СОВРЕМЕННАЯ ТУРЦИЯ

(Окончание.)

Говоря о злоупотреблениях турецкой таможни, мы не можем пропустить без внимания благоразумную меру, недавно-принятую большею частью европейских держав — освободиться от зависимости перотских драгоманов и держаться своих переводчиков. Оставляя в стороне зло политических измен, мы должны сознаться, что интересы европейских купцов не раз страдали от сделок перотской драгоманской челяди с своими родственниками и кумовьями: в случае надобности, мы могли бы указать на одного негоцианта, потерявшего [45] разом до сорока тысяч рублей, по причине продажности перотского драгомана.

Заграничная торговля Турции в 1852 году представляла следующую цифру, считая в том же числе княжества, Сербию и Египет: ввоз 1,182,330,000 пиастров (по Убичини 225,200,000 франков), а вывоз 1,064,445,000 пиастров (по Убичини 216,260,000 франков).

Несмотря на то, что великие удобства представляются для Турции занять место в ряду первых земледельческих государств, Оттоманская Империя до-сих-пор остается на самой низшей степени в этом отношении: само-собою разумеется, что минувшие военные обстоятельства должны нанести новый ударь как торговле турецкой, так и земледелию и промышлености. Известно, что в возделывании плодородной почвы турецкие поселяне до-сих-пор руководствуются системой первобытного человека, а туземные мануфактуры ничем не лучше земледельческих орудий. Для примера, я опишу посещенные мною фабрики Алеппо, города, попреимуществу, мануфактурного.

Для шелковых фабрик шелк-сырец получается в мотках из Антиохии: с мотков один человек переводит его, посредством колеса (диаметр 1 аршин) на маленький цилиндр. В большой машине бывает этих цилиндров до двенадцати и более; с них шелк перематывается, [46] посредством большого колеса, приводимого в движение одним человеком, на квадратные цилиндры (каждый бок 3 вершка), число которых находится в соответственности с числом круглых цилиндров. Посредством этих двух перемоток шелк становится тоньше и мягче. После этой операции, шелк красится, и с квадратных цилиндров перематывается на большое четвероугольное пяло (диаметр 2 1/3 аршина), что совершается одним человеком; для первой же перемотки шелка служат два и более работника, из которых каждый трудится на своем колесе. С большого пяла, на котором шелк идет в двенадцать, а иногда и более, рядов, он передается, уже совсем готовый, на фабрику шелковых материй. Таких заведений для размотки шелка в Алеппо считается до пятидесяти.

Золото и серебро, служащие для парчевых материй, очищаются сначала в кузнице посредством простой переплавки сильным огнем, раздуваемым мехами, с помощью свинца или другого очищающего состава. По надлежащей очистке, куски металла округляют и рубят в той же плавилне, а после тянут через круглые диры, в железных продолговатых плитках, толщины сообразной с толщиною приготовляемых кусков; эта операция совершается с помощью большого ворота, обращаемого четырьмя и более работниками — очень тяжелая [47] работа. Металл тянется и утончается до-тех-пор, пока не выделяется из кусков проволока. Такого рода заведений в Алеппо одно. С этой плавильни мишура поступает в последнее заведение (этих всего в Алеппе пятнадцать), где она обработывается так: сначала пропускают ее между двух стальных, отполированных как зеркало, цилиндров-колес (один побольше, другой поменьше; диаметр от 1 до 1 1/2 четверти), которые приводятся в движение одним человеком, обращающим колесо стоя (диаметр 1 аршин). Для того, чтоб утончить нить, увеличивают тяжесть, находящуюся на доске внизу под машиной, сообщающейся с цилиндрами: посредством этого гнета оба цилиндра сближаются теснее. Такая плющильная машина продавалась прежде в Алеппо по 50,000 пиастров (25,000 руб. сереб.); ныне же она стоит до 12,000 пиастров. С плющильной машины проволока, совсем готовая и навитая на цилиндрики, поступает на сучильную машину (цена около 300 пиастров), приводимую в движение колесом (диаметр 1 аршин), которое вертит один человек; это колесо заставляет обращаться три толстые цилиндрика с шелком и три тонкие и маленькие цилиндрика с золотой или серебряной паутиной, которая смыкается с шелковой нитью и образует совсем готовую для материи нитку, намотанную на три толстые цилиндрика. Обыкновенно одна [48] плющильная машина работает на две сучильные. В Алеппо не делают мишуры из позолоченной меди, находя ее очень твердою для материй, а употребляется лишь серебряная позолоченная: позолота серебряной проволоки составляет здесь тайну одного семейства, которому и принадлежать все пятнадцать заведений.

Таким образом нити совершенно готовые поступают на фабричные станки, которые очень просты. Здесь ткут бумажно-шелковые и золото или серебро-тканые материи.

Бумага, уже размотанная, доставляется из Европы, преимущественно из Англии (разумеется, колониальная). Странно слышать это в местностях, изобилующих хлопчатниками, а между тем это совершенная правда. Здешняя бумага не так хороша, и в настоящее время в этих краях сеют ее очень мало, потому-что нет запроса на этот продукт; прежде и в Алеппском Пашалыке было много бумаги, требовавшейся во множестве на здешние фабрики, так-что, в случае неурожая, привозили бумагу из Адена.

Ткацкие станки для бумажно-шелковых материй устроены очень просто: длинные нити идут косвенно сверху вниз во всю комнату, будучи разделены в разных местах другими нитями; внизу работник, тчет челноком по нитям, разделенным здесь другими, идущими сверху вниз [49] перпендикулярно. Для парчевых материй употребляемые станки не менее просты; вверху сидят мальчики, занимающиеся сжатием сотканных нитей и укреплением материи. Станков для парчей считается в городе до 200; всех же станков для разных материй около 2000–2500; в прежнее время их было вдвое более.

Сотканная материя моется на реке, потом сушится в огромной палате, единственной сушильне для всех материй в городе. После легкой просушки, пропускают материю между двумя цилиндрами – толстым деревянным и толстыми, длинным, пустым железным, внутри которого помещается другой, раскаленный: эта машина заменяет утюг; приводится в движение большим колесом, которое вертят четыре человека. Наконец складывают материю в пресс, после чего она поступает уже в продажу.

Заведения помещаются большею частью в городских ханах (караван-сараях), очень редко в домах. Заработаная плата мастерам очень невелика: разматывающие шелк получают 5 пиастров (25 к. сер.) с тысячи золотников; на плющильной машине платится работнику по стольку же со ста золотников. Ежедневно работник этого последнего разряда приготовляет до 300 золотников. Мальчик на ткацком станке получает около 2 руб. ассиг. в месяц. [50]

Приготовляемые в алеппских фабриках парчевые материи довольно недурны, только рисунок не всегда удачно составляется. Машины отличаются первобытною простотою, и, конечно, одна паровая машина могла бы заменить все эти три тысячи работников, трудящихся неутомимо, посреди базарного шума и толкотни.

Этот очерк алеппских мануфактур дает достаточное понятие и о других производствах в Турции, где вся промышленость дышет еще неразумным избытком дешевых рук и недостатком капиталов.

Блюстителем высшей общественной нравственности и воспитателем нации в Турции стоит мусульманское духовенство: не в хорошие руки попали эти важные предметы народного существования. Закваска фанатизма до-сих-пор все еще бродит в этом сословии, несмотря на последние строгие меры против восставших «софтов» (семинаристов), которые замышляли ни больше, ни меньше, как coup d’etat. Хотя и предполагают, в числе нововведений танзимата, устранение духовенства от высшей роли уголовного судьи и предоставление ему только религиозных обрядов и решений, однако такая мера не может быть приведена в исполнение без потрясения целой религии и империи. Напрасно полагают, что муллы в Турции ослабели: незадетые до-сих-пор чувствительно вихрем [51] преобразований, они лишь злобно косятся на танзимат; но когда дойдет очередь до их собственных интересов, тогда бурный поток разрушительного фанатизма выступит из берегов с неотразимою силою, против которой не устоит слабое правительство с своими ренегатами. Не забудем, что турецкому духовенству дают могущественный перевес «вакфы» (имущества), приписанные к мечетям, и многочисленность духовного сословия: в одном Стамбуле считается до 25,000 суфтов, вакфы же составляют более двух третей недвижимого имущества в Турции.

В настоящее время, в судебном порядке, Турецкая Империя разделена на две верховные палаты, «азц-адаси», румелийскую и анатолийскую, председательствуемые «кази-аскерами» (военными судьями); ниже этих палат стоят двадцать-пять «мевлевиэт» (судилищ), председательствуемых муллами; наконец последнюю ступень занимают сто-двадцать «каза» (судов), председательствуемых кадиями. Каждое судилище, или суд, состоит из муллы или кади, мюфти, наиба (наместника), аякнаиба (гражданского ндместника) и баш-кабита (секретаря), Кроме-того, есть еще в общинах и округах мирные суды, председательствуемые наибами. Общую систему турецких судилищ представляет следующая таблица: [52]

Мевлевиет.

Каза.

Председатель.

1) Константинополь.    
2) Галата.   Маххредж (издающий сентенции).
3) Эюб.    
4) Эдринэ (Адрианополь)

4

Биляд-и Хамсэ Мулла-лери (муллы пяти областей).
5) Филибе (Филлиппополь)

5

 
6) София

8

Маххредж.
7) Босна

5

Давриэ (Обращение, то-есть поставленный на известное число лет).
8) Ени-шехер

6

Маххредж.
9) Салоник (Салоники)    
10) Брусса

13

Биляд-и Хамсэ Мул.
14) Эрзерум

3

Девриэ.
15) Курдистан

8

Маххредж.
16) Айнтаб

2

Девриэ.
17) Бейрут

2

 
18) Кудси-шериф (Иерусалим)

2

Маххредж.
19) Халеп (Алеппо)

1

 
20) Шам (Дамаск)

2

Биляд-и Хамсе Мул.
21) Багдад   Девриэ.
22) Мекка.    
23) Медина.    
24) Каир.   Биляд-и Хамсе Мул.
25) Триполи (африкан.).   Девриэ.

 

Суд и расправа до-сих-пор производятся по алкурану и издание уголовного кодекса в [53] нескольких параграфах с общими местами нравоучений, а не закона, не повело ни к чему; даже смертная казнь продолжает употребляться пашами отдаленных эйялетов. Таким образом в судебном отношении Турция не сделала почти никакого успеха.

Блюстителя ежедневного порядка составляет в Турции, как и в других государствах, полиция; только турецкая полиция отличается от многих других. Состав ее следующий: десять пеших жандармов, «кавас», получающих жалованья по двадцати пиастров в месяц, находятся под командою «баш-нефер», который получает тридцать пиастров; к этому отделению принадлежит еще «чауш», получающий жалованья сорок пиастров. Отряд кавасов в пятьдесят человек повинуется «мулязиму» (лейтенанту), получающему ежемесячно сто-двадцать пиастров. Это скудное жалованье само собою указывает на существование незаконных поборов между полицейскими. К полицейскому же ведомству принадлежат секретарь тюремный, «тумрук-кятиби», помощник его, главный сигнальщик для пожаров и тридцать-два его помощника, городские стражи, стражи на пристанях (мердевенджи), тюремный сторож и три его помощника, наконец палачи, находящиеся при тюрьмах.

Но дело не в составе, а в мерах, которые принимает полиция для общественной безопасности; этих-то мер нигде вы не видите. Полиция [54] турецкая, вопервых, не считает в числе своих обязанностей надзор за чистотою в городе, и от этого каждый домохозяин спокойно выкидывает на улицу каждую дрянь из своего жилища; вовторых, турецкая полиция не считает себя обязанною ровно ни к какому надзору, и потому даже в Стамбуле полицейский надзор исполняется гарнизоном, а в остальных городах решительно никем не исполняется. Полиция знает лишь наказывать зло, но не предупреждать и устранять его. Конечно, излишнее вмешательство полиции в нравственность жителей может легко перейдти в стеснительный гнёт; но турецкая полиция умеет явиться суровой блюстительницей нравственности и общественной безопасности там, где она предвидит хотя малейшую поживу, к которой единственно клонятся все ее действия, и в этом случае вся тяжесть полицейского гнева обрушивается на богатых райев. В пример действий турецкой полиции мы приведем два рассказа одного из защитников Турции.

«Накануне прибытия моего в Тырново (говорит г. Жув) кавас остановил одного грека, имевшего при себе ружье, как делают здесь вообще все отправлявшиеся в дорогу: не говоря ни слова, кавас избил его, отнял и изломал ружье на три части на ребрах несчастного райи».

Другой рассказ еще характеристичнее: [55]

«Турецкие кавасы, очень жестокие с райями, чрезвычайно вежливы с разбойниками, которые или платят за их снисхождение, или мстят их семействам. Страна между Тырновом, Рущуком, Разградом и Плевной была опустошаема Ферхад-беем; всякий раз, как жандармы были посылаемы против него, они сами уведомляли его, в какую сторону они отправляются, прося его удалиться оттуда. Это бесстыдное содействие навело такой страх на райев и дало такую смелость Ферхад-бею, что он однажды только с десятью человеками вошел в город, где было 4000 жителей, взял с них контрибуцию и хладнокровно избил целое булгарское семейство, которым был недоволен. Никто не смел сопротивляться: разбойник спокойно удалился.

«Тогда тырновский паша принял к себе в службу иноземных кавасов, которым нечего было бояться за свои семейства, и предоставил им в добычу Ферхад-бея. Сарацины в один месяц довели разбойника до крайности и застигли в пещере в Балканах. Начальник кавасов, выступив вперед, произнес такую речь:

«Сдайся эфенди! Я не желаю тебе никакого зла: Аллах да сохранит меня от пролития крови благородного и храброго османлу. Следуй за мной к паше, который решит твою участь.

«Вместо всякого ответа, Ферхад-бей выстрелил [56] в каваса из пистолета: раненый сириянин поразил его, в тридцати шагах, копьем прямо в сердце. Голова разбойника была отрублена и привезена тырновскому паше, который велел посолить ее и выставить на восемь дней на мосту. Это случилось за неделю до моего приезда».

Заметим, что этот паша вышел из школы покойного султана Махмуда и принадлежит, по своим идеям, к юной Турции.

Может-быть, многие злоупотребления турецкой администрации и удастся Верховному Совету танзимата вывести или, по-крайней-мере, не показывать с наглым бесстыдством на публичное одобрение; но обычай взяток, скрывающийся нередко под благовидным именем «бахшиша» (подарка), едва-ли когда-нибудь кончит свое зловредное существование — так он глубоко вкоренился в сердцах и понятиях османлу. Гюль-ханейский указ с прискорбием упоминает о «ришвстах» (взятках), как о главнейшей причине падения империи, но взывающий против этого обычая разве сам неповинен в нем?... Харем наполнен любительницами бахшишей, и отсюда-то исходят нити, управляющие империей. Турция нуждается не в указах, мертвая буква которых ничего не говорит равнодушному османлу, но в людях, которых вызвать невозможно до-тех-пор, пока Порта собственным примером не покажет полного уважения к [57] законам и чистосердечного отвращения к злоупотреблениям. Блаженные времена, до которых, кажется, Турции не суждено дожить! Общее изнеможение и апатия с каждым днем занимают большее-и-большее пространство; отжившие начала не могут поддерживать порядка, а между-тем их нельзя отделить от ислама, без которого мусульманское государство не будет мусульманским.

При обширности земель, разнородности и враждебности народонаселения, Турция принуждена содержать многочисленное войско, разделенное на действующую армию и резервы. Европейские статистики Турции выставляют очень крупную цифру относительно армии, опуская всегда из виду, что Турция должна держать повсюду постоянные гарнизоны из линейных полков, без чего вся страна впадет в анархию, и что, следовательно, Порта не может вывести в поле более 60,000 регулярных солдат. Если в прежнее время Турция удивляла Европу многочисленными армиями (При Мураде III армии состояла из 145,000 человек, а флот из 300 галер; при Мураде IV было 200,000 солдат), то сила эта добывалась посредством поголовных ополчений, насильного обращения христианских детей в ислам и янычарство, и обещанием грабежа; притом же Турецкая Империя была тогда населеннее. Нынешняя война показала всю слабость Турции: союзники должны [58] были принять на себя содержание гарнизона в столице, и Омер-Паша с единственным своим корпусом назначается всюду. Восстание в Курдистане и Сирии, несмотря на то, что Порта вела извне «джихад» (священную войну), поддерживалась и материально и авторитетом союзников, доказывают необходимость сильных гарнизонов и отдельных лагерей для внутреннего порядка; при этом Порта должна держаться отчасти австрийской системы и посылать арнаутов в Азию, а месопотамцев в Румелию. Европейские публицисты приходили в восхищение от турецких солдат дунайской армии: не спорим, что боевая служба принесла туркам пользу, осязательно доказав им преимущество европейского оружия; однако, не можем не поставить на вид панегиристам Турции, что оттоманская армия нигде еще не показала своего искусства в поле и что большая часть турецких офицеров — европейские выходцы. Нисколько не удаляясь от истины, мы утверждаем, что в турецкой армии едва наберется достаточное число хороших солдат для кадр нескольких полков и что эта армия еще очень далека от тяжелого титула регулярных войск. Мы сами видели не раз экзерциции турецких солдат в Константинополе, султанские смотры, учение европейских инструктеров «таалим», видели даже фехтовальное ученье конницы — все это исполняется и неловко и [59] машинально, без малейшего разумения дела. Система принята французская, потому-что наставниками были французы; артиллерию обучали прусские офицеры. Кавалерия могла бы и должна быть лучшей в Европе, а между-тем, она далеко уступает всем другим, и правительство не думает о легкости, представляющейся в Турции для устройства отличной конницы.

Нынешний турецкий солдат должен был променять великолепный костюм предков на неприятный ему низам; лишь некоторые ревностные исполнители пяти омовений до-сих-пор придерживаются в обуви башмаков. Большею частью не хвалят одежду низама, как некрасивую, особенно фесы: я с этим несовсем согласен и нахожу только, что для солдата фесы бесполезны. Таким-образом снаружи турецкий солдат ничуть не похож на старого янычара; но у него остались почти все те же качества: он неповоротлив, горяч на несколько минут стычки и, вдобавок, несовсем послушен в битве внушениям фанатизма, потому-что реформа поколебала его веру в Мухаммеда. Г. Убичини часто повторяет, будто турецкий солдат руководится долгом: это совершенно ложно. На Востоке ислам заступает понятие отечества, он же руководит всюду и всегда мусульманином; как все истекает из ислама, даже и для юной Турции, так и долг есть понятие религиозное. [60] Потому-то собственно идея долга и ослабела чрезвычайно между турками, что самая религия потрясена в своих основаниях.

Для того, чтоб дать идею о важности, придаваемой европейскими публицистами военной силе Турции, мы представим здесь бумажный счет турецким войскам:

Регулярных войск

138,618 чел.

Регулярного резерва

138,680 –

Иррегулярных войск

61,500 –

Контингент Сербии, Боснии, Герцеговины, Верхней Албании, Египта, Триполи и Туниса

110,000 –

Всего

448,860 чел.

 

Из этого числа должно исключить вспомогательный контингент, который и в военное время не доставляется, и посему остается 338,860 солдат всякого разбора; из них, при самых тяжких усилиях правительства, может быть собрана только половина. Из этого числа нужно отделить по-крайней-мере до 100,000 на гарнизоны в Месопотамии, Сирии, Курдистане, Аравии, Стамбуле и Румелии, полагая на каждую местность по 16,000 чел. Остающееся за тем число 70,000 чел. и составит армию, которую Оттоманская Империя может [61] выставить в поле.

Военные чины и получаемое ими содержание представляет следующая таблица:

 

Месячное жалованье. Пиастр.

Таин (рацион) ежедневный. Пиастр.

Нефер (солдат)

20

1

Он-баши (десятник)

30

1

Бюлюк-эмини (квартирмейстер)

35

1

Чауш (сержант)

40

1

Баш-чауш (старший сержант)

50

1

Мюлязин (лейтенант)

180

1

Юз-баши (капитан)

270

2

Кул-агаси (помощник майора)

600

4

Алай-эмини (майор)

900

8

Бим-баши (батальйон. командир)

1025

10

Каймакам (подполковник)

1350

12

Мир-алай (полковник)

1800

16

Лива (бригадный генерал)

7500

32

Ферик (дивизионный генерал)

15,000

64

Мушир (фельдмаршал)

70,000

128

 

Глядя на такие крупные цифры, можно позавидовать существованию турецких штаб-офицеров; только нижние чины получают недостаточно в сравнении с высшими. Но — увы! эта грустная иллюзия рушится, когда читатель узнает, что никто в турецкой армии не получает жалованья сполна; таин всегда стоит лишь на бумаге, и наконец, те скудные суммы, которые достигают в руки воина, выдаются полгода или более спустя после [62] настоящего срока. Какие нужды и лишения терпит турецкий солдат в походе — и представит себе нельзя; казармы же только в Стамбуле построены хорошие, но содержатся нечисто и дурно. В Крыму турецкие войска, обираемые пашами, не могут, по дороговизне припасов, ничего купить для улучшения своего скудного содержания. Самые зажиточные из них торгуются с полчаса при покупке одной луковицы или картофелины, и то из складчины целой артели. Дело дошло, наконец, до того, что измученные торговцы не хотели ничего продавать им и на все их предложения и пантомины отвечают выразительным «иок» (нет).

Как образец, до какой степени преувеличивают иногда силы Турции, мы приведем еще таблицу морских сил этой державы, представленную доктором Михельсеном в прошлом году и превосходящую даже таблицы г. Убичини:

3 трех-дечные корабля

380 пушек.

13 двухтдечные

1068

14 Фрегатов

788

12 корветов

44 — 18

4 брига

18 — 12

14 кутеров, гальйотов и проч.  
6 пароходов.  
8 малых судов.  
Всего: 74

около 4000.

На них около 25,000 чел. экипажа.

 

[63]

Говоря о турецком флоте, г. Убичини справедливо замечает, что большая часть кораблей должны считаться не состоящими на службе. Правда, что уцелевшие корабли турецкие отличаются богатством бронзовой отделки, но вся их практика ограничивается выходом в Босфор и Архипелаг, так-что народ не иначе называет императорскую флотилию (дунанмаи-хумаюмн), как «лимун-саккаси», лимонными горшками.

Много в Европе толкуют о братских отношениях турецких офицеров к солдатам, с которыми они пьют, едят и живут в казармах на правах равенства. Это несовсем-справедливо, и притом равенство здесь существует не на разумном сознании, а потому, что собственно офицер турецкий ничем не выше своего солдата в нравственном отношении, и оба равно погружены в глубокое невежество. Как офицер, так и солдат соблюдают дисциплину лишь по свойственной им апатии и вере в фанатизм: это гяурское зло, думает большинство турецкой армии, ниспосланное правоверным на время; кроме того, наружное чинопочитание во всех классах в Турции довольно-сильно. Несмотря на кратковременный срок службы (в действительной службе пять лет, и в резерве двенадцать лет) побеги из турецкой армии нередко и большею частью остаются безнаказанными. Я видел беглых солдат, пробиравшихся [64] совершенно-открыто из Багдада на север; они шли по ночам только в Багдадском Эйялете, и не заходя в города, но далее они уже не нуждались в этой системе укрывательства. Между-тем, служба у багдадского паши принадлежит к числу выгоднейших в империи, так-как здесь нередки экспедиции, в которых солдаты могут поживиться. Храбрость также не составляет существенной принадлежности турецкого солдата: из многих, виденных мною примеров, приведу два. Отряд турецких войск, человек в полтораста, следовал из Алеппо в Мосуль: за несколько дней до прибытия моего в Нисибин, солдаты прошли этим городом, предпочитая большую дорогу проселочной и кратчайшей степной, по которой они-было направились, но потом вернулись, узнав, что на степи кочуют арабы шейха Суфука. — В Диарбекире, во время управления Багир-Паши, отряд низама захватил к себе в казармы какую-то курдинку: раздраженные курды грозили за это мщением, и спасаясь от него, бежал из Диарбекира сначала мир-алай (полковник), а потом разбежались и солдаты.

Минувшая война показала в ярком свете недостатки турецкого солдата — невежество, трусливое зверство и неодолимую страсть к грабежу. Турки сами признают превосходство египетских войск перед турецкими, и даже одежду египетских [65] солдат более одобряют некоторые европейцы. Турецкие войска на Дунае являлись в лохмотьях, починенных разноцветными заплатами; оружие и вся одежда пропитаны грязью. Офицеры и солдаты, пехотинцы и кавалеристы, регулярные и иррегулярные, равно оборваны, равно грязны и равно плохо получают жалованье: это свидетельствуют и друзья Турции. Войска привыкли к ужасному пьянству, так-что мертвецки-пьяные солдаты нередко попадались г. Жуву, который за новость объявляет, что турецкие солдаты любят пить помногу: Французский путешественник не знает, что это общая черта восточных обитателей, пьющих для того, чтоб напиться замертво-пьяными и потому предпочитают всему другому водку. «Турецкие солдаты (говорит г. Жув) могут выпить так много, что самые отчаянные истребители швейцарского абсента между французско-алжирскими войсками покажутся детьми в сравнении с турецкими питухами. Нередко они тянут водку целыми литрами за один присест, а присестов этих бывает по четыре и по пяти в день. В Тырнове четыре солдата поглотили в три дня 60 ок (около 75 литров) раки и заплатили за это хозяину побоями!» Так-как в Турции вино продается на вес, то и в Бухаресте турецкие полковники спрашивали в гостинницах шампанского оками.

Хищничество прирожденно турецкому солдату: и [66] трава не растет там, где пройдет турецкая лошадь. Грабежем равно занимаются и регулярные и иррегулярные войска, особенно арнауты; турецкий солдат, стоя и на часах у городских ворот, не пропустит случая поискать свою долю во всех вьюках, входящих в город, и это делается не без брани и драки: подобных примеров видел я и сам много. После инкерманского сражения, турки грабили убитых и раненых, русских и союзников без различия; они с особенным старанием искали на наших воинах сапогов, которые им очень-нравились.

Но всеми пороками турецкого солдата обладают в превосходной степени иррегулярные войска, «баши-бузуки» безголовые: страхом своих грабежей и жестокостей они наполнили всю Турцию; это – голодная саранча, в самых разноцветных лохмотьях, вместо платья, ощипанные коршуны, последнее порождение дикого ислама. Искендер-бей, начальник отряда баши-бузуков, для введения между ними дисциплины, приказал, при первом их грабеже, отрубить торжественно четверым головы, И потом по-временам повторял эту операцию. Удивительное войско, не менее удивительный и командир! Несмотря на такую ужасную меру, баши-бузуки опустошили около Бухареста четыре деревни, поступив на этот раз, сверх всякого чаяния, очень-умеренно, то есть они не сожгли домов и [67] не избили жителей. Турецкий офицер, рассказывавший об этом Жуву, приводил последнее обстоятельство, как уменьшающее вину. Для того, чтоб укротить баши-бузуков и распустить их по домам вследствие наносимого ими вреда Румелии, должны были запереть их на острову и здесь силою отобрать оружие, причем произошла схватка и резня с регулярными войсками. Баши-бузуков погибло до 130 человек, у турок же до 30; обезоруженные грабители говорили: «Султан благодарит нас, отнимая у нас оружие и приказывая стрелять по нас».

Конечно; в грабежах баши-бузуков много повинно и само турецкое правительство, неплатившее им обещанного содержания: они получали только полфунта ячменя в сутки на себя и на лошадь — и более ничего. И если грабеж еще мог что-нибудь доставить в опустошенной Румелии человеку, то что могли найдти здесь баши-бузуки для лошадей? Отличные кони падали у них сотнями, и ожесточенные баши-бузуки с большею яростью предавались грабежу.

«Я мог бы наполнить целый том (говорит г. Жув) жалобами, которые я слышал в-течение кратковременного пребывания (полунедели) в Тырнове, особенно от хозяина моего, который, во время недавнего прохода турецкой армии, был принужден обитать в печи, между-тем, как сорок [68] солдат пресыщались в его хате, на деньги, вырученные от продажи его мёбели».

Мы приведем один самый резкий пример из рассказов г. Жува, основанный почти на официальном источнике.

«Около двух месяцев назад, шайка баши-бузуков была поставлена на ферму к одному болгарину, который употребил все усилия, чтоб удовлетворить опасных гостей. Бедняк, разумеется, и не думал требовать с них уплаты за издержки: он был бы очень-доволен, когда бы узрел их выступление в поход; но правоверные думали о чем-нибудь лучшем.

С наступлением вечера, начальник шайки говорит райе: «Собака-гяур! ты осмелился дать своего нечистого ячменя моей любимой кобылице: в наказание за твою дерзость, ты мне заплатишь цену этого рациона».

Чтоб поддержать мир, несчастный болгарин согласился на такую неестественную плату.

Предводитель азийских баши-бузуков так оправдывал своих воинов тому же французу Жуву:

«Я начальствую тысяча-пятьюстами баши-бузуков, все земляками, все друзьями моими... Настоящие сорви-головы! Что жь хотите вы? Надобно существовать им, этим, бедным ребятам: за неимением жалованья и рационов, они пробиваются, как могут. [69]

— По-крайней-мере они должны бы обирать врагом, а не друзей своих.

— Ага, ага! голод и жажда не разбирают: они едят и пьют все, что находят, не рассуждая о вкусе или цвете...»

Француз сознается, что он трепетал, при таких словах, за будущность княжеств, которые могли быть опустошены, говорит он, баши-бузуками, как опустошили они Болгарию, в которой предавались страшным неистовствам.

Только при регулярных войсках, не стыда, а страха ради, ведут себя баши-бузуки поосторожнее. До какой степени они дики, видно из того, что одному сирийцу, семидесятилетнему старику, дозволили участвовать в вылазке из Силистрии только на том условии, чтоб он не смел отрезывать убитым головы, как обыкновенно поступают баши-бузуки.

Заключим наше рассмотрение турецкой администрации и войск следующим рассказом:

В Джюрджево все домы были разграблены турецкими войсками; в некоторых поселились искатели приключений, которыми так наполнена Турция. Несмотря на слухи о таким грабительстве, один боярин решился воротиться в свой палаццо, но на третьей же ступеньке парадной лестницы был остановлен вопросом, самым дерзким:

— Какого чорта вы здесь ищите? [70]

— Что я ищу! Довольно-странный вопрос! Вы-то что делаете здесь, у меня?

— У вас, мой милый? Вы ошиблись дверью.

— Как, я ошибаюсь? Оставим же неуместные шутки. Я здесь в доме моих предков.

— А, caramba! Я начинаю понимать... А я, синьйор, я нахожусь в жилище, которое Мехемед-Паша назначил вашему покорному слуге, дону Бартоломео, капралу каталонских жандармов достославного генерала Прима, и так-как мне здесь хорошо, то я и не намерен выходить. Все, что могу сделать для вашей чести, это — уступить мою палатку. Вы поставите ее в моем саду, или в вашем саду, если это вам больше нравится...

Боярин тотчас же уехал.

Текст воспроизведен по изданию: Современная Турция // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 119. № 477. 1856

© текст - ??. 1856
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
©
OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖЧВВУЗ. 1856