Из дневника русской в Турции перед войной 1877

РАГОЗИНА Е. А.

Из дневника русской в Турции перед войной 1877-1878 г.г.

I часть.

Глава XXV

(См. "Русскую Cтарину", май 1910 г.).

Войдя в первую комнату, я увидела в центре ее фонтан, окруженный цветами. Вдоль стен расставлены были низкие оттоманки, заваленный массой шелковых и бархатных подушек.

Прежде всего, что приятно поразило меня здесь, это ароматный и свежий воздух в противоположность нашим предбанникам, всегда душным и насыщенным парами.

Здесь освобождаются от одежд, отдыхают после мытья, беседуют и развлекаются разными незатейливыми удовольствиями.

Помещение это единственное общественное место, где турецкая женщина находить для себя то же, что европейская дама в собраниях и театрах. В комнате царил полумрак от приспущенных штор, и когда я осмотрелась, то заметила, что на всех диванах и даже прямо на коврах сидело и лежало около 40, а может быть и больше, женщин в пестрых и нарядных платьях. Одни из них, полулежа, курили наргиле, другие жевали что-то с наслаждением. На коленях перед иными ползали невольницы и наливали из серебряных кувшинов душистое питье. Все турчанки с жадным любопытством принялись оглядывать мою фигуру с ног до головы.

Селям алейкюм! — приветотвовала я их первая, как и полагалось.

— Алейкюм селям! — ответили хором они и, покинув места свои, окружили меня тесным кольцом [554]

Ашима стала что-то объяснять им по-турецки.

Я уже говорила, что благодаря точному предсказанию лунного затмения, мне было дано в гареме Киамиль-паши лестное прозвище "праведной франки", о чем, вероятно, и сообщила почтенному собранию сама губернаторша.

Выслушав ее, турецкие дамы немедленно приблизились ко мне и занялись тщательным исследованием ладоней моих, как бы отыскивая в линиях их разгадку чего-то таинственного и непостижимого. В то же время, сильно жестикулируя, они, судя по интонации, о чем-то убедительно просили меня. Элиме тотчас же перевела просьбу подруг рассказать им, о чем беседовал со мной Аллах через посредство архангела Гавриила?

Исполнить подобный абсурд было не по силам моим, и я попробовала увернуться:

— Элиме, — проговорила я томно, закрывая глаза и опускаясь на подушки дивана, — у меня сильно кружится голова от запаха роз — прикажите открыть окна...

Но такой маневр оказался не совсем удачным: надо было видеть испуг этих невообразимо глупых созданий, когда я растянулась на оттоманке и притворилась, что мне дурно! Все они с криком попятились назад, повторяя на все лады слово “кoпек", что значит "собака". Тогда я сделала вид, что очнулась от обморока и спросила о причине переполоха?

— Они думают, что вас укусила бешеная собака, — с хохотом ответила более цивилизованная дочь губернатора, — и боятся заразы; но не смущайтесь, я их сейчас же успокою.

Узнав, что припадок мой не опасен, испуганные турчанки вернулись на свои места и предались оживленной между собой беседе.

Так и остался неразрешснным вопрос: почему, если человеку делается дурно, то надо думать, что его укусила собака?

Вдруг на середину комнаты вбежали четыре девушки в широких шальварах и коротких, расшитых золотом, кофточках. Это и были баядерки, выписанные Киамиль-пашой из Дамаска по поручению великого визиря Махмуд-Недима, а пока гастролирующие в его гареме.

Они подняли над головами тамбурины и замерли в грациозных позах.

По знаку губернаторши танцовщицы стремительно закружились, ударяя в бубны.

Но что это была за пляска! Невозможно передать словами все очарование ее!... Кто видел этих гибких, как пантера, [555] пламенных, как огонь и стремительных, как ураган баядерок, тому грация наших прославленных балерин должна казаться деланной и вымученной.

Вся прелесть танца их заключается не в акробатических приемах и стальных носках европейских корифеек — нет! здесь танцуют не ноги, а дрожит и трепещет каждый мускул, каждый нерв огненного темперамента, как бы изнемогающего под наплывом бурной страсти и жаркой любви.

Таково в сущности было бы впечатление нашего балетомана, если бы ему удалось проникнуть в тайники богатых гаремов.

Впоследствии мне приходилось лично слышать от некоторых знатных турок, бывающих на западе, не совсем лестное мнение о наших жрицах Терпсихоры. И немудрено, раз они имеют возможность обзаводиться своими собственными гуриями, которых, кстати сказать, правоверные весьма тщательно скрывают от взоров жадного иностранца.

Накружившись вдоволь, баядерки растянулись на ковре возле фонтана и, тяжело дыша, прежде всего попросили закурить папиросы.

Но вот на сцену выступила, судя по головному убору, египтянка и монотонным речитативом, аккомпанируя себе на каком-то инструменте, в роде наших цимбал, начала по программе дня серию арабских сказок.

В то же время одна из служанок подошла ко мне и помогла раздеться, а затем привязала к ногам моим деревянные башмаки с такими высокими каблуками, что я почувствовала себя как бы на ходулях, и повела в жаркую половину бани.

Здесь оказалось чрезвычайно душно, и дышать стало затруднительно. Банщица уложила меня на мраморный помост и принялась с превеликим усердием мылить и скоблить кожу мою жесткой перчаткой из верблюжьей шерсти. От боли я стонала и пробовала освободиться; но вскоре убедилась, судя по всем приемам инквизиторши, что на это нечего было и надеяться: при малейшем движении сильные руки еще крепче сжимали меня в своих тисках.

После довольно продолжительного истязания неугомонная мучительница поволокла бренные останки мои в следующую комнату для совершения над ними процедуры турецкого массажа по части, так называемого, "выправления суставов".

И, действительно: по окончании этого главного акта банной обрядности мною овладело такое ощущение, как будто все кости, связанный до сего мускулами, вдруг раздвинулись и приобрели необыкновенную гибкость. [556]

Кожа моя точно также нисколько не пострадала, как я боялась, от действия варварской перчатки.

В заключение искусная операторша окатила меня душистым настоем из роз и отвела в последнее отделение.

Там я увидела обширный бассейн, окруженный цветущими кустарниками. В нем уже плавало несколько турчанок. Последние с радостным визгом подхватили меня на руки и подняли отчаянную возню, ныряя взапуски и разбрасывая вокруг себя фонтаны брызг.

Наконец, сильно утомленная, я выбралась из водоема и, с помощью служанки, отправилась на тех же ходулях в уборную. Здесь меня уложили, закрыли одеялами и обложили подушками.

Пока я предавалась сладкому кейфу, дочь губернатора успела выкупаться и вернуться сюда же. Она прилегла рядом со мной и чрезвычайно ласково обратилась ко мне с такою речью:

— Ягненочек (Любимое ласкательное прозвище у турок.) мой дорогой, я хочу серьезно поговорить с вами об одном очень важном деле — прошу выслушать меня и сегодня же решить этот вопрос.

Затем, бросив беглый взгляд в сторону и убедившись, что никто не обращает на нас внимания, она продолжала:

— Вот что, милая моя: вы понравились Тафти-бею, и он просил моего отца посодействовать ему в намерении жениться на вас. А раз паша наш за что берется, то все и будет сделано, как следует. Остается еще получить согласие вашего дяди; но это не трудно: он прекрасно знает, что наш адъютант завидный жених: богат и на хорошей дороге — чего же еще надо? Аллах посылает вам особенное счастие!

— Какой вздор! — расхохоталась я от души, — с чего вздумалось вам, Элиме, разыгрывать роль свахи, надеюсь, вы шутите?

— Нисколько! — запальчиво возразила она, — мусульмане не шутят подобными вещами! Повторяю: Селим-Тафти любит вас и желает как можно скорей обвенчаться с вами; но, конечно, по магометанскому обряду, — добавила она внушительно.

— Мне приказано также объяснить вам, — продолжала Элиме, — что Тафти бей разводится с Фатимой, а невольницу свою отдает нам, так что вы будете единственной его женой, одним словом, он собирается жить с вами по примеру Омер-паши и других, женатых на христианках.

— Странно! — развела я руками, — уж не ошибаетесь ли вы? [557]

До сих пор при наших случайных и редких встречах бей не обращал на меня ни малейшего внимания; когда же успел он воспылать ко мне?...

Говоря так повидимому равнодушно, я, тем не менее, со жгучим любопытством ждала ее ответа. Что-то уже трепетало и пело в глубоких тайниках моей души, и образ надменного красавца вставал передо мной во всем его очаровании...

— Ни один порядочный турок не позволит себе обнаруживать публично свое расположение к женщине, — как сквозь сон услышала я вызывающий голос Элиме, — такое право принадлежите только мужу, а не жениху. О любви и других чувствах можно поговорить после свадьбы. Теперь же ему необходимо прежде всего заручиться согласием и одобрением паши, а также отца своего и ваших родных.

Мне было не до того, чтобы оспаривать столь своеобразную аргументацию затворницы гарема: я жадно ловила ее слова, и во мне разгоралось непреодолимое желание узнать еще что-нибудь о нем.

Правда, к тому времени, благодаря внушениям и советам Marie, я успела, как мне казалось, освободиться от чар необыкновенной красоты молодого человека. Случалось, мы встречали его на прогулках возле моря; но он сухо кланялся нам издали и проходил дальше.

Такое высокомерие со стороны прекрасного бея несказанно бесило меня, и я клялась себе не замечать его существования; но по странному противоречию сердца, это обстоятельство и сыграло главную роль в дальнейшем моем увлечении.

— Гарем — страшная вещь сама по себе, — следуя за течением своих мыслей повторила я вслух одно из наставлений Marie.

— Вы ошибаетесь, — сердито перебила турчанка, — разве мы не такие же люди, как вы?

— Но я не могу, да и не желаю менять веру! — был мой ответ.

— И не надо! — спокойно возразила она, — вы можете выйти замуж за исламита без всяких к тому религиозных препятствий. Турки часто женятся на франках, в особенности из высшего круга в Истамбуле. Примеров сколько угодно: главная Кадина Падишаха — армянка; затем, у наследника его, Мурада — англичанка; единственная жена Омера — австрийская католичка; Оноре-паши — француженка и много других.

— Чем все они хуже вас — такие же христианки, — насмешливо улыбаясь, прибавила Элиме. [558]

— И поверьте мне, — продолжала она в поучительном тоне, — им живется несравненно лучше, чем многим женщинам в Европе с их учеными мужьями. Мой отец всего насмотрелся за границей и говорит, что Селим-Тафти самый подходящий для вас жених. Я потому и стараюсь вести с вами дружбу, что считаю вас будущей хозяйкой гарема любимого адъютанта моего отца, — откровенно призналась сваха и прочла мне целую лекцию о счастии быть женой магометанина.

— Поймите же, Элиме, что мне, русской, нечего об этом и думать: наша церковь и правительство не разрешают нам браков с нехристианами, а потому на согласие моего дяди никак нельзя рассчитывать, так как он чиновник Короны и не может допускать нарушения законов государства, — прибегла я к последнему рессурсу самозащиты от соблазна и в то же время страстно желая быть побежденной в споре.

Турчанка окинула меня загадочным взглядом и, лукаво улыбаясь, еле слышно проговорила:

— Наклонитесь ко мне поближе, я кое-что шепну вам на ушко: Мидхат-паша уладит дело — вот увидите! он скоро будет первым сановником в Истамбуле.

Такая комбинация показалась мне маловероятной, и я с разочарованием отвернулась от нее. Между тем собеседница моя, подобно демону — искусителю, продолжала разрисовывать передо мной яркие перспективы совместной жизни с очаровательным красавцем, направляя полет моей фантазии в мир волшебных грез и радужных надежд. Долго и жадно внимала я соблазнительнице, с тревогой прислушиваясь к тайному голосу, который напоминал мне о благоразумии и осторожности. Тяжелая тоска сжала сердце, а странные мысли кружились и мелькали в голове; но мне никак не удавалось собрать их вместе, и дать им определенную форму. Я хотела возражать и защищаться; но слова убегали от меня. Как вдруг сказанное ею: "Зато какой хорошенький подарочек получу я за хлопоты", — моментально вернуло меня к действительности.

Очарование было нарушено и я, охваченная гадливым чувством, с негодованием спросила ее:

— Если быть женою вашего бея такое несравненное благополучие, как вы утверждаете, то почему Киамиль-паше не устроить этого для собственной дочери, а меня оставить в покое и предоставить собственной участи?

На губах девушки заиграла надменная улыбка, и тон ее дальнейшей речи поразил меня своею циничною откровенностью. [559]

— Неужели вы так просты и не можете понять, что здесь дело идет о счастии любимца отца моего, а вовсе не о вашей судьбе... Что же касается лично меня, то не извольте беспокоиться: я уже обещана другому, который и побогаче и познатнее нашего адъютанта, — сверкая глазами и раздражаясь, ответила Элиме.

Нотка превосходства, прозвучавшая в этих словах, очень не понравилась мне: я вспыхнула и собралась наговорить ей много неприятных вещей; но она, не обратив ни малейшего внимания на мои протестующие возгласы, заставила слушать себя:

— Да если бы я и могла располагать собой, то ни в каком случае не вышла бы замуж за Селим-Тафти: характер у него ужасный! Ах, как жестоко бьет он свою Фатиму! Взгляните на нее, — указала она на бледную женщину уже с поблекшими чертами лица, в унылой позе сидевшую возле фонтана: — тело ее в синяках и царапинах от побоев — бедняжка ждет, не дождется развода, чтобы избавиться от такого дьявола, — утешила меня добрая сваха.

— Покорнейше вас благодарю за любезное старание посадить меня на вакантное место в клетке зверя! — возмутилась я, и горячий румянец обжег мне щеки.

— Но с вами он не позволит себе так обращаться! Клянусь именем пророка, я это знаю наверно, — убежденно и видимо совершенно искренно утверждала она, — Тафти-бей будет нежным и кротким мужем — всегда так бывает, когда турок женат на христианке. Вероятно вы, франки, знаете секрет привораживать к себе, оттого вам и подчиняются.

Чтобы не поднимать бесполезного спора, я не стала опровергать смешных доводов суеверной турчанки, молча приподнялась и стала одеваться.

Но меня не пустили и заставили снова лечь.

— Сейчас ханум нашего бимбаши (Бимбаши по-турецки майор.) расскажет преинтересную сказочку, — весело улыбаясь, обратилась ко мне Элиме: — я переведу вам содержание ее — чрезвычайно забавное приключение с двумя обжорами в раю пророка Магомета! Таких занимательных историй не пишут в ваших календарях, — попутно уколола она. Присутствующая дамы окружили рассказчицу и с упоением внимали ей, а я, предоставленная самой себе, под веселый говор и громкий смех погружалась в хаос разнородных ощущений: разочарования, безотчетного страха, ожидания чего-то сильно захватывающего, но желанного... [560]

— Боже мой! — думала я с отчаянием, — что, если турчанка права, и прелестный юноша действительно любит меня? О! как ослепительно блеснул метеор и неужели только для того, чтобы погаснуть и не оставить следа?... Кто укажет мне правильный путь и выведет из лабиринта, куда завела меня всегда причудливая и капризная судьба. Не родные же, которые больше всего страшились ответственности перед нашей дипломатией, чрезвычайно строго следившей в те времена за православными на Востоке и в чем усердно помогало ей греческое духовенство. Фанатичное в несравненно большей степени, чем последователи Ислама, оно проявляло религиозную нетерпимость даже по отношению к другим своим православным собратиям и весьма подозрительно смотрело на моего дядю, женатого на католичке.

При данных условиях было бы рискованно искать сочувствия здесь, а ввериться руководительству гаремных дам также, казалось не совсем удобно, зная их лукавые приемы и неискренность. Придумать что-либо другое — было мне не под силу, и я залилась горькими слезами обиды и разочарования.

— Ягненочек! вы плачете; но о чем? — наклонилась ко мне Элиме. — Или вы думаете, что отец мой бессилен устроить дело? Напрасно! Обещайте мне часть тех подарков, которые получите вы от жениха — Селим-Тафти богат — и все будет улажено к вашему благополучию. Согласны? Я жду ответа.

— Хорошо! — уже не помня себя, порывисто отозвалась я, бросаясь к ней на шею: — все берите, все ваше, но только его дайте мне.

— Ну, и прекрасно! — самодовольно улыбнулась она, — но под одним условием: следовать моим указаниям...

— Да, да! — задыхаясь, прошептала я, — делайте со мной, что хотите — вся к вашим услугам!..

— Иншаллах! — подтвердила набожная мусульманка, и вся обратилась в слух, так как повествование о жареном баране в турецком царстве небесном все еще продолжалось.

Е. А. Рагозина.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Из дневника русской в Турции перед войной в 1877-1878 гг. // Русская старина, № 6. 1910