РАГОЗИНА Е

РАГОЗИНА Е. А.

Из дневника русской в Турции перед войной 1877-1878 г.г.

II часть.

Глава XXIII.

(См. “Русская Старина”, апрель 1912 г.)

Дни шли за днями, июнь уже приближался к исходу, а Ибрагим все еще не возвращался. Положим, что путь туда был длинен и труден, так как вилайет, куда отправилось мое письмо, находился за хребтом Антитавра у восточной границы Малой Азии с Кавказом. Но сердце обыкновенно никогда не ладит с рассудком, а потому и мое нетерпеже находило себе оправдание в недостатка логики.

Мною овладело дикое чувство: все перестало существовать для меня, точно жизнь проходила мимо, не касаясь моего внимания. Я бродила целыми днями, как тень, ничем не хотела заняться, а призрак вечной разлуки уже надвигался и леденил сердце.

Таким образом, любовь принесла мне больше страданий, чем радости и света; но, говорят, всему бывает конец: наступила неизбежная реакция, и когда я оглянулась вокруг себя, то узнала, что грозовые тучи уже заволакивали политический горизонта, предвещая бурю, которая могла унести меня в другую колею...

Не повезло бедному Мураду на оттоманском престоле, и одно кровавое событие за другим следовали точно в предписанном чьей-то непреложной волею строгом порядке; резня в Болгарии, объявление войны Сербией и Черногорией с переменным счастьем [387] для турок, волнение софт, угрозы держав, беспрерывные вспышки мусульманского фанатизма с христианами на религиозной почве — одним словом, розовые надежды не оправдались, и будущее рисовалось в самых мрачных красках.

В конце июня Сербия объявила Турции войну; Черногория немедленно присоединилась к ней.

Отряды Хорватовича, а затем Лешанина в первую же стычку были опрокинуты Керим-пашою у Княжеваца и переброшены на левый берег Моравы. Зато к маленькой Черногории судьба оказалась благосклоннее, наделив ее лаврами победы в неравной борьбе с огромными силами Дервиш-паши; имена славных вождей геройского племени князя Николая и Божидара Петровича сделались даже популярными на всем турецком Востоке; но бешеному озлобленно, которое неудержимой лавиной изливалось иностранной печатью на Сербии, много способствовало прямое участие русских добровольцев в действиях против оттоманских войск, а главное командование ее армией нашим генералом. Всему, конечно, давали тон Англия и Австрия.

О, Боже мой, что же тут не было и чего не говорилось?! В каких ситуациях и позах не изображался славянский герой! Его рисовали: на барабане, на палочке верхом, на спине козла лицом к хвосту, на штыке башибузука и в заключение посадили на кол...

История уже давно определила весь ход событий той интересной эпохи, а если я касаюсь здесь лиц, отмеченных на ее страницах, то лишь по естественному праву каждого добавлять и свои впечатления о тех, кого приходилось видеть или знать там, на месте. У меня также сохранилось много курьезов из области прессы, руководимой в те времена британским цензором — возьмем хотя на выдержку меню завтрака, которым собирался угостить на Южном берегу Крыма адмирал турецкого флота Гобарт-паша князя Горчакова и генерала Игнатьева. Перевожу буквально с английского текста: 1) “Росбиф — шапка; 2) макароны — кнут; 3) кабанья голова, фаршированная турецкими пулями а lа Княжевац; 4) спаржа — казацкая пики; 5) самовар (?); 6) десерт: сальные свечи и водка.

Здесь читатель, вероятно, подумает: “ах, опять та же сказка про белого бычка: кнут, свечи, казаки! Но “росбиф — шапка ” — это еще что?”

Вот я и веду к тому речь, чтобы объяснить, где именно заключалась соль остроумия автора меню. Дело было так: однажды генерал Игнатьев, как рассказывали люди, близко стоявшие к [388] нему, оспаривая доводы сэра Элиотта, утверждавшего, что турецкая армия по численности и боевым качествам составляла заметную величину даже в Европе, возразил ему якобы следующее: “ну этих оборванцев с их башибузуками мы и шапками закидаем”. Печать, конечно, подхватила, разукразила небылицами, и летучее словечко, таким образом, стало ходячим изречением.

Но разве только это? Вся атмосфера тогда была захвачена политическими сплетнями и злобной, яростной клеветой на Россию, при чем не брезгали положительно никакими средствами, лишь бы затемнить истину: достаточно упомянуть, что газетные писаки наперекор стихиям отрицали даже факт избиения башибузуками христиан в Болгарии, называя его легендой русской дипломатии — одним словом, выходило так, что болгары сами себя резали, чтобы досадить Англии и Австрии...

Впрочем, оставим пока эту щекотливую тему, а иначе по невольному сцеплению идей я могу зайти в такие дебри мудреных комбинации, что выбраться оттуда мне будет уже не под силу.

Промелькнул и знойный июль, но Ибрагим не вернулся с желанным ответом, так как его перечислили в Малоазиатский низам, где он и остался.

К тому времени в моей душе совершился незаметно громадный перелом, а жизнь потянула к новым впечатлениям такова уже природа человека!

И вот, оплакивая погибшую мечту, я невольно ловила себя на том, что все якобы делается к лучшему: это, конечно, давало мне иллюзию и другое настроение. Тогда волшебно прекрасный образ бледнел и удалялся, как это бывает иногда в первую минуту пробуждения от глубокого сна.

В начале августа мы собрались на нисколько дней в Константинополь, чтобы повидаться с братом Marie, директором Оттоманского банка, где хранилась часть капитала моего дяди в турецких бумагах, о которых необходимо было позаботиться вследствие того, что ожидали сильного падения их на бирже; но по пути нам пришлось заахать еще в Смирну и остаться там до следующего рейса.

Наш компанейский пароход “Цесаревна" бросил якорь и подал сигнал. В обширной бухте, наполненной всегда торговым движением судов под флагами всех государств в мире, теперь царила какая-то необычайная суматоха.

Нисколько турецких военных транспортов разводили пар и готовились к плаванию. Великое множество шлюпок, баркасов, [389] лодок, арабских фелук длинными вереницами тянулись к их бортам с грузами и лошадьми.

На громадном пространстве береговой линии, колыхаясь, рокотала подобно океану в часы прилива несметная толпа народу — издали казалось, что все население города собралось к морю.

— Что такое? что случилось у вас? — спрашивают пассажиры комиссионеров, забиравших вещи с палубы, чтобы перевезти их в гостиницу.

— Из дальних вилайетов прибывают сегодня части низама и редифа с конницей башибузуков, для отправления на Балканы — война с Россией! — отвечают им.

Мы взяли капк и съехали на берег. Здесь нас встретили родственники моей тетушки, уведомленные телеграммой, а также друзья и знакомые.

Смирна по-турецки “Исмир", как уже говорилось выше, носить типичную физиономию большого коммерческая порта, являя собою главный центр малоазиатской торговли между Востоком и Западом. На ее улицах вечный калейдоскоп племен и народностей, собравшихся сюда, как на базар, со всех концов земного шара для эксплоатации страны, богатством которой они безраздельно пользуются, не встречая к тому ни малейших препятствий со стороны деспотического режима султанского правительства.

Мы направились к дому, выходившему окнами на широкую гранитную набережную; проталкиваясь вперед сквозь густую массу людей, я с невольным любопытством прислушиваюсь к говору. Вот оживленно беседует кучка левантинцев о злобе дня.

— Плохи дела России! И куда только лезет со своими белыми медведями и сальными свечами — ведь Турция пойдет не одна: за ее спиной Англия! — горделиво заявляет местный британец.

— Ну, так ей и надо — забыла, от кого приняла веру и цивилизации! отлично без нее управились бы с проклятыми болгарами, — говорят наши друзья греки, всей душой ненавидящие славян больше, чем мусульмане.

— Пошли, Господи, чтобы ее хорошенько растрепали — заберем Кавказ! — молятся о победе турецкого оружия армяне.

— Гобарт-паша уже приготовил мерку самого лучшего крупного овса, чтобы угостить им в севастопольской конюшне во славу русского флота, как в 54-м году эту старую лошадь, князя Горчакова! — надрываясь от хохота, выкрикиваете бравый моряк с французского авизо, стоявшего в гавани. Взрыв [390] необычайного веселия следует за тем. И ни одного, решительно ни одного слова доброжелательства к нам!..

Передавая сейчас отрывочный уличные суждения толпы, мне кажется, я не ошибаюсь, утверждая, что этого вполне достаточно для иллюстрации настроений и чувств, которыми охвачена была разноязычная масса христианского населения в Турецкой Империи перед кампанией 1877 года.

Как ни грустно сознаться в том, но факт останется фактом...

Вдруг стали доноситься звуки барабанной дроби: море человеческих голов заколыхалось, разговоры умолкли, и вот из прилегающих к набережной улиц начали выходить полки низама.

Стройными рядами, свободные в движениях, чуждые автоматической выправки, широким, вольным шагом в ногу проходили рослые солдаты, веселые, довольные, точно отправляясь на парад.

— Башибузуки!! башибузуки! — раздались тревожные выкрики, и все перемешалось тогда в один хаотический шум. Напором толпы меня отбросило в сторону, а затем вынесло дальше, и я увидала себя прижатой у входа в какой-то ресторан, где под навесом из живой зелени за расставленными прямо на улице столиками деловая публика пила свой утренний кофе.

К счастию, здесь оказалось много знакомых; один из них австрийский вице-консул, Крамер, немедленно взял меля под свою защиту. Вскоре, однако, тем же потоком живой реки и еще несколько дам были занесены также сюда; по из предосторожности хозяин гостиницы устроил нас во втором эта, же на балконе, откуда мы без всяких опасений могли наблюдать интересное зрелище.

Вот показались банды редифа и стали дефилировать мимо, направляясь к пристани. Внушительными казались только зейбеки в огромнейших тюрбанах, с целым арсеналом орудия за широкими поясами и длинными мушкетами в руках — на бедре у каждого висела кривая сабля. Они шли под командой турецких офицеров, на которых не обращали ни малейшего внимания, отставая, разбегаясь и безобразничая по пути.

Курды и лазы представляли собой беспорядочные кучки оборванцев, живописных далее в лохмотьях; бедуины красиво драпировались в широкие бурнусы; наши сородичи, черкесы, поражали чрезвычайно неряшливым видом своего обмундирования: на них были до невероятия грязные, бараньи тулупы, а клочки тряпок вместо папах украшали их головы. [391]

На моих глазах разыгралась такая сценка.

За одним из столиков внизу под нашим балконом сидел местный коммерсант, некто Джон Гарди, очень толстый, флегматичный англичанин и, заложив ногу за ногу, с полнейшим равнодушием пил свои портер.

Вдруг из партии зейбеков, проходивших в нескольких шагах от ресторана, выбежал настоящий атлет, косая сажень в плечах и остановился перед мистером Гарди.

— Это мне не нравится! — заорал великан, хлопая ладонью по коленям невозмутимого Джона: — так не сидят в присутствии воинов падишаха!

Толстяк даже не шевельнулся, считая, вероятно, ниже своего национального величия беспокоить себя ради нелепых претензий какого-то разбойника. Но малоазиатский Рокамболь не унимался, заставляя упрямого бритта переменить позу, на что последний ответил лишь презрительным взглядом и закинул ногу еще выше.

Однако, случилось то, чего никак не ожидал гордый сын Альбиона: момент, и силач, точно играя в бильбоке, подбросил его, как мячик, выше своей головы, а затем при бешеном взрыве хохота публики с комической осторожностью усадил ошеломленного британца на прежнее место.

Нам рассказывали в Константинополь, что инцидент с мистером Гарди был предметом запроса английской дипломами к Высокой Порте и требования указать виновного; но так как это значило все равно, что если бы вздумали искать в поле ветра или следов улетавшей за моря птицы, то Рушди-паша, всегда находчивый, дал ответ в следующей редакции: “дерзкий уже несет плоды возмездия в глубине своего сердца"...

И торжественно и растяжимо — понимай, как хочешь, мол! Впрочем, сэр Эллиот остался вполне доволен распорядительностью турецкого администратора...

Даровому спектаклю, которым угостил нас “остроумный" башибузук, суждено было иметь весьма интересный финал: из другой банды редифа отделился еще более свирепого вида Геркулес и направился беглым шагом прямо в нашу сторону.

Подняв случайно кверху голову, он заметил меня, а рядом со мной нескольких дам, также приглашенных на балкон.

Зейбек остановился, точно пораженный удивительным для него зрелищем, и вдруг, совершенно неожиданно, принялся осыпать нас такими любезностями: [392]

— Эй, вы, гурии христианского рая, — кричал он во все горло, размахивая кулаками: — чего повылезли из щелей и нор, как тараканы, да еще уставились на мужчин — сию минуту марш по гаремам, а иначе я вас!...

С этим восклицанием он сорвал с какого-то франта щегольскую панаму и швырнул ею в нашу компанию.

Мы, конечно, не замедлили исполнить его желание и тотчас же убежали в комнаты.

Таково было начало гастролей буйных сынов Тавра, а продолжите их видели уже болгары.

Глава XXIV.

В августе Черняев успел несколько оправиться от жестоких поражений в начале кампании и вернуться к берегам Моравы. Здесь борьба сторон уже продолжалась с переменным успехом. Этому, конечно, посодействовал значительный прилив наших добровольцев в сербскую армию. Но в полоса военных действий между черногорцами и Мухтар-пашою картина рисовалась в другом освещении, и счастье улыбалось маленькому, геройскому племени: в июле отряд воеводы Божидара Петровича, переступив границы Боснии, разбил турецкие полчища, захватив даже в плен двух пашей. Такая несравненная отвага борцов с Черной Горы вызывала единодушное восхищение Европы, но по приносила им ни малейшей пользы, озлобляя еще более врагов славянства, а кончилось тем, что в отместку за триумф устроили кровавую бойню в несчастной Болгарии. Ни для кого не было тогда секретом, что именно либеральная партия, руководившая убийством Абдул-Азиса, направляла свирепые банды малоазиатского редифа на христиан. И вот, таким образом, новые люди, ставило у руля государственной власти, обещая зорю прекрасных дней и скрываясь под маской высокопарных пышных тенденций, действовали заодно в полнейшем согласии с теми же башибузуками.

К тому времени Турция несколько осложнила свое и без того запутанное международное положение убийством в Салониках двух консулов, французского и германского; но это ой великодушно простили, в счет будущей расплаты не поставили, так как все усилья европейской дипломатии клонились лишь к тому, чтобы заставить нас подраться и уйти с берегов Босфора к устьям Дуная. [393]

Следующим рейсом мы отправились в Константинополь. Наш пароход запоздал почему-то в пути и бросил якорь в глубину Золотого Рога, когда последний луч солнца уже догорал на высочайших точках необъятной панорамы Царьграда.

По существующему правилу иностранным судам в Босфоре не дают практики после вечерней зари, вследствие чего мы оставались до утра на рейде.

Наш приезд в столицу Оттоманской империи весьма удачно совпадал для меня с кануном торжества Курбан-Байрама и, таким образом, предстояло видеть очень интересное зрелище.

Я уже говорила о подвижности мусульманского календаря сообразно фазам луны, а потому в зависимости от начала года все праздники Ислама также перемещаются из одного сезона в другой; но определенно этот байрам всегда бывает на 10-й день месяца Дзулгаше и по своему важному значению соответствуете нашей Пасхе.

Едва только удары пушек с высот Топхане возвестили “акшам”, т. е. закат, как волшебная декорация праздника уже развернулась над грандиозным амфитеатром Константинополя: весь он засиял, отражаясь в прозрачном Босфоре световыми эффектами иллюминации и пиротехники. Вот его картина: по берегам двух материков Европы и Азии тянутся огненные ленты плошек; военные корабли и вся громада торгового флота украсились гирляндами разноцветных фонариков; с холмов Стамбула взлетают к облакам ракеты; здесь, там, повсюду шипит бенгальский огонь и жгут фейерверк; но меня чарует более всего вид освещенных минаретов: в глубокой тьме южной ночи их очертания скрыты от глаз, а горящие вокруг балкончиков ряды шкаликов создают удивительно прелестную иллюзию, как будто между небом и землей висят золотые, блестящая кольца.

Я проснулась очень рано в душной каюте и вышла на верхнюю площадку, чтобы освежиться. Рейд уже был наполнен звуками и движением: необозримое множество каиков, шлюпок, парусных лодок, грузовых барж по всем направлениям резали синюю воду; в дымках туманных испарений качался на волнах целый лес мачтовых судов; гремели выстрелы Езана (Восход солнца) и будили правоверных к молитве; точно задернутые голубым тюлем берега просыпались навстречу первым лучам восхода, и шум жизни необъятного города захватывал дремавшую атмосферу.

Вскоре нам разрешили подчалить ближе к Галата, и [394] пароходный свисток еще не успел закончить своей тягучей, оглушительной трели, возвещая о прибытии, как уже мы были взяты на абордаж несметной флотилией Константинопольских “пиратов”: не ожидая трапа, словно обезьяны, цепляясь ногтями за что ни попало, карабкаются эти господа на палубы и рубки, вступая даже в рукопашную с матросами, толкавшими их обратно за борта; но ничто не действует: легионы комиссионеров раздают пассажирам карточки, снимки магазинов, ресторанов, афиши увеселительных заведений и пр. Швейцары отелей лезут, бедные, из кожи; гиды разнообразных типов и видов клянутся, что туристы погибнут без них в Константинополе; армия продавцов всякой дряни предлагает купить античные предметы, якобы найденные в развалинах Ефеса; здесь же шныряют проводники лошадей, хамалы, банщики, парикмахеры, кафеджи, чибукчи — словом, нет рода занятой, представитель которого не явился бы сюда. Идет суматоха великая! Слышна речь на всех языках, и надо думать, что в дни вавилонского столпотворения было куда больше порядку, чем в минуты прибытия иностранцев в гавань Золотого Рога.

Но это все ничего — самое интересное еще впереди.

Якори, наконец, брошены, трап спущен, и что затем происходит — изобразить на бумаге невозможно: были даже моменты, когда так и казалось, что вот-вот нас разорвут в клочки.

И действительно, едва только злополучный пассажир достигает нижней площадки сходней, а уже десятки рук перевозчиков тянутся к нему: начинается потасовка, арабская, турецкая брань, крик, гвалт и в заключение его швыряют на дно какой-нибудь лодки. С дамами еще того хуже: их просто без всякой церемонии хватают с трапа, перекидывают как свертки и везут к таможне, а потому нередко случается, например, что муж уплывает в одной шлюпке, жена в другой, дети, багаж еще с кем-либо и т. д. “Сейчас пристань — там и разберетесь", — хладнокровно отвечают на все протесты.

Я также попала к чужую компанию, хотя все обошлось как нельзя лучше. Но вернемся к Байраму.

Праздник этот установлен Магометом в память, жертвоприношения Авраамом не Исаака, как гласит библия, а, Измаила, сына Агари, от которого арабы ведут свое происхождение.

Религиозный обряд Курбан-Байрама заключается в следующем: после утреннего богослужения каждый мусульманин, не исключая далее султана и высших сановников, обязан [395] собственноручно заколоть ягненка, а жертвенное мясо предоставить кому угодно взять себе.

Обыкновенно церемония жертвоприношения совершается где-нибудь за городом по преимуществу на холме или на вершина горы.

Толпы бедняков, нищих, в большинстве христиане, заранее приходят к известному месту и уносят колотых животных.

Все четыре дня Байрама проводятся очень шумно в Константинополе: пять раз в сутки муэдзины призывают правоверных в мечети, что возвещается грохотом 101 пушечного выстрела.

Нарядные группы женщин снуют по улицам, направляясь за город к монастырям дервишей за благословением или же в роскошный парк Анадоли-Хиссар с его вековыми платанами — любимое место прогулки турецких дам; но мужчины предпочитают всему кладбище в Скутари, где под тенью густых кипарисов на зеленых лужайках они располагаются, как у себя дома.

С тем же торжественным блеском празднуется и другое важное событие в истории Ислама, вознесение Пророка на небо. Там он, как рассказывала мне Элиме, прежде всего уселся на серп луны, а на мой вопрос: зачем? объяснила, что по интригам дракона были нарочно затеряны ключи от рая; но командированный на розыски архангел Гавриил принес их вскоре обратно.

К моему глубокому разочарованию на церемонию Селямлика Мурад V не прибыл: хотя печать упорно замалчивала факт, но тем но менее везде уже ходили зловещие слухи, что он, и прежде не совсем нормальный, с каждым днем слабел, обнаруживая признаки полнейшего расстройства душевных сил.

Так или иначе, а участь несчастного султана уже была предрешена, и заместителем его общественное мнете называло сына покойного Абдул-Азиса Юсуф-Изедин-эфенди; но судьба в лице рокового гения славянства, еврея Дизраэли, распорядилась, как известно, совсем иначе...

Е. А. Рагозина.

(Продолжение следует)

Текст воспроизведен по изданию: Из дневника русской в Турции перед войной в 1877-1878 г. г. // Русская старина, № 5. 1912