-

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ ПУТЕВЫХ ЗАПИСОК, ИЗ ОДЕССЫ В ИЕРУСАЛИМ И ОБРАТНО, КНЯЗЯ КОНСТАНТИНА АРКАДЬЕВИЧА ИТАЛИЙСКОГО ГРАФА СУВОРОВА-РЫМНИКСКОГО

...Октября 1842. Простясь с моими одесскими приятелями, выехал я в желанное мною путешествие, сухим путем, в Константинополь — вечером.

Проскакал несколько станций, миновав три Немецкие колонии, в которых виднелись деревья, так приятные в окрестности пустынной. — При сильном жаре и сквозь туман увидел я Тирасполь. — Тут начинаются уже места холмистые и деревья. — С переездом чрез Днестр, природа видимо переменяется. — Перелески и пригорки заменяют необозримость степи. — За [122] Бендерами увидел я дубовую рощицу с пожелтелыми и полу-отпадшими листьями. Дорога в Кишенев, идет по широкой долине. — Город стоит в конце ее на возвышении, он окружен садами и приятно рисуется блистающими главами церквей. — До въезда в него, проехал я несколько садов и красивые домики.

Самый город очень украсился с 1829 года, когда я его видел. — Тамошний полициймейстер Лансберг, говоря со мною о Рымнике, так для родителя моего славном и вместе гибельном, рассказывал мне, что когда он проезжал эту реку с начальником своим, генералом Желтухиным, во время ее мелководия, генерал, пораженный мыслью о погибели отца моего, коей он был свидетелем, разговаривал с ним о ней. — «Да, были дожди,» сказал ему Лансберг. — И едва выговорил генерал: «ну если вдруг хлынет вода и на нас» — с ревом и пеною она показалась — яростно хлынула и опрокинула коляску! — Лансберг успел спастись; а Желтухин, придавленный экипажем, вытащен израненный и чрез несколько часов умер.

По мере приближения к Молдавии, становится чувствительною перемена места и климата. Иное небо и другая земля, гористая и с лесами.

Мне указали в большой пустынной долине, два домика у подошвы пригорка, на котором белелась каменная колонна, и в нескольких [123] шагах от нее хижина, — То был памятник, воздвигнутый на том самом месте, где скончался — великолепный князь Тавриды! — Он окружен плетнем, а бедный инвалид живет подле, на страже сей славной пустыни. — Печальная окружность совершенно прилична роду памятника. — Мы подъехали к одному из домиков. — Это род корчмы, содержимой каким-то Болгарином, и в которой нельзя найдти даже и хлеба.

По тропинке, ведущей на гору, взошел я на маленький дворик, на котором стоит памятник Таврического и домик инвалида. Тут напали на меня новые стражи минувшей славы, от которых освободила меня вышедшая из хижины старуха, жена инвалида. — Отогнав собак, сказала она мне, что муж ее болен и весь опух. — Войдя к нему, увидел я седого старца лет 70, который едва стоял на распухших ногах, с опухшими руками. — Давно не высылали бедному страдальцу его жалованья, и ему, с старухой, не чем содержать себя. — Они в ужасной нищете. Рассказывая мне сие, старик заплакал. Я положил, что мог, ему в руку, и пошел к памятнику, — сел у его подножия и думал — все то, что можно думать — и чувствовал все то, что можно чувствовать на пустынном одре роскошного временщика, внезапно пораженного смертью, среди дикой степи; при могильной тишине, прерываемой завывающим ветром и в [124] виду хижины, где умирает с голоду беспомощный страж памятника славы! — На нем нет и не нужно надписи. С одной стороны, чем-то красным, написано: К. М., а с другой: 1830. Я сошел по той же тропинке через двор инвалида; но собаки его на меня уже не лаяли, как на знакомого. — Под этою колонной, в пять саженей вышиною, погребена внутренность и вероятно сердце Таврического. — Место, где стоит корчма, называется — не громче как: Конести.

Приехав на границу России, увидев последнюю заставу русскую, въехав в землю, где говорят другим языком, где пограничные солдаты одеты иначе, возникает какое-то безотчетное чувство печали, которого ни назвать, ни определить не умею. — Я ощутил его во всей силе.

Но миновав все ощущения, и пограничные, и переезда чрез Прут, и пестроты тех двадцати верст, которые разделяют Россию от Ясс — взглянем на огни ее, передо мной заблиставшие, по мере моего к ней приближения. Они усиливаются и, показываясь полосами, одна другой выше, предваряют путешественника, что город стоит на возвышении, что домы в несколько жильев и расположены амфитеатром. И действительно, въезжая в город, мы поднимались в гору, с которой виден был освещенный бок ее. — Это мне напомнило вечерний вид Тифлиса. После долгих поисков, остановился я в [125] петербургской гостиннице. — Я отъискал дом нашего консула и нашел в г. Коцебу человека любезного и обязательного. — Узнав, что я пробуду в Яссах только один день, он взялся показать мне все достойное примечания.

Повез меня по городу. Мы остановились у греческой церкви, за двести лет застроенной молдавским боярином Голлиа и довершенной господарем Стефаном. Она в византийском вкусе, высокий иконостас весь вызолочен и покрыт иконами, равно как вся внутренность сводов и впадин. — Живопись поразительна свежестью красок. — Нам показали тут библию, принесенную 160 лет тому от Татар. — Древность ее неизвестна. — Оттуда поехали мы в церковь св. Василия, за 300 лет построенную. Она покрыта снаружи каменною резьбой. — В ней показывают место, где погребено сердце князя Таврического. — На повешенной над ним доске написаны все его титла и названо место его кончины. — В этой церкви почивают мощи св. Параскевы. — На возвышенном у стены катафалке стоит свинцовый гроб, который открывают один раз в год: но для меня его открыли и я приложился к мощам. — Она жила, за 300 лет, в Константинополе; княживший тогда в Молдавии господарь Василий, в награду за важные его услуги Порте, получил сию святыню и привез се в Яссы. — Живописное изображение сего происшествия [126] повешено на стене, подле раки. — При входе в церковь стоят облики древних молдавских господарей, с их супругами, в одежде того времени, которая весьма красива: длинное платье, подбитое дорогим мехом, сверх узкого подпоясанного, желтая обувь и шапка.

Окружность Ясс со всех сторон красива и живописна. — Из загородного замка царствующего господаря князя Стурдзы, который окружен садом, виды очаровательны.

Фокшаны 17/29 октября 1842.

В странном экипаже выехал я из Ясс. Он называется баржаванка, заложен в 12-ть лошадей, маленьких и худых. На коренной, сидит один, а на предпоследней паре другой Молдаван: ибо у дышла две лошади, потом четыре вряд; а прочие опять попарно. — Упряжь состоит из связанных веревок. — Кучера в крестьянском платье, почти русском, но с длинными развевающимися, из под шапок, волосами. — Можно себе представить вид моего поезда, в странном экипаже, заложенном целым табуном, который погоняют такие кучера. — Это называется почтою в Молдавии и Валахии. — Далее смотря по росту и сытости лошадей впрягали мне 8, 9, но не более 10-ти. Вдруг кучера мои [127] вскричали разными голосами, и табун мой, задергавшись в разные стороны, понесся вихрем.

Бухарест 19/31 октября 1842.

В Молдавии поля засеяны кукурузою, табаком, капустой и рожью. — Казаки похожи на наших. — Земские чиновники отличаются образованностью и учтивым обхождением, и вообще жители помнят свои обязанности к России и ей преданы,

Рымник.

Приближаясь к реке горестных для нашего семейства воспоминаний, я чувствовал какую-то грусть, которой не могу иначе назвать, как безотчетным голосом природы, говорившим в сердце сына, приближающегося ко гробу отца, которого не знал он. — В истории, громок Рымник славою моего деда; но в душе моей воспоминание о тех лаврах, кои взросли на берегу его и осенили мое имя, ничто пред зрелищем той гибельной гробницы, которая поглотила в волнах его злополучного моего отца. — Эта последняя мысль господствовала над первою в то время, как показались колокольни Рымника. — Вскоре въехал я в город, и иду прямо в древний монастырь, которого печальная наружность, пустынный двор, треснувшие стены и ветхая [128] живопись согласовались с чувствами моего сердца. Я отслужил панихиду, и в сопровождении монаха поехал к тому месту, где погиб мой отец. — Из четырех детей его один я приведен был к нему. — Русло реки обширно; она похожа на небольшой ручей, очень мелкий и который мы проехали почти не замочив колес, и — этот ручеек, весною от внезапного прилива горных вод делается ужаснейшим и свирепым потоком. — Мы остановились на средине сухого теперь и каменистого его ложа, и в том месте, где на дороге неровная впадина, старец сказал мне: «вот здесь опрокинулась коляска вашего родителя!» А шагов пять далее, продолжал он: «здесь вытащили тело его!» — Помолясь на сем ужасном для меня месте, я поспешно от него удалился и, проехав Рымник, думал, что по этой самой дороге и также скоро ехал и отец мой, беспечно предаваясь приятным надеждам семейственных свидании — и низвергся во гроб!...

Въехав в Бухарест, скоро я удостоверился, что улицы его еще хуже вымощены и освещены, нежели в Яссах. — Вкус построек в европейском роде. Бухарест стоит в долине. — Каммер-гер Дашков, наш консул в Валахии, человек отлично образованный и любезный, с которым я познакомился, указал мне некоторые примечательности города. — Население его [129] вдвое более Ясс (12 т. человек), но жители беднее и живут уединенно. — Проезжая по улицам, я заметил очень красивые разноцветные домы. — Большое движение в колясках, с венскою упряжью. — Митрополия представляет прекраснейший вид, на возвышении. — Она состоит из церкви византийского зодчества и из монастыря.

Дорога из Бухареста до Журжи довольно хороша, заселена деревнями, засажена плодовитыми деревьями и кой-где лесом.

Проехав карантин, отправился я Дунаем в Рущук, — в эту роковую твердыню, столько крови некогда нам стоившую. — Вид ее живописен, по высоте и крутости берега, на котором стоит она. — Комендантом Рущука Сеид паша. — Гарнизон состоит из 3-х т. человек. — Мы проехали то место, где ловят в Дунае осетров и вообще красную рыбу, и после многих затруднений от сильного течения, ветра и стоявших пред Рущуком больших судов, я вышел на берег под его стенами, и пошел, поднимаясь в гору, на которой стоит город амфитеатром, по тесной улице к почтовому дому, мимо лавок и мечетей. — Положение города прекрасно. — Некоторые домы высятся почти над рекою, верхними жильями, кои выдаются вперед, держась на утвержденных в воде сваях. — Встречавшиеся на берегу Турки меня [130] приветствовали. — Один из них проводил нас к почтовому двору. — Тут нашел я, по счастью, человека, который говорит по-французски; он взял мои бумаги, изъяснил все нужное и способствовал мне получить 6 лошадей, которые были нужны для моего переезда до следующей перемены; мне дали 2 под мои пожитки, одну для меня, одну для служителя моего Стефанаки, одну для Ахмета и одну для сураджа, т. е., проводника, который должен был, доставив вьюки до следующей такого же рода почты, возвратиться с лошадьми. — Ахмет был моим постоянным проводником до Константинополя. — Он Татарин, лет 60-ти, с седою бородой и выразительным лицем. — Говорит несколько слов по-русски и с другим Татарином составляет нашу почту в Турции. — Их должность состоит в провожании курьеров и проезжих наших из Рущука в Константинополь. — Он офицер турецкой армии и в настоящей должности уже 30 лет.

Здесь рубли наши более не ходят и счет начинается пиастрами. — Есть монеты в 5, 6 и 10 пиастр. — 55 пиастр составляют червонец. — Наш рубль стоить 5 пиастр.

В Рущуке и его окружности живут до 1,300 Болгар. — Услышав странную музыку и барабанный бой, пошел я смотреть турецкое войско, выступавшее на встречу паше, ехавшему послом Порты в Вену. То был Ахмет паша, [131] министр торговли. — Не дождавшись этого зрелища, отправился я далее в таком вид турецкого поезда: мой сураджа, красивый мущина, в турецкой одежде, ехал впереди, держа за веревку вьючную лошадь, с моими пожитками. Вторая лошадь была привязана к хвосту первой. — За ним Ахмет с своими вьючными лошадьми; а потом я и за мной слуга мой. — Из Рущука выезжали мы узкими и грязными улицами, которые напомнили мне города персидские, с их стенами на улицу и окнами на двор. — Укрепления Рущука простираются на полторы версты. — При выезде из города спуск в долину очень живописен. Она простирается между пригорками, которые к западу покрыты садами и виноградниками, равно как и вся долина, по которой протекает, под тенью тополей и плодоносных деревьев, река Лом, на берегу которой рисуется деревня, окруженная прилеском. — Мы проехали между двух великолепнейших каштановых дерев, и въехали в теснину между двух обнаженных утесов, которые с обеих сторон дороги поднимаются прямою стеной, в двести футов. — Река Лом протекает паралельно с этою дорогой, пустынной и дикой, среди садов и деревьев, которые смотрятся в ее волнах. — Тут оглянулся я на Рущук, который стоит живописно в глубине долины, как бы прислоненный к синеве протекающего за ним Дуная. — [132] При выезде из этой долины открылись голые возвышения, налево виноградник, плодовитые деревья и мавзолей какого-то паши, убитого Рускими. — Между пригорками показалась деревня Сердешт. — Здесь Рущук с своими минаретами опять рисуется в новом виде. — В этой прекрасной пустыне, где благодатная природа вся как-бы отдыхает, не встретил я никого, и мне казалось, что мое прибытие нарушает ее покой. — Здесь живут Болгаре и Турок мало. — Тут увидел я первый каменный водоем, и, остановясь подле него, писал мои записки, что очень удивляло наших проводников, которые все спрашивали у Стефанаки: «что такое он все пишет?» — Ночь застигла нас на дороге, и наконец лай собаки известил, что мы подъехали к деревне Вретеник, где, по предложению Ахмета, и остановились ночевать. — В этом болгарском селении, которого домы мелькали в темноте мимо вас, как привидения, виднелась мечеть, и с минарета ее нестройный вопль муллы уныло прерывал великолепную тишину прекраснейшей звездной ночи. — Поезд наш остановился, и мой Сураджа, у ворот одного дома, завыл громче муллы, во услышание гостеприимства. — Этот выразительный и жалостный клик востока, начинается обыкновенно тихо, возвышаясь понемногу до нестерпимой резкости, и потом постепенно ослабляется, до какого-то жалостного и [133] болезненного стона, в котором и исчезает, как последний голос умирающего. — В голос моего сураджи было, сверх того, что-то погребательное и отчаянное, которое сжимало сердце, как зловещее предчувствие. — Два сии завывания — муллы и сураджи сменялись, повторяясь эхом, в то время, как перед нами явилась проводница, и повела нас под кров гостеприимный, в хижину болгарского крестьянина, которого семейство сидело около разведенного в камине огня. — Меня провели в другую комнату — темную и низкую, где я лег и уснул на скамье, покуда Стефанаки готовил мой ужин. — Когда похлебка с курицей поспела, меня разбудили, я поел и улегся на ночь. — Встав рано, я отправился в Тырново. — Домы в Болгарии сделаны из плетней, обмазанных известкой. На иных крышки черепичные, а на других соломенные. — Окон мало и те, которые есть, без окончин, вместо коих вставлены деревянные палочки. — Опять въехали мы в болгарскую деревню, опять закричал мой сураджа и опять вошли мы в хижину, где горел огонь. Ко мне пришел тутошний священник; мы оба говорили, но не могли понять друг друга.

За Балканом природа чувствительно переменяется; ореховые, каштанные деревья и сады живописно наполняют долину, между тем как пограничные с нею утесы поднимаются до облак. — [134] Поля засеяны перцом и цветною капустой, видны шелковицы и множество каштанов. — Направо от дороги, на высоком и крутом утес, высечен в камне монастырь Преображенский; а на лево, на высокой горе и тоже в скале — монастырь Троицкий. — Положение Тырнова самое живописное. — Он построен амфитеатром от самой вершины горы до самого ее обрыва, у реки.

Проехав Тырново, Драново и множество предгорий, возделанных долин и деревень, с их мечетями, садами, виноградниками, и отчасу красивейшую своими, призрастениями природу, въехали мы в собственно так называемый большой Балкан, усеянный деревнями. — Тут стоит Габрово. — Узкие улицы его наполнены лавками и народом. — Жители кажутся богатее; их жены, в синем платье, носят монисты и поясы серебрянные, а на голове платки. — Тут ехал мне на встречу русский курьер, который привел меня в отчаяние ужасным описанием предлежавшей мне дороги, и сказав, что я не доеду до Константинополя прежде осьми дней. — Ничего не мог он сказать о времени, когда отправляется оттуда пароход в Бейруд.

Оставя Габрово, въехали мы на ту дорогу, по которой переезжают вершину Балкана. Она открывается очень живописною долиной между лесистых гор, увенчанных облаками; проехав два каменные моста, под которыми течет [135] шумящая река; увидели мы на возвышении три хижины, и тут остановились. — Здесь хребет Балкана! — Солнце то показывалось из за облак, то скрывалось в них и за снегами гор. — Среди гор и пропастей въехали мы в царство зимы и вихрей. — Лошади скользят по ледяной дороге, покрытые инеем, деревья гнутся от ветра; но в этой полярной степи мы встретили несколько Болгар и Турок, пеших и верьхами. — Целые два часа поднимались мы на хребет Балкана. — Наконец начали спускаться с него. — Снег уменьшался, ветер утихал и по скользкой дороге съехали мы на сделанную нашим войском. — Крутой спуск продолжался два часа, и мы въехали, у подошвы гор, в деревню Шибка. — Тут ожидала нас теплая погода. — Мы отогрелись, увидев зеленые поля, покрытые стадами. — Там виделись могилы героев последней нашей войны. — Мы въехали в большую деревню, окруженную плодовитыми садами и деревьями. — Балкан гораздо ниже не только швейцарских гор, но и Кавказа. Он не выше Юры. — В этой деревне показались Турчанки, в длинных, темных платьях, с закрытыми лицами. — Здесь вообще Магометан более, нежели Болгар. — Домы турецких хлебопашцев сделаны из назема, обложенного землей. — Почти все без окон на улицу, кой где видно окно над каменною стеной ограды, во втором жилье. — Я видел это [136] на первой турецкой станции. — Там же прогнали мимо нас Турки табун небольших ослов, с повышенными на них бочками. — В лесу паслись лошади и волы. — Дорога окружена зелеными полями кукурузы, гороха и арнаутки. — Мы въехали в деревню Казанлык. — Сады и виноградники смотрели на нас чрез стену оград, между коими идут улицы. — Тут остановился я для перемены лошадей и в первые увидел турецкую почтовую станцию. — Меня ввели, через двор, в порядочную комнату, в верхнем жилье, где нашел я почтового смотрителя, грубого и крикливого Турка. — Он предложил мне турецкий обед, и уговаривал у него ночевать, но так как мне наскучили и он и вошедшие Турки, усевшиеся на поджатых ногах с закуренными трубками; то я, не смотря на дурную погоду, решился ехать далее, тем более, что не мог есть турецких кушаний, покрытых жиром, и от которых пахло каким то лекарством. — Не смотря на дождь, я пустился в дорогу. — Мы ехали прелестнейшими лесами. — Везде сады, виноградники, плодовитые деревья, прилески и липовые рощицы. — Настигнутый ночью и чрезвычайно усталый, хотел я остановиться в ближайшей деревне; но проводники ни за что не согласились, говоря, что это такое разбойничье гнездо, в котором все останавливающиеся путники исчезают. — Тут дорога гористая и совершенно [137] пустынная. — Мы приехали на третью от Рущука станцию, Искилиарну. — Это большая деревня, окруженная садами, где мы ночевали в комнате похожей на сарай. — Во всех деревнях встречались мне неприятные лица, свирепо смотревшие. И даже в кофейных их домах, где иногда, мы останавливались, неприятно на нас смотрели самые служители, поднося кофе. — Мы приехали в болгарскую деревню Конелия, где я ночевал. — Из нее виден еще Балкан.

Адрианополь 28 октября.

Четыре высокие минарета, показавшиеся через лес и сады, как мачты, возвестили мне приближение к Адрианополю. — Прекраснейшая растительность и высокие тополи окружают дорогу, с которой еще видны назади горы. — Окрестность становится отчасу красивее. — Вдоль садов протекает река Меричь. — Въезд во второстепенную столицу Турции, по узкой и бедной улице, ничего доброго не возвещает. — Тут вышел полуодетый Турок и отобрал паши паспорты. — Этот род заставы можно узнать по высокой жерди, на которой развеваются клочки какого то разноцветного флага. — Сады подходят к самому городу. — Я заметил в особенности множество тутовых деревьев. — Этот въезд в Адрианополь называется Гермекан. — Грязная мостовая сделана из крупного [138] булыжника. — Греческие домы, со вторым жильем, выходящим вперед, на деревянных подставках, перемешаны с домами Турок, которые все из кирпича до половины, с деревянным верхним жильем и без окон на улицу. — Крыши плоские покрыты черепицей. — Встречающиеся со мною Турки приветствовали меня гостеприимным своим Ггауром. — Проехав по узкому и довольно красивому мосту, чрез живописную реку Меричь, мы увидели большую и великолепную мечеть Селима II, со множеством ее минаретов. — Показались турецкие солдаты на часах и по улицам. — Множество калек, нищих. — В самом городе впадают в Меричь две реки: Тонда и Арда. — Мы проехали каменный водомет, похожий на константинопольский. — Кой где встречались нам Турчанки, с белыми покрывалами на лице, в длинных зеленых платьях и желтых туфлях. — Я проехал множество больших и малых мечетей. Наконец доехали мы до хана (постоялого двора), который содержит христианин Франкини. Мангал (деревянный сосуд с горячим угольем) посреди комнаты, для нагревания ее, сальная трескучая свечка для освещения, дадут довольное понятие о сей адрианопольской гостиннице.

Адрианополь вмещает 85 т. жителей, в числе которых 30 т. Турок, 40 т. Греков, 5 или 6 т. Армян. — Город слишком обширен [139] для сего населения. — Вблизи к дому нашего агента стоит христианская церковь без колоколов. — Гарнизон состоял из 4 т. азиатских войск; но по нужде он усиливается до 12 тысяч. — Турецкие жители Адрианополя так дики и ненавидят Европейцев, что не только ругаются над ними, но даже сбрасывают шляпы с их голов, и никто не смеет показаться на улиц в европейском мундире. — Такова образованность турецкая почти у ворот Константинополя.

Большой базар есть здание действительно примечательное своим великолепием. — 360 лавок расположены в крытой галере. — Христиане и Турки продают в них всякого рода предметы, и все это пространство оживлено движущимся во все стороны многолюдством. — Разнообразность товаров и одежд представляют живописный вид.

Дорогою в мечеть Селима II видели мы другую, в которую не пускают христиан ни под каким видом, потому, как говорят, что там хранится нечто особенно тайное. — Она кажется древнее Селимовой. — В ближайшей лавке от сей последней купил я, за 15 пиастр, красные туфли, для входа в мечеть, не разуваясь. — Мы вошли в первые ворота на обширный погост и чрез другие — на самый двор мечети, с обеих сторон которой перед входом мраморные своды поддерживаются такими же столпами; а у самого входа [140] столпы гранитные. — Мечеть сия хотя менее, но красивее константинопольской. — Свежесть живописи, которою ока покрыта снаружи, придает ей великолепный вид. — Среди двора бьет водомет, под каменною крышей, которую поддерживают каменные столпы. — Старый Турок, с седою бородой, привратник мечети. — Он отворил нам ее. — Несколько мальчиков хотели войти за нами, но он их выгнал. — Мечеть построена из дикого камня. — Пол покрыт циновками. Входящим запрещается плевать на них. — Посреди мечети сделан род амвона, для молитвы. Он окружен лампадами и весь покрыт раскрашенною резьбой. — На лево от него, в конце галереи, огороженной решеткою, место молитвы для султана. — Махмуд приезжал два раза в Адрианополь, а Абдул-Метшид еще не был. — На стене, против самого входа в мечеть, золотая надпись изображает имя царствующего султана. — На право впадина, в которой хранится коран. — — Немного впереди кафедра для проповеди, окруженная осмью столпами и пестро раскрашенная. — Из мечети пошли мы на минарет, с которого открывается великолепнейший вид: — весь Адрианополь, с его садами и живописною окрестностью. — Видны развалины древнего сераля и дорога в Царьград. — Мне указали путь, которым вступали победоносные войска наши в сию вторую столицу Оттоманской Порты. — Потом [141] отправились мы к развалинам сераля. — При самом выезде из города вступили мы в прекрасную дубовую и липовую рощу, выехали в долину к каменному мосту, на конце которого стоит полуразрушенная башня древнего водопровода. — Тут видел я прекраснейший платан. — В этом лесу стоял лагерь наших войск. — Мы проехали другой мост, против самого сераля и опять стоит платан подле другой башни водопровода, к мосту приведенного. — Тут развалина того дома, где шил фельдмаршал Дибичь. — У самого почти моста ворота в сераль. — Но они были затворены. — Мы принуждены были обойдти всю окружающую его стену и на противуположной от самого моста стороне, подле другого дома, вошли на двор и оттуда уже в отворенные ворота, из которых выезжала телега, запряженная волами, вступили в сераль. — Старый Турок охраняет эту развалину величия и роскоши древних султанов. У железных ворот сошли мы с лошадей. — На первом дворе лежит кучи камней, заросших деревьями, между коими устояли одни печные трубы, под которыми, кой-где, видны еще раскрашенные камины. — Тишина мертвая одна царствует в сем царственном вертепе — древнем жилище азиатского величия, роскоши и ужасов. — На этом месте разбросаны мраморные помосты, и едва стоят стены бань, из которых осталась дверь, [142] ведущая в другую кучу развалив, заросших травою и деревьями. — Полуразрушенные стены уже наклонились и едва держатся. — Мимо их взошли мы на другой двор и, идя к стоящему влево дому, видели большего оленя и двух коров. — На правой стороне стоят стены огромного здания. — Сквозь окно первого видел я прекрасную комнату, с мраморным водометом посреди ее. — Потолок из раскрашенных четыреугольников, в позолоченных рамах, еще сохранился. — Панели всей комнаты вызолочены. Но она заперта. На конце двора возвышается самое жилище султанов. В окошко видно сбоку деревянное возвышение, седалище, окруженное столпами, на коих еще приметно изображение лупы, равно как и на позолоте покоя. С другой стороны этого киоска возвышение видно с лица. Потолок весь из синих четыреугольников, с золотыми обводами. Тут во всем ужасе азиятского величия сиживали султаны. Оттуда взошли мы, по лестнице из черного камня, полуразрушенной, между стен, по которым всползает плюш, на возвышенность, с коей открывается прекрасный вид на Адрианополь.

Рассказывая мне, что в мечети Селима 999 окон, меня уверяли, что есть в Адрианополе недостроенная мечеть, о которой сохранилось странное предание: она была названа Клас-джамите; ее хотели поставить на месте, занимаемом [143] прежде христианскою церковью, несколько раз выводили стены, которые всегда падали, и строители наконец заключили, что строение мечети, на месте бывшего храма, им возбраняется какою нибудь сверх естественною силой; почему и оставили его неоконченным уже 200 лет. — Я ходил смотреть эту недостроенную развалину, с ее окнами и запертою дверью, с турецким кладбищем против нее.

От Адрианополя до Царьграда дорога приятна только берегами и видами Мраморного моря; впрочем природа, расцветающая красотами, по мере приближения к Константинополю, повсюду пустынна и бедна населением. — Везде изломаны мосты: кой-где развалины, и, вместо почтовых станций, бедные турецкие кофейни.

Наконец въехали мы в деревню, в которой осмотрели наши поспорты. — Показалось море с княжескими островами и высоты Олимпа — Но до Царяграда оставалось еще три часа езды. — Деревни с своими садами рисовались по берегу моря а по возвышенностям с левой стороны. — Водометы шумели, под тенью огромных и густых платанов, и наконец показались минареты Стамбула! — Во всякое время года окрестность его красива и воздух благоухает. Все зелено и цветет. — Вправо показались стены семибашенного замка, куда заключались, в старые годы, посланники держав, с коими открывалась война. — [144] Там хранило их турецкое правительство от разъяренной черни, порывавшейся на их убиение. — За заставою Константинополя начинается кладбище, окружающее Булуклу. — Оно осеняется темным и густым лесом кипарисов, между коими видны надгробные из мрамора чалмы. — Потом стоит древняя стена Византии, живописно покрытая зеленью. Мы въехали, чрез первые ворота, в грязную, дурно вымощенную и узкую улицу. — Домы в два и в одно жилье, стены без окон и дверей, между которыми движется пестрое население Турок, Греков, Жидов и Армян. — Несколько Турчанок, с закрытыми лицами, ослы, с их ношею, несколько нищих, рыжие и тощие собаки, разваливающаяся башня, несколько лавок, перед которыми сидят, с поджатыми ногами, Турки и курят — вот картина Царяграда, при въезде из Адрианополя.

Текст воспроизведен по изданию: Извлечение из путевых записок, из Одессы в Иерусалим и обратно, князя Константина Аркадьевича Италийского графа Суворова-Рымникского // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 51. № 202. 1844