Начало восточного вопроса относится к временам весьма отдаленным; сущность его является прямым, непосредственным следствием столкновения между христианством и магометанством. С тех пор, как турки овладели местностями, ознаменованными страданиями и жизнию Спасителя, и особенно с того времени, когда они перешли в Европу, овладев богатым Балканским полуостровом, начинается почти беспрерывная борьба между фанатизмом турок и подвластными им христианами, более или менее непосредственно поддерживаемыми разными европейскими государствами.

В XV и XVI столетиях могущество турок достигло высшей степени своего развития, и в это время почти немыслимо было открытое сопротивление подвластных им христианских племен; напротив, тогда бывали весьма часты случаи обращения целых округов в магометанство, особенно в областях, занятых боснийским и отчасти сербским населением. Только одни черногорцы, защищенные своими дикими горами и своею ненавистию к туркам, отстаивают свою полную независимость, да немногия из горных округов, занятых воинственными греческими родами, не признают власти мусульман. Но уже с конца XVII столетия стало ясно, что обширная Турецкая империя не имеет прочных оснований, что она столь же быстро склоняется к упадку, как первоначально быстро возрастала. С этого же времени начинается и вмешательство европейских государств в дела Турции, вмешательство, обусловливаемое отчасти личными интересами и политикою этих государств, отчасти вызываемое сочувствием их к несчастной участи христиан, находящихся под гнетом турок. Наиболее деятельное участие в этом вмешательстве, как бы самым Провидением, было определено на долю нашего отечества. Еще со времен Петра Великого Россия, стремясь к достижению своих естественных границ, стараясь приблизиться к Черному и Азовскому морям, пришла в непосредственное столкновение с турками и сделалась орудием для ослабления их могущества и для поддержки подвластных им единоверных и единоплеменных с нею народов. С начала прошлого столетия русские государи принимали самое близкое участие в судьбе черногорцев, молдаван, валахов, сербов, болгар и греков, находившихся под властию Турции; почти ни один трактат между Россиею и Турциею не [107] обходился без того, чтобы в нем не было каких-либо статей, имевших целию облегчение участи турецких христиан. Весьма естественно, что и последние все болеe и более привыкали видеть в единоверной им России свою ближайшую и самую надежную покровительницу и защитницу.

Видя возможность для себя внешней поддержки, и притом сознавая, что самое могущество турок ослабевает, вследствие внутреннего неустройства государства, христиане Балканского полуострова становятся все смелее и смелее в своих требованиях и в своем противодействии туркам. Еще в начале текущего столетия поголовно восстала Сербия, под предводительством знаменитого Георгия Черного; война России с Турциею и непосредственная помощь, оказанная русскими войсками сербам, доставили полный успех этому восстанию, так что по букаресткому миру (1812 г.) Турция предоставила Сербии собственное внутреннее управление, ограничившись лишь взиманием с нее умеренной дани, да занятием нескольких укрепленных пунктов в Сербском княжестве. Аккерманским договором 1826 года и особенно адрианопольским миром 1829 года, самостоятельность Сербии еще более была упрочена, хотя и сохранилась вассальная зависимость ее от турецкого султана. Адрианопольским же миром было обеспечено самостоятельное управление под верховною властию Турции и для Дунайских княжеств, Молдавии и Валахии.

Около того же времени из-под владычества турок вышла и другая немалозначительная область, населенная греками. Еще в 1821 году в Греции вспыхнуло всеобщее восстание, с которым турки не могли управиться, и, благодаря вмешательству европейских держав, Турция признала, в феврале 1830 года, часть Греции вполне независимым государством, на престол которого в 1832 году избран был союзными державами баварский принц Оттон.

Таким образом, в первой же четверти нынешнего столетия из под непосредственной власти султанов освободились весьма значительные земли, а именно: територия Сербии простирается до 998 квадратных миль, Молдавии и Валахии до 2 066 квадратных миль, а Греции до 896 квадратных миль. Чисто-територияльные эти потери вознаграждались отчасти той данью, которою обложены были все три придунайские княжества и размеры которой простирались: для Валахии до 137 000 [108] руб. сер., для Молдавии до 82 000 и для Сербии до 126 000 руб. сер. Но гораздо важнее было нравственное значение уступок, которые могли послужить, и действительно послужили, весьма соблазнительным примером для других частей Турецкой империи. Едва успела Турция покончить свои дела с Грецией, как против султана восстал Мегмед-Али, паша египетский, успевший, после продолжительной борьбы, отстоять для Египта независимость внутреннего его управления, с сохранением владычества над ним в своем роде и с некоторыми только вассальными отношениями к султану.

Все эти постепенные отторжения, вместе с полнейшим внутренним неустройством, с крайним расстройством финансов и при совершенной неразработанности и истощенности государственных средств, должны были поставить Турцию в безнадежное положение, близкое к падению. Но Европа с ужасом смотрела на возможность этого падения. Западно-европейские дипломаты более всего опасались, что, в случае падения Турции, наибольшая часть ее наследства достанется России, что если даже на развалинах Турецкой империи образуются новые государства, то, по своему единоверию с Россиею, отчасти по общности племенного происхождения, наконец и по близости интересов, новые государства будут постоянно тяготеть к России и этим значительно усилят ее значение, ее могущество и влияние на ход общеевропейской политики. Следствием такого взгляда на отношения России к Турции было постоянное недоверие западно-европейских государств к покровительству, которое Россия постоянно выказывала христианским подданным Турции, и желание употребить все усилия для того, чтобы поддержать падавшую власть султанов и возродить Турцию к новой жизни, на новых государственных основах. Попытки к тому начались с конца прошлого столетия. Еще султан Селим III (1789-1807 г.) пытался сделать некоторые существенные преобразования в государственном устройстве Турции; но он встретил непреодолимое сопротивление своим реформам со стороны фанатизма магометан. Более счастливы были преемники его, сперва Махмуд II, а потом Абдул-Меджид: первому удалось истребить янычар (1826), оказывавших сильное сопротивление всем нововведениям; он же положил начало и [109] преобразованию военных сил Турции по европейскому образцу. Абдул-Меджид со своей стороны сделал несколько попыток для введения в Турции начал европейской цивилизации, которые могли бы служить новою опорою для государства, взамен распавшегося мусульманского основания. Так гатти-шерифом 1839 года всем подданным султана были возвещены следующие нововведения:

1) Неприкосновенность жизни, чести и собственности.

2) Правильная раскладка податей.

3) Новая система рекрутского набора и изменение сроков службы.

4) Улучшение судопроизводства.

Вслед затем (в 1844 году) появилось новое уложение для империи (танзимат). составленное на вышеуказанных основаниях; но оно имело влияние только на одни военные силы Турции: гражданское же положение ее нисколько не изменилось.

Тем не менее, западно-европейские державы верили, или по-крайней мере старались верить, в возможность всех улучшений и преобразований, предпринимаемых Турциею, а потому и считали себя вправе защищать ее самостоятельность и нераздельность от преобладающего влияния России. Но вскоре защитники турецкого господства над христианами убедились, что возрождение Турции на новых основах есть дело положительно невозможное. По настоянию союзников Турции, помогавших ей в последнюю войну против России, султан издал 18-го февраля 1856 года новый гатти-шериф или гатти-гумаюн, которым, кроме подтверждения всех прав, дарованных в 1839 году, торжественно еще устанавливались:

1) Равенство всех вероисповеданий и народностей.

2) Освобождение христиан из-под светской власти синодов и патриархов.

3) Разрешение христианам строить церкви и отмена смертной казни за перемену религии.

4) Открытие христианам доступа в военную службу и ко всем должностям.

5) Устройство нормальных школ и смешанных судов.

6) Разрешение иностранцам приобретать недвижимую собственность.

Но и эти постановления остались лишь на бумаге, без [110] всякого приложения к жизни; они были встречены общим ожесточением мусульманских фанатиков, выказавшимся резней христиан в Булгарии, в Сирии, в Джедде. Все начинания показали только, что в Турции чрезвычайно сильна еще партия приверженцев старых, фанатических идей могометанства, что самый коран, составляющий основу государственного устройства Турции, противится всем нововведениям, что наконец, состав населения Турции так разнороден, что едва ли и могут быть какие-либо общие формы и начала, удобоприменяемые к гражданскому и нравственному устройству составных частей империи.

В последние десять лет после восточной войны, положение Турции нисколько не улучшилось, а, напротив, значительно склонилось к упадку, несмотря на все попытки к разным частным преобразованиям; между тем, повсеместно возбуждалось все большее и большее неудовольствие в среде христианских подданных Турции, вассальные владения, наперерыв одно перед другим, стремились к расширению своих прав и своей самостоятельности. Мелкие восстания в отдельных областях Турции сделались явлением почти нормальным; по временам же проявлялись и восстания более значительные, причинявшие как, например, восстание Герцеговины в 1862 году, весьма серьезные заботы правительству. Молдавия и Валахия, несмотря на противодействие турецкого правительства, успели вполне развить объединение обоих княжеств, изменить свою конституцию, усилить свои вооруженные силы; в то же время и Сербия сделала очень много для усиления своей независимости: преобразовала свое внутреннее управление и создала у себя весьма значительную и превосходно устроенную милицию. С 1862 года сербское правительство, вследствие столкновения с турками, происшедшего в Белграде, успело вынудить очищение некоторых сербских крепостей от турецких гарнизонов, которые ныне остаются только в цитадели белградской да в крепостях Шабаце, Фиц-Исламе и Смедереве.

Но особенно стремления к полной независимости усилились в Дунайских княжествах с прошлого года: в феврале месяце свергнут был с престола княжеств князь Александр Куза, и на его место, в совершенную уже противность парижскому трактату и конвенции, установивших [111] отношения княжеств к Турции и внутреннее их устройство, избран был господарь не из туземных бояр, а принц гогенцоллернский Карл. Турецкое правительство долго не соглашалось утвердить это избрание, но наконец преклонилось перед настояниями европейской дипломатии и не только утвердило нового князя, но даже согласилось даровать княжествам некоторые новые права, значительно усиливающие их самостоятельность. Важнейшим из этих прав было утверждение окончательного соединения Молдавии и Валахии под властию принца Карла, которая должна сохраниться наследственно в его роде, хотя и под верховною властию султана и с сохранением платимой княжествами дани; сверх того, княжества получают право чеканить свою собственную монету и содержать армию, числительностию не свыше 30 000 человек. Что же касается до милиции, то о ней сохранено прежнее положение, т. е., правительство княжеств может свободно созывать ее, уведомляя лишь о том Порту. Сколько известно, в ряду разных преобразований, предпринятых новым правителем придунайских княжеств, весьма видное место занимает реформа вооруженных сил, при чем за образец принята прусская система ландверов, дающая, как известно, возможность, содержа малое число людей под знаменами, иметь обширные, вполне обученные резервы, которые, в случае надобности, разом могут значительно усилить действующую армию. Впрочем, подробностей о введении этой системы в княжествах еще не имеется.

Изменения, сделанные в отношениях придунайских княжеств в Порте, прямо противоречат трактатам 1856 года, которыми обеспечивалась неприкосновенность власти турецкого султана; потому Россия считала нужным протестовать против таких нарушений. Но когда западно-европейские державы признали совершившиеся изменения, то и Россия присоединилась к ним, оговорив, что если допускается расширение прав молдо-валахских подданных султана, то нет причин не желать того же и для всех прочих христианских племен, входящих в состав Турции. Такого рода заявление вполне натурально и логично. Действительно, если усиливается степень самостоятельности придунайских княжеств, то отчего бы, кажется, не принять мер и для расширения прав Сербии, [112] отчего бы не озаботиться и о положительном улучшении состояния всех прочих турецких христиан?

Более всего в этом отношении возбуждает к себе сочувствия именно сербская нация, которая не только успела завоевать некоторую степень самостоятельности, но и приобрести значительную долю развития, успела на столько улучшить свое положение и развить свои средства, что нельзя не предвидеть, что нации этой придется играть видную роль в судьбах Балканского полуострова.

Вот как, между прочим, кореспондент одной из английских газет описывает современное положение Сербии и успехи, сделанные ею на пути цивилизации:

«Последние сорок лет, со времени окончательного освобождения сербов от турецкого ига, представляют нам зрелище нации, состоявшей из необразованных крестьян, медленно и с трудом выходящей из варварского состояния под руководством отечественных вождей, высоко одаренных умом и предприимчивостию. Сорок лет тому назад сербы жили в самых простых хижинах, на грязной, сырой почве, были вполне невежественны, занимались земледелием в его первобытной форме, и хотя по преданию и сохранили некоторые формы самоуправления, на деле же гнули шею перед каждым начальником, который мог их наказывать.

Таковы были те сербы, которых угнетение наконец побудило к восстанию, окончившемуся успехом; таковы в настоящее время христиане Болгарии, Герцеговины и Боснии. Но со времени своего освобождения сербский народ сделал огромные успехи. Белград уже не похож на азиатскую деревню, но имеет вид немецкого города. Вы найдете в нем университет, прекрасно застроенные улицы, больницы, суды, где образованные адвокаты защищают своих клиентов перед судьями, произносящими решения на основании наполеонова кодекса, примененного к народным обычаям. Целая система народного воспитания основала школы в каждой отдаленной деревне, а хорошо устроенная полиция обеспечивает порядок и уважение к закону. Достаточно указать вкратце на эти результаты освобождения от азиятского деспотизма, при котором ничто не процветало с того самого времени, как турецкие бунчуки появились на Дунае.

Сербы до такой степени по самой природе своей народ [113] земледельческий, что ремесленники в городах большею частию немцы; впрочем, есть лавочники и из сербов, и сербы занимаются также оружейным мастерством. Оружейников в Сербии слишком много по отношению к другим ремеслам, и это потому, что все сербы постоянно везде носят оружие, кроме Белграда. Этот обычай, хотя совсем ненужный для защиты, есть для них point d’honneur и род отличие, ибо в соседстве их живут безоружные раии, турецкие подданные, а сербы, нося оружие, тем самым как бы доказывают, что они свободны».

И этот-то народ, вполне сознающий свои права на самостоятельность, неустанно стремящийся к тому, чтобы стать достойным названия народа свободного, не перестают еще оскорблять тем, что в самой среде его сохраняют пункты, занятые турецкими гарнизонами, как бы для постоянного напоминания, что еще тяготеет турецкое иго над Сербиею. Неоднократно уже сербское правительство ходатайствовало о том, чтобы турки очистили и те последние укрепленные пункты, которые они продолжают занимать на сербской земле; но Порта не считала нужным удовлетворить это справедливое требование, и сербы наконец поняли, что, быть может, им придется и эту уступку добыть от турок не иначе, как с оружием в руках. На помощь европейской дипломатии они перестали уже рассчитывать, и после бомбардирования Белграда, произведенного турками из цитадели, сербы стали деятельно подготовлять средства на случай, если бы им пришлось добиваться очищения крепостей силою оружия. В этих видах, кроме небольшой регулярной армии в 4 000 человек, организована и вооружена милиция или сельская стража, которой считается до 50 000 человек действующей и до 150 000 резервной. В прошлом же году сербское правительство хотело приобрести оружие для войск из Англии, но, встретив затруднение, обратилось к России и приобрело 150 000 ружей, которые и были доставлены в Сербию. Устроив в Крагуеваце арсенал и пригласив туда бельгийских мастеров, сербы переделали эти ружья в нарезные и в настоящее время имеют уже до 200 000 прекрасных ружей. По последним известиям, приступлено в крагуевацких мастерских к переделке прежних ружей в заряжающиеся с казны, и, [114] кроме того, заказано в Бельгии 50 000 игольчатых ружей. Не менее деятельно производятся работы в Крагуеваце и по изготовлению орудий. Вышеупомянутый нами кореспондент английской газеты говорит, что, посетив Крагуевац в мае 1864 года, он был поражен удивлением, встретив в этой глуши грозный арсенал, где искусные мастера управляют паровыми машинами для просверливания и нарезки медных орудий, и где все принадлежности пешей артилерии приготовляются на месте; тут были пушки всякого калибра, гладкоствольные и нарезные, от небольших горных орудий, перевозимых на хребте мулов, до грозных 12-фунтовых пушек. Всего у сербов считается до 200 орудий, которые могут быть употреблены в дело.

В последние пять-шесть месяцев военная деятельность в Сербии еще более усилилась: милиция усердно занимается обучением, арсенал работает неустанно. Очевидно, что сербы намереваются действовать наконец решительно, и правительство их потребовало уже категорически, чтобы Порта очистила турецкие крепости, находящиеся на сербской территории. Конечно, для Турции вовсе не представляют никакой важности все эти полуразвалившиеся, никогда не ремонтируемые крепостцы, в числе которых одна только белградская цитадель может еще быть названа крепостию, и для финансов Турции было бы выгодно вывести тамошние гарнизоны; но Порта не решается на эту уступку, опасаясь, что она не будет последнею, что вслед за нею придется даровать Сербии еще и новые права. А такого рода уступчивость не может не отразиться и на требовательность всех других подданных султана. Поэтому-то на последние требования сербов Порта сначала отвечала упорным отказом, но наконец согласилась очистить сербские крепости, поставив взамен того тяжкие условия для Сербии. Так, сколько известно по телеграмам, Порта потребовала, чтобы сербы уничтожили милицию, увеличили платимую ими дань и чтобы правительство их дало положительное ручательство в том, что Сербия откажется впредь от всяких попыток к освобождению от вассальной зависимости султану. Нет сомнения, что на подобные условия сербы никогда не согласятся, и не могут согласиться, а в таком случае для решения вопроса об очищении крепостей придется [115] прибегнуть к оружию, при чем нельзя уже отвечать, как долго продолжится эта борьба и чем она может кончиться. Очевидно, что на стороне сербов все шансы успеха, если только европейская политика не вмешается в борьбу и не остановит ее. В случае возникновения этой борьбы, против турок подымется не только население сербского княжества, простирающееся до 1 250 000, но и все соплеменное им население западного угла Балканского полуострова — босняки, кроаты, герцеговинцы, черногорцы — общая числительность которого простирается до двух милионов. Население это отличается своей воинственностию и ненавистию к туркам, несмотря на то, что в его среде, особенно в Боснии, есть много издавна принявших магометанство. В последнее время волнение и частные восстания почти не прерываются в этих областях; в Боснии стали появляться уже воззвания и прокламации к сербскому народу, и тамошнему губернатору, Осману-паше, нужно не мало ловкости и искуства, чтобы сдерживать общее восстание. В Герцеговине, в особенности в округах, прилежащих к Черногории, происходят почти постоянные волнения, и от общего восстания население только и удерживается еще энергией герцеговинского губернатора, арнаута Джелаля-паши. Но нельзя сомневаться, что если бы Сербия открыто восстала против Турции, то ее пример увлек бы тотчас же все сербское население к одной общей цели — свержению турецкого ига. Чтобы понять, как трудно было бы туркам справиться с восстанием, достаточно вспомнить, каких усилий стоило им несколько лет тому назад усмирить Герцеговину и принудить к миру Черногорию; не надо при этом забывать, что в то время в остальных областях Турции царствовало спокойствие, между тем как теперь во многих местах оно уже нарушено волнениями, значительно раздробляющими силы империи.

Подобно тому, как в северных пределах Турции выказывается постоянное стремление к развитию самостоятельности между населением сербским и молдо-валахским, и на юге Балканского полуострова и на островах Архипелага таким же стремлением отличается греческое население. Как сербское княжество составляет на севере зародыш и будущую опору самостоятельности всего сербского [116] населения, подвластного Турции, так на юге все греческое население видит зарю своего будущего возрождения в тех областях, которые освободились уже из турецкого владычества и образовали самостоятельное Греческое королевство.

Отстояв, после почти восьмилетней борьбы с турками, свою самостоятельность, Греческое королевство в первые годы своего независимого существования представляло самую жалкую картину разорения и истощения народных сил и богатства. Выжженные леса, необработанные поля, города и деревни в развалинах, совершенное почти невежество и грубость населения, государственное казначество без денег, войско, состоявшее из одних почти офицеров (солдаты все разбрелись по домам) — таково было положение Греции в начале 1833 года, когда первый ее государь, король Оттон, вступил на почву своего нового отечества.

Прошло 35 лет независимого существования Греции, и во многом ее нельзя узнать: на месте городов, обращенных турками в развалины, возникло слишком 30 новых городов, которые с честию могут выдерживать сравнение с городами западно-европейскими; вместе с тем основано до 1 600 деревень и земледелие развилось до такой степени, что доставило возможность учетверить государственные доходы. Торговая деятельность также постоянно возрастает, так что цифра таможенного сбора, простиравшаяся в 1857 году до 3 400 000 драхм, увеличилась в 1866 году до 6 300 000. О деятельности торговли лучше всего свидетельствует тортовый флот Греции, который, состоя в тридцатых годах из 500 судов, ныне доходит до 5 000 судов. Промышленость хотя и сделала меньшие успехи, но все-таки развилась достаточно для нового, едва начавшего свою жизнь государства: в Греции считается уже до 20 фабрик и заводов.

Еще более значительны успехи юного государства в умственном отношении. Смело можно сказать, что ни одно государство не достигало таких благотворных результатов в столь кратковременный период. Университет, с 1 182 студентами, 14 гимназий, множество окружных учебных заведений (в каждом почти селе по одному), специальные учебные заведения, как-то: политехническое, духовное, военное, морское, комерческое, достигли такой степени развития, что греки, живущие в чужих краях предпочитают [117] отправлять своих детей в Грецию, чем держать их в иностранных учебных заведениях. Для того, чтобы яснее видеть, как быстро идет Греция по пути умственного развития, достаточно привести следующие цифры: в 1830 году учащихся обоего пола в Греции было 9 249, в 1855 году — 41 015, в 1865 — 56 982, а в 1866 году — 76 200; цифра громадная, если сравнить ее с населением Греческого королевства, едва достигающим 1 400 000 человек.

Но, не смотря на все успехи своего развития, Греция постоянно страдает внутренними раздорами, подвергается набегам разбойников по северной своей границе; внутри ее постоянные волнения и борьба разных партий. Главная причина тому заключается в тесных пределах этого королевства, в неестественности его границ.

Когда устанавливалась независимость Греции, то многие дипломаты находили необходимым присоединение к ней не только некоторых островов, особенно Кандии и Самоса, но даже и большей части южных округов Фессалии и Эпира. Но дипломатия западных держав не признала этого возможным, и Греции даны были границы самые невыгодные в промышленом, торговом и стратегическом отношениях. Пограничная черта между Турциею и Грециею, проходя по равнинам от одного моря до другого, предоставляет Грецию произволу турецких и албанских разбойников, нападения которых препятствуют развитию земледелия именно в той части Греции, которая более всего для того способна. Для защиты от вторжений разбойников, афинское правительство вынуждено содержать в мирное время до 4 000 лишних воинов и издерживать до трех сот пятидесяти тысяч рублей для защиты границ; но и этого оказывается недостаточным для действительного обеспечения пограничных округов.

С другой стороны, Фессалия, Эпир, Кандия и другие острова, в конце двадцатых годов, вместе с Мореею боролись против турок за общую независимость греков. Когда, вследствие решения дипломатии, эти области были оставлены под властию Турции, то, связанные уже с Грециею восьмилетним общим участием в борьбе, они не могли разом порвать этой связи, а, напротив, старались ее укрепить, считая свое положение переходным и лаская себя мечтою о неминуемом присоединении со временем к Греческому [118] королевству. В этих надеждах, греки, остающиеся в турецком подданстве, посылают своих детей для получения образования в Грецию, а молодые люди, кончив образование, не желают обыкновенно возвращаться в Турцию, остаются в Греции и, не имея в ней никакой собственности, никаких положительных занятий, устремляются на поприще административной и политической деятельности. Вследствие же большего числа кандидатов для гражданской службы, между ними постоянные интриги, частые замены одного министерства другим, при чем обыкновенно меняются почти и все служащие. Конечно, владей Греция богатыми и плодородными полями Фессалии, обширным Эпиром и созданными для торговли островами Архипелага, для всей этой молодежи, ищущей теперь лишь государственной службы, нашлось бы достаточно деятельности и занятий.

Однакож, с другой стороны, тяготение к Греции всех греков, находящихся еще в подданстве Турции, представляется и чрезвычайно полезным для будущности греческой нации, поддерживая постоянную связь и нравственное общение между населениями независимых и подвластных туркам греческих областей: последние не теряют надежды, что должно наступить время, когда они будут в состоянии присоединиться к своим свободным соплеменникам. Надежды эти особенно усилились в последнее время, когда, вполне явны стали безнадежная слабость Турции, бессилие ее сделать что-либо в пользу подвластных ей христиан, когда наконец, положение европейских дел казалось как нельзя более благоприятным для исполнения этих надежд. Вот чем и объясняются те волнения, которые стали обнаруживаться с прошлого года все чаще и чаще в областях Турции, занятых греческим населением, волнения, перешедшие уже во многих местностях в открытые, вполне организованные восстания; этим же объясняется и то, что возстание прежде всего открылось именно в тех областях, которые еще тридцать пять лет назад были близки слиться воедино с освободившимися уже соплеменными им областями.

Наиболее значительным восстание проявилось на острове Крите, или, как его называют в западной Европе, Кандии. Остров этот неоднократно восставал и прежде против турецких притеснений, с апреля же прошлого года он [119] взволновался с новою силою, и до сих пор турецкое правительство, не смотря на все свои усилия, не в состоянии подавить тамошнее восстание.

Первоначально кандиоты обратились к правительству с прошением об облегчении их участи. В апреле месяце прошлого года они собрались на мирный съезд, без всякого оружия, и составили адрес султану, в котором, выставляя всю бедственность своего положения, доказывали между прочим цифрами, что подати, собранные правительством в течение последних двух лет, были гораздо более всех доходов страны. В ответ на этот адрес, Порта отвергнула все законные требования островитян и, для предупреждения всяких волнений, послала в Крит 30 000 турецко-египетских войск, под начальством Мустафы-паши; в то же время от христиан Крита было потребовано, чтобы они обязались впредь не подавать никаких жалоб правительству. Критянам ничего более не оставалось, как взяться за оружие для защиты своих прав, жизни и имущества от насилия магометан. Начало открытого восстания ознаменовалось блистательною победою христиан, одержанною ими у Врисеса в августе месяце. Между тем, Порта прямо заявила, в особой прокламации, что она не намерена делать никаких уступок. Тогда христиане объявили торжественно свое отпадение от Турции и присоединение к Греции, под скипетром короля Георгия.

Завязалась героическая борьба кандиотов против турок. Как велики силы восставших, положительно неизвестно, потому что они действуют небольшими отрядами в горах, соединяясь лишь по временам, и то частями, для нападения на турецкие отряды. Это вполне война партизанов, и многие из начальников отрядов приобрели уже громкую известность своими подвигами; в числе наиболее знаменитых можно назвать Коронеоса, Зимвракаки, Византио, Гаджи-Михали и других. Главными вождями восстания считаются: Костаросса, президент национального собрания; Иоанн Зимвракаки, бывший капитан греческого генерального штаба, и бывший полковник также греческой службы Панос Коронеос. Последний имеет 56 лет от роду, долгое время командовал в Греции артилериею, а в 1860 году, по собственному своему желанию, был причислен к генеральному штабу [120] французского экспедиционного корпуса, снаряженного в Сирию. Особенно деятельное участие Коронеос принимал во всех внутренних смутах, раздиравших Грецию в последние годы царствования короля Оттона.

Оружие христиан ознаменовалось весьма многими победами, хотя, конечно, не обходилось и без неудач. В числе успехов, одержанных греками, наиболее замечательны: дела у Врисеса, при Керамьи, у Абду, Ацикопуло, у Ретимно, у Агиа-Руммели и др. До какой степени энтузиазма и героизма воодушевлены кандиоты, лучшим тому указанием может служить оборона монастыря св. Аркадия, действительно внушающая удивление. Монастырь этот, известный своей древностию и богатствами, занят был 200 греческих воинов; кроме того, в стенах его укрылись до 450 стариков, женшин, детей, неспособных, разумеется, на какое-либо сопротивление. Турки окружили монастырь со всех сторон, в числе 7 000 человек, из числа которых 4 000 были употреблены непосредственно для осады. Все предложения о сдаче были отвергнуты, и турки начали бомбардировать монастырь. Вскоре главная башня была разрушена их выстрелами, в монастырской стене сделана широкая брешь, турецкие войска двинулись на приступ; но лишь только они ворвались в главное монастырское здание, как произошел страшный взрыв. По рассказам греков, отчаянное решение это было принято защитниками монастыря заранее, и обязанность выполнить оное возложена была на игумена отца Гавриила, который, с крестом в руках, постоянно ободрял осажденных. Сами турки показывают, что при взрыве монастыря они потеряли более 200 человек; есть предположение, что их погибло до 2 000.

Весь урон турок с начала войны считают до 18 000 человек, т. е. более половины всех их войск; но на смену убылым Порта постоянно присылает новые подкрепления. Потери же христиан, считая в том числе и аркадийских героев, простираются до 3 500 человек, из которых слишком 1 500 или сожжены живьем в Лакосе, или задушены в пещере на горе св. Антония, или же расстреляны, попав в плен к туркам.

Вообще турецкое правительство решилось, как кажется, подавить восстание систематическим разорением острова. [121] Кореспондент с острова Кандии, в письме своем в английскую газету, издаваемую в Константинополе, высчитав разные случаи зверства, выказанного турками, говорит: «Все вышеприведенные факты, будут ли они оспариваемы, или нет — все равно, доказывают несомненно, что турки не только производят насильства, но встречают в этом случае поддержку со стороны турецкого правительства, которое считает подобную тактику самым надежным средством поколебать мужество христиан и заставить их изъявить покорность. Туземные мусульмане особенно отличаются жестокостию и фанатизмом. Один из моих друзей, поселившийся на острове Кандии с давнего времени и бывший свидетелем революций 1821 и 1830 годов, говорил мне, что в то время не совершалось таких ужасов и насилий, как в настоящую минуту. В три последние месяца совершено было более убийств и насилий, чем в течение девяти лет, пока длилась греческая революция.

Что касается до меня лично, то я сделался болен и глубоко опечален от того, что мне довелось быть свидетелем таких неслыханных неистовств. Участь несчастных христиан нисколько не делается лучшею в том случае, если они изъявляют покорность: жители деревень, покорившиеся туркам, были перерезаны, а самые деревни разграблены и сожжены. Для турок нет ничего священного. Они сожгли все тиски для выжимки масла из оливок и выжгли траву, на полях, чтобы выморить скот, лишив его корма. Умилосердись, Господи, над злополучными жителями острова!».

Героизм кандиотов возбуждает к себе всеобщее сочувствие: отовсюду шлются пожертвования в пользу пострадавших от войны семейств их. В особенности сочувствие проявилось в полной силе в России и в Англии, откуда высланы уже довольно значительные суммы в кандиотский комитет, образовавшийся в Афинах; английские военные пароходы и русский фрегат «Генерал-Адмирал» деятельно занимаются перевозкою семейств несчастных островитян в Грецию, которая, несмотря на скудость своих средств, оказывает всякое пособие и поддержку кандиотам. Поддержка эта, конечно, делается только частным путем, а не от правительства, но и она столь значительна, что только благодаря ей кандиоты могут еще держаться против турок. В [122] Афинах образовался особый комитет, который деятельно заботится о снабжении острова как военными, так и продовольственными припасами: пароход этого комитета «Панэллион», несмотря на блокаду турок, успел уже сделать более двадцати рейсов на Крит, подвозя новых волонтеров, оружие, разного рода запасы. Несмотря на все свои старания, турецкие блокадные суда никак не могут настичь этот пароход, прозванный ими морским дьяволом. В последнее время, комитет определил приобрести еще один пароход, которому будет дано название «Аркадион», в честь взорванного на воздух монастыря.

Восстание в Фессалии и в Эпире началось только в самом конце прошедшего года; но и оно принимает постоянно все большие размеры, и, по последним известиям, инсургенты имели уже несколько стычек с турецкими войсками, состоящими здесь под общим начальством Галима-паши. Впрочем подробностей о ходе восстания здесь еще не имеется.

Турецкое правительство, а за ним и некоторые из государственных людей западной Европы всячески стараются выставить, что восстания, происходящие в областях, имеющих греческое население, возбуждены не по собственному побуждению туземных жителей, а внешними влияниями, в которых первенствующую и главнейшую роль будто бы играет Греция. Опираясь на это, константинопольский кабинет обратился даже к великим державам с особою нотою, в которой прямо указывает на Грецию как на главную виновницу происходящих в пределах Турции восстаний, и просит, чтобы державы эти употребили свое влияние для прекращения подобной политики Греции. Нота эта имеет даже несколько угрожающий для Греции тон и, весьма естественно, должна была побудить греческое правительство к принятию необходимых мер для того, чтобы быть готовым ко всякой могущей предоставиться случайности. Это тем более необходимо, что Турция, не ограничиваясь одними дипломатическими сношениями, не перестает делать самые усиленные военные приготовления и сосредоточивает войска в Македонии и в Фессалии.

В виду всего этого, греческий военный министр г. Боцарис внес, в половине января, в палату депутатов [123] новый проект закона об усилении армии на 1867 год, и закон этот единогласно был утвержден палатою.

В Греции существовала уже конскрипция в весьма широких размерах. Срок службы определен три года в действующих войсках и столько же в резерве 1-го призыва: кроме того, прежде существовал еще и резерв 2-го призыва, в который зачислялись на шесть лет все служившие в армии. Ежегодный контингент рекрут был определяем обыкновенно в 3 500 человек, что составляло несколько менее половины всего числа лиц, достигающих до лет конскрипции. При таких положениях, греческая армия, в мирное время, содержала обыкновенно в рядах действующих войск и в кадрах резерва от 10 до 11 000 человек; с приведением же на военное положение, она укомплектовывалась до состава в 20 000, не считая резерва 2-го призыва.

На основании нового закона, сроки службы оставлены прежние; но цифра годового контингента увеличена, кажется, до 5 000 человек. На 1867 год военные силы Греции предполагается содержать в составе 31 000 человек, из которых 14 000 действующих войск и 17 000 резерва. Действующая армия будет составлена по конскрипции, за исключением 2 000 охотников; резерв же будет образован из бывших резервных 1-го разряда и волонтеров, а за недостатком последних — из взятых для пополнения комплекта лиц бывшего резерва 2-го разряда, т. е. из прослуживших уже полные шесть лет и недостигших еще до сорокалетнего возраста.

Кроме собственно действующей армии, Греция имеет национальную гвардию, числительность которой простирается до 125 000 человек и которая, в случае надобности, может быть созвана для подкрепления армии.

Все эти меры, согласно с заявлением греческого военного министра, принимаются в видах сохранения мира, не унижая достоинства Греческого королевства. «Мы требуем — сказал Боцарис в палате — усиления армии не для вызова разрыва с Турциею — в этом мы сознаемся откровенно — но нам нужно усиление войска для обеспечения мира. Кто силен, тот может заставить других не нарушать мира; если же мир невозможен, сильный может обороняться и защищать свои права». [124]

Таким образом, усиление греческой армии делается чисто с оборонительною целию; но это не исключает возможности, что обстоятельства могут так сложиться, что Греция будет вынуждена взяться за оружие для защиты своих единоверцев, угнетаемых Турциею. Такой возможности может воспрепятствовать разве только европейская дипломатия, если она своим вмешательством вынудит Турцию согласиться на весьма значительные уступки в пользу христианских ее подданных. Сколько заметно, к этому именно и клонится политика западно-европейских государств.

Затруднительность положения Турции, среди возникающего на ее севере сербского, а на юге греческого движения, еще более увеличивается тем, что и остальные ее области не остаются спокойными. Везде, где только есть христианское население, стало проявляться в последнее время сильное брожение, могущее привести к окончательному взрыву, против которого не в состоянии будет устоять турецкое правительство. Затруднительность положения усложняется, и тем еще, что даже между магометанскими подданными султана заметны недоверие к его правительству, неудовольствие против принятой системы управления. Важнее всего здесь то, что неудовольствие более всего распространяется в войсках, которые, получая свое жалованье крайне неакуратно, нередко не получая его по нескольку месяцев, явно ропщут и отказываются от повиновения своим начальникам. В особенности дух неповиновения стал проявляться в собираемых ныне редифах (резервные войска).

Наконец, следует еще заметить, что процес повсеместного разложения не ограничился одними областями, населенными христианами, но коснулся и мира мусульманского, на который простирается владычество Турции. Египет до сих пор служил весьма сильным помощником для Турции; но правительство султана очень ошиблось, полагая, что ему удастся привязать к себе вице-короля, Измаила-пашу, признав египетский престол наследственным для его семейства по прямой линии. Измаил-паша не отказался оказать Турции помощь для усмирения критян, но, сколько известно из достоверных источников, требует теперь уплаты за свои услуги. Требования его заключаются в следующем: предоставление ему титула азиз-уль-мизер (т. е. [125] повелитель Египта), право на собственную чеканку монеты, увеличение численности египетской армии до 100 000 человек, вместо ныне содержимых 30 000; право назначать по собственной воле муширов (генералов) и заключать займы; право на управление священными местностями в области Геджас (в Аравии) и всем восточным берегом Красного моря; наконец, он требует уступки себе на время острова Кандии, пока Порта не уплатит ему военных расходов по участию египетских войск в усмирении кандиотского востания. Порта употребляет все усилия, чтобы убедить вице-короля отказаться от таких требований; но если это ей не удастся и если египетские войска будут отозваны Измаилом-пашею, то уже это одно нанесет весьма существенный удар могуществу Турции, так как египетский контингент постоянно составлял самую лучшую и надежную часть турецких военных сил.

Сводя все представленные нами данные к одному итогу, оказывается, что современное положение Турции в высшей степени критическое. Пробуждение национальностей, входящих в состав ее, выказывается в настоящее время с такою силою, какой оно до сих пор еще не имело, а если принять во внимание, что из 10 650 000 всего населения Европейской Турции на господствующее племя османов приходится всего около милиона, а по самым увеличенным сведениям не было двух милионов, то легко понять, какою опасностию грозит государству развитие принципа национальности. К этому следует прибавить еще полнейшее разстройство во всей внутренней администрации Турции, истощенность всех средств, бедность финансов, плохо организованную, в высшей степени расстроенную нравственно и материально армию. Вот то положение Турции, при котором ей приходится встречать и переживать настоящий кризис.

В виду всех этих затруднений, Порта обратилась снова к Али-паше и Фуаду-паше, которые известны своею умеренностию и миролюбием, под влиянием которых были уже устроиваемы случаи примирения между правительством и христианскими его подданными. Только благодаря влиянию этих людей не последовало еще открытого разрыва между Турциею и Грециею; они же находят возможным поправить нынешнее положение Турции и надеются даже возвратить под власть [126] султана восставшую Кандию. Есть известия, что под их влиянием Порта заявила, что она сознает себя достаточно сильною, чтобы устроить свои внутренние дела и подавить мятежные попытки в пределах империи. Средством для этого, как кажется, избрана пока сила оружия против непокорных и обещания реформ для колеблющихся. В этих видах, решено из всех провинций и даже из находящейся в возстании Кандии вызвать в Константинополь особых депутатов, которым будет предложено заявить свои требования правительству и содействовать ему в деле введения и упрочения разных административных мер с целию облегчения положения христиан. Но кандиоты на это приглашение отвечали отказом, заявив снова, что только одно присоединение к Греции может их успокоить, и что они скорее согласны все погибнуть, чем входить в какие бы то ни было соглашения с турками. Надо полагать, что и из других областей последуют подобные же ответы. Турецкие христиане слишком долгим опытом убедились, что положение их не может быть улучшено никакими примирениями, никакими обещаниями и гатти-шерифами, которые само правительство считает невозможным исполнить, и что вообще положительно несовместима самая идея мусульманского правительства рядом с христианским населением.

А между тем западно-европейские державы продолжают поддерживать турецкое правительство в той мысли, что оно может еще путем уступок примириться с христианским населением. Впрочем, нельзя не заметить, что западные кабинеты сохраняют необыкновенную осторожность во всех своих заявлениях, относящихся до восточного вопроса; все они стараются скрыть свои истинные намерения и зорко следят друг за другом. Только одна Россия прямо и открыто не перестает заявлять своего полного coчувствия к делу освобождения христиан, находя, что временное примирение их с турецким правительством может только отсрочить, но не удалить неизбежности кризиса, грозящего Турции. При всем своем сочувствии, Россия однако устранила себя от всякого вмешательства в происходящие на Балканском полуострове события, и это то невмешательство, если ему последуют и другие европейские державы, лучше всего может устроить судьбу [127] турецких христиан, силы которых достаточно значительны, чтобы справиться с расслабленною и разрушающеюся Турциею.