-

УМАНЕЦ А. А.

ПОЕЗДКА ИЗ ИЕРУСАЛИМА

в монастырь св. Саввы, к Мертвому морю и на Иордан, в июле 1843 года.

(Окончание.)

Иерихон, источник Елисея и гора Искушения.

Два часа ехали мы от Иордана до Иерихона, или вернее сказать до места, где или вблизи которого он находился. От древнего города, которого еврейское название есть Иерихо, здесь не осталось камня на камне, и даже нет ни малейшего следа его построении. Полагают только, что находился он несколько на запад от места, занимаемого здесь деревнею. Но странное дело — имя его, хотя в виде развалины, уцелело до [390] наших времен: в устах теперешних Арабов оно потеряло начало, изменило несколько конец и удержало только Риха — имя, которое носит теперь жалкая здесь деревушка с сотнею душ жителей обоего пола и всех возрастов в домах и палатках.

Мысль о производств имени деревни от древнего названия города подал мне преосвященнейший Мелентий, митрополит св. Петры, и мне показалась она весьма правдоподобною. Потом у Ед. Робинзона нашел я, что и он такой же точно делает вывод, добовляя еще, что кроме названия Риха, деревня эта в устах Арабов называется также Ериха, — а это еще более подтверждает сделанный вывод, — и что арабские писатели Абульфеда и Едризи пишут это имя первый Ериха, а последний и тем и другим образом. А из всего этого следует, что Шатобриан, а за сим Пужула и другие весьма ошибаются, выводя это название, которое они пишут Rihha, от арабского слова того же произношения и которое означает: запах.

Напрасно я искал бы в теперешней Рихе или в ее окрестностях следов городских стен, обрушившихся при звуке труб и победном клике Израильтян, — или примыкавшего к ним дома трактирщицы Рагаб, укрывшей у себя шпионов Иоссии, за что она с родными и домом пощажена была победителями. Я бы не нашел ни [391] этих стен, ни смоковницы, на которую взлез Закхей, чтобы лучше рассмотреть проходившего в толпе Божественного Учителя, — ни того дома, где он принимал Его, — ни того места, где нищий слепец умолял сына Давидова помиловать его — и тотчас прозрел. Я не заметил даже ни одной пальмы, тогда как Иерихон славился городом пальм, и как еще недавно Ед. Робинзон заметил здесь из них одну, как последнюю перлу из прежнего венца сего города. Товарищ мой впрочем сказывал мне после, что он видел два или три дерева этого рода; — но я думаю, и почти уверен, что он ошибся. Одна только четвероугольная башня времен Крестовых походов, о которых в первый раз в западных хрониках упоминается под 1211 г., — цель постройки которой была покровительство полей окружных, и которая потом — по изобретательности монахов — названа домом Закхея, гордо возвышается здесь, и составляет теперь нечто в роде кордона. Прежде жили в ней губернаторы при иорданских мест. —

Мы слезли с лошадей и взошли на двор у башни. Темнобурый арабский жеребец, привязанный за одну переднюю и одну заднюю ногу ко вбитым в землю кольям, ржал и рвался к нашим лошадям. На право под навесом из иссохших ветвей поднята была терасса, и в ней устроен четвероугольный бассейн с тонкою [392] проточною струею воды. Вокруг бассейна сидело человек десять Арабов и Албанцев. Из них один в исподнем легком платье, без рубашки, в маленькой феске на голове, с атлетическими формами тела, густо обросшими волосами, — толок кофе в ступке; другой плел корзинку, третий с болгарским лицем, голубыми глазами и длинными до плеч светлорусыми волосами — копался у седла; остальные кейфовали с трубками и наргиле в зубах. И вот аристократия этого места, некогда блиставшего всею роскошью мира, знаменитого своею школою пророков — и чудесами Илии и Елисея!

Пока нам готовили кофе, я полез на башню. Башня высотою футов 40, в основании квадратная, и с каждого бока длины футов до 30. Что относится до наших Бедуинов, то они, не евши целый день, рассыпались промышлять о еде по деревне и бедуинскому кочевью, которое тут же было.

Несколько раз в этот день я поглядывал на за-иорданскую цепь Аравийских гор, ища в ней глазами знаменитой горы Небо, или Навав, откуда великий законодатель народа израильского увидал землю обетованную, и которая, по словам св. писания, находится как раз против Иерихона. Но глаз мои не в состоянии был отыскать возвышение ее в этой ровной цепи. Взошед на башню Иерихонскую, я прежде всего [393] обратился в эту сторону, и с лорнетом у глаз остался почти в тех же безъуспешных разысканиях, потому что на этой цепи решительно не мог отыскать ни одного сколько-нибудь значительного возвышения. Но чтобы себя по крайней мере сколько нибудь удовлетворить в этом, я приписал в уме своим имя горы Навав одному почти незаметному возвышению в цепи Аравийских гор. Оттуда, сказал я сам себе, великий законодатель, первосвященник, и вместе великий историк видел землю, назначенную его народу — до моря Западного и потом освященную стопами Спасителя мира; — там он почил после тяжелых 120-летних трудов своих, и никто не знает его могилы даже до дня сего!

Обернувшись спиною к горе Небо и месту крещения Спасителя на Иордане, — пред вами стоит несколько на северо запад, примерно часа на полтора езды, гора Искушения или Сорокодневная, куда Спаситель пошел тотчас по крещении, где был искушаем от диавола, — и куда мы должны были отсюда отправиться. У подошвы башни лежит деревня и широкая рытвина иссохшего и дождевыми водами изрытого потока. На юг и север разбросан редкий дровяной лес и колючий кустарник, большею частию обозженный солнцем, и только на западе к Иудейским горам, в особенности по дороге к горе Искушения деревья зеленели, и — по мере приближения к ней — [394] казались гуще и росли веселее, как бы указывая путь к спасению. В этой же стороне виднелись в трех или четырех местах значительные развалины водопроводов и других строений времен Крестовых походов. На юго-запад в углу долины прорезывается в хребет Иудейских гор глубокая рытвина, по которой идет дорога в Иерусалим.

Не пришло мне в голову спросить здесь о выхваляемых в св. писании розах иерихонских; по, по возвращении в Иерусалим, я купил несколько травяных кусточков, коим монахи еще с средних веков придали название этих роз и коих ботаническое имя есть Thlaspi. Они вырываются из земли с корнем, и когда засохнут, съеживаются в шар, величиною в кулак; но коль скоро корень поставится в стакан с водою, сухие ветви их оживляются и развертываются. Вообще думают, что розы сии суть чистая выдумка монахов, чтобы воскресить розы Иерихона, упоминаемые у сына Сирахова в гл. XXIV.

Дав бакчиш за кофе, которого почти не пили, мы распорядились о покупке для нас и Бедуинов на ужин двух ягненков, хлеба, молока и что найти было можно; а между тем сами отправились далее, выбирая дорогу промежду деревьев, в числе которых я заметил много фиговых. С нами был один только Бедуин, который отзывался, что бояться здесь нечего. [395] Прочие остались пока в деревне. По мере вашего отдаления от Иерихона, чаща деревьев делалась гуще и зеленее, — все показывало присутствие воды, оживлявшей природу. Скоро послышалось нам журчание ручья и появились огороды. Поехавший с нами Бедуин колоновожатым сбился с дороги, и заводил иногда нас в такую трущобу, что должно было нередко поворачивать лошадей назад и искать другого выхода. Наконец, разобрав некоторые плетни и порядочно оцарапавшись о колючий кустарник и дающее бальзам дерево цуккум, мы выехали к довольно широкому ручью, с водою чистою, свежею, эластическою. Еще один поворот в право вдоль ручья, — и мы слезли с лошадей почти у самого огороженного, — у подошвы отдельного холма, — не тесанными камнями источника Елисея, воды которого превращены им, по словам св. писания, из горьких в пресные. И подлинно — вода здесь чудеснейшая, легкая, холодная и прозрачная, как кристалл. Мы выпили с разу по нескольку стаканов и не почувствовали в желудке ни малейшей тяжести. Арабское имя этого ключа есть Айн-эс Султан (султанский глаз). Другого источника ближе этого к Иерихону нет, — и потому, нет сомнения, что он есть тот самый, о котором говорится в св. писании. Пока здесь сидели мы, любуясь игрою рыбок в светлом источнике, я набрал целую горсть черных мелких ракушек, [396] которыми усеяно дно его. Полоса вытекающей воды имеет вид небольшой речки и весьма живописна; местами деревья густо ее обступили, как бы для утоления собственной жажды, и чтобы вместе с тем покрыть ее своею густою тенью. Вдоль ручья земля оживлена свежею зеленью, цветами, и во всем видна улыбка природы; — а Робинзон вблизи отсюда слышал и пенье соловья.

По заключению сего путешественника, древний Иерихон находился вблизи источника; а Иерихон времен Ирода и Нового Завета положительно был на юг в получасе отсюда. Во время римского владычества он был весьма украшен. Робинзон находил здесь следы амфитеатра, ипподрома, дворцов, воздвигнутых Иродом Великим. Здесь-то наконец тиран этот кончил свой каррьер и жизнь свою. Обуреваемый страстями на краю своей могилы, Ирод созвал вокруг себя всех знатнейших страны в большом числе, и, затворивши их в ипподроме, дал строгое приказание сестре своей Саломе — всех их казнить в минуту его кончины, — для того, как говорил он, чтобы смерть его была памятуема во всей стране приличным трауром. Но сестра этого изверга была довольно благоразумна, чтобы не исполнить такого поручения.

Гора Искушения была перед нами и до вечера оставалось еще добрый час времени; — терять его напрасно — жаль было. Тотчас граф, его [397] живописец и я, при Бедуин и особом чичероне, о котором упомянуто выше, отправились в вожделенный путь: я и живописец верхом, прочие пешком. Легко подымались мы в гору, на которой зелень редела более и более. Мы проехали мимо остатков древнего водопровода и развалин мельницы, и скоро достигли глубокого оврага, лежащего у самой подошвы горы Искушения и соединяющегося с ущельями в сей последней, по которым дождевая вода находит проток себе со всех вершин этой части Иудейских гор. За этим оврагом, который справедливее назвать можно пропастью, подымаются стеною две огромные, отвесные из-желтасерые скалы самой дикой и мрачной наружности, и которыми горы Иудейские окончивались с этой, т. е., с западной стороны. Глаз не встречает на боках этих скал ни деревца, ни кустарника, ни травки и ни малейшего следа жизни; — и скалы эти, обращенные лицем прямо на восток, производят в душе самое грустное впечатление. Они разделены ущельем и правая из них есть собственно гора Искушения; она вышиною от уровня долины Иерихонской до 1500 футов. Вся стена ее с низу до верху испещрена пещерами, равно как и часть другой скалы, обращенная к ней. Идею об этом могут подать скалы Инкермана в Крыму с их бесчисленными гротами. [398]

Хотя я и очень устал в этот день, однакож не мог утерпеть, чтобы не полезть на святую гору. Бросив поводья лошади Бедуину, я полез по пробитой дорожке в верх, все прочие последовали за мной. Сперва нужно подыматься по крутой плоскости, — продолжению в верх боков пропасти; для облегчения этого всхода, дорожка идет прежде в право вдоль по крутизне, а потом под острым углом поворачивается в лево. Вся эта круто-покатая плоскость состоит из осколков от скалы — мелкого камня, который сыпится под ногами и летит на самое дно пропасти. Когда достигли мы самой скалы, то подъем полез по ней, по выдавшимся кое-где карнизам отвесной стены, узкими, крутыми переходами из одной стороны в другую, чрез висящие над пропастью камни, и мимо пещер, из которых во многих видны были еще признаки недавнего жилья, а в некоторых остатки соломы и прочие следы, показывавшие бывшее присутствие здесь овец, лошадей и даже рогатого скота. Почти непонятно, как затащили сюда этих животных. Жители Иерихона, во время притеснений от правителей Палестины и в особенности во время египетского владычества, скрывались с своими небольшими стадами здесь, как в неприступной крепости, и открытою силою защищали права свои; взять же приступом подобное место нет возможности. Чем выше [399] подымались мы, тем переходы были труднее, круче, опаснее, неприступнее; в иных местах нужно было перебираться чрез выдавшиеся камни на четверенках, а в других приделаны были узкие, уже полуобрушившиеся лесенки, по которым перебирались мы, держась руками за скалу или за передние ступеньки. Подверженным головокружению не советую сюда подыматься. В некоторых местах были площадки у пещер, и мы, присев для отдыха, бросали в низ камни, которые с ужасною быстротою и гулом скатывались рикошетом на самое дно открытой пред нами пропасти, и эхо повторяло гул их падения. Иногда мы уклонялись на лево и на право по карнизам скалы, чтобы взглянуть на боковые пещеры, служившие в свое время кельями бесчисленным отшельникам. В одном или в двух местах — в квадратную сажень величиною занесенные сюда ветрами, а может быть, давно минувшими жильцами сей пустыни тонкие слои земли, освеженные влагою камня, зеленели мелким дерном, — и мы, для полного отдыха всем членам, измученным тягостным всходом, растягивались здесь всем своим корпусом. Отсюда видны были протоптанные дорожки на крутизне другой стороны пропасти, которые беспрестанно разветвлялись и оканчивались пещерами противоположной скалы. По мере нашего возвышения, картина долины более и более [400] развертывалась пред нашими глазами, и когда мы достигли, не без упорного труда и не без пота ручьями на лбу, до одной из трех самих верхних пещер, которую приписывают Спасителю, то поняли всю ценность и всю силу выражения св. писания: «и поставил Его диявол на высокой гор, и показал Ему: все царства земные, и сказал Ему: всемогущество сих царств и всю славу их я отдам тебе, поклонись только мне.»

На лево внизу из-за подошвы горы выходит низменный угол земли, покрытой самой яркой, самой густой зеленью и тенистыми, повидимому, плодовыми деревами; он порядочно огорожен, и канавки воды видны в нем по всем направлениям. Ключи этих вод находятся гораздо выше источника Елисеева. У ног ваших идет в право и в лево широкая чаща дерев вдоль сего последнего источника, разделенного на несколько рукавов, до самого Иерихона; но вода эта вся разбирается на огороды вокруг, и далее Иерихона не заходит, теряясь в песчанной почве. Промежду зеленью местами видны развалины водопроводов и других зданий, о которых сказано выше. За Иерихоном лежит впоперег пустыня, обрезываемая спереди хребтом аравийских гор, с севера теряющаяся в дали в какой-то неопределенной синеве, и с юга примыкающая к Мертвому морю, которое, как огромное венецианское зеркало, лежит [401] неподвижно, и отражает в водах своих вершины прибрежных скал. Вдоль этой обширной пустыни, по самой ее средин, но направлению к морю, — извилистая, в вид бесконечной змеи, узкая, темно-зеленая линия обозначает течение Иордана, — и воздух здесь так прозрачен, что все изгибы реки ясно обрисовываются.

По оживленности природы от горы Искушения до деревни Риха и вокруг сих мест, — в следствие помянутого выше ключа воды и нескольких других вблизи, — можно безошибочно заключить, что если бы ввести сюда египетскую систему орошения полей посредством поднятия воды из реки машинами, дать местам сим прежние пальмы, — вся долина Иорданская, снова бы зацвела, как сад Предвечного, как страна египетская. Дайте сюда достаточное для этого количество рабочих рук и водворите безопасность от набегов, и вы наверно увидите это на самом деле. Это тем более правдоподобно, что Иосиф Флавий отзывается о местах при — иерихонских, как о самих плодоноснейших во всей Иудеи, и как изобилующих, всеми произрастениями, свойственными теплому климату: пальмами, сахарным тростником, рисом, индиго, разными бальзамическими растениями и пр. Во время Крестовых походов долина Иерихонская еще сохранила от части древнюю свою славу и считалась садом Палестины. Она была приписана в собственность храму Гроба [402] Господня; потом третьим иерусалимским патриархом Арнольфом отобрана от сего храма и отдана в приданое за своей племянницей в 1111 г. — Но скоро после сего, в 1638 году, принадлежала она монастырю царицы Мелезинды, в Вифании — на месте гробницы Лазаря. — В это время годовой доход Иерихонского округа, простирался до трех тысяч золотых монет, из которых каждая, по заключению Робинзона, равнялась пяти испанским талерам.

Пещера Спасителя обширнее всех прочих, и довольно высока. Потолок ее весь почернел от разводимых здесь огней. Я взял отсюда один камень на память. В смежной с нею на север, также довольно просторной пещере, заметно небольшое четвероугольное углубление, спереди отделенное стенкою, сложенною на извести; в нем, как сказывал проводник наш, лежало несколько тел усопших отшельников, и еще недавно находили здесь остатки их костей, до того еще не выброшенных Бедуинами. Внизу же, при возвращении, я заметил валявшийся в камнях кусок черепа. К югу, от помянутой пещеры Спасителя, на той же высоте, узкий проход в виде корридора ведет в развалины, существовавшей здесь некогда небольшой церкви. От обрыва скалы она заделана стеною из тесанных камней и с правильным окном. Прочие стороны неправильной формы углубляются в [403] скалу. В средине подведен был свод, который обрушился и — говорят — недавно. На верху были хоры и заметны еще остатки каменной туда лестницы. Из этого грота дверь ведет в прямом направлении на юг в другую комнату, висящую на самом краю карниза скалы; противуположная входу стена комнаты сей обрушилась вся, а левая — до половины. На уцелевшей половине сохранился со всею яркостию красок нарисованный на стене большой грудной образ Спасителя, с греческою в верху надписью. На право в скале сделана небольшая полукруглая чаша, и в ней нарисована св. Дева Мария, принимающая, как мне помнится, от Архангела Гавриила, лавровую ветвь, означающую принесенное Ей благовестие; — между ними покрытый до земли стол, и над головами греческие надписи их имен. Краски здесь также еще сохранились, хотя местами и заметны умышленные царапины, — равно как и на образе Спасителя. По толкам нашим, мы не могли решить — что это было: алтарь или особый придел с жертвенником; кроме маленькой боковой двери, чрез которую мы вошли сюда, не было царских дверей. Проводник же наш утверждал, что алтарь находился у наружной стены и у помянутого выше окна, которое от входа хотя и было на левой руке, но обращено прямо на восток, — и это очень правдоподобно. На окне я заметил несколько [403] вырезанных надписей с именами путешественников, из которых древнейшая относилась к 1684 году.

Трапист Жерамб этой небольшой церкви приписывает особенную важность. Он говорит, что здесь впервые родилась идея о монастырской жизни.

Солнце уже едва освещало аравийские горы — и потому мы должны были поспешить возвращением. Сошли мы несравненно легче, и воротились к источнику Елисея, употребивши всего на эту экскурсию часа полтора времени. Красивая палатка моего графа была разбита, и чай ожидал нас. С большим апетитом мы выпили его по два стакана, а между тем поспевал наш ужин, которого ожидали мы не без нетерпения. Бедуины наши запировали вокруг жаренного козленка, но временам громко споря и, кажется, бранясь. Немцы давно спали, — а мы начали делать у себя заметки этого дня и пробегать места во взятых с собою вояжах о виденном нами в этот день. Между тем ужин наш поспел: мы бросили книги в сторону и вместо умственной пищи, начали насыщать себя вещественною. За ужином, приправленным нашим голодом и показавшимся нам чрезвычайно вкусным, мы выслушали дружный концерт шакалов, привлеченных сюда запахом нашей кухни, а потом тотчас бросились, не раздеваясь, на свои [405] походные постели. Журчание ручья нас убаюкивало, и чрез минуту Мертвое море, Иордан и все виденное нами — было уже ничто для нас.

VI.

Обратный путь в Иерусалим и еще некоторые черты нравов Бедуинов.

Недолго дали нам покоиться сладким сном. В 2 часа ночи (15 июля) подняли нас, и вельми нам вставать не хотелось. Но как должно было сделать 7 или 8 часов до Иерусалима, как на дорог приостановиться было негде, и как наконец июльский жар показал уже нам всю неприятность выносить его в этих местах, — то мы, скрепя сердце, должны были насильно разогнать сон свой и ободриться; умывшись холодной, как лед, водою источника, у которого ночевали, мы разом освежились, вскочили на лошадей, и караван наш тронулся.

Ночь была темная, хоть глаз выколи. Все молчали; по временам только передовой перебранивался с своим товарищем. Около часа времени ехали мы таким образом, в рассыпную, по ровному месту. Потом начались какие-то буераки и наконец самый крутой, обрывистой подъем на горы. У кого при седле не было нагрудника, должен был держаться покрепче за гриву лошади, потому что в некоторых [406] местах было до того круто, что лошади подымались, как бы становясь на дыбы. У одного из наших ослабли подпруги, седло слезло и он полетел вторчь головою. К счастию, что только ушибом плеча он отделался. По белизне каменной под нами дороги и скал с боку, — будто несколько посветлело. Как ни трудно было подыматься по этому пути, но мне казалось, что он был, если я не ошибаюсь, некогда расчищаем; полотно дороги достаточной широты, больших ухабов и рытвин не имеет, хотя и круто непомерно. Конечно это древняя римская дорога, поддержанная во времена Крестовых походов, когда на иерихонской долине были и монастыри, и мельницы, и другие заведения крестоносцев. Предположение это подтверждается продолжением дороги в горах сих; — ибо когда мы взъехали на верх хребта, то дорога пошла ровная, гладкая, местами вымощенная, широкая, и здесь весьма заметно было, что она некогда поддерживалась.

Здесь на горе начался горячий спор между нашими Бедуинами, медленно подвигавшимися вперед и иногда останавливавшимися в куче. Между тем начало светать. О причине спора их с вопросом обратился я к переводчику-Черногорцу, который и объяснил мне, в чем было дело. [407]

Из поколения наших Бедуинов украдено было в прошлом годе до 800 штук овец, и след указал, что они угнаны были за Иордан. Подозреваемых в воровстве — на этой стороне нигде не отыскали, и кочевье их пред тем туда же откочевало. Все поиски обиженных остались напрасными. Вчера Бедуины наши неожиданно встретили воров в кочевье иерихонском, и теперь большая часть нашего конвоя хочет оставить нас при двух или трех проводниках и воротиться воевать с ворами, и отнять у них их стада, говоря, что никак нельзя упустить этого верного случая отмстить за обиду, и что если отсрочить его хотя на один день, то воры с своим кочевьем наверно скроются за Иордан. Об этом у них толк идет еще со вчерашнего вечера. Но не взирая на всю силу представляемых убеждении, шейх наш стоял на том, что Франков, за безопасность которых он поручился пред губернатором, оставить здесь без надежного прикрытия нельзя, что прежде, чем не будут они доставлены в Иерусалим, этого дела начать невозможно, и кто теперь от конвоя отстанет, — не получит ни одной пары бакчиша. Долго еще продолжался спор, но шейх устоял на своим.

Нельзя не отдать полной похвалы подобным правилам, особливо, если я добавлю, что у шейха сего украдено овец более, чем у каждого [408] из всех порознь. Рассказывая мне все это, Черногорец добавил, что когда вчера он отправился искать провизии на ужин, то с одним из нашего конвоя вошел в бедуинскую палатку при дер. Риха. Хозяин тотчас узнал гостя, и притаился в палатке, а этот тотчас вышел, не сказав ни слова. Игра глаз при этом случае с обеих сторон была самым выразительным и самым красноречивым разговором.

В 5 часов утра дорога наша приблизилась к развалинам обширного двора, называемого ханом, и, не доходя до него, прошла прорезанною сундуком в узких каменных ущельях, на боках которых высечено множество крестов без всякой симетрии: это одна из надписей, оставленных крестоносцами в Палестине. Во времена их, хан этот, конечно, служил перепутьем на дороге из Иерусалима в Иерихон; от того и другого отстоит он почти в равном расстоянии. Здесь у дороги заметны высеченные в целике скал систерны, кои в свое время наполнялись дождевою с гор водою. Развалины хана не представляют ничего интересного, и — мы проехали мимо, не останавливаясь.

Дорога в здешних ущельях, еще со времен Ветхого Завета, называется местом крови, по бывшим здесь частым разбоям, и притча об ограбленном прохожем и благом Самарянине [409] имела, как говорят, здесь место на самом деле. И действительно, — трудно найти место, более способствующее к разбойничьим засадам, и чтобы скрыться после преступления.

Когда мы приблизились к спуску с этих вершин, перед нами открылась в визу обширная долина. Солнце только что показалось из за гор, нами оставляемых; над долиною в левом угле висел густой, почти каричневый туман, цветом похожий на вспаханную землю, и как я находился выше горизонта передних гор, — то обхваченная туманом часть небесной синевы показалась мне красивым заливом, а самое небо — безбрежным морем. В добавок вид этот похож был на одно очень знакомое мне место в Крыму, — и я мысленно перенесся на свою родину, и рой воспоминаний взволновал мою душу...

Тихо спускались мы в долину. Все Бедуины наши были далеко впереди и уже джиридовали. За долиною поднялись мы вверх, и опять спустились в весьма узкую каменистую лощину без зелени, без воды, без населения, — которою ехали почти до самого Иерусалима — до отлогостей Елеонской горы. Горы с боков крутые, дикие, овраги глубокие и заваленные отломками скал; и по этой дороге, некогда столь часто проезжаемой, повсюду видно было совершенное запустение. Если встречались площадки земли, хотя бы [410] величиною в десяток квадратных саженей и усеянные камнями, наши Бедуины не пропускали случая погалопировать и поучить лошадей своих разным вольтам. Лошади три было очень молодых, трех-летков — не более, и один из Бедуинов, жалея свою лошадь, не принимал участия в джириде. Все на него напали, — хотели заставить его следовать их примеру, но он отстоялся.

В 8 часов утра мы достигли фонтана в конце глубокой лощины, по которой ехали. Фонтан этот носит по книгам имя фонтана апостолов по тому поводу, что Спаситель наш и ученики его, по дороге из Иерусалима в Иерихон — обыкновенно у него отдыхали, как покрайней мере гласит предание. Прикрыт он каменной аркой с бассейном, для водопоя, и подле видны остатки здания. Вода очень чистая шла тонкою струею чрез железную трубочку и падала в бассейн; по в нем, по беззаботности Арабов, не удерживалась и вытекала вон чрез отверстие в нижней части; только на самом дне его удерживалось воды на вершок не более. Жар был сильный; — мы все утолили жажду свою; но бедные лошади наши, бросившись к воде, никак не могли достать ее на дне бассейна: камни снаружи не позволяли им поставить близко передние ноги. Жаль было видеть их томимых жаждою при самом источнике. Наш шеих [411] ухитрился, — он подставил к струе горсть руки, из которой его кобылица напилась несколько, и выпила, может быть — стакана два или три воды; этим покрайней мер промочила она свое горло. Моя лошадь счастливым образом как-то припала на колени и тоже несколько напилась из дна бассейна.

Между тем, как мы хлопотали таким образом с своими лошадьми, все прочие поднялись по дороге на высоту, которая тут же круто подымалась, и была одною из продолжений Элеонской горы. Пока мы взнуздывали своих лошадей, подошли постоянно отстававшие два наших пеших молодых Немца. Положение наборщика было самое жалкое: пот ручьями лил по лицу его и открытой груди; волосы на висках и голове взмокли от поту. Еще за несколько сажень до фонтана, он направился прямо в центр его; не убавляя шагу, подошел он к бассейну, влез в него, и, не обращая никакого внимания на предлагаемый ему стакан, присел, подставил рот под струю воды, и пил, не сжимая рта. До слез мне было жаль его; молча показал я на него бедуинскому шеиху, и этот, когда молодой человек напился, дал ему свою лошадь подняться на гору и даже проехать до деревни Лазарие, прежней Вифании, отстоявшей от фонтана версты на полторы. Черта эта в полудиком человеке меня поразила, особливо [412] вспомнивши вчерашнюю сцену за ремень на берегу Иордана, и зная, что вообще все жители востока и в особенности Бедуины не любят давать другим лошадей своих. Когда мы приехали в Иерусалим, я дал ему, кроме платы за конвой и кроме общего бакчиша, талер на водку; он взял его, усмехнулся, и ушел, не сказав мне спасибо.

Впрочем последняя черта совершенно в духе Мусульманской религии. В Египте сначала меня удивляло, что Араб, получив бакчиш, вовсе не думает благодарить вас, а напротив еще приглядывается к монете — не обрезанная ли она, и если случится быть при этом трем или четырем посторонним Арабам, то монета одна или несколько перейдет по рукам всех, чтобы удостовериться в достоинстве денег, и чтобы счесть сколько вы дали. Если есть хотя малейшее сомнение в достоинстве монеты — а в Египте почти все червонцы обрезаны — Араб потребует переменить ее. Получая таким образом неожиданный бакчиш, он убежден, что не вы, а Бог дает ему деньги; вы же избраны только орудием милости Всевышнего. А потому и думает, что благодарить вас не за что, да и церемониться с вами не для чего; в следствие этого он и требует от вас хороших, а не обрезанных денег, как бы от казнодара, по приказу господина. Если вы доктор и вылечили [413] отца Музульманина, — он вас не поблагодарит; он уверен, что и без ваших лекарств больной выздоровел бы: «так было написано в книге Всевышнего.» За то, если бы вы, по своему не искусству, залечили больного в могилу, — сын умершего на вас роптать не станет. «В книге Всевышнего было написано, чтобы отец мой умер под лечением Франка» — скажет он, — и вы правы.

Еще прежде посещал я гроб Лазаря. Теперь опять спустился в него в след за своими спутниками. Потом по дорог, идущей по Элеонским скатам, проехали мы в виду мест, где, по словам г. Норова, находилась деревня Вифсфагия, из которой началось торжественное шествие Спасителя при кликах: «Осанна Сыну Давидову.» — Почти всякий шаг здесь ознаменован великими событиями. По этой самой дорог отсюда мы поднялись на южную высоту Элеонской горы, носящую имя горы Соблазна, и вдруг Иерусалим предстал пред нами во всем своим блеске и с великолепным храмов Омара, как разряженная невеста. Мы обрадовались ему, как брату, как другу, с которым давно не видались, и у каждого из нас невольно вырвалось из уст — Иерусалим! Иерусалим!

Текст воспроизведен по изданию: Поездка из Иерусалима в монастырь св. Саввы, к Мертвому морю и на Иордан, в июле 1843 года // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 50. № 200. 1844