-

ИНОСТРАННАЯ ПОЛИТИКА

1-е июля, 1876.

Англия и Россия

(Писано до посылки Сербиею ультиматума Порте).

Положение дел в Турции совершенно изменялось в течения месяца, но положение восточного вопроса, хотя и подверглось некоторым колебаниям, в главнейших чертах пока осталось прежнее. Так как соглашение между тремя империями, расширенное в согласие между пятью континентальными державами, произвело только «меморандум», весьма мало подвигавший вопрос, то довольно естественно было, что направление вопроса в действительности перешло в руки Англии. Султан Мурад V сменил султана Абд-ул-Асиза, а затем, новая катастрофа того же рода передала власть управления из рук «старого турки» Гуссейна-Авни в руки Мидхата, «молодой Турции», кандидата софтов, автора «манифеста турецких патриотов» и «проекта конституции в 19-ти пунктах». Но предводители восстания в Боснии вполне справедливо решили, что султан остался султаном, а дело освобождения христиан по прежнему зависят от успехов их оружия. С другой стороны, Англия могла взять в свои руки направление вопроса в самом Константинополе и пытаться расстроить согласие пяти держав; могла изменить международное положение дел в том смысле, что берлинский меморандум оказался уже несоответствующим обстоятельствам, и представление его отсрочено sine die; она и впредь может удивлять Европу разными сюрпризами из Константинополя, как-то: «новой эрой» бережливости и порядка, новыми уступками в пользу христиан, даже провозглашением турецкой конституции. Но все это — такие средства, которые, предполагая возможность действительного их успеха, могут оказать свое действие не ранее как чрез десятки лет. А между тем, положение представляет именно острый кризис. Пользование конституционными гарантиями все равно, что лечение хронической болезни минеральными водами; но во время кризиса некогда ожидать их возможного действия.

Теперь остается увидеть, готово ли английское правительство, пользуясь своим нынешним совершенным преобладанием в Константинополе, употребить такие скорые и решительные меры, которые могли бы в самом деле устранить нынешний кризис и открыть простор для правильного хронического лечения посредством [378] конституционных гарантий. Покамест этого не видно, и пока этого не будет, все сделанное доселе Англиею, очевидно, не изменить основных условий прежнего положения дел: с одной стороны, султана с его обещаниями и бессилием, с другой — повстанцев с их тяжкими усилиями, но твердой решимостью, с третьей стороны — континентальных держав взаимно-нейтрализующих свое действие. При таком положении дел, действительная сила, от которой можно ожидать радикального изменения в этом положении, будет все-таки не в руках Англии, но в руках Сербии и Черногории, которых тот или другой образ действий может представить собою только большую или меньшую решимость России.

Итак, вопрос в том, кто выскажет большую решимость, Англия или Россия. Элемент случайностей, от которых можно было ожидать неожиданного оборота дел на самом Балканском полуострове, теперь, с устранением Абд-ула, в значительной мере устранен, и это — выигрыш для английской политики. Сербия признала Мурада султаном, но не воспользовалась ни переворотом в Константинополе, ни несколькими нарушениями своих границ для начатия войны. Мидхат не велит неожиданно турецким войскам вступить в Сербию, как то могли приказать Абд-ул-Асиз-хан и даже Гуссейн-Авни-паша, при Мураде. Оба сошли со сцены; кто и с какой целью убил их, тем Бог судья, это не идет к делу. Главный результат в том, что элемент случайности во всем деле теперь значительно ослабел; ослабел до того, что в данную минуту представляется едва ли не исключительно в лице нашего уважаемого соотечественника М. Г. Черняева, который командует сербскою армией. В письме, написанном за два дня до переворота 18 (30) мая в Константинополе, генерал Черняев заявил русскому обществу о своей «решимости стать в ряды сербов для предстоящей борьбы за освобождение балканских христиан от позорного и нестерпимого турецкого ига», и русское общество не могло отказать в своем сочувствии этой благородной решимости. Но генерал Черняев не может действовать вопреки предписаниям сербского правительства. Элемент случайностей, представляемый его лицом, весьма слаб, и вопрос поставлен на шахматную доску правильной игры между Англиею и Россиею. Англия играет из-за Балкан, Россия может играть с этой стороны их.

Вопрос даже не в искусстве игровом, так как возможные ходы легко предугадать, но именно в степени решимости для употребления действительных средств. Англия может сделать самый простой ход, но весьма действительный: дать Порте деньги, без которых та ничего доселе не могла делать. Прецедент денежной [379] поддержки иностранному государству английским правительством недавно представился в покупке им акций Суэзского канала от хедива. Но таких прецедентов в английской политике можно указать много: денежная помощь Сардинии в 1853—856 годах, гарантия первых турецких займов в ту же эпоху, многочисленные субсидии во время войн с Наполеоном І-м. Гарантированный Англиею турецкий заем и в настоящее время будет иметь успех, а до займа, английское правительство может принять на свою ответственность пред парламентом ссудить Турции какой-нибудь миллион фунтов, без которого вся военная и административная машина в этой стране останется недействующею. Затем, Англия может сделать еще ход: побудить Мурада «proprio motu» признать самостоятельность Герцеговины с частью Боснии и даровать небольшие территориальные уступки Черногории и Сербии, независимо от подтверждения общих уступок в смысле уравнения христиан, как они были обещаны прежним султаном и ныне подтверждены Мурадом V-м. Наконец, появление сильного английского флота у Дарданелл, свидетельствуя о серьезных намерениях британского правительства, может нравственно подействовать и на Порту, и за европейскую дипломацию.

Таковы действительные средства, которые может употребить» Англия для прекращения нынешнего кризиса. Цель герцеговинского восстания при этом была бы достигнута, Сербия и Черногория были бы подкуплены к бездействию, а попытки восстания в Болгарии бяки бы легко подавлены, когда турецкие войска получили бы от Англии средства к передвижению и продовольствию. Континентальные же державы, продолжая нейтрализировать одна действия другой, могли бы остаться свидетельницами такого оборота, не имея даже повода хлопотать долее по поводу такой борьбы, которая превратилась бы «за отсутствием борцов». Но, чтобы это сделать, английскому правительству нужно много решимости. На него легла бы огромная ответственность пред своей страною; на Англию в значительной мере легла бы вся ответственность перед Европою за новый опыт «возрождения» Турции путем конституциональным, путем соглашения между народностями, населяющими Балканский полуостров.

Мы вовсе не думаем, что конституционный образ правления в Турции, в том виде, как ом предположен Мидхатом, невозможен. Действие конституции оказалось возможным в Японии и на Сандвичевых островах. Но мы склонны думать, что введение этой системы все-таки означало бы в близком будущем некоторое распадение оттоманской империи, а именно, отпадение от нее больших [380] вассальств. Мы вовсе не прочь допустить, что при искреннем опыте народного соглашения посредством представительных учреждений, турок, болгарин, албанец и фессальский грек могут устроить себе modus vivendi под одной конституционной связью. Но ни Сербия, ни Румыния, ни даже Египет — не говоря уже о независимой Черногория — не пошлют избранников «высшего ценза» в константинопольскую палату. Стало быть, для удержания вассальств в конституционной связи, пришлось бы устроить в оттоманской империи Цисбалканию, Трансбалканию и еще, пожалуй, Трансатлантику и Транспонтинию, с отдельными сеймами, с тремя, двумя или хотя бы одним «имперским» сеймом, с несколько министерствами и одним «имперским» же. Но из этого вышло бы не только нечто похожее на голубятню по наружному виду, но еще такая голубятня, в которой вместе с голубями сидели бы вороны. Чтобы сербское княжество стало следовать в какой бы то ни было, хотя бы только в торговой сфере, решениям турецкого парламента — немыслимо. Чтобы Египет стал соображать свое законодательство с желанием случайного большинства греко-славянских голосов в Константинополе — невероятно. Чтобы под властью конституционного государства могли оставаться разноплеменные вассальства, не имеющие с его представительным органом никакой связи, а между тем имеющие собственное народное правление — эта трудно допустить, потому что это значило бы допустить организованный в независимые парламенты антагонизм народов.

Отпадение же вассальств от «возрожденной» Турции — такой факт, который мог бы вызвать новый кризис. Итак, повторяем, английскому правительству в случае его решимости пришлось бы принять на себя громадную ответственность, дав Мидхату действительные средства и усвоив себе его программу.

Гораздо меньшая ответственность могла бы пасть на Россию, в случае ее решимости, чем на Англию, но уже не для устранения кризиса, а для разрешения его. Весь восточный вопрос не может быть решен вдруг, и в особенности вопрос о том, кто будет владеть Константинополем, при нынешнем положении Европы решен быть не может. Но настоящий кризис все-таки мог бы быть правильно разрешен, и тем самым восточный вопрос подвинут вперед в будущему решению.

Основные принципы отношений России к восточному вопросу и нуждаются в установлении и уяснении. Географические условия очевидны для всех, а история русской политики со времени Петра всем невестка. Если государство в течении более чем полутора века неуклонно стремится к исполнению известной задачи, то ясно [381] что в задаче этой сказывается не произвольная, личная фантазия, но сознание бытовой народной потребности. Восточный вопрос состоит из двух вопросов: как могут быть установлены удовлетворительные отношения между народами, живущими на Балканском полуострове, и кто должен владеть Константинополем? В том и другом вопросе заинтересованы прежде всех — балканские народы, а за ними — Россия. Народы эти должны получить равноправность, будь то в виде обновленного, конституционного турецко-славянского государства, если оно возможно, что подлежит большому сомнение, или в виде федерация самостоятельных народных единиц. Константинополь должен быть по возможности нейтрализован, то-есть оставаться во владении государства или союза местных племен. Но еслибы это по ходу дел оказалось невозможных, то Константинополем должна владеть не иная великая держава, как именно Россия. Всесветное значение Босфора и Константинополя в значительной мере преувеличивалось всегда, с целями враждебными России. Но теперь, после прорытия Суэзского перешейка, и при возможности проведения большой железной дороги чрез Малую Азию, оно до некоторой степени обратилось в миф, поддерживаемый преданиями иных времен. Реальный и первостепенный интерес в Босфоре и в Черном море — интерес славянский. Обе стороны восточного вопроса указывают на то, что по условиям географическим, историческим, этнографическим главная роль в его решении должна принадлежать России. Без содействия ее не может состояться освобождение балканских славян, и в решении вопроса собственно о Константинополе, из всех великих держав, она наиболее непосредственно, наиболее реально заинтересована.

Настоящее положение Европы наименее благоприятно для решения восточного вопроса путем дипломатических соглашений. Но, с другой стороны, давно не было случая столь удобного (и едва ли он скоро представится вновь), для того, чтобы значительно подвинуть вопрос к решению самостоятельным, обдуманным, но смелым действием. Германия не пообещает вам даром своего согласия, а цену, которую она может запросил за него, мы ей дать не можем. Но еслибы на этот раз мы имели в виду только досягнуть полной независимости восставших областей, Сербии и Румынии и территориального приобретения для Черногории, то Германия ни в каком случае не решилась бы на войну с нами, из-за такого дела, войну, которая могла бы угрожать ей величайшей опасностью. Можно сохранять дружественное отношение к Германии, но все дело в том, чтобы не спрашивать ее согласия и не заботиться [382] о нем, как Германия не спрашивала нашего согласия в деле датском, где также были замешаны интересы ее единоплеменников и интересы соединения двух морей, интересы Зунда, этого северного Босфора.

Парижский трактат 1856 года, на который граф Дёрби сослался в заседании палаты лордов 3 (15) июня, по собственному его признанию, не может служить поводом к вмешательству которой-либо из участвовавших сторон во внутренние распри между Портою и ее вассалами. Но для игры, которую ведет Англия, действительно необходимо, чтобы кто-нибудь сдерживал Сербию и Черногорию.

Мы не можем рассчитывать, чтобы Англия оказала нам содействие в достижении наших видов, а потому и Англия не имеет права ожидать, чтобы кто-нибудь неопределенное время поддерживал ее виды. Если державы не могут сообща устроить судьбу народов, населяющих Турцию, то пусть не мешают им устраиваться собственными силами. Это совершенно согласно с парижским трактатом.

Само собою разумеется, что еслибы Сербия стала в главе христианского движения, оно немедленно приняло бы большие размеры. При этом степень полного воздержания других хотя бы от косвенной помощи делу христиан могла бы сообразоваться исключительно со степенью невмешательства Англии в пользу мусульман. В войну с нами и Англия не вступит, потому что хотя у нее есть могущественный флот, но как в деле непосредственной помощи той или другой стороне, так и в деле быстрого захвата Константинополя важна сила не флота, но того десанта, который может быть на этом флоте.

При трезвом и беспристрастном взгляде на положение дел, едва ли можно допустить возможность решения восточного вопроса иначе, как оружием христианских народов, находящихся под властью Порты. Если программу нынешнего турецкого правительства видеть в «манифесте турецких патриотов» и «проекте конституции», то даже для осуществления ее полезно и вместе неизбежно было бы отпадение от Турции больших вассальств. «Манифест» был составлен еще до переворота и приписывает всю вину в бедствиях Турции — Абд-улу. «Проект» указывает выход из этих бедствий в содействии всех народов Турции и ограничении власти султанов. Но дело все-таки было не в одних личных свойствах прежнего султана и даже не в полновластии султана вообще, но еще в том, возможно ли согласное существование и [383] действие в составе одного государства тех народов, которые подвластны Турции. А при обсуждении этого вопроса, если мы и допустим, что такое соглашение при конституционном правлении и возможно в пределах собственной Турции, то никак не можем признать, что оно возможно в пределах всей оттоманской империи, включая вассальства. Но если, во всяком случае, дело должно-таки придти к отпадению их, то для чего же удерживать Сербию от провозглашения ныне же неизбежного факта, для чего ставить основами для политики в этом деле не естественные фактические условия его самого, но заботливость о чьем-либо согласии или содействии, которые очевидно даны не будут? Нам достаточно прекратить одно свое содействие к поддержанию настоящего положения дел, а такого рода «бездействие» с нашей стороны затрудняло бы чрезвычайно все ходы противника, особенно если бы к такому же бездействию обязались Австрия и Германия. Парижский трактат не обязывает ни одну европейскую державу помогать Турции в усмирении внутренних мятежей.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранная политика // Вестник Европы, № 7. 1876