НА БОСФОРЕ

БОБРИКОВ Г. И.

НА БОСФОРЕ

XXIV.

На Рождество 1878 г. я вернулся в Петербург, а в начале марта следующего года уже возвращался обратно, на этот раз в месте с женой.

В Петербурге улицы уже были чисты, но по утрам сильно морозило. В Москве была глухая зима. В Киеве и Одессе летали снежинки, было 2° или 3° холода. Большой пароход общества Пароходства и Торговли на рассвете вошел в Босфор и бросил якорь против Каваки в ожидании санитарного осмотра. Мы поднялись наверх и с наслаждением вдыхали теплый ароматный воздух. Солнце только что поднялось, осветив красивые берега прихотливых очертаний, а уже было более 15° по [41] Реомюру, чудная, благословенная страна, а уже сколько бедствий она испытала, какого глубокого горя была свидетельницей.

Долго бы нам пришлось ожидать на пароходе прибытия турецких санитаров, не особенно торопившихся исполнением своих служебных обязанностей, если бы не прибытие на посольском каике генерального штаба капитана Протопопова.

С помощью особого тескере (разрешения) от турецких властей все препятствия были устранены в пять минут, и мы уже летели стрелой по Босфору к посольской пристани Буюкдере. Сильное течение изумрудных вод помогало быстроте нашего хода. Понт Эвксинский как бы торопился вылить излишек своей воды, чтобы дать жизнь морям и проливам. Большие пароходы, идущие в Черное море, на половину теряют скорость своего хода, а мелкие суда следуют вверх под самыми берегами, где стремительность водного движения умеряется трением. Вот Анатоли и Румели хиссары (древние башни на азиатском и европейском берегах). Вот поворот по береговому изгибу, и мы подходим к Буюкдере мимо изящной виллы, нанятой для нас на весь летний сезон. У перрона входа видный черногорец в полном вооружении приветливо отдает нам честь. Это наш телохранитель, без которого мы не делаем ни одного шага вне нашего дома. Его постоянное место шествовать впереди, освобождая путь и зорко наблюдая, чтобы мы ничем не были обеспокоены.

Вилла в три этажа, из которых в первом как-то умещаются на разных высотах парадный вестибюль и столовая, во втором — приемная гостиная с стеклянным балконом на Босфор и спальни, в третьем — запасные комнаты для приезжих. За виллой своеобразный сад, круто вбегающий на большую высоту. Впереди набережная с купальней на Босфоре. Как необходимая принадлежность всякого турецкого пейзажа, сонные собаки серорыжего цвета там и здесь нежатся в пыли. Действуют ли на них особенности климата, или отражается на их нраве местный фатализм, только ко всем явлениям они относятся с бесконечным равнодушием. Сад слишком мал, чтобы пользоваться им для прогулок, и вполне выполняет свое назначение, когда своим видом и ароматом услаждает обитателей хозяйственной стороны дома.

Прогулок много по прекрасным береговым дорогам и тенистым тропам к стороне с. Белграда, вблизи которого расположены гигантские водные резервуары, еще со времен византийских императоров, снабжающие Царьград хорошею водою. Несколько прекрасных садов окружают по Босфору роскошные [42] дворцы, преимущественно, армян; но, бесспорно, лучший из них принадлежит летней резиденций нашего императорекого посла в Константинополе. Историческою известностью пользуется многовековый платан в Белградской долине, под тенью которого по преданию стояла палатка Готфрида Бульонского; но в посольском парке больше тени и свежести.

Для нас вся обстановка природы была сплошною прелестью, в особенности, когда одна из прекрасных владелиц, по соседству с посольством, нам предложила пользоваться ее в высшей степени живописным садом. Она не только нас принимала с радушным гостеприимством, но за каждое посещение очень благодарила, как будто мы ей доставляли большое удовольствие. Супруга советника посольства, М. А. Ону, предлагала совместные прогулки на азиатской стороне, но нам они представлялись дикими и опасными. К тому же и здесь мы находили так много упоительно прекрасного, что лучшего и не искали. По многим причинам мы просиживали на одном месте, на полугоре, в чаще душистой зелени, и не могли насмотреться на пред нами расстилавшуюся панораму дивных картин богатейшей природы. Приходилось торопиться к обеду, а нам казалось, что мы только что пришли.

Свой стол удалось устроить удачно. Случайно попался повар-француз игнатьевской кухни, готовивший блюда au naturel (без особых приправ) большим мастером. Это было особенно важно, так как коровье масло было чрезвычайно дорого и его не всегда можно было достать, а к оливковому мы не имели большого расположения. Далеко до русского черкасского было местное мясо; зато барашки были необыкновенно вкусны и нежны. Домашняя птица была дорога и суха; всякая дичь в большом ходу. Но лучше всего были фрукты, овощи и дары моря: лангусты и самая разнообразная рыба. Сервизы я привез из Одессы и хорошо сделал. Оказалось, что на месте самый, простой дороже. Хрусталь сравнительно дешев. Через поставщика посольства я достал большую партию французского S-t. Emilion прекрасного вкуса, в среднем по 90 к. за бутылку розлива в Бордо. До сих пор сожалею, что не увез с собою в Россию кухонную медную батарею кастрюль артистической работы.

К часу и к восьми вечера, к завтраку и обеду, к нам собиралась наша постоянная военная компания: А. П. Протопопов и Э. В. Экк, к которой часто присоединялись, приезжавшие в Константинополь, А. С. Зеленой, В. Н. Филиппов, В. У. Соллогуб, Куммерау, Веригин и другие. Сюда стекались новейшие [43] известия со всех турецких окраин, частью через посольство, частью от наших делегатов в международных комиссиях разграничения. Но больше всех и при том самые интересные сведения собирал А. П. Протопопов. В маленькой фигуре его, далеко не представительной наружности, было много энергии и ума, подчас необыкновенного юмора. Э. В. Экк был совершенно другого характера, до некоторой степени сибарит, никогда, не терявший представительности гвардейского семеновского офицера. Первый шустрый, второй слишком степенный. Они были большие приятели, что не мешало, однако, Александру Павловичу иногда довольно зло нападать на своего сожителя.

Где только ни перебывал Протопопов по утрам, с кем только ни виделся, являясь к завтраку перегруженным самыми последними новостями, когда Экк только расчесывал свои выхоленные баки.

Видя А. П. одного, я встречал вопросом:

“А где Эдуард Владимирович?”

“Где ему быть, как не за тоалетным столом! Эдинька любит нежиться, да и приводить себя в лоск ему требуется не менее часа!”

У Александра Павловича были везде друзья, в сераскериате, в морской казарме на Золотом Роге, на укреплениях Чаталджи, на батареях Босфора. Иногда он вдруг пропадал по нескольку дней, не подавая признаков жизни так, что я уже начинал беспокоиться, не приступить ли к розыску, как также внезапно он появлялся, веселый и довольный, с богатым запасом рассказов. Удивительно, как все ему удавалось; другой на его месте уже двадцать раз попался бы в руки турок, а он сухим выходил из воды. Булаирская линия была вся им снята с подробным описанием укреплений. Батареи Босфора сфотографированы, как на ладони. Все военные турецкие суда пересчитаны по пальцам.

Но Протопопов имел успех не только в мужской компании и не только по серьезным вопросам; еще более дорогим гостем он был в семьях богатых местных нотаблей. Как только где что-нибудь ему не удавалось, он сейчас же — к помощи дам, и все шло, как по маслу.

Рассказы его были оригинальны и неистощимого юмора. От души мы смеялись описаниям предмета его страсти. Девушка, видимо, его сильно заинтересовала, но он как бы боролся с своим увлечением и изображал ее в самых карикатурных чертах, не называя иначе, как M-lle Носовинская. Местный тип [44] вообще очень красив с существенным однако недостатком слишком большого развития носа. Мы смеялись, никак не предполагая, что история будет иметь свое продолжение весьма серьезного характера. Через год Александр Павлович похитил свою невесту и тайком обвенчался. Избранница его сердца оказалась умною и преданною спутницею его жизни до самой кончины. Благодаря ее заботам, он прожил много лишних лет, и всецело ей был обязан своим душевным равновесием.

Какая роскошь цветов. В особенности хороши кусты роз над каменною оградою посольского сада. К сожалению, цветники не составляют принадлежности каждой виллы, как на лазуревой Ривьере, а стыдливо прячутся за высокими стенами. Гаремная жизнь здесь еще в полной силе, одинаково заставляя прозябать розы гарема и розы Франции, одинаково их заглушая в тени и отнимая нежность аромата и духовного развития.

Становится все жарче. В этом году я весны не видал. До полудня еще есть движение, но позднее жизнь стихает до самого вечера, когда усиленно опять бьет ключем. Даже вечно бороздящие водную поверхность Босфора турецкие пассажирские пароходы днем как будто ходят реже. Шум движения водных масс до нас доносится только береговым шелестом. Поверхность всегда рябится, пешая отражаться на ней небесным высям. Изредка двигаются гиганты Ллойда, Мессажери и Пароходства и Торговли.

Полные жизни и счастья, мы гуляем много, утром перед завтраком и вечером перед обедом. Нам никого не нужно. Иногда мы оставляем своего каваса внизу, а сами взбираемся по крутым дорожкам наверх, на береговые высоты, с которых открываются такие чудные виды. Но нас предостерегают от всякого рода опасностей, и мы стараемся всегда иметь под рукой свою вооруженную силу. Дивное время. Сколько райских мы испытывали наслаждений. Какой радостный переход от прежних невзгод и испытаний на войне.

Тихий вечер, жара спала, наступила приятная свежесть. На набережной, против посольского дворца, играет оркестр с военного парохода, находящегося здесь на станции в распоряжении посла. Там нам делать нечего. Лучше воспользоваться чудным сиянием светлого месяца, чтобы испытать удовольствие ужения рыбы на Босфоре. К этому мы готовимся давно и уже подговорили рыбака со всеми припасами. Сказано, сделано. И вот мы на широкой устойчивой лодке, так как каики слишком вертлявы, выезжаем в светлую полосу. Отсюда отлично слышна музыка, и [45] мы одновременно будем пользоваться двумя удовольствиями. Может быть, музыкальная гармония и для рыбной ловли полезна.

Нам передают две удочки. Это две лесы в 14-ть и 15-ть саженей длины, на концах которых прикреплены крючки с насаженными на них необыкновенно серебристыми рыбками. В двух аршинах выше сделан узел, за который нужно ухватиться левою рукой, чтобы правой выкинуть пойманную рыбу в лодку. Удочка намотана на катушку и довольно увесиста, но по мере опускания ее в воду все Становится легче. Мы замерли в лодке, чуть заметно двигающейся по течению. Все внимание сосредоточивается в правой руке, держащей удочку. Вот, как будто потянуло, нет, опять тихо, верно, рыба случайно коснулась, но не взяла. Сколько таких тревожных моментов. Но вот, что-то сверкнуло на глубине и удочку потянуло... Тут уже нужно выбирать ровно и плавно, но не сдавать. Над водой показался узелок. Скорей левой рукой за него, а правой подхватить лесу у самой рыбы. Какая прелесть, какая красота, чудная рыба, размером в хороший сиг, уже на дне лодки. Я поймал одну, а жена две, может быть, потому, что я больше хлопотал около нее, чем смотрел за своей удочкой. С богатой добычей плывем к себе. Музыка уже стихла, рядом огней вытягивается пред нами набережная. На берегу Александр Павлович.

“Что же, Екатерина Адольфовна, вы не взяли меня с собой”, жалуется он на свою судьбу.

“Зачем пропадали, ждать было нельзя, а где Эдуард Владимирович?”.

“Все Носовинская! Где же этому серцегрызу пропадать. Вероятно, увивался вокруг дам на музыке”.

Устали, проголодались.

Я еще ничего не сказал о милой компании наших юных дипломатов, о рассудительном Базили, о корректном бароне Будберге, о способном Теплове, о даровитом Вурцеле, о симпатичных Скрябине и Медведеве. Все, как на подбор, скромные, приветливые, любезные. А Щербачев, разве он хуже других? Не только не хуже, а лучше, и даже гораздо лучше многих. Но к нему мы чувствуем особую слабость за его сласти, до бесконечности разнообразные. В каждом кармане по особому роду, виду и качеству.

Были в Ункиар-Искелесси, долине на противоположном азиатском берегу Босфора, где в 1833 году был разбить лагерь русских войск генерала Муравьева. Парадокс истории. Через четыре года после упорной войны, доведшей Турцию до [46] изнеможения, сюда является корпус наших войск для защиты султана. Что хотел этим выразить Император Николай I?

На устье долины, на самом берегу Босфора, красуется мраморный дворец египетского хедива. К сожалению, пробраться внутрь не удалось. По наружному виду можно заключить, что на роскошь зодчества денег не жалели. Хедив слывет крезом неисчерпаемых богатств.

Ездили в экипаже по набережной Босфора, вниз по течению. Богатых вилл мало, больше небольших размеров, очень уютных, с балконами, нависшими над дорогой. Но какое скверное впечатление производят их оконные трельяжи, отделяющие прекрасную половину ислама от Божьего мира. Может быть, они и не имеют такого материального значения для затворниц, конечно имеющих свои приспособления; но нравственно должны действовать на дух угнетающим образом. Эта слепота жилищ должна отражаться и на духовной жизни.

Коран третирует женщин существами более низменного порядка, почти наравне с вещами, не оказывая им ни малейшего доверия. Этим он отсек от правоверных возможность высокой духовной жизни и способность к нравственному совершенствованию. Для истого осман ли кальян дороже любимой жены. Порабощенные турецкие жены не знали лучшей доли и потому не так несчастны. Но что сказать о христианках, который, увлеченные волшебными рассказами о фантастическом Востоке, связывают свою судьбу с последователями Магомета.

Проехали Терапию, видели виллы, в которых помещаются в летнее время посольства Франции и, кажется, Австрии. Никакого не выдерживают они сравнения с роскошным дворцом России в Буюкдере. Было время, когда мы занимали на берегах Босфора первенствующее положение. Россия не стеснялась здесь царствовавшими дикими нравами и существованием Семибашенного замка, куда прятались ее представителе, и говорила тоном власть имеющего. Несмелыми попытками завязать торговый сношения являлись сюда в то время английские и французские торговые люди. Попранное жестокою судьбою, славянство оживало, еще не смея откликнуться на призыв к жизни его старшего брата.

Как все это изменилось. Россия с ее возвышенными стремлениями, возродить балканские народности, не щадя собственных сил, отодвинута далеко назад. На первый план выдвинулась Великобритания, а за нею Германия с их материальными интересами, которым, ни на минуту не смущаясь, приносят в жертву самые высокие чувства человечества. [47]

Становится все жарче. Солнце уже с утра высоко над головою и жжет немилосердно. Рано, рано приходится выходить на прогулку, да и ту все сокращать. В тени 22° и более но Реомюру, на солнце около 40°. В комнатах еще держится пока свежесть, благодаря закрытым ставням и окнам. Но духота пробирается понемногу и сюда. Днем раскаленный воздух стоит неподвижно, к вечеру слабая тяга с высот, не приносящая однако свежести. Дневная жара еще переносится с различными приспособлениями; но, что невыносимо утомительно, это ночная духота. Уже несколько недель ртуть не опускается ниже +17. Хотя бы два, три часа ночной прохлады, чтобы освежиться. Сидишь целый день истуканом, боишься пошевелиться, чтобы не страдать от жары. Турки сидят в это время в шубах. О дожде мечтаешь, как о недосягаемой благодати; но его нет и признаков. Вооружайся терпением на несколько месяцев.

Вечерняя прогулка приносит не много радостей. Промаявшись целый день, с наступившей темнотой несколько оживаешь, но не надолго. Оживляется и набережная. Из вилл высыпают обитатели, видимо, довольные возможностью поговорить, после дневного молчания. Вот и посол прогуливается по кровле своего дворца. Он поднялся из своего кабинета и тоже ищет прохлады. С непривычки странно его видеть на крыше; но приспособление для прогулок устроено очень остроумно и достигает цели больше, чем внизу.

В такую страдную пору, как не воспользоваться своею купальней, прямо против наших дверей. По утрам я стал купаться и очень усердно. По вечерам боялся водяных чудищ, каждый раз, как я приходил в купальню, я заставал в ней группы гостей: на лесенке размещались крабы, по углам неведомый гусеницы, на поверхности плавало несколько медуз. Я разгонял их и сам с наслаждением погружался в сравнительно прохладную воду; но какое странное ощущение отсутствия нормального веса от соляной плотности морской воды. С своими соседями я освоился, но не мог примириться только с крабами. На последних я смотрел косо, подозревая в них кровожадные инстинкты. Сколько прекрасных юных тел красоток всевозможных национальностей пало в сералях жертвою бурной ревности ислама и брошено в Босфор. Может быть, потому и лангусты здесь так вкусны.

Г. И. Бобриков.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: На Босфоре // Русская старина, № 4. 1913