Записки графа Н П

Записки графа Н П. Игнатьева о его пребывании в Константинополе в 1864-1874 г.

(Известия Министерства Иностранных дел. Записки графа Н. П. Игнатьева (1864-1874). С предисл. П. Д. Воейкова. Снб. 1014 г.)

В августе 1864 года, граф Николай Павлович Игнатьев был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром, а впоследствии послом при Оттоманской Порте; занимая этот пост, он своей осторожной и разумной политикой много способствовал восстановлению утраченного Россией влияния на Балканском полуострове.

В настоящее время, в Известьях Министерства Иностранных дел печатаются на французском языке чрезвычайно интересные записки гр. Игнатьева, с содержанием которых мы познакомим вслед за сим читателей в возможно полном изложении.

В этих записках гр. Игнатьев дает обзор событий, в которых он принимал участие в качестве представителя императорского правительства в Константинополе с 1864 по 1874 г. В записках рельефно очерчена роль, которую играли в этих событиях прочие державы, в особенности Франция, которая была долгое время нашим антагонистом на Востоке. Направление русской политики в Восточном вопросе и роль которую играл в Константинополе такой видный [36] представитель нашей дипломатии, каким был Н. П. Игнатьев, представляют для нас несомненно высокий интерес, в особенности в настоящее время, когда балканские государства привлекают к себе внимание всей Европы. „Опыт прошлого может быть полезен для будущего“, говорит автор записок, и это прошлое заслуживаешь самого внимательного изучения.

Описывая первые десять лет своего пребывания в Константинополе, гр. Игнатьев подразделяешь это время на четыре отдельных периода; первый периоду с 1864 до конца 1866 г., характеризируется автором записок, как „эпоха преобладающего влияния западных держав“. „Мы", говорит Н. П. Игнатьев, „старались ослабить их влияние, разрушить их соглашение и сблизиться с нашими единоверцами, поддерживая в то же время добрые отношения с Портой. Главным вопросом, озабочивавшим в то время дипломатию, был румынских вопрос, разрешенный на парижской конференции. Второй период с 1866-1869 г. В это время привлекал всеобщее внимание критский вопрос, который легко мог вызвать на Востоке крупные перемены; „отличительную черту этого периода составляет нравственная поддержка, оказанная Россией христианским подданным турецкой империи, и поощрение национальных стремлений этих народностей; этот период закончился декларацией 1868 г.“. Третий период с 1869 по 1871 г. „В это время все усилия России клонились к улучшению участи наших единоверцев мирным путем и к отмене парижского трактата; этот период закончился Лондонской конференцией и договором 1871 года“. Четвертый период с 1871-1874 г. „Поддерживая в это время прекрасные отношения к Порте и поощряя развитие христианских народностей и их автономию, мы успели приобрести значительное влияние на Турцию и готовились к разрешению задач, предстоявших нам в будущем“.

„В момент моего приезда в Константинополь, пишет гр. Игнатьев, преобладающее влияние на Востоке имели Англия, Франция и Австрия — три державы, подписавшие парижский договор 1856 г.; все наиболее важные вопросы решались ими без участия России. Целый ряд фактов свидетельствуешь о величайшем недоверии, с каким турецкие министры относились тогда к России и к ее единоверцам. Достаточно было, чтобы мы высказались в каком-нибудь вопросе в известном смысле, чтобы Порта пошла по диаметрально противоположному пути, даже в ущерб своим насущным [37] интересам, а представители западных держав, большею частью враждовавшие между собою из-за личных и принципиальных вопросов, действовали единодушно всякий раз, когда надобно было помешать нашему самостоятельному выступлению. Особенным влиянием в Константинополе пользовался английский посланник сэр Бульвер, большой знаток Востока, имевший большие связи в турецком обществе, но несмотря на это, „Франция, как держава, первенствовала в Константинополе“, и все решалось так, как она хотела. Австрийский посланник, „верный политическим традициям своего правительства“, старался „лавировать и ловить рыбу в мутной воде“. Прусский посланник избегал самостоятельных выступлений, но в важных вопросах присоединялся к мнению Англии; представитель Италии был не боле, как орудием французской политики. Одна Россия была совершенно изолирована, не встречала ни в ком поддержки и не имела почти никакого влияния на турок, ее одинокие выступления в пользу eдинoвеpцeв и дипломатические акты, коими она обращала внимание держав на жестокости турок и на необходимость притти на помощь христианам, свидетельствовали только о ее бессилии — и не могли произвести желательного впечатления на народы, которые "уважают только силу, которая может им быть полезна, а отнюдь не платонические симпатии, хотя бы самые искренние".

„Западный державы пользовались нашей неумелой политикой как нельзя лучше, доказывали христинам, что мы были бессильны помочь им и в то же время обращали внимание турок на наши попытки повредить им и на опасные последствия, которые мог иметь наш образ действий“. „Делая из нас пугало, Франции удавалось без труда добиться всех необходимых с ее точки зрения уступок, которые она спешила заранее обещать от своего имени христианам, а устроив какое-нибудь дело, она старалась внушить туркам, что она совместно с Англией и Австрией вывела их из большого затруднения и извлекла из наших когтей". Ознакомившись с положением дел в Константинополе, гр. Игнатьев поставил себе нелегкую задачу: „вернуть постепенно утраченное нами исконное наше влияние на христианских подданных султана и на государства, платившие дань Турции, доказать туркам, что Россия была еще в состоянии создать им серьезные затруднения, несмотря на покровительство, оказываемое им западными державами, и что следовательно прямые выгоды [38]

Порты повелевали ей считаться с нами и даже действовать с нами заодно, расстроить союз трех держав, подписавших парижский договор доказать, что этот союз был искусственный и что он возник только благодаря исключительным обстоятельствам — наконец побороть преобладающее влияние, приобретенное Францией со времени Крымской кампании, ослабить доверие Порты к Австрии и в особенности к Англии и завоевать снова мирным путем подобающее нам положение на Востоке“.

Такова была намеченная русским послом задача, к осуществлению которой он шел неуклонно.

Из всех вопросов, занимавших умы дипломатов в то время когда гр. Игнатьев был назначен в Константинополь, самым животрепещущим был румынский вопрос. Летом 1864 г., еще до приезда гр. Игнатьева, в Константинополь прибыл князь Куза для обсуждения вопросов чрезвычайной важности для Соединенных Княжеств, которые касались изменений в их конституции, введенных господарем после слияния Молдавии и Валахии в одно княжество под его властью и санкций Порты и держав на совершенный им переворот.

Во время своего довольно продолжительная пребывания в столице Турции он „держался очень далеко от русского посольства и даже не отдал простого визита вежливости нашему представителю Новикову, который в силу этого не мог принимать участия в переговорах, ради которых кн. Куза приехал в Константинополь“. Представитель России высказался решительно против домогательств господаря и совершенных им незаконных поступков (между прочим отобрания монастырских имуществ, находившихся под защитой держав) и настаивал на том, чтобы державы выразили князю коллективно свое порицание, но благодаря поддержке французского посланника кн. Куза добился всего, что он хотел. Такой результата не мог, разумеется, побудить Кузу искать благосклонности России, бывшей некогда вершительницей судьбы Румынии. „Никогда еще, говорить Н.П. Игнатьев, дерзость наших противников не проявлялась в Константинополе так явно, и никогда еще они не достигали такого успеха, не встретив никакого противодействия". Это должно было, конечно, навести турок и наших единоверцев на невыгодные для нас размышления.

Гр. Игнатьев задался целью в корне изменить наши отношения к Румынии. Убедившись в том, что кн. Куза [39] был „ подобострастным орудием" в руках Тюильерийского кабинета и что „девизом его политики было враждебное отношение в России и к православию“, русский посланник не сомневался в том, что добрые отношения к Румынии не могут быть восстановлены до тех пор, пока князь будет у власти.

„Я постарался, говорит Н. П. Игнатьев, разоблачить некорректное поведение князя Кузы, нарушение им международных постановлений, его пренебрежение к принятым на себя обязательствам. Я доказывал моим коллегам и в особенности турецким министрам, как опасно было неосторожное, революционное поведение господаря и что необходимо было восстановить достоинство держав, на которое оно посягало! Особенное значение имели два вопроса, возбужденные кн. Кузой по совету Франции и вопреки советам русских дипломатов; а именно об организации Молдаво-Валахской церкви и о монастырских имуществах, конфискованных в пользу государства по приказанию князя.

„Издав 28 мая 1864 г. закон о назначении епископов господарь хотел этим подчинить церковь светской власти, совершенно отделить ее от Константинопольской патриархии“, и вместе с тем уничтожить главный консервативный элемент в стране, восстававший против его новшеств, „полагая, что ослабив узы, соединявшие Румынию с другими православными державами, он мог освободиться от зависимости от восточных пaтpиapxoв и от российского и греческого синодов“.

При решении другого не менее важного вопроса о секуляризации монастырских имуществ, „опять таки хотели обойтись без участия русского правительства; Франция открыто держала сторону кн. Кузы; Англия же и Австрия делали вид, будто они защищают православное духовенство, расчитывая устранить этим наше вмешательство“. „Духовенство не понимало, что над ним издевались... даже сам Кирилл, патриарх иерусалимский, всегда преданный России, попался в сети, расставленные ему английским посланником, и тайно посещал его в уединенном замке на о. Плати, где жил сэр Бульвер, и обсуждал с ним вопрос о том, как действовать дальше в виду поступков кн. Кузы. Русскому посольству даже не сообщали решений, принятых на этих совещаниях.

Хотя гр. Игнатьеву, обратившему с самого начала серьезное внимание на церковный вопрос в Румынии, пришлось [40] затем отказаться от деятельной поддержки православного духовенства в его законных требованиях, вследствии последовавшего вскоре отъезда сэра Бульвера из Константинополя и новых инструкций, полученных австрийским посланником, и его попытка вернуть церкви имущества, находившаяся уже несколько лет в руках молдавского правительства не увенчалась успехом, однако его энергичное выступление в этом деле не прошло бесследно и имело большое моральное значение: „кн. Куза, говорить гр. Игнатьев, убедился в том, что покровительства Франции было недостаточно для того, чтобы санкционировать все незаконные шаги его правительства; а турки убедились в том, что достаточно было нашего противодействия, чтобы расстроить всю затеянную кампанию; в то же время греческое духовенство увидело, что мы были готовы поддержать его, но что наши старания парализовались равнодушием или враждебностью тех самых держав, на которых оно вначале рассчитывало“.

„Из всего этого вытекает один бесспорный факт“ — а именно, что несмотря на продолжавшееся еще влияние Франции на Турцию, „наше законное влияние в Константинополе начало возрастать".

Внимание Порты и представителей держав было вскоре отвлечено вопросом несравненно более важным: 23 февраля 1866 г. в Румынии произошел государственный переворот.

Видя неудачу своих последних мероприятий, против которых восстал представитель России, кн. Куза чувствовал, что падение его было близко. „Сделав вид, что он понял свою ошибку, говорить Н. П. Игнатьев, князь попытался сблизиться с императорским посольством и написал мне письмо, говоря, что мы ошибаемся на счет его намерений, что он ничего так не желал, как придти к соглашению с Россией, и готовь быль следовать нашим советам. Зная, насколько можно было доверять искренности его слов, и предвидя, что он не долго удержится на престоле, я не счел нужным ответить ему и просил князя Кантакузена, приехавшего ко мне, чтобы словесно подтвердить все сказанное кн. Кузою в его письме, выразить князю мое удивление по поводу того, что он не оценил раньше пользу сближения с Россией, и дать ему понять, что мы могли изменить наше отношение к нему лишь в том случае, если бы он дал нам осязательный доказательства своего искреннего раскаяния; а пока мы будем держать себя так же [41] осторожно как прежде, и же окажем ему ни малейшей поддержки".

События шли своим чередом. 28 февраля 1866 г. кн. Куза был вынужден отречься от престола и тайно уехал из Бухареста. В связи с этим возникал вопрос об избрании иностранного принца и о том, изменится ли положение Соединенных Княжеств, единство которых было признано в 1861 г. султанским фирманом только на время правления кн. Кузы и притом без согласия держав, подписавших парижский трактат.

„25 (13) февраля Али-паша пригласил на совещание представителей держав, подписавших парижский договор, и предложил им отменить вотум об избрании иностранного принца, избрать отдельных господарей в Бухаресте и в Яссе и послать в княжества турецкого комиссара, в сопровождена делегатов от держав“.

После долгих прений, во время которых генерал Игнатьев указал на „необходимость строго держаться договоров и указать румынам, что они должны итти по пути благоразумия, не вступая на революционный путь“, — послами было совместно выработано содержание торжественных телеграмм, которые были посланы на следующий день представителями держав генеральным консулам в Бухаресте, с настоятельным требованием соблюдать закон. „Австрийский интернунций довольно решительно поддерживал на этом заседании русского посла к величайшему неудовольствию французского посланника, который не мог скрыть своей досады по поводу активного вмешательства в этот вопрос России и спросил Н. П. Игнатьева, с которых пор императорский посланник в Константинополе „стал защитником полумесяца“, на что генерал ответил что „мы стоим неизменно на почве трактов и удивляемся, не встречая на этом пути прочих держав".

Маркиз Мустье, „видя себя связанным своим согласием действовать коллективно, подал своему правительству мысль перенести заседания конференций в Париж“, на что последовало единодушное согласие держав и таким образом, говорит гр. Игнатьев, „переговоры вышли из моей компетенции, и мне пришлось ограничиться одними советами Порте в смысле наших взглядов“.

„Конференция открылась в Париже 10 марта под председательством Друэн де Люиса. Переговоры велись с такой [42] медлительностью, объяснить которую нельзя было иначе, как совокупной игрой Франции и руководителей молдаво-валахов, как вдруг 20 апреля на румынский престол был избран принц Карл Гогенцоллерский“.

Как только стали известны результаты плебисцита, турецкий уполномоченный выступил на парижской конференции с протестом и заявил, что „военная оккупация княжества является в глазах его правительства единственной целесообразной мерой, для восстановления в княжестве порядка и спокойствия“.

„Следуя указаниям императорского кабинета, я старался“, пишет гр. Игнатьев, поддержать турецкое правительство на пути, который оно избрало по своей собственной инициативе, решив однако предотвратить кровопролитие, как только сражение между турками и молдаво-валахами станет неизбежным.

„Но решимость Порты ослабевала по мере того, как положение осложнялось. Она не решалась итти против Франции, не имея на своей стороне Англии и не расчитывая на серьезную поддержку со стороны России. Но Англия действовала в то время в Румынии в полном согласии с Францией, а что касается нас, то в решительный момент Порта увидела, что на нашу поддержку ей расчитывать нельзя. Образ действий, которому мне предписано было следовать в Константинополе, оказался в полном противоречии с заявлениями, сделанными нашим посланником в Париже, который в заседании 25 мая горячо высказался против проекта Порты, поддержав точку зрения французского правительства“. Турецкий посланник, получивший приказание действовать во всем согласно с нашим уполномоченным, был поставлен в затруднительное положение и усомнился в нашей искренности. В недрах конференции произошел полный разлад и ей не удалось притти ни к какому решению относительно целесообразности понудительных мер для восстановления в Румынии законного порядка. Принц Карл воспользовался этим, отправился немедленно в Румынию, совершил 23 мая торжественный въезд в Бухареста и принял бразды правления. Члены конференции разъехались в первых числах июня по предложению нашего уполномоченная, которому предложено было заявить, что по мнению императорского кабинета „европейская конференция, которая принимает известные решения и затем сама же допускает их нарушение, не [43] приносит никакой практической пользы между тем как бесплодность ее совещаний наносить серьезный ущерб коллективному авторитету Европы и достоинству входящих в ее составь держав“.

Порта со своей стороны не решилась „бросить вызов Европе“, введя свои войска в Румынию, и подчинилась давлению Франции и Англии; на решение Турции повлияла также в значительной степени начавшаяся в июне месяце Австро-Прусская война, в которой приняла участие Италия; „заняв выжидательное положение", турки пропустили благоприятный момент для оккупации княжества тотчас по вступлении принца Карла в Румынию. Как только в Константинополе сталь известен исход Кениггрецкого сражения и окончательная победа прусской армии, Аали-паша решил как можно скорее покончить с вопросом о княжествах. Он считал опасным задеть принца из дома Гогенцоллернов и боялся, как бы последствия Австро-Прусской войны не изменили взгляда держав на Восточный вопрос, и поэтому хотел прежде всего отнять у Европы предлог требовать у Турции компенсации за жертвы, понесенные в ином месте. Известие об уступке Венеции Наполеону III произвело удручающее впечатление на Порту. „Попросите князя Горчакова, сказал Аали-паша генералу Игнатьеву, не винить нас более за то, что мы подчиняемся влиянию Франции; и более могущественный державы, нежели мы, преклоняются перед ее волей“.

„В виду нового оборота, наступившего в Румынском вопросе, нам необходимо было несколько изменить наш образ действий. Коль скоро Порта готова была признать совершийся факт, нам неудобно уже было настаивать на восстановлении в княжествах порядка вещей, созданного парижским договором. „Руководствуясь инструкциями, полученными из министерства, Н. П. Игнатьев заявил Аали-паши в исходе июня, что „императорский кабинет предоставляет турецкому правительству действовать по своему усмотрению“.

Разумеется, говорилось в инструкциях, полученных нашим послом, „враждебное поведение румынского правительства по отношению к нам и к православной церкви дает нам право лишить его благожелательного покровительства, которое мы постоянно ему оказывали. Однако, император не возлагает на население Молдавии и Валахии ответственности за ошибки свергнутого ими правительства. Кроме того мы не должны забывать, что тут дело идет о принципе, [44] касающемся всей совокупности христианского населения Востока, к которому мы, согласно исконным нашим традициям, относились всегда сочувственно“.

„Во все время пребывания принца Карла в Константинополе я держал себя в отношении к нему весьма осторожно пишет П. Н. Игнатьев, „не выказывая ему впрочем ни малейшей враждебности", а „принц Карл выказывал желание сблизиться с императорским посольством. Он первый сделал мне визит, который я отдал ему на другой же день частным образом. Я дал понять его высочеству“, „что мы признаем переворот, совершившейся в Румынии, лишь после получения им фирмана инвеституры, что наше дальнейшее поведете будет зависеть от того, насколько он будет считаться с нашими интересами, и что от него зависит дать нам в этом доказательство, порвав всякую связь с лицами, принадлежащими к красной партии, урегулировав церковные дела и т. д... Его Высочество признавал вину молдаво-валахов по отношению к России, но винил во всем правительство кн. Кузы и давление со стороны Франции. Он обещал держаться в будущем консервативной политики и сблизиться с Россией".

По мнению Н. П. Игнатьева преобладающее влияние, которое Франция приобрела в деле соединенных княжеств со времени заключения парижского договора, может быть объяснено главным образом тем, что во время переговоров, происходивших в Константинополе, только одна эта держава имела определенный план действий, соответствовавши программе ее политики, и преследовала свои цели с удивительной стойкостью и настойчивостью.

Наполеон III имел на Румынии особые виды: „увидав, что ему не удается осуществить свой план относительно восстановления Польши, он видимо задумал осуществить подобный же план, продиктованный враждебными чувствами к нам, на берегах Дунай, создав там государство, которое находилось бы всецело под влиянием Франции и „на которое она могла бы опираться в случае осложнений на Востоке“.

Его представитель доказывал турецкому правительству, что „прочно организованное государство на нижнем течении Дуная могло быть единственной гарантией для Порты против захватов России и служило бы ему надежным оплотом против этой державы“. Туркам, конечно, следовало бы понять, что страна с несколькими миллионами жителей не могла быть [45] защитой против России и что самым надежным оплотом для Турции могли быть добрососедские отношения с могущественной Россией“.

„Самой характерной чертой того времени, говорить Н. П. Игнатьев, была враждебность, которую проявляла к нам Франция в вопросе о Соединенных Княжествах“, в то время как „Тюильерийский кабинет горячо настаивал на общности наших интересов на Востоке, а мы, с своей стороны, искренно желали действовать заодно с ним во всех важных вопросах“.

Антагонизм между Францией и Россией проявился и в вопросах, касавшихся Сербии, к которой „Франция относилась враждебно потому, что мы ей сочувствовали; желая видеть в Бухаресте независимого владетеля, она хотела в то же время сохранить для Турции в Белграде почтительного вассала“; и действовала согласно с видами Порты, которая мирилась с мыслию о стремлении румын к независимости, но тревожилась при всякой попытке в этом отношении со стороны сербов, на которых она смотрела как на вождей славянства.

Некоторые другие державы действовали в том же духе, как Франция: Австрия, в особенности, относилась к сербам крайне враждебно, „о чем можно только пожалеть, так как при всяком осложнении в сербском вопросе венский кабинет оказывал большое влияние на решения Порты“. „Мы одни искренно и открыто принимали сторону сербов, но наше вмешательство парализовалось с одной стороны недоверием Порты, а с другой стороны той изолированностью, на какую нас обрекало недоброжелательство прочих держав“. Поэтому при бесконечных спорах, возникавших между Портой и сербским правительством, русскому посланнику приходилось действовать крайне осторожно.

Таково же приблизительно было положение и в вопросах, касавшихся Черногории; особенно в важном для нее вопросе о разграничении с Турцией. „Я доказывал, пишет П. Н. Игнатьев, что этот вопрос требовал скорейшего решения, и что чем больше черногорцы получать земли, в которой они чрезвычайно нуждались, тем лучше будет обеспечен мир. К сожалению, действуя одиноко, мы не могли достигнуть многого. Англия и Франция мешали осуществлению наших планов“. Пруссия и Италия относились к ним равнодушно. Франция по обыкновению не поддерживала нас в [46] наших домогательствах, и хотя она втайне убаюкивала черногорцев обещаниями и даже как будто поддерживала иногда их домогательства, но это делалось в сущности, как замечает наш посланнику „не из доброжелательства к Черногории, а единственно с целью парализовать наше влияние".

Что касается нас, то мы руководствовались в нашей политике на Востоке исконным нашим сочувствием к единоверцам и нашими обязанностями по отношению к ним. К сожалению, после войны 1854-55 г.г. от нас успели отдалить греков, а мы не сумели внушить доверия славянам, и первое время по приезде моем в Константинополь политическое положение не благоприятствовало восстановлению наших прежних с ними отношений".

Императорская Франция являлась везде, где это только соответствовало ее интересами, защитницей принципа национальности, — так было в Италии, в Польше, в Румынии, но она не хотела оказать поддержку славянским народам, населявшим Турцию.

„Националистическая теория", говорил французский посланник Н. П. Игнатьеву, „не должна дониматься без ограничений. Есть национальность и национальность. Не всякая нация может претендовать на самостоятельное существование. Право на него дает роль, которую народ играл в истории, его происхождение, сила единение. Христианские народности Турции не отвечают всем этим условиям. Они бессильны, они дошли до упадка, они не имеют блестящих традиций в прошлом, они не имеют нравственной связи в настоящем". „Короче сказать, Франция хотела видеть в славянах рабски преданных Турции подданных, готовых отказаться от национальной и религиозной самобытности, с космополитическим правительством, которое в политическому финансовом и промышленном отношении зависело бы от Франции. Очевидно, Россия не могла итти с нею по этому пути.

К сожалению, связь, существовавшая некогда между православными народностями Турции, в то время почти исчезла. В момент приезда в Константинополь графа Игнатьева религиозные распри между греками и болгарами достигли высшей степени, и все попытки императорского посольства установить между ними примирение были заранее обречены на неудачу. Эти распри давали широкий простор католической и протестантской пропаганде, которая коснулась не только греков, но и армян. [47]

Говоря об этой пропаганде, П. Н. Игнатьев упоминает об одном любопытном документе, который держался долгое время в величайшей тайне. Это был протокол, составленный в 1860 году под покровительством французского посольства в Пере и подписанный Дауд-пашей и преосв. Азарианом, двумя в то время самыми влиятельными лицами среди армян-католиков.

Он заключал целую программу действий, клонившуюся к слиянию всех армян-католиков и грегориан под протекторатом Франции, которая, в случае падения Оттоманской Империи, могла бы противопоставить их славянам и грекам — предполагаемым представителям русского влияния на Востоке. В этом странном акте излагалась не только цель, которая им преследовалась, но и все подробности дальнейших действий, которые могли способствовать достижению этой цели. Этот протокол, как говорить гр. Игнатьев, дает ключ ко всем интригам, объектом которых в течение многих лет были армяне.

(Продолжение следует).

В. Тимощук.

Текст воспроизведен по изданию: Записки графа Н П. Игнатьева о его пребывании в Константинополе в 1864-1874 г. // Русская старина, № 4. 1914