НА БОСФОРЕ

БОБРИКОВ Г. И.

НА БОСФОРЕ

(См. “Русская Старина” июль 1913 г.)

XXVIII.

Еще из Константинополя, 15 ноября 1878 г., я писал Н. Н. Обручеву “о необходимости ликвидации наших дел на Балканском полуострове на основании Берлинского трактата. Но прежде, чем обратиться к условиям этой ликвидации, необходимо сказать нисколько слов о силах и течениях, противодействующих реализации мира.

Большую надежду возлагают на полюбовное соглашение с Австриею. Но тут является основной вопрос, чем она может удовлетвориться? С глубоким уважением свидетельствую, что она захочет иметь не только весь Коссовский вилаэт, но и иметь в своем полном распоряжении всю железнодорожную зону до Егейского моря с Солуньей включительно. Если бы даже она ограничилась одним Ново-Базарским санджаком, возможно ли нам было на это согласиться, зная, что этим отдаются в ее подчинение оба сербские княжества.

Нет, полюбовного соглашения с Австриею мы никогда не достигнем, тем более, что в ее претензиях она всегда будет поддерживаться Германиею, стремящейся ее вытеснить окончательно с германской территории, которая по мнению Бисмарка оканчивается адриатическим побережьем. При таких условиях болгарам, сербам и грекам остается сделать самим дело и быть нами поддержанными в совершившемся факте. [196]

В настоящее время болгары надеются пассивным сопротивлением в Македонии и Фракии добиться их присоединения к княжеству. Поддерживать такую гипотезу было бы с нашей стороны и наивно, и неразумно. Как государственный организм, Турция ничтожество, но она еще несомненно владеет грубою силою, способною залить кровью восставшую раию. Настоящая игра болгар в кошки-мышки с турецкими войсками в Македонии вызовет такую беду, от которой придется спасать “братушек” нашим войскам. А в каком положении мы очутимся при армии, располагавшейся от Бургаса до Салоник, когда 3-го мая нам будет сделано заявление об удалении с Балканского полуострова! При таких условиях решимся ли мы принять вызов Австрии, поддержанный Англиею и Германиею. При этом сомнительно, чтобы Италия осталась постороннею зрительницею.

Особую энергию развивают англичане в возбуждении против нас турок и болгары в подстрекательстве нашей администрации в их стране. Как ни странным может показаться, но обе силы действуют в одном направлении, стремясь нас втянуть в хаос событий. Чтобы умалить страх за Константинополь, англичане не щадят средств на укрепление Чаталджинской позиции, но положительные результаты в этом направлении могут быть достигнуты, в виду позднего времени года, не ранее полугодового срока.

Мне кажется, что настоящим положением нужно воспользоваться, чтобы окончить счеты с Блистательною Портою до очищения нашими войсками Адрианопольского вилаэта. Здесь кстати следует заметить, что общественное мнение мусульманского общества сильно изменилось в нашу пользу, блогодаря восторженным отзывам тех до 30 т. военнопленных, которые побывали в России и на деле убедились в русском добродушии, а теперь возвратились домой. По их словам они были не в неволе, а дорогими гостями у москалев-победителей”.

Различные положения разграничительных работ международных комиссий мною изложены в целом ряде донесений и писем. Особенное внимание обращает на себя комиссия разграничения Болгарии от Румынии. Члены этой комиссии были вcтpечeны румынскими министрами на Дунае с предупредительным гостеприимством. На правительственном пароходе все удобства были приготовлены с удивительною заботливостью на государственный счет. Хотя по Берлинскому [197] трактату комиссия должна была провести сухопутную границу в условиях страны, румынские министры с первых же слов стали говорить о железнодорожном мосте через Дунай, доказывая, что единственным местом его устройства может служить одна Силистрия. Хотя все выдвигаемые ими данные шли в разрез с действительностью, во всех наших войнах на этом пространстве мосты строились неизменно у Гирсова, заявления нашего делегата были оставлены без внимания. Напрасно предлагалось, в доказательство замаскированной цели, только выиграть берег по Дунаю и уничтожить крепость, ввести в постановление условное выражение, что граница утверждается лишь тогда, когда румынское правительство в действительности выстроит здесь железнодорожный мост. В редакции французского делегата постановление состоялось в таком изложении: “Pour se conformer aux stipulations du Traitе de Berlin et donner au gouvernement Roumain la possibilitе d’еtablir une communication entre les deux rives du fleuve, sur l’emplacement reconnu le plus propice en amont de la Borcia et а travers les iles, le point d’attache de la nouvelle frontiere a l’Est de Silistrie sera fixe sur la rive droite du Danube en face du Deirmen Tabiassi, a huit cents metres du bastion Nord-Est de la ville (Itch Tchenguel Tabiassi)”.

Такое ни на чем не основанное постановление, явно противоречившее даже берлинскому трактату, грозило в будущем большими усложнениями. Посол сделал попытку к его исправлению путем соглашения с послами великих держав, но большинство из них уклонилось по случайным причинам, а представитель Франции, Фурнье, заявил, что не имеет для этого соответственных полномочий. Оставалось обратиться к международным сношениям, но предлог к ним нашим правительством не был признан достаточно солидным.

Вообще характер работ в международных комиссиях разграничения был скорее миролюбивый и даже беспристрастный. Некоторое исключение составляли делегаты Турции и Англии, первые в черногорской комиссии, а последние в азиатской. В болгарской, сербской и черногорской председателями были избраны французы. В восточно-румелийской комиссии был принят порядок очередного председательствования. В азиатской, при незначительном числе делегатов, дело обходилось вовсе без председателя. Решение вопросов принципиальных во всех комиссиях было принято по единогласно, в подробностях — простое большинство голосов. [198]

В болгарской комиссии только окрестности с. Петричева давали некоторый простор решению, но и в этом случае, как и в остальных, большинство пожелало держаться как можно ближе к букве трактата. На Великих Балканах граница установлена от с. Косицы до Шипки по гребню, и только тут граница выдвинута к северу уступкою позиций, но кладбище осталось в пределах княжества. Работу замедляли английские офицеры с топографами, все искавшие позиций для турок. Хотя официально работа мотивировалась необходимостью дополнять карту страны, но топографы относились к ней весьма небрежно, сосредоточивая свое внимание на военных интересах турок. При этом нужно заметить, что русские карты отличались крайнею точностью, в чем иностранные делегаты не могли отказывать нашим топографам в справедливой оценке. Делегаты удивлялись, как много было сделано в короткий срок оккупации.

В черногорской комиссии турецкие уполномоченные, а за ними и оттоманское правительство, опротестовали официальное значение карты австрийского генерального штаба и ряд постановлений, на ней основанных, по мнению Турции:

1) Параграф 28-й берлинского трактата направляет границу, на участка между Скутарийским озером и Адриатическим морем, между Мегуредом и Калимедом. Карта австрийского генерального штаба показывает Калимед селением — между тем, селения такого названия не существует, Калимедом же называется холм возле селения Миколика.

2) Ошибочно названный на австрийской карте, остров Горица-Топал есть не что иное, как Горица-Планик. Настоящий же остров Горица-Топал находится более к с.-з., близ Горица-Плак, напротив Систана.

3) По трактату новая граница направляется из Подгорицкой равнины на Плавницу. Но Плавница австрийской карты есть селение Зетица, настоящая же Плавница находится более к западу, к стороне Жабляка.

4) По трактату новая граница совпадает с пределами племени Кучи-Дрекаловичи с одной стороны, и Кучи-Крайны, Клементи и Груди — с другой, до равнины Подгорицы, откуда направляется на Плавницу, оставляя Турции племена Клементи, Груди и Хоти. Австрийская карта изображает неправильно пределы Груди-Клементи, Кучи-Крайны. Она отводит территорию племени Клементи на место, принадлежащее племени Груди, тогда как первое расположено значительно севернее [199] указания карты. Таким образом, если провести новую границу по австрийской карте, она пройдет поперек Клементи, Груди и Кучка-Крайны и оставить за Черногориею большой участок, который должен оставаться за Турциею.

Но ни за одним из утверждений и объяснений турецких делегатов нельзя признать основательности. Они отвергают значение австрийской карты, как дополнительного документа к трактату, и предлагаюсь держаться исключительно одного текста. Но как поступить, напр., в следующем месте того же § 28-го “граница достигает точки 2166 карты австрийского генерального штаба”. Где надеются они найти эту точку, отбросив австрийскую карту? А таких определений в трактате не мало.

В тексте трактата приведено название Калимед без определения, что это: гора ли, селение или урочище, очевидно с тою целью, чтобы устранить недоразумение в этом сомнительном для писавших текст случае, и точно указать, что граница должна идти посредине между двумя надписями карты. Порта обличает неверность австрийской карты, на которой у Калимеда стоить круг — условный знак селения, не обращая внимания на то, что конгресс должен же был руководствоваться какими-либо данными и что этими данными служили указания австрийской карты.

Случай с островом Горица-Топал еще рельефнее рисует значение карты австрийского генерального штаба. Граница пересекла остров, на карте названный Горица-Топалом. Оказывается, что это ошибка, что остров, отвечающий по своему положению острову Горица-Топал на карте, имеет другое название, но что существует и о. Горица-Топал, только значительно в стороне. Общий голос делегатов решает признать пограничным тот остров, который отвечает по своему положению на местности по указанию карты, не обращая внимания на название. Одни турки требуют границы через остров, носящий в действительности название Горица-Топала. Если допустить это требование, то как связать это направление с дальнейшею пограничною линиею, установленною трактатом между Скутарийским озером и Адриатическим морем. По тексту “от острова Горица-Топала пограничная линия достигает в прямом направлении вершины гребня, откуда следует по водоразделу между Мегуред и Калимед”. Турецкий делегат чертит этот участок границы на хребет Румия, а не на безымянный гребень, находящийся по карте между [200] Мегуред и Калимед, и не в прямом направлении, а сильно наклонною. Эта серия уклонений от текста трактата яснее всего обнаруживаешь неправильность суждения турок.

То же самое в отношении сел. Плавницы. Решительно все равно, где бы ни находилось это селение в действительности, для разграничения важно его положение на карте, как пункта, который мог бы верно определить положение границы на местности. Иначе можно дойти до самых невозможных выводов. Если бы в данном случае сел. Плавница находилось на местности не вблизи от данной линии, а в расстоянии, наприм., 50 километров, неужели Порта потребовала бы все-таки направить границу на Плавницу?

Что же касается до определения границ территорий племен Кучи-Дрекаловичи, Клементи, Кучи-Крайна, Груди-Хоти, то нет никакого сомнения, что начертанные Портой границы точно также ошибочны, как и данные австрийской карты. Точно определить границы племен невозможно. На конгрессе была проведена на карте граничная черта, и только ею и можно руководствоваться. Вообще при начертании в Берлине новых границ пограничная линия прежде проводилась на карте австрийского генерального штаба, а уже потом описывалась в тексте. Так именно понимался этот порядок во всех комиссиях, и только в черногорской вызвал противоречие. Ясно, что текст не может расходиться с картой, так как с нее списан.

Кстати заметить, что все официальные издания австрийских карт столько же отличаются изяществом изданий, сколько неверностью данных. Карты земель Балканского полуострова составлены большею частью из сведений частных путешественников, собранных и обработанных картоиздательством Арториа. У нас съемочное дело обставлено очень хорошо и исполняется с большею тщательностью. В результате получается высокий картографический материал, но работа топографов подвигается медленно, почему на большом пространстве государственной территории мы остаемся вовсе без карт.

На повторенные Портой приказания немедленно передать Черногории местности ей прирезанные по трактату, вали Скодрского вилаэта, Гуссейн-паша, отвечает, что в выполнении он встречает важные затруднения. Порта стала его опасаться, подозревая в сепаратистическом стремлении. Боясь в то же время политических затруднений от невыполнения трактата, [201] турецкое правительство обратилось к содействию Рифаита-паши, того самого, который умел быстро и мирно передать в наше владение местности в Малой Азии и ловко успокоить волнения между лавами. Порта вручила Рифаиту полномочие сменить Гуссейна и подчинила ему все войска Скодрского вилаэта. Этой мере она не придала, однако, гласности из опасения вооруженного сопротивления Гуссейна, а поручила ему частным путешественником прибыть в Скутари и там уже объявить волю султана, низложить Гуссейна и принять главное начальство над войсками.

Для установления нашей азиатской границы, в Берлине она была разделена на две части. От берега Черного моря до окрестностей Караурчана, около 243 версты, должна была быть проведена делегатами только нашими и турецкими. В проведении же дальнейшей части, от окрестностей Караурчана через Кессадаг к нашей прежней границе, должен был принять участие еще английский делегат. Хотя первая часть была обеспечена на месте с общего согласия, пересмотрена и окончательно утверждена в Константинополе, тем не менее вновь появившийся английский подполковник не постеснялся потребовать пересмотра окончания первой части границы и прекратил работу, когда в этом ему было отказано.

12 декабря 1878 г. я писал Н. Н. Обручеву: “обращает на себя внимание воззрение на свою будущую судьбу тех из турок, в которых нравственный чувства еще не заглохли, а алчность личного обогащения не уничтожила сострадания к своим единоверцам. Надежда на возрождение силы османов в них пропала, веры в оздоровление мусульманского государственная организма более нет. Единственное спасение для себя они видят в христианских правительствах, которым готовы подчиниться из-за улучшения быта мусульманской массы. Корень зла, по их мнению, кроется в полном отсутствии образования. Куда бы ни поступили турецкие юноши, в рушдие ли, или медресе, их способности забиваются изучением чуть не наизусть от доски до доски необъятного корана, положения которого хотя и не считаются божественным откровением, тем не менее святы, неприкосновенны и не допускают комментариев. Какого же развития могут достигнуть даже способнейшие из турецкой молодежи. Инстинктивно чувствуя неудовлетворительность своего образования, большинство из них противопоставляют непреложным указаниям корана его отрицание и считают себя просвещенными, облачившись [202] в европейской костюме и подражая западному разврату. Отсюда так называемая, молодая Турция. Редкие исключения составляют те, у которых сохраняется серьезное и честное направление, и которых судьба бросает в здоровую среду европейского общества. Немногими видами турецкая молодежь достигает до самостоятельная развития. Но мусульманский народ не имеет никакой пользы от таких счастливых исключений, ибо самая почва общественной деятельности неблагоприятна к применению честных и трезвых понятий. Не говоря об улеме, два пути общественной деятельности открывается пред зрелым османом: гражданская и военная, но ни там, ни здесь его благие намерения не оказываются применимыми.

На гражданской он разом окутывается сетью личных связей между администраторами всех степеней иерархии, друг друга поддерживающих в целях общего обогащения, равно невежественных и развратных, не разбирающих средств для удовлетворения своей алчности. В такой среде нет места для какого бы ни было дела. На каждом шагу встречаются неимоверные трудности для разумной администрации, повсюду легкие способы наживы.

В деле гражданского управления администратор сталкивается с кораном и шариатом, представители которых, чины улема, останавливают его распоряжения безусловным “veto” во имя священного запрета. Владея богатствами вакуфа, мусульманское духовенство представляет собою тем большую силу, что, кроме могущества денег, во многих местах оно сохраняет еще в своих руках и силу религиозного фанатизма”.

На берегах Невы.

XXIX.

Осенью, еще в Буюк-Дере перед выездом в Петербург, я получил письмо такого содержания.

За военного министра

25 сентября 1879 г.

№ 699.

С.-Петербург.

Милостивый Государь,

Георгий Иванович!

Г. военный министр поручил мне выразить вашему превосходительству особенную благодарность его сиятельства за доставленный вами замечательный труд “Очерк европейских провинций Турции”. [203]

Вместе с сим имею честь сообщить, что вам разрешено прибыть на зиму в Петербург.

Примите, Милостивый Государь, уверение в совершенном моем почтении и преданности.

Граф Гейден.

Его превосходительству

Г. И. Бобрикову.

Особенная благодарность такого лица, как графа Д. А. Милютина, признавшего мой труд замечательным, мне доставила большое удовольствие. Прежде всего я был оценен, и потому меня, вероятно, будут слушать. Мне разрешалось пребывание в столице на всю зиму, чем давалась возможность иметь время поработать, чтобы подвести итоги моей многоразличной работе и достойно ее увенчать. Письмом давались шансы на успех, но не уверенность. Не в первый раз приходилось мне возвращаться из заграничной командировки с богатым запасом знаний и твердою верою успешного их применения к родным нуждам и потребностям. И каждый раз как-то так случалось, что самое существенное, по моему мнению, оставалось в стороне, а приходилось ограничиваться вокруг и около. Но то были отдельные, кратковременный поездки, крупицы опыта, шлифовавшие знание; тогда как теперь я явлюсь, как мне казалось, истолкователем таких явлений и событий, от правильного понимания которых зависит наша будущность.

В официальном отношении я был награжден свыше меры. В течение одного года я получил орден св. Георгия Победоносца, золотое оружие, генеральный чин, Станислава I степени, зачислен в свиту Его Императорского Величества. Об иностранных орденах и более мелких наградах не говорю, их также не мало. Но, что преисполнило мою душу живейшею и беспредельною благодарностью, это личная ко мне Царская ласка. Не могу вспомнить без особого волнения, как Великий Государь благодарил меня за службу, интересовался не только ее подробностями, но и всем, меня касавшимся во всех других отношениях. В моих ушах еще раздаются мелодичные звуки его ласкового голоса. На что только я ни решился бы, что только ни был бы готов сделать, чтобы испытать вновь пережитое счастье.

В то время был бал для гвардий в Дворянском собрании. Я был со своею невестою, Екатериною Адольфовною Эйхлер, мать которой Мария Сергеевна, принадлежа к роду [204] Татищевых, была хорошо известна всей царской фамилии. Государь с великими князьями, обходя зал, остановился против меня и милостиво соизволил обратиться ко мне:

— “А твоя невеста здесь?”, и увидав ее, сделал к ней два шага и произнес:

“J’espere, mon enfant, que vous vous rejouissez bien, car c’est la meilleure epoque de votre eie.

“Je vous souhait bonheur”.

Когда я был зачислен в Государеву свиту и на следующий же день, в чужом мундире, был во дворце и благодарил за высокую честь, Его Величество с благожелательною улыбкою изволил протянуть мне свою державную руку и произнес:

“Не тебе меня, а мне тебя следует благодарить. Спасибо тебе за твою умелую и славную службу. Верю тебе и не сомневаюсь в твоей преданности”.

Такие знаки монаршего внимания, выраженные хотя бы и одному из рода, должны служить для всех его членов, из поколения в поколение, священною реликвиею возвышенного духа и беспредельной преданности своим Государям, должны ограждать от всего нечистого и низкого и укреплять веру в родовой девиз, требующий жизни за правду.

Прежде всего я желал передать мои мысли о военно-государственном механизме, выковавшиеся во мне событиями в глубоком убеждении, с помощью которого проявление силы производилось бы без малейшего напряжения, по потребности, сообразно местным условиям. Основными началами должны были служить совет государственной обороны и местные театры военных действий. Первый необходим, как объединенный орган полезнейшего применения всех средств государства для достижения военно-политических задач; вторые логически вытекали из разнообразнейших условий обороны государственных пределов. Сильно смущало меня сомнение, как бы это не было принято за критику существующей военно-окружной системы. Но я старался себя разуверить, что прежде всего должна ставиться в массе польза дела, и мелкое самолюбие не должно иметь место, в особенности, в таком жизненном вопросе. К величайшему своему смущению, из многократных попыток объясниться ничего не выходило. Очевидно, меня принимали за одного из той массы легкомысленных прожектеров, которые из на лету схваченных [205] обращавшихся в обществе идей старались модным проектом составить себе карьеру.

Издавна известно, что кто хочет прочного мира, должен быть готов к войне. Теперь этого мало. Прежняя замкнутость государственной жизни заменилась крайне сложными международными отношениями, при которых частные и общественные интересы переплелись, далеко переступив государственные границы. Все сильнее и сильнее выступают на первый план условия всесветного рынка, овладение которыми составляешь благополучие народов. Заключение международного договора в настоящее время требует большого напряжения мысли, научной подготовки по всем отраслям знания, высокого ума и твердой выдержки характера. Но и этого мало. Чтобы влиять на податливость правительству необходимо располагать самым вразумительным средством — подавляющим превосходством физической силы. Мобилизовать вооруженные силы нужно не только тогда, когда противник грозит войною, а чаще, и в значительно большей степени, когда осуществляется план государственной политики.

Когда война была решена, искали соглашением с Веной обеспечить правый фланг действующей армии. Обеспеченность эта обошлась страшно дорого отторжением под скипетр Габсбургов двух чудных славянских провинций. В эту цену, однако, не вошло согласие на добытый войной результата. Пришлось опять платить берлинским договором, поступаться жизненными интересами, смиряться до положения второстепенной державы. Ничего бы этого не было, если бы в это время у нас под ружьем стояло полтора или два миллиона солдат. Издержки на формирование этой силы, конечно, были б ничтожными сравнительно с тем успехом, который имели бы в переговорах с великими державами, опираясь на собственное могущество. Нужно сознать, что только одна Россия из всех государств Старого Света способна по произволу и без серъезного ущерба своим материальным средствам развертывать страшную силу. Вот когда военно-окружная система должна была показать свою эластичность; но при многих хозяйственных и административных достоинствах она обнаружила и крупные дефекты. Когда же, как не непосредственно после войны, следовало энергично приняться за работу переоценки и исправления государственная механизма с практической и боевой точки зрения. К сожалению, едва успела смолкнуть победная канонада битв, как всем положением [206] успела овладеть, столь опасная для дела, мирно-военная практика.

Выступая на славянский театр войны Балканского полуострова, нам следовало создавать союзников из тех самых народностей, на освобождение которых поднялись и начатки государственной жизни уже успели положить, а не искать для этого великого дела союзников на Западе. В военном отношении мы сделали слабый почин организации болгарского отряда и пренебрегли своевременно озаботиться более широким развитием образования вооруженных сил местностей, по мере занятия их нашими войсками. Но одновременно с созданием местной боевой силы мы сделали бы лучше, образовав прямо болгарское правительство под нашим наблюдением, не взваливая на свои плечи эту обузу, и сейчас же приступило бы к сложению обще-славянского балканского союза. В таком случае, нанеся последний удар Турции, мы были бы совершенно свободны повернуть наш фронт в любую сторону. Если в наших сношениях с молодыми славянскими государствами мы должны играть роль старшего брата, то сразу встали бы к ним в правильное положение, предоставляя им самим развиваться и оберегая их своим мечем от внешних посягательств. Было бы несравненно выгоднее образовать громадную силу, чем надеяться на справедливое отношение держав к нашим интересам.

Как держава по преимуществу земледельческая, Россия в состоянии выдержать гораздо больше напряжения сил, чем любая из держав Западной Европы. Она в значительно меньшей степени зависит от стран мануфактуры и заводов, чем те от привоза сырья и условий сбыта своих произведений. Одно сознание этого превосходства уже дает другой тон нашим заявлениям и отнимет престиж авторитета у Германии, малоспособной по многим причинами к ведению продолжительных и упорных войн.

С переменою взгляда на свое положение мы сразу себе уясним государственный задачи, в особенности, в области военно-международной политики. Прежде всего мы сбросим неосновательные опасения, заставляются нас весьма часто отдавать предпочтение пассивно-оборонительному началу пред активным. Формальная сторона как военного дела, так и дипломатического, отойдет на задний план, а на первый выдвинутся те начала, которые влияют на развитие нравственной силы, национальный подъем духа, жизненность всякого [207] дела. Тогда едва ли станут возможными такие явления, как наша более широкая колея, тяжелым гнетом отражающаяся на условиях общественной жизни и обусловившая узкую колею завислинских железных дорог; заграничные заказы предметов боевой подготовки; хранение многомиллионного запаса золота в иностранных банках и т. д. Мы найдем внутри, себя духовные силы и материальные средства к упрочению государственной силы и благоустройства.

Здесь я касаюсь лишь итогов моих впечатлений, часто случайных и без строгого сочетания их в какой-либо системе. Я тороплюсь высказаться, чтобы подробностями не затемнить сущности дела. Дальнейшая разработка должна быть произведена общественными силами.

Одно из первых мест в государственном и общественном благоустройстве принадлежит средствам передвижения шоссейными и железными дорогами. Им обыкновенно предпочитают школы, и в этом заключается большое недоразумение, так как и в тесном смысле просвещение масс подвигается тем скорее, чем сильнее развиваются пути сообщения. Государственную территорию должна покрывать сеть железных дорог, равно способных во всех направлениях, а мы все еще говорим о линиях и магистралях. Тяжелым гнетом висит на дорожном развитии стратегическое veto, в конечном результате не приносящее ничего, кроме вреда.

Нравственная сплоченность войсковой части всеми войсковыми начальниками признается за одно из главнейших условий для одержания пoбед. Все военное воспитание направлено в эту сторону. А между тем административные регламенты обусловливают призыв запасных, из-за мелких денежных расчетов и ничтожных удобств, не в свои части, а ближайшие; и еще недавно люди направлялись в бой особыми резервными частями, не имевшими ни малейшей нравственной спайки.

Никогда и ни при каких обстоятельствах мне не приходилось так много думать о военных предметах и военно-политических государственных задачах, как в течение эпохи войны 1877-78 г.г. Жизненность и разнообразие обстановки отражались непосредственно-яркими впечатлениями, устраняя искусственное напряжение мысли, обычное явление мирно-военного труда. При том малейшее уклонение и неправильность понимания немедленно исправлялись правдою жизни. [208]

Потребность высказаться была весною, но время шло, а я все еще не имел случая говорить так, как мне хотелось. При случайных представлениях военному министру объяснения носили общий характер, а на попытки затронуть более серьезные вопросы я чувствовал их неуместность, нежелание их обсуждать. Два раза я докладывал, что при существующих условиях мое пребывание в Константинополе бесполезно, но мои заявления оставались без ответа. Когда же я повторил мой доклад в третий раз, граф Дмитрий Алексеевич с обычною мягкостью спросил:

— “Что же собственно вас стесняет? Ваше положение в Константинополе, кажется, обставлено во всех отношениях вполне удовлетворительно?”

— “В материальном отношении, ваше сиятельство, мое положение не оставляет желать ничего лучшего, но в нравственном я чувствую себя органом инертного тела. Видеть необходимость работы и не иметь возможности ее исполнить большое испытание”.

Граф переменюсь разговор, а через несколько дней я был причислен к главному штабу с содержанием в 2400 руб. в год.

С Н. Н. Обручевым у меня были частые разговоры, менее официального характера; но и он от слов не переходил к делу, отвечая на мои настояния стереотипною фразою: лучше сами переговорите с Дмитрием Алексеевичем. Еще из Константинополя я ему писал: “Вообще наши военные счеты всеми посольствами считаются совершенно для них посторонними и ничего общего с ними не имеющими. Такой взгляд большое зло. Хотя деятельность военного агента, как специалиста, не может быть подчинена полному руководству посла или посланника, тем не менее должна сливаться с общим ходом дел. В посольстве военный агент должен пользоваться значением советника. Он докладывает послу и пользуется канцеляриею посольства, где имеет свои дела и архив, а в библиотеке свой отдел. Более чем где-нибудь страдает от отсутствия связи военный агент в Константинополе. Местный язык недоступен даже для знающего его поверхностно. Периодических изданий мало, из журналов почерпнуть можно тоже очень мало и крайне сомнительной достоверности. Остается побираться крупицами, попадающими то там, то здесь, и прибегать к частной агентуре, почти всегда неудовлетворительной и весьма дорого стоющей”... [209]

“Личный состав военной миссии должен состоять из четырех лиц: военного агента, как ее начальника, его помощника из офицеров военного флота, топографа и писаря-чиновника. Военный агент остается на месте 3 года. При меньшем сроке он не будете иметь времени достаточно познакомиться с военным положением Турции, больший же срок не желателен, потому что выгоднее иметь в армии больше офицеров генеральная штаба, хорошо знающих средства Турции, чем двух или трех, знающих, быть может, ее лучше, но слишком втянувшихся в местную обстановку и потому сделавшихся односторонними. Помощник военного агента сменяется каждые два года. Для черноморского флота важно иметь возможно большее число офицеров, сроднившихся с окрестностями Босфора и знающих каждый изгиб его устья и прилегающей полосы Черная моря. Напротив, топограф должен назначаться на длинный срок, чтобы доводить съемку до совершенства. В материальном отношении военная миссия должна быть совершенно обеспечена. Содержание чинов должно быть определено: военному агенту не менее 10 тыс. рублей, его помощнику 6 тыс., топографу 3 тыс., чиновнику 2 тыс. в год металлическими. Для миссии необходимо казенное помещение, рабочий кабинет и 3 верховые лошади (в здании консульства). При миссии состоит кавас. Драгоманы посольства при чтении турецких газет, журналов и книг, должны отмечать имеющие в военном отношении значение места и переводить для сообщения в миссию; равно как ей сообщаются такого же характера места из текущей переписки посольства и консульских донесений”...

“При организации пограничных театров военных действий, каждому должен соответствовать особый кабинет центральная управления генерального штаба, группирующий у себя соответственные государства. Ведению кабинета юго-западного района подлежат: Австро-Венгрия, Турция с Египтом, Румыния, Болгария, Сербия, Греция и Черногория. Личный составь кабинета постоянный и переменный. К постоянному принадлежите 3 офицера генерального штаба в кабинете и военные агенты в Вене, Константинополе, Белграде, Софии, Бухаресте и Афинах. Переменный составляют шесть прикомандированных, только что выпущенных из академии. Молодые офицеры знакомятся со всеми работами, но затем посылаются по два в командировку примерно на 6-ть месяцев: одни в Австро-Венгрию и в особенности на [210] Адриатическое побережье; другие — в Румынию, Болгарию, Сербию и Грецию; третий в Турцию, Египет, Сирию и т. д. Осенью все наблюдения сводятся, зимою печатаются сборники вновь иди дополняются прежние так, чтобы к весне иметь точные сведения о сопредельных странах”...

Правильны или нет были мои мысли, они нарождались потребностями самой жизни. Ими интересовались, их даже одобряли, но оставляли без серьезного обсуждения. Можно было предполагать, что другие более важные вопросы, как итоги минувшей эпохи, сосредоточивали на себе внимание специалистов. Ничего подобного не было. Как в самую глубокую пору мирного времени, издавались книги и издания не столько для оживления знания и разработки руководящих сборников, сколько для отчетности и заполнения свободных мест на библиотечных полках. Направляющим директивом служило тщеславное самодовольствие одержанных на войне конечных ycпеxoв. При таком положении всякий серьезный анализ принимался за критику и осуждение, почему делался невозможным.

Мое служебное участие за это время выражалось в редактировании обозрения азиатских владений султана Б. Н. Филиппова и обзора Румынии М. С. Андреева. Свою же личную потребность я осуществлял совместною работою с С. О. Макаровым, разрабатывая способ овладения дорогами Босфора с моря.

Г. И. Бобриков.

Текст воспроизведен по изданию: На Босфоре // Русская старина, № 8. 1913