-

Письмо русского офицера к матери, из Иерусалима, от 4-го Декабря 1842 года.

Извлечение. ¹

Наконец счастливый сын твой пишет к тебе из города Святого! — И так,— давнишнее, пламенное желание мое наконец исполнилось, Бог благословил путь мой! —

Выехав из Бейрута, 18-го Ноября, на небольшом прибрежном судне, с Арабскими матросами, прибыл я в Яфу 20-го. — В прекраснейшую погоду, под безоблачным небом, при сиянии жаркого солнца, с восторженно-смущенным сердцем ступил я на Святую землю, — не веря ни глазам, ни счастию своему. Взоры мои непрестанно стремились к горам Иудейским, которых синева сливалась с светлоголубым цветом прекраснейтого неба — и — там стоял Иерусалим! — Туда полетели все мои мысли. Вышед на берег, я снял картуз и перекрестясь, хотел броситься на землю; но теснимый окружавшею нас толпою Арабов и туземцев, не мог сего исполнить иначе, как в сердце. — Российский Агент, которого предуведомил я о своем приезде, выехал ко мне навстречу. — Он живет в Греческом монастыре, куда и отвез меня. — Я ощущал такую радость, такое счастие, которых ничему, кроме местной святости, приписать не можно. Я пошел в церковь благодарить Бога. — Возвращаясь в дом Агента, увидел я над дверьми его белого голубя, [263] который смотрел на нас. Это меня поразило, и я спросил у Г-на. М... не его ли это птица? — «Божусь,— отвечал он, — что живя здесь уже 10 лет, я голубей не видывал. Он верно прилетел с приветствием для вас».— «Счастливая встреча!» — И действительно, сие предзнаменование, так приятно истолкованное, меня не обмануло.

Не взирая на нетерпение мое скорее отправиться в Иерусалим, Агент, получив предписание Консула сопровождать меня и туда, должен был, по своим делам, замедлить до другого дня, и потому предложил мне осмотреть покуда Яфу и окрестности ее.

Яфа, как и многие города Востока, похожа на пепелище города. Ее местоположение, окруженное померанцовыми, лимонными, и пальмовыми деревьями, живописно. — Оно выдается в море. — Мы объехали город и его окрестность, по сильному жару, и я отдыхал под прекраснейшим лимонным деревом, которое подчивало меня своими плодами.

Наконец, 22-го числа, мы выехали, в час пополудни. Пред отъездом познакомился я с Английским Епископом Александром, приехавшим в Яфу для прогулки детей. Он хорошо говорит по Немецки. Обращение и наружность его приятны; лице красиво, волосы густые и всклокоченные. В чертах лица приметно его происхождение. С ним ездит проповедник и доктор. Миновав прекраснейшие сады, мы въехали в долину Рамы или Рамли. Там провели мы ночь, в монастыре. Меня мучило нетерпение приехать скорее в Иерусалим. Рано поутру мы туда выехали. — Дорога из Рамы становится от часу каменистее; а при въезде в горы Иудейские открывается пустыня, которая, по мере приближения к городу, видимо дичает. Вокруг все мертво. Разбитая дорога, поднимается в гору. Изредка, кой-где, увидишь маслину. — Подъезжая к месту величайших, прекраснейших и самых ужасных событий, душа задыхается от неизъяснимого приражения двух противоположных чувств: радости быть в Иерусалиме и скорби от кровавого следа Божественной жертвы. — Окрестная природа сочувствует, кажется, путнику: — она остановится все пустыннее, все печальнее, как бы боясь улыбнуться близ того места, где приветствием лобзающего предателя продана кровь Сына Божия; Она [264] воздымилась на небо и упала на всю окрестную страну. — Самый небосклон, так здесь прекрасный, — не весел! —

Присев под маслиною, мы увидели спускающегося к нам, из-за утесов, сына знаменитого в здешнем краю Арабского разбойника. Отец его, Абугас, умер. — Ни один путешественник не проезжал мимо его жилища без заплаты ему подати. — Брагим-Паша прекратил сие. — Сын Абугаса хотел продолжать ремесло отца своего; но его уняли — Он красив собою; но свирепый взгляд и лице выражают душу его. Он окружен большою свитой, и, будучи знаком с нашим Агентом, промолвил с ним несколько слов и поехал далее; а мы проехали чрез его селение. Здесь, как уверяют, жил Пророк Иеремия, здесь он молился, здесь плакал! Проехав одну узкую и дикую пустыню, выехали мы в долину; но еще не Иерусалимскую... показалась гора масличная и — внезапно проводник мой вскричал: «поздравляю, вот Иерусалим!» Я взглянул и, увидев высокие и угрюмые его стены, снял шапку, слез с лошади, повергся на землю и так был счастлив, что едва мог молиться... Подъехав к городу, я опять слез с лошади и вошел в него пешком. — Прибыв в монастырь, я был радушно принят и угощен Епископом; но первым словом моим был вопрос: как идти к Св. гробу? — И увы ключ от сей драгоценнейшей для Христиан святыни — в руках Турок, и не прежде, как на другой день, отворят церковь.

Утомленный, не столько путешествием, как живостию сердечных ощущений, я остался один, в комнате мне отведенной, против монастыря, и открыл Евангелие Св. Луки. — 24-го Числа, в 6 часов утра, в день Св. Екатерины, отслушал я обедню, которую служил Архиерей, наместник Патриарха. Он говорит немного по-русски. — Вообрази, что я почувствовал, когда в нескольких шагах от Св. гроба, вдруг услышал от него на нашем языке: «приидите, поклонимся и припадем ко Христу!» — Слезы полились из глаз моих. — После обедни с трепетным сердцем в глубокой тишине сошел я с лестницы, ведущей из церкви к Св. гробу. — Прежде всего показался мрамор, обставленный большими [265] свечами. — Я облобызал то место, на котором лежало тело Спасителя, когда, снятое со Креста, было оно помазуемо к погребению. Я весь горел и колена мои подгибались, — молился, произнося имя твое. — Но что ожидало меня далее, когда, оттуда налево, вступил я в здание, прилежащее к Православной церкви, и мне сказали: вот Святый Гроб? — Не стану и не могу описывать, что я почувствовал, простертый пред входом пещеры, потом пред камнем, на котором сидел Ангел, его отваливший, наконец, когда, следуя к тихому свету лампад, в Святом гробе сиявших, вошел я на коленях в низкую дверь его!.. Одно сердце Христианина и особенно сердце матери может разгадать сие. — Кто посмеет выразить все вдохновения этой местной святыни? — Я осмелился войти — голова моя дерзнула прикоснуться к тому мрамору, которым накрыто — место воскресения! — Тут ничего уже не мог я чувствовать, ибо не мог еще опомнишься от чувства, дотоле мне неведомого; — не мог далее молиться, как молятся обыкновенно — смотрел на камень — целовал — трогал его. — Не мог поверить, что я действительно там, и думал, что все это сон! — Я пролепетал несколько слов благодарности. — Сердце много говорило Богу, Иисусу-Христу, Божественной Его Матери; но в мыслях и словах моих не было никакой связи. — Я дивился — осматривал — думал о Том, Который лежал, тридневно мертвый, на этом самом месте, обожаемом мною издали, с самого моего детства. — Да, вот оно! — предо мною, бедным грешником, коего привело сюда милосердие Божие. — Какими словами выразить мою благодарность? — Собрав наконец, мало-помалу, мысли, помолился я за тебя и об отпущении грехов моих; молил я Христа-Иисуса благословить меня — хотел плакать; но и того не мог. — Монах, всегда предстоящий у Св. Гроба, окропил меня розовой водою, и я вышел из сего святилища на коленях, радуясь боли, мною терпимой там, где прошло тело страдальчески умершего Бога.

Оттуда отправился я к прочим Святым местам. — Нет возможности описать в порядке все огромнейшее здание сие, столько церквей и предметов объемлющее, и [266] которое выстроено, по необходимости, на земле не ровной, и в разных направлениях. — Греческая церковь красивее и больше всех прочих. Она вся горит золотыми окладами икон. Св. Гроб весь из мрамора и накрыт куполом, которого верхнее отверстие приходится к отверстию купола церковного. Нисколько ступеней ведут на Голгофу,— там еще молился и еще чувствовал я многое, на том месте, где был водружен Крест Спасителя. Серебряная доска покрываешь впадину, над которою сооружен, на четырех столпах, престол. Против стоит большой Крест, совершенно подобный истинному, и на коем изображен Спаситель во весь рост. Подле креста, с одной стороны Божия Матерь, с другой Св. Иоанн. — В священном ужасе пал я на колени! Подле то место, где распяли Иисуса, до воздвижения креста Его. — Потом показали мне и то, где воины раздирали и делили одежду Его. Там две ямы, в кои были опущены ноги Спасителя, когда, посадив Его на камень, приготовляли к распятию. Близ Креста показывают утес, треснувший при последнем вздохе Иисуса — Тут лестница в церковь Константина и Елены. Здесь Св. Царица ободряла труждавшихся в отрытии Креста Господня. Оттуда сходят, под огромную гору, в то место, где он найден. На каждом из сих мест стоят престолы разных Христианских исповеданий: Латинская церковь близ гробовой пещеры. В ней столб, к которому привязан был Спаситель. — На каждом из сих мест возникает новое чувство; но толпа поклонников везде так велика, что хотелось бы, но не можно, спокойно помолиться на каждом. — Не возможно выразить того рода чувств и ощущений, кои принес я в келию Блюстителя храма, который живет в самой почти церкви. — Я бросился на диван, и тогда только все полученные мною впечатления, все чувства, в разнообразии Св. мест возникшие, которых не мог я дотоле собрать вместе, вдруг как бы сосредоточились и пролились в безотчетных слезах! Я не хотел останавливать сих сладких слез, как бы боясь устыдиться выражения чувств моих, пред свидетелями, меня окружавшими, которые хранили глубокое молчание. Мне стало легче, и я ощутил новую силу, к новым поражениям. — Мы [267] пошли в алтарь большого храма. Там видел я крест, в котором хранится часть древа крестного. — Пришел домой и лег отдохнуть; но не мог спать от чрезвычайного прилива мыслей, воспоминаний и чувств и от того важного дела, к которому готовился: я собирался провести всю ночь у Гроба Господня, запершись в церкви. Мне желалось быть там и молиться одному. — В эту же ночь должен я был причаститься Св. Таин. Архиерей, о котором упомянул я выше, обещал меня исповедать и отслужить литургию. Ночь с 25-го на 26-е для сего назначена; 25-е употребил я на посещение окрестных святых мест, начав с крестного пути; я был на том месте, где Спаситель изнемог под тяжестию креста, который донес за него Симон Киринейский. — Тут Божия Матерь, вышедшая из дому Пилата, (где теперь живет Турецкий Паша), хотела увидеть еще раз Сына своего, до распятия Его; и что же увидела? — Богочеловек, окровавленный и удрученный тяжестию Креста, лежал стеная! — Мне казалось, что я все сие вижу, и долго не мог я сдвинуться с этого ужасного места. — В Гефсимании молился я на гробе Пресвятой Девы и слушал совершавшуюся на нем литургию, Русским монахом, пришедшим из Тамбова для поклонения Св. Гробу. Он отслужил панихиду по отце, деде и предках моих. При выходе оттуда, поклонился я гробам Иосифа и Анны, Матери Пресвятой Девы. — Мы вошли на гору Масличную. В нескольких шагах от Гефсимании стоят восемь маслин, современных Спасителю ². Монах, меня провожавший, указал мне то дерево, под которым принял Иисус Христос лобзание Иуды, и где [268] воины его взяли. — Страшно чувство, здесь мною испытанное! — Повыше, то место, где уснули Апостолы, между тем, как в нескольких шагах от них, Иисус молился, орошая землю кровавым потом. — Я дерзнул стать на колени подле того места, где Человек-Иисус вопиял к Богу: «Отче мой, аще возможно есть, да мимо идет, от мене чаша сия!» — И где Бог-Иисус рек: «Обаче не яко же аз хощу, но яко же Ты!» — ( Матф. гл. 26 ).

Мы взошли на вершину горы и я видел тот камень, с которого прославленный Богочеловек вознесся на небо! — Ничто не может быть разительно чудеснее, как ступня Иисуса-Христа, отпечатавшаяся на сем камне; она так изобразилась, как никакой ваятель вырезать бы ее не мог. — Нога, правая, по ее положению, уперлась так естественно, что кажется, Иисус сейчас только вознесся, и еще не далеко! — Я облобызал сей божественный след, и не могу понять, как неверие может быть тверже этого камня?

Оттуда видно Мертвое море. Мы сошли к тому гробу четверодневного Лазаря, из коего воскресил его Господь, сказав: Лазаре, гряди вон! — и изыде умерший. Мы видели и другое, где сестра Лазаря, встретив Иисуса, говорила: Господи! ежели бы Ты здесь был, не умер бы брат мой; но и теперь знаю, что Бог сделает все, чего Ты попросишь. И — глагола ей Иисус, воскреснет брат твой! Я видел село крове, купленное на деньги, предателю заплаченные. — Мы возвратились чрез гору Сионскую в город, где, в то время, как полный невыразимых чувств и мыслей, был я весь погружен в мои воспоминания, вдруг, в одной улице, поразили слух мой два печальные, женские голоса, приятно раздававшиеся, под звуком арфы. — То было пение дочерей Английского Епископа Александра. — В городе совершенно мертвом и пустынном, среди Арабов, Жидов и Турок, толпящихся между развалин, это делало необычайное впечатление.

Так как я постился, с самого вступления моего на Святую землю, то и мог с шести часов вечера запереться в церкви Гроба, для исповеди и приобщения. — Я обошел святые места, выслушал правило к исповеди на Голгофе и исповедался в алтаре большого храма. — О [269] приснопамятная ночь! — вокруг меня все было темно; мерцание нескольких лампад слабо мелькало во мраке церкви; а из Св. гроба исходил яркий свет. Я молился гораздо покойнее, нежели в первый раз. Литургия совершалась на самом гробе. Я стоял при входе в пещеру. — И подле гроба Спасителя вкусил то тело, которое тут лежало, и пил кровь Его! — Что можно сказать более, как иначе выразить мое счастие? — Я вошел в пещеру гроба и в ней прочел молитвы благодарственные. — Эта ночь будет незабвенна в моей жизни!

Когда отворили церковь, я пошел домой отдохнуть от усталости тела и духа. — В тот день назначено было представление местному Синоду привезенных мною приношений. — В определенный час явился я пред собрание духовенства, состоявшее из Епископов и Архимандритов. На задней стене покоя стояли Св. иконы, после моего пред ними поклонения, старший из Архиереев надел на меня золотой крест, освященный на гробе Господнем; а все прочие пели аксиос, и потом читали надо мной обычную в сих случаях молитву. — Принеся должную благодарность, я вышел…

Обряд, при надевании креста надо мною совершенный, установлен для причисления к братству Рыцарей Св. гроба. Почему и выдана мне грамота, на Греческом языке, за печатью и подписом Патриаршего Наместника, облекающая меня в сей сан.

Примечательно то, что между тем, как ныне показывают в Иерусалиме, одни места разрушенных гробов Годфреда и Болдуина, право посвящения в Рыцари Св. гроба не истребилось, а перешло к Православной, Иерусалимской Церкви.

Еду чрез четыре дня в Бейрут и потом в Александрию...

М. М.

Одесса, Августа 30-го, 1843.

Комментарии

1. Счастливая мать сия дозволила мне издать предлагаемую здесь выписку, с тем только условием, чтобы в моем извлечении была пощажена ее скромность, чуждая всякой огласки семейственных, задушевных отношений. — Посему, умалчивая имя писателя и единственно в удостоверение того, что он есть лицо невымышленное, могу сказать только, что по происхождению своему, он близкая отрасль одной из летописных наших знаменитостей; а по чувствам — редкое и утешительное явление веры, процветшей на ветви огромного лавра. — М. М.

2. Пишущему сие письмо, равно как и мне казалось чрезвычайно важным утвердить сие местное предание тысячелетних дерев, историческими и учеными доводами, и к счастию, один из случившихся здесь, знаменитых Английских путешественников, подтвердил, что он маслины сии действительно видел и местное о них предание знает; а известный своею ученостью натуралист, уверил, что не отвергая чудесного сохранения описанных маслин, долговечность сих дерев может изъясниться и тою живучестью их корня, которая могла сменять старые стволы новыми отпрысками, и что сие явление, хотя очень редкое, возможно.

Текст воспроизведен по изданию: Письмо русского офицера к матери, из Иерусалима, от 4-го декабря 1842 года // Москвитянин, № 11. 1843