Из дневника русской в Турции перед войной 1877

РАГОЗИНА Е. А.

Из дневника русской в Турции перед войной 1877-1878 г.г.

I часть.

Глава ХV.

(См. “Русская Старина" март 1910 г.)

Было уже начало сентября и наступило самое удушливое, знойное время года: летние месяцы в Хиосе чрезвычайно приятны и прохладны благодаря освежающим ветрам с севера; но в дни равнодействий с африканских и аравийских степей начинает дуть жаркий, сухой самум. Море ревет, как зверь, и бросает громадные волны на берег, так что ни купаться, ни гулять нет никакой возможности. Окна моей спальни, выходящие на бухту, не открываются совсем и наглухо заколочены ставнями, так как ветер может сорвать рамы, а фонтаны брызг обдают стены дома до самой крыши.

Было ужасно скучно. Красивого адъютанта уже давно, почти два месяца, мне не приходилось встречать, и я успела достаточно охладеть к нему. Появлялись изредка в нашей приемной греки и гречанки; но мне хотелось чего-нибудь более интересного, чем общество невежественных торгашей. Картины природы также присмотрелись, и я затосковала на классическом острове.

Ничего другого не оставалось, как пользоваться единственным развлечением: сидеть на балконе в затишье, читать и наблюдать редких прохожих в эту бурную погоду.

И вдруг в один из таких томительных дней я увидела на повороте из города на бульвар знакомую группу: турецкого солдата, а за ним в черном плаще, запахиваясь от ветра, шел сам губернатор. [50]

Обрадованная, я поспешила к нему навстречу и на площадке лестницы шумно приветствовала его:

"Ваше превосходительство, когда же, наконец, приедет ваша дочь? я умираю от скуки здесь! вот и лето прошло, а Элиме все нет и нет!"

Деликатный, всегда застенчивый Киамиль-паша как будто смутился от столь развязного обращения с ним, совсем непривычного для уха истого степенного мусульманина, хотя бы самого образованного и прогрессивного: их женщины даже у себя дома не смеют первыми обращаться с разговорами к отцу или мужу и отвечают только на вопросы, скромно опустив глаза...

Но слишком хорошо воспитанный, он мгновенно оправился от удивления и, пожимая мне руку, с любезной улыбкой ответил:

"Mademoiselle, я счастлив, что вижу вас в добром здоровье, да благословит вас Аллах, а за сим имею честь передать вам привет вернувшейся семьи и просить вашего разрешения для моих дам посетить вас завтра же?"

В этот момент подошли и родные.

После рукопожатий и взаимных пожеланий с призыванием имени Аллаха, — как полагается по турецкому этикету, — Шамиль-паша, сделав жест в мою сторону, серьезно и сердечно проговорил:

"Однако, как ваша племянница располнела и в теле и в лице — прямо удивительно! С Божьей помощью, надеюсь, что так будет продолжаться до бесконечности! Иншаллах! Иншаллах" — т. е. дай Бог!

Ну, уж этого я никак не ожидала и совершенно растерялась.

А виновник моей тревоги, ничего не подозревая, повернулся к дяде и в самых изысканных выражениях упрашивал последнего пожаловать на следующий день к нему в конак для интимной беседы и остаться с ним до возвращения гарема домой — "чтобы, — прибавил он в виде утешения, — и нам с вами не скучать".

Любезное приглашение это в тайном переводе имело такой смысл: "и для меня так покойней будет, и тебе меньше искушения: двери здесь все стеклянные, а франки народ ненадежный"...

Когда ушел губернатор, я тотчас же ушла к себе, чтобы удостовериться в постигшем меня несчастии и, стоя перед зеркалом, с ужасом спрашивала себя: неужели правда? лучше умереть в таком случае; но прежде надо проверить...

— Дядя, — захныкала я, — разве я пополнела? [51]

— Как будто немного поправилась, — ответил он рассеянно и ушел по делам службы.

— Сказал "немного", славу Богу, — утешилась я, — надо похудеть: буду мало есть и меньше спать...

Но... забегу вперед и, курьеза ради, расскажу теперь же, какое смешное недоразумение вышло из всего этого. При последующих, довольно частых посещениях мною семьи хиосского губернатора, я неизменно слышала от него одно и то же: “Благодарение Аллаху, mademoiselle все полнеет и полнеет!".

На мои жалобы и тревожные расспросы Marie с раздражением всегда отвечала:

— Какие глупости лезут тебе в голову — займись лучше делом. Мало ли что говорят из любезности.

— Хороша любезность, думала я в отчаянии.

Наконец, после целого ряда подобных зловещих для меня восклицаний я решилась сделать дипломатический шаг.

— Милая тетя, — с мольбой обратилась я к Marie, — пожалейте меня, укажите средство от чрезмерной толщины, а то очень скоро мне не пролезть ни в одну дверь.

Удивленная тетка спросила, откуда явилась у меня такая дикая фантазия?

Тогда я объяснила, в чем дело, горько сетуя на Киамиль-пашу.

Вошедший дядя присоединился к хохоту жены, и оба, наконец, разъяснили мне, что это нечто иное, как турецкий комплимент, равносильный нашему: "ах, как вы похорошели!" так как восточные люди не любят худых красавиц.

Итак, сомнения мои рассеялись, и я успокоилась.

А воспитанный и вежливый паша так же, как и прежде, при встречах со мной, не изменяя даже тона, повторял: "Благодарение Аллаху, mademoiselle полнеет и полнеет!"

Глава XVI.

На следующий день мы стали готовиться к приему знатных турчанок. По столам расставлены были кувшины с шербетом, варенье и разные сласти, до которых они страстные охотницы.

Прежде чем продолжать этот рассказ, я должна предпослать ему следующее объяснение, чтобы было понятно положение действующих лиц в настоящей главе.

Единственная законная жена Киамиль-паши, ханум Ашима, как уже известно читателю, была сирийская арабка. [52]

Дочь и невольницы губернатора также усвоили родное наречие хозяйки дома и в сношениях между собой пользовались им чаще, чем турецким.

Перед назначением своим в Хиос вице-консулом и агентом русского пароходства дядя мой прослужил несколько лет в той же должности на Сирийском побережье, исключительно заселенном белыми арабами, язык которых так же популярен там, как галика в Малой Азии и на архипелагах.

За это время и Marie прекрасно научилась понимать сирийский говор; но избегала объясняться на нем вследствие его слишком гортанного произношения с необыкновенно твердыми ударениями. Когда на остров был переведен Киамиль-паша, и дамы гарема его обменялись с ней визитами, то она скрыла от последних свое знание арабского языка просто из нежелания смешить их неправильностью произношения и разговаривала с ними по-турецки.

Во все эти подробности я вхожу сейчас только для того, чтобы было понятно, каким путем удалось мне получить дословный перевод интимнейших суждений турчанок о моей личности при первом нашем знакомстве.

Итак, мы ждали столь необыкновенных для меня гостей, и я горела нетерпением поскорее увидеть без покрывал этих загадочных по европейским понятиям созданий.

На мои расспросы, правда ли, что дочь губернатора, как говорят, очень образованная особа, так как училась в школе при какой-то французской общине в Иерусалиме и о чем удобнее вести с ней беседы, Marie дала мне следующее разъяснение.

"О степени учености магометанской девицы, — улыбнулась она, — предоставляю тебе судить самой при дальнейшем с нею знакомстве, а сейчас и прежде всего рекомендую тебе чрезвычайную осторожность в выражениях, т. е. другими словами: не критиковать ничего турецкого, а главное избегать религиозных тем: малейшее опрометчивое слово о пророке, а также о личности падишаха смертельно оскорбит ее, и вместо друга ты найдешь в ней непримиримого врага. Мусульманские женщины, — продолжала она, — фанатичнее мужчин, уверяю тебя, и странно было бы мне, здешней уроженке,после долгого сожительства с этим народом не знать его?

В этот момент вошел дядя и предупредил жену, что отправляется в Конак.

— Женя, — позвал он меня, — вчера Киамиль-паша говорил мне, что дамы его ждут, не дождутся спросить тебя, хорошо ли ты рассмотрела султана на Селямлике, и каков он из себя? Сами они никогда не были в Константинополе, а потому с [53] интересом будут слушать твой рассказ: хвали все — красок не жалей: чем ярче, тем лучше. О падишахе можешь даже сказать, что он показался тебе красавцем, — расхохотался дядя, — этим дела не испортишь, а напротив доставишь им большое удовольствие.

— Как! — воскликнула я, — называть красавцем старого толстяка? едва ли они поверят и, пожалуй, обидятся?

— Поверят, будь покойна! но во всяком случае упомяни, что ты собственными глазами видела тень Аллаха на его челе, — смеясь, договорил он и поспешно вышел из комнаты.

— Однако, не трудно понравиться турчанкам, — думалось мне, — скажу, что Абдул-Азис очарователен, и что Магомет — великий пророк. А в остальном мы сойдемся: все-таки Элиме вероятно умнее глупых гречанок, с которыми, кроме как о сплетнях и нарядах, не о чем и поговорить. Она будет хорошей подругой, я научусь у нее по-турецки и не буду так одинока, как сейчас, — мечтала я. Отсутствие сверстницы тяжело переносилось мной.

Мы вышли на балкон и, в ожидании появления гостей, Marie снова принялась учить и наставлять меня, как и в каком тоне удобнее всего вести беседы с затворницами гаремов.

Глава ХVII.

Наконец мы увидели оригинальное зрелище.

На сажень вперед шли два заптие, расчищая дорогу от прохожих. За ними тихим шагом и сидя верхом по-мужски на мулах, подъезжали к нашему дому четыре всадницы. Вид последних менее всего напоминал амазонок: скорей всего их можно было принять за разноцветные мешки, навьюченные на спины животных. Закутанные в широчайшие хламиды, из-под которых уморительно торчали ноги в обе стороны, в белых ясмаках с узким отверстием для глаз и неуклюже покачиваясь в седлах, они производили комичное впечатление на непривычного зрителя.

Остановив мулов у подъезда, гаремные дамы стали сваливаться с них и утиной походкой, свойственной всем турчанкам, вошли в парадный ход. Мы встретили их в корридоре и пригласили в приемную. Но прежде чем войти туда, губернаторша остановилась на пороге и стала пристально всматриваться [54] в противоположную стеклянную дверь, задернутую извнутри портьерой.

Элиме перехватила ее взгляд и, указывая мне на подозрительное место, спросила по-французски:

"Там есть кто-нибудь?

"Кто-нибудь" надо было понимать "мужчина".

Я успокоила ее, и тогда все четверо, шумно перекликаясь между собой по-арабски, вошли в зал.

Здесь перед зеркалом был поставлен для них столик с туалетными принадлежностями, и мы попросили их раздеться. А это оказалось очень сложной работой. Прежде всего им пришлось вытаскивать массы булавок, которыми были укреплены на головах ясмаки. Последние состоят из двух половинок: верхняя накидывается от затылка и, прикрывая темя, спускается на лоб до самых глаз; вторая — надевается на нижнюю часть лица, а концы, захватывая уши, укрепляются сзади. Сняв ясмаки, обе благородные дамы оказались в хорошеньких модных шляпках с перьями и цветами. Спрашивается: для чего они им, когда приходится обвертывать их складками плотной кисеи? На рабынях красовались ярко-желтые повязки с блестками. Все они показались мне толстыми, неповоротливыми, пока оставались в своих фередже, покрой которого напоминает мешок с прорезанными отверстиями для рук и скрывает в своих обширных полотнищах всю человеческую фигуру.

Когда же губернаторша и ее падчерица сняли эти безобразные балахоны, то явились нам худощавыми стройными франтихами в прекрасно сшитых шелковых платьях по последнему слову парижской картинки.

Красота ханум Ашимы поразила меня: необыкновенно белый цвет лица, нежный румянец, большие карие глаза, прекрасный профиль — она была очаровательна, эта сирийская арабка.

Элиме выглядывала значительно старше своей мачехи, имела типичный черты восточной уроженки: ястребиный носик, чувственный рот и черные без блеска жесткие волосы, заплетенные в мельчайшие косички, как полагается турецким девушкам. Обе невольницы, рыхлые молодые черкешенки, были в полосатых юбках и красных кофтах. Таким образом я убедилась самолично, что турчанки одеваются так же, как и мы, и что некрасивый наряд, в котором видят их все на улице, скрывает в своих складках современное европейское платье. [55]

Глава ХVIII.

Гости наши распаковывались и охорашивались перед зеркалами очень долго, в особенности откалывание шлейфов заняло много времени.

Положение было прекомичное: не подозревая, что Marie хорошо понимает по-арабски, гости наши без стеснения громко обменивались впечатлениями на счет моей особы.

Я всегда была близорука и носила пенснэ — вещь запрещенная, по их понятиям, для женщины.

"Новая франка (Франками турки называют всех без исключения европейцев) слепая", — решила безапелляционно губернаторша.

— Вероятно много грешила, и Аллах наказал ее, — добавила Элиме, — только интересно знать, — продолжала турчанка, — рассмотрела ли она в четыре глаза нашего падишаха?

— А ты спроси ее, непременно спроси! — вмешалась толстая наложница.

— Ну, отозвалась другая рабыня, — не знаешь разве франков? если и не видела, то соврет.

Все эти лестные отзывы Marie тотчас же перевела мне по-русски.

Наконец, они закончили свой туалет и повернулись к нам с приветливыми улыбками. Мы попросили их следовать в гостиную.

Здесь обе благородные дамы, не дожидаясь приглашения хозяйки, уселись вместе с рабынями на диван и сообща начали перелистывать альбомы.

Между нами было условлено, что я займусь только дочерью губернатора, так как она одна из всей компании говорила по-французски, а тетушка моя генеральшей и ее подругами.

Но они, не замечая нас, продолжали болтать между собой, и вдруг принялись с ожесточением тормошить младшую черкешенку, указывая ей на фотографическую карточку молодого человека из наших знакомых. Сконфуженная и вся красная от волнения девушка отбивалась от них, стыдливо закрывая лицо широким рукавом кофточки.

На вопрос наш о причине столь веселого настроения Элиме ответила, что господин на портрете имеет удивительное сходство с братом невольницы. [56]

Давая такое объяснение, турчанка воображала, что мы наивнее ее...

Подали на подносах шербеты, кофе и сласти.

Дамы оставили в покое альбомы и расположились иначе: генеральша села возле Marie, а я с Элиме на другом конце комнаты. Рабыни поместились в креслах недалеко от нас.

С турчанками, как я убедилась впоследствии по опыту, говорить очень трудно. Они не признают обыденной разговорной речи и, чтобы они вас понимали, надо усвоить их манеру выражаться; даже о пустяках, цветисто и образно. Выбор тем для подобных бесед довольно затруднителен, так как их понятия о вещах совершенно другие, чем у нас.

Итак, вспоминая на этот раз уже данные мне советы, я повела речь осторожно, придерживаясь высокопарного тона в восточном вкусе.

Прежде всего я сообщила Элиме, что удостоилась счастья видеть Абдул-Азиса на церемонии Селямлика. Она слушала меня с напряженным вниманием и с затаенным вздохом повторяла:

"Счастливая! счастливая! вам удалось лицезреть светлый лик нашего мудрого падишаха!" — и глаза ее с восхищением останавливались на мне.

— Но, — продолжала моя собеседница, — был слух, что великий султан не совсем здоров? еще говорят, — прибавила она таинственно, — что его сглазили дипломаты, и повелитель правоверных даже похудел? Правда ли это?

Я поспешила уверить ее, что Абдул-Азис показался мне очень толстым и цветущим.

Благодарный взгляд был мне наградой.

— Я еще ни разу не была в Истамбуле(Турки вообще избегают называть свою столицу "Константинополем", предпочитая ему свое "Истамбул"), — сказала с оттенком грусти она — а потому не имела счастья любоваться блистательной персоной наместника пророка на земле... — Зера-ханум, жена коменданта нашей цитадели — она была второй кадиной Его Величества — утверждает, что облик падишаха прекрасен? А вы согласны с этим, mademoiselle?

— О! все в восторге от его красоты, и хотя он уже стар, — думала сказать я; но, спохватившись вовремя, договорила так: "хотя он не молод, но зато великая мудрость освещает его лицо, и вид у него величественный".

И мы продолжали беседовать о необыкновенных достоинствах главы мусульман, о завидной доле его гарема и великолепии церемонии Селямлика.

Итак, до сих пор все шло благополучно: повидимому, фанатичная в обожании султана, Элиме была довольна мной. Она одобрительно кивала головой, пока я расписывала ей красоту Абдул-Азиса и, окинув меня доброжелательным взглядом, позвала мачиху:

— Ханум! франка с четырьмя глазами не врет, все так хорошо рассказывает — и уверяет, что на лице падишаха написана мудрость пророка.

— Значит, она добрая девушка, — отозвалась Ашима, — наш паша будет очень доволен: пригласи ее бывать у нас как можно чаще. [57]

Глава XIX.

Наконец мне ужасно надоело лицемерно восхищаться толстым султаном, каким я видела Абдул-Азиса в действительности, и захотелось поговорить с турчанкой о чем-нибудь другом.

Тут кстати вспомнила я, что на будущей неделе ожидается лунное затмение. Мне рассказывали, что в таких случаях в турецких кварталах всегда поднимается невообразимая кутерьма под влиянием панического страха за участь любимого светила Магомета.

Желая узнать мнение просвещенной мусульманки по этому предмету, я спросила ее, известно ли ей, что такого-то числа будет полное затмение луны?

Затронув подобную тему, я основательно предполагала, что особа, кончившая курс в европейской общине, не разделяет суеверных понятий невежественных масс; но... к сожалению, мне еще неизвестно было, что такое собственно "образованная турчанка", и чему учат ее в миссионерских школах?

Эффект от сказанного мной получился самый неожиданный. Элиме широко раскрыла глаза с выражением сильнейшего изумления и любопытства. Голос ее звучал неподдельной иронией, когда заговорила она своим вычурным языком, важно и снисходительно оглядывая меня: "Откуда" дано вам знать "о приближении злого духа к светлому лику луны — разве вы святая?"

Задетая ее тоном, я ответила ей также насмешливо: "из календаря, mademoiselle, для этого не надо быть святой, не хотите ли сами заглянуть в него, и вы убедитесь"... [58]

— Нет, не беспокойтесь, — перебила она, — воля Аллаха известна только избранному пророку, а не вашим календарям.

— В таком случае разъясните мне по-вашему о причине появления тени на диске луны? — попросила я, стараясь быть серьозной.

— С удовольствием, — согласилась она, — разве вас не учили, как злой дракон поклялся однажды дьяволу погасить небесную лампаду за то, что она освещала путь рессул (рессул по-турецки пророк) — Магомету, когда, гонимый врагами истины, он бежал из Мекки в пустыню. Там в сиянии лучей полумесяца и звезд созрела наша великая религия! С тех пор чудовище каждый год покушается овладеть прекрасным светилом; но до сих пор правоверные разрушают его замыслы.

— Объясните мне, Элиме, — обратилась я к ней, еле удерживаясь от смеха, — для какой собственно цели у вас во время затмения колотят в тазы и стреляют в небеса? Ведь вся эта воздушная драма происходит на недосягаемой высоте.

— Ах, нет! Совсем не так высоко, как вам кажется, — убежденно возразила она, — днем луна отдыхает вон там за горкой, — указала образованная девица на запад, — а ночью она висит совсем близко к земле, так что испугать дракона совсем не трудно: при всем своем нахальстве он еще и труслив.

Мне очень нравились ее поэтичные выражения о нашей спутнице; но тем не менее я решилась просветить ее по-своему и вместе с тем разыграть перед ней роль ученой — институтские уроки космографии так свежи еще были в памяти, — а потому и обратилась к ней с следующим предложением:

— Теперь позвольте и мне в свою очередь объяснить вам, что говорит наука об этом небесном явлении.

— Пожалуйста, снисходительно разрешила она, — интересно послушать.

Тогда, предвкушая заранее сладость триумфа, я начала так:

— Как вам известно, планета наша имеет форму шара, о чем прежде люди не подозревали...

Но мне не дали продолжать: собеседница моя громко фыркнула и воскликнула:

— Какой абсурд! вас обманули, молодая особа: в таком случай почему мы ходим прямо и не катимся вниз?

Тогда я обстоятельно разъяснила ей, почему это так, а не иначе, поделилась с ней познаниями о законе притяжения и тут же [59] рассказала историю Христофора Колумба, который, мол, первый и поднял вопрос о шаровидности земли.

— Так вот кто наговорил вам столько вздора! — догадалась она, — ну, можно ли верить всякому шарлатану!

Растолковав ей, почему мне не приходилось беседовать с знаменитым мореплавателем, я для большей наглядности, взяла с вазы апельсин и, указывая на него, продолжала развивать ту же мысль, ссылаясь на примеры кругосветных путешествий.

Это еще более насмешило питомицу французской школы "Сестер Сиона".

— Вот в этом месте, — провела она пальцем по апельсину, — люди должны висеть вниз головами — Аллах ведает, что за ужасы рассказываете вы! — с упреком проговорила умная особа и пожала плечами.

Скептицизм турчанки еще более усилил во мне стремление непременно и сейчас же рассеять заблуждения ее. Завладев снова апельсином и поворачивая его вокруг оси, я продолжала в таком духе:

— Уверяю вас, Элиме, что земля вращается вот так, с запада на восток, а нам кажется.....

И опять мне не удалась лекция по космографии: при последних словах Элиме дико взвизгнула и повалилась на подушки дивана.

— Аллах! Аллах! — вопила она, задыхаясь от хохота, — чего только не выдумают франки! Мы вертимся, как колесо экипажа, и не замечаем того!

Ханум и рабыни с испуганными лицами бросились к ней, подозрительно оглядывая меня. Вскоре девушка оправилась и, утирая градом катящиеся слезы, заговорила с мачихой.

Вдруг, как по команде все четверо наклонили головы и с напряженным вниманием принялись рассматривать ковер, на котором стояли. Затем, страстно жестикулируя, они начали о чем-то горячо спорить.

Арабский язык имеет характерную особенность: когда на нем разговаривают, хотя бы в самом миролюбивом и дружественном тоне, то постороннему слушателю кажется, что собеседники ужасно ругаются и вот-вот подерутся. Так было и в настоящем случае, и я именно этого ожидала; но все окончилось благополучно.

После ухода турчанок Marie дословно перевела мне все их суждения и пересуды, а я немедленно записала инцидент этот также слово в слово на страницах моего дневника.

Теперь я стану продолжать рассказ уже с готовым переводом интимнейших переговоров наших посетительниц. [60]

Глава XX.

Вот что говорили между собой дамы гарема.

— Что наврала тебе христианка? — с тревогой в голосе спрашивала Ашима падчерицу.

Элиме боязливо покосилась в мою сторону и ответила:

— Уж не порченная ли она? недаром у нее четыре глаза — как бы не случилось беды! Вообрази, ханум, эта безумная уверяет, что во вторник ночью дракон подойдет к лику луны и даже сказала, в котором часу появится тень его на небесах.

— Какая же она глупая! Ну, подумай сама, кто кроме Аллаха и пророка может знать о намерениях злого духа? — укоризненно покачав головкой, возразила губернаторша.

— Да ты послушай дальше, — поспешно перебила ее та, — она клянется, что земля, по которой мы ходим прямо, такая же круглая, как апельсин, и вертится, как колесо, а потому и бывает затмение.

— Как! значит, мы двигаемся сейчас? — испугалась Ашима, — нет! не может быть — верно ей приснилось? Впрочем, мы сейчас узнаем, так ли это? — решила она, склоняясь к полу и пристально рассматривая его. Глаза остальных также впились в рисунки ковра.

— Нет, не вертится! наврала франка, — облегченно вздохнув, прошептала застенчивая Лазя, младшая рабыня.

— Ну, конечно, нет! — авторитетно подтвердила ханум.

— Может быть она колдует — я боюсь ее, — пробасила другая невольница, толстая Базя.

— Едва ли! просто она дура, — заступилась за меня добрая генеральша, — узнай, пожалуйста, кто выучил ее так бессовестно врать?

— Я уже спрашивала, — ответила падчерица, — она уверяет, что все это написано в календарях, и что один из ее знакомых в России ездил по круглой земле и не свалился вниз, — вспомнила турчанка о Колумбе.

— А! вот оно что: Россия круглая! — догадалась Ашима, — интересно знать, как там живут люди? — спросила она.

— Этого франка не говорила, — возразила Элиме, — по ее словам Турция — шар.

— Ах, какая лгунья! — возмутилась губернаторша, наша земля ровная, как скатерть — так и скажи ей, Эле?.

— В сущности она не виновата, — ответила последняя в [61] примирительном тоне, — от ученых понаслушалась вздору, ну, и повторяет по глупости своей.

— А! теперь понятно почему девчонка совсем ошалела: наговорилась с ними и сама стала такая же. Недаром паша наш считает господ этих мошенниками: они и в Бога не верят, совесть потеряли, а живут одним обманом и морочат честных людей — тем и свет покорили.

Так ораторствовала красавица-арабка, ссылаясь на мнение просвещенного супруга своего о нас, европейцах.

— Жаль бедную девушку — снова постаралась в мою пользу дочь Киамиль-паши, — так разумно говорила о падишахе и вдруг... прямо с ума сошла!

— Расспроси ты ее хорошенько, — обратилась к ней Базя, — кто же будет во вторник ползать вокруг лампады пророка?

— Да! да! непременно, — обрадовалась Ашима, предвкушая новую потеху, — только наберись терпения и не мешай ей — пусть мелет, а мы посмеемся!...

Я сидела недалеко от них сконфуженная, обозленная и хотя не понимала их языка, но чувствовала, что невежественные создания издеваются надо мной.

Элиме снова приблизилась ко мне и заговорила вкрадчиво, стараясь быть серьезной.

— Извините меня, милая Euge?nie, я перебила вас на самом интересном месте и, таким образом, не узнала главного: кто же, по-вашему, старается во время затмения овладеть светилом Ислама?

— Никто! — с досадой ответила я, — это тень земного шара — вот и все! Впрочем, если хотите, то можно и наглядно представить вам картину лунного затмения?

Турчанка сначала поперхнулась, видимо делая усилия заглушить приступы смеха, но тотчас же оправилась и чрезвычайно вежливо попросила не отказать ей в дальнейших подробностях.

Тогда, подкупленная ее смиренным видом, я взяла из вазы апельсин с двумя мандаринами, расположила их на столе в примерном порядке солнечной системы и обратилась к ней с такою речью:

— Вообразите себе, что апельсин — солнце; один мандарин мы назовем нашей планетой, а другой, который поменьше — луной...

Обе невольницы подошли поближе и, с выражением суеверного страха в глазах, следили за движениями моих рук. Элиме, кусая губы, делала вид, что прекрасно все понимает; но не утерпела и кольнула меня насмешливым замечанием: [62]

— Странно что-то, — указывая на апельсин, улыбнулась она, — прежде он был земля, а теперь солнце? Я объяснила, что так надо сейчас для более удобного сравнения величин, и слова мои: "так как солнце во много раз больше земли и луны вместе взятых" — прямо ошеломили ее!

Она отвернулась в сторону и, схватив носовой платок, засунула его в рот, чтобы предупредить взрыв бешеного хохота.

— Аллах! что еще наврала ей эта четырехглазая франка? — вопили женщины.

— Она уморит тебя, и ты умрешь! — вскрикивала испуганная Ашима, наклоняясь к падчерице.

И действительно, было от чего прийти в ужас: вся пунцовая, обливаясь слезами, дочь губернатора задыхалась в припадке истерики, беспомощно ловя воздух руками.

Общими усилиями мы привели ее в чувство и когда, наконец, она успокоилась я, по совету Marie, изменила тему разговора и принялась еще в более ярких красках, дополняя кое-что собственной фантазией, изображать блеск и роскошь Селямлика в "Истамбуле".

Желая несколько смягчить дикое впечатление от моих стремительных лекций по космографии, тетка моя взялась объяснить недоумевающей Ашиме то же самое; но в более понятной форме и на турецком языке. Тогда между ними начался другой водевиль.

Ханум слушала сперва серьезно и одобрительно кивала головкой; но когда дошло дело до вращения земли, то не утерпела и, обращаясь к Элиме, перебила наше мирное собеседование восклицанием по-арабски:

— И эта старая дура туда же, куда и молодая! должно быть обе они припадочные!

Слово "припадочная" означает у затворниц гаремов последнюю степень "глупости" и даже идиотизма.

Сделав столь лестную оценку стараниям Marie, генеральша подала знак собираться, да и пора было: визит их по турецкому обычаю продолжился более шести часов, и мы чувствовали себя крайне утомленными.

На прощание образованная девица прочитала мне наставление:

— От всей души советую вам, милая моя, не верить календарям и ученым, а иначе Аллах накажет вас — лучше всего читайте Коран — я пришлю его вам во французском переводе: там вы найдете то, что необходимо знать каждой женщине.

Началось еще более сложное одевание, чем раздевание: [63] прикалывание ясмаков, фередже, шлейфов — булавок потребовалось на это несколько сотен.

Наговорив нам, по требованиям гаремного этикета, множество вычурных комплиментов, они стали спускаться по лестнице вниз, шумно переговариваясь и повторяя на все лады:

"Ну, и потешим мы пашу, нашего милостивого господина! То-то посмеется он на доброе здоровье, Машалла" (Да благословит Бог!)!

Глава XXI.

— Возможно ли что-нибудь подобное? — скажет удивленный читатель, — автор сам себе противоречит — тогда не для чего было и упоминать, что дочь Киамиль-паши кончила курс в европейской общине. Неужели миссионерами едут туда совершенно невежественные люди, которые не в состоянии даже передать своим питомцам хотя бы самых элементарнейших понятий о мироздании и, вообще, о том немногом, что приобретается даже нашими ребятишками в сельских школах. Так спросит всякий, кто не провел часть своей жизни в стране полумесяца, а следовательно и не может иметь понятия о степени развития турецкой женщины. Кроме того, не каждому, даже местному уроженцу доступна для изучения замкнутая магометанская семья.

Мне выпала счастливая доля хорошо познакомиться с интимной стороной гаремного быта — только благодаря моим родным, которые, прожив всю свою жизнь среди мусульман Оттоманской Империи, успели заслужить редкое для иностранцев доверие и особенное, исключительное их к себе расположение. Но прежде чем ответить на справедливое недоумение по поводу беседы моей с "образованной турчанкой", я должна сказать несколько слов о том, чему учат затворниц гаремов в христианских школах, и какие обязательства принимают на себя последние, как перед правительством, так и родителями учениц.

Известно, что на востоке существуют очень много разных монашествующих орденов, братств, общин католического, лютеранского и других исповедований. Все эти духовные учреждения занимаются там больше политическими интригами, чем распространением евангелия. При некоторых общинах, а также и при женских греческих школах содержатся особые отделения для [64] мусульманских девочек, где обучают их премудрости несколько иначе, чем христианок.

Курсовая программа не сложна. Главных предметов три: рукоделие с вышиванием, чтение изречений из Корана и турецкий этикет. Для преподавания последнего приглашаются нередко отставные наложницы сановников. Они учат девиц изысканным селямам, цветистым комплиментам, вычурным оборотам речи, правилам гостеприимства, манерам, вежливости и восточным танцам.

За сим предметы второстепенной важности: французский или английский язык, смотря по миссии, немного арифметики для домашнего обихода, игра на пианино или мандолине и... кажется, все!

Что же касается хотя бы самых смутных понятий о географии, истории и др., то все это строго воспрещено законом для магометанок.

Турчанке разрешается посещать школу только до 14 летнего возраста, т. е. до того знаменательного для нее дня, когда она должна, как установлено Кораном, надеть ясмак, чтобы навсегда скрыть лицо свое от взоров постороннего мужчины.

С этого момента образование ее считается законченным: читать что-либо другое, кроме священной книги Ислама, ей дома не позволят, а знание иностранного языка имеет уже практическое применение при посещениях магазинов и лавок гяуров. Замкнутость турецкой женщины вовсе не так безусловна, как нам кажется. Обыкновенно мы представляем ее себе заключенною, подобно пленнице, в гареме под присмотром свирепых евнухов.

Так оно, пожалуй, и было прежде; но со времени царствования Абдул-Меджида социальное положение ее значительно улучшилось. Этот просвещенный и гуманный султан даровал затворницам некоторую свободу, не нарушив в то же время по существу стародавних обычаев и религиозных уставов Корана.

Благодаря ему, все обитательницы гаремов получили разрешение показываться на улицах, базарах, ездить в магазины, на прогулки; но под условием соблюдения известных правил, которые обязывают их, например, не выходить из дома иначе, как под вуалью из кисеи и в сопровождении слуг или рабынь.

Подобная роскошь доступна, конечно, состоятельным людям, а женщины бедной части населения ходить, повидимому, без всякого надзора; но это только кажется так: всякий, даже случайно проходящий мусульманин, имеет право сделать слоняющейся турчанке внушительное замечание, если заметить что-нибудь предосудительное в ее поведении. [65]

Зато ничего нет комичнее, как набеги турчанок на европейские магазины, чему я множество раз была зрительницей.

Для таких экскурсий они собираются обыкновенно большими группами. С шумом и гамом врывается компания в торговое помещение и начинает форменный разгром сложенных товаров. Перерыв решительно все, что видят их глаза сверху и до низу, они при этом отчаянно торгуются, предлагая невозможно низкие цены.

Приказчики, хорошо знакомые с подобными приемами этих милых дам, злобно огрызаясь, запрашивают в отместку так неимоверно дорого, что напуганные покупательницы обращаются в бегство.

Однако, я уклонилась совершенно в сторону и не познакомила читателя, как обещала, со взглядами мусульман на просвещение их женщин по западному образцу.

Но лучше всего за меня это сделает самый передовой и либеральный турок того времени, а именно Мидхат-паша, друг Англии, враг России и славян.

Я передам буквально суждения этого европейца в феске на тему о женской эмансипации.

Е. А. Рагозина.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Из дневника русской в Турции перед войной в 1877-1878 гг. // Русская старина, № 4. 1910