БОБРИКОВ Г. И.

В ЦАРЬГРАДЕ В 1878-79 Г. Г.

XIX.

(См. “Русская Старина” январь 1913 г.)

22 июля 1878 г. последовало назначение, для работ разграничения на основании постановлений Берлинского конгресса, нижеследующих лиц: в Болгарскую международную комиссию Ген. штаба полковника Боголюбова, в Восточно-Румелийскую — Ген. штаба полковника Филиппова, в Сербскую — Ген. штаба полковника барона Каульбарса 2-го и в Черногорскую — Ген. штаба полковника барона Каульбарса 1-го. В Малоазиатскую — из представителей заинтересованных сторон, Ген. штаба генерала-майора Стебницкого и в помощь ему Ген. штаба капитана Левашева, а в Румынскую — Ген. штаба подполковника Белявского. Наконец, для объединения всех работ, в помощь нашего посла, и решения вопросов военного характера на месте Ген. штаба генерала-майора Бобрикова с помощниками: Ген. штаба капитана Протопопова и Экка.

Сверх сего в Восточно-Румелийскую организационную комиссию Ген. штаба полковника Шепелева 1-го.

На берегах Босфора мне приходилось быть не в первый раз. Еще в 1867 году была командирована партия офицеров — геодезистов Генерального штаба на Балканский полуостров для ознакомления с условиями местности в видах продолжения измерения дуги меридиана до острова Кандии. Основная ученая мысль принадлежала Струве, главному астроному Пулковской обсерватории: находчивое ее применение — нашему послу в [489] Константинополе генерал-адъютанту Н. П. Игнатьеву. В число командированных попал и я. В то время во главе министров Падишаха стояли выдающиеся Али-паша и Фуад-паша. Когда последнему шептали об опасности допускать внутрь христианских провинций русских офицеров Генерального штаба, умница Фуад-паша справедливо отвечал, что в 1829 году русская армия сама нашла дорогу к Адрианополю, а от теперешней поездки русских образованных людей все-таки будет польза, которою они несомненно поделятся с турецким правительством. “Хотя бы и таким путем познакомиться с настоящим состоянием страны”, добавлял он благодушно.

То был блестящий период истории османов султана Абдул-Ассиза, однако, не в смысла золотого века по подъему мусульманского фанатизма и расцвета арабской культуры, а по широкому пользованию денежными средствами в то время в изобилии народившихся во всей Европе банковых учреждений, наперерыв друг пред другом открывавших широкий кредит правительству восточного властелина. Свободных средств было масса, но они направлялись не столько на удовлетворение государственных нужд, сколько на мимолетные прихоти сераля. На берегах Босфора в короткое время возник ряд баснословно-роскошных султанских дворцов Дольма-Бахчи и Чира-Гана, пред которыми померкли богатства резиденций азиатского берега и египетского хедива. В то все время в Золотом Роге появились величественные броненосцы, приобретенные на вес золота, но по мнению турецкого морского ведомства на столько сложной и трудной конструкции, что справиться с ней пока не представлялось возможности. И там, и здесь, и везде в правительственном обиходе, также быстро возникали игрушки, как и выходили из употребления. Пеной вскипела общественная деятельность, только для близорукого казавшаяся прочною и устойчивою.

Английское влияние со времени последней войны преобладало и с ним успешно боролся наш молодой, энергичный и представительный посол. Благодаря тому, что ранним возведением в звание посла он сделался доэном иностранных представителей, он был неистощим в нанесении мелких уколов спесивому представителю Великобританию сэру Генри Эллиоту. То появлением в Блистательной Порте он прерывал беседу своего соперника с великим визирем по званию императорского посла; то вел первою к столу, как доэня, особу не особенно угодную англичанину-хозяину. Кипучею своею деятельностью и находчивостью он совершенно обворожил султана до такой степени, что [490] не было международного дела, по которому Его Величество не советывался бы с русским послом. Настоящим делом никто не занимался. Интрига и борьба за влияние были в полном ходу. Если блистательному послу нашему удалось занять первенствующее положение у трона калифа всех правоверных, то в среде последних, у софт и улемов, он давно считался страшным шайтаном, которого ненавидели и боялись, но силу безусловно признавали. Все усилия генерала Игнатьева внушить туркам доверие и дружбу к русским, возобновить традицию 1833 г., когда русский корпус войск был привезен на берега Босфора для защиты Стамбула от Египетского хедива, оказались напрасными. Мы по-прежнему нагоняли на турок страх и отнюдь не вызывали доверия.

Проходя раз мимо топханэ (арсенала), я был приветствован стоявшим там часовым: “бона инглиш, бона инглиш”.

Приложив руку к шляпе в виде ответа на приветствие, я спросил: “а москов бона?”

Часовой сделал свирепый вид и яростно стал штыком колоть пространство, посылая по адресу москова нелестные эпитеты.

Во время поездки верхом по болгарским провинциям меня сопровождал турецкий офицер Генерального штаба, болезненный, худенький, забитый. Спешно высланный, чтобы меня конвоировать, он был без денег и багажа и потому находился на моем полном иждивении. Угодливости его не было границ. За каждую ласку и угощение он подобострастно целовал полу моей одежды. А это был один из первых учеников высшей военной школы. Он мне жаловался на свое скудное существование, полное лишений, и умолял выхлопотать ему отпуск в родной дом, где осталась его семья, которую не видел уже нисколько лет.

Велико было ликование турецкого люда и инородцев, когда Абдул-Ассиз погиб от английских ножниц. У нашего посла были друзья между пашами, но его слишком шумная, подчас походная деятельность оскорбляла религиозное чувство мусульман и задевала самолюбие и интересы христианских народностей берегов Босфора. В нашей политике той эпохи не было определенного направления и выдержки, и вся она олицетворялась в лице даровитого, но крайне самонадеянного посла. В тихих водах ислама, требующего медленной, созерцательной мысли, резко бурлила энергия неукротимого посла, как на клавишах игравшего на всех сторонах государственной жизни Турции, от дел религиозных до биржевой игры. Когда события назрели и наступил эпилог, в наших руках оказалось одно пустое [491] пространство. Блестящая импровизация несомненного таланта сильна подкупала в свою пользу, но стоило подойти к его деятельности с холодным анализом, чтобы разоблачилась непрочность созидания, провозглашение высоких начал еще не заслуга, нужно суметь их осуществить.

В нашем посольстве устно передается легенда о том, как молодой наш посланник, князь А. Б. Лобанов-Ростовский, был вынужден уступить свое место восходившему светилу на дипломатическом горизонте, обнаружившему свои высокие дарования в Пекине. Говорят, что успех опьяняет. Вероятно в силу такого явления юный директор азиатского департамента не счел возможным примириться с своею деятельностью и возымел страстное желание занять пост в Царьграде. Каким путем, определительно сказать трудно, но посланник был доведен до такого состояния, что все департаментские пакеты он стал бросать в камин и корзину, не читая, на этом был дискредитирован и вскоре отозван.

Когда в сентябре 1879 года я прибыл в Буюк-Дере на Босфоре, послом был князь А. Б. Лобанов-Ростовский, тот самый, который много лет тому назад был уже здесь в звании посланника. На этот раз он явился сюда в качестве посла и особо доверенного лица, принявшего пост по чрезвычайному настоянию высших сфер. Он потребовал меня к себе немедленно, в том самом дорожном костюме, в котором я только что сошел с парохода, и без околичностей перешел к существу современного положения.

Общую обстановку Императорского посольства я нашел совершенно другого характера. Вместо приподнятой нервности и быстро менявшихся впечатлений всюду царило спокойствие, простота и усидчивость работы. Князь А. Б. Лобанов был скорее кабинетным ученым, чем кем-либо иным. Одинокий, он редко соединял у себя за столом персонала посольства, почему подчиненных своих знал больше по способности их к работе. Случалось, что по спешному делу я заставал посла за скромным завтраком. Он предлагал мне говорить, а сам продолжал завтракать. С непривычки эта простота несколько шокировала, но скоро я оценил ее удобство. Ни по каким вопросам князь не был двух мнений. Высказывался он обдуманно, прямо по существу и всегда правдиво. Привожу два случая, прекрасно его характеризующее.

Берлинским конгрессом остались все недовольны, но больше всех болгары, для которых Сан-Стефанским мирным [492] договором открывалась перспектива сделаться сразу сильным государством, несомненно господствующим на Балканском полуострове. В Берлине Болгария не только была сильно обрезана со всех сторон, но и разрезана пополам. Как ни старались мы за нее, но сделать ничего не могли. Приходилось мириться с участью. Хорошо понимая, что время не за них и что всякая попытка может легче иметь успех, пока не установлены граничные линии и только в период оккупации страны русскими войсками, болгары формируют четы в Македонии, а по народившейся Восточной Румелии подняли волну подъема народного духа. Слух о волнениях дошел до Царьграда я очень озаботил кн. Лобанова. С другой стороны беспокойство посла усилилось неопределенными проектами об албанской автономии, исходившими, главным образом, из австро-венгерского посольства, но нашедшими больше сочувствия даже между нашими местными дипломатами.

Совещаясь со мной, князь подробно расспрашивал об албанской народности, ее происхождении, истории и географии и поручил командировать Генерального штаба капитана Экка для исследования на месте о состоянии страны. Результаты поездки превзошли ожидания. Оказалось, что инсуррекционная пропаганда раскинулась на всю центральную часть полуострова, не только не скрываясь от местных властей, но во многих местах возникая и распространяясь благодаря им. Капитан Экк видел открыто лежавшие подписные диеты на осуществление македонского восстания, во главе которых стояли русские оффициальные имена. Что же касается до Арнаутлука (турецкое название населенной албанской народностью местности), то сведения, доставленные капитаном, вполне подтвердили существование с одной стороны интриги австрийских эмиссаров, а с другой — подстрекательство магометанского фанатизма к истреблению христиан.

“Когда пред отъездом, я имел счастие представляться Государю Императору”, говорил мне посол, “Его Императорскому Величеству благоугодно было меня удостоить особою устною инструкциею, по которой я должен употреблять все усилия к возможно быстрой ликвидации последствий войны. Поэтому, долг службы мне пoвeлевaeт немедленно донести о возможных в ближайшем будущем затруднениях, способных неосторожно запутать нас в болгарских делах”.

Последствием донесения был вызов в Ливадию Императорского комиссара генерал-адъютанта князя А. М. Дондукова-Корсакова. Нужно предполагать, что внушения были серьезного [493] характера, так как князь на обратном проезде даже не зашел к послу.

Не много спустя, министерством иностранных дел был передан в посольство для руководства проект одного из видных членов нашего дипломатического корпуса об образовании автономного албанского государства. Проект князем Лобановым был лично передан мне для обсуждения его вместе с Базили и совместного доклада. Прочитав обширную записку с одобрительными пометками на полях, мы пришли в ужас. Обнаруживалось поразительное легкомыслие автора, бойким проектом желавшего лишь обратить на себя внимание начальства. Можно было только удивляться, как такой проект мог успешно пройти все начальственные стадии и даже вызвать одобрение. Посол приказал проект сдать в архив в отрицательное назидание потомства и о своем распоряжении имел мужество сообщить в министерство.

Хаос понятий даже между чинами одного и того же ведомства был чрезвычайный. Никто не считал нужным изучать дело и вникать в его прошлое. Каждый стремился импровизировать. Существовали течения, прямо противоположный одно другому, смотря потому, исходили ли они из Вены или из Константинополя. Прилагалась различная оценка словам, были бы они сказаны графом Игнатьевым, или произнесены послом Новиковым. Ловкие люди пользовались этим и мутили общественное мнение. Упорное волнение той местности, которая предназначалась к образованию Восточной Румелии, наконец вызвало посылку в Филиппополь чрезвычайного императорского посланца, генерал-адъютанта H. Н. Обручева, для объявления истинной воли Императора-освободителя.

После Берлина я приводил свои нервы в порядок в Uriage-les-bains близ Гренобля, а затем в Турине и во Флоренции. Когда я покидал последнюю, направляясь в половине сентября через Петербург в Царьград, лета уже не было. В Германии я нашел резкое понижение температуры на сухую осень. В Петербурге была обычная холодная слякоть. На Босфоре жара спала и было лучшее время года. Розы в полном цвету, поспевали фрукты и виноград. На первых порах, до переезда в Перу, я жил в укромном маленьком отеле Belle vue, довольно высоко лепившимся на горных скатах прибрежья пролива. Помещение было миниатюрное, еда слабая за исключением вкусных лангустов и чудных темно-зеленых бархатных персиков. Приходилось карабкаться в гору, возвращаясь с прогулки. Зато [494] вид на панораму Босфора был очаровательнейший; мягкий, теплый воздух был полон благоуханий.

За двенадцать лет моего отсутствия, состав посольства сильно изменялся. Советником был Ону, первым секретарем Базили, секретарями и причисленными состояли: Теплов, Вурцел, барон Будберг, Скрябин и Медведев. Все люди в высшей степени любезные и предупредительные, работать и беседовать с которыми было одно удовольствие. Семейным домом был один Ону, где радушие и гостеприимство хозяйки заставляли забывать, что находишься на чужбине.

Мое пребывание в Царьграде распадается на две части, до зимы и после. В продолжение первой части, т. е. осенью 1878 г. мною было написано Н. Н. Обручеву девять писем, содержание которых обнимает собою почти все текущие дела.

Эти письма рисуют отдельный картины эпохи, в которой разобраться я еще не успел. Благодаря тому, что ранее я находился в центрах главнейших событий, я был более кого-нибудь подготовлен к уразумению исторических явлений в сфере юго-славянского мира. В Царьграде предо мной выростали результаты событий. Интерес рос, ясно сознавались ошибки на всех поприщах общественной деятельности. Что будет дальше?

XX.

До сих пор мне приходилось быть свидетелем и действующим лицом на частных театрах событий в Румынии, в Болгарии, в Сербии и в Берлине, пережить подготовительный период пред войной, испытать превратности боевых невзгод и успехов, убедиться в несостоятельности дипломатического ареопага. Теперь я очутился в центре событий, в фокусе исторических явлений. Предо мной подводились итоги, сводились концы. Когда знакомишься с жизнью народов по исторической литературе, как все представляется величественным и законченным. В практической жизни, наоборот, все является нестройным, как бы случайным, на первый взгляд даже уродливым. Нужно отойти от частностей и подробностей, чтобы вернее отдать себе отчета в смысле событий, понять их значение, провидеть будущее.

Заканчивалась великая эпоха наших войн за родное, славянство, за православие, за обездоленных и угнетенных; наступал [495] заключительный акт войн с исламом за крест на Софийском храме. Хотя последнею войною добыты несомненно большие результаты; но с горькою обидою сознавалось, что главного сделано не было. А оно было так близко, так возможно. Омыть величайших наших государей указывал на необходимость стремления к обеспеченному выходу в свободное море; и главную цель в этом отношении составлял Царьград с проливами. Нам вовсе не нужен вечный город Востока; но нам необходимо преобладание на этом узле международной торговли Старого Света, необходим ключ от Босфора, для нас важна открытая дверь Дарданелл. Путем дипломатических компромиссов главная государственная цель затушевалась. Народились вопросы о свободе проливов, о международном характере Царьграда, о возрождении Византийской империи. Крупный размер этих вопросов не укладывался в рамке полюбовного мирного соглашения. Отсюда дипломатический компромисс об оставлении дела в слабых руках Турции. Но такой паллиатив дает слишком много нашим соперникам и слишком мало нам.

Не поставленная твердо и ясно цель войны ввела многих в заблуждение. Если великая Россия поднялась во весь свой политический рост, то конечно только для того, чтобы сломить владычество ислама на Балканском полуострове, обломать рога у полумесяца, и тем дать новую жизнь единоверным и единоплеменным братьям. Всероссийская мощь ее слишком велика и высокое значение в славянском мире не сокрыто пред лицом всего мира, чтобы можно было предполагать и ставить другие, более мелкие цели, и эти цели могли бы приобретать какую-либо вероятность. Ясно, как Божий день, что в конечном успехе мы даже не имели права сомневаться, и что с самого начала события должны были быть подготовлены и направлены с таким рассчетом, чтобы вся задача была окончена в один ударь. Откуда же эта неуверенность, колебания, сомнения, как бы неожиданность событий?!

Конечный успех нашего оружия оправдал самые широкие предположения. Увенчанная победными лаврами, наша армия расположилась пред беззащитным Царьградом, в котором полумесяц все еще попирал св. Софию. Почему же занесенный меч не опустился, чтобы рассечь гордиев узел?! Ответ один: не выдержали нервы главной квартиры. Постараюсь вкратце изложить события последнего периода кампании.

28 декабря получается в Ловче депеша Юсуфа-паши о перемирии. 7 января в Казанлык к главнокомандующему [496] прибывают турецкие уполномоченные Сервер-паша и Назим-паша. 9 января в телеграмме главнокомандующего Государю Императору между прочим значится: “В виду быстро совершающихся событий, неожиданно скорого наступления наших войск... испрашиваю: как мне поступить в случае подхода моего к Царьграду, что легко может случиться при панике, которою объято турецкое население от Адрианополя до Стамбула включительно, а также что делать в следующих случаях: 1) Если английский флот вступить в Босфор. 2) Если в Константинополе будет иностранный десант. 8) Если там будут беспорядки, резня христиан и просьба о помощи к нам. 4) Как отнестись к Галиполи с англичанами и без англичан?” В двух телеграммах главнокомандующего следующего дня находим: в первой “События так быстро совершаются и опережают всякие предположения, что, если Бог благословить, мы скоро можем быть невольно под стенами Царьграда. 15 января рассчитываю быть в Адрианополе... 17-го двинуть пехоту на Константинополь. Если не встречу особых препятствий, то к концу месяца могу быть у стен Царьграда”... В другой телеграмме Великий Князь доносить: "Долгом считаю высказать мое крайнее убеждение, что при настоящих обстоятельствах уже невозможно остановиться и, в виду отхода турок принять условия мира, необходимо идти до центра, т. е. до Царьграда, и там покончить предпринятое тобою святое дело. Самые уполномоченные Портою говорят, что их дело и существование кончены и нам не остается ничего другого, как занять Константинополь”...

В ответной телеграмме, от 12 января, Государю Императору благоугодно было выразить: “Соображения твои относительно дальнейшего наступления к Константинополю Я одобряю. Движение войск отнюдь не должно быть останавливаемо до формального соглашения об основаниях мира и условиях перемирия. При этом объяви турецким уполномоченным, что, если в течение 3-х дней со времени отправления ими запросной телеграммы в Константинополь, не последует безусловного согласия Порты на заявленные нами условия, то мы уже не признаем их для себя обязательными. В случае, если условия наши не приняты, вопрос должен решаться под стенами Константинополя. В разрешение поставленных тобою на этот случай 4-х вопросов предлагаю тебе руководствоваться следующими указаниями: По 1-му. В случае вступления иностранных флотов в Босфор, войти в дружественные соглашения с начальниками эскадр относительно водворения общими силами порядка в городе. По 2-му. В случае [497] иностранного десанта в Константинополь, избегать всякого столкновения с ним, оставив войска наши под стенами города. По 3-му. Если сами жители Константинополя или представители других держав будут просить о водворении в городе порядка и охранении спокойствия, то констатировать этот факт особым актом и ввести наши войска. Наконец, по 4-му. Ни в каком случае не отступать от сделанного нами Англии заявления, что мы не намерены действовать на Галлиполи. Англия с своей стороны обещала нам ничего не предпринимать для занятия Галлипольского полуострова, а потому и мы не должны давать ей предлога к вмешательству... В виду Твоего приближения к Царьграду, Я признал нужным отменить прежнее распоряжение о съезде уполномоченных в Одессе, а вместо того приказал генерал-адъютанту графу Игнатьеву немедленно отправиться в Адрианополь для ведения совместно с Нелидовым предварительных переговоров о мире при Главной квартире”.

19 января представителями Порты приняты нами предложенный условия мира и заключено перемирие, однако, без назначения срока. Это последнее обстоятельство и позднее прибытие нашего первого уполномоченного лишь 27 числа в Сан-Стефано, куда Главная квартира прибыла 12 февраля, дали возможность Великобритания сделать попытку смешать наши карты.

Высочайшая телеграмма по этому поводу из С.-Петербурга от 30 января: “Вступление английской эскадры в Босфор слагает с нас прежние обязательства, принятия нами относительно Галлиполи и Дарданелл. В случае, если бы англичане сделали где-либо высадку, следует немедленно привести в исполнение предположенное вступление наших войск в Константинополь. Предоставляю Тебе в таком случае полную свободу действий на берегах Босфора и Дарданелл, с тем, однако же, чтобы избежать неносредственного столкновения с англичанами, пока они сами не будут действовать враждебно”.

Следующая депеша была отправлена днем раньше, но пришла днем позже. “Из Лондона получено оффициальное известие, что Англия, на основании сведений от Леярда об опасном будто бы положении христиан в Константинополе, дала приказание части своего флота идти в Царьград для защиты своих подданных. Нахожу необходимым войти в соглашение с турецкими уполномоченными о вступлении и наших войск в Константинополь с тою же целью. Весьма желательно, чтобы вступление это могло исполниться дружественным образом. Если же уполномоченные воспротивятся, то нам надобно быть готовым занять Царьград [498] даже силою. О назначении числа войск предоставляю Твоему усмотрению, равно как и выбор времени, когда приступить к исполнению, приняв в соображение действительное очищение турками дунайских крепостей”.

В то же время государственный канцлер доводил до сведения Главнокомандующего, что по Высочайшему повелению им была отправлена в наши 5 посольств телеграмма о том, что в виду направления английской эскадры к Константинополю для нас является обязательным иметь в виду часть войск направить в Константинополь.

3 февраля Государь вновь пишет: “Английское министерство утверждает, что эскадра, вступившая в Босфор — Дарданеллы, имеет мирное назначение, не допускает, однако же, что и с нашей стороны вступление части войск в Константинополь имело бы такой же характер. На это объявлено через графа Шувалова, что временное вступление части наших войск в Константинополь, с тою же мирною целью, сделалось неизбежным; но в виде последней уступки обещано Англии, что мы не займем Галлиполи, если ни один английский солдат не будет высажен на берег, ни европейский, ни азиатский... Что же касается до Босфора, то надобно зорко следит, чтобы не допустить английские суда, и в случае какой-либо попытки их в эту сторону стараться занять, если можно с согласия Порты, некоторый из укреплений европейского берега”.

На последние телеграммы из С.-Петербурга Главнокомандующий отвечал такою депешею от 4 февраля: “С каждым днем занятие войсками нашими Константинополя становится затруднительнее, в случае, если Порта добровольно не согласится на наше вступление потому, что числительность турецких войск увеличивается с каждым днем войсками, привозимыми из оставляемых ими крепостей. Предупреждаю об этом для того, чтобы не считал занятие Царьграда столь же легким и возможным, как то было две недели тому назад. Затрудняет переговоры растущий в Царьграде слух о предполагаемой будто бы европейской конференции, до исхода которой мир не будет считаться окончательным".

3-го февраля была получена от князя Горчакова копия с депеш, которыми обменялись Государь Император с Султаном. 31 января старого стиля Государь отвечал: “Je viens de recevoir le telegramme de V. M. d'aujourd’hui midi. Je reste dans les memes dispositions amicales et pacifiques, mais il m'est difficile de concilier ce qu’elle demande avec une communication, que [499] je recois du gouvernement anglais. Il me fait savoir que malgre du refus du firman une partie de la flotte anglaise entrera dans le Bosphore pour assurer la vie et la propriete des sujets britanniques. Si l’escadre anglaise entrerait dans le Bosphore, il me serait impossible ne pas faire entrer a Constantlnople temperairement une partie de mes troupes. V. M. possede a un Crop Laut degre le sentiment de sa dignite personnelle pour qu'elle na le dese, que, si le cas cite ci-desous sa realisait, je ne saurais agir differement".

Вышеприведенные документы с достаточною ясностью обрисовывают ту обстановку, при которой Главнокомандующему приходилось решать вопрос о вводt войск в Царьград. Императору Александру II трудно было с большою определительностью выражать свою волю о занятии Царьграда частью своих войск. Если в его телеграммах иногда встречаются условные указания, то в то же время во всем сквозило его желание услышать о вступлении наших войск в Царьград.

Сам Главнокомандующий в эпоху перелома кампании был преисполнен высокого энтузиазма и решимости довести дело быстро до конца. Он признавал за веление судьбы идти в Царьград, прибить к его стенам щит с русским гербом, и понимал всю необходимость овладения Константинополем и захвата Босфора, все нравственное значение этого факта, хотя бы для облегчения окончательного рассчета. Но все это было до Адрианополя, до заключения перемирия, когда делаются распоряжения об овладении укреплениями на Босфоре передовыми войсками генерала Скобелева 2-го. Дальше Главнокомандующий не торопится, и Главная квартира переходить в Сан-Стефано только 12 февраля. Почти целый месяц в Адрианополе тогда, как близость конца усиленно требовала присутствия Главнокомандующего ближе к Константинополю. Энергия, высоко развившаяся во время перехода войсками Балканского горного хребта, падает. В скором времени в Главной квартире начинают говорить, что своими успехами мы можем захлебнуться. Так говорили те же, которые после плевненских неудач предлагали для безопасности отойти за Дунай до прибытия подкреплений. Позднее является даже уподобление с басней “Фортуна и нищий”. Все громче раздаются голоса, что нам рано владеть Царьградом и для России выгоднее слабая власть Султана на Босфоре. Даже при победном шествии всех отрядов к Адрианополю все те же голоса находили наше положение опасным. Простудная болезнь Главнокомандующего как нельзя более содействовала к ослаблению нервного напряжения. [500]

Перемирие должно было застать войска в непосредственной близости к Константинополю, с главною квартирою на передовых постах, в полной готовности к наступлению. Слишком большим снисхождением было принятие нейтральной полосы по острову Деркос. Существенным упущением было не назначение срока перемирия. Наши уполномоченные ставили себе в заслугу сдачу дунайских крепостей; но, если справедливо утверждение, что гарнизоны этих крепостей, перевезенные в Константинополь, послужили ему оплотом от наших войск, едва ли действительна эта заслуга. Одновременно с перемирием были утверждены основы мира. Между тем наш первый уполномоченный прибыль к Главной квартире только 27 января, т. е. позднее заключения перемирия на восемь дней, а со дня Высочайшего повеления — на две недели. Путь же от Бухареста до Адрианополя он сделал в четыре дня. В числе других причин, повлиявших на позднее заключение мирного договора, и это обстоятельно имело не малое значение, отразившись неблагоприятно и на самом трактате. Между прочим представляется необъяснимыми как могли турецкие уполномоченные отказаться от обязательства совместно отстаивать статьи заключенного договора. Можно только сожалеть почему мирные условия не были подготовлены заблаговременно и не были согласованы с желаниями наших союзников на театре военных действий. Во всех отношениях было бы лучше, если бы в заключении мира принимали участие и их уполномоченные.

Схватить за горло побежденного противника и заставить его принять волю победителя имеет такое же значение в смысле последнего стратегического акта, какое имеет энергическое преследование разбитого неприятеля — в тактическом отношении. Чем ближе к концу, тем сильнее назревают события, которыми Главнокомандующий обязан пользоваться моментально, отнюдь не обращаясь ни к кому за советом. Эта истина выработалась вековым опытом и без спорна для всякого положения.

Если Главнокомандующий находил для себя затруднительным овладеть Царьградом, были ли его соображения правильны или нет; то почему он не выполнил другого указания, данного ему из Петербурга, не заняв укрепления на Босфоре. Инициатива этого предприятия принадлежала ему самому, так как еще в Адрианополе по этому повожу были даны инструкции генералу Скобелеву 2-му.

Английской эскадры бояться не следовало, так как что она могла предпринять, чтобы нам в чем-либо помешать? Если бы она спустила десант, то предварительно должна была войти с нами в соглашение, и в таком случае места для всех в [501] Царьграде нашлось бы довольно. Решиться на явно враждебные нам действия эскадра, очевидно, не могла, так как не только рисковала десантом, но и собственным существованием. Если для взрыва турецкого военного судна в рядах русских войск нашлись отважные люди; то какою бы славой озарились имена героев, взорвавших английские броненосцы. Английской эскадре оставалось одно из двух: или быть молчаливою свидетельницею нашего занятия Константинополя, или бомбардировать великий город, на защиту которого прибыла.

Слава боевых подвигов нашей армии и ее доблестного военноначальника слишком велика, чтобы бояться подробных исследований, производимых не с целью ее поколебать, а для блага отечества, в изучении дела, в устранение бывших недочетов на предбудущие времена.

XXI.

Чем ближе я узнаю нашего посла, князя Алексия Борисовича Лобанова-Ростовского, тем большим проникаюсь к нему уважением. Всегда ровный и спокойный, князь с одинаковым вниманием терпеливо выслушивает всякие заявления, с которыми к нему обращаются оффициальные и частные лица. Быстро разобраться в них ему не представляюсь больших затруднений, так как при дарованиях от природы он обладает опытом и широким образованием, может быть несколько кабинетного характера. Принял место посла в Константинополе он беспрекословно, хотя назначения этого и предпочел бы избежать. Князь мне рассказывал, что он не мог не принять поста, раз Государь ему лично выразил, что не имеет выбора кроме него и надеется позднее иметь его своим непосредственным сотрудником.

Переживалось трудное время. Работы было много. Одновременно возникли серьезные дела, от правильного решения которых зависели интересы положения и народностей. Разделом Болгарии на две части, по почину Великобритании и с утверждения Берлинского конгресса, болгары были до крайности возмущены. Они решительно не допускали возможности возвращения Восточной Румелии под власть султана, сильно волновались и порывисто хваталась за оружие. Сдерживаемые на местах, занятых нашими войсками, [502] они старались поджечь страну со стороны Македония, послужившей в этом случае фонтанелью для болгарского дела. Нельзя было не сочувствовать, но в тоже время не было возможности допустить этого безразсудного дела. Выше уже было отмечено, какое принял в нем участие наш посол и как быстро им был предотвращен пожарь народных страстей.

Когда устанавливались границы в комиссии разграничения и военных экспертов на Берлинском конгрессе, установившем принципиальное право за Турциею иметь свои гарнизоны на перевалах главного Балканского хребта; крайния заявления были настолько обезврежены, что можно было не сомневаться, что правом своим турки никогда не воспользуются. Таким образом отделение Восточной Румелии от Болгарского княжества по существу оказывалось почти фиктивным и временным. Хотя международная организационная комиссия Восточной Румелии всячески старалась об утверждены в провинции власти султана, но сделать многого не могла, так как главный вопрос об организации местной милиции был в руках императорского комиссара и наших войск.

Другой вопрос, случайно возникший из желания обратить на себя внимание одного из юных наших талантов на дипломатическом поприще, без знания дела и опыта готовых разрешать с плеча какие угодно государственные задачи, касался проекта образования самостоятельного албанского государства. Я уже имел случай коснуться этого опасного случая, но здесь считаю необходимым более подробно обрисовать ту обстановку, при которой он мог не только возникнуть, но легко получить свое осуществление. Под словом Албания следует разуметь географическое наименование труднодоступной горной страны на западной стороне Балканского полуострова. На этом пространстве искони разбросаны отдельные племена, не имеющие между собой ничего общего: ни языка, ни религии, ни племенного родства. Никогда не составляли они ни отдельного государства, ни сплоченного общества, входя в составь Римской империи под общим названием иллирийской области, а впоследствии подчиняясь сильнейшему государству на полуострове. Разрозненный характер их не ограждал от внешней опасности, от всевозможных влияний, преимущественно шедших с Запада, занося в страну католическую пропаганду и культуру швабской державы. Для султанов-завоевателей область не оказала серьезного сопротивления и с такою же легкостью восприняла ислам, с какою шла за проповедниками римского вероисповедания. Османы утвердили свою власть в стране обращением [503] ближайших и более доступных племен в магометанство, упорно стремясь с их помощью владеть краем под видом сплоченного исламом Арнаутлука; но поставленной цели достичь не могли никогда. Свободолюбивые сыны горных высей шли с османами, пока это было им выгодно, не платя податей и осуществляя свой собственный уклад жизни. Но, как только правительственный тон повышался, предъявляя им общегосударственные требования, племена отбивались с оружием в руках и шли на соглашение с Черной горой, которой принадлежали все их симпатии. Таким образом Албания не только никогда не была источником силы державы полумесяца, но чаще заставляла ее держать в ней сильные гарнизоны.

Очевидно, объединение страны могло быть только случайным, временного характера, что и доказывается историческими примерами, когда захватывалась власть над смежными племенами энергичными честолюбцами. Власть их была не продолжительна и составляла скорее авантюру, чем историческое событие.

Как же русский дипломат мог додуматься до необходимости образования албанского государства в наших интересах. Еще удивительнее, что ведомство такой, по меньшей мере, странный проекта могло одобрить. Тем большая заслуга нашего посла, не только сумевшего по достоинству оценить опасную инициативу, но и имевшего мужество положить ее под сукно, сообщив в Петербург, что делу им не дан ход. Настоящий случай, таким образом, миновал без вредных последствий; но грустно думать, что всякая неразумная энергия, проявленная с апломбом, может быть направлена к осуществлению, вопреки ее вредного характера. Приходится допускать возможность всякой затей.

Албанские племена уже давно служат приманкой латыно-швабской пропаганды, предметом зависти Италии к Австро-Венгрии. Слабые в религиозном чувстве, они легко воспринимают догматы Римской церкви, хотя и меняют их с одинаковою легкостью даже на коран, но от швабских посягательств открещиваются всеми способами. Империя Габсбургов силы в Албании не почерпнула, напротив, до сих пор только тратила свои духовные и материальные средства. Если когда-нибудь в Албании образуется самостоятельное государство, оно наполнится внутренними раздорами и станет игрушкою соседей. Но систему действий Австро-Венгрии на Балканском полуострове, как бы она ни была нам неприятна, нельзя безусловно осуждать. Она достойна в известной степени подражания, так как дает без кровопролитных боев блестящие успехи. Смысл ее, насколько она [504] доступна исследованию, заключается в самом пристальном изучении всей политической жизни в общем целом и в самых мельчайших подробностях с микроскопом и скальпелем в руках. Ничто не теряется даром под проницательным взглядом австрийских преемников Метерниховского искусства. Вот именно этого нам и недостает. Мы простодушны, без грани доверчивы и вносим в сферу государственной деятельности приемы домашней жизни нараспашку.

Не раз предметами наших разговоров с кн. Лобановым были вопросы, почему в событиях первостепенной важности мы часто являемся неразумными и неопытными детьми, несмотря на свою даровитость и несомненную ученость.

К событиям эпохи нашей войны, того же характера, как в Албании, принадлежит объединение власти Абейдуллы на значительном пространстве Курдистана. Во время военных действий наших войск в Малой Азии, этот смелый шейх не только не исполнил требования Порты о формировании милиционной кавалерии, но и оказал прямое сопротивление правительственным агентам. В то же время он предлагал нам содействие за признание его власти, ни к чему нас не обязывавши. Во время войны мы еще поддерживали изредка с ним сношения; но по ее окончании резко от него отвернулись, нажив себе без особой причины, хотя не большого, но мстительного врага. Что это? Прямодушие, доведенное до крайности; щепетильная закономерность поступков; или просто халатность? Австрия на западной половине Балканского полуострова действует не так. Она учитывает в свою пользу всякое движение и стремится обратить в своего агента всякого вождя, сколько-нибудь заявившего себя энергиею. В ее руках создается таким образом делая клавиатура, с помощью которой, нажимая по обстоятельствам те или другие клавиши, заставляет чувствовать свое влияние.

В результате изумительный успех, достигнутый без особых усилий...

Однажды, при моем обычном посещении посла, князь Лобанов конфиденциально мне сообщил, что из Ливадии ему было предложено указать на лицо для назначения состоять при Александре Баттенбергском.

“На кого же Вы указали, князь?”

“На Вас”.

“Почему же предварительно Вы не запросили меня?"

“Потому что указание на Вас считал делом моей совести”. [505]

“Но Вы не будете противоречить, если я буду ходатайствовать пред военным министром о назначении Шепелева?”.

“Нисколько. Я отдаю ему полную справедливость. Во многих отношениях он прекрасная личность; но есть сторона, по которой я отдал предпочтете Вам. Вы не так легко откажетесь от раз поставленной цели, у Вас есть опыт, а он слишком мягкого характера. Однако торопитесь писать, чтобы успеть послать с сегодняшним курьером”.

Как хорошо вышло, что князь меня предупредил. Да, действительно, я имею опыт и с князем Карлом, и с князем Миланом, и этот опыт мне предсказывал верный неуспех работы с самонадеянным и упрямым по репутации юношей-принцем высокого родства. Князь Милан был очень труден, но у меня были рычаги воздействия; с князем Карлом было гораздо легче, как во всех отношениях джентльменом, во-первых, во-вторых — сами отношения были меньшего напряжения; но сколько времени и энергии мною было затрачено с ним лишних. В Сербии я пользовался безусловным авторитетом, опираясь на престиж Главнокомандующего, которого был представителем, поддерживаемый стимулом боя, не дозволявшего по времени много разговаривать, наконец, за мною была денежная субсидия. Теперь, в мирное время, предстояла громадная работа высокого государственного значения, а чем я мог придать вес моим советам и указаниям моей работе, чтобы не сделаться игрушкой капризного юноши.

К моему удовольствию чаша сия миновала меня.

Между тем выростали вопросы, с которыми было необходимо познакомиться, чтобы их использовать в наших интересах. Было необходимо безотлагательно закладывать основы вооруженных сил новосозданной Болгарии и Восточной Румелии; исследовать линии укреплений Чаталджинской позиции; ознакомиться с положением провинции, оставшихся в распоряжении Порты, и т. д.

По первому вопросу, 28 октября 1878 г., мною было представлено военному министру:

“....Для обеих частей Болгарии обязательна милиционная система, ни в географическом, ни в политическом отношении не соответствующая условиям положения страны. Болгария не настолько гористая страна, чтобы могла удовлетвориться слабо подготовленною для действий на открытом пространстве милициею. Политическое состояние ее раздвигает широко рамки государственных задач. Достижение последних немыслимо с пассивною боевою силою, присущею милиционной системе. Милиция [506] составляет низшую степень развития вооруженных сил. Необходима же такая организация, которая могла бы развиваться в стройно организованную и всесторонне обученную постоянную армию. Между этими двумя пределами существует множество состояний, или приближающихся к форме милиции, или почти достигающих условий постоянных войск. Из ряда этих видов милиционной формы должен быть сделан выбор в зависимости от материальных средств организуемого государства. Избранная форма, очевидно, будет удовлетворять условием развития военного дела только на известный период времени. Чем быстрее будет крепнуть государственный организм, тем скорее будет совершенствоваться и форма милиционной системы, улучшаясь, главным образом, в сильных кадрах, сеть которых может, наконец, приблизиться к условиям постоянных войск. Отсюда только один шаг до ядра армии из готового кадрового материала. Таким образом, в основу всей организации должна быть положена самая строгая общеобязательность.

Другим основанием является составление ежегодного рекрутского контингента людьми одного возраста, определение которого должно быть сделано в соображении года физической зрелости народонаселения. Научное образование может дать право вольноопределяющегося, но охотник должен быть безусловно отвергнут. Это начало, введенное в организацию вооруженных сил большинства благоустроенных государств, казалось бы, не должно было вызывать сомнения, если бы приказом Императорского комиссара, от 8 июля, не призывались на службу люди трех возрастов: 20, 21 и 22-го, и не допускались бы на службу в неограниченном числе добровольцы в возрасте от 20-ти до 30 лет. Допущение добровольцев в рекрутский контингент, да еще в неограниченном числе, подрывает в корень главную основу общеобязательности, на которой зиждется все здание военной организации, в особенности, малых государств. В стране много ратников болгарского ополчения, на полях сражений приобревших боевой опыт. До известной степени ими можно было бы воспользоваться для образования на первое время части кадров, хотя опытом дознано, что легче из новобранца сделать хорошего солдата, чем дисциплинировать несколько разнузданного добровольца. Для кадра необходимо отсортировать лучших ратников, почему для кадра их останется небольшое число. Боевым материалом ратников воспользоваться следует, но отнюдь не уменьшая обязательного призыва.

Для болгарского правительства должны быть назидательны [507] примеры развития вооруженных сил в Сербии и Румынии. Первая пренебрегла развитием своих вооруженных сил и ограничивалась слабыми территориальными кадрами. Две, три тысячи ее постоянного войска вовсе не имели значения ядра регулярной армии. В результате, когда настала минута, страна не могла выставить в поле ни одной вполне регулярной части войска. Румыния же довела свою постоянную армию до почти двадцатитысячного состава и имела вследствие этого возможность располагать 40 т. массою организованная войска.

Еще два слова, полезных для организаторов военного дела в Болгарии. Горная зона в ней, как и гористые округи Молдавии и Прикарпатской Валахии, располагают более свободолюбивым и физически развитым населением. Части горных доробандев часто предпочитались линейным тактическим единицам. Целесообразно было бы, поэтому, территориальное деление производить так, чтобы в каждое попадало и то и другое. Части сербской народной армии, составленный сплошь из жителей Крайны, никогда не выдерживали натиска противника, пока в эти баталионы не был влить более надежный элемент...

Общеобязательной повинности должно подлежать все население без различия вероисповедания и народности. Если по значительному их числу в одной местности было бы затруднительно их вливать в строевые части, то следует назначать их в служебные и технические части и войсковые учреждения. Отнюдь не освобождать за деньги. При уверенности в несокрушимой устойчивости болгарского элемента, необходим широкий политический взгляд, и следует помнить, что страны будущих присоединений имеют сильный процент мусульманства, и что эти страны тем легче войдут в составь болгарского государства, чем большую обеспеченность в будущем будут иметь все элементы их народонаселения. В особенности это следует иметь в виду в отношении богатой Македонии. Мы, русские, никогда не могли бы с таким быстрым успехом подвигаться на Восток, если бы заставляли всех встречавшихся на нашем пути мусульман бросать их родину и бежать в неведомые края..."

Чрезвычайно важное значение приобретала Чаталджинская позиция, спешно укрепляемая и вооружаемая турками с помощью английских денежных ссуд и военных специалистов. Вот, что я доносил по этому поводу Военному Министру в исходе 1878 года.

“Внимание сераскериата и английского посольства обращено на успех оборонительных работ Чаталджинской позиции. Несмотря [508] на все меры, принятия осенью к возведению верков этого оплота Стамбула от покушений нашей армии, результата оказался неудовлетворительными Главные затруднения были встречены в свойствах грунта позиция и той безурядице, которая сопровождает каждое правительственное распоряжение, в настоящем случае в постройке железной дороги вдоль позиции и бараков для войск. С началом дождей все насыпи поплыли и бруствера обратились в месиво, подвоз тяжестей прекратился, войска от сырых землянок стали болеть тифом и изнурительною лихорадкою. Чтобы как-нибудь справиться с этими бедствиями, англичане потребовали от Порты назначений Беккер-паши главным распорядителем работ и начальником войск на Чаталджинской позиции и пригласили на службу инженеров Пижона, Сетта и Роберта, под высшим наблюдением Шефельдера, которому предоставили право расходования денег для необходимых работ по чекам на посольский банкирский дом Ганзен и К-о. Таким образом у англичанина Беккер-паши, по показанию английского полковника Аликса, находится теперь 71 турецких таборов и до 400 орудий, считая в том числе и полевые батареи. Железная дорога и бараки работаются турецким редифом под наблюдением инженеров, находящихся на отчете у великобританского посольства”...

“Придавая Чаталджинской позиции особо важное значение, Генерального штаба капитан Протопопов снял кроки местности с укреплениями и сделал подробное описание всей позиции. Работу эту представляю при сем на благовоззрение Вашего Сиятельства”.

XXII.

О положении дел в конце 1878 г. я писал Военному Министру.

“... С спокойною совестью мы можем сказать, что свое боевое дело мы сделали и, надо надеяться, навсегда, Балканский полуостров не должен более требовать русской крови. Судьба его обеспечена. Отныне славянские народности должны вырабатываться собственными силами и средствами, иначе долго не будут в состоянии достигнуть полной самостоятельности.

В настоящее время желательна возможно быстрая реализация добытых войной результатов. Между тем клубок различных [509] положений и обстоятельств не только не разматывается, а сплетается и грозит в недалеком будущем опасными осложнениями. Клубок не разматывается столько же от недоверия к нам Порты, находящей поддержку у представителей иностранных держав, сколько и от страстного желания болгар воспользоваться присутствием наших войск для своего национального объединения; Порту стращают, что мы захватим Фракию и Македонию. Ей указывают на усиление нашей забалканской армии и на приготовление ее на зимовку в окрестностях Андрианополя, все для поддержки болгарского движения в Македонии, наконец, на задорный статьи болгарской газеты “Марица", отражающей, по мнению турок, направление нашей политики. Наибольшие затруднения нам причиняет Великобритания, желающая осложнением нашего положения здесь отвести наше внимание от Средней Азии. Завязить нас в Болгарии, чтобы на свободе разделаться с затруднениями в Индии и Афганистане, вот цель, к которой стремится великобританский посол. Но истощенная Турция из страха новой ампутаций едва ли проявить задор, если только мы не будем увлечены болгарским шовинизмом. С очищением нашими войсками Константинопольского полуострова сила побуждения к выполнению турецких обязательств умалилась. Англичане воспользовались вновь очутившеюся в распоряжении турецких войск Чаталджинскою позициею, чтобы спешно привести в порядок ее укрепления и тем создать оплот для Царьграда и Босфора. Хотя ничего серьезного сделать им не удалось, но они все-таки до известной степени успели внушить крайне впечатлительному восточному человеку большую веру в свою безопасность. При таких условиях военный демонстраций нашей армии у Адрианополя теряют значение. Между тем прибытие к ней подкреплений из-за Балкан, а в особенности подход свежих частей от Одесского военного округа, вызываюсь сильное брожение умов в болгарских провинциях, как будто указывая болгарам на наше намерение вооруженною рукою поддержать их национальное движение...

Вопросом чрезвычайной важности для Оттоманского правительства является государственная смета на будущий год. За отчислением громадных сумм на уплату текущего процента по колоссальным долговым обязательствам, остающийся доход, на который Порта может рассчитывать, не превышает 12/м. турецких лир. Между тем один расход по сераскериату исчислен в 15/м. При известной числительности людей, ныне находящихся в строю, и определенном размере продовольственной дачи, не трудно [510] высчитать, что одно продовольствие войск потребует не менее 6/м. лир. Отсюда можно заключить, что расход в 15/м. отнюдь не преувеличен. В эту критическую минуту на помощь турецким финансам приходит великобританское правительство, гарантируя заем. Не касаясь тяжелых условий последнего, оказывается, что в распоряжении Порты остается только 7/м. лир. Отчисляя 3/м. на военный бюджета, на все государственные нужды империи остается лишь 4/м. лир. Таким образом, волею неволею, приходится по многим статьям прекратить платежи, т. е. быть банкротом. Впрочем для турецкого правительства это не новость. Оно отбросило от себя всякую заботу, раз навсегда уверовав, что существование империи Ислама необходимо для благоденствия Европы”.

Позднее мною доносилось:

"Минувшая война изменила положение вещей как на Балканском полуострове, так и в азиатских владениях султана. В оставшихся европейских обрезках сохранилась лишь тень его власти, поддержание которой отныне ляжет на государство тяжелым бременем. Новыми распорядителями полуострова теперь являются княжества, политическая жизнь которых принадлежишь исключительно нашему почину. На азиатские владения Турции силится наложить свою руку Великобритания в видах обеспечения своих материальных выгод и охранения путей, связующих Англию с Индиею.

На Балканском полуострове мы проявляли до сих пор материальную поддержку. Теперь обязываемся более трудным нравственным попечительством. Ранее мы тратили нашу физическую силу и денежные средства; теперь требуются усилия разума и проявление духовного развития.

Мы знали, что сила Турецкой империи находится в азиатских владениях султана, но наше изучение страны ограничивалось беглым взглядом на ее поверхность, состояние путей, средств обороны и статистическими таблицами народонаселении. Теперь новый порядок вещей заставляет нас глубже взглянуть внутрь самой жизни народностей, проникнуться их частными интересами, завязать с ними такую торговую и промышленную связь, которая была бы в состоянии поднять в глазах наш престиж.

Чтобы закрепить за собой первенствующее положение, мы должны следить шаг за шагом за вновь развивающимися силами, охранять их от увлечений и заблуждений, противодействовать вредным влияниям и направлять юные политические организмы к образованию нам дружественная союза. При нашем равнодушии, [511] кто можете поручиться, что такие государства, как Румыния, Болгария, Сербия и Черногория, не возьмут ложного направления и, переходя от одной конвенции к другой, от железнодорожного соглашения к экономическому, не войдут наконец отдельными корпусами в состав австро-венгерского конгломерата. Румыния уже объявила Европе, что служит оплотом Востока от нашего нашествия. Теперь армяне просятся быть таким же оплотом в Азии.

В Малой Азии еще группируется мусульманское население — главный источник силы Турции. Но магометанская Армения выставила значительно меньший контингент защитников ислама, хотя и дала правительству громадный денежный капитал. Сирия уже утратила свое значение для Порты с эпохи шестидесятых годов, а теперь за своим губернатором, Митхад-пашой, тянется под непосредственный протекторате Великобританию Курдистан и Арабистан не раз с оружием в руках отстаивали свою свободу, признавая власть центральная правительства больше номинально и служа постоянною ареною стычек с войсками.

В европейской Турции единственным источником турецкой силы были босняки, всегда служившие надежнейшим элементом оттоманской армии. Теперь Австро-венгерскою оккупациею они окончательно исключены из рядов войск Падишаха. Из остального мусульманского населения полуострова албанцы были всегда условною силою, весьма часто даже истощавшею Турцию энергичною борьбою в своих труднодоступных трущобах; а помаки Родопа и османы Дели-Ормана не играли роли по своей малочисленности. Растеряв свою силу в Европе, блистательная Порта стремится ее наверстать на единоверных племенах своих азиатских владений, но, всюду встречая сопротивление, не только разоряет их в конец, но и приучает к открытой ненависти.

Последовательное отпадение частей от державы Османа настолько потрясло ее государственный организм, что даже англичане, наиболее заинтересованные в сохранении Турции, потеряв веру в самостоятельную ее жизненность, теперь украдкою стремятся в своих интересах оградить мусульманство созданием автономной Малой Азии при чисто формальной зависимости от Порты.

Частая смена за последнее время султанов дискредитировала их престиж калифа правоверных, напомнив прежние времена упадка, когда престолом Османа распоряжался янычарский ага. Позорное поражение турецких войск на полях сражений произвело глубокое впечатление на умы, сделав правительственную [512] власть ответственною за испытанный бедствия. Отсюда пошатнувшееся положение султана, заставившее его перенесением своей резиденция в укрепленный Ильдыз обеспечит себя от всякой случайности. В новых условиях Абдул-Гамид призывает к сотрудничеству новых лиц и приобретает возможность принимать такие решительные меры, которые при обыкновенной обстановка могли бы вызвать волнения и даже сопротивление. С редкою твердостью он отбрасывает форму парламентского режима, навязанную Митхад-пашой по рецепту английского посла, и решительно приступаешь к всеобщему умиротворению в Европе и утверждению своей власти в полунезависимых районах мусульманская населения в Азии. Султан не воспротивился заключению мирная договора с нами и конвенции с Австро-Венгриею, не щекотлив в уступках на Балканских перевалах, в Восточной Румелии, и вероятно не будет упорствовать на греческой границе; но в то же самое время его войска в Малой Азии занимают Зейтунскую котловину, никогда не видавшую знамени с полумесяцем, а сильный отряд Дервиша-паши проникает в неприступные скалы Дерсима.

Каков бы однако ни быль успех турецких войск в азиатских провинциях, приведенные в покорность Стамбулу страны не примкнуть к политической жизни государства иначе, как с проведением к ним удобных путей сообщения. Отсюда, сознаваемая правительством султана, настоятельная необходимость сооружения в азиатских провинциях железных и шоссейных дорог. Уже с шестидесятых годов этим важным рычагом владения и влияния стремится завладеть Великобритания, имеющая в виду создать для себя удобнейший сухопутный путь в Индию, при том с его полным обеспечением собственными средствами и силою. Но тяжелые великобританские условия: отчуждение в собственность широкой полосы земли, устройство военных опорных пунктов вдоль дороги с правом содержания собственных отрядов под английским знаменем, участие англичан в управлении страной, командовании турецкими войсками, в особых судах и финансовых учреждениях, подрывают слишком явно и глубоко основы государственная права султана, чтобы он когда-либо решился подписать отречение от своих лучших владений. Султан Абдул-Гамид рассчитывает на сооружение железных дорог частными предпринимателями на одних условиях земельная отчуждения по примеру Северо-американских Штатов. Он не спешит с заключением внешних займов, пока не оправится государственный кредит и не разовьется соревнование с [513] английскими банкирами французских, и пользуется страшным падением бумажных денег “каймэ” для их покупки по ничтожной цене. Вообще принятые Абдул-Гамидом меры обнаруживают в нем ум и энергию; насколько проявить он характера ж настойчивости в следовании по избранному пути, может показать только время.

Конвенциею 4-го июня Великобритания приняла на себя оборону от нас азиатских владений султана. Обещая защиту в будущему она тут же получила в задаток остров Кипр и безотлагательно приступила к утверждению своего влияния в стране. Потерпев неудачу в проведений плана во всем его объеме, великобританский посол обратился к осуществлена своей задачи путем более практическими пользуясь правом капитуляции. Он задался целью охватить всю Анатолию сетью своих консульств и потребовал от Порты ряд фирманов для вновь открываемых консульств, назначая консулами и секретарями в них офицеров, а кавасами унтер-офицеров прямо из рядов армии. До сих пор британские консульства возникали в силу экономических и торговых интересов Англии, преимущественно в приморских пунктах и административных центрах страны. Теперь, сетью английских консульств покрылось все внутреннее пространство Малой Азии. Осуществление плана только вначале, а между тем уже водворены английский полковник в Савасе генеральным консулом, а обер-офицеры подведомственными ему консулами в Бруссе, Ангоре, Конии, Адане, Исмиде, Айдине, Джанике и Бите. Пост самостоятельного консула в Диарбекире занял тоже английский офицер.

Не пренебрегая никакими средствами для достижения раз поставленной цели, — рассаживая в наиболее важные провинции своих клевретов, как Ахмет-Вефина-пашу в Бруссу; на место вали Худавендигиара, облегающего Босфор, Мраморное море и Дарданеллы с Анатолийской стороны, как Мидата-пашу в Сирию и, находящегося на содержании Англии, вице-короля Уды в Багдад; не гнушаясь даже антиправительственною пропагандою в казармах и кофейнях, и тратя на все это значительные суммы, представители британских интересов в Турции с каждым днем расширяют свою деятельность, все крепче завязывая узы живой связи английского капитала со страною, все теснее захватывая народонаселение под непосредственное влияние своих консульств, превращенных в военные посты и опорные пункты. От материальной помощи деньгами и содействия своими специалистами и техниками Англия перешла к широкому захвату [514] территории с стратегическими линиями железных дорог, с развращением турецких пашей, с овладением исподволь всеми функциями правительственной власти.

Все указываешь на то, что держава Османа приближается к последнему периоду своей истории, что обширное государство, сплоченное кораном, стремится к распадению. До сих пор Великобритания находила свои интересы в поддержке державы Ислама. Теперь и она оставляет свою традиционную политику и переходить к задаче непосредственная захвата”..,

“При таком положении, быть может, и нам следовало придать нашей консульской деятельности больше энергии, большую активность. Нужно однако признаться, что доверия здесь мы не приобрели никакого, и что настолько же мы во всем встречаем противодействия со стороны правительственной власти, насколько последняя идешь навстречу всем начинаниям англичан. Нельзя сказать, чтобы с нашей стороны не было сделано вовсе никаких попыток на оживление в выяснении наших истинных интересов; но эти попытки были так слабы и такой носили на себе академический характер, что достаточно было им поставить малейшее затруднение, чтобы мы отказались от всего без всяких возражений.

Представляется очевидным, что к азиатским пунктам, имеющим особо важное значение в военном отношении, должны быть причислены: Трапезонт, как важнейший порть на Черном море, Ерзингиян, как штаб-квартира ИV корпуса, Алеппо, как ближайшей к Средиземному морю административный пункт на главном пути во внутренность страны. Если бы штаб был переведен в Харпут, а административная власть в Александретту, то Ерзингиян и Алеппо потеряли бы свое военное значение. Предполагается г. Люндеквиста назначить вице-консулом в Александретту, но с таким предположением я согласиться не могу. Его деятельность была бы до крайности стеснена коммерческими делами и не имела бы простора крупного административная центра. Ясно, что для него Алеппо должно быть предпочтено Александретте. Считаю при этот своим долгом обратить внимание Вашего Сиятельства на необходимость своевременного сообщения в Императорское посольство для нашего военная агента всех сведений военная характера, собираемых кавказским начальством через свои органы наблюдения за соседнею страною.

Вообще я мог бы многое возразить против скудости новая расписания наших консульств. Как например могли обойти Адрианополь, этот войсковой центр Фракии, сосредоточение [515] административной власти, первостепенной важности с кладь всякого боевого материала. Тем более этот пропуск трудно объяснять, что здесь издавна существовало наше консульство. Настоятельная в нем необходимость уже обнаружилась и спешно назначен временным консулом офицер из строя. Таким образом, в самую важную минуту консульской деятельности на месте, не оказалось ни опытного консула, ни осведомленного персонала, ни традиций, ни связей и т. д. В настоящее кипучее время ликвидации поб6доносной войны пренебрежены продовольственные и другие интересы войск; брошена на произвол судьбы участь русских подданных; ничем не обеспечен переселенческий вопрос, и т. д. Словом, если когда-нибудь существовала здесь потребность в нашем консульстве, то это в настоящее время. Пример Адрианополя не составляешь исключения. Позволяю себе указать на Ново-базар, на Битоль и многие другие пункты, занятие которых нашими консульствами вызывается самою настоятельною необходимостью ”.. .

Г. И. Бобриков.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: В Царьграде в 1878-79 г. г. // Русская старина, № 3. 1913

© текст - Бобриков Г. И. 1913
© сетевая версия - Тhietmar. 2015

© OCR - Станкевич К. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1913