РАГОЗИНА Е. А.

Из дневника русской в Турции перед войной 1877-1878 г.г.

II часть.

Глава VI.

(См. ”Русская Старина”, февраль 1911 г.).

Мое первое выступление на арену «большого света» имело место в шикарном клубе французской колонии.

Белое газовое платье, chef-d'oeuvre из мастерской лучшей модистки в городе, сидело на мне восхитительно; гирлянда живых цветов, как и полагалось молодой девушке по законам моды в те времена, украшала мои локоны, дополняя эффект вечернего туалета.

Едва я перешагнула порог ярко освещенной залы, как тотчас же перестала что-либо видеть перед собой, внезапно подавленная чувством непреодолимой робости и страшной растерянности: зрелище элегантной толпы на мгновение ушло с моих глаз и, как это бывает во сне, стало расплываться в неясные образы и формы. «Lе premier quadrille, mademoiselle, le second, s'il vous plait, le cotillon... неслось со всех сторон, и чьи-то руки тянулись к моему calepin, записывая в него имена желавших танцовать со мной. Это вывело меня из хаотического разброда мыслей и дало возможность разобраться в новых нахлынувших впечатлениях. Нарядные до ослепительной роскоши дамы, черные фраки, флотские мундиры с иностранных эскадр, одним словом, решительно все, явившиеся на открытие бального сезона, теснились ко мне поближе и рассматривали мою скромную, переконфуженную фигуру с таким видом, как если бы пришло к ним существо из другого, неведомого мира. Да оно, пожалуй, [539] так и было в действительности, судя потому, что за границей нас считают людьми совсем иного порядка вещей в природе, чем все остальные...

Раздались нежные звуки вальса, и я унеслась в его очаровательном вихре. Затем следовали по очереди другие танцы, и мы кружились до одурения в тропической духоте, наполнявшей атмосферу залы.

Южные народы любят сильные ощущения и несут всюду за собой жар и пыл своего темперамента.

Северному обитателю с его холодной кровью и привыкшему, даже развлекаясь, томиться и зевать от скуки, карнавал, о котором идет речь, показался бы прямо чудовищным явлением со всеми его затеями... Надо только недоумевать, откуда у людей хватало столько сил, чтобы в продолжение нескольких недель изо дня в день и, как говорится, «от зори до зори» носиться с пением и смехом в маскарадных процессиях по улицам, а затем без передышки танцовать все ночи не только до утра, это бы куда ни шло — везде случается, но нередко удар полуденной пушки с турецких фортов заставал нас еще в стенах клуба.

Правда, мне приходилось иногда очень трудно держаться на уровне бурного веселия жизнерадостной толпы, но энергия молодости преодолевала физическую усталость, и я старалась плыть по течению.

Однако пора вернуться к теме и впечатлениям моего первого бала, что, как известно, составляете весьма важную эпоху в жизни каждой молодой девушки.

Перед котильоном назначили большой антракт, и публика разбрелась по другим комнатам в поисках за прохладными уголками. Я незаметно скользнула в полуосвещенную галлерею клуба и притаилась там в нише окна за драпировкой портьеры. Послышались шаги и французская речь с парижским акцентом. Вошла группа моряков и остановилась недалеко от моего убежища, продолжая, как можно было догадаться, начатый раньше разговор, и я услышала, что речь шла именно обо мне или, вернее, обсуждался факта моего появления со стороны того интереса, который всегда возбуждают к себе русские за границей.

— Morbleu! как ни как, чтобы там ни разеказывали и ни писали об этих «mangeurs des bougies», а все-таки она танцует превосходно, и манера у нее европейская, — похвалил меня французский гражданин, что уже само по себе являлось высокой честью по отношению иностранки, да еще русской! [540]

— Интересно бы знать, кто учил ее так ловко вальсировать? — спросил он и задумался, точно и в самом деле было над чем ломать голову...

— Diable! — неизвестно за что выругался другой моряк: — кто? вероятно, какой-нибудь белый медведь! Напрасно вы смеетесь господа: я говорю совершенно серьезно и на основании некоторых данных...

Героическим усилием воли я поборола в себе приступы отчаянного хохота и обратилась в слух. Оратор, между тем, продолжал с интонацией и пафосом, видимо, увлекаясь собственным красноречием:

— Россия — страна загадок и удивительных вещей в мировом порядке: там все иначе и не так, как повсюду в обоих полушариях земли. Еще недавно, когда наш фрегат стоял в Чивитта-Веккия, мне пришлось случайно познакомиться с одним очень известным ученым, который объездил ради этнографических изысканий все города и «департаменты» Московской Империи. По его авторитетному утверждению в этом ледяном государстве чрезвычайно развито хореографическое искусство, и как ни странно только что сказанное мною, но факт остается фактом: почтенный этнограф собственными глазами видел танцующих на улицах полярных дам с медведями, при чем косматые кавалеры выделывали такие мудреные па и пируэты, которым позавидовала бы любая балерина в Париже. Что же касается русских мужчин, то последние, как рассказывал ученый, совершают обыкновенно свой культ Терпсихоре почти так же, как делают это дикари на островах Тихого океана, т. е. зажигают костры и прыгают вокруг, оглашая воздух дикими воплями...

Я слушала и не верила ушам, хотя после некоторого размышления пришлось сознаться, что здесь была крошечная доля правды или, выражаясь правильно, до некоторой степени пародия на нее. Если предположить даже, что словоохотливый моряк не бредил и не рисовал картину, созданную его же фантазий, а передавал рассказ действительно посетившего наше отечество с научными целями туриста, то нетрудно догадаться, что сей последний видел как-нибудь мимоходом в одном из «департаментов» внутренней России просто наших ручных «Мишек», которых в сказанный времена водили по деревням и хуторам на потеху сельскому обывателю. Но по всем вероятиям и по неизвестным причинам тогда же что-то смешалось и перепуталось в ученой голове этнографа, и зрелище плясавшего на цепи зверя перед толпой мужиков, баб и ребятишек [541] представилось ему «полярным балом», а гревшиеся в большие морозы у тлеющих костров на городских площадях извозчики и прохожие показались ему тихоокеанскими людоедами.

Можно еще и так подумать: знаменитый бытописатель, как охарактеризовал его сам рассказчик, прекрасно все видел в надлежащем освещении, имея к тому же пару глаз во лбу; но по свойствам французского ума и сердца говорить только дурное о других народностях, а по преимуществу о нас грешных, нарочно придумал такую вздорную сказку, чтобы дополнить ею и без того слишком обширную энциклопедию нелепых басен, скверных анекдотов, отвратительных памфлетов, которым весь мир чистосердечно верит.

Зачем же в таком случае они приходят к нам толпами и едят наш хлеб?

Но я слишком далеко ушла в сторону, а это случилось вследствие того, что мне всегда становится больно и обидно, когда приходится по необходимости, как вот сейчас, перечитывать те страницы в моем дневнике, которые заполнены суждениями и пересудами иностранцев о нашей России, и тогда хочется поделиться с читателем своими мыслями и чувствами. Впрочем, еще одна подробность в заключение. Со временем, в более зрелом возрасте, по воле капризной судьбы, носившей меня долгие годы по волнам житейского океана, пришлось мне хорошо познакомиться с некоторой частью французского общества, и все увлечение любимой нацией, о которой я судила, конечно, по увлекательным романам той эпохи, исчезло, как дым и сменилось глубоким разочарованием.

Прежде всего меня удивляло поразительное невежество молодежи высшего круга, мировоззрение которой не шло дальше «lа belle France» и «le beau Paris», за пределами которых, по убеждениям этих господ, жили только дикари.

Но еще более невероятным казалось то, что флотские офицеры, посещая рейды всех стран света, также отличались скудными познаниями из области географии, истории и жизни других народностей, считая себя единственными носителями высшей культуры.

Даже на англичан они смотрели свысока, сочиняя на них злостные анекдоты и разнообразные курьезы.

Сейчас Франция «наш друг», но не следует забывать, что именно благодаря ее литературе, распространенной по всему земному шару, за нами навсегда утвердилась прочная репутация «варваров» и даже прямо «людоедов» каких-то... [542]

— Однако, странные вещи приходится читать и слышать о русских, — заговорил один из собеседников и, судя по акценту, можно было понять, что то был итальянец: — уверяют, например, что они едят сальные свечи — неужели это правда?

— Ну, конечно, правда! истинная правда ! — возразили ему: — исторически известно, что за время пребывания союзной армии в Париже, мирным обывателям просто не было покоя от реквизиций казаков за свечным салом, которое они поедали в ужасающем количестве. Но вот и ритурнель! кстати: я танцую котильон с русской барышней — надо ее расспросить обо всех этих курьезах, — расхохотался неизвестно чему остроумый француз и отправился на поиски за мной; остальные также вышли, и галлерея опустела.

— Vicomte de Berry! — вспомнила я, что в моем carnet было записано это знаменитое в истории Франции имя: — но, Боже мой, какое невежество! — думалось мне: — у нас в институте маленькая девочка в приготовительном классе не поверила бы, пожалуй, тому вздору, что наболтал цивилизованный моряк о России (Рассказанная мною здесь легенда о сальных свечах вовсе не относится только к давно прошедшим годам: она существует по сие время во Франции. Еще недавно в одном из салонов Петербурга я лично слышала от проживающего здесь же французского гражданина и, по странному совпадеиию тоже «виконта» — только фамилия его другая — что якобы, действительно, в столице перестали есть свечи, благодаря просветительному влиянию иностранцев; но в глуши России, как он утверждал, это составляет любимое наше лакомство. Примеч. автора).

Тогда, возмущенная до глубины души, я приняла решение во что бы то ни стало, хотя даже под предлогом внезапной болезни, уклониться от необходимости танцовать с неприятным для меня человеком, как вдруг послышались шаги и голоса, приковавшие меня к месту.

— И здесь нет! да куда же в таком случае закатилась «полярная звезда»? не знаете ли вы? громко спросил кто-то на местном жаргоне неизвестно кого; но, видимо, попавшегося ему на пути одного из своих знакомых.

— Нет, не имею понятия: астрономия, как вам известно, наука мудреная, — ответил ему последний: — не лучше ли нам пойти в буфет и выпить по рюмочке коньяку, чем заниматься звездами...

— Как! вы ничего не знаете? — перебил его собеседник: — а между тем преуморительная история: дело в том, что de Berry [543] с ног сбился, бегая по всему клубу в поисках за своей дамой, которая, точно фантом, вдруг исчезла, и не могут ее найти...

— Ну, и пусть себе бегает, надрываясь от хохота, возразил другой: — где же ей и быть, как не на северном полюсе: откуда пришла, туда и ушла. Впрочем, что касается русских, то от них всего можно ожидать — народ удивительный! Вот и сюжет для «светкой хроники» в «Impartial» — надо сказать Шарлю, чтобы написал в роде того, например: на горизонте южного неба взошла звезда... — окончания импровизации не удалось разобрать, так как оба прошли дальше к выходу.

Сообразив, наконец, что мое слишком долгое и необъяснимое отсутствие могло вызвать настоящий скандал, я решилась во избежание переполоха и нагоняя от родных покориться обстоятельствам и вернуться в танцовальный зал, но к своей неудаче у дверей встретилась с дядей.

— Где ты пропадала? это еще что за выдумки? — с раздражением спросил он и принялся жестоко распекать меня, не слушая возражений

— Mille pardons, mademoiselle, — обратился ко мне виконт, когда мы уселись против нашего vis-a-vis: — я всюду искал вас и так беспокоился...

— О чем? — с внезапным вдохновением злобы перебила я: — здесь не в России — медведи не съедят...

Мой кавалер даже рот разинул и смутился до потери всякого апломба, никогда не покидавшего его. Заикаясь и краснея, он стал уверять меня, что лично он прямо обожает русских, и что ни одна нация в мире не привлекает к себе столько «симпатий» как наша.

Фальшивый тон француза еще более обозлил меня; но я угрюмо отмалчивалась, а в конце концов сухо и холодно попросила его изменить тему разговора. По всем вероятиям, виконт de Berry не сохранил приятных воспоминаний о котильоне того вечера.

Глава VII.

Чтобы украсить рассказ о Смирнском карнавале, я могу добавить сюда довольно забавную сценку местного колорита. Действующими лицами здесь будут один очень либеральный турецкий чиновник, занимавший тогда видный пост по администрации пашалыка, и его супруга француженка-католичка, на которой он [544] женился за границей. Влияние последней на мужа было так неотразимо, что он жил только по ее указаниям.

Я познакомилась с этой интересной четой на костюмированном балу в английском клубе.

Турки, лишая своих женщин общественных развлечений, сами весьма охотно посещают собрания европейцев и далее тацуют с нами, но по врожденной степенности характера предлочитают кадриль, хотя молодежь не прочь и повальсировать иногда. У себя же они не могут устраивать приемов с участием дам, так как на то не имеется санкции Корана.

Для женщины, по определению священной книги Ислама, существует всего только один закон: это воля мужа и единственная обязанность — безусловное подчинение этой воле. Что же касается жен-христианок, исповедующих свою религию, то существуют постановления, которые обязывают их соблюдать все правила хорошего тона и благопристойности с мусульманской точки зрения, как, например, не являться на публичные увеселения гяуров даже вместе с мужем, не выходить из дому с открытым лицом, а также не разговаривать с мужчинами на улицах и много др.

Но в то же время, по словам какого-то остряка, законы для того и пишутся, чтобы их обходили, то, надо думать, что и турецкие дамы в силу именно этого мудрого изречения так и поступают, в особенности иностранки, пользуясь в несравненно большей степени влиянием на мужей, чем турчанки, забитые и одичавшие в нездоровой атмосфере гаремов.

Правда, такое неравенство озлобляет их, и нельзя сказать, чтобы они отличались смирением и кротостью. Был такой случай в Константинополе.

Во всех вагонах конно-железных дорог устроены женские отделения для мусульманок. Однажды приезжая австриячка, любопытства ради, упросила кондуктора посадить ее вместе с турчанками.

Бедные затворницы обрадовались случаю выместить на ней свои житейские невзгоды, и не успела та опомниться, как они повалили ее на диван, зявязали рот и принялись жестоко щипать ненавистную гяурку.

Это происшествие наделало шуму в дипломатических кругах и послужило предлогом для запроса со стороны Австро-Венгерского посланника.

Чтобы не вдаваться в подробное описание всех изворотов и хитрых уловок, к помощи которых прибегают иногда эти [545] женщины для обхода обязательных предписаний закона, я лучше расскажу сейчас же о том, что обещала в начале главы.

Итак, в английском клубе мне представили уже немолодого и по виду солидного турецкого администратора с несколькими орденами на груди. Он записался в моем carnet на 2-ю кадриль: Я прочла: Намук-эфенди и тотчас же вспомнила, что уже видела его жену как-то мельком в одном семейном доме и слышала о ней много интереснаго. Так говорили, например, что почтенный эфенди до встречи с ней являл собою яркий тип непримиримого фанатика и жестокого деспота но отношению к своему прежнему гарему; но очарование француженки все разрушило и создало ему новый порядок жизни. По ее желанию он немедленно, как только женился, отказался навсегда от евнухов и невольниц и дал ей торжественное обещание на священной реликвии Ислама до самой смерти не знать другой женщины, кроме нее, своей жены. И действительно, за 18 лет их супружества, полного счастия и взаимного согласия, он ни разу не нарушал своего зарока.

Рассказанный случай далеко не одиночное явление: всегда так бывает, если жена заберет мужа-мусульманина под башмачок европейского изделия. При этом необходимо отметить, что супруга Намук-эфенди не блистала красотой и грацией: тощая фигура, неладно скроенная, серенькие глазки, не осененные пышными ресницами и черными бровями, что составляете, по мнению восточных людей, всю прелесть женского лица, острый подбородок, вздернутый кверху нос с широкими ноздрями и, тем не менее, она казалась влюбленному супругу настоящей Клеопатрой.

При дальнейшем нашем сближении, когда мы стали уже бывать друг у друга, она посвятила меня во все подробности ее биографии. По собственному признанию этой удивительно ловкой дамы ей не стоило большого труда обрезать когти зверю и засадить его в клетку, откуда он вышел кроткой овечкой, каким все видели его в присутствии жены.

Я была также чрезвычайно откровенна с ней и взамен получала дружеские советы и наставления не бегать от судьбы, а только последовать ее примеру.

Но возвращаюсь, наконец, к инциденту.

Грянула ритурнель ко 2-й кадрили, и вдруг у нас по беспечности самого же Намук-эфенди не оказалась vis-a-vis. Тогда он обратился к одному из распорядителей бала с просьбой уладить дело. [546]

— С величайшим удовольствием, — ответил последний, загадочно улыбнувшись, и помчался куда-то.

Минуту спустя против нас усаживалась пара: моряк с французской эскадры, а с ним никто иной, как жена моего кавалера.

По залу пробежал трепет, так как все узнали явившуюся даму и ждали, вероятно, скандала. Но ничего особенного не случилось: муж, продолжая занимать меня приятными разговорами, от времени до времени кидал мимолетный взгляд в сторону жены, как будто видел ее первый раз в жизни.

В 6-й фигуре нашим кавалерам приходилось, волей-неволей, меняться дамами: танцующие соседи насторожились; но опять-таки ровно ничего не прочли на бесстрастном лице турка. Зато супруга его превесело болтала со своим земляком, не обращая ни малейшего внимания на окружавших.

А между тем, здесь же находились лица, который весьма неодобрительно и с явным укором посматривали на интересную чету. То были представители, как военной, так и гражданской власти, приглашенные на раут в качестве почетных гостей генеральным консулом Британии. Было слишком заметно, что им очень не нравилось подобное нововведение, исходившее к тому же из дома правоверного.

Когда окончилась кадриль, то к Намук-эфенди приблизился адъютант сановника и пригласил его следовать за ним на пару слов. Сама виновница переполоха преспокойно вышла из зала вместе с моряком и направилась к буфету, куда и я поспешила за ней, воображая, что она погибла. Но в ответ на мои старания ободрить ее, бойкая француженка звонко расхохоталась, а затем, успокоившись, обстоятельно разъяснила мне, в чем собственно заключалось недоразумение по отношению к ее поступку, как жены мусульманина.

— Я в точности исполняю все предписания Корана, до нас касающиеся, и строго придерживаюсь обязательных правил турецкого этикета, — говорила она убежденно.

— Но, однако, вашего мужа позвали к начальству? — перебила я, удивленная ее апломбом.

— Ну, и пусть себе! — рассмеялась нежная супруга, так как все равно, если хотите знать, вся эта нелепая история кончится тем, что наши судьи окажутся в ролях подсудимых — вот увидите сами!

— Каким же образом может так случиться? — спросила я, еще более недоумевая, и получила в ответ: [547]

— А вот как: мой муж даже и не подозревает, что его жена собственной персоной находится здесь...

— Ну, знаете... попробовала я что-то возразить, но развела только руками.

— Напрасно, напрасно! — обиделась веселая дама: — вы даже не понимаете, в чем именно дело — извольте, я объясню: по обычаю Ислама нам, супругам, не полагается быть вместе вне дома. А так как мне чрезвычайно хотелось потанцовать на этом роскошном рауте у англичан, то мы и пришли сюда каждый сам по себе; по требованию хорошего тона для мужа я здесь совершенно незнакомая ему личность, и он обязан даже не замечать моего присутствия — поняли?

— Нет, не совсем, — призналась я: — и никогда не пойму, почему один только почтенный эфенди должен ломать комедию, тогда как все, не исключая турецких сановников, узнали вас?

— «Не исключая турецких сановников» — с особенными ударением повторила француженка мои слова: — вот именно в них-то и вся суть, милая моя! Откуда им, например, известно, что здесь, в собрании находится в данный момент «жена моего мужа?» — скаламбурила она и не смущаясь продолжала: — ни одна мусульманка усерднее меня не выполняете всех обязанностей, освященных традициями Ислама: по улицам я хожу закутанная в фередже и под яшмаком, с мужчинами не разговариваю и у себя, на женской половине их не принимаю — следовательно, наши обвинители не могут иметь яснаго и определенного представления о моей наружности. Но раз им угодно будет утверждать противное, то Намук-эфенди имеет полнейшее основание притянуть к ответу этих господ за нарушение правил благопристойности и хорошего воспитания, так как закон Шариата карает правоверного за слишком пристальное рассматривание лица гаремной обитательницы.

Доводы ее показались мне правильными, и я вернулась в залу, чтобы взглянуть на эфенди после аудиенции у начальства; но он, как ни в чем не бывало, уже танцовал лансье, тяжело переваливаясь с ноги на ногу перед какой-то зубатой и костлявой мисс.

На следующий день горожане не могли вдоволь насмеяться по поводу смешного инцидента с Намук-эфенди в библиотеке клуба, куда его позвали для объяснений. Присутствовавшие там случайно несколько аборигенов Смирны, из которых многие хорошо знали турецкий язык, передали нам в забавной форме подробности события. По их словам начальствующие особы накинулись [548] с жестокими упреками на либерального чиновника; но последний не растерялся и спокойно ответил, что супруга его осталась дома, а следовательно и не могла быть в клубе.

Что же касалось дамы, о которой шла речь, он также объяснил, что увидел ее первый раз в жизни, а до сего, мол, даже и не подозревал о ее существовали.

Когда же сановники, не слушая его возражений, настаивали на обвинении, то Намук-эфенди не без лукавства спросил их: с каких пор правоверные мусульмане стали изучать наружность чужих жен и настолько основательно, что сразу узнают их без яшмаков?

Высокопоставленные лица смутились и пробормотали, что все франки в зале, не стесняясь их присутствием, громко называли даму по имени.

— Мало ли сплетен и безобразий позволяют себе франки — при чем же я здесь? — с негодованием проговорил подсудимый и удалился от судей своих, оставив их весьма переконфуженными.

Одним словом, произошло все так, как и предсказала дальновидная супруга либерального Намук-эфенди.

Е. А. Рагозина

(Продолжение следует)

Текст воспроизведен по изданию: Из дневника русской в Турции перед войной в 1877-1878 г. г. // Русская старина, № 3. 1911

© текст - Рагозина Е. А. 1911
© сетевая версия - Тhietmar. 2015

© OCR - Андреев-Попович И. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1911