Из дневника русской в Турции перед войной в 1877

РАГОЗИНА Е. А.

Из дневника русской в Турции перед войной в 1877-1878 г.г.

II часть.

Глава XXXVI

(См. “Русская Старина", апрель 1915 г.).

Бурное состояние моря задержало наш отъезд из Константинополя. Босфорские волны грозно шумели и ревели, как бы отвечая настроению, царившему в политических сферах. Движение софт не прекращалось: от зори до зори они бегали по улицам, размахивая флагами и призывая толпу к оружию. Но, симулируя правило международной вежливости, полиция загоняла их в казармы через одни ворота, а в другие немедленно выпускала на свободу и арестованные являлись опять перед фасадом нашего посольского дворца.

В один из таких дней мы зашли в банкирскую контору, чтобы разменять акции. Публика, ожидавшая очереди, вела между собой разговор на тему, которой пользовались также и карагезы для своих балаганов, а именно, что генерал Игнатьев собирался каким-то фантастическим образом, с помощью каких-то неведомых, волшебных сил захватить Босфор и Дарданеллы. Эта легенда, созданная тогда мусульманским духовенством, принялась на веру без критики и размышлений даже со стороны левантинского общества торговых кварталов Галата и греческого Фанара. Последние, т.-е. наши "восприемники от купели”, оттоманские греки, лезли, как говорится, на стену в защиту своих исторических прав на древнюю Византии.

— Не Россия, а мы, эллины, наследники Палеологов, утвердим св. Крест на Ая-Софии, — горячился какой-то брюнет, [292] возражая своему оппоненту безразличного левантинского типа, — она не осмелится и коснуться хотя бы одним пальцем детища Юстиниана! Пусть лучше турки владеют им, чем те, которых мы вывели на свет Божий из тьмы языческой...

— Защитница славян! — в тоне убийственной иронии добавить его собеседник и громко расхохотался.

— Ну, чего лезет туда, где и без нее управились бы с проклятыми болгарами! — заметил другой, также один из наших духовных отцов при св. Крещении, — не долго ждать: подрастет “Константинус" (Ныне царствующий король Греции, с именем которого была тогда связана легенда, что именно он снимет полумесяц с Ая-Софии), а там видно будет!..

— Хорошо сказано! — подтвердил брюнет, набивая карманы золотом и удаляясь из конторы.

— А пока что, западные державы не позволят его московскому превосходительству распоряжаться чужим добром, — закончил его мысль какой-то еще грек, по всем признакам уроженец Афин.

Вдруг стали доноситься через открытые на главную Перскую улицу окна звуки шумной манифестами стамбульской молодежи: барабанная дробь, свист дудок и крики: “Да здравствует Англия и Австрия, наши друзья! Смерть нечестивой Московии”! и мимо нас продефилировали софты, возбужденные, пылая жаждой мести, заряженные как бы электрическим током.

За толпой двигалась конная стража, направляя ее в казармы Топхане.

— Ах, бедные дети! — сказал кто-то из публики, — и за что лишают их свободы? Ну, спели бы серенаду на дудках под окнами этого страшного генерала — только и всего!..

— Не беспокойтесь, — ответили ему, — за такие дела, чтобы досадить москов-гяурам, не станут мучить людей по тюрьмам: если в одни двери и загонять, то в другие они уйдут сами, когда им будет угодно...

— Так для чего же их ведут сейчас туда? — спрашивали некоторые.

— А это не что иное, как знак внимания со стороны его величества Абдул-Гамида по отношению к генералу Игнатьеву, — объяснил нам какой-то солидного вида господин, принадлежавши, вероятно, к финансовой аристократии европейской Поры. [293]

Тем временем мой дядя вернулся из кабинета директора банка, где он благополучно устроил дело на случай падения курса, и мы ушли из конторы.

— Дядя! — спрашивала я, передавая ему свои мысли и впечатления, которые мучили меня в приемной банка, — за что нас так ненавидят все? Именно все, даже христиане, греки, например, и другие?! Как это ужасно!..

— Ничего здесь нет ужасного, — говорил он с доброй, грустной улыбкой, — ненавидят нас за то, что боятся нашей необъятной, богатырской силы: они уже начинают дряхлеть, а мы еще молоды и перед нами лежит будущее в лучезарных перспективах — вот за что завидуют нам и ненавидят нас. Так и в повседневной жизни человека: кто счастлив, например, или богат, красив, умен, силен, у того и больше врагов — поняла?..

Совершенно неожиданно явился к нам в отель с визитом Мидхат-паша.

— Ах, милые, старые друзья! Как я рад, бесконечно рад видеть вас! — торопливо говорил знаменитый вельможа, обмениваясь с нами рукопожатием и добрыми пожеланиями. Но в тоне его голоса я сразу уловила ноту, а затем еще и другую, которые звенели слишком печально для триумфатора, игравшего судьбами Оттоманской империи. Впрочем, это не замедлило обнаружиться само по себе:

— Если позволите, — с горькой иронией спросил он, развертывая лист какой-то газеты, — я вам прочту отсюда чрезвычайно даже интересную вещь, а тогда судите меня и людей, как знаете...

Мы, конечно, ответили согласием.

В передовой статье органа Константинопольской биржи автор, не стесняясь полномочиями, возвещал от имени Мидхат-паши, что якобы уже было решено призывать к управлению государственной машиной только местных уроженцев из восточных христиан, а также евреев, как более культурных, чем завоеватели — османы. Намечены были даже будущие министры и деятели из греков, армян по преимуществу; но в этом списке не оказалось ни одного турецкого имени за исключением самого Мидхата на великовизирском кресле.

— Ну, что вы скажете на это?! — Каково нахальство! — с негодованием воскликнул автор конституции. [294]

— Скажу, — ответил дядя, — что вам ничего другого не остается, как исполнить то, что вы наобещали этим господам.

— Ничего подобного и не могло быть! — горячо возражал либеральный сановник, — ну, разве не права французская пословица: “si on lui donne long comme le doigt”...

— A по-русски это еще пикантнее будет, — не давая ему времени договорить, расхохотался дядя и перевел на турецкий язык: “посади свинью за стол”...

Мидхат чуть не задохнулся в припадке необычайной веселости:

— Как? как? — повторял он, смахивая градом катившиеся слезы и записывая в памятную книжку нашу русскую прибаутку.

— Неужели они воображают, — меняя тон, заговорил убежденный поклонник европейской цивилизации, — что мы ради их прекрасных глаз вздернем сами себя на виселицу, чтобы дать этим пиявкам нашей бедной, ограбленной, несчастной родины министерские портфели и оклады?

— “Пиявки"? — спросил дядя, — а для кого собственно вы пишете конституцию?

Этот намек попал в цель.

Долг гостеприимства заставил мою тетушку направить разговор по другому руслу, и, таким образом, все обошлось, как нельзя лучше.

Затем, мы виделись с ним в другой обстановке, о чем будет речь в следующих главах.

Е. А. Рагозина.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Из дневника русской в Турции перед войной в 1877-1878 г. г. // Русская старина, № 5. 1915