-

ИНОСТРАННАЯ ПОЛИТИКА

1-е января, 1877.

Константинопольская конференция.

Нам известны в настоящую минуту результаты первого заседания оффициальной конференции, и мы находимся накануне второго. Довольно неожиданная уступчивость всех сторон привела к успеху, даже к полному соглашению на конференции предварительной, затем вдруг представилось неожиданное для большинства публики обстоятельство — заявление Порты, что она не примет начал этого соглашения основанием для оффициальных переговоров. Опасность войны вдруг снова предстала пред вниманием русского общества, но произвела на него совсем иное впечатление, чем можно было бы ожидать на основании настроения общества в прошлом сентябре. Настроение с тех пор много изменилось, и то, чего три месяца назад ожидали почти с нетерпением, теперь большинству представляется бедою, которую желательно бы устранить, почти во что бы то ни стало. Произошло такое охлаждение к делу, что многие, недавно еще соглашавшиеся признавать славянский вопрос стоящим во главе внутренних вопросов России, теперь не только согласны перенесть его туда, куда следует, в категорию вопросов внешних, но еще и вычеркнуть его из списка неотлагательных.

Такой полный поворот особенно замечается в настроении Москвы. Она шла впереди Петербурга в воинственном увлечении: в особенности говорилось в Москве в этом смысле очень много. Петербург слыл в Москве холодным, петербургские месячные журналы обвинялись там в «расхолаживании» (новое слово, созданное специально для этого случая). Но что же оказалось далее минутного увлечения и громких слов нетерпимости к другому мнению? Оказалось, во-первых, из отчета коммиссии при славянском комитете, по сбору пожертвований, что Москва пожертвовала менее Петербурга; а именно на цифру приблизительно 3 милл. рублей, поступивших в комитет в течении четырнадцати месяцев, собрано было в Москве 760 т. рублей, а в Петербурге — 972 тысячи. Заметим, что и в подписке на новый гаем Петербург принял более участия, чем Москва. Во-вторых, оказалось, что в то время, как Петербург, который прежде отставал от [407] Москвы в оптимизме, теперь отстает от нее в пессимизме. Денежные затруднения последнего времени способствовали тому, что общее «охлаждение» выразилось в Москве рельефнее, чем где-либо, и что Москва теперь готова предпочесть «худой мир доброй брани».

Не будем слишком настаивать на причинах, вызвавших в большинстве общества, и не в одной Москве, конечно, такой поворот. Разочарование, последовавшее за алексинацским поражением; неудовлетворительность экономического положения; стеснение товарного движения по случаю мобилизации, наконец, вести, отчасти преувеличенные, о нехороших отношениях между русскими охотниками в Сербии и тамошним министерством и населением; отъезд большинства наших «добровольцев» в Россию и претерпенные ими лишения; рассказы о некоторых прискорбных поступках иных русских волонтеров в Сербии; газетная полемика, удостоверившая по меньшей мере тот факт, что между русскими главными начальниками в Сербии, ни даже между штабом и строевыми русскими офицерами в одной и той же тимокско-моравской армии не было согласия, — довольно перечислить все эти обстоятельства, чтобы разъяснить происшедшую перемену в настроении.

Нам лично и в настоящее время едва ли не приходится оставаться на стороне меньшинства, хотя состав меньшинства, в котором мы ныне находимся, значительно изменился. Мы были с самого начала и остаемся противниками увлечений как в ту, так и другую сторону. Нам казалось весьма ясною, довольно определенною возможная и почти необходимая программа русской политики в нынешнем фаянсе «восточного вопроса». На невозможность генералу Черняеву окончить с Турциею каким-либо coup de main, на затруднительность внутренних экономических условий, на серьезность жертв, которые ожидают народ в случае войны, на неизбежную при ней остановку дел и притом дел не только торговых, но и самого развития, мы указывали в то время, когда нас иные винили в «расхолаживании». Стало быть, для нас нет причины впасть теперь в какое-либо разочарование; ничего нами неожиданного не произошло.

Самый отказ, с которым, по крайней мере на первых норах, выступает теперь Порта, от принятия таких основ соглашения, в числе которых находится , вопрос о допущении на принадлежащую ей территорию посторонней вооруженной силы, нас нисколько не поражает неожиданностью. Довольно трудно допустить, чтобы какое бы то ни было правительство могло легко согласиться на такое условие. Конституция в Стамбуле — новость, но революция [408] вовсе не была бы новостью. Сомнительно, чтобы Порта, хотя бы оставленная своими покровителями, могла согласиться на вступление иностранной вооруженной силы, не прибегнув сперва сама к оружию, — допустим наконец, — хотя бы для одного «вида» сохранения своего достоинства и своего авторитета в стране. Считая весьма трудным и почти невероятным, чтобы Порта приняла это условие, мы между тем признавали его и продолжаем признавать совершенно необходимым, именно потому, что речь идет об «административной», а не политической автономии. При таком сопоставлении почти полной невозможности с одной стороны и совершенной необходимости с другой, нам приходилось и приходится в настоящее время считать неприязненные действия между Турциею и Россиею, в конечном результате, весьма вероятными.

На заседаниях предварительной конференции, представитель России, сколько известно, не настаивал на занятии Болгарии непременно русскими войсками. С другой стороны, представитель Англии, маркиз Салсбёри, далеко не ставил этого занятия поводом к войне со стороны Великобритании. Сколько можно извлечь положительного из неоффициальных сведений о предварительных переговорах, смысл положения таков, что Англия смотрит на вступление русских войск как на крайность и, решась придти в какому-либо соглашению с Россиею, остановилась, вместе со всеми державами, не исключая и России, на иной комбинации, а именно на предоставление в распоряжение европейской коммиссии, имеющей наблюдать за применением реформ, вооруженной силы — заимствованной у Бельгии или Голландии (после отказа Франции и Италии) или, в случае затруднений — «набранной» в одной из двух первых стран, стало-быть не представляющей оффициально своего правительства. Затем, по взгляду лорда Салсбёри, в случае решительного отказа Турции согласиться на эту гарантию, оставалась бы уже только крайность, т.-е., вступление в Болгарию войск русских, а одновременно австрийских войск в Боснию и Герцеговину, и, наконец, — в тот момент, когда это будет признано Англией) удобным — занятие английскими войсками Константинополя. Каждое из этих «занятий», в их постепенности, представляется, по крайней мере в английских газетах, естественным последствием одного из них. Кто бы ни начал, другие последуют за ним, но только в тот момент, когда сочтут то удобным.

Вопрос о том, согласится ли Бельгия или найдется ли иное постороннее делу государство, которое согласилось бы дать свое войско для целей «экзекуции», или хотя бы предоставить набор у себя «жандармерии» — решится, вероятно, до того дня, когда эти строки [409] выйдут в печати, а стало-быть бесполезно его рассматривать. Нам остается рассмотреть именно только «крайность», то-есть, вступление на турецкую территорию войск русских.

Здесь представляются два вопроса: во-первых, можно ли допустить вероятность, что Турция, даже оставленная своими покровителями, согласится мирно впустить русские войска, сознавая малый шанс на успех в единоборстве своем с Россиею; во-вторых, должен ли переход русских войск чрез турецкую границу быть необходимым последствием неудачи настоящей конференции, вследствие ли отказа Турции вообще от чьей-либо оккупации, или вследствие невозможности найти где-либо в постороннем делу государстве оккупационные войска.

На первый вопрос, кажется, следует отвечать — нет; на второй — да.

В настоящий момент, то-есть, когда мы делаем обзор положения, цель большинства английских газет, в их руководящих статьях, подействовать на Порту устрашением, склонить ее не отвечать серьёзным (не для виду только) отказом от принятия состоявшагося без ее участия соглашения между державами за основу для работ конференции оффициальной, в которой она участвует. С этой целью, английские статьи ныне пишутся вообще на тему, что если Порта отвергнет соглашение, безусловно откажется от допущения на свою территорию вооруженной силы бельгийской или другой, совершенно нейтральной, в таком случае сэр Г. Эллиот выедет из Константинополя, британский флот оставит Безикскую бухту, и тогда выйдет для Турции худшее: наступит «крайность», и Турция должна будет претерпеть вступление в ее пределы войск русских, так как никакой надежды в войне с Россиею, без помощи Запада, Турция иметь не может. Но в газете «Pall-Mall», которая вообще отличается оригинальностью заявлений и нередко замечательной трезвостью взглядов (хотя России она решительно враждебна), мы находим иной отвыв. «Турции многократно твердят», говорила «Pall-Mall» 21 (9) декабря, «что в случае отказа с ее стороны от требований конференции, ее оставят наедине с Россиею»; и из этого сама выводит отчасти заключение, что так как Турция — держава слабая, а Россия есть или предполагается державой сильной, то первая уступит без борьбы. Но это еще зависит от свойства тех требований, которые к ней предъявляются. Требуют, чтобы она подчинилась занятию ее территории иностранными войсками. Чего же более можно было требовать от нее и в таком случае, если бы она была выбита с этой территории силою оружия? Даже если оставить в стороне [410] воинский дух и магометанский фанатизм, Порта просто по хладнокровному рассчету могла бы предпочесть — предоставить России драться за то, что она желает, чем уступить ей это без борьбы. «Приди и возьми то, чего требуешь» — вот что турок может ответить русскому. «Быть может, тебе это удастся, хотя мы еще не уверены в том. Если тебе неудастся, тогда конец твоим притязаниям в настоящее время; если удастся тебе — то мы по крайней мере сохранили за собой доверие наших подданных и будем государями в том, что нам останется. Мы предпочтем лишиться одной, двух областей вследствие войны, чем спокойно отречься от всякого знака и притязания на власть (authority) в наших владей ниях». В этих словах есть неверность, если понимать их как «Pall-Mall», в смысле искреннего мнения Порты о сравнительных последствиях войны или уступчивости. Но в них не мало вероятия в таком смысле, что султан оффициально, перед своим народом, в видах собственного авторитета и даже безопасности, — не может заявлять иного мнения.

Оговорим еще и то обстоятельство, что хотя, в исполнении угрозы, имеющей целью устранить решительный отказ Порты от соглашения, состоявшегося на предварительной конференции, сэр Г. Эллиот и может уехать из Константинополя, английский флот — оставить Безикскую бухту, но ни английский посол, вероятно, не уедет надолго, ни в особенности английский флот не уйдет далеко. Флот этот, в случае разрыва России с Турциею, может окончательно оставить свою нынешнюю стоянку лишь для того, чтобы явиться — перед Константинополем; там он должен будет осуществить одно из последствий «крайности».

Итак, представляется весьма вероятным, что даже оставленная своими покровителями, Турция не согласится мирно допустить русские войска на свою территорию. Теперь спрашивается; в случае неудачи конференции, по отказу ли Турции, или невозможности отыскать где-либо посторонние оккупационные войске, должен ли представиться необходимым переход чрез турецкую границу войск русских и стало быть война с Турциею?

Этого вопроса мы касались уже в специальной статье и в предшествующем обозрении, и только вкратце повторили мнение, которого продолжаем держаться. Мы ставили два положения. Первое — что только автономия политическая, то-есть образование двух новых вассальств, могла бы устранить необходимость военной оккупации, потому что эта автономия совершенно ясна и приступом к ней было бы удаление турецких войск из Болгарии, Боснии и Герцеговины, с образованием затем местной стражи. Коль скоро идет [411] речь только об автономии административной, необходим залог, материальное обеспечение, которое может заключаться единственно в оккупации. Второе — что русским правительством, со времени ультиматума о перемирии, была выказана крайняя уступчивость, и что чем более уступчивости им выказано, тем непреложнее должно быть с его стороны настояние на упомянутой, действительной гарантии исполнения того, относительно немногого, что будет исходатайствовано в пользу славян.

Из двух предположенных поводов к неудаче: решительного отказа Порты и неуспеха в приискании каких-либо оккупационных войск на Западе, второй кажется нам вероятнее первого. Отказ Порты или частные возражения, ею представленные, могут быть не вполне искренни и не совершенно серьёзны. Порта, быть может, не отказывается решительно, а только торгуется, и при этом рассчитывает на несогласие между двумя представителями Великобритании: сэром Г. Эллиотом и маркизом Салсбёри. По несомненному внушению первого составлена Портою конституция, под его влиянием возведен в великие визири Мидхат-паша. Обнародование конституции в самый день первого оффициального заседания конференции довольно характеристично. Самое это совпадение делает невозможным сомневаться в том, что Порта все еще не утратила надежды устранить местные реформы, требуемые конференциею, такой общею и значительною реформою, как введение конституционного образа правления, с предоставлением представительству всех населений государственных парламентских прав. Но было бы слишком странно, если бы вопрос мог быть улажен таким образом. Не говорим уже о несогласии России. Становясь даже на британскую точку зрения, какая же логика была бы в том, что требование местных реформ, вследствие местного кризиса, вследствие местной войны и под страхом ее возобновления по истечении кратковременного перемирия, было бы устранено одним провозглашением общих мер, которые, вдобавок, будут приведены в действие еще только чрез 9—10 месяцев? Спрашивалось бы, для чего же ездил в Константинополь член британского правительства, держа «в складках своей тоги» вопрос о мире или войне, если все дело могло бы решиться провозглашением конституции, которой проект был составлен гораздо ранее, чем возникла мысль о полномочиях маркиза Салсбёри, и которой обнародование не могло подлежать сомнению?

Невозможность удовлетворить этим «отводом» Россию слишком очевидна, чтобы о ней говорить, а между тем практический вопрос сводится прежде всего на удовлетворение России, в согласии с [412] другими державами. Мы далеко не разделяем мнения русских газет, что турецкая конституция — «пуф», что провозглашение конституционного образа правления, хотя бы в Турции, ровно ничего не значит. Совсем напротив, мы думаем, что оно значит очень много для Турции, да и для Европы вообще, скажем даже — имеет значение для истории современных обществ в их совокупности. Но мы все-таки отрицаем возможность устранить таким актом те затруднения, тот кризис, которые поставлены в славянских областях Турции, в Сербии и Черногории бывшей войною. Эти события дали тем областям так сказать ипотеку на известные, исключительные уступки, которых невозможно устранить общей сделкой со всемн кредиторами, на основании 50 копеек в рубле. Конституционный образ правления не устранить возможности новой резни в Болгарии, так как конституция еще долго не будет действовать, а когда и вступить в силу, то достаточно будет любого предлога, чтобы, провозгласив в Болгарии осадное положение, совершать там что угодно, ссылаясь на приостановление конституционных прав. Конституция, даже республиканская, не помешала в Париже Кавеньяку расстреливать людей десятками по такому военному суду, который имел форму простого разговора между офицерами, решавшими на месте судьбу пленных и юридически, и фактически. А ведь здесь, в Турции, вопрос не в политических разномыслиях, но в расовой ненависти. Сверх того, допуская даже, что конституция может со временем привиться и в Турции, она все-таки не представляет никакой временной, но материальной гарантии в деле, ныне подлежащем решению, так как в данную минуту она все-таки не что иное, как одни «слова», слова, произнесенные Портою. Только несколько десятков лет успешной практики могут сделать конституцию реальностью, правдою, сознанною народами и обеспечивающею их судьбу.

По всем этим соображениям, нам представляется довольно вероятным, что само английское правительство употребит все усилия, чтобы сломить отказ или затруднения, предъявляемые ныне Портою, хотя, конечно, она все-таки вольна безусловно отказаться от допущения иностранных войск.

За то другой повод к неуспеху конференции — затруднительность найти где-либо на Западе оккупационные войска, представляется менее устранимым. Весьма сомнительно, чтобы они нашлись. Бельгийское правительство, конечно, могло бы дать их, пользуясь собственно перерывом парламентской деятельности. Но министерство Малу будет все-таки иметь в виду возможность своего ниспровержения за это, по возобновлении сессии. [413]

Если же по той или другой причине, конференция не будет иметь успеха, то, повторяем, русские войска могут перейти чрез турецкую границу. Наше общество напрасно теперь уже слишком не расположено в войне, как оно было прежде слишком расположено к ней. После всей нашей уступчивости, после торжественных заявлений, всей тревоги в обществе и даже в массе народа, после мобилизации армии с огромными пожертвованиями, Россия имеет основание не удовольствоваться чем-то в роде реформ Андраши, без всякой материальной гарантии их исполнения. Мы можем отказываться и отказывались от всяких территориальных приобретений, но нельзя требовать от нас отказа, так сказать, от самих себя, от своего авторитета на юго-востоке; а только при помощи этого авторитета восточный вопрос может быть окончательно разрешен впоследствии, без ущерба нашим интересам и с соблюдением выгод юго-славянского мира. Пусть западные кабинеты не требуют от нас того, что было бы несправедливо требовать от них.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранная политика // Вестник Европы, № 1. 1877