-

РАФАЛОВИЧ А. А.

ЗАПИСКИ РУССКОГО ВРАЧА,

ПУТЕШЕСТВУЮЩЕГО НА ВОСТОКЕ

Статья третья.¹

Смирна, Сира.

Выехав из Константинополя 6/18 августа в 5 часов вечера, я на другой день ночью прибыл в Смирну, столицу древней Ионии, столь знаменитую некогда своими храмами, памятниками, великолепными зданиями, а ныне представляющую печальную картину разрушения и развалин после пожара 1845 г., 3 июля, истребившего бомльшую и лучшую часть города.

Тридцать часов плавания переносят вас из Константинополя в Смирну: но какая разница между этими двумя городами! Вы не только перешли в Азию — но все, что поражает ваши глаза, все окружающее вас, топографические и климатические условия, произведения природы, характер и одежда народа, даже архитектура домов, наружный вид улиц, образ жизни и язык жителей — все это иначе, чем в Стамбуле. Пределы статьи не позволяют мне входить в подробное изображение всех этих отношений , и я довольствуюсь кратким очерком того, что непосредственно касается моего предмета.

I. Местоположение и климат Смирны.

Город лежит у пространной бухты, врезавшейся на 45 верст в землю, и окруженной с севера, востока и юга цепью очевидно-вулканических холмов, образующих огромную дугу. К востоку, у самой вогнутой части этой дуги, круто подымается высокий холм, совершенно-изолированный от цепи прочих холмов; у подножия его расстилаются пространные равнины, и на горизонтальной [38] плоскости, находящейся к СВ, между заливом и западною отлогостью холма, увенчанного на вершине своей развалинами древнего acropolis, выстроена Смирна, в виде большего треугольника, которого основание омывается волнами бухты, а вершина взобралась на юго-западную покатость холма, разделяя таким образом город на нижний и верхний. В первом поселились христиане, числом до 60,000², и занимают кварталы франкский, греческий и армянский; Турки, которых в Смирне около 42,000, не любя иметь «гяуров» над собою, выбрали, как везде на Востоке, верхний город; еврейский квартал, с населением 7 или 8000 душ обоего пола, вдавлен в пределы турецкого и составляет переход от верхнего города к нижнему.

Прошлогодний пожар, истребивший несколько тысяч домов, преимущественно в христианских кварталах, которых наибольшая часть еще не отстроилась до-сих-пор, в том отношении сделался полезным, что показал жителям необходимость воздвигать здания каменные и располагать их вдоль улиц широких и прямых. Действительно, новые кварталы по возможности удовлетворяют этим двум требованиям зодчества. Изобилие камня всякого рода — базалтического и гранита, для фундаментов, мягкого известняка, для стен; породы белой, ноздреватой как пемза, но крепкой, для дверных и оконных пролетов; мрамора для лестниц; синеватой глины, дающей, по обжигании, хорошую черепицу, и извести — доставляет жителям удобный и дешевый материал, и новые улицы Смирны представляют наружный вид европейских городов. Домы по-большой-части двух-этажные (считая, по русскому обычаю, нижний ярус, rez-de-chaussee, за этаж); выше строить опасно по причине частых землетрясений; улицы пересекаются под прямыми углами и довольно-широки, чем конечно лишаются тени, столь-необходимой в знойном климате, но вознаграждаются большею доступностью освежающему ветру. Мостовая во всем городе плохая, но везде каменная, и при совершенном отсутствии экипажей и повозок, требует мало починки. Турецкий квартал, уцелев от пожара, сохранил свойственную ему в Турции физиономию и архитектуру: домы, высокие и деревянные, выстроены как в Стамбуле, не из досок или брусьев, а решительно из щепок; от неосторожно-зароненной искры они зажигаются и сгарают как спички; при мне, 8 сентября, пожар истребил 20 домов до основания в-продолжение получаса. Улицы до того узки, что верблюды, которые беспрерывно тянутся по городу длинными караванами, нося с каждой стороны тюк с товарами или корзину с плодами, совершенно наполняют их собою, принуждая проходящих людей прижаться к стене или поспешно войдти в двери лавок, чтоб не быть раздавленными. Средину улицы занимает канава, по которой течет вода, доставляемая трубами [39] многочисленных фонтанов и поддерживающая сырость и никогда-невысыхающую грязь; но отлогое положение улиц на покатости холма дает свободный сток нечистотам вне пределов этого квартала, и столь же свободный доступа, прохладному западному ветру (эмбат), дующему здесь почти постоянно в-течение всего лета, каждый день с 10 часов утра до вечера, и очищающему и освежающему воздух. В этом отношении, турецкий и еврейский кварталы, не смотря на невыгодные условия, соединенные в них, считаются здесь здоровее нижней части города, расположенной на горизонтальной равнине, не возвышающейся над уровнем залива. В-самом-деле, положение это, при беспечности местного начальства, лишает канавы всякого стока; к-тому же, он не глубоки и по-большой-части открыты, или слегка покрыты досками. Нечистоты всякого рода, из отхожих мест и т. п., остаются в них и заражают воздух в лучших улицах до высшей степени. То, что, по большей жидкости своей, кой-как добралось до берега залива, вместо того, чтоб унестись в море, биением волн, бросаемых эмбатом к берегу, не выпускается из устья канав, так-что переулки, заселенные Греками и лежащие вскрай залива, особенно позади так-называемой «Английской-Набережной», представляют собою совершенные клоаки! Запах, который они распространяют, и мильйоны комаров, развивающихся в соседстве их и наполняющих все домы в неимоверном количестве — составляют ужасный бич для жителей. Достойно примечания, что, по свидетельству древних писателей, в Смирн, прозванной тогда «красою и венцом Ионии и царицею Азии» и отличавшейся «своими храмами, театрами и роскошью архитектуры, забыли устроить канавы, от-чего воздух был нездоров»³. Мы потому так долго остановились на этом предмете, что смирнские контагионисты из него выводят заключение в пользу своей теории, как ниже сего изложено будет.

Окрестности Смирны, стесненные дугою вулканических гор, дики, живописны, по по-большой-части бесплодны или необработаны. Отлогости холмов лишены всякой почти растительности, и на голых боках их одни громады гранитных скал торчат в виде огромных, исполинских грибов, впрочем, равнина, расстилающаяся к СВ. от города, красуется пышною растительностью, и в деревнях, окружающих город — Бурнабад, Буджа, Севдикён, Гаджилар и пр., встречаете прекрасные сады. Везде, где рука человека возделывала землю, где находится пласт удобной почвы, труды щедро вознаграждаются благодатью южного солнца. Винные ягоды⁴, маслины, виноград собираются в чрезвычайном количестве; гранатовые, [40] лимjнные и апельсинные деревья остаются круглый год на открытом воздух и богато покрываются плодами; мbрты и лавро-розы (Nerium oleander) наполняют атмосферу благоуханиями; огромные тутовые деревья и платаны осеняют берега поэтического Мелеса, речки, прославленной в древности⁵ и окружающей город как пояс; кипарисы выше, наших пирамидальных тополей, украшают могилы мусульман; заборы вт. деревнях сделаны из чрезвычайно-мелкого дуба, отличающегося колючими краями листьев и похожего на терновый кустарник; оп дает большие жолуди, употребляемые красильщиками. Жизненные припасы дешевы и хороши, особенно всякого рода зелень и плоды; но наши европейские плоды дурно поспевают: слив и черешень вовсе нет; яблоки, груши, персики не хороши; арбузы посредственны; только дыни, особенно растущие около местечка Касаба, превосходны. Хлеб лучше чем в Константинополе; вода, добываемая из тысячи ключей, встречаемых в горах на каждом шагу, прекрасна и проводится во все части города в изобилии. Дичи разной, особенно птицы, рыбы, преимущественно сардинок, весьма-много. Промышленой деятельности мало, но торговля богатыми произведениями Малой-Азии и Сирии — сухими плодами, хлопчатою бумагою, деревянным маслом, опием и мн. др., дает жителям возможность легко обеспечить свое существование. Не смотря на это, в настоящее время бедность крайняя в нисших классах населения. Палящий летний жар не располагает человека к утомительным телесным усилиям, и он довольствуется малым, чтоб свободнее предаться бездеятельности; с другой стороны, частые пожары, особенно прошлогодний, и вслед за тем банкротство значительной части купеческих домов разорили торговлю Смирны и лишили много семейств приюта и пропитания.

Улицы Смирны поражают совершенным отсутствием в них женщин. Смирниотки-христианки весьма-редко выходят из жилищ своих, и только под вечер садятся у открытых дверей домов, чтоб видеть проходящих и показать щегольские, полу-восточные, полу-европейские наряды свои. Этот сидячий род жизни, по свидетельству туземных врачей, не остается без значительного влияния на здоровье. Турчанки еще строже отделяются от общественной жизни, и, вместо красивого константинопольского костюма, они кутаются с головы до ног в длинную белую простыню и закрывают лицо куском черного толстого крепа, так-что разве по голосу можно узнать, стара ли женщина или нет? Одни Еврейки толпятся по улицам занимаемого их единоверцами квартала и ходят с открытыми лицами, нося, впрочем, костюм и белую простыню наравне с Турчанками.

Касательно климата Смирны заметим, что весна начинается весьма-рано, с февраля месяца (нов. стиля); тогда земля покрывается [41] богатою растительностью; впрочем, жар весьма-скоро становится едва стерпимым и заставляет богатых Европейцев выезжать в деревни. Лето продолжается с мая по октябрь; во все это время, дождей почти не бывает и ртуть подымается до +27 или 28°R. в тени. Осень составляет приятнейшее время года, жар умеренный, вечера прохладные; на дачах живут до наступления дождей, в декабре и январе поддерживающих неприятную сырость; в иные годы, зимою идет снег, лежащий, впрочем, весьма-недолго; термометр редко опускается до 0°; при +5°R. жители жалуются на холод; печей нигде в домах нет; место их заступают мангалы, медные сосуды с перегоревшими угольями, которые ставятся в комнаты, и тандуры, столы покрытые стеганым бумажным или шелковым одеялом, падающим до пола; под стол ставится мангал, и домашние равно как и гости садятся вокруг, закрывая колени одеялом. Врачи не без основания приписывают тандурам столь частые в Смирне раздражения и расстройства половых органов у женщин и девиц, и расслабления этих органов у молодых мужчин.

Ветры, царствующие постоянно в Смирне, имеют важное влияние на температуру воздуха и на здоровье жителей. Летний жар умеряется эмбатом, дующим прямо с запада и происходящим, по моему мнению, от слоя прохладного воздуха над заливом, устремляющегося, по законам физическим, к берегу, где он заменяет пласт атмосферы, раскаленный и разжиженный лучами солнца, отражаемыми скалистою почвою; северный ветер тут самый знойный, сухой и вредный для здоровья: проходя над Анатолиею, он теряет всякую свежесть и насыщается миасматическими испарениями; под влиянием его лихорадки делаются злокачественными, и горячки принимают опасный характер. Южный ветер пригоняет тучи и не увеличивает жара, теряя свою сухость при проходе над поверхностью моря. От восточных ветров город защищен вогнутою частью дуги, образуемой горами вокруг залива.

II. Очерк болезней, господствующих в Смирне.

Они совершенно-различны от тех, которые я видел в Константинополе, и две формы, по частому проявлению своему, заслуживают особенное внимание: это тифозные горячки и перемежающиеся лихорадки. Первые наиболее свойственны исходу лета и осени, и дождливая погода значительно увеличивает число поражаемых ими. Горячки эти бывают или чисто-нервные, с сильным бредом, уступающим действию валерианы и подобных лекарств и без явного участия кишечного канала, или тифозно-гастрические, с поносом, черным налетом на языке, и проч.; они обыкновенно оканчиваются благополучно, хотя нередко сопровождаются петехиями и даже небольшими карбункулами; оба вида встречаются у взрослых и у детей, но с некоторого времени, в-течение шести или семи лет, чисто-нервные, [42] более-опасные горячки стали реже, а гастрические чаще. Пользование пустое: в-начале пиявки к брюху, потом промывательные, внутрь тизаны, одним словом: выжидающий метод (meth. expectativa).

Другой важнейший вид тифов встречается в Смирне под названием желтой горячки (febris flava, typhus icteroides). Она является ежегодно, хотя число случаев не превышает 8 или 12 в христианском населении, конечно, кроме тех, которые не делаются известными врачам. Болезнь сопутствуется в начале болью и кружением головы, болью в икрах и чувством сжатия под ложечкою, вокруг брюха, — эти два признака считаются патогномическими. Отделение мочи уменьшается, и иногда совершенно прекращается: явление, служащее предвестником несчастного исхода; впрочем, недуг почти всегда смертелен. Около 6 или 7 дня, кожа принимает желтый цвет, начиная с белой оболочки глаза; урина вновь отделяется обильнее, с свойственным ей в желтухе (icterus) окрашением. Являются жидкие кирпичного цвета испражнения низом, потом бред, и больной умирает около 12 дня. Жар бывает незначителен; пульс почти нормальный ; язык часто хорош, иногда красен и сух; чувствительности в печени никакой нет. Исцеления весьма-редки. Врачи, видавшие антильскую желтую горячку, уверяли меня, что смирнская отличается только отсутствием рвоты (извергающей, в первой, черную материю), и совершенною незаразительностью своею. В 1833 году, в Смирне эпидемия желтого тифа продолжалась десять месяцев и похитила много жертв; почти всегда пред наступлением подобной эпидемии являются желтухи (icterus), в которых опытный врач узнает предвестника означенной горячки. Причины этой последней неизвестны: она является летом, после северного ветра, царствовавшего в-продолжение некоторого времени.

Необыкновенно-часты в Смирне, и почти эндемически в окрестностях, лихорадки, просто перемежающиеся с разными типами, и лихорадки злокачественные. Они свойственны весне и осени, и замечено, что после дождливой зимы, умножившей воду в озерах около города, лихорадки весною до того умножаются, что Европейцы бывают принуждены оставить дачи и воротиться в Смирну. Лихорадки злокачественные поражают преимущественно людей, отправляющихся во внутрь области на 8 или 15 часов езды от Смирны, в места ныне незаселенные, а прежде украшенные знаменитыми в древности городами, как Эфез, Магнезия, Пергам, и многие другие. Кто тут, как и во внутренности всей Анатолии, спит ночью на открытом воздухе, почти неминуемо схватывает злокачественную или потайную лихорадку (febr. larvata). Она характеризуется совершенным отсутствием свободных промежутков, хотя сопутствуется в начале ознобом и потом испариною. За то являются сильнейшие раздражения внутренних органов, страшный бред или совершенное беспамятство, продолжающееся иногда сутки и более; или же признаки воспаления печени, легких, желудка, смотря по индивидуальному расположению больного к расстройству того или другого органа. Опыт научил здешних [43] врачей прибегать к обильным кровопусканиям, и коль скоро пульс стал медленнее, давать тотчас хинин, в больших приемах, от 4 до 6 гран чрез каждые два часа. Обыкновенно, на другой день больному лучше и все признаки воспаления исчезли. Если же медик, основываясь на отсутствии свободного промежутка, не знает болезни и продолжает антифлогическое лечение, то больной неминуемо погибает. Весьма-часто встречаются также febres interm. algidae, и болотистое влияние (influence paludeene французских носографов), производящее в Смирне эти лихорадки, до того тесно сплетается с общим гением недугов, что нередко тифозные и другие горячки «continuae», не могут исцелиться без хинина, и это замечено было даже во время холеры 1831 года. Озера, образовавшиеся на северовосточной стороне города, около устья Мелеса, подвергают живущих в окрестности работников бумажной фабрики беспрестанным лихорадкам, как мне подтвердили директоры и врач этого заведения, выстроенного у так-называемых дианиных бань. Я с особенным вниманием осмотрел это заведение.

Поносы простые и кровавые (дисентерии) у взрослых вызываются летом сильным зноем и, без сомнения, употреблением неспелых плодов, которые жители Востока везде, кажется, предпочитают спелым. Исход этих болезней обыкновенно благополучный, исключая у людей, получивших свою дисентерию в Египте: они часто умирают в Смирне. В простом народе, летние поносы похищают огромное число детей, и поэтому прорезывание зубов, если оно случается летом, здесь весьма-опасно.

Ревматизмы являются зимою; особенно между нисшими сословиями жителей, в-следствие сырого холода этого времени года, впрочем не часто; болезни сердца редки при отсутствии причин, развивающих их в Константинополе; ломота (arthritis) и разные виды ее почти неизвестны в Смирне.

Легочная чахотка, напротив того, встречается гораздо-чаще, чем по жаркому климату города должно было предполагать. Развившись, она быстро ведет к пагубной развязке и больные редко переживают шестого месяц. Болезнь эта в Смирне почти всегда наследственна, и в иных семействах 4, 5, 6 членов похищены его. Некоторые врачи находили ее более всего между Армянами, у которых преобладает золотушное расположение: у них тонкая, нежная кожа, обрюзглое лицо и несколько-распухшие концы костей в составах. Религиозные и народные предубеждения, разделяющие на Востоке христианские исповедания между собою, принуждают молодых людей вступать в брак только с своими единоверцами. При существующем предрасположении, усиленном у мужчин рукоблудием, у девиц расстройством матки, белями и т. п., произведенными сидячим родом жизни и в-следствие употребления тандура, совершенного пренебрежения омовений, столь необходимых в жарком климате, и пр., чахотка весьма-легко может развиться и передаваться печальным наследством потомству. Все сказанное здесь об Армянах в равной степени относится и к [44] Грекам, живущим в Смирне. Заметим при этом, что присутствие причин, производящих перемежающиеся лихорадки, тут ни мало не мешает развитию чахотки: новое доказательство, как должно быть осторожным в приложении наблюдений, сделанных в одной местности, к оценению явлений, свойственных другому краю!

В Смирне вовсе нет публичных домов разврата, но женщин, промышляющих тем, весьма-много, и они живут без надзора в разных кварталах, принимая сифилитическую болезнь и передавая беспрепятственно. Сифилис, поэтому, довольно распространен столько же в формах простых, как и вторичных; впрочем, последние, благодаря климату, сосредоточиваются обыкновенно на коже или в горл, не поражая костей. Для пользования врачи употребляют и в больницах и в частной практике сулему в растворе внутрь и меркуриальные втирания, даже при первичных ранах, начиная с полудрахмы ртутной мази, и делая 24 втирания. По окончании пользования, больные принимают известное число горячих серных ванн. Не знаю, следуют ли смирнские медики требованию местных условий, или слепой рутине при выбор такого метода? Последнее предположение чуть ли не вероятнее!

О частом проявлении золотушных поражений мы уже говорили. Весьма-часты хронические накожные сыпи, особенно между бедным классом населения. Мы упомянули также о расстройствах половых органов у мужчин и у женщин, преимущественно высшего сословия. Попадаются весьма-многочисленные страдания глаз, и наиболее хронические слизотечения век (blennorrhoea palpebrarum) чрезвычайно упорные. В простом народе употребляют следующее средство: по вывернутому веку проводят шероховатую поверхность листка раrietariae officinalis. Тонкие колючки раздирают грануляции и производят обильное кровотечение, которое уменьшает раздражение, причиненное операциею; погом промывают глаз свежим женским молоком и накрывают хлопчатою бумагою, прокуренною ладаном. Доктора Wood и Maddax уверили меня, что употребление parietariae, перемежающееся через день с прижиганием посредством азото-кислого серебра или серно-кислой меди, во многих упорных случаях оказалось им полезным.

Умалишения, после несчастий, постигших Смирну в последние годы и разоривших столько семейств, проявляются чаще прежнего, и я видел многие примеры их в разных больницах. Достойно замечания, что хотя число бесгосподных собак, бродящих по улицам, тут несравненно-меньше, чем в Константинополе, в Смирне ежегодно представляется несколько случаев водобоязни у людей, с пагубным исходом, тогда-как там эта болезнь почти неизвестна. Как объяснить это обстоятельство?

Корь, оспа, скарлатина не представляют ничего особенного.

Случаев производить большие хирургические операции в частной практике весьма-мало. Доктор Ракор, впрочем, совершил успешно некоторые трудные операции в подведомственной ему французской [45] больнице. Чаще публика прибегает к пособию акушерских снарядов. Доктор Фабрици сообщил мне подробности кесарского сечения, сделанного им над рахитическою Еврейкою, впрочем, с несчастным успехом. Доктор Wood, один из лучших смирнских врачей, занимается также глазными операциями, но мне больно было смотреть, как он, совершив в своем кабинете трудную операцию над бедными, позволяет несчастным больным возвращаться домой пешком и оставаться там без присмотра. Не лучше ли в подобных случаях отказаться от операции?

III. Больничные и благотворительные заведения.

Смирна в этом отношении отличается духом человеколюбия, встречаемым между членами разных христианских обществ, и особенно в высшем сословии, т. е. купеческом, — другой аристократии здесь нет. Представляем описание разных заведений, содержимых из общественных доходов. Между ними

1) Греческая больница, во имя св. Харлампия (St. Roch), заслуживает первое место по объему, устройству и хорошему содержанию своему. Во время чумных эпидемий, она принимала зачумленных в особое отделение свое. Заведение это открыто было в 1781 г. иждивением богатых Греков, между которыми доктор Михаил Мазгана принял на себя безмездно обязанность врача, и это звание перешло наследственно к сыну и потом внуку его, нынешнему медику больницы. Шесть администраторов, выбираемых на три года, половина из Греков турецких подданных, половина из иностранцев, православных, управляют заведением, которого расходы простираются до 300,000 пиастров (17,000 р. с.) ежегодно, собираемых с 2% сбора с купечества и добровольных приношений благотворителей; впрочем, врач совершенно независим в действиях своих, и все его предложения исполняются беспрекословно и охотно.

Больница содержит в огромном дворе, окруженном стенами, которые отделяют ее от сообщения с многолюдным кварталом — многие флигеля, выстроенные в разное время и по разным планам. Главный одноэтажный каменный корпус содержит в себе большую залу для внутренних болезней мужчин. В ней поставлены 20 железных кроватей с хорошими постелями; зала вымощена широкими кирпичами и содержится весьма-опрятно. Небольшая комната, в которую переносят издыхающих (мера не филантропическая, хотя и имеющая целью избавить прочих больных от печального зрелища борьбы жизни с смертью), отделяет этот покой от другого, меньшего, в котором помещено 12 деревянных кроватей, для болезней хирургических. Я видел тут несколько случаев костоеды золотушной и ран, произведенных ножами, к которым здешние Греки, особенно на-веселе, охотно прибегают. В особом флигеле помещено 10 железных кроватей для женских внутренних болезней, и 6 [46] для наружных. Редко бывает тут полный комплект, и в это отделение принимают девок незаконно-забеременивших.

Для стариков дряхлых или изувеченных обоего пола, устроена тут же богадельня, содержащая в себе 25 деревянных кроватей для мужчин и 20 для женщин. Сюда также отправляют на время женщин развратного поведения, в виде меры исправительной. В соседстве, в отдельном покое, стоят 6 кроватей, в которые врач помещает страждущих сифилисом, хотя по уставу больницы ни их, ни чахоточных не должно принимать в заведение. Позади всех этих строений, в особом дворе, расположены 8 небольших комнат для умалишенных мужчин. Они содержатся по четыре в каждом покое и спят на полу; бешеные укрощаются надеванием «camisole de force», или кандалов на руки и на ноги. При моем посещении находилось на-лицо помешанных мужчин 25, и женщин 20, которые занимают особое отделение в другом дворе. Между ними меня поразила Гречанка лет 45, с острова Родоса, по имени Кали, которую природа наделила длинною черною бородою и усами. Помешанные пользуются врачом только тогда, когда он приписывает умалишение расстройству физическому, удобо-исцелимому; в противном случае, довольствуются призреванием их.

Во дворе позади главного корпуса, устроено 12 комнат в один ярус; в каждой по одной или по две кровати, назначенные для больных платящих, которые, однакож, не подвергаются никакой таксе и дарят, но выходе из заведения, сколько им угодно. Больные же неимущие принимаются совершенно бесплатно. В этом дворе находится в мостовой около пятидесяти каменных плит, прикрывающих могилы, в которые прежде хоронили покойников; ныне они на глухо заделаны и оставлены. Но за то соседние два двора служат поныне кладбищем для умирающих не только в больнице, но и в городе. Этот обычай искони веков господствовал в Смирне у христианского населения. Покойники постоянно хоронятся внутри города, в больницах и около церквей или внутри этих последних. Желание избавить прах родных от поруганий фанатических мусульман, было, вероятно, поводом к этому обыкновению в прежние столетия: ныне побудительная причина исчезла, а вкоренившийся обычаи остался, — «der Mensch ist ein Gewohnheitsthier», говорят Немцы⁶.

Так-как по мнению антиконтагионистов, подобное устройство кладбищ среди города может содействовать к произведению чумы, то я здесь, как и в Константинополе, обратил особенное и тщательное внимание на этот предмет, и должен сказать по совести, что никогда в Смирне не мог заметить малейшего дурного запаха, не только от могил, находящихся внутри церквей, где они герметически [47] заделаны, но и в означенных дворах, равно как на кладбище армянском и других. В первом из упомянутых дворов греческой больницы, мостовая составлена из ста-пятидесяти нумерованных плит, подымаемых посредством железных колец. Под каждою плитою находится яма, выложенная кирпичом, и длиною в три аршина, при глубин двух и ширине полутора аршин. В эти ямы покойники кладутся в саване, без гроба, по одному, а в случае большой смертности, по два, и оставляются в них до совершенного разложения, которое, в здешнем климат совершается весьма-скоро, и чрез восемь или десять месяцов совершенно кончено. Тогда кости вынимаются из могилы, и, отпеваясь больничным священником, опускаются в глубокую общую яму, имеющую вид огромного крытого колодезя, и находящуюся во втором двор; в ней накоплены останки многих поколений. Плиты замазываются по краям известью, которая весьма-скоро стирается ногами проходящих. Но просьбе моей, доктор Мазгана велел раскрыть яму под нумером 67, в которой ровно два месяца перед тем похоронено было тело. Эта операция сделана была 19 августа, в полдень, при температур воздуха +24°R.; я сел на край могилы и палкою своею вынул совершенно отделившийся череп мягкие части исчезли, и только клочки седых волос прилипли к костям; от остальной части трупа равномерно остался один остов, без всякого следа влажности, хотя верхняя часть савана, покрывавшая грудь покойника, уцелела. Так скоро тление совершается под южным солнцем! Ни я, ни находившийся тут штаб-лекарь Коробка, и врач больницы, не ощущали никакого запаха. По этому все, что говорит доктор Обер (De Іа peste, ou typhus d’Orient, etc., Paris 1840, pag. 108: j’ai senti, a l’hopital grec de Smyrne, autour de moi une odeur cadavereuse «insupportable», и также pag. 105 seqq.) о смирнских кладбищах — решительно преувеличено.

В двор, смежном с первым, ямы просто вырываются в земле и ею же покрываются: к ним прибегают, когда все прочие могилы заняты; но народ не любит этого, и предпочитает, чтоб трупы опущены были в так-называемые склепы первого двора. Жалоб соседей на несносный запах, распространяемый больничными кладбищами, о которых говорит Обер, здесь никогда не слыхали; впрочем, некоторые смирнские врачи уверяли меня, что хотя на турецком кладбище, в дождливую погоду, свежо-похороненные тела иногда распространяют трупные испарения, но никто из них не заметил никогда вредного влияния от этого на здоровье жителей: наблюдение, вполне подтвердившееся для меня в Константинополе, как я говорил о том подробнее во второй моей статье.

Из кладбища двери ведут в чумное отделение больницы. В большом дворе, разделенном стеною на две половины, выстроено с трех сторон двуэтажное здание, заключающее в обоих ярусах шестьдесят покоев средней величины, открывающихся на пространные галереи. В них во время эпидемий помещались чумные, а больные сомнительные в палатах, занимаемых ныне умалишенными [48] мужчинами. Тут же делал свои наблюдения в 1837 году Бюлар, вскоре поссорившиеся с доктором Мазгана и оставивший больницу. В галереях мне показали вделанные в стену железные кольца, к которым привязывали чумных в бреду. Ныне все это отделение занято бедными семействами, оставшимися без приюта после прошлогоднего пожара. Часть двора, отделенная стеною, служила прежде чумным кладбищем; трупы в нем покрывались негашеною известью, которая не употребляется никогда для умирающих от болезней обыкновенных. Теперь в этом дворе откармливают свиней для заведения.

Больница имеет свою аптеку, хорошо-устроенную баню и весьма-опрятную кухню. Отхожие места не довольно удалены от палат. Требования врача на-счет медикаментов и пищи до того исполняются в точности, что, не смотря на присутствие двух больничных священников, пища больным дается скоромная круглый год, даже в страстную пятницу. Разделение порций сообразно с состоянием и развитием недуга; в острых болезнях здесь, как и в Константинополе, прописывается абсолютная диэта. Между служителями я нашел двух Русских: один из них, Василий Иванов, Московской-Губернии, находился в 1834 году матросом на русском судне и заразился в Константинополе от чумы. По прибытии в Смирну, болезнь его до того усилилась, что его отправили в греческую больницу, а судно ушло дальше, считая его погибшим. Иванов выздоровел и с-тех-пор остался в больниц, где хорошее поведение и неустрашимость при ухаживании за чумными приобрели ему расположение начальства. По общему мнению Смирниотов и Левантийцев, человек, выздоровевший от чумы, не легко вторично поражается ею: впрочем, мне показали тут же служителя из Греков, Феодори, имевшего чуму семь раз.

2) Австрийская (католическая) больница, во имя св. Антония. Она находится рядом с греческою, и, подобно ей, во время эпидемий принимала чумных в особое отделение свое. Последний пожар истребил большую часть здания, так-что число кроватей должно было уменьшить со 100 на 60, которые помещаются в наскоро-устроенных деревянных флигелях. Сбор, производившийся с-тех-пор в Австрии, и пожертвования благотворителен позволят приступить в скором времени к постройке новой больницы. Больные принимаются без различие вероисповедания, хотя преимущественно из католиков, в без всякой платы, разве сами пожелают жертвовать что-нибудь в пользу заведения. Это заведение состоит под покровительством австрийского правительства; при посещении моем, я нашел там несколько больных, одержимых тифозными горячками, с десяток ума-лишенных обоего пола, и несколько дряхлых стариков, призреваемых в больнице. Чумное отделение, уцелевшее от пожара, состоит из 8 палат и 2 больших зал, расположенных в дву-ярусном здании вокруг особого двора, осеняемого тутовыми деревьями; ныне в них помещены семейства, потерпевшие от пожара в [49] прошлом году. Подле находится больничное кладбище; способ хоронить тот же, как и в греческом госпитале: гробов не употребляют; известью засыпают только трупы чумных; через год кости вынимаются из могил и складываются в общую яму. Заведением управляет доктор Гохенберг, служивший прежде в австрийском флоте; он двадцатый год живет в Смирне.

3) Английская больница находится в недальнем расстоянии от предъидущей и устроена в прошлом столетии иждивением лондонской «Левантской Компании», по закрытии которой заведение перешло в ведение правительства. Оно содержит в двух залах 10 железных кроватей; больные поступают из матросов английских и, по взаимному сношению консулов, также из северо-американских купеческих судов. Всякое судно этих наций, приходящее в Смирну, платит несколько копеек с тонны, и имеет за то право посылать своих больных безмездно в заведение. Я нашел в нем только 3 больных, но в иные времена число их доходило до 24. Смертность незначительна и не превышает 2% в год, что объясняется молодостью больных, хорошим присмотром, и самым родом недугов: большая часть пациентов одержимы сифилисом. Врач заведения, д-р Вуд, один из образованнейших смирнских практиков, получает ежегодно 300 фунт. стерл. от английского правительства.

4) Голландская больница выстроена насупротив английской и окружена прекрасным садом, в котором огромные платаны распространяют тень и прохладу. Десять светлых, просторных палат назначены для больных, которых, впрочем, давно тут не было в-следствие незначительного числа Голландцев в Смирне, и еще меньшего прохода судов этой державы в Левант. В саду находятся мраморные памятники над могилами некоторых Голландцев, Англичан и одного Француза. Небольшое госпитальное кладбище помещено в особом дворе.

5) Французская больница имеет более-выгодное положение, чем все описаненые до-сих-пор заведения, находясь в саду, недалеко от моря, а на большой открытой площади. В ней 50 железных кроватей, размещенных в просторных палатах бель-этажа. Больные принимаются только из Французских подданных, и поступают с военных кораблей, часто приходящих в Смирну, с почт-пароходов, купеческих судов, и наконец из Французов, живущих в городе; последние, в случае бедности, принимаются безмездно; за прочие платит им начальство. Впрочем, больница состоит в ведении морского министерства в Париже, от которого врач ее, доктор Ракор, получает свое жалованье. В случав прибытия целой эскадры в Смирну, число больных нередко доходит до 100, и тогда кровати берутся с кораблей. Кладбище помещено в особом двор; трупы хоронятся без гробов. Болезни, наичаще-пользуемые в заведении: тифозные горячки, перемежающиеся лихорадки, особенно у работников бумажной фабрики при дианиных-банях, поносы и сифилис, против которого врач употребляет ртутные втирания. Вообще же [50] способ лечения — французский двадцатых годов нашего столетия, незнающий сложных я разнообразных веществ немецкой и английской школы. Рисовая вода, лимонад, eau gommee, тизаны, промывательные, припарки, пиявки и кровопускания (которые, однакож, в Смирне несравненно-реже и умереннее употребляются, чем в Константинополе), — вот круг, из которого врач редко выходит, и, конечно, нельзя сказать, чтоб больным от него было хуже. Доктор Ракор, искусный оператор, сообщил мне некоторые весьма-любопытные наблюдения. Он живет десять лет в Смирне, и подтвердил мне, что никогда не заметил вредного влияния на здоровье жителей от присутствия кладбищ внутри города.

6) Армянская больница. Она уцелела от пожара в квартале почти совершенно истребленном и содержит в себе 30 железных кроватей в большой, высокой зале, открывающейся с одной стороны на опрятный двор, окруженный колоннами, с другой на огородный сад. Свет она получает только чрез эти двое дверей, потому-что в боковых стенах, вместо окон, сделаны двери же, ведущие в небольшие комнаты, в которых больные лежат по-большей-части на полу. В дворе находится церковь и расположены отдельные покои, занимаемые ныне погорелыми семействами. Я не видел врача заведения, больных на лицо было только 6, и порядка особенного я не нашел. Между-тем, помещение больницы удобное и веселое, особенно если осветить залу сверху, что весьма-нетрудно; но она мала по числу Армян, живущих в Смирне.

7) Еврейская больница выстроена года три тому иждивением венского банкира Ротшильда, пожертвовавшего 200,000 пиастров на это богоугодное дело. Заведение находится в лабиринте тесных переулков Еврейского Квартала, но уже в той части города, которая занимает покатость холма, возвышающегося над нисшими кварталами. Оно содержит в себе 24 комнаты, расположенные вокруг двора, обсаженного деревьями; кроватей в покоях нет, и больные, помещаемые по одному или по два в каждом, лежат на полу на тюфяках. Заведение, впрочем, содержится весьма-опрятно; но при бедности здешних Евреев способы его так ничтожны, что обыкновенно больные выпускаются при едва-начавшемся выздоровлении, а многие другие вовсе не принимаются, потому-что не на что содержать и кормить их. Врач больницы один из тех левантийских эмпириков, которые занимаются практикою без всяких теоретических познаний; впрочем, он знает латинские названия болезней и многих лекарств и, конечно, долговременным обращением в своем ремесле должен был приобрести кой-какие сведения. Посещая больницу ежедневно, он получает 200 пиастров (40 руб. асс.) жалованья в год. Недуги наичаще-пользуемые здесь, как и в прочих заведениях, горячки и лихорадки.

8) Кроме всех этих больниц, строится новая католическая, в хорошем местоположении, совершенно за городом, в так-называемом «Садовом-Квартале». Во избежание несогласий касательно [51] вопроса — какой европейской державе поручить «протекторат», попечители решились вверить заведение покровительству Порты, которая с благосклонностью приняла это предложение. Постройка будет стоить 400,000 пиастров, и, не смотря на стесненное положение торговли, не позволяющее многим негоциантам, жертвовавшим от 20 до 100,000,000 пиастров, ныне сдержать свое обещание, постройка быстро подвигается вперед. Весь нижний ярус этого обширного каменного здания кончен; в заведении предположено иметь 48 кроватей, из которых 16 для болезней хирургических; но помещения будет на гораздо-большее число. Больные будут принимаемы совершенно бесплатно, какого бы звания и вероисповедания они ни были, и заведение старается вполне заслужить название кафолического. Купцы добровольно наложили известный процент на обороты свои в пользу больницы, и сверх-того 200 членов, под названием братьев, обязались жертвовать ежегодно не менее 20 пиастров каждый.

9) Описав все эти больницы, я должен упомянуть еще о другом учреждении, ныне упраздненном пока, но игравшем весьма-важную роль во время чумных эпидемий, посещавших Смирну с 1815 г.: в нем помещались родственники и сожильцы лиц, пораженных чумою, и выдерживали там 21 дневный срок, между-тем, как самые больные поступали для пользования в австрийскую больницу. Заведение находится совершенно за городом в Садовом-Квартале, и носит следующую надпись на французском языке, над воротами: Hospice destine pour les pauvres, compromis de peste, catoliques et protestants. 1815. Как-скоро где-нибудь в доме открывался чумный случай, вольного переносили в госпиталь св. Антония, а семейство переходило в описываемое нами заведение. Тут каждое лицо порознь, мужчины под надзором врача, женщины — особой бабки ad hoc, делали сполио, принимали ванну, надевали чистое платье, а свои пожитки бросали чрез окно в каменную кадь с водою, откуда мортусы вынимали и развешивали их. Потом эти лица поступали в особые домики, окруженные решеткою, и там оставались трое суток на диэте, не сообщаясь с прочими жителями заведения. Если в-течение этого срока на них не обнаруживалось сомнительных признаков, то на четвертый день они переходили в другие домики, и там кончали 21 дневный термин, который потом уменьшен был до 19, и, во время эпидемии 1837 г., до 17 дней. Пища и все нужное давалось им безмездно из заведения, а квартира в городе между-тем тщательно очищалась мортусами. По окончании термина, семейства возвращались в свои квартиры. Богатые не принимались в заведение, а подвергались обсервациина дачах, за городом, или в соседних деревнях.

Заведение содержит в себе 33 домика, расположенные по сторонам огромного двора, обсаженного тутовыми деревьями и содержащего в изобилии хорошую воду в четырех колодезях. В 1837 году принято было 900 душ обоего пола; между ними во время обсервационного срока обнаружилось 6 чумных случаев; в эпидемии 1836 года, при меньшем числе «компрометтированных», открылось 16 таких [52] случаев. Доктор Эдвардс, показавший мне заведение и бывший в упомянутом году попечителем его, приписывает эту разницу большей строгости, с которою делали сполио в 1837 году. Экономом заведения долгое время был богатый Смпрниот, выздоровевший от чумы и посвятивший себя уходу за больными. Его призывали в виде понятого (expert) в дома, в которых открывались чумные случаи. Учреждение прежде зависело от прихода св. Роха в Смирне, но беспрестанное вмешательство католического духовенства во внутреннее управление его заставило попечителей совершенно отделиться от прихода и даже сложить с заведения название св. Роха (покровителя чумных), во имя которого оно прежде существовало.

Ныне все эти домики и многие другие временно-выстроенные на обширной площади, купленной заведением в прошлом году — заняты семействами, разоренными от пожара; число душ, в них живущих, простирается до 820 обоего пола. Квартиры отведены им безмездно, и директоры «Hospice» раздали беднейшим платье и постели, хранившиеся в кладовых заведения собственно для «компрометтированных». Но так-как с 1838 года турецкое правительство стало учреждать карантины, а чумной эпидемии сверх того с-тех-пор не было, то директоры полагают, что во всяком случае, даже при появлении заразы, меры предосторожности впредь будут принимаемы от правительства и на его счет, а не частным образом от обществ разных наций.

10) Семейства Греков, пораженных чумою, прежде выводились за город, на берега Мелеса, и там, под палатками, выдерживали обсервационный термин. Но невыгоды, сопряженные с этим бивуакированием целых семейств на открытом поле заставили общество основать, уже после эпидемии 1837 года, насупротив католического Hospice, подобное заведение для Греков. Выстроили из досок, на большой площади, окруженной забором, шалаши, крытые черепицею. Все они ныне заняты жертвами прошлогоднего пожара; но неудобное устройство шалашей, сплоченных прямо из досок без штукатурки, должно зимою поддержать холод и сырость и иметь вредное влияние на здоровье людей, живущих в них. Истощенный и болезненный вид многих обитающих тут семейств сделал для меня это предположение правдоподобным.

11) В Смирне существует турецкий военный госпиталь, который мне не удалось осмотреть; впрочем, по случаю выступления гарнизона в Сирию, больных в то время в нем не было.

IV. Мнения смирнских врачей относительно чумы.

Наибольшая часть медиков в Смирне решительно контагионисты. Они разделяют со всеми левантийцами следующее убеждение: во-первых, что чума сообщается чрез прикосновение к больному или [53] пожиткам его, а не иначе, и, во-вторых, что лучший и вернейший способ предохранять себя от болезни состоит в разобщении (isolement), в наблюдении строгого карантина и избежании случаев к прикосновению. Они с равной энергией отрицают эпидемическое распространение заразы и эпидемическое проявление ее, по-крайней-мере в Смирне и Константинополе.

Красноречивейшим поборником этой теории и самым абсолютным контагионистом в Смирне должно считать доктора Раффинеска, образующего l’extreme droite, если можно сравнить ученые прения с парламентскими и если считать приверженцев старого учения легитимистами, в противоположность стороне реформы и радикальным мнениям египетской школы. Доктор Раффинеск — медик весьма-образованный и просвещенный и около его знамени собираются разные оттенки прочих врачей. Но чтоб мне одним словом и с самого начала характеризовать поле, на котором они принуждены сражаться, скажу, что никто из смирнских медиков никогда чумы не видел, и что, не смотря на частое проявление эпидемий в их городе до 1837 года, никто из них не имеет практических опытов в этом деле! Врачи, живущие по двадцати лет и более в Смирне, говорят о чуме только по наслышке и знают про нее не менее и не больше прочих, образованных жителей из Европейцев. Правда, они в этом сознаются неохотно, и трудно встретить у них откровенность, с которою доктор Ракор на вопрос мой: верит ли он в прилипчивость чумы, отвечал: «Ма foi! je vous avoue que je n’ai pas d’opinion arretee la dessus; j’habite Smyrne depuis dix ans, mais pas plus que tous mes confreres de la ville, je n'ai eu l’occasion d'observer un seul cas de peste!..» Если иной медик имел случай видеть чумного, то это потому-что его призывали, не зная характера недуга; коль-скоро мало-мальски подозревали, что это чума, за медиком не посылали, и он на призыв, конечно, не пошел бы.

Впрочем, причины этого странного факта просты и весьма-естественны. Еслиб медик, поправ убеждение, что чума абсолютно прилипчива, врожденное ему, как и каждому Смирниоту, решился пользовать чумных, то европейское общество никогда бы этого не допустило. Семейства, составлявшие clientele каждого врача, прямо запрещали все подобные попытки, угрожая в противном случае не только закрыть ему вход в домы их во время эпидемии, по потерею навсегда практики между ними. Так-как, сверх-того, Франки и Европейцы зажиточные всегда держат строгий карантин в домах своих и не сообщаются ни с кем, «компрометтировавшим» себя, то медик, который решился бы жертвовать своею практикою для пользы науки, должен был бы еще жить во все продолжение эпидемии, свирепствовавшей нередко многие месяцы сряду, в совершенном уединении и как-бы отлученным от общества. Разумеется, что при соединении стольких препятствий никто не находил ни выгоды, ни даже возможности противостать всем, и успокоивался при мысли, что чума, конечно, прилипчива, потому-что ведь все в том убеждены. [54]

Коль-скоро в Смирне открывалась чумная зараза, должность врачей по этой части тотчас прекращалась. В домы призывали к больным понятых, людей разного звания, прежде когда-нибудь выздоровевших от чумы. Эти-то «experts», иные из благочестия, многие из корысти, свидетельствовали недужествующих и решали, чумою ли они поражены или нет, часто при совершенном отсутствии признаков, считаемых существенными (патогномическими). В таких случаях они уверяли, что узнают болезнь по языку или глазам человека. Но если сообразить, как легко врач опытный и осторожный может ошибиться в распознавании всякого тяжкого недуга, и если припомнить, что в Смирне горячки и тифы с петехиями и даже карбункулами совсем нередки, то можно составить себе понятие о том, какие промахи должны было делать эти понятые, между которыми Еврей Илья Каба-сакан (турецкое прозвание, значащее «густая борода») некогда слыл неоспоримым авторитетом, и которого память, по выезде его в Яфу, живет и славится в народе. Нет сомнения, что во время эпидемии многие больные, одержимые простыми горячками, гастрическими расстройствами и т. п., отправляемы были в чумные госпитали, где убивающее нравственное впечатление, прикосновение к действительно чумным, находившимся в одной с ними палате, и превратное пользование понятых (им поручалось и пользование!) должны были сделать хоть какую болезнь скоро и неизбежно смертельною! Доктор Эдвардс рассказал мне, что он в 1837 году должен был удалить из католического Hospice эконома, не смотря на безмездную службу и самоотвержение его, за то, что он слишком-ревностно предавался лечению и между-прочим кормил «компрометтированных», в первые три дня обсервации, икрою, чтоб, по народному поверью, принудить чуму выказаться кнаружи!..

Обрисовав таким-образом точку, на которой смирнские врачи стоят касательно практического знания чумы (чем, конечно, они в положении весьма-невыгодном в сравнении с своими египетскими собратами), скажем, что теоретические доводы, приводимые ими, во многих отношениях достойны всякого внимания. Не считаем нужным распространяться здесь на счет общих, умозрительных возражении их против антиконтагионистического учения, которые сами-собою представляются всякому размышляющему врачу; так, напр., говорят они, что «странно назвать контагионистов людьми, защищающими «нелепость», тогда-как патологические кадры представляют еще столько болезненных форм, или чисто-прилипчивых, как сифилис и чесотка, как сап и водобоязнь, переходящие с животных на людей, или эпидемико-прилипчивых, как оспа и прочие острые сыпи, как дисентерия и госпитальный или лагерный тиф при особых условиях: допуская тут существование прилипчивого начала, почему хотеть, чтоб те непременно ошибались, которые принимают его, основываясь на столетних опытах, и в чуме?» Не будем также развивать мысли основательной, но не новой, которую доктор Раффинеск защищает с особенным жаром: что для произведения чумы в [55] индивидуальном, данном случае, требуется соединение трех условий: во-первых, частного расположения человека, приимчивости; во-вторых, присутствия живого или неодушевленного предмета, способного передать болезнь, в в-третьих, несуществования влияний посторонних, могущих «нейтрализовать» действия одного или другого из приведенных условий, напр., крайнего жара или сильного холода. Для развития же из частного случая эпидемии, четвертое условие должно приступить к первым трем, а именно: особое состояние атмосферы, располагающее население заразиться болезнью. Где одного из этих условий не достает, чума не развивается, или дремлет, пока находит их в соединении. Так в кремне и огниве дремлет искра, — в труте, если он сух, способность воспламениться; сильное трение огнива или удар зажжет его: отнимите один из этих факторов, — вы огня не произведете. В чем заключается упомянутое состояние атмосферы — неизвестно; но что оно положительно существует, это доказывается Смирниотам, во-первых, из того, что люди, выздоровевшие от чумы, в-последствии чувствуют боль в пахах или под мышкою пред наступлением эпидемии, или приближаясь к местности, в которой свирепствует зараза, и во-вторых, тем, что, по уверению их, никогда чума, завезенная из Константинополя в Смирну, не производила тут эпидемии (но не наоборот); больной умирал, иногда умирали и некоторые из находившихся с ним в постоянном и непосредственном прикосновении; но тем дело оканчивалось. Чумные эпидемии, опустошавшие Смирну, всегда завозимы были с юга — из Египта или Сирии. Чума в Константинополе прекращалась зимою и свирепствовала летом; но тогда перенесение ее в Смирну не могло произвести эпидемии, потому-что таковые там летом постоянно прекращались.

Антиконтагионисты насмехаются над противниками их, когда те говорят о болезнях, совершенно похожих на чуму, и потому только не признают их за чуму, что «никто от больного не заражался» (Aubert, libr. cit. стр. 114). Конечно, отрицательный результат не может иметь большего веса, но я спрошу: мало ли случаев в практической медицине, где мы судим о характере или роде недуга а posteriori, по неудаче способа лечения, т. е. по доводу отрицательному? Вас, напр., позовут в Смирне к пациенту, приехавшему накануне из Ефеза или Магнезии, лежащему в бреду или одержимому всеми признаками воспаления легких. Вы пропишете кровопускания и calomel, пиявки и рвотный камень, и как ни рационально это пользование — больной на третий или четвертый день умрет. Вам представится вновь подобный случай, вы дадите хинин — и человек также скоро выздоровеет: не будете ли вы убеждены, что у первого больного вы имели дело не с воспалением, а с потайною, злокачественною лихорадкою? А на чем будет основано это мнение, которое в-последствии послужит вам руководством в практике? — на доводе отрицательном!

Два обстоятельства, заимствованные из местных условий, служат мощным оружием в руке смирнских контагионистов. Почему, [56] спрашивают они, нижний город, заключающий в себе 60,000 жителей христиан, обитающих в кварталах, зараженных канавами, кладбищами, присутствием госпиталей, недоступных очищающему действию ветров, почему смертность от чумы тут несравненно-меньше, чем в верхнем городе, между Турками и Евреями, где означенные вредные влияния гораздо-меньше действуют или вовсе не существуют? По учению неприлипчивости, противоположное явление, касательно смертности, должно было б иметь место. Но христиане держат карантин в кварталах своих, и как ни недостаточны и неполны меры разобщения, они все-таки по возможности прекращают сношения между жителями; больные же тотчас переносятся из частных домов в госпитали и лишаются возможности передавать недуг. Турки и Евреи остаются в сообщении с больными, не очищают ни домов, ни пожитков, и поэтому, не смотря на выгодное положение их кварталов, тысячами умирают. На это Обер возражает (libr. cit. стр. 113), что Турки, не удаляясь от больных, остаются в фокусе заразы (foyer d’infection), и поражаются ею без (необходимого по мнению контагионистов) содействия прикосновения и прилипчивого начала: «dissipez ces foyers et vous reduirez l’epidemie a une simple endemie», говорит он. Это мнение его совершенно-ошибочно; все смирнские врачи подтвердили мне, «что никогда соседство госпиталей св. Роха и св. Антония, наполненных чумными во время эпидемий и образовавших, конечно, огромные фокусы заразы, не имело ни малейшего влияния на здоровье людей, живших подле этих заведений. Соседство это не только чумы не производило, но решительно никакой другой болезни, которую бы можно было приписать присутствию этих «foyers d'infection».

Из сказанного видно, что ни египетская школа, ни коммиссия Парижской Медицинской Академии не решили еще всех сомнений и возражений, оспоривающих учение их, и что легче «trancher Іа question», нежели дать совершенно-удовлетворительные ответы на проведенные вопросы.

Я нашел, однакож, в Смирне одного ревностного антиконтагиониста: это врач греческой больницы, доктор Мазганам. Он, правда, чумных в ней не наблюдал, но основывает мнение свое на том, что в 1837 году собственная сестра его, девица лет 20, жившая с семейством на даче, в строгом карантине, и «невыразимо боявшаяся заразы» — умерла от чумы на руках брата и прочих членов семейства, неоставивших ее до последней минуты; кроме ее, никто в доме не заболел. Из этого доктор Мазгана заключает, «что чума может развиться у человека, наблюдающего тщательный карантин, и без всякого сообщения с зараженными, и что, с другой стороны, прикосновение не переносит чумы от одного человека на другого». На это контагионисты отвечают, что изолированный факт ничего не доказывает, что напрасно доктор Мазгана ни во что не ставит страх, которым сестра его была одержима, и что, наконец, карантин, которому она с семейством подвергалась, вовсе [57] не был так строг, как воображает доктор; что девица, гуляя каждый день подле дома, встречалась с людьми, о которых ничего не говорила брату... Эти неутомимые противники делают еще другое возражение, общее, не говоря уже о том, что после смерти больной, семейство тотчас приняло все употребительные меры очищения себя и дома, и тем могло задушить и разрушить в самом зародыше прилипчивое начало. «Разве до изобретения прививания оспы, натуральной или коровьей, спрашивают они, врачи и родные не ходили за больными, одержимыми этою сыпью? Эта болезнь в высшей степени прилипчива, но неужели все поражались ею, которые прикасались к больным? Нет! иные, конечно, заражались, но это малейшая только часть «компрометтировавшихся»; гораздо-большая часть оставалась невредимою, даже без мер предосторожности». То же самое мы видим в чуме, и если никто не думает отрицать прилипчивость оспы, которую ведь всякий человек должен иметь раз в жизни, то почему удивляться, если Смирниоты верят в прилипчивость чумы?

Впрочем, доктор Мазгана, наравне со всеми смирнскими медиками, энергически протестует против утверждения антиконтагионистов, что будто чума развивается эндемически в Смирне («a Smyrne comme a Alexandrie la peste est sporadique, endemique, epidemique»; Aubert, libr. cit. pag. 116). Вольно им назвать горячки с петехиями или даже карбункулами, но всегда без бубонов — чумою; но это, по убеждению Смирниотов, не есть чума, хотя без сомнения во время эпидемий подобные случаи считаются чумными. С этим можно согласиться: я сам не раз пользовал больных горячечных, в Одессе, у которых перед кончиною выступали на теле петехии; никто не скажет, однакож, что в Одессе являются эндемические чумные случаи!⁷ Сказанное здесь также точно относится к спорадическим и эндемическим чумным случаям, которые Брейер будто видел в Константинополе: это были, без сомнения, подобные же горячки. Стоит только обратить внимание на ужасный страх, который одно название чумы возбуждает у Левантийцев, — и вы уверитесь в решительной невозможности, чтоб эндемические случаи этой болезни являлись в Константинополе или Смирне «et у passent inappercus», как уверяют эти писатели!

V. Новый смирнский карантин.

При таковом крайнем мнении, какого держатся Смирниоты относительно чумы, учреждение нового карантина должно было показаться им благодеянием для города и края. Действительно, это заведение, конченное не более двух месяцев назад, в вещественном отношении [58] достойно всякой хвалы, как видно будет из следующих подробностей:

Новый карантин выстроен на расстоянии трех или четырех верст к ЮЗ от города, на берегу залива. Здания, входящие в состав его, расположены по прямой линии, длиною в 296 шагов, идущей с ВСВ к ЗЮЗ, и составляют красивый фасад, который, для лучшего понимания описания нашего, можно представить себе хордою огромной душ, образуемой каменною стеною, идущею, сгибаясь полукругом, позади фасада от одного конца его до другого. Первое здание к С, на лево от посетителя, приезжающего в карантин морем — одноярусно; оно содержит в особом дворе десять покоев, назначенных преимущественно для пассажиров-Европейцев или Франков. Каждый покой состоит из передней, с особым выходом во двор, небольшим очагом, отдельным отхожим местом, и из комнаты средней величины, опрятной, но без всякой мебели, которую пассажиры должны брать на прокат в городе. Тут же находится турецкая баня для сполио, и во дворе фонтан, дающий в изобилии хорошую воду. Для пассажиров-мусульман назначен другой, двухэтажный корпус, содержащий внизу семь, на верху восемь покоев, такого же расположения, как и вышеописанные; в каждом будут помещаться по десяти человек, под надзором гвардиона. Выходы покоев на два светлые, пространные корридора, которые можно дверьми, запираемыми на ключ, разделить на две половины, чтоб разобщить пассажиров разных категорий. Женщины и целые гаремы помещаются в четырех покоях, в отдельном двух-этажном флигеле, примыкающем с боку к главному корпусу; для них особый выход в двор и особый фонтан. Между главными пассажирскими корпусами находится красивый двух-этажный киоск, в котором внизу живет директор карантинного дома, а наверху устроены три приемные комнаты, чисто меблированные. Позади киоска устроены шесть парлаторий для пассажиров первого корпуса, другие шесть находятся рядом с мусульманским корпусом. По одной линии с этим последним выстроен в край широкой набережной, лежащей перед фасадом, магазин, длиною в шестьдесят шагов и разделенный деревянными перестенками на шесть нумеров: в них очищаются и проветриваются товары и пожитки «заразу приемлющие»; окурных в карантине нет.

Пространство, лежащее позади фасада, между им и крутым холмом, у подножие которого воздвигнут карантин, окружено наружною дугообразною стеною и разделяется на три большие двора, посредством двух стен, перпендикулярно опирающихся на фасаде, сзади. В первом дворе, имеющем 126 шагов в длину и 66 в ширину, находится большой колодезь, снабжающий водою все заведения, и на противоположном конце две площадки, для кладбищ христианского и мусульманского. Тут же предположено помещать под палатками войска или богомольцев, прибывающих в карантин. Во втором дворе (длиною в 104 шага, и шириною в 78), имеющем выход на [59] набережную чрез мраморные ворота, украшенные позолоченною надписью на арабском языке, выстроен одноярусный домик для карантинной больницы; в нем три палаты, и в каждой удобно поместятся шесть больных. Несколько-дальше находится конюшни, для животных, привозимых в карантин, и над нею два покоя для кучеров. Третий двор, наконец, длиною в 104 шага и шириною в 97, лежит позади магазина, от которого он отделяется каменною стеною, образующею узкий проход вдоль магазина. В нем каменный домик для работников, занимающихся очищением или раскрыванием товаров; деревянный навес для проветривания пожитков, большой бассейн с водою, квартира надзирателя магазинов, и наконец, небольшой флигель для тех работников, которые, кончив карантинный термин наравне с пассажирами, выступают в практику; впрочем, подобное помещение в одном дворе людей практических с карантинными несообразно. Третий двор тоже имеет выход на набережную, тогда-как в первый входят не иначе, как чрез киоск и малый двор, длиною и шириною в 38 шагов, находящийся между пассажирскими корпусами.

По оба конца набережной выстроены две караульни, в которых команда двадцати солдат с офицером защищают вход в карантин с сухопутной стороны. Перед набережной две пристани, для выгрузки товаров и пассажирских вещей; наконец, у киоска с каждой стороны по высокой мачте, на которой выкидывается желтый флаг в случае нахождения в карантине пассажиров или товаров приемлющих. Все здания карантина, кроме киоска, каменные и крыты черепицею. Сооружение их, по планам турецкого архитектора, стоило не более 500,000 пиастров (100,000 руб. ассигнациями) и кончено было в-течение нескольких месяцев. В карантине живут: директор, Турок, и помощник его, из Греков, надзиратель магазинов с помощником, дворник и два гвардиона; по мере надобности, к этим последним присоединяют людей вольнонаемных.

Главное местное карантинное правление (office de sante) находится в городе и состоит из директора, шекир-эфенди, достаточного числа писцов и двух медиков, докторов Jeard и Edwards, принявших меня и показавших мне подведомственное им заведение с необыкновенною благосклонностью.

Новый смирнский карантин имеет одно весьма-важное преимущество пред многими другими подобного рода учреждениями: все части его сосредоточены, и надзор за ними и людьми, живущими в них, весьма-легок; следовательно, гораздо-меньше прежнего должно опасаться тех нарушений устава, которые в старом карантине не раз позволяли себе пассажиры, особенно Англичане, выходившие силою, реже за деньги, из покоев и отправлявшиеся в соседние деревни погулять. Несуществование положительных мер наказаний и неуместное вмешательство европейских консулов, принимавших всегда виновных под свою защиту, до-сих-пор лишали турецкое начальство [60] возможности взъискивать с должною энергиею за подобные преступления.

Для того, чтоб новый карантин вполне соответствовал своему назначению, необходимо-нужны следующие улучшения: а) обведение наружной стены, мимо которой идет большая дорога из города в деревню Гёз-Тепем, широким рвом; b) увеличение числа гвардионов, постоянно находящихся в заведении; с) устройство большего помещения для больницы; d) другое помещение для работников, выпущенных на практику, не в одном дворе с людьми карантинными и е) отведение квартиры в самом карантине одному из врачей, для постоянного присутствовала в нем. Очевидно, что на эти улучшения нужны издержки незначительные, и на осуществление их я готов присоединить голос свой к мнению трех медиков, написавших, по поручению австрийского правительства, рапорт о доверии, которое заслуживает смирнский карантин; в этом документе, которого копию сообщил мне доктор Раффинекс (подписавшийся на нем вместе с докторами Фабрици и Баржили, в прошлом августе), карантин безусловно одобряется. По приглашению высших оттоманских властей в Константинополе, я представил к его высочеству Ахмету-Фети-паше, главному начальнику над турецкими карантинами, «Описание Смирнского Лазарета» на французском языке, и обратил в этом труде внимание этого сановника на упомянутые легко-исправимые несовершенства,

VI. Греческий центральный карантин в Сире.

Кончив в Смирне исследования свои, которых результат развит на предъидущих страницах, я выехал 7/19 сентября, в 5 часов пополудни, в Александрию на пароходе австрийского Лойда. Чрез 18 часов мы бросили якорь в небольшой бухте, образующей порт острова Сиры. Тут пассажиры, следующие в Египет, переходят на другой пакетбот, Лойда же, делающий по два раза в месяц рейсы между Сирою и Александриею.

Мы должны были остаться 52 часа в Сире, без позволения выйдти на берег, так-как мы, прибыв из Смирны, находились в карантинном положения; на пароходе выкинули желтый флаг, и к нему приставили гвардиона, для наблюдения за несообщением нашим с людьми практическими. Но чрез посредство консула нашего, г. Эбергарда, к которому я отнесся в оффициальном письме, мне разрешено было осмотреть карантин, «с должными предосторожностями». Практический барказ этого заведения подошел к пароходу и прибуксировал к берегу ялик, в который я сел с гвардионом.

Каменная Лестница ведет с пристани в карантин, лежащий насупротив города, обращая северный фасад свой к морю. Здания, составляющие его, образуют продолговатый паралеллограмм, заключающий в себе внутренний пространный двор, окружаемый с северо-востока и юга 36 покоями; они расположены в одноэтажных каменных [61] корпусах, построенных на грунте скалистом, слюдистой породы. Западную сторону двора занимает круглая крытая галерея на арках, обдающая отдельный дворик, с особым выходом вне сомнительной части карантина. Это парлатория; люди практические находятся в дворике, а пассажиры разговаривают с ними, отделяясь деревянною решеткою или, лучше, частоколом, чрез который, конечно, можно перебросить из карантина все, что угодно; хотели-было сделать другую решетку из проволочной сети, но нашли, что морской воздух слишком-скоро разъедает проволоку, и при ограниченном бюджете заведения предпочли оставить парлаторию в нынешнем ее устройстве.

Каждый покой имеет отдельный дворик, небольшую кухню и отхожее место, и состоит из одной большой комнаты, неимеющей сообщения с соседними покоями; в каждую комнату помещаются от 5 до 8 пассажиров, с одним гвардионом, которому они платят в день по 1 1/2 драхмы и особо на харчи. Для женщин устроены особые покои, в нижнем этаж обращенного к порту фасада; с обоих концов этого последнего находится небольшой верхний этаж, назначенные, — лежащий к востоку, для почетных пассажиров, лежащий к западу для канцелярии инспектора, г. Заво, чиновника опытного и образованного. Рядом с этим бюро, внизу, в двух небольших кабинетах, поставлены две ванны для сполио, которому, впрочем, не подвергаются пассажиры судов с patente nette; им сверх-того позволяется гулять в сопровождении гвардиона вне карантина, или кататься по морю в катере. Пассажиры платят по две драхмы в день за занимаемый ими покой, а мебель берут на прокат от маркитанта, которого ресторация устроена в практическом дворике парлатории; от него же они получают пищу, по установленной таксе. Гвардионы из каждого покоя приходят к решетке парлатории, и там, посредством доски передают им требуемое пассажирами. Карантин имеет недостаток в воде: добываемая из находящегося в нем колодезья годится только для мытья белья и т. п., для питья же собирается дождевая вода в цистерне, запираемой на ключ, и из которой ежедневно утром отпускается на каждый покой по 45 фунтов (15 ок), — количество, недостаточное для 8 пассажиров, особенно в летнее время.

Несколько-пониже карантина, в стороне от лестницы, ведущей в него с берега, выстроен двуэтажный каменный магазин, в котором раскрываются и очищаются товары, заразу приемлющие. Хлопчатая бумага, привозимая на судах с «patente nette», не окуривается. Навесов для проветривания товаров и пожитков пассажирских нет, и все представления об этом местного начальства остались безуспешными. Министерство в Афинах так озабочено хлопотами, до него лично и его существования относящимися, что не обращают внимание на подобные второстепенные улучшения!

Сираский карантин принимает ежегодно до 6,000 пассажиров, подвергающихся в нем следующим терминам: а) при patente nette, 7 дней без сполио и 5 при сполио; б) для patente suspecte 12 дней и 7 [62] дней, и в) для patente brute 21 день и 17 дней, смотря по тому, делается ли сполио или нет. Суда подвергаются, смотря по патенту, 7-ми, 12-ти или 21 дневному, а товары 11-ти, 17-ти и 28-ми дневному карантину. Для упомянутого числа пассажиров, карантин очевидно слишком-мал, и это обстоятельство, при убеждении здешнего населения, что меры предосторожности решительно бесполезны (как меня уверил консул наш), должно подавать повод к частым нарушениям устава. Сверх-того, гвардионы, приставленные к покоям пассажиров разных категорий, свободно сообщаются между собою, чем собственно самая разница между пассажирскими терминами делается тщетною. Порт также слишком-мал; суда практические стоят в нем рядом с карантинными, и гвардионы, находящиеся при этих последних, едва-ли в состоянии будут мешать сообщениям, запрещаемым довольно-строго в королевском повелении 25 ноября 1845 года. Впрочем, должно полагать, что в случае действительно-обнаружившейся заразы, на судне или внутри карантина нужные меры предосторожности исполняются с надлежащею точностью.

В следующей, четвертой, статье моей, я сообщу из Каира результат первых моих наблюдений в Египте.

Доктор мед. А. РАФАЛОВИЧ.

Александрия, 24 сентября/6 октября 1846.

Комментарии.

1. Первая и вторая статьи были напечатаны в декабрской книжке прошлого года (Отеч. Записки 1846, т. XLIX).

2. По самым достоверным сведениям, в Смирне живут 40,000 Греков, 15,000 Армян обоих исповеданий, и около 5000 Европейцев разных наций.

3. См. подробности в сочинении: Voyage dans l’Asie mineure etc. en 1764–66, par R. Chandler; Tom. I, 131.

4. Я мог убедиться в деревне Гёз-Тепе, что искусственное оплодотворение смоковничных деревьев (caprificatio) действительно производится садовниками, чрез привешивание мужских цветов к ветвям женских деревьев, которые без того остаются бесплодными.

5. Гомер, по преданию, родился у берега Мелеса, и потому называется Melesigenes.

6. Турецкие кладбища устроены за городом, и самое большое, содержащее в себе многие тысячи могил, находятся на берегу Мелеса, подле так-называемого «караванного моста». Еврейское кладбище, весьма древнее, если судить по числу могил, лежит на отлогости холма, у залива, также вне города.

7. Так между прочими приведу пример бессрочно-отпущенного солдата Игната Лебедева, у которого накануне смерти, осенью 1843 г., до того вся кожа покрылась петехиями, что я из предосторожности известил о том инспектора врачебной управы одесской.

Текст воспроизведен по изданию: Записки русского врача, путешествующего на Востоке // Отечественные записки, № 3. 1847