-

УМАНЕЦ А. А.

ДВА ВИЗИТА СИНАЙСКОМУ АРХИЕПИСКОПУ КОНСТАНДИЮ

(Из путевых записок Русского на Востоке).

Кто бывал в Константинополе, тот, без сомнения навещал Принцевы острова, это любимейшее праздничное гулянье Греческого населения столицы, где приволье христиан и их удовольствия не стесняются присутствием ни одного Турка. В четырех-месячное пребывание мое на берегах Босфора, я был здесь три раза и в том числе дважды проживал по нескольку дней. Остров Халки мне нравился более прочих и отсюда я делал свои экскурсии по прочим островам. На втором из них, Антигоне, живет Синайский Архиепископ Констандий, которого видеть я непременно желал и тем более, что из Египта, куда лежал мне отсюда путь, предполагал съездить на Синайские горы.

В одно из воскресений первого моего пребывания на острове Халки, 29-го Июня 1842 года, после обедни, (которую служат здесь весьма рано) и порядочно позавтракавши, я отправился из Халки на Антигону. Нас было трое, я, мой почтенный спутник и драгоман Иосиф, молодой человек. На Антигоне мы вышли на берег у самого дома купца Захарова, родом Грека, к которому из Одессы имел я рекомендательные письма, оставленные мною, пред тем недели за три, в его купеческой конторе, в Галате. Он принял нас очень ласково и приветствовал на Италианском языке — обще-известном всем Левантинцам не менее их природного. Не вспомнив, при разговоре по-Италиански, одного какого то слова, я выговорил его по-Русски. Захаров подхватил его чистым Русским языком, и разговор наш пошел по-Русски. До 1824 года, он жил и [2] торговал в Таганроге, получил звание Коммерции Советника, бывал в Одессе и теперь, живя в Константинополе, ведет свои торговые дела с Таганрогом же.

Пригласив нас к себе отобедать, он напомнил, что на Антигоне живет бывший Константинопольский Патриарх Констандиус, — и не желаем ли мы, пока стол будет накрыт, навестить его. Мы изъявили на это полную готовность, добавив с своей стороны, что и сами имели это в виду, отправляясь на Антигону. Г. Захаров послал к Архиепископу доложить, что Pyccкиe путешественники желают иметь честь навестить его, и может ли он теперь принять их. В ответ на это было радушное приглашение пожаловать. Тотчас мы взялись за шляпы и отправились к Его Блаженству, — титул, который здешние Греки дают Констандиусу, по случаю бытности его в прежнее время Константинопольским Патриархом.

Пока посланный воротился, Г. Захаров сообшил нам некоторые подробности о почтенном старце, которые здесь передам я моим читателям. Архиепископ Констандий всю свою молодость провел в России. Привезен он был сюда еще очень молодым — и Князь Потемкин поместил его в Киево-Печерскую духовную Академию, для воспитания. Был он там пять лет и от Графа Румянцова получал по 300 руб. в год на свое содержание, без всякой о том его просьбы. По окончании курса наук, он поступил в духовное звание, в Киеве, и был восемь лет диаконом: потом мало по малу возвышался в духовных степенях и наконец достиг сана Архимандрита. За службу свою, он удостоился получения от почивающего в Бозе Государя Императора золотой табакерки. В это время умер родной его дядя, бывший до того Синайским Архиепископом. Братство Синайского монастыря, из любви, уважения и привязанности к покойнику, избрало на этот престол его племянника, Констандиуса. Получив об этом извещение, он написал о своем избрании в С.-Петербург Князю Александру Николаевичу Голицыну, постоянному его покровителю. Его Сиятельство отвечал, что Государь Император, Александр Павлович, желает его видеть в С.-Петербурге, до отъезда на Восток, — а в знак Монаршей милости [3] препровожден вместе с тем к нему, по Высочайшему повелению, Орден Св. Анны 1-й степени. Но Констандий уже находился в Константинополе. Он поспешил выездом к новому своему назначению, на Восток, куда душа его, как в горния к общему Отцу нашему, постоянно стремилась — с самых юных лет.

Престол этот зависит от Иерусалимского Патриаршего престола. По описанию Монаха Анфимия, приложенному в переводе к 4 изданию путешествия к Св. местам Муравьева, он считается четвертым. По общему установлению, Констандиус был посвящен в сан Архиепископа в Иepyсалиме и, по примеру же своих предшественников, остался на житье в Константинополе, как в центре главных Турецких властей, для защиты и поддержания прав монастырских. Потом он был избран в сан Константинопольского, т. е. Вселенского Патриарха; при чем в знак своей привязанности и любви к Синайскому монастырю, удержал за собою и прежнее звание. Перед последнею Турецкою войною, правительство Стамбула, из опасения сношений его с Poccиeю, удалило его от должности Патриарха, приказав Константинопольскому синклиту на место его избрать другого. Но, не взирая на такую немилость, братство Синайского монастыря просило Констандиуса остаться по прежнему их Архиепископом, — престол, который остался за ним до сих пор и которым он управляет посредством своего Наместника, живущего в Каире.

На берегу моря, в небольшом домике, помещается почтенный старец. По чистодержимой деревянной, в просторных сенях, лестнице мы поднялись во второй этаж. Лестница входит прямо в просторную приемную комнату; окна с одной стороны выходят к морю, а с другой в небольшой сад. Во всю длину этой последней стороны, под окнами, протянута Турецкая софа, в левом угле которой — обыкновенное, на особом небольшом коверчике, место почтенного хозяина. Будучи отрекомендованы г. Захаровым, мы подошли к его благословению.

Архиепископ Констандий принял нас, как старых своих друзей, — ласково, приветливо, приказал подать нам [4] трубки, кофе и варенье; много говорил и все по Русски, чистым приятным наречием, хотя нельзя было не заметить, что он уже отвык от нашего языка. Во все время был он очень весел и нередко смеялся. Ему лет за 70, волосы на голове и бороде были, как снег — только что выпавший; но лицем — необыкновенно свеж, физиономии самой благородной, одушевленной, радушной, приятной; роста высокого, сложен хорошо, и должно думать, что в молодости был молодцем и красавцем. К России он всегда привязан был душею, как ко второй своей отчизне и которой столь много обязан. Между прочим он сказал нам, что у него было много переписки с его С.-Петербургскими знакомыми; но в 1821 году, когда он видел пред собою смерть Патриарха Григория и многих лиц высшего духовенства, всю Русскую переписку, из осторожности, поспешил сжечь.

Захаров после заметил мне, что из той же предосторожности он никогда не носит и Высочайше пожалованного ему ордена.

Подле обыкновенного места Его Блаженства было несколько книг, и на софе, под рукою, 13-й том de l’Histoire d’Ottomans, par Hammer. Положение книги ясно говорило, что ее теперь читает хозяин. А когда я коснулся разговором этого сочинения, то он отозвался, что в этой истории встречает довольно упущений и что много важного о Греках и Греческой церкви под Турецким владением пройдено молчанием. На историю Гаммера он делает теперь свои замечания и, может быть, со временем, издаст их в свет.

В печатном мире он уже известен своим сочинением на Греческом языке «Константиниада», заключающим в себе описание древностей Константинополя; теперь печатает «Египтиаду», которая будет трактовать о Христианских древностях Египта. У него также собраны все материалы для истории Греческой Церкви со времени взятия Константинополя Турками до наших времен, и этим он предполагает заняться при первом свободном времени. В этой истории он хочет указать на состояние Церкви, касаясь отчасти и переворотов политических. [5]

Большую часть времени проводит он в чтении и между тем следит за ходом политических дел в Европе. С этой целию он постоянно получает Journal de Francfort и не отстает от современной истории. Нет сомнения, что этот старец есть едвали не единственное духовное на Востоке лице, получающее иностранную газету.

Осведомившись, что мы будем в Каире и, может быть, в Cиpии, Архиепископ Констандиус поручил кланяться нашим консулам в Александрии Г. Кремеру, а в Байруте Г. Базили. Узнавши же от меня, что Базили написал «Очерки Константинополя», он заметил, что знает его еще ребенком и когда Базили приезжал в Сирию, то навестил его; но книг своих ему не прислал и даже не сказал об них ни слова, — вероятно, по скромности. С своей стороны я предложил ему прислать все 4 части сочинения Базили, взятые мною с собою из России в составе моей походной библиотеки. Почтенный старец с удовольствием принял это предложение и сказал, что с полным интересом прочтет труд человека, которого душевно любит.

В это время пришел меньший сын Захарова сказать нам, что обед готов и ждет нас. Это прервало нить нашего разговора, самого живого, одушевленного. Час времени прошел для меня, как одно мгновение. Мы откланялись и направились к выходу, а почтенный хозяин закричал нам в след: «надеюсь, что не в последний раз вас вижу и что еще меня посетите».

Не взирая на свой высокий сан и на богатые средства, которые дают ему доходы Синайского монастыря, Констандиус ведет жизнь самую умеренную, воздержную, простую; постель себе всегда сам приготовляет, а для обеда довольствуется двумя простыми, крайне умеренными блюдами. Отягченный горем идет к нему искать утешения; нищий никогда не отходит от его двери с пустыми руками. Он очень любит Русских, предан им душею, и когда войска наши в 1833 г. были в Босфоре, то все высокие сановники навестили его. Весьма многие образованные путешественники, при посещении Принцевых островов, не [6] забывают его навещать. Из них, историк Крестовых походов, известный Мишо, долго беседовал с ним и в письмах своих о Востоке (Correspondence d’Orient) отзывается о нем с большою похвалою.

После того ровно чрез два месяца, я был снова на Принцевых островах, для поправления здоровья после болезни, которая было со всем свалила меня с ног. В день храмового праздника Усекновения главы Иоанна Предтечи 29 Августа, с восходом солнца, я отправился с Халки на Антигону и как раз поспел к обедне. Здесь нашел я г. Захарова, пригласившего меня к себе после обедни. Как к почетнейшему гражданину острова, все приходили к нему на поклон и его приемная комната была полна гостей. Когда гости разошлись, из которых к каждому он обращался с приветствием и ласковым словом, мы отправились к Архиепископу. Достопочтенный старец, приняв нас с свойственным ему радушием, был весел и, по своей привычке, в разговоре иногда громко смеялся. Здесь застали мы многих из бывших уже у Захарова; из них одни уходили, другие являлись. Обыкновенные угощения: дульчес (варенье), кофе и почетнейшим чубуки, были беспрестанно подносимы. Приходя и отправляясь, все подходили к благословению старца и некоторые кланялись при этом почти до земли, от чего он старался их удерживать. В числе прочих пришли при нас греческие дамы, которые, после благословения, приглашены были Архиепископом сесть рядом с ним на той же софе. Они расположились на ней, по обычаю страны, подобрав под себя ноги и прикрыв их платьем. Архиепископ сидел в любимом своем угле, имея под рукою, на диванной подушке, несколько неразлучных, своих любимых, мертвых собеседников в хорошем переплете. При его охоте к чтению, незаметно было, чтобы он тяготился обществом своих гостей, предлагавших ему один за другим одни и те же скучные допотопные вопросы о здоровье, погоде и т. п. Так как и всегда, он говорил много, с энергией и в веселом расположении духа. В этот раз, он разговаривал со мною большею частию по гречески, как бы не надеясь на силу свою в языке Русском, [7] а г. Захаров — переводил мне его речи. Но, кажется, он с тою предусмотрительною целию вел разговор со мною по гречески, чтобы занять им и гостей своих — Греков, и как бы сделать в нем и их участниками, тем более, что при этом разговоре было так много увлекательного, нового и местно-интересного в речах его, что всякий из слушателей ловил слова его с жадностию, — и эта беседа его, подобно первой, осталась в памяти моей, как одно из приятных воспоминаний о Принцевых островах.

Между прочим много говорил он исторически интересного об острове Антигоне. По выходе отсюда, Захаров заметил мне, что всякий раз, бывая у него, узнаешь что-либо новое, чего от другого не услышишь: он, как бы археологический архив, который чем более раскапываем, тем более узнаем и научаемся.

По словам достопочтенного Архиепископа Констандиуса, остров этот назван Антигоною случайно Императором Димитрием в память своего отца Антигона, во время похода, предпринятого им против Лизимаха и Кассадра, для освобождения Босфора и Геллеспонта. Во время Греческой Империи, остров этот назначался для ссылки знатных особ. Из них первым был ученый монах, потом Константинопольский Патриарх, Мефодий исповедник, защитник икон, по уму своему и дару слова известный на востоке и Западе, основатель монастыря на острове Xиocе и ходатай в Рим за Патриарха Никифора. Вторым был Царь Степан, сын Лакапина, тот самый, который лишен трона Константином Порфирородным.

Вот подробности о Мефодии, слышанные мною от приветливого и словоохотного хозяина. Император Михаил Косноязычный, дабы погасить в нем ревность к иконопочитанию, держал его в темнице. Феофил иконоборец, опасаясь от него мятежа, брал его с собою, когда ходил против Сарацинов, а, по возвращении, опять заключал его в оковы и в темницу. Потом на Антигоне был он заключен в темном и сыром подземельи вместе с двумя разбойниками. Вскоре один из них умер; труп его оттуда не выносили, чтобы смрадом от гниения трупа увеличить [8] страдания мученика. Часть подземелья сего и до сих пор существует. По выходе от Apxиeпископa, мы посетили это подземелье, и чтобы в моем описании не обращаться к нему вторично, опишу его здесь в нескольких словах. Оно шагах в 15 к Востоку от алтаря здешней церкви «Усекновения главы Св. Предтечи» и примыкает к дому священника. При входе теплится лампада; дверь, по случаю храмового праздника, была отворена; спуск в два поворота, ступеней в десять. Для освещения пути, мы взяли с собою восковые свечи. Подземелье величиною аршина два в квадрате, вышиною несколько более роста человеческого, с кирпичным сводом; внизу вода вершков на шесть глубины. Вода здесь была и во время заключения Мефодия и хотя она имела исток отсюда, но его иногда закрывали, для усиления страданий заключенных, а для подослания под себя им ничего не давали, чтобы ноги и часть тела были постоянно в воде. После смерти Императора Феофила, жена его Феодора, постоянная защитница икон, освободила Мефодия из заключения, возвратила его из ссылки и потом возвела на престол Патриарший, чтобы с помощию его восстановить иконопочитание во всей прежней силе, а в память его страданий на острове Антигоне, построила над подземельем, где он страдал, церковь «Усекновения главы Предтечи», которой вся восточная часть, — алтарь с тремя приделами, — цела до сих пор; но вся остальная часть храма разрушилась и ее достроили уже впоследствии, примкнув достройку к уцелевшему алтарю. За непоколебимость в почитании икон и за безропотное терпение, с которым Мефодий переносил узы в изгнании и темничное заключение, дано ему наименование исповедника, под которым он и ныне известен. Он написал несколько замечательных духовных сочинений, из которых «похвала Св. Дионисию Ареопагиту» и некоторые речи, вполне замечательны и носят весь колорит ума светлого, речи убедительной, воли непоколебимой.

Весьма немногие знают, почему у Греческих монахов черное на клобуке покрывало имеет разрезы над плечами. Архиепископ Констандий говорит, что принято это в память Мефодия. Слыша сильные, резкие его доводы в пользу икон, Феофил приказывал бить Мефодия по ланитам; при [9] этом была разбита ему челюсть с одной стороны; безобразный от этого шрам, как печать мученничества, остался на лице его на всю жизнь. Когда Мефодий был возведен Феодорою в достоинство Патpиapxa, то, для прикрытия своего безобразия, он разрезал покрывало клобука у плеч и концы его связывал у подбородка; от этого челюсть его была закрыта от глаз посторонних. Все монашествующие того времени, в подражание своему Владыке, стали разрезывать и у себя покрывала таким же точно образом и этот обычай с того времени сохранился на Востоке до сих пор.

Потом я спрашивал словоохотливого Архиепископа о развалинах монастыря на вершине горы острова Антигоны. От него узнал я, что монастырь этот, во имя Преображения Господа, был построен Императором Василием Македонянином и долго процветал. Пред сим лет за 200, один Турецкий Султан, имени которого почтенный старец не мог припомнить, во время Турецкого праздника Рамазана, когда Стамбул и весь Босфор горит в огне каждую ночь на пролет, увидал из Сераля, ровно в полночь, яркие огни на самой вершине острова Антигоны. Огни эти — на таком месте, где нет музульман, удивили его — и он приказал узнать причину их. Ему сказали, что Греки празднуют Пасху: это была ночь Светлого Воскресенья и Христиане, со свечами в руках, делали обхождение вокруг монастыря; внутри церкви было также большое освещение. Выслушав ответ, Султан вознегодовал на это и велел монастырь немедленно разрушить, что и было выполнено в первые же дни Св. Пасхи. Уцелела только и стоит до сих пор живописною развалиною северная стена церкви со входом, двумя большими окнами, красивою аркою в верху и частию двух боковых стен. Эта часть составляла по-видимому, северное объятие креста храмового здания. Когда прозжаешь мимо Антигоны на прочие острова, то вид с моря на эту развалину, подымающуюся на конической возвышенности острова, и как корона, — украшающую этот клочек твердой земли, — истинно живописен и, может быть, рука времени еще надолго сохранит ее. Я срисовал ее еще в первую бытность мою здесь и рисунок сохранил в моем портфеле. Здесь насильно [10] пострижен был в монахи, при Романе Лакапине, известный магистр Стефан, которого подозревали в интригах на царствование.

Говоря о связях своих с Poccиeю, Архиепископ Констандиус добавил, что со многими у нас лицами он имел постоянную переписку; но одни умерли, другие его забыли, а теперь только весьма немногие навещают его редкими своими письмами. Гг. Норов и Муравьев прислали ему свои путешествия и он отдает им полную справедливость. Я спросил его в особенности о топографических указаниях в путешествии первого по Св. земле, и он отозвался, что, будучи сам хорошо знаком с Палестиною, находит их во всем совершенно верными. Констандий показывал мне также полученное им пред тем не задолго от Г. Муравьева письмо, от 19-го Мая т. г., с препровождением изданной им Истории Ветхого Завета. Оно написано было в самых почтительных выражениях.

Когда Архиепископ выходил в соседнюю комнату, свою спальню, за письмом, то я заметил, что почтенный старец уже довольно согбен под тяжестию лет.

Я не преминул обратить разговор на сочинения Базили о Константинополе, которые я давал читать его Блаженству. Он отвечал, что окрестности Константинополя и характер Турок обрисованы им верною кистию; но о самом Константинополе, о его внутренности, он сказал очень мало. Кроме того допустил несколько промахов, из которых некоторые заметил он карандашем на полях самой книги.

После того Архиепископ читал прочим гостям своим, Грекам, какое-то письмо по-Гречески и с жаром много говорил; хотя сущности предмета я не понял; но, по некоторым словам, догадывался, что говорил он о каком-то Греке, принявшем магометанскую веру.

При прощании, я просил его не отказать дать мне письмо в Синайский монастырь, где бы мне хотелось быть, если обстоятельства то дозволят, и о чем впрочем был у нас разговор еще в первое мое посещение. Архиепископ отозвался, что с большим удовольствием исполнит [11] мою просьбу; а потом, дней чрез десять, действительно прислал два письма: одно в Каир, а другое на Синай. Прощаясь с ним, мы подошли к его благословению. Он поднялся, провел нас до лестницы и, оставшись у ней на верху, провожал нас глазами и ласковой улыбкой, пока мы не повернули к выходу.

За обедом Г. Захаров сказывал мне, что с Патриаршего престола Констандиус сведен был пред последнею войною с Poccиeю по настояниям Бертеф-Паши. Паша этот не был ни Визирем, ни Сераскиром; но в сущности был сильнее всех их, по тому влиянию, которое имел в свое время на Султана Магмуда. В последствии он сам впал, по общей участи всех любимцев на Востоке, в немилость Султана, сослан был в Адрианополь и потом казнен. Архиепископ Констандий, по словам Г. Захарова, был тамошним Синодом несколько раз призываем снова на Патриарший престол Константинополя и даже в последний раз, в Июне месяце того 1842 г., после смерти бывшего пред тем Патриарха Григория получил такое же предложение; но он всегда отказывался от этой чести, предпочитая мир душевный тяжести трудов и почти неразлучным, при Турецком правлении, проискам на этом месте, и решившись не большой остаток дней своих прожить в покое с своими книгами и приводя в порядок свои записки.

А. У-ц.

Текст воспроизведен по изданию: Два визита синайскому архиепископу Констандию. (Из путевых записок русского на Востоке) // Москвитянин, № 8. 1846