритании, которая добровольно согласилась на присоединение драгоценных для нее Ионических островов к Греции. Еще в сентябре месяце прошлого года, газета «Times» следующим образом выражалась по поводу кандийского вопроса:

«Для старых хирургов больного человека ничто не может быть легче, как приостановить недуг в раннем периоде его развития, посоветовав Турции согласиться за ампутацию испорченного кандийского члена. В настоящем случае, европейское вмешательство было бы желательно, но не для поддержки греков или турок, а просто в интересах человечества. Если бы мир восстановился вследствие быстрых успехов турецкого оружия, или вследствие безумных распрей между самими инсургентами, то все-таки следовало бы положить конец борьбе исправлением, в 1866 году, погрешностей, совершенных в 1830, и дозволить кандийцам осуществить свои стремления и соединить судьбу их острова с судьбами греков, подданных короля Георга». В противном случае, «Times» уверена, что борьба или [137] продолжится долгое время, или начнется снова, спустя несколько лет. «Times» не сомневается также, «что дни турецкой империи в Европе сочтено»; сомнительно только то, чем наполнится пустое место, после изгнания мусульман на ту сторону Босфора. Предоставить проливы в руки короля Георга или какого-нибудь другого вождя греческой нации, по мнению «Times», невозможно. Между тем, продолжаете она, «ни одна из европейских газете еще не приготовилась стать лицом к лицу с ужасным восточным вопросом. Весьма сомнительно также, станут ли когда-нибудь подготовляться к решению его. По всей вероятности, он обрушится на них внезапно, врасплох. Дело в том, что разрешение этого вопроса повлечет за собою глубокую, всеобщую катастрофу в Европе. Восточный вопрос не допускаете мирного или дипломатического решения. Он будете решен оружием». Несколько времени спустя, по поводу перевозки кандийских семейств на английских военных судах из Кандии в Грецию, та же самая газета выражалась следующим образом о борьбе между греками и турками: «Относительно этой борьбы, мы можем только пожелать, чтобы сократилась ее продолжительность и чтоб борьба была сдержана, по возможности, в тех границах человечности, переступить которые столь способен восточный образ ведения войны. Но — продолжаете орган лондонского Сити — если дело дойдете до того, что война между Крестом и Луною превратится в войну на жизнь или смерть, то мы никогда не забудем, что мы скорее христиане, чем мусульмане, скорее греки, нежели турки; что мы смотрим на изгнание оттоманов из Европы как на простой вопрос о времени…»

Австрийское правительство тоже относится к кандийскому вопросу иначе, чем Франция, и тоже не выказываете того пристрастия к туркам, и того безусловная нерасположения ко всяким попыткам турецких христиан, которое заметно во французской политике. Заботясь, по-прежнему, о сохранении турецкой империи, оно, однако же, намерено содействовать, по-видимому, по возможности к изменению настоящих отношений турецких христиан к мусульманским их повелителям. Еще несколько месяцев тому назад, венская газета, «Debatte,» которая находится в связи с некоторыми из членов австрийского министерства, выражалась положительно о восточном вопросе и о средствах к разрешению его:

«Восточный вопрос будет существовать до тех пор, пока будете существовать турецкая держава в Европе. Для последователей Магомета, борьба с неверными составляете священнейшую обязанность; поэтому Порта можете заключать перемирия с христианскими государствами Европы, но прочного мира между ними никогда быть не может. [138]

«Турция становятся все менее и менее опасною для Европы. Ее слабость перешла уже в совершенное изнеможение; теперь Европа имеет дело уже не с больным, а с умирающим. Но, между тем, Порта обладает такими богатствами, она занимает в Европе такое выгодное географическое положение, что вопрос о наследстве после нее представляется вопросом первостепенной важности для всей Европы; нет ничего труднее, как разрешить вопрос о наследстве этом сообразно с желанием всех больших государств Европы.

«Турецкое государственное устройство не может быть преобразовано, потому что все это государственное здание основано на неподвижном религиозном фундаменте. Поэтому, все обещания и повеления Порты, имевшие целью улучшение участи христианского населения Турции, остаются пустыми фразами. Порта не может исполнить этих обещаний, даже если бы она хотела того. Если б она вздумала ни деле уничтожить различие между мусульманами и неверными, райями, то турки сами низвергли бы свое правительство.

«Последние восстания христиан на острове Кандии и в Фессаиин указывают на необходимость как можно скорее изменить восточную политику, утвержденную европейскими державами в Париже, весною 1856 года...»

В недавнем циркуляре, который г. Бейст разослал к представителям Австрии при иностранных дворах, он высказывается относительно восточного вопроса именно в том смысле, в котором написана вышеозначенная статья газеты «Debatte». Он объявляет, что Австрия начала переговоры с другими европейскими державами относительно средств к улажению восточного вопроса, и что она предложила начать это дело с пересмотра парижских трактатов 1856 года. Барон Бейст утверждает также, что австрийская империя считает необходимым сблизиться с Россией в восточном вопросе; для этой цели она желала бы, чтобы уничтожены были те ограничения, которым подверглась в то время эта держава. Он высказывается в пользу совершенного очищения сербских крепостей от турецких войск, и утверждает, что, в настоящем случае, Франция и Англия вполне разделяют мнение Австрии. Но, впрочем, барон Бейст объявляет в том же циркуляре своем, что, относительно разрешения собственно кандийского вопроса, Австрия не сделала никакой попытки, потому что, по ее мнению, остров этот по своему географическому положению лежит вне сферы политического действия Австрии.

Итак, по мере того, как турецкие известия о совершенном подавлении кандийского восстания оказывались несправедливыми, по мере того, как подтверждалось, что кандийское восстание не только не прекращено, а, напротив, одерживает даже, от времени до времени, [139] новые успехи, отношения европейских держав к этому делу значительно изменялись. Англия и Австрия, более иди менее недвусмысленным образом, признали притязания турецких христиан законными и выразили свое намерение содействовать тем или другим способом осуществлению этих притязаний. Россия с самого начала выказывала глубокое свое сочувствие к делу кандийцев и всех вообще турецких христиан, и желание свое содействовать, по возможности, улучшению положения их. Все это не могло не повлиять и на отношения французского правительства к кандийскому вопросу, и отношения эти в последнее время значительно изменились. Франция не могла не заметить, что, во-первых, она своей, крайне туркофильской политикой остается совершенно в изолированном положении среди других европейских государств. Во-вторых, она должна была понять, что вместо того, чтобы способствовать, устранению затруднений на Востоке, она этой политикой своей, напротив, сама способствует возникновению подобных затруднений. Император Наполеон должен быль понять, что одобренная поддержкой Франции Порта упорствовала в прежней политике своей, и вследствие того брожение среди христианского населения Турции все более и более усиливалось. Император Наполеон, говорим мы, не мог не понять всего этого; а раз поняв это, он должен был, разумеется, употребить все свои старания для того, чтобы попасть в общий тон, господствовавши в последнее время в европейской политике относительно восточного вопроса, в тот тон, каким говорили Россия, Австрия и Англия.

Вследствие всего этого, в политике Франции относительно восточного вопроса в последнее время произошла заметная перемена, и Франция стала относиться в кандийскоиу вопросу совершенно иначе, нежели как она относилась к нему полгода тому назад. В то время французское правительство готово было верить на слово официальным турецким уверениям о том, что кандийское восстание есть только следствие внешних интриг, и что местное население нисколько не участвуете в восстании, так как оно в сущности очень довольно турецким управлением. Но в последних депешах, отправленных французским правительством в Константинополь (мы находим эти депеши в обнародованном недавно собрании дипломатических документов, так называемой «Желтой книге»), постоянно указывается на то, что до восстания положение кандийцев было действительно невыносимо, что злоупотребления турецкой администрации действительно могли вывести из терпения христианских подданных Турции на острове Кандии, и т. д. Французское правительство настоятельно советует Порте, в последних своих нотах, отменить эти злоупотребления, и дать христианским подданным своим и Европе гарантии [140] против возвращения подобных злоупотреблений. Есть слухи о том, что оно, по собственному побуждению своему, начало переговоры с представителями России и Англии о том, чтобы послать на остров Кандию особенных агентов, которые должны будут представить Порте ручательство означенных трех держав относительно исполнения обещаний, сделанных Портою.

Слова, сказанные императором Наполеоном в тронной речи, а именно, что между Францией и Россией существует согласие по восточному вопросу, начинают теперь оправдываться, но не в том смысле, что Россия приблизилась к Франции, а наоборот. Политика Франции по восточному вопросу в 50-х годах привела ее к войне с Россиею, а потому России, для приближения к Франции и для усвоения ее идей, пришлось бы вступить с Франциею в союз против самой себя; очевидно после этого, что не Россия отказалась от прежней политики, а Франция изменила свою, и пошла по одной дороге с Россиею; с французским правительством произошло то же, что и с французскими газетами, который, в один тон с правительством, отнеслись сначала враждебно к Кандии, а теперь, когда наш посланник в Константинополе дал совет Порте согласиться на присоединение Кандии к Греции, эти же газеты не только не выразили своего неодобрения, но еще с большею ревностью стали толковать о том, что Франция действует в восточном вопросе за одно с Россией.

Геройская полугодичная борьба кандийцев не осталась, следовательно, бесплодною. Она теперь уже достигла того результата, что равнодушие, или даже явное нерасположение Европы к попытке кандийцев освободиться от турецкого владычества, заменилось самыми усердными попытками их склонить Порту к серьезным реформам в пользу кандийцев. Но не далее как 1-го февраля нынешнего года, кандийское национальное собрание обнародовало новое воззвание, в котором оно объявляет, что кандийцы не примут от Турции никаких реформ, а настаивают на своем требовании относительно присоединения Кандии к Греции. Это упорство кандийцев, соединенное с желанием европейских держав непременно уладить поскорее затруднения, возникшие на Балканском полуострове, делает весьма вероятным такой исход этого дела, которого желают кандийцы, и на который указывалось в главных органах европейской прессе.

В заключение, повторим вышесказанное нами мнение: восточный вопрос древен, в нем положение сторон остается веками одно и то же; но есть, однако, надежда на то, что изменяется Европа, и ее общественное мнение делает успех. Восточный вопрос должно считать не столько делом турок, сколько грехом старой европейской дипломатии; эта дипломатия и ее принципы пострадали, [141] правда, сильно от последних европейских событий в Италии и в Германии, а потому теперь важен не столько вопрос: кто победит в настоящей борьбе, турки или кандийды — это все равно уже в потому, что для Турции было бы важнее одержать победу не над кандийцами, а, если только то возможно, над самими собою, над своим азиатским варварством — но весь вопрос состоит теперь в том, одержит ли верх сама современная европейская дипломатия над своими преданиями и решится ли она освежить себя иными взглядами под влиянием впечатлений от последних событий?

_________________________

Post-scriptum. Укажем кстати на замечательное событие в нашей русской дипломатии, о которой французский журнал, «Journal de St.-Petersbourg» говорит, что она никогда до сих пор не имела обычая, подобно западным кабинетам, обнародывать сборники документов по вопросам внешней политики. Кандийское восстание останется, во всяком случае, памятником в истории нашей дипломатии: для него она сделала исключение, выгоды которого пригласят, вероятно, обратить это исключение в правило. 21-го февраля, у нас публиковали дипломатическую переписку г. вице-канцлера империи князя Горчакова с бароном Брунновым и с бароном Будбергом (русские посланники в Лондоне и в Париже). Истории принадлежит в особенности письмо князя Горчакова в Лондон, от 28-го ноября 1866 года:

«Мы, пишет г. вице-канцлер, не полагаем, чтобы одно только желание отсрочить и умиротворить — желание английского правительства, которое мы вполне разделяем, было бы достаточно для устранения настоящих затруднений. Настроение, я скажу даже, возбужденность умов среди христианского населения Турции, угрожает слишком серьезною опасностью спокойствию Востока. Ограничиваясь платоническим и бесплодным выражением желания, кабинеты, заинтересованные в сохранении общего мира, не устраняют опасностей, который могут угрожать последнему. Мы, подобно английским министрам, желаем, чтобы внешние компликации не присоединялись к внутренним затруднениям, и не делали бы положения держав еще более затруднительным. Мы, подобно им, желаем, чтобы великие реформы, начатый нашим Августейшим Государем, получили мирное развитие, но мы полагаем, что безусловное устранение от всяких внешних вопросов и политический индифферентизм далеко не соответствуют требованиям минуты.

Нам всегда казалось, что самый лучший и практический путь для разрешения восточного вопроса, без враждебного столкновения, без всеобщего смятения, и в то же время на основании человеколюбия и справедливости, есть именно тот путь, по которому мы всегда следовали, и на который ныне намерено, по-видимому, вступить венское правительство, а именно — развитие внутреннего благосостояния среди христианского населения Турции, и даже дарование ему возможно большей автономии с сохранением вассальных отношений к султану; в подобной автономии мы видим единственное средство внушить доверие христианскому населению Турции».

Текст воспроизведен по изданию: Восстание на острове Кандии // Вестник Европы, Том 1. 1867