СОВРЕМЕННАЯ ТУРЦИЯ

До-сих-пор мы должны были указывать довольно зол, раздирающих Турецкую Империю; теперь приступаем к одному из главных, на которое постоянно жалуются все путешественники и публицисты — к управлению губернаторов и их сподручников. В прежнее время Малая Азия управлялась феодальными владельцами «дере-беями», которые распоряжались в своих округах безотчетно и самовластно. Об управлении их, в сравнении с управлением нынешних пашей почти жалеют г. Фальмерайер и английский оратор Лайяр. [357] «Можно было бы спросить, выиграла ли заметно монархия от этого нового учреждения в крепости извне и благосостоянии и богатстве из внутри? Вместо патриархального управления родившихся и выросших в стране глав, пришли хищные сатрапы из Стамбула, чтоб откупную плату своей должности возвратить с лихвою в кратчайший срок», говорит Фальмерайер. Мы уже не застали управления дере-беев, истребленных Махмудом; но, судя по рассказам о них, никак не можем в них видеть патриархальных правителей. Главнейшее же зло состояло в том, что империя не имела никакого единства и не пользовалась отчетом в управлении. Теперь по-крайней-мере паша может быть подвергаем ревизии, выговору, штрафу и даже смене или и большему наказанию; власть же дере-беев, была и наследственная и безотчетная. Отстранив эту неуместную похвалу старому порядку, будем продолжать рассказ о пашах.

Большею частью паши вступают на место еще менее приготовленные к этому званию, нежели министры турецкие к министерскому портфёлю; звания эти, почти без всякого исключения, покупаются за наличную сумму. Иной паша не имеет чем заплатить за свою должность, и тогда он обращается к какому-нибудь армянскому банкиру, который и вносит требуемые деньги за пашу, получив от последнего на откуп доходы области: в этом [358] случае несчастной земле угрожают уже два грабителя, а не один. Министерский Совет, взяв предварительно свою долю из этого грабежа, нисколько не мешается в дела паши: жалобы провинции не могут иметь влияния и на султана, потому-что из откупной суммы часть попадает в харемы, откуда нисходит несокрушимый обычай самых бессовестных взяток «ришвет»; и если теперь не раздаются харемными дамами лены, под именем «себиле-дюшмит», упавших в корзинку, то раздаются эялеты и проч. Уездные начальники, расплачиваясь с пашами, дерут с становых «мюдиров», эти — с начальников округов, а эти последние — с поселян; кроме того, у пашей есть любимцы «киаии» (наместники) и «назыры» (домоправители). Всеобщий грабеж и лихоимство охватывают империю (При Мураде III, великий визирь Соколли имел до мильйона червонцев дохода от своей должности). Каким это. образом происходит — угадать нетрудно. Один паша для того, чтоб не платить своему европейскому медику придумал ему карантин, учрежденный под предлогом будтобы свирепствующей где-то в отдалении моровой язвы: разумеется, всякий проезжий, чтоб не попасть в турецкий карантин — непоследнее в своем роде зло, платил окуп доктору, и таким образом и паша и медик были довольны. [359]

В Румелию, по близости ее к Европе, посылаются паши с некоторою разборчивостью, однако у всех еще жив в памяти кровавый образ Али-Паши Янинского. Адриянопольский паша, по словам г. Жува, человек с самыми прекрасными намерениями; но вся польза от него для области состоит лишь в том, что он, как новый Харун Эль-Рашид, гоняется по улицам за мелкими злоупотреблениями, оставляя безнаказанными чудовищные плутни и грабежи. В Азиятской Турции, особенно в отдаленных от Стамбула областях, паши не имеют надобности надевать на себя личины и обходятся с откупленной страной без малейшего сострадания; административные способности этих сатрапов подлежат большому сомнению; но они и не имеют в них надобности, потому-что страна управляется сама собою по старому порядку. В странствованиях по Востоку; я имел случай приглядеться к этим правителям и расскажу здесь о пашах багдадском, мосульском, алеппском и дамасском, ведающих чуть не четвертую часть империи. Начнем с первого и вместе с тем учтивейшего.

Неджиб-Паша, правитель Багдадского Эйялета, еще не стар, но уже успел искуситься в науке поборов, так-что эйялет тотчас же почувствовал железную десницу правителя. Он вспомоществуется сыном, который принимает такое участие [360] в управлении, что сменяет ненравящихся ему «киаиев» (наместников паши). Неджиб очень-вежлив и обязателен с европейцами; он делал для меня все угодное, даже предупреждал мои надобности; не таков он, говорят, с своими подчиненными. Даже дервиши жаловались мне на него, что он отнял «вакфы» — подаренья, приписанные издревле к их подворью. Не довольствуясь исключительными статьями доходов, паша взял на собственный откуп почтовую гоньбу от Багдада до станции Хормутты. До него обыкновенно владельцы лошадей получали от правительства некоторую сумму; Неджиб-Паша установил напротив, чтоб владельцы лошадей приплачивали ему. Несмотря на вежливость с европейцами, Неджиб принадлежит к разряду старых турков; он свято верует в Мухаммеда, ежедневно совершает все пять намазов и не жалует людей, холодных в деле ислама; узнав, что между солдатами его есть не обрезанные, он приказал исполнить над всеми обряд сюннета, хотя в этом числе находились старики пятидесятилетние. За-то он и любит свое войско, особенно его отвратительную музыку, которая каждый вечер играет перед жилищем своего повелителя. С этим войском он совершил поход на Кербелю, беззащитный город, жестоко-разграбленный турецкими войсками.

Но не то еще были в прежнее время багдадские [361] паши: это были почти независимые вассалы, наследовавшие власть династически. Вот что поветствовал мне о последнем из них Дауд-Паше английский резидент:

«Последний в этом роде был Дауд-Паша. Я видел его величие и богатство, когда я представлялся ему. Я думал, что вижу венчанного владыку; и если дворец его уступал дворцу падишаха, то паша превосходил своего повелителя обилием драгоценностей. При представлении значительной особы, здесь развивалась истинно-царская пышность: посетителя проводили через несколько дворов, на которых стояла отлично-вооруженная гвардия, в залу на берегу Тигра; на парадной лестнице стояло до 800 грузин-мусульман, одетых чрезвычайно-разнообразно, и ближайшие к паше были, можно сказать, зашиты в золото и драгоценности. В зале стоял трон из белого мрамора, украшенный золотом и камнями высокой цены; сзади трона возвышалась колонна также белого мрамора, с которой соединялся навес над троном, вышитый драгоценными камнями и жемчугом; купол залы покрывали драпри, вышитые жемчугом. На троне восседал Дауд-Паша в великолепном костюме старой Турции. Гостю подавали кофе и шербеты в золотых сосудах, унизанных драгоценными камнями. Если гость требовал аудиенции, паша вел в одну из соседних комнат, где взоры [362] посетителя поражались роскошнейшими коврами, агатовой вазой французской работы, убранной драгоценными камнями, превосходным оружием паши и многим-другим. Таково было богатство Дауда, что багаж его, когда он выступал в лагерь, целый день тянулся по мосту через Тигр. Паша содержал большое войско, в котором служили даже европейцы; всадники на великолепных конях блистали в кирасах; шлемы и кони были украшены страусовыми перьями.

«Но этот могущественный паша простер гордость свою свыше пределов: он дерзнул умертвить того самого «капчи», который послан был султаном за головой Дауд-Паши. Устрашенное народонаселение не взялось защищать своего повелителя от гнева падишаха: к этому присоединились чума, голод и наводнения. Дауд-Паша был сменен с пашалыка и на его место назначен Али-Паша. Дерзкий сатрап не хотел уступить Багдада без боя и затеял гражданскую войну, но изнемог и должен был уступить опустошенный пашалык сопернику».

Характеристику трех багдадских пашей, следовавших один за другим, представляли мне так:

«Дауд-Паша был настоящий сатана и лисица вместе, когда он мстил кому-нибудь; но он понимал администрацию и умел управлять, разумеется, не без отягощения страны. Али-Паша был [363] человек слабый, все обещавший и ничего неделавший; вместо него управляли, то-есть грабили пашалык, любимцы его: наместник и начальник таможни. Неджиб-Паша только способен окончить разорение страны, потому-что не умеет управлять; притом не великое поле представляется его жадности, потому-что Порте, можно сказать, принадлежат лишь здешние города, а все, лежащее вне городских стен, независимо».

Мосульский паша Мухаммед также принадлежит к Старой Турции; он никогда не любил Стамбула и смотрит медведем. Подобно другим своим собратиям, он обирает вверенную его управлению область, заботясь, впрочем, об охранении ее и о содержании в ней порядка и безопасности: ради первого обстоятельства, он устроил у Мосуля пушечный заводик, на котором изнуряет работами христиан; ради второго, он не щадит ни войск своих, ни врагов. Мухаммед-Паша славится жестокостью даже между курдами, которых трудно устрашить: он употребляет для казней ужасный «хазык» (кол). По возвращении из похода против курдов, паша выставил на городских воротах множество ушей, отрезанных у убитых мятежников; жителей Береджюка паша обещал посадить всех на кол, если они еще взбунтуются хоть раз. За-то мосульский пашалык, не взирая на воинственное население курдов, арабов и [364] езидов, пользуется некоторым спокойствием и даже безопасностью, за которые он платит паше довольно дорого. С этой стороны паша не считает нужным делиться с кем-нибудь своими доходами: вместо представления ожидаемых прибылей в Константинополь, он, напротив, постоянно утверждает, что пашалык не в состоянии содержать необходимое число властей и войск турецких, и поэтому просит, столь же постоянно, у Высокой Порты, вспомогательных сумм. Такое постоянство наконец надоело Высокой Порте, которая начала рассуждать о смене мосульского паши: обеспокоенный сатрап послал Порте, через главного стамбульского саррафа, 80,000 пиастров, в виде бахшиша, а после поставил это на счет правительству, как доход с пашалыка. Конечно, министерство осталось такими счетами недовольно и паше все-таки угрожает отставка, которой, впрочем, он не очень страшится, потому-что довольно уже понажился: по словам мосульцов, когда Али-Паша прибыл в Мосуль, из дома Мухаммед-Паши, ожидавшего получить указ об отставке от Али, возили, в течение трех суток, деньги и драгоценности в один частный дом. Войску своему, которого здесь до 2000 человек, паша платит жалованье плохо, так-что находящиеся здесь арнауты угрожали не раз возмущением. Не заботясь о пользах поселянина, паша назначил одну таксу на [365] припасы, без различия их качества, так-что поселяне не возят в город, например хорошего винограду, предпочитая выменивать его стороною на ячмень. Мухаммед-Паша был под Варной тогда, как ее взяли Русские, и с-тех-пор у него московы вошли в поговорку: «Ты хуже гяура-москова» говорит он арабу, пойманному в грабеже: «у того есть милосердие, а ты не имеешь его».

Ваджиб-Паша, правитель алеппского эйялета, не похож на мосульского тирана: он учтив, женоподобен, слаб в управлении и большую часть времени проводит в хареме: все это не мешает ему, однако, стричь свою богатую паству и увеличивать капитал, собранный в Боснии, где Ваджиб был пашей лет пять. Строгий приверженец старых идей, он не щадит при случае гяуров и даже европейцев: по случаю неповиновения некоторых саррафов (банкиров) новому положению о монете, паша приказал задать им палочный урок, и в том числе подверглись наказанию трое тосканских подданных, имевших несчастие ходить в восточном костюме. Говорят, что тосканский консул протестовал против такого варварства, а паша приказал удвоить побои. Один француз был публично избит мусульманином, но паша отказался дать удовлетворение, так-как не было свидетелей, а свидетелей не было потому, что [366] мусульмане не хотели показать против своего единоверца в пользу гяура; уже по приказанию из Стамбула, виновный мусульманин был изгнан из Алеппо.

Последний из этих античных турков Старой Турции — дамаскский паша Али, Визирь Шама, столь часто упоминаемый выше: хотя место дамасского паши, по случаю святости у мусульман самого города, есть одно из главнейших в империи, так что паша дамаскский пользуется титулом визиря; однако, Али-Паша говорил мне, что ему в Дамаске гораздо спокойнее, нежели в Багдаде. Паша говорил совершенную правду, вопервых, потому, что он делами нисколько не занимался, предоставив все каиаие своему; во вторых, потому, что Али-Паша постоянно более чем навеселе. Я был у него около полудня, а паша ужь едва сидел на постели и жаловался на туман «рутубет» в Дамаске. Между-тем, Али-Паша слывет знатоком персидской литературы и человеком образованным помусульмански.

Таковы губернаторы главнейших областей Азии – опора правительства. Едва-ли лучше их «каймакамы» (начальники) «лив» (губерний), и «мюдиры» (начальники уездов). Начальник Мардина Али-Бей отказался повиноваться своему паше, и округ некоторое время составлял как-бы независимое владение. Потом Али-бей, явясь с покорной [367] головой в Мосуль, получил в управление город Амадиэ, но и здесь вскоре восстал против паши и наконец бежал в Персию. В Антиохии правителя хвалят, потому-что он ужь нажился и менее других берет с жителей. В Лаодикеи управляет бывший невольник Асад-Паши бейрутского, из грузин молодой человек с добрыми наклонностями; однако и у него приведены были в город трое убийц окружного начальника, с распятыми руками, и у одного на шее висела голова четвертого убийцы, который не дался в руки правосудия живой.

Впрочем, не все паши успевают нажиться, потому-что одни лишаются скоро мест своих, а другие проживаются на бесчисленную прислугу. Нельзя представить себе без особенного негодования это множество «чубукчиев» (трубочников), «кахведжиев» (кофейщиков), «сеисов» (конюхов) и проч., составляющих дом и свиту паши, проводящих почти все время в пагубной праздности и соединенном с нею разврате, между-тем, как государство лишается тысячи полезных рук. Tel maitre, tel valet: Паша живет поборами; прислуга подражает начальнику. Чрезвычайно-грустное явление представляет эта масса праздных слуг, которых число само правительство полагает не менее полутора мильйона душ, проживающих лишь продажею господской благосклонности, бременящих очень [368] часто самого господина. Убичини рассказывает анекдот об эрзерумском паше, который заплатил жалованье одному из служителей персиками, посланными с этим служителем французскому консулу: Френг заплатил за них, в виде бахщиша, два талера. Мы прибавим, что вообще европейцы составляют для пашей особенную статью дохода, которою они делятся с своей прислугой. Вы европейский путешественник; вам хочется видеть турецкого пашу, познакомиться с ним, и вы отправляетесь с вашим консулом к паше — кто жь на Востоке не делает визитов пашам? Но знайте, что паша или дворецкий, берет с консула за каждое посещение довольно-круглую сумму, и чашка кофе и трубка табаку, израсходованные при угощении, будут стоить недешево вашему консулу. И наоборот, как паша берет за визиты, делаемые ему, так он заставляет платить за визиты, которые делает сам; и горе, а не радость тому богачу, у которого его превосходительство изволил выкурить много трубок: по заведенному издавна порядку, во избежание отравы, паша курит из своей трубки, свой табак, но хозяин платит за каждую трубку несоразмерные суммы. Ваджиб-Паша в Алеппо брал 20 целковых с каждого консула за допущение к нему, а за собственное посещение — 15 руб. сер. С подданными Турции счеты идут иные. [369]

Г. Убичини утверждает, что, назад тому лет тридцать, турецкие правители располагали жизнью подчиненных, и что нынче этого ужь не бывает, но мы привели пример мосульского паши, разумеется, не единственный в своем роде: г. Убичини не заглядывал в настоящую Азию и не имеет понятия о том, что там делается.

Невозможно и бесполезно исчислять все злоупотребления турецкой администрации. Мы приведем лишь некоторые из них. Ни одно дело в Турции не оканчивается без взятки, которая нередко принимает утонченную форму «бахшиша» (подарка); эта страсть к бахшишам доходит иногда до самых нелепых пределов: при въезде в Диар-бекир, например, лошадь мою схватил за узду часовой у городских ворот, требуя за пропуск бахшиш. За виноватого, без всякого разбора, отвечает и правый: если уездный начальник, или становой, промотает доход с своего управления, паша требует новых денег с жителей; не имеют жители чем заплатить — паша посылает войска, которые грабят, жгут, уничтожают и разоряют целые селения, пользуясь благоприятным случаем пограбить. Правительство, думавшее ограничить власть пашей, придав им, равно как губернаторам и уездным начальникам, советы, составленные из главнейших местных лиц, лишь дало случай к новому злу: все угодные начальнику [370] меры приводятся в исполнение тотчас же им самим, все же благие меры останавливаются за несогласием хоть одного депутата. Вообще приказания Порты не имеют большого весу у пашей, потому-что у каждого правителя есть свой патрон в Стамбуле, а в случае крайности, золото все побеждает; притом же Порта как-бы приучила пашей к неповиновению своим равнодушием к исполнению отдаваемых ею приказаний и фальшивыми фирманами относительно райев. Равным образом взаимные отношения пашей и подчиненных к начальникам исполнены страшной лжи. Один из турецких политиков, Халет-Эфенди, выразил турецкую систему управления следующим афоризмом: «власть подобна шпицу минарета, где есть место только одному человеку; тот кто успел засесть туда, должен не пускать никого, чтоб не упасть и не разбиться на мостовой немилости». К чести турецких сановников должно прибавить, однако, что иногда находятся между ними и такие, которые предпочитают отставку принятию неодобряемых ими мер.

Недовольное тиранским управлением пашей, народонаселение иногда восстает против своих грабителей; воинственные же племена почти постоянно находятся во вражде с правителями. Пустынные арабы однажды разбили свой лагерь даже под стенами Мосуля и поражали копьями городские ворота; [371] в проезд мой через Месопотамию и Сирию, жители городка Соферека поссорились с арабами и не смели отойдти от города. У Нисибина толпились анезе, с награбленными близь Дамаска товарами, которые они здесь продавали, и об этом очень равнодушно рассказывал мне кавас, заведывающий городом. Конечно, иным пашам удается — из личных расчетов большого обогащения, а не из обширных государственных видов — ослабить некоторые из независимых племен до того, что они принуждены бывают искать спасения от кочевых своих соседей в селениях, несущих все государственные подати; однако, при этом выигрывает более паша, нежели Турция, и притом такие случаи очень редки. Между-тем, эта система содержания племен в постоянной вражде, делается одной из самых сильных причин государственного страдания и запустения азиатских областей, хотя, с другой стороны, нельзя не признать, что только этою системою некоторые паши поддерживают свою власть, потому-что турки равно ненавидимы и христианами, и арабами, и курдами, и всеми другими племенами, населяющими Оттоманскую Империю.

Роль турецкого правительства определить нетрудно: это — полицейский блюститель за порядком по Алкурану, а не руководитель и попечитель об общем благе. Не только богатство почвы не [372] разработывается правительством, но Порта постоянным угнетением останавливает успехи земледелия и в Румелии и в Сирии; металлы остаются неизвлеченными из недр земных, хотя всем известны богатые их местонахождения. Правительство ни мало не заботится об улучшении или размножении путей сообщения. Все знают, что в Азиятской Турции, например, до-сих-пор ограничиваются лишь теми же средствами сообщения, какие существовали и при Геродоте. Если в последнее время и пошла речь о железной дороге из Стамбула в Белград, то новость такая нисколько не принадлежит доброй воле Порты, которая давно могла бы иметь железные дороги во всей Азии. До-сих-пор Порта еще не подумала ни разу об устройстве гаваней и довольствуется лишь счастливыми заливами, устроенными самой природой: на всем сирийском побережьи нет ни одной пристани, за исключением Александретты с убийственным климатом. В Лаодикеи восемь зажиточных жителей предложили правительству устроить гавань на собственный счет, с тем, чтоб дозволено было получать им половину таможенного сбора в течение десяти лет. Правительство не отвечало на это предложение, а приказало исправить гавань бейрутскому паше, который ровно ничего не сделал. Нельзя без особенного изумления глядеть на турецкие суда или телеги: глазам не веришь, чтоб подле европейских [373] государств, могли, без сверх-естественной натяжки, вращаться такие полудикие племена с первобытным образом жизни.

Таким-образом правительство турецкое не помышляет ни о пользе, которая может быть извлечена из богатой почвы, ни об улучшении скотоводства, что, при многочисленности кочевников, составило бы важную статью государственного благосостояния, ни о поощрении промышлености. Все, чем гордятся образованные государства, Турции чуждо: даже нет общественных зданий и памятников. Мы слыхали о каком-то константинопольском музее, но это баснословное заведение в-сущности и бедно и неприносит никакой пользы.

Может-быть, иные найдут похвальным такое себялюбивое устранение турецкого правительства от трудного вмешательства в дела своих подданных, но самое крайнее выражение этого невступательства, бесполезное существование правительства насчет подданных уже достойно порицания; что же приходится заключить о турецких властях, которые отнимают и потребляют одни все благосостояние страны, весь труд народонаселения, оставляя последнему лишь заботы, лишения и отстутствие всякой безопасности?...

Когда мы утверждаем, что турецкое правительство ни о чем не печется, кроме собственных выгод, мы естественно приходим к заключению, [374] что знаменитый нынешний танзимат до-сих-пор есть не что иное, как наружная реформа чинов и чинопочитания, неидущая далее этого. И действительно, все существенные части государственного устройства изменили лишь свои названия, но природа их осталась прежняя; точно также и в Порте, и на губернаторствах сидят сатрапы, которым подчиненные непрерывно отвешивают «теменна» (цалование подола) и которые грабят всех и все. Правительство Абдуль-Меджида едва-ли многим отличается от правительства какого-нибудь Мурада, между-тем нам постоянно приводится читать фразы, особенно у г. Убичини, о благих намерениях Высокой Порты, которым лишь недостает исполнителей. Эти намерения существуют только на словах, потому-что, издавая какое-нибудь постановление, Порта наперед знает, что оно исполняться не будет, да и сама она нисколько не обращает внимания на это неисполнение и не наказывает за него. Все в Турции знают, что лихоимство запрещается законом, и между-тем само правительство, от мала до велика, не только причастно этому злу, но даже проповедует его открыто. Мы указываем на взятки, как наиболее видимое и известное всем зло: а сколько есть еще у Порты других смертоносных язв!... Нерадение к улучшению, или по-крайней-мере к спокойствию существования подданных, вечное старание уничижить [375] и уничтожить райев, постоянное поджигание усобищ между кочевыми племенами, пагубные интриги правителей между собою, и прочее — всего не пересчитаешь. Бывает, что, как-будто выведенная из терпения, Порта посылает в провинцию ревизора «тефтишчи»; но этот господин отправляется с тою же целью, с какою и паша в эйялет — набить свой карман. «Чем же нам и жить?» говорят судьи и администраторы, получающие весьма-малое жалованье и платящие высшему начальству за свои места; а высшее турецкое начальство говорит, с своей стороны, когда администратор, или судья, начинает ссылаться на малый свой оклад: «У тебя, эфенди, много дел проходит чрез руки; и т. д.

Ведя речь о поборах пашей, очень-естественно мы должны обратить внимание на финансовое положение нынешней Турции. Печальнее этого зрелища быть не может: подушный оклад собран в империи за несколько лет вперед, причем, само-собою разумеется, значительная часть сбора пошла в карман пашей, и правительству остается рассчитывать лишь на косвенные налоги и дань дунайских княжеств с Сербией, потому-что египетская дань служит обеспечением последнего займа. Сами защитники Турции буквально говорили о своей protegee: «Турция, еслиб даже победила, не оправится и в пятьдесят лет от настоящего кризиса: средства [376] ее истощены. Если война еще продолжится, то Франция должна будет содержать всю турецкую армию». До какой степени простирается финансовый упадок Турции, можно судить и потому, что в последний раз эта обширная империя не нашла, при всей благосклонности европейских банкиров, кредита в Европе, без ручательства своих западных союзников.

До-сих-пор европейские политико-экономы ограничиваются относительно турецких финансов сведениями, собранными, французским драгоманом Кором, который все доходы империи считает в 731,000,000 пиастров (168,000,000 франков), а расходы в 751,000,000 пиастров (173,052,000 франков), полагая в последнем числе и субсидии оттоманскому банку 30,000,000 пиастров (6,300,000 франков). Г-н Убичини, сначала следовавший этому исчислению, потом уменьшил доход до 167,610,000 франков, а расход, до 159,252,000 франков; доктор Михельсен, принимающий цифру дохода Кора, считает расход в 731,400,000 пиастров, без вспоможения байку, прибавляя 500,000 пиастров к статье на вакфы и 9,000,000 процентов на государственную казну. Все эти цифры далеки от настоящего дохода и расхода империи, потому-что первый большею частью получается через откуп, а второй нейдет никогда законным путем, [377] притом расходы постоянно превышают доходы (При Мураде III, доходы, по словам Маффеи, простирались. до 8,000,000 червонцев расходы же были гораздо-более; при Мураде ІV, доход империи составлял 8,000,000 черв., а доход лен — 6,000,000 червон.). Правительство турецкое обещает в последнее время составлять ежегодный лист бюджета доходов и расходов, но и это, наперед можно сказать, будет лишь чисто-бумажное дело, в котором ни одна статья не останется к концу года в утвержденном пределе. Конечно, это бы не беда, еслиб недочет одной статьи покрывался избытком другой; но в том-то и несчастие турецкого правительства, что дефицит, еще так недавно-проникнувший в Турцию и до-сих-пор непостигаемый коротким умом правоверных голов, зашедший в настоящее время за мильйоны, в будущем грозит невероятными цифрами. Притом, мы должны предупредить, что приводимые гг. Кором, Убичини и Михельсеном цифры относятся к обыкновенным годам; Турция же теперь вступила в необыкновенную эпоху существования. Положим, что турецкому правительству и удались бы, сверх всякого чаяния, его административные реформы, но покамест оно будет приводить их в исполнение, его постигнет неминуемое банкрутство; а известно, какими бурями сопровождаются финансовые [378] потрясения... Предлагаемые друзьями Турции улучшения в финансовых учреждениях могут, иметь место лишь на бумаге, а на деле они неприложимы.

Самое главное зло в финансовом положении Турции составляет неизменная система откупов, распространенная на все статьи государственного дохода: оптовыми откупщиками, большею частью пожизненными, служат, в случае нужды, под чужим именем, сами правители или капиталисты, которые не допускают никакого совместничества и, получив оптом целую губернию, сдают ее по мелочи прасолам. Эти правители-откупщики наживаются страшным образом, обирая и угнетая страну по произволу, между-тем, как правительство теряет наибольшую часть своего дохода; увеличивая постоянно сборную цифру, откупщики, однако, надбавляют чрезвычайно-мало, и то лишь в случае угроз Порты, откупную сумму; есть много и таких, которые, собрав подати вперед, вдруг объявляют себя несостоятельными, и правительство ничего не получает, потому-что откуп ничем не обеспечен. Существует множество и других злоупотреблений, неминуемо-проистекающих из откупного устройства доходов: откупщики, подобно, как было и в Золотой Орде, нисколько не щадят обитателей, разоряют их в корень и доводят нередко до восстаний, сопровождаемых кровавым возмездием правительства; агенты откупщиков [379] пользуются неограниченным доверием властей и самое справедливое противодействие этим агентам не проходит без строгого наказания. С прискорбием мы должны заметить, что постыдную роль разорителей занимают нередко райи из армян, наживающие тысячи этими откупами; и хотя многие из них оканчивают свои дела тюрьмой или ссылкой, однако соблазн легкой наживы так силен, и сами турки так ленивы, что армяне постоянно занимаются банкирством и откупом; впрочем, в последнее время громадные капиталисты перевелись между саррафами (банкирами) из армян. Земледелец работник едва получает самое скудное пропитание за свой тяжкий труд, потому-что богатые откупщики поддерживают низкую задельную плату, на которую крайность вынуждает работника соглашаться.

Но нисколько не лучше в своих рассчетах с поселянами и правительство. В минувшую войну, например, правительство наняло тысячи «арабаджиев» (извощиков) по 25 пиастров (1 рубль 25 коп. сер.) в сутки с двумя волами и телегой для военных транспортов на самые дальние расстояния. Несчастные не получили ни копейки от пашей, да еще были рады, что могли целые воротиться домой, потому-что у иных волы пошли на пищу войскам, а телеги — на дрова. В этих массах было много булгар и македонян. По свидетельству Жува, у [380] Марицы, коммиссары паши обобрали все запасы и живность у поселян и послали их за рассчетом к франкам в Галлиполи; вероятно, такая система была в ходу и в других местах.

Огромная и частая сеть откупов опутывает всю империю; зло это яснее всего на таможне, которая во всех отношениях устроена в Турции вопреки здравому смыслу. Вопервых, таможня берет с вывозимых товаров дороже (12 на 100), нежели с привозимых (5 на 100); вовторых, кроме пограничных таможен, существуют на многие продукты и товары внутренние таможни, которые иной паша распространяет на все привозимое без различия; втретьих, таможни отдают на откуп, даже чужестранцам, и разумеется, злоупотреблениям тут нет счету. Купец, он же и таможенный откупщик, распоряжается ввозом и вывозом товаров в явный ущерб туземным мануфактурам; это ужь не свобода торговли, как угодно утверждать г. Убичини, а напротив, все возможные стеснения в пользу откупщиков; притом, мы знаем даже много примеров, где сама Порта действовала совсем не в духе свободной торговли: например, она запретила-было однажды русские позументы, чтоб поддержать туземные фабрики. Кроме того, по известной продажности турецких властей, нет такого зла, которое нельзя было бы сделать через турецкого таможенного, заплатив ему бахшиш. [381] В Константинополе таможенный начальник пропускает таким-образом многие товары без осмотра, и тут шелк идет за хлопчатую бумагу и т. п. Тюки первого капиталиста Перы никогда не вскрываются в таможне, а между-тем говорят, что этот господин основание своему капиталу положил ввозом фальшивой турецкой монеты. Наглость обмана, говорят, была доведена в этом случае дотого, что капиталист, провезший через таможню эту монету в боченках под видом свинца, сдал ее потом за настоящую самому правительству, но уже обратно принять отказался, признавая монету фальшивой. Персидские купцы изобрели проделку еще лучше: они привозили свои товары через турецкую таможню с именем, взятым напрокат у европейских купцов, платя таким-образом гораздо-низшую пошлину, и забавно было видеть сотни персидских негоциантов в Стамбуле и не встретить в счетах турецких таможен ни лоскутка персидской собственности.

Во внутренней торговле также бездна злоупотреблений; например: каждая перегрузка товаров на мелководных реках или перекладка в городах сопровождается непременной убылью товара.

(Окончание в следующей книжке).

Текст воспроизведен по изданию: Современная Турция // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 119. № 476. 1856

© текст - ??. 1856
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
©
OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖЧВВУЗ. 1856