АНДРЕЕВСКИЙ Е

АНДРЕЕВСКИЙ Е. К.

ИЗ ЗАПИСОК

1877-78 г.г. ¹

Перечитывая записки, веденные кем бы то ни было во время военно-походной жизни 1877/8 гг., равно и собственные свои и сопоставляя их с теми известиями, которые получаются с театра нынешней великой мировой войны, нельзя не видеть, в какой степени та наша освободительная война прошла сравнительно тихо и даже, не грешно выразиться сильнее, —мирно. На это ясно и твердо указывают крайне интересные воспоминания бывшего адъютанта Его Высочества Дмитрия Антоновича Скалона и друг.

Бурные события, о которых ныне ежедневно приходят известия из Франции, Бельгии, Сербии, Черногории, Галиции и из нашей, ставшей многострадальною, Польши, дают столько элементов, тревожащих нервы, что положительно на строках самых тяжелых известий, оказавшихся занесенными в те прошлые годы, приходится, по сравнению, решительно отдыхать.

То были другие времена, с иным врагом мы имели тогда дело и кампания тогда велась армией, теперь же ведется народом. Что касается тогдашнего поведения по отношению к нам немцев вообще, то все были убеждены в обязательности для них невольной сдержанности, так как немцу Франц Иосифскому путь был указан предстоявшим получением вознаграждения (как ныне стали называть компенсации), Вильгельмовский же немец был, как все тогда думали, навсегда крепко связан благодарностями за оказанную ему нашим Государем незадолго перед тем неслыханную услугу. [153]

До какой степени у нас в армии верили развившемуся в Германии чувству благородной признательности, можно себе составить понятие между прочим по некоторым мелочам, сказывавшимся во взглядах на характер поддержки, будто бы получавшейся нами от Гогенцоллерна.

Среди массы служивших в штабе Великого Князя Главнокомандующего, находилось немало лиц, отличавшихся недюжинным остроумием; их «крылатые словца» передавались из уст в уста и сохранились потомству почти наравне с теми, которые перешли к нам от известного остроумца севастопольских времен, — князя Меншикова, не cтecнявшегося в деле острословия ни перед чем и ни перед кем.

Однажды, вскоре после перехода главной квартиры Великого Князя в местечко Богот, один очень высокостоявший генерал, с большим именем, сказал среди разговора Великому Князю: слава Богу, теперь пошли у нас удачи, блогодаря тому, что русский Бог и немецкий Гот соединились — Богот — Бог, Гот. Великий Князь рассмеялся, спросил, кто изощрился в такой остроте, при чем сказал: острота очень удачная, и я ее при первом же удобном случай расскажу Государю, но Вильгельму не повторю, — старик может возмечтать о себе и о своей справедливости. Если он и искренно желает с полным благородством отблагодарить нашего Государя, Бисмарк не даст ему быть твердым исполнителем этого; а в сущности, добавил Великий Князь, Бог знает, может быть и сам старик таит что-либо другое, придерживая на всякий случай против нас камень под порфирой. Бисмарк хотя срывается лишь изредка, а, конечно, своей плутовской роли не выдержит до конца. Игнатьев прав, — канцлер, именуемый железным, скоро окончательно обозначится в том, что между ним и «благодарным» старцем замышляется, — что им установлено, а старцем будет беспрекословно принято к исполнению. Иногда, как бы чувствуется, что Государем овладело некоторое сомнение; в этом ферфлюхтерском деле он, видимо, подозревает неладное и, конечно, правильно оценит измышленную тобой остроту; Государь лучше и яснее нас видит, как великий Бог земли русской отталкивает подозрительную надежду Вильгельма на своего Гота... [154]

Через четыре дня после взятия Плевны — 2-го декабря 1877 года, Государь произвел под валами этого города парад войскам, вынесшим на своих могучих плечах осадное сиденье, завершившееся счастливым событием. К участию в параде, по просьбе князя Карла, были привлечены и румынские войска, занимавшие с нами плевненские позиции. Государь показал им много внимания, чем очаровал и самого Карла и начальников частей его армии. Не пропустил Государь, конечно, оказать массу ласки отличившимся вообще в делах под Плевной, а особенно в деле 28-го числа ноября нашим бойцам, заслужившим Георгиевские кресты; так между прочим Государь обласкал генералов — командира Гренадерского корпуса Ганецкого, его начальников дивизий — 2-ой Цвецинского и 3-ей Квитницкого, начальника артиллерии корпуса Рейнталя, командира 2-ой гренадерской артиллерийской бригады Щеголева, которому, между прочим, сказал: «я очень рад повидать тебя здесь среди героев Плевны и еще раз взглянуть на тебя и на тот Егорьевский крест, который мне довелось с особым удовольствием снять со своей груди и послать тебе четверть века тому назад после отличия, оказанного тобою в чине прапорщика при бомбардировании Одессы».

Затем в свите главнокомандующего Государь высмотрел большую часть тех офицеров и генералов, которых ему давно не пришлось видеть по случаю их отсутствия из главной квартиры, в отряды действовавшие в Балканах; каждого из них Государь в подробностях расспросил о положении дел у Гурко, Радецкого, Скобелева и у других военачальников, геройски открывавших нам в то время пути за Балканы.

В тот же день Государь, попрощавшись с Великим Князем, выбыл из главной квартиры в штаб начальника Рущукского отряда — Цесаревича; там Государь, на другой день, попрощавшись с ним, с его войсками и с Великим Князем Владимиром, отбыл в Букарест через Дунай, где повидал Великого Князя Алексея Александровича, и затем, 4-го числа выехал через Унгены в Россию.

Прощаясь с августейшими сыновьями и передавая им, заслуженные ими, боевые награды, Государь обратился к военному министру генерал-адъютанту Милютину со словами: я полагаю, Дмитрий Алексевич, что мною заслужена [155] какая-либо боевая награда, хотя бы за долготерпение, показанное мною в полугодовом сиденьи тут, при нашей славной армии.

Д. А. Милютин, не задумавшись, сказал с большою радостью, что, по всей справедливости, Государю должно принадлежать право получения золотой сабли, украшенной бриллиантами, но Государь, довольно резко, или вернее очень серьезно ответил: нет, я просто заслужил золотую саблю и буду гордиться носить ее. Тут же нашелся у кого-то в запасе геориевский темляк; Государь его навесил на эфес сабли, с которой был в пути.

Уже в Букаресте, прослышавши о «полученной» Государем награде, провожавшие Его Величество офицеры гвардейского отряда, несшего во все время войны конвойную службу при Государе, обратились с ходатайством дать им разрешение поднести Его Величеству золотое оружие; Государь милостиво дал на это свое согласие, поблагодарил их и тут же сказал: я конечно буду это все твердо помнить, но хочу, чтобы сабля та носила на память выгравированные имена ваши; затем, уже подойдя к вагону, чтобы садиться, Государь снова повернулся к офицерам и сказал: не забудьте Савина; я хочу, чтобы и он с вами был участником этого дорогого для меня события ². Я надеялся его повидать здесь в Букаресте, но сейчас мне сообщил Дрентельн³, что, вместе с другими ранеными, эвакуирован на днях и он; воспользовались возможностью перевозки его по случаю наступившего большого облегчения состояния раны. Бог даст, увижу его там, дома.

Но увидеть не довелось: пока Государь доехал, пока за неотложными делами своими собирался навестить тяжко раненого — он 22-го декабря в тяжелых мучениях скончался от ран.

Е. К. Андреевский.

(Продолжение следует)

Комментарии

1. Значительная часть этих записок была воспроизведена в повременных изданиях. Не напечатанная их часть предлагается вниманию читателей.

2. Шт.-кап. Петр Федорович Савин состоял в гвардейском конвое от гвардейской конной артиллерии с самого начала кампании. 22 августа, в сражении под Ловчей, он был ранен в правый бок на вылет и, проболев четыре месяца, умер от раны, не получив ожидавшегося излечения, в котором врачи были все время уверены, как в неизменно верном по состоянию ранения.

3. Генерал-адъютант Александр Романович — командовал тылом действующей армии (в Букаресте).

Текст воспроизведен по изданию: Из записок 1877-1878 гг. // Русская старина, № 4. 1915